Глава 6. LNK

— Ну чё, где ты пропадаешь-то? — пожав руку пришедшему, спросил Володя Смирнов по прозвищу Смирный и потыкал пальцем в часы. — У нас «стрела» на полседьмого!
— Да чё! Мамка заставила там кое-чё сделать, — оправдался Дёмин, пожав руку Смирнову, и потянулся поздороваться со вторым сидящим на лавочке пареньком. — Здорово, Андрюх.

Андрей Ваганов, или Ваган, как звали его друзья, пожимая руку Дёмину, спросил:
— Курить есть?
— Есть.
— А скока бабок у тя? — снова вклинился Смирнов. — На бухло-то у нас будет?
— Да сколько-то есть, — полез по карманам Дёма. — На один па;зырь точно будет. Второй огник  и си;ги  с вас.
Он угостил ребят сигаретами. Все закурили.

Смирный — семнадцатилетний коренастый парень с короткой стрижечкой и с довольно тонким для своей комплекции голосом. Вова был среди друзей за лидера. Он и выглядел постарше, и физически был покрепче, и на фоне друзей смотрелся более солидно, и новые знакомства первый заводил, да и идеи почти всегда рождались именно в его голове.
Его ровесник Олег Дёмин, он же Дёма — высокий, худой, с довольно длинной чёлкой из тёмных прямых волос парнишка. Чёлка постоянно падала ему на глаза, и он всё время клонил голову набок.
Ваган, двоюродный брат Смирнова, был на год младше этих ребят. Он был худеньким пареньком с тёмными, недлинными волосами.

— Ну всё. Тронули, — забычковав о лавочку окурок и сплюнув, позвал за собой Смирнов. — На Жуковского надо итить.

…

Вечерело.
Смирный вышел из подъезда, широко улыбаясь.
— Ща выйдут, — сказал он и спросил у Олега: — Покурим?
Дёмин, затягиваясь, покивал в ответ.
— Там две: Лена и Таня. Вторая, правда… — Володя вдруг обернулся на подъезд. — Не выходят они ещё? — спросил он сам у себя и уже полушёпотом констатировал: — Вторая, короче, страшная, кабздец! Как атомная война! Если чё — моя Лена.

Спустя несколько минут из подъезда вышли две девушки, явно постарше ребят.
Первая, лет восемнадцати, была среднего роста, с ярко-оранжевыми вьющимися по плечам волосами. Она была в чёрной футболке, в джинсовке, в леопардовых лосинах и в рыжих босоножках на платформе с толстым каблуком. Её губы были накрашены ярко-красной помадой. Ногти и на руках, и на ногах были в тон помаде. Она широко, из-за чрезмерно большого рта, улыбалась и, стреляя глазами голодной кошки, приближалась к троице парней. Эффектно занося ногу за ногу, она двигалась по одной линии подобно манекенщицам, шагающим по подиуму, но более естественно.
Вторая девица, не сказать чтобы худышка или толстуха — комплекция у неё была нормальная, но оказалась совсем маленького роста. На вид ей было лет двадцать. У неё были тёмные прямые недлинные волосы, собранные в хвостик. На ней был старенький потёртый бордовый плащ до коленей, застёгнутый на все пуговицы. Губы были накрашены тёмно-бордовой помадой. Мягко выражаясь, она не была красавицей. В ней было что-то восточномонгольское: узкие, очень широко посаженные глаза, почти сросшиеся брови, на щеках и над верхней губой развивался на ветру лёгкий тёмный пушок. Кожа на лице была довольно гладкая, чистая и очень бледная. Со своим неестественно белым лицом она была немного похожа на гейшу. Она шла, скромно прячась за свою подружку, молча потупив взгляд и не улыбаясь.

— Привет, мальчишки! Я — Лена, — просто, по-свойски, без лишней скромности, сказала рыжая, подойдя к ребятам, и стала по очереди обнимать каждого и целовать в щёку.
Смирнова она оставила напоследок, а когда до него дошла очередь, сказала:
— С тобой, Вовка, мы уже виделись. Но, ещё разок…
Она его обняла и поцеловала точно так же, как и других ребят, но после этого оставила свою руку у него на шее.
Смирнов был с неё ростом, но, с учётом её каблуков, оказался немного ниже. Он, уловив ход мыслей девушки о том, что объятия с ним она оставила на потом, так как они уже были знакомы, и она сначала хотела получше разглядеть его друзей, чтобы сделать выбор: «Кто же окажется для неё привлекательнее и с кем она останется». И, как оказалось, выбор пал на него. Он обнял её за талию и, демонстративно повернувшись лицом к друзьям, расплылся в довольной улыбке.
— Танюш, хватит скромничать! Подходи! — обратилась Лена к подруге, потянув её за рукав и выталкивая вперёд.
— Пгривет! Я Таня, — прокартавила коротышка и, сделав шаг ближе к ребятам, улыбнулась.
Блеснули крупные кривые зубы, залезавшие друг на друга, и улыбка сделала её лицо ещё более безобразным.
Парни растерялись и остолбенели, не зная, как отреагировать на это приветствие. Ваган прыснул, не в силах сдержаться, и затем стыдливо отвернулся.
— Привет, — скромно покраснев, сказал Дёмин. — Олег.
Таня, словно не замечая усмешки Андрея Ваганова, протянула Олегу руку для рукопожатия.
Дёма в ответ на приветствие легонько пожал её маленькую, довольно приятную и на вид, и на ощупь ручку.
— Ну, здорово! Татьяна, — еле сдерживая смех, сказал Ваганов и тоже протянул руку. — Андрей.
Он потряс руку Татьяны, словно Остап Бендер васюковским шахматистам.
Все сделали вид, будто не заметили сарказма Ваганчика.
— Ну чё, может, водяры откушаем? — сказал Смирный. Все согласились, и он добавил: — Тогда пойдём к больнице. Там, у детской, место нормальное.
Прогуливаясь вдоль улицы Чкалова, у автобусной остановки «Больница», в кооперативном ларьке купили две бутылки водки, две пачки сигарет, полторашку газировки, жвачек, сухариков и ещё всякой мелочи. Через ворота возле остановки, ведущие к городской поликлинике, зашли в больничный городок. Прошли через арку между поликлиникой и «кожвеном» и, оставив слева новый четырнадцатиэтажный корпус центральной городской больницы, неспешно двинулись по лесной зоне к детскому стационару, по пути без умолку болтая. Парк, по которому они шли, был изрезан асфальтовыми дорожками и тропинками. Все газоны были утыканы высоченными соснами, в жаркую пору создающими тенистую прохладу. Всё вокруг было усыпано иголками и шишками.
Разложив свои «пожитки» на крыльце заблокированного входа с тыльной стороны детского стационара, что выходит на улицу Дзержинского, Смирный сказал:
— Ну чё? «За встречу!», «за знакомство!»
По очереди стали прямо из горла, передавая бутылку по кругу, пить водку, запивая её газировкой и закусывая сухариками и шоколадками.
Первым пил Смирнов. Выпив, он сильно сморщился и, кривляясь, в комичной форме, при этом не улыбаясь, но стараясь всех насмешить, стал ворчать и бормотать о том, какая водка противная, что лучше её никому не пить и всё в этом роде. А когда стали выпивать другие, опять же, чтобы всем было смешно, он стал подкалывать их, как они морщатся.
Его шутливое и весёлое настроение передалось и другим. Все подхватили его волну и так же стали подшучивать и угорать над тем, как кто-то морщился.
Когда дошла очередь до Вагана, он хлебнул водки и, услышав что-то смешное, захохотал. Но так как рот был занят, засмеялся он через нос, откуда выскочила и запузырилась огромная сопля. Он отшатнулся, выплюнул выпивку, так как его чуть не стошнило. Хорошо, что его желудок был пустым и несколько рвотных позывов оказались «холостыми». Рукавами джинсовки Ваган размазал сопли по лицу и после этого долго ещё вытирался газетой. Зрелище было не из приятных. Созерцавшие отреагировали по-разному: Смирнов стал брезгливо отплёвываться, Татьяна тоже с отвращением, но скромно и даже несколько испугано смотрела на «сопляка», Дёмин тоже еле сдерживал рвотные позывы, а Лена безудержно расхохоталась. Но, в общем-то, настроение не было испорчено, всем было больше смешно, чем противно. И с каждым разом тому, кто должен был приложиться к бутылке, было всё труднее остановить смех и глотнуть «огненной воды». Даже скромная Таня смеялась вместе со всеми. А когда доходила её очередь выпивать — долго не могла решиться на глоток и картаво упрашивала всех, чтобы её не смешили.

В головах у ребят зашумело. Языки развязались. Стёрлись некоторые рамки приличия и скромности. Начались пошлые шуточки и анекдоты.
Лена и Вова Смирнов стояли в обнимочку. Выпускали друг друга из объятий только тогда, когда подходила очередь кому-то из них выпивать. Когда внимание было обращено на кого-то другого, они, пользуясь заминкой, сливались в поцелуе. Вова стал позволять себе даже иногда спускать руки ниже пояса подружки. А Лена была совсем не против. Но, когда внимание снова обращалось на них, она, шутливо смущаясь, отталкивала руку Смирнова от своих прелестей, приговаривая: «А ну! Прочь руки «от советской власти»! Я не такая!». Но это было всего лишь кокетство.
Татьяна очень аккуратно стала проявлять интерес к Дёмину. Говорила ему разнообразные комплименты и оказывала другие знаки внимания. Видимо, сделав выбор между ним и Андреем Вагановым. Ваган проявлял к девушке явную антипатию: он чересчур колко шутил в её сторону, в том числе пересказывая сцены из «Чучела» и, очевидно, проводя параллель между Татьяной и героиней этого фильма. Кроме того, он и сам был, мягко говоря, неприятен тем, что показал на всеобщее обозрение содержимое своего носа. Олегу же, «оттолкнув» от себя страшную и действительно, подобно «Чучелу», навязчивую Таню, ничего не светило, кроме как остаться ни с чем или всё-таки проявить к ней встречный интерес. Но его пугал её внешний вид. И даже захмелев, ему было противно флиртовать с ней или тем более дотрагиваться до неё. Он избрал выжидательную тактику и не стал рубить с плеча, чтобы сразу не отпугнуть девушку: ведь не каждый день бывает возможность поиметь секс, а сейчас это было как никогда реально. Но и близко — то есть в объятья к себе такую страхолюдину он тоже не подпускал. Чего Татьяна без сомнений добивалась всеми своими действиями уже совсем неприкрыто и решительно. Она, стоя в непосредственной близости от «жертвы» и преданно смотря в глаза Олега, периодически довольно тонко, но вполне очевидно намекала о своих желаниях оказаться в его объятиях.
Кончилась первая бутылка водки. Сухарики и «Сникерсы» тоже быстро заканчивались. Подошла к концу и газировка. Осталась только початая бутылка горячительного.
Смеркалось. Становилось прохладно.

— Я ща… — сказал Смирнов, мотнув головой в сторону угла здания.
— О! Я тоже. Погодь, — воскликнул Дёма и направился вслед за товарищем.
Они зашли за угол и встали рядом друг с другом, чтобы облегчиться.
— Рыжая у тя прям нормальная ваще! — заговорил Олег заплетающимся языком.
— О-о-о… — закатив глаза, облегчённо выдохнул Вова, как только у него пошла струя. — Да-а… прико-о-ольная она… — снова протянул он, вздрогнув. — Как я ссать-то хотел!.. Правда, сосаться с ней стрёмно — шалава!
— Да ладно, я никому не скажу. Зато точно оттрахаешь её сегодня. Она прям течёт вся, походу. Так задницей и крутит.
— Это да… — довольно улыбнувшись, сказал Смирный, стряхивая и убирая свои причиндалы. — Я ей нравлюсь.
— А эта… мелкая, — заметил Дёмин, тоже уже заправляясь и, обернувшись, не слышат ли их, — кабздец, противная. Я как представлю, что с ней сосаться придётся… — он сморщился, — бхе-е… Но на хер посылать тоже пока не хочу. Может, всё-таки получится её трахнуть, без поцелуйчиков там всяких? Я надеюсь на то, что «баб некрасивых не бывает — бывает мало водки». А пойла у нас вроде хватает.
— Да… газеткой морду прикроешь и вперёд!
— Угу…

— Вов, может, к Танюхе пойдём? — предложила Лена подошедшему Смирнову, снова обняв его за шею. — Темнеет уже. Да и без запивки мы не можем. Да, Танюх?
Таня скромно покивала, лишь на миг оторвав взгляд от Олега.
— Да! — подхватил мысль Смирнов. — За;куси вон, — он кивнул в сторону «стола», — тоже уже нет. Есть у кого мелочь? Хоть хлеба купим. А то без за;куси в натуре херово.
— А ты где живёшь-то? — спросил Дёма у Тани.
— Комсомогьская, один, — ответила она.
— А это где? — сдвинул брови Дёмин.
— У «Детского Мигра», — прокартавила Таня в ответ, преданно смотря на него снизу вверх. — Тогько у меня там света нет. Зато газ есть!
— А у нас в квартире газ! А у вас?.. — вспомнил стихотворение Ваганчик и, аккомпанируя себе голосом, затанцевал.
Дёма улыбнулся, взглянув на Таню. Ему было и приятно, что он интересен девушке, хотя и такой некрасивой, и что сегодня, скорее всего, будет ещё и постельное продолжение пирушки. И всё-таки его не покидало чувство брезгливости, потому что девушка уж очень страшная.

Насобирали на половинку буханки «чёрного» и двинулись в сторону Таниного дома.
Шли дворами и переулками. Ваганчик страдал куриной слепотой, к тому же уже сильно захмелел и, шествуя в сумерках впереди всех, постоянно оступался и спотыкался, каждый раз что-то бурча себе под нос. Даже разок по огромной луже прошлёпал, не узрев её. И долго ещё по этому поводу сокрушался, матерясь и крестя всех и вся. Но не забывал всё время оборачиваться и спрашивать, туда ли идёт.
Смирнов с Леной неспешно шли позади всех, обняв друг друга за талии, и мирно беседовали, не обращая ни на кого своего внимания.
Таня всё-таки напросилась взять Дёмина под ручку. Олегу пришлось согласиться. И они шли молча, робея и не зная о чём говорить. Дёма тоже прилично захмелел, и ему ни о чём не хотелось думать. Таня то и дело оглядывалась, стараясь не выпускать из вида ни подругу с Вовой, ни пьяного Ваганчика.

…

— Света нет, — открыв дверь, входя и приглашая всех зайти за собой, напомнила Таня. — Не гразувайтесь.
— Стаканы-то хоть есть? — высокомерно спросил Ваган.
— Есть, — спокойно ответила хозяйка.
— А что, Ваганчик больше не может из горлышка? — саркастично, будто говоря с ребёнком, спросила Лена и рассмеялась.
— Не мозет! — скорчив рожу, передразнил её Андрей.
На улице совсем стемнело, поэтому и в квартире было «хоть глаз выколи». Таня прошла на кухню и включила все конфорки на газовой плите. Это дало немного света.
— Где тут упасть-то можно? — спросил Ваган, проходя за хозяйкой в глубь квартиры, ощупывая стены и придерживаясь за них, чтобы не навернуться. Его штормило.
— Пгроходи в комнату. Нагево, — ответила Татьяна, звеня посудой. — Там диван.

Квартира — стандартная однушка-хрущёвка. Малюсенькая «прихожка», справа — дверь в санузел, дальше коридорчик уходил направо и вёл на кухню. За «прихожкой» — большая угловая комната, с двумя окнами, одно из которых вело на балкон. Обстановка довольно бедная, мебель старая.
Все прошли в комнату. Таня принесла несколько зажжённых свечей. Они были предусмотрительно поставлены в залитые воском стаканы. Видно было, что ими нередко пользовались.
К дивану пододвинули журнальный столик и приставили пару стульев. На стол поставили «светильники», выложили половинку буханки ржаного хлеба, купленную по дороге, поставили начатую бутылку. Татьяна принесла из кухни графин с водой, рюмки и чашки, а также несколько карамелек и печенюшек.
Ваганов уже лежал на диване, туда же уселся и Дёмин. Хозяйка скромно присела на один из стульев. Другие пустовали, так как Смирнов сразу же, как зашёл, развалился на кресле в «красном углу» комнаты, что был между окнами. Лена, естественно, присоединилась к нему. Она всё время бегала от стола к креслу и услужливо подносила своему парню выпивку и закуску.
Разлили. Выпили. Повторили.

— А чё света-то нет? — поинтересовался Смирнов, тиская при этом свою подружку, которая, сидя у него на коленях, кокетливо хихикала.
— Да тгретий день сегоня, как откгючиги, — пояснила Таня. — Гродитеги всё гето на даче, не опгачиваги с весны. Вот и откгючиги. На сгедующей недеге догжны пгриехать и опгатить. Да а чё? И так ногрмагьно, вгроде.
— Ага! Темнота — друг молодёжи. В темноте не видно рожи! — воскликнул Ваган и засмеялся.

Пока допивали водку, Ваганчика совсем развезло. «Голубки;» на кресле всё ворковали и хихикали. Олег разлил остатки и, убирая бутылку под стол, сказал:
— Давай, что ль, прикончим!
В очередной раз прибежала Лена и забрала две рюмки.
— Ваган! Иди пить! — сказал Дёмин, толкая приятеля в бок. Тот только промычал в ответ что-то невнятное.
— Походу ему писец, — констатировал Дёма. — Давай разольём?!
— Да хрен с ним, — ответил Смирнов, — на двоих разлейте.
Дёмин разлил Вагановскую порцию в свою и Танину рюмки.
— Огег, давай за удачу выпьем? — тихонько предложила Татьяна.
— Давай! — пьяно согласился Дёма. Он чокнулся с хозяйкой и резко опрокинул рюмку в рот.
— Хочешь, ещё печенье пгринесу? — снова спросила Таня у Дёмина.
— Не-е, — помотал головой тот, — от сладкого и так противно, — он икнул и добавил: — Давай лучше покурим!
Закурили.
— Мы ща придём! — весело посмеиваясь, сказал Смирнов, поднимаясь с кресла. И они с подружкой ушли в темноту «прихожки».
— Есги хочешь, гожись, — сказала Таня и, выдыхая струйку дыма, глазами указала на Ваганчика, который уже лежал лицом к стене и похрапывал, почти не занимая места на разложенном диване.
Дёмин снял ботинки и лёг.
Таня потушила свечи и очень аккуратно, очевидно, чтобы не спугнуть удачу, присела на самый угол дивана. Затушив сигарету в пепельницу, она стала очень осторожно и нежно поглаживать Олега по голени.
Тот тоже потушил сигарету и отодвинулся ближе к храпящему Ваганчику.
Таня пересела с угла на середину дивана.
— Можно я тоже пгригягу? — спросила она.
Дёма уже был сильно пьян и, как только улёгся, начал проваливаться в сон. В голове зашумело, закрутились «вертолёты».
— А? Ну да! Конечно! Ложись! — собирая в кучу пьяные и сонные мысли, затараторил он.
Таня осторожно легла с ним рядом.
— Поцегуй меня, — нежно прошептала она.
Дёмин с отвращением чмокнул её в щёку.
Она взяла его за ладонь, стала гладить и легонько её массировать, перебирая его пальцы.
Её руки были нежными и гладкими.
«Вроде и не противно уже», — подумал Олег.
Вдруг Ваган заворчал и зашевелился. Он гыкнул и послышался всплеск воды. Потом он плюнул, пошлёпав губами.
— Ваган, ты чё блюёшь, что ль?! — брезгливо спросил Дёмин.
Ваганчик перевернулся на спину, отпихнув от себя Дёмина. Начал подниматься, всё дальше отодвигая Дёму от себя к Татьяне. Сел и снова что-то заворчал. Потом с трудом перелез через подлокотник дивана, встал на ноги и побрёл в тёмный коридор, шатаясь и держась за стены.
Встала и хозяйка квартиры и пошла проводить пьяного Ваганчика.
— Куда ты, Андгрей? — спросила она.
— Бэ… бэ… — замычал он, — бэ-левать надо.
— Туагет вон там, — взяла она его под руку.
Они в полнейшей темноте открыли дверь в туалет.
— Ваган! Иди на хер! — послышался оттуда голос Смирнова.
— Вова, — сказала Таня, — ему пгохо. Ему пгробгеваться надо.
— Тань! Ты дура, шо ль ваще? — завопила Лена. — Идите в жопу!
Ваган чиркнул зажигалкой…
Из темноты белыми пятнами появились две фигуры: правее, наклонившись вперёд и держась руками за сливной бачок унитаза, стояла голая Лена, а сзади неё, со спущенными штанами — Смирнов.
— Бля, Ваган! — завопил Вова своим писклявым голосом. — Ты мудак, шо ль, ваще? Выключи! Иди на *** отсюда!
Он замахал рукой, пытаясь схватить Вагана за руку с зажигалкой.
Огонь погас.
— Пойдём на кухню, — спокойно сказала Таня и потянула Ваганова назад в коридор.

На кухне Ваганов попил воды. Проблевался в мойку. Умылся. Опять попил и попросился снова прилечь.
Таня отвела его в комнату и попросила немного подождать, прислонив его к шкафу, что стоял справа у входа в комнату. Она разложила кресло, на котором недавно сидели Лена и Вова, и уложила страдальца туда.
Таня тоже была сильно пьяна, но всё-таки, поборов в себе желание поскорее упасть на кровать, пошла обратно на кухню, убрала блевотину и умылась.
Вернувшись в комнату, она легла на диван, обняла Дёмина и, прижавшись к нему, стала ласкать рукой его щёку.
— Поцегуй меня ещё, — вожделенно и томно попросила она.
Олег, с трудом выйдя из забытья, повернулся к ней лицом, снова чмокнул её в щёку и опустил лицо обратно вниз.
В темноте были слышны только шелест одежд.
Таня всё пыталась привлечь к себе внимание Дёмина и привести его в чувство. Иногда ей это удавалось.— Поцегуй меня… — снова чувственно прошептала она.
Олег, всё ещё испытывая брезгливость, поднял голову и снова чмокнул её, но на этот раз она подставила ему свои губы, попытавшись слиться с ним во французском поцелуе. Он снова отвернулся.

Вдруг Дёма очнулся. Оказалось, что он дома, лежит на полу, подложив под голову подушку-думочку и смотрит телевизор. Из коридора к нему подбежал его пёс — огромный королевский мраморный дог и стал активно вылизывать его щёку и ухо.
— Лорд! Отвали! — уворачиваясь от нападок питомца и отталкивая его от себя, кричал Дёмин. — Чё пристал?! Отвали, говорю!!!

Он снова внезапно очнулся. Таня нежно целовала его в щёку.

Из ванной послышались возгласы и возня.
Таня и Дёмин прекратили какое-либо движение и, затаившись, прислушивались к звукам, доносящимся из недр квартиры С грохотом открылась дверь в ванную, и оттуда, шумно переговариваясь и чиркая зажигалками, вывалились двое любовников и, шарахаясь по стенам и гулко топая, направились в комнату.

— Ой! Мамочки! — воскликнула Лена, дотронувшись до лежащего на кресле Вагана, и в испуге отпрянула от него, ухватившись за Смирнова.
— Ёлки! Кто это тут? — сморщился тот, приблизившись, чтобы разглядеть. — Ваган, шо ль? Козёл, блин! Кайфолом грёбаный! Где тут ещё-то лечь можно? — он оглянулся, посветив зажигалкой, — Там вон Дёма с Танюхой кипят, — указал он в сторону дивана. — Больше нет кроватей, шо ль?
— Пойдём на балкон, покурим? — предложила Лена, всё ещё содрогаясь от испуга.
— А-а… Давай.
Пока «туалетные» любовнички выбирались из комнаты на балкон и Лена, держась за руку своего парня и перепрыгивая препятствия, семенила за ним, «комнатные», затаив дыхание, чтобы никоим образом не шуметь и не привлекать к себе внимания, уже успели задремать.
На балконе стоял стул. На него и плюхнулся Смирнов, а Лена пристроилась к нему на колени. Они, мелькая сигаретными огоньками, активно что-то обсуждали, всё время посмеиваясь.

Спустя какое-то время они решили вернуться в квартиру. Володя неаккуратно толкнул балконную дверь, и та, громко стукнувшись, зазвенела стёклами.
— Блин… — шёпотом и с усмешкой произнесла Лена. — Дверь расшибёшь. Аккуратней.
— Нормально вроде… Не разбил же? — важно ответил Смирнов и тоже усмехнулся. — Я не думал, что так грохнет.
Ребята прошли в комнату, подсвечивая себе путь зажигалками. Лена, перепрыгивая с одного места на другое и передвигаясь на мысочках, следовала за Володей. В это время на диване кто-то зашевелился и зачмокал. Смирный посветил туда.
Там с недовольной гримасой, обнажив свои страшные кривые зубы, навзничь лежала Таня и бормотала что-то невнятное. Её руки лежали вдоль тела. Правая сторона груди была раскрыта. По;ла лёгкого домашнего халатика сползла вниз и не играла никакой «защитной» функции. В отличие от лица, гладкая и упругая, словно наливное яблочко, молочная железа девушки была весьма привлекательной. Вдруг она замолчала, сомкнула губы и принялась «жевать». Потом подняла левую руку вертикально, резко бросила её себе на живот и почесалась. Рука безжизненно сползла обратно вниз, зацепив и потащив за собой левую по;лу халата, которая ещё хоть как-то прикрывала другую сторону груди, но всё дальше сползала, полностью раскрывая её бледное, гладкое и с мужской точки зрения выглядящее вполне аппетитным тело. Бледная кожа, казалось, светится в мерцании огня зажигалки. Все её прелести были на виду.
Рядом с хозяйкой квартиры, уткнувшись носом в её правое плечо, похрапывал Дёмин. Штаны на нём были расстёгнуты. Правая рука лежала у Татьяны на животе.
Таня снова почесала свой живот и, наткнувшись на Дёмину руку, попыталась столкнуть её с себя, но рука застряла, и ей не хватило сил сделать это.
— Огег… — произнесла она низким, почти мужским голосом.
— М-м… — промычал тот в ответ.
— Вынь груку из тгрусов!
— Угу… — снова промычал Олег.
Вова с Леной так и грохнули от хохота. Зажигалка сразу же погасла. На диване послышалась возня.
— Во, блин, дают! — хохотал Вова. — Я бы с рукой в твоих трусах ни за что не уснул бы!
Лена, тоже покатываясь со смеху, саркастично рассердившись этому высказыванию, попыталась состроить грозное выражение лица и легонько стукнула нахала в плечо кулачком, а потом снова, и теперь уже смущённо, захихикала.
— Чё вы гржоте? — снова басом прокартавила Таня.
А ребята, заливаясь смехом, повалились на пол.
— Отвагите на хгрен! — недовольно ворчала хозяйка квартиры.
Они ещё немного посмеялись и успокоились. Смирнов снова чиркнул зажигалкой.
— Может, пойдем, прогуляемся? — предложил он Лене.
— Угу… — с радостью покивала та.

Они неспешно, обнимая друг дружку, вышли из двора к остановке «Детский мир», и «на автомате» пошли вдоль улицы Чкалова в сторону больницы.
— Может, до дома меня проводишь? — через некоторое время предложила подруга и надула губки. — Что-то разморило меня. Спать хочется.
— Пойдём, — согласился Смирнов.

Парочка шла по тротуару прямо, никуда не сворачивая.
Когда они прошли мимо паспортного стола у остановки «Больница» и миновали перекрёсток улиц Чкалова и Фрунзе, с другой стороны шоссе, вдоль которого они двигались, появилась группа молодых людей. Они шли тихо «параллельным курсом», не привлекая к себе внимания, мелькая сигаретными огоньками.

Когда Смирнов, проводив подружку, вышел из подъезда, четверо парней, примерно его возраста, поджидали его на улице. Пройти мимо незамеченным было невозможно.
— Дружище! — обратились к нему. — Как звать?
— Вова, — хмуро ответил Смирнов.
— Откуда ты, Вова?
— С Клубной.
— Давай, зайди за кем-нибудь из своих, потолкуем.
— А вы сами-то кто? Со Старого Города? Или из «Птиц»?
— Ну догада! Ну умён! — усмехнулся кто-то из парней.
— «Птицы»! — ответил тот, кто, видимо, был у них за главного и до этого вёл со Смирновым диалог. — Помни нашу доброту. Давай иди, собирай своих!

На тёмных улицах было безлюдно и довольно тихо. Только иногда слышалось, как электрички ездят где-то вдалеке, да самолёты то и дело пролетали — то туда, то обратно.
Парни, тихо следуя сзади, сопроводили Смирнова до его района.

Смирнов позвонил в квартиру. Дверь открыл лысеющий лет пятидесяти невысокий мужичок.
— Здрасьте, дядя Саш! А Ваню позовите, пожалуйста.
— Чего? Какого Ваню? Ты на часы смотрел? Среди ночи шляешься!
— Дядя Саш, — Смирнов в мольбе сложил руки, — очень надо! Позовите! Пожалуйста…
— Надо ему! Я те говорю: «Ты на часы смо…?» — дядя Саша запнулся, пригляделся пристальнее и принюхался к собеседнику. — Ты пьяный ещё, что ли?
— Да не! — замотал головой Смирнов. — Так… пивка выпил чуток.
— Так, Вова!.. — дядя Саша нахмурился и сделал многозначительную паузу. — Иди давай отсюдова! Ишь ты! Ваню надо ему! Среди ночи! Пьянь!
Смирнов, спускаясь по лестнице, бурчал себе под нос:
— Чё сразу пьянь-то? Выпили маненько!
Он зашёл ещё к нескольким своим знакомым. Но с ним разговаривали или через дверь, или просто никто не открывал.

— Здорово, Марьян! — обрадованно сказал Смирнов наконец-то открывшему дверь заспанному приятелю.
— Здорово, — ответил тот, позёвывая. — Случилось чё?

Это был школьный друг Смирнова Артём Марьянов. Он тоже был невысокий, но довольно крепкий.

— Бляха! Тём! Меня внизу четверо «Птиц» ждут! — затараторил Вова. — Ты со мной?
— Братан, когда я с тобой не был-то?! — выпучив сонные глаза и почёсывая затылок, ответил Артём. — А чё, есть ещё кто?
— Никто не выходит больше.
— Да… — задумался Марьян. — Заходь!
Он начал быстро собираться.
— Двое против четырёх!? Расклад не очень, конечно, — стал размышлять вслух Артём. — Ну ладно. Херня. Прорвёмся. Спина к спине! — воскликнул он и встал в боевую стойку. — Я одного сразу вырубаю! — он выполнил «двоечку». — Потом второго начну гасить! — он нагнулся, чтобы обуться. — Тебе потерпеть придётся, пока я второго уроню.
Артём занимался боксом и знал, о чём говорит. Но одному против троих и ему было бы тяжеловато, даже с учётом эффекта внезапности. А такой момент именно в данной ситуации: когда тебя ждут, трудно будет выбрать.
Спускаясь по ступенькам, Марьян стал разминать руки и плечи.
Друзья вышли из подъезда. «Птицы» по-прежнему их терпеливо дожидались.
— Чё, парняги! — дерзко воскликнул Марьян. — Поехали?!
И он бросился на первого попавшегося под руку парнишку. Ударил его ступнёй в живот. Паренёк согнулся от боли. Правым хуком в ухо Марьянов закончил расправу. «Ушибленный» упал, закрыв лицо руками.
Эффект внезапности удался. Никто из «Птиц» не ожидал, что двое набросятся на четверых. Но остальных врасплох застать уже не удалось. Они сами кинулись на наглеца с кулаками.
На боксёра Марьяна пришлось двое бойцов. Смирнов же возился один на один с третьим. Четвёртый пришёл в себя после нокдауна и, стараясь не привлекать к себе внимания, отползал подальше от дерущихся. В кучу-малу он больше не полез.
Двое ильинских ребят против троих «Птиц» были почти равны по силам. После минутного равноценного противостояния враждующие, утратив прежний запал, обоюдно решили закончить потасовку.
— Ну чё, — сказал главный из «Птиц», — может, хватит с вас на сегодня?
— Ну хватит так хватит! — ответил Марьян, тяжело дыша и вытирая разбитые губы. — А то я ещё кого-нить уронить могу. Живой там ваш приятель?
Все обернулись в сторону потерянного бойца.
— Костян, ты как? — крикнул вожак.
— Живой, — ответил тот и, помахав рукой, двинулся в сторону своих.
— Уважаю я крепких пацанов, — сказал «птичий» предводитель. — Давай, мож, познакомимся? Я Улукбек — Костя Улукбеков.
— Я — Марьян Артём. Это — Смирный Вова.
— Это Семён — Стас Семёнов, — начал знакомить со своими друзьями Улукбек. — Это Витя Гамак. А это, — он показал на подошедшего, — мой тёзка, Костян Ерохин. Можно просто — Ероха или Костыль. Курить будет кто-нибудь?
«Птицы» потянулись к Улукбеку взять сигарету. Смирнов тоже протянул руку за куревом, а Марьян отказался.
— Может, молодёжь обкатаем? — снова спросил Улукбеков.
— Ну, а чё? — негромко обратился Марьян к Смирнову. — В натуре, давай замутим? Пусть молодые подерутся, а мы покайфуем! А?
Смирнов, жадно затягиваясь сигаретным дымом, согласно покивал.
— Давай! — ответил Марьян. — Когда? Где?
— Ну не знаю… — задумался Улукбек. — Давай завтра. В шесть. На «Резинке».

«Резинкой» называли спортивный городок института МФТИ, беговая дорожка, волейбольные и баскетбольная площадки которого были застелены «квадратами» из прессованной резиновой крошки. Их нередко растаскивали местные любители спорта по своим «качалкам».

— А по сколько? Пять на пять? Или как? — снова поинтересовался Артём.
— Давай… пять на пять. Или шесть на шесть. По сколько получится — по столько и будет, — ответил Костя.
Так и порешив, недавние противники попрощались как старые друзья и разошлись.

— Хорошо мы их, да? Ух-х! — радостно погрозил кулаком Марьян. — Ну чё, по пивасику?
— Я на нолях, — смущённо ответил Смирный, всё ещё вытирая платком припухший нос. — А так-то, зашибись бы!
— Пойдём ко мне поднимемся, я «бабок» возьму.


***


— Сынуль, будь умничкой, — ласково просила стоявшая в проёме двери мама, оглядывая с головы до ног собирающегося на гулянку сына. — Кто там тебя ждёт? Опять Рыбак?
— Да.
— Опять этот Рыбак! Сколько можно?! — обречённо всплеснула руками мать. — Хоть бы с девчонкой познакомился с какой!
— Да с какой ещё девчонкой? — нахмурился Максим.
— Да хоть с какой! Мне спокойней будет, — строго ответила она. — Не попади опять в историю. Я тебя очень прошу. И допоздна не гуляй! Тётя Нина Семенихина с Чапаева звонила: опять у них ночью возле дома драка была. Вас прям так и тянет туда. Что вам там, мёдом, что ли намазано на Чапаева на этом?
— Да мам! — с неким раздражением, но всё же смущённо ответил сын, отворачиваясь. — Чё ты прям так переживаешь? Всё же нормально!?
— А как не переживать-то? — мать поджала губы, чтобы не расплакаться. — Вон в тот раз как тебя избили?!
— Почему меня-то? Мы все тогда под замес попали. Со всяким бывает. Да и не сильно меня тогда…
— Не сильно?! Весь в синяках пришёл!
— Подумаешь, фингал! — он присел завязать шнурки на кроссовках. — У меня даже крови нигде не было!
— Сашка этот твой, Рыбак, — она махнула рукой куда-то в сторону, — тебя до добра не доведёт! Не водился бы ты с ним.
— Да он хороший, мам! — Максим поднялся и потянулся обнять маму. — Не переживай. Всё хорошо.
— Хороший он… — мама с горькой радостью обняла сына, — только втягивает тебя вечно куда-нибудь… Ну ладно, Максимка. С Богом, — она поцеловала его в лоб и отпустила. — Чего ты опять эти штаны-то надел? Их стирать уже давно пора! У карманов, вон, гляди — грязные!
— Да ладно тебе придираться-то! — начал он отряхивать карман на джинсах, как будто это поможет убрать засаленность. — Это я семечки, наверное, ел. Вишь, с другой стороны чисто? Сойдёт ещё на разок.
Максим вышел из квартиры, а мать ещё долго смотрела в окно, провожая сына взглядом.

Максим Черенков — Черень был обычным пареньком лет четырнадцати, русоволосым, худощавым, довольно высоким.

— Здорово, Селёдка! — хохотнул он, увидев Рыбкина — Рыбака. Они были друзьями и одноклассниками.
Ребята звонко хлопнули ладонями при рукопожатии, словно собирались не поздороваться, а побороться на руках, а после — обнялись. — Чё там случилось-то?
— Пойдём быстрей! — ответил Рыбак и широкими шагами направился в сторону улицы Чапаева. — Ваган звал на «Резинку». Чё-то с «Птицами» там опять замес какой-то.

— Бляха-муха!.. — расстроенно вздохнул Максим. — Мать как в воду глядела. Неделю ничего не говорила, а тут вспомнила, как мы тогда от удельнинских отхватили.

Сашка Рыбкин — светловолосый, с короткой стрижкой, худой, но довольно крепкий для своего возраста паренёк. Его внешний вид был весьма угрожающим: на левой щеке зиял шрам. В годовалом возрасте он выпал из кроватки и ударился о рядом стоящий стул. Сам он этого не помнил — родители рассказывали. Но для всех у него была легенда, что с кавказцами дрался, и это — след от ножа. А чтобы убедить окончательно, демонстрировал ещё шрам на руке, который получил, зацепившись за сучок при падении с дерева. Мол: «Вон смотри! В руку пырнули и по щеке полоснули». Почти все, кроме самых близких друзей, были уверены, что эти шрамы и вправду от поножовщины. Он действительно был смелым и, если надо, бился до последнего. За что и заслужил уважение у старших.

Ребята быстрым шагом приближались к улице Чапаева — конечной автобуса «семёрки».
— Блин! Чё вы так долго тянетесь? — с нотками раздражения сказал Ваганов. — У нас «стрела» уже в шесть! Готовы «Птицам» люлей дать?
— Да блин! — начал Рыбак, подходя к Ваганчику. — Ты чё, нас не знаешь, что ли? Мы же «пионеры» — всегда готовы! Здоро;во!
Друзья пожали руку Ваганову. Тот увидел ещё кого-то, свистнул им и прокричал:
— Живей давайте!
Подбежали ещё трое ребят. Все поздоровались и двинулись за Ваганом.

— А чего случилось-то? — поинтересовался один из подошедших.
— Марьян со Смирновым четверых или пятерых «Птиц» охерачили. А те «стрелу забили», — ответил Ваганов.

…

Прибыв к спортивному городку института, ребята пролезли в дырку в бетонном заборе и подошли к своим. Там были Смирный, Дёма, Марьян и ещё человек семь. Двое из них — лет шестнадцати, пятеро — помоложе. Трое из этого «молодняка» готовились к бою.
На разных сторонах футбольного поля собирались кучки молодых людей.
Со стороны «Птиц» было человек пятнадцать. Шесть человек сняли олимпийки и в футболках выстроились в шеренгу. Они получали последние наставления.

— Бляха! Вы долго собираетесь, пацаны! — сказал Смирнов и с каждым уважительно поздоровался, ещё и левой рукой прихватывая руки товарищей.

От «Птиц» отделился Улукбек, который направился к центру поля.
Увидев его, Смирнов сказал:
— Парни, давайте шесть на шесть, готовьтесь побыстрей! Марьян, объясни, чё-кого!
Он зашагал навстречу сопернику.
— Пацаны, чё тут объяснять? — начал Артём. — Трое готовы уже. Выбирайте, кто из вас пятерых пойдёт. Рыбка, давай ты! И бери себе ещё двоих.
— Вот мы давай вдвоём! — сказал Тихон, показав на своего друга. Это был один из тех, кому свистел Ваганов. — А Череп и Сима пусть сегодня отдохнут. Череп в тот раз отхватил. Сегодня бы не обосраться.
Черенков про себя облегчённо выдохнул: «Хоть сегодня целый домой приду. Мать переживать не будет».
— Бьёмся до «жопы»! — продолжил Марьян. — Тихон, ты как своего уронишь — сразу к братве на подмогу.

Биться до «жопы» означало, что сидячего, тем более лежачего соперника, бить нельзя.

— Угу, — покивал головой Тихон.

Денис Тихонов — Тихон — худощавый паренёк с длинной чёлкой. По внешнему виду ничем не отличался от остальных сверстников. Но он вместе с Марьяновым занимался в СК «Метеор» боксом. Поэтому Марьян, зная, на что тот способен, дал ему особое указание.
Вернулся с центра поля Смирнов и хлопнул в ладоши.
— Встали в шеренгу! — скомандовал он. — Ну чё, парни, готовы? Поехали?
Он убедился в готовности бойцов, заглянув каждому в глаза, и поднял руку вверх. Улукбек уже держал свою руку поднятой. Они одновременно начали считать до трёх, в такт, обозначая счёт махами рукой. На счёт «три!» — дали отмашку на начало поединка.
Шеренги стали сближаться. Сначала шагом, а потом, словно по команде, побежали. Столкнувшись, стали беспорядочно махать руками.
Болельщики сразу же потянулись за дерущимися и, находясь позади своих шеренг, выкрикивали подсказки и слова поддержки своим бойцам, сильно при этом жестикулируя. Некоторые делали это так активно, будто бы сами принимали участие в потасовке.
Первым упал ильинский паренёк. Его соперник сразу бросился на ближайшего к нему Тихона. Но спустя мгновение Тихонов апперкотом по рёбрам свалил своего соперника и, уже видя бегущего на него нового противника, мастерски сделав сайд-степ, врубил ему в ухо левый хук и начал быстро-быстро того колошматить.

Сайд-степ — один из самых сложных, но очень эффективных и эффектных приёмов активной защиты в боксе. Это уход в сторону от прямого удара соперника с одновременным разворотом к нему лицом, тем самым «проваливая» его и нанося прямой или боковой удар, предпочтительно в голову.

После этого великолепно выполненного Тихоновым приёма болельщики ильинских ахнули и зааплодировали.
Ещё один ильинский паренёк — Пе;ча, почти одновременно с Тихоном повалил своего противника броском через бедро. Он принял боевую стойку, в готовности ударить, если тот поднимется, и скомандовал:
— Лежи лучше!
Тот последовал совету и, лёжа на спине, растянулся. А Печа, уперев руки в колени, остановился немного отдышаться.
Денис без остановки «накидывал удары» своему новому сопернику и тот, обхватив свою голову руками, повалился на бок.
Тут и Рыбкин одолел своего оппонента.
А когда Тихонов подбежал помочь ещё одному товарищу, его соперник выставил руки вперёд и крикнул: «Стоп!» Тихонов понял и не стал его бить.
— Какой «стоп»?! — закричали «Птицы». — Давай!!! Дерись!!!
Но тот, всё ещё держа руки перед собой и тяжело дыша, сел на траву.
— Чего сел?!!! — подбежали к нему болельщики и стали тянуть его за руки, чтобы поднять. — Вставай давай!!!
Оставшегося в одиночестве бойца от «Птиц» против пятерых ильинских не стали добивать. А ильинские болельщики кричали ему, чтобы тот сел или лёг на траву. И когда парень сдался, они заликовали.
Почти у всех бойцов с обеих сторон были кровоподтёки на лицах. У кого губы разбиты, у кого — нос. Только Тихон был без повреждений. Его ни разу не смогли ударить по голове. Тренировки в боксёрском зале не прошли даром.
Ильинские болельщики, в прямом смысле, несли своих героев на руках. И не мудрено: довольно редко стычки с «Птицами» заканчивались победой Ильинки.
Бойцы неспешно одевались и приводили себя в порядок.
Вдруг кто-то из зрителей, стоявших за забором, крикнул:
— Шубись!!! Менты!!!
Все оглянулись. Через дыру в заборе, что была за спиной у ильинских, придерживая фуражки, пролезали сотрудники МВД.
Быстро похватав свои вещи, вся толпа ломанулась к другой стороне стадиона, в направлении к ПТУ № 49. Здесь уже «Птицы» оказались в более выгодном положении, так как изначально располагались там. Дырка в заборе была только одна, поэтому большинство парней, не дожидаясь, когда она освободится, перелезали через это двухметровое препятствие. За минуту «резинка» опустела. Но бравые милиционеры успели-таки схватить нескольких человек.

За забором все разбегались в разные стороны вдоль маневровой однопутки, ведущей в Быковский аэропорт. «Птицы» — направо, в сторону сорок девятой путяги, чтобы выйти между училищем и «Самолётом» и оказаться на своей территории, ильинские — налево, к улице Мичурина, где растворялись в зелени старых дворов.

«Самолётом» ребята называли памятник самолёту МиГ-21 на треугольном газоне в районе развилки улицы Гагарина с улицей Менделеева. Это был грандиозный монумент, возведённый в честь самолётостроения и лётчиков-испытателей. Он представлял собой реактивный самолёт, взмывающий в небо, — с красным острым наконечником в носовой части, задним реактивным соплом посаженный на металлический шпиль, изображающий вырывающийся из реактивного сопла столб дыма.

— Опять «добрые» граждане ментов вызвали, — на бегу сквозь зубы процедил Смирнов. — Рыбака, походу, загребли!
— Ага, — ответил Марьян, оглядываясь. — Тихона, походу, тоже.

…

— Блин! Писец мне! — обхватив голову руками, сокрушался Черень, сидя в милицейском «бобике». — Я думал, хоть сегодня мать не будет переживать.
— Да ладно «очковать»-то, — успокаивал его Рыбкин, — сейчас фамилии перепишут и отпустят. Нормально всё будет.
— Потом в школу и «родакам» настучат, — печально продолжил мысль Черенкова Тихонов. — В комсомол теперь не примут.
— Ну, ты ляпнешь тоже! — усмехнулся Рыбак и на его возглас. — На хрен тебе этот комсомол нужен? Перестройка!
— Да у меня же родичи партийные! Мне как ни крути в комсомол надо! — поведал Денис. — Да и от родаков влетит! Запрут теперь на неделю дома!
— Да если партийные — пропихнут! Чё переживать-то? — успокоил Рыбак товарища. — Ну то что дома запрут — это да — плохо.
— Да и хрен с ним! С этим комсомолом! — махнул рукой Тихон. — Задолбало уже всё! Как они меня запрут? Ключи отберут, что ль? Я всё равно уйду, когда их дома не будет!
— Вот это правильно! Вот это по-пацански! — радостно хлопнул Рыбкин его по плечу и уже с серьёзным видом напомнил, погрозив пальцем: — Пацан сказал — пацан сделал!

Кроме Черенкова, Рыбкина и Тихонова в «бобике» тряслось ещё несколько пацанов из местной малолетней шпаны, лет по одиннадцать, которые наблюдали за дракой из-за забора.
— Слышь, мелкие! — обратился к ним Рыбкин. — А вы как просекли, что у нас «махач» на «резинке»?
— Да это… Ваганчик нам сказал, — ответил чернявый паренёк, — по секрету.
— Хорош, бля, секрет получился! — усмехнулся Саша и почесал свой шрам на лице. — А мильтонов кто «спалил»?
— Я крикнул, когда меня за шкирку схватил один, — сказал тот же чернявый. — Остальные зассали, когда их приняли, — он зло зыркнул на своих друзей. — Провафлили мы, правда, мусоров. Уж очень обрадовались, что вы «Птиц» загасили.
— Да-а-а… — сморщившись, протянул Рыбак. — Пораньше бы, конечно, крикнули бы, мы бы успели свалить. Херово, конечно. Но ты всё равно молодец! Не зассал. Если б не крикнул — половину бы наших замели. Тебя как звать? Лицо знакомое.
— Я — Андрюха Солод, — ответил чернявый.
— Я — Рыбак, — назвался Рыбкин и представил друзей: — Это — Тихон… Это — Черень, или Череп, как нравится.
Старшие пожали руку Солоду.

Машина заскрипела тормозами и остановилась. Пацанва сбилась в кучу у передней стенки «воронка;» из-за резкой остановки. Один из милиционеров вышел, хлопнув дверью, и скрылся за служебными дверями внутреннего дворика УВД.
Через несколько минут он вернулся и открыл заднюю дверь «козлика».
— Вы, трое! Вылезайте! — сказал он старшим «арестантам».

— Солод! — сказал Рыбкин перед тем, как вылезти из машины. — Приходи к нам в «качалку» на Чапаева. Это следующий дом от двадцать шестого магазина. Знаешь?
— Спасибо. Знаю. Найду.

— Проводи их в «обезьянник», — сказал старший машины стоящему на крыльце дежурному милиционеру, закрывая дверь «козлика». — А этих, — теперь обратился он к водителю, — в опорник, к Бондареву.

…

— О! Здорово, Петь! — обрадовался лысоватый и полноватый старший лейтенант в годах, вставая для приветствия вошедшего в кабинет худого высокого милиционера — водителя «бобика». — Случилось что?
— Ага, — ответил Петя. — На МФТИ малы;х, лет по одиннадцать, приняли. Они драку, стенка на стенку, смотрели. Один там смелый оказался, «спалил» нас. Ну почти все и разбежались. Задержали только троих ильинских. Но там и «Птицы» ещё были. Мы с Гардемарином Улукбекова там видали. Он точно из «Птиц». Месяца полтора назад мы его уже задерживали за такую же драку. Давай припугнём малых, они и расскажут всё. А то и предъявить нечего. А фактами задавим тех троих — глядишь, они тогда тоже сдадут остальных.

— Ух! Шпана! — усмехнулся Бондарев, выйдя на крыльцо встретить прибывших. — Давай заходь все!

— Итак, шантропа! — обратился он из-за своего стола к стоящим у стенки ребятам. — Я Сергей Михайлович Бондарев — ваш участковый. Ну, рассказывайте, какое кино смотрели?
Ребята стояли молча, повесив головы.
— Чего молчите?! — рассердился участковый. — Выкладывайте, что там было! А то до утра вон закрою вас в КПЗ! Посидите, подумаете…
— Да мы не знаем, — сказал Солод. — Просто увидели, что дерутся, ну и решили поподсекать .
— Стенка на стенку дрались? — спросил участковый.
— Ну да. Наверное.
— Опять «Птицы» с ильинскими дрались что ли?
— Да говорю же, не знаем мы там никого, — отпирался Солод.
Бондарев тяжело вздохнул, взглянув на водителя.
— Петь, фоткай их, как я запишу, — сказал участковый. — Подходи по одному! Чернявый, давай первым!
Милиционер открыл журнал и приготовился записывать.
Вдруг кто-то из пацанов начал канючить:
— Дяденьки милиционеры, а может, не надо нас записывать? Отпустите нас, пожалуйста. Мы больше не будем.
— Это ещё что? — возмутился Бондарев. — Я щас позвоню куда надо!
— Да у вас тут даже телефона-то нет! — усмехнулся Солод.
— Чего-о-о? — с негодованием воскликнул Сергей Михайлович. — Ты что, чернявый, самый умный тут, что ли? На пятнадцать суток захотел? А ну, давай иди сюда. Первым будешь. Называем: фамилию, имя, отчество, год рождения, домашний адрес. Давай, чернявый, начинай!
— Солодовников Андрей Иванович… — начал Солод, делая паузы, чтобы участковый успевал записывать. — Семьдесят девятый… Опалённой Юности, дом…
Вдруг из рации водителя раздался трескучий голос, прервав Солодовникова на полуслове:
— Семнадцатый — третьему!
— Семнадцатый. Слушаю!
— Что там у тебя? Допросили?
— Да. Данные заносим. Через полчасика буду.
— Хорошо. Отбой.

— Там плёнка-то есть? — вдруг спросил водитель, внимательно изучая фотоаппарат на штативе.
— Да, — ответил Бондарев. — На этих точно хватит… улица Опалённой Юности? Дальше говори!

…

— Ну, давай, Рыбкин, — начал допрос задержавший ребят капитан Пи;стол Евгений Сергеевич, чем-то походивший на Дмитрия Харатьяна, — свою версию расскажи.
— Да чё рассказывать-то? — улыбнулся Саша. — С Тихоном посрались!.. — он замолчал.
— Ну и?.. — не дождавшись продолжения, поинтересовался милиционер, наморщив лоб.
— Ну… и всё, — развёл руками Рыбак.
— Всё?
— Ну да.
— А если вы ничего не натворили, убегали тогда зачем?
— Зачем?! — усмехнулся Саша. — У меня инстинкт самосохранения: бежать, когда мусо-э-э-о… милиционеры появляются. Ничего хорошего от вас не жди!
— Понятно. А что не поделили?
— Чё? Да ничё. В «банки» играли… Ну и посрались.
— Понятно, — выдохнул капитан и прикурил сигарету. — А «Птицы» там что делали?
— Какие птицы? — с сарказмом и удивлением спросил Рыбкин.
— Чего ты мне тут дурочку ломаешь? Улукбеков, Пономарёв — «Птицы» эти ваши!
— Откуда я знаю? — улыбнулся Рыбкин. — Семечки клевали, наверное!
— Давай только без вот этих вот! — рассердился милиционер, постучав пальцем по столу. — Улукбеков там что делал? Знаешь такого?
— Не знаю, — нахмурившись, буркнул Рыбкин.
— Значит, ильинские опять с «Птицами» стенка на стенку дрались, а ты и не знаешь?! — Евгений Сергеевич снова сердито выдохнул, выпуская дым двумя ноздрями. — Ладно! Партизаны, блин… Дежурный! Увести.

Когда задержанного уже вывели из кабинета, Пистол снял трубку и три раза накрутил диск.
— Андрюх! — сказал он в трубку. — Не признаются они! Говорят, мол, в «банки» играли и поссорились… Ладно. Что теперь с ними делать? Партизаны хреновы! Отпускай их через полчасика.

…

— Ну и чё ты ему сказал? — спросил Тихонов у вошедшего в камеру Рыбкина.
— Да чё? Как договорились — так и сказал.

— Блин! — взволнованно воскликнул Черенков. — Долго нас ещё держать-то будут?
— Да не ссы! — сказал Рыбкин. — Сейчас выпустят.
— Ты, Рыбак, вообще красавец! — похвалил его Тихон. — Чётко ты этого-то отделал.
— Да уж. Нормально получилось, — довольно согласился Рыбкин. — Не зря мы тогда за школой тренили.

Иногда ильинские подростки собирались за школой № 25 и в качестве тренировки дрались между собой. Саня Рыбкин всегда принимал участие в подобных мероприятиях.


***


В подвале царила почти домашняя обстановка.
Комната была большая, прямоугольная, длинная. Как входишь в дверной проём и поворачиваешься налево, спиной оказываешься у торца помещения и созерцаешь всю комнату. У противоположного торца помещения его «хозяева» установили длинный, почти на всю ширину комнаты, стол, на котором стоял большой проигрыватель для виниловых пластинок с квадратной потёртой крышкой из оргстекла. Рядом лежал маленький, старенький, потёртый, без крышки для кассеты магнитофончик, который потихонечку наигрывал что-то из Майкла Джексона. По всему столу валялось десятка два кассет. Слева, ближе ко входу, стоял, придвинутый к стене, топчан, укрытый покрывалом. Дальше в глубину комнаты, от топчана до стола с «музыкой», — старый диванчик. Зеркально ему, у стены, что справа, — ещё один диван. Его продолжением стояла придвинутая к стене массивная деревянная лавка. За лавкой на стене висел большой старенький ковёр. Между диванами находился низкий стол с отпиленными для удобства сидящих ножками. На нём лежало несколько колод старых потёртых карт и пара консервных банок-пепельниц.

— Ты, Солод, молодец, что пришёл, — сказал Рыбкин, восхищённо обхватив одной рукой шею младшего товарища и прижав его к себе. — Ты приходи ещё. Тебе можно. Даже если меня нет. Ты — «чёткий» пацан. Я всем нашим сказал про тебя. Если чё, Андрюх, тут вон в картишки можно перекинуться. Мож, пивасика когда… — он запнулся. — Э… Кстати, пиво пьёшь?
— Да. Пробовал как-то, — смущённо заулыбался Солодовников.
— Ну это всё-таки лучше со мной, тогда нормально попьём.

Вдруг загремели консервные банки на верёвке над входом.

— Черень! Рыбак! — тихо позвал Смирнов и глазами указал на ковёр.
Рыбкин, кивая головой, в знак понимания, шёпотом скомандовал Солоду:
— Давай за ковёр!

Черень, аккуратно, чтобы не шуметь, отодвинул от стены скамейку и приподнял ковёр. За ним была дверь, точнее, — дыра в стене. Рыбак, Солод и ещё несколько младших ребят по очереди быстро в неё «нырнули». Последним был Черень, который и опустил «занавес». Марьянов так же бесшумно придвинул скамейку обратно к стене.
Спрятавшиеся парни размещались в скрытом за ковром помещении. Кто-то присаживался на корточки или прямо на земляной пол, кто-то, зная про такого рода конспиративные мероприятия и позаботившись о своём «быте», — на заранее приготовленные ящики.
Солода «разжигало» от любопытства, и он тихо спросил, шепча в ухо Рыбкину:
— Санёк, а чего это у вас тут за «Сезам, откройся»?
— Чего-чего, — так же тихо и тоже в ухо приятелю стал объяснять Рыбкин. — Подвал в доме разделён поперечной стеной. Мы разобрали кладку и повесили ковёр. Не дай бог менты нагрянут! Участковый, вон… — Рыбак запнулся и спросил: — Бондарева знаешь?
— Теперь уже да, — усмехнувшись, ответил чернявый.
— Вот он сюда и шастает, чего-то вынюхивает, — продолжил Саня. — Ну, мы тут и прячемся.
— Прям как в сказке про Буратино, — улыбнулся Андрей. — Дверь за нарисованным камином.

В эту минуту, тяжело дыша и сильно пригибаясь в низком проходе, в помещение вошёл участковый Бондарев с фуражкой в руке.

— О-о-о! Здравствуйте, дядя Серёж! — радостно воскликнул Марьянов. — Рады вас видеть. Что-то случилось?
Все ребята загудели, приветствуя милиционера.
За ковром наступила гробовая тишина. Все, испуганно затаив дыхание, тихо сидели ни живы ни мертвы. Рыбкин показал Солоду бровями, мол: а вот и он, лёгок на помине.

— Ну, здорово, шпана! — вытирая вспотевшую лысину платком, сказал грузный, усталый и запыхавшийся милиционер, присаживаясь на край кушетки у входа. — Что случилось? Да ничего пока не случилось. Вот пришёл посмотреть, чем вы тут занимаетесь. Чтобы и дальше ничего не случилось!
— А чем мы тут занимаемся? — удивился Смирнов. — Общаемся, музыку слушаем да вон в картишки иногда играем.
— Картишки — это плохо! Надо бы у вас их изъять.
— Да что вы, дядя Серёж! — засмеялся Марьянов. — Мы же так, в «дурачка» да в «пьяницу». На деньги не играем. Только на раздевание, если с девчонками.
— Я вам дам! На раздевание! — рявкнул милиционер. — Бордель мне здесь ещё устройте!
— Э… — растерялся Марьян. — Да я пошутил! — оправдался он. — К нам девочки не ходят. Тут же «качалка»!
Артём показал на гантели, лежавшие на полу у входа, прямо у ног толстого старшего лейтенанта.
— «Качалка», говоришь. А что ж тогда все пепельницы полные?
— Одно другому не мешает, — вклинился Смирнов.
— Вы мне тут смотрите, — Бондарев погрозил пальцем, — пожар не устройте! «Качки» — «письки на бочки;». Говорят, к вам малолетние стали ходить, — он прищурился.
— Да не-е-е, — протянул Марьян, — брешут. Вы же сами видите: нет здесь никаких малолеток.
— Вино тут не пьёте? — вдруг спросил милиционер.
— Будем пить — вас позовём! — неожиданно сострил Ваганов и засмеялся.
Повисла напряжённая тишина.
Ваганов смутился.
— Да это он шутит так, — выкрутился Смирнов за несмышлёного брата. — Мы вино не пьём! Даже пиво. Честно-честно! А если будем, то обязательно вас позовём!
И Вова засмеялся.
Здесь и «дядя Серёжа» заулыбался, и, глядя на него, рассмеялись все.
— Смотрите мне, юмористы! — всё ещё улыбаясь, снова погрозил пальцем участковый. — Я за вами слежу.
Он сделался серьёзным и показал двумя пальцами правой руки себе на глаза, потом на ребят, снова на глаза и снова на ребят. И так проделал ещё несколько раз, пристально заглянув каждому парню в глаза. Затем тяжело вздохнул, сморщившись и кряхтя, с трудом встал, помогая себе руками, и, опершись на дверной проём и ещё раз показав тем же движением, что он следит за всеми, низко пригнулся и вышел.


***


— Здорово, Смирный! Ты в Быково в студию звукозаписи не хочешь сходить? — спросил Марьян, заходя в квартиру друга.
— М-м-м… — задумчиво промычал Вова, сонно шагая по коридору в свою комнату. — Не, сейчас не могу. Мать заставила в квартире убраться пока она на работе.
— А мы с Рыбаком ща идём, — продолжил Марьян, растянувшись на диванчике. — Может, записать чё-нить надо? Я себе «Кар-мэн» хочу «забомбить».
— Ну записать, да, можно, — заинтересовался Смирнов. — Я «Queen» давно хочу записать.
Он полез в секретер и достал оттуда новую, ещё запечатанную кассету «Maxwell».
— Вот, давно ещё лежит. Не открывал даже, — сказал он, отдавая кассету Артёму.
Марьян повертел её в руках.
— Открывать-то будешь? — спросил он.
— Конечно! Давай сюда! — ответил Володя и, забрав кассету обратно, стал расковыривать на ней прозрачную плёнку.
— А я вот… — сказал Артём, доставая из поясной сумочки свою синюю кассету «Sony», — у барыг замутил недавно. Тридцатку отдал, прикинь! Прям вся надёжная такая! Классная, да?
У него глаза горели от счастья, когда он передавал свою драгоценность приятелю.
— Угу, — одобряюще покивал головой Смирный.
— А ты по чём «Maxwell» брал?
— По двадцать два ещё — восхищённо разглядывая вещицу, ответил Смирнов.
— Ну да, сейчас уже не найдёшь по этой цене, — сделал вывод Марьянов. — Сейчас по двадцать четыре, по двадцать пять… Мне по двадцать семь даже предлагали! У тя тоже девяносто минут? А на вторую сторону чего писать?
— «Technotronic» запиши.
— Ага, ладно, — согласился Марьянов, бережно укладывая обе кассеты в свою поясную сумку.

…

Стояла жара. Солнце было почти в зените. Щебетали воробьи. В безоблачной вышине порхали ласточки.

— Чё у тебя курить, Санёк? — спросил Марьян. — А то у меня «Беломор» только.
— Вот пару штук «ТУ»-шки у батька подрезал, — ответил Рыбкин, доставая две сигареты из нагрудного кармана рубашки. («ТУ»-шка — сигареты «ТУ-154»)
— Дай я первый покурю? — попросил Марьянов.
Он достал из поясной сумочки большую линзу и сфокусировал на кончике сигареты солнечные лучи. Сигарета тут же задымилась, и он стал «растягивать» огонёк.
— О, как быстро! — воскликнул Рыбак.
— Угу, — покивал головой Артём, сильно затягиваясь.

Они шли неторопливо, попыхивая сигаретным дымком, по заросшей бурьяном обочине асфальтовой дороги, тянувшейся вдоль железнодорожной «нитки». Эти дороги пролегали между бетонным забором быковского аэропорта и забором частных домов. Вдруг Марьян что-то увидел у «железки».
— Смотри! — воскликнул он и побежал вперёд, продираясь сквозь бурьян. — Давай на рельсы положим?
Это был старый металлический игрушечный экскаватор, уже вросший в землю.
Артём взялся за опутанную травой «руку» ковша и, разрывая травинки, перевёл её через рельс. Ребята уложили на тот же рельс ещё с десяток камешков и несколько бутылочных стёклышек. И стали ждать поезд, усевшись в тенёчке ближайшего дерева.
Поезда здесь ходили редко. Машины проносились гораздо чаще. Но друзьям всё же повезло, слишком долго ждать не пришлось — со стороны Жуковского показался тепловоз.
— О! Идёт! — воскликнул Марьянов, и парни спрятались от поезда, встав по другую сторону дерева.
Маневровый с несколькими грузовыми вагонами прогромыхал, и «экспериментаторы» ринулись посмотреть, что же там осталось на рельсах.
«Рука» экскаватора оторвалась, «ковш» валялся между рельсами. Почти все камешки просто стащило с рельса, и они валялись внизу. Только один удержался и был раздавлен, а на его месте осталось немного песка. На месте стёклышек оказались бело-зелёные «лепёшки» стеклянных песчинок.
— Камни, наверное, упали, — предположил Рыбак, подняв один из них.
— Угу, — поддакнул Марьянов. — Вон стекляшки прикольные, — сказал он и сдул одну из «лепёшек». Он достал папиросу и снова прикурил своим особенным способом.

…

В подвалах Быковского аэропорта, как и во многих помещениях государственного значения, в годы перестройки располагалось множество коммерческих организаций. У лестницы в центре фойе аэровокзала, ведущей в вниз, стоял щит с навигацией. На щите значились названия расположенных на цокольном этаже структур: «Звукозапись», «Видеосалон», «Игровой зал» и множество других. На стене спуска в подвалы висел ещё один плакат: «Видеосалон». Под надписью было несколько съёмных шильдиков с рукописными названиями демонстрирующихся фильмов: «Зловещие мертвецы», «Зловещие мертвецы 2», «Звёздные войны 4», «Звёздные войны 5», «Звёздные войны 6» и другие.
У названий некоторых картин были дописаны фамилии исполнителей главных ролей: «Биг босс — Брюс Ли», «Кровавый спорт — Ван Дамм», «Коммандос — Шварценеггер», «Рэмбо — Сталлоне» и так далее.

— Чё, мож, на «Зловещих» сходим? — сказал Михей.
— Не. У меня «голяки», — хмуро ответил Федя.
— Полтинник есть? У меня полтораха. Заплачу за тебя полтос. Потом отдашь.
— Нет. Курева взять надо, а у меня всего 70 копеек.
— Ладно, — огорчённо выдохнул Михей, — пойдём тогда в игровой. Хоть посмотрим.

В игровом клубе царил полумрак. Просторное помещение было тесно заставлено столами и стульями, что сильно «съедало» объём, поэтому оно казалось небольшим. На столах стояли отечественные ламповые цветные телевизоры с уже выгоревшими и выцветшими экранами, а к телевизорам были подключены игровые приставки разного калибра: «Dendy», «Sega» и их китайские аналоги. Также стояли несколько компьютеров и больших игровых автоматов советского формата: «Морской бой», «Снайпер» или, как его ещё называли: «Охота на уток», которая на самом деле называлась: «Ни пуха, ни пера!» Было и несколько импортных аппаратов, уже более современных — «Коммандос» и других тому подобных «бродилок».
Время от времени помещение наводнялось школьниками и наполнялось неутихающим гомоном. Но большую часть времени клуб пустовал или в нём пребывало всего несколько посетителей. Так было и в этот раз.

Друзья зашли в игровой зал. Поздоровались с администратором. Тот нехотя оторвался от разглядывания глянцевого журнала с обнажёнными девушками, так же нехотя протянул им вялую руку и снова угрюмо уткнулся в чтиво.
Парни пошли в сторону трёх игроков. Точнее, одного игрока и двух наблюдателей за игрой.
— Блин! — Шепнул Федя Михею. — Этот Грач вечно как неживой.
— Угу… — покивал головой Михей, задумчиво глядя в сторону играющих и пытаясь понять, кто там. Вдруг он повернулся и зыркнул на «неживого» админа: — Дрочун хренов! — заключил он.
Подойдя к игрокам, Михей сказал:
— Привет, Мамон.
— О! Здорово, пацаны! — улыбнулся Мамон и, пожимая руку михеевскому напарнику, так же улыбаясь, проговорил: — Пряник, ты чё такой «кислый»? Несварение, что ли?
— Да… нормальный вроде. В кино просто охота, а денег — «голяки», — ответил Федя Пряников и, грустно улыбаясь, разочарованно поджал губы.
— Так чё вы по аэропорту-то колобродите? — снова хохотнул Мамон. — Сходили бы вон вагоны разгрузили бы! И государству польза, и вам — кино.
— Ба-али-и-ин!!! — неожиданно воскликнул игрок, потянув джойстик на себя. — Сука! Сильный этот козёл. У меня последняя жизнь осталась.
— Хы-хы! — ощерился лопоухий наблюдатель за игрой и впервые оторвал свой взгляд от экрана, чтобы посмотреть на пришедших. Глуповато улыбаясь, он поприветствовал Пряника и Михея и, высовывая язык из-за зубов на шипящих буквах, шепеляво проговорил: — Ну всё, писец те!
— «Пиши пропало!» — сделал вывод улыбающийся Мамон.

Эта кликуха ему подходила как нельзя лучше. Миша Мамонов был невысоким, плотно сложенным и даже немного пузатым пареньком лет девятнадцати, с круглым лицом и толстыми губами. В то же время он был не толстый, а с крепким, как у самураев, «хара», что в буквальном переводе с японского означает «живот» — энергетический центр тела, резервуар жизненной энергии. К тому же, у него были узкие глаза. В общем, настоящий самурай.

— Парни, у вас десять минут осталось, — угрюмо проговорил неожиданно подошедший «неживой» администратор.
— Блин! Грач! Чё так подкрадываешься-то? — резко обернувшись и схватившись как бы за «зашалившее» сердце, хохотнул Мамон, как обычно улыбаясь. — Я прям ещё чуть-чуть и всёк бы тебе! Еле сдержался. В следующий раз за себя не ручаюсь.
Админ набрал воздуха в лёгкие и хотел было что-то сказать, но не успел — его перебили.
— Грач… ты, как обычно… обламываешь… на самом интересном! — воскликнул играющий, делая паузы между словами, чтобы не ошибиться в игре. — Ща… мы этого гандона замочим!..
В дверях появились двое подростков.
Админ глянул на вошедших.
— Десять минут… — невозмутимо повторил он, обведя всех глазами, и пошёл на своё место встречать пришедших.
Все, кроме игрока и лопоухого, устремили свои взоры на выход.

— Салаги. Походу, не местные, — вдруг шепнул Мамонов Михееву на ухо, приблизившись к нему сзади. Михей аж вздрогнул от неожиданности и резко обернулся. Мамон спокойно, взглядом, указал удивлённому Михею на вошедших. — Идите вон, — всё так же медленно и невозмутимо продолжал шептать Мамон, — у них узнайте, чё за Буратины, откуда, да лавэшек себе на киношку стрельни;те.
Михей внимал старшему товарищу как заворожённый, пристально разглядывая собеседников Грача, а услышав предложение Мамона, быстро закивал в знак понимания, одобрения и благодарности за подсказку.

Вошедшими были Рыбкин и Марьянов. Они задали несколько вопросов админу и вышли.
Михей, молча схватив за рукав приятеля, направился к выходу.
— Пойдём! — тихо сказал он недоумевающему Прянику. — Вон тех двоих сейчас «окучим». Может, «лаванды» поднимем.

Ильинские подростки, выйдя из игрового, направились в глубь коридора, в студию звукозаписи.
Михей и Пряник (они были местными, из города Быково) через некоторое время тоже вошли туда.
Помещение было небольшим. Почти всё свободное пространство было заставлено звукозаписывающей и издававшей рабочий гул аппаратурой.

— …Да, на одну сторону «Queen», а на вторую — «Technotronic», — объяснял Марьянов. — А сюда — «Кар-Мэн».
Менеджер вложил записочки в кассеты и уточнил:
— Всё?
Марьянов, кивнув, рассчитался, и ребята вышли.
За ними двинулись Михей с Пряником.

— Прикольно, что у «Кар-Мэн» альбом уже девяносто первого года вышел! — воодушевлённо сказал Марьян.
— Угу… — поддакнул Рыбкин.
Они шли сквозь старые дворы к дороге, что пролегала между забором аэропорта и рельсами.
Когда они уже вышли из дворов и перешли через рельсы, пересекавшие извивающуюся во дворах между домами автомобильную дорогу и уходившие за ворота в заборе аэропорта, их окликнули:
— Э, пацики! Постойте!
Друзья оглянулись. К ним приближались двое.
— Здорово! — сказал Михей. — Кто такие? Откуда?
— Тебе что за дело — откуда? — дерзнул Рыбкин.
— Ты чё так базаришь, Шрам? — возмутился Михей. — Кто тебя вопросом на вопрос учил отвечать? Те чё, симметрично, под вторым глазом сделать, что ли?
Михей схватил Рыбака за плечо.
— Сюда иди! — скомандовал он и потянул Рыбкина в сторону густых кустов за железной дорогой.
Рыбак попытался освободиться, но Михей был гораздо крупнее, и у Рыбкина не вышло.
— Пацаны, да хорош вам, — попытался разрядить напряжённую ситуацию Марьян. — Чё мы вам сделали-то?
— Тоже сюда иди! «Чё сделали…» — вступил Пряников.
Михей оттолкнул в сторону Рыбкина и сделал шаг к Марьянову.
— Вы чё такие охеревшие-то? — зло проговорил Михеев.
Он подошёл вплотную к Марьяну и, нависнув своим лбом над его, озлоблено проговорил: — Откуда ты, непонятливый?!
— С Ильинки, — тихо сквозь зубы процедил Марьянов и заиграл желваками.
— А-а-а! с Ильинки? — хохотнул Пряник. — Тогда для вас эта дорога платная.
— Бабосы гоните, — сказал Михеев.
— А то чё? — поинтересовался Марьянов.
Михей и Пряник чувствовали своё физическое превосходство, и их очень раздражала наглость ильинских.
— Вы чё, в натуре не догоняете? — разозлился Михей. — Вы ща в канаве кровью умываться будете!
— А… — понял наконец-то Марьян посыл быковских. — Если так, то да, конечно. А скока надо-то?
— Вот вы «тугие»? — не выдержал Пряник. — Всё давай!
— А… — снова понял Марьян, — Ну чё, Рыбак, давай «бабок» дадим, нормальным пацанам? А то ща…
В это время он шагнул в сторону Рыбкина, аккуратно отодвинув со своего пути Михеева.
Тот немного отступил, пропуская Марьяна и тут же получил сильнейший удар под дых. Закряхтев, он согнулся и начал хватать ртом воздух.
Марьянов молниеносно развернулся и набросился на второго быковского, охаживая его ударами, подобно Майку Тайсону, который, зажав своих соперников у канатов, ожесточённо обрушивал на них сильнейшие удары, сдваивая их при этом и «меняя этажи».
Пряник, отступая, пытался защищаться, сгруппировавшись и прикрывая руками лицо и живот. Град ударов сыпался по его защите. Он даже пробовал несколько раз ударить в ответ, но это было не только напрасно — попасть по умелому боксёру нелегко, а ещё более ухудшало его и так плачевное положение. При каждой такой попытке противника Марьянов наносил удар по лицу. Через несколько секунд Пряников выкинул нечто похожее на правый прямой. Естественно, в пустоту. При этом он снова «раскрылся», сразу же получил встречный по челюсти и без чувств распластался на земле с раскинутыми в стороны руками.
Рыбкин, как только его напарник ударил под дых первому противнику и переключился на второго, моментально набросился добивать согнувшегося от боли Михеева, приговаривая при этом:
— Второй мне?.. Симметрично?.. Сейчас у тебя будут такие же!..
Разъярённый Марьян повернулся ко второй парочке «танцующих»: Рыбкин ожесточённо молотил кулаками своего окровавленного и уже рыдающего оппонента. Марьянов с разбега пнул всей ступнёй в плечо Михеева. Тот упал на бок, подогнув ноги и запричитал, умоляя, чтобы его прекратили бить.
— Чё, свинина, больно, когда режут? — нагнувшись над поверженным, тяжело дыша, озлобленно спросил Марьянов. — А мы ещё и не резали. «Капусты» решили срубить по-лёгкому с ильинских? Не на тех напали, козлы ссаные!


***


Заканчивался следующий день. Вечерний час пик подходил к концу. Солнце скатилось за кроны деревьев, но было ещё довольно светло.
На станции Ильинская из электрички вывалила возбуждённая и довольно многочисленная толпа молодых парней. Она стекла с платформы и, «переплыв» через железнодорожные пути и улицу Праволинейная, что лежит параллельно железной дороге, с непрекращающимся гомоном и воинственными выкриками двинулась по одной из ближайших улиц, уходящих в глубь утопающего в листве высоких деревьев посёлка. Толпа была, словно рой пчёл, и двигалась к своей цели, почти не распадаясь по пути.
Случайные прохожие, в частности, женщины, дети и старики, чужаков не интересовали. Их они не трогали. Но народ всё-таки старался держаться от них поодаль, а по возможности вообще скрыться с глаз долой: толпа, готовая броситься в атаку, внушала ужас.
Кровожадные, словно голодные волки, эти ребята, прибывшие из соседнего Быково, искали для выплеска своей злобы таких же парней, какими были и они сами.
Завидев кого-либо из подходящих «кандидатур», бойцы всем скопом набрасывались и избивали бедолаг. Они не останавливались, даже если им попадались взрослые мужчины, — «брали в оборот» и их.
Кому из мужского населения Ильинки повезло не попасться на глаза быковской шпане, старались спрятаться или убежать. Кому повезло меньше — попали под пресс их «бессмысленной и беспощадной» мести за недавнюю обиду от ильинских. Бойцы это не скрывали и, расправляясь с очередной жертвой, приговаривали: «Будете знать, как в Быково хозяйничать».
В большинстве своём ребята из Быково были выпивши. А некоторые пьяны и даже очень сильно.
Если эти «гости города» никого не встречали по пути или кому-то из них уже не удавалось вдоволь покуражиться над жертвами в виду слишком сильного их «наказания», то хулиганы переключались на неодушевлённые предметы: разбивали камнями стёкла в ближайших зданиях, или ломали заборы частных домов.
В толпе, как оказалось, шибко озлобленных и настроенных крайне агрессивно было всего с десяток человек: двое — это пострадавшие от двух ильинских подростков на своей территории, а остальные, в основном, — их близкие. И те и другие жаждали отмщения. Но были и несколько просто сильно пьяных, которые мало что понимали и которым просто хотелось подраться. Для остальной же толпы это была больше развлекательная поездка с возможностью ощутить себя захватчиками да покуражиться без особой злобы. Тех, кто попадался им под руку, избивали не сильно и не жестоко. Важен был сам факт того, что ильинские «зассали» и что месть состоялась.
Среди особо ярых мстителей был тот самый ушастый парень с глуповатым выражением лица.
Оскорблённые не были для него близкими. Он их даже не знал толком. Впервые в жизни увидел их в игровом зале в Быковском аэропорту. И вообще он даже был не из города Быково, а приехал из одноимённого села поддержать своего двоюродного брата. Город и село разделяли Быковское шоссе, ведущее из Жуковского в сторону Москвы и огромная территория аэропорта. Но, с учётом не слишком выдающихся умственных способностей этого парня, он чувствовал в себе недюжинную силу. К тому же, занимался боевым самбо в деревенском клубе или, точнее, занятиями по уличному рукопашному бою. Ему хотелось попробовать себя в настоящем уличном бою. Не так часто выпадает случай — самоутвердиться, поупражняться и покуражиться над слабыми, по сравнению с ним, с уличным бойцом, людишками. Ради такого события он изрядно выпил, что усиливало озлобленность. Именно этот подросток не брезговал избиением взрослых, что доставляло ему особое удовольствие превосходства над старшими по возрасту, кто обычно указывал ему, как надо, что надо или чего не нужно делать.
Толпа растянулась на сотню метров. Все не помещались в узкой улочке. Группы по несколько человек отрывались от основной массы и уходили с улицы в переулки, разыскивая своих потенциальных жертв и сметая всё, что попадалось им под руку.
Они прошли насквозь длинную улицу имени Братьев Волковых. Вышли к глухой стене тыльной стороны гаражного кооператива, что стоял за железнодорожным полотном, идущим от Быковского аэропорта к Жуковскому ДОКу (деревообрабатывающему комбинату) и другим предприятиям, и символично отделявшему посёлок Ильинский от города Жуковского, вдоль которого удельнинские в прошлый раз гнались за местными. По пути они избили с десяток случайно попавшихся на их пути людей и, развернувшись и снова стекаясь из всех переулков и соседних улиц в «свою реку», ликуя и круша всё, что ещё можно было сломать и разрушить, направились обратно к станции.

…

Зазвенел «звонок» — консервные банки на верёвке.
— Рыбак, за ковёр! — тихо скомандовал Марьянов.
Человек пять пацанов младше пятнадцати лет привычно спешно засобирались и быстренько стали исчезать в потайном портале за ковром.
Тем временем из глубины подвала доносился топот. Кто-то быстро приближался.
— Пацаны! — крикнул Антон Семейкин, вбежав в комнату, тяжело дыша. — Писец! Всю Ильинку разгромили!
— Чё случилось, Сима, конкретно говори? — уточнил Марьянов, нахмурив брови.
Рыбак как чёрт из табакерки выскочил из потайной комнаты, поняв, что прибыл свой.
Все сгрудились вокруг Антона.
— Быковские… — задыхаясь от быстрого и долгого бега, начал рассказывать Семейкин, — толпой… просто громадной… приехали… и всё на своём пути крушат. Бьют всех подряд, без разбору.
— А чё, сколько их? — озабоченно спросил Смирнов.
— Не знаю. Человек сто, наверное. Ну, может, пятьдесят. Я сам не видел, у десятого садика был, когда пацаны от станции прибежали и сказали, что по «Волкам» и по «Опалёнке» идут. («Волки» и «Опалёнка» — улицы Братьев Волковых и Опалённой Юности)
— Надо пацанов срочно собирать, — строго сказал Смирнов. — Кого «поднять» можно быстро? — задумался он.
— Там наши пацаны уже во все концы побежали, — сказал Сима. — К Тёме Батьку, к Сапрыкину. На ту сторону «железки» тоже.
— Походу, ки;пиш из-за этих уродов, которых мы с Марьяном вчера уделали, — предположил Рыбкин.
— Чё сидеть думать-то?! — воскликнул Марьян. — Нас тут уже целая толпа. Хоть кого, но сможем уделать. Давай все на выход!
— Вооружайтесь! — угрюмо воскликнул Смирнов, взяв в руку обрезок трубы.

Выйдя из подвала, ребята переулками ринулись в сторону улицы Братьев Волковых. Но там уже и след простыл от быковских.
— Давай к станции! — скомандовал Смирнов.
Со всех сторон Ильинки начали стекаться «резервы». У большинства кипела кровь. Месть за месть — было их целью.

Наступили сумерки.
Толпа быковских, получив удовлетворение, пришла на станцию. Они стали праздновать победу, пока ждали электричку. У некоторых было с собой, чем отметить. А когда электричка подошла, все зашли в вагоны и продолжили гулянье там.
Но уехали не все. Часть боевиков немного отстала, увлекшись куражом и опоздав на электричку. Таких было человек восемь. Их-то и нагнали ильинские на станции, где остатки быковских, ожидали следующей электрички, тоже отмечая «победу», шарахаясь по платформе, распивая, что было с собой, и распевая победные песни.
При появлении местных быковские поняли, что теперь перевес сил на стороне ильинских, и бросились с платформы в рассыпную. За ними погнались. Несколько смельчаков, спрыгнув с платформы и отбежав на обочину ж.-д. путей, не побежали прятаться по кустам, а сблизились друг с другом для круговой обороны. Среди них были Ушастый и Мамон. Брат Ушастого, что играл на приставке в игровом зале, когда туда вошли Марьянов с Рыбкиным, вместе с большинством отставших от электрички не был столь самоуверенным и тоже гнал куда глаза глядят. Им навстречу с другой стороны железной дороги, подтягивались ильинские «резервы». Почти всех догнали или преградили путь к отходу. Пара везунчиков из быковских, чтобы спастись, рванули вдоль путей в сторону своего дома. За ними гнаться не стали.
Мамонов некоторое время умело оборонялся. Он был гораздо старше своих противников. Человек пять или шесть он смог нейтрализовать. Но против толпы, практически в одиночку, даже такой умелый боец, как Мамонов Миша, был бессилен. Ильинские брали числом.
Ушастый отбивался как раненый тигр. С ним даже вдесятером никак не могли совладать. Всё решил один удар куском арматуры по его голове. Он упал, казалось, замертво.
Нападавшие остановились. И, переводя дух, некоторое время молча смотрели на поверженного.
— Тихон — красавчик! — вдруг воскликнул Смирнов.
Тихонов, будучи боксёром, но обычно не выделявшийся из общей массы скромняга с длинной чёлкой, сокрушил обезумевшего от гнева чужака.
Все довольно загудели и запрыгали, радуясь победе.
Прибежали и те, кто только что победил Мамона по соседству. Миша Мамонов тоже лежал, обессиливший от ударов чем попало: ногами, палками, руками. Когда его оставили в покое — распластался.
В других местах тоже справились с теми, кто пытался убежать, но не смог.
— Козлы вонючие! — закричал Марьян. — Валите нахрен в своё Быково!
Все победно заголосили, то и дело всплёскивая руками.


***


Пономарёв провожал свою пассию в Панки;. Её двухнедельный отпуск закончился. Сегодня, в среду, двадцать седьмого июня, ей нужно уже было выходить на работу. Неделю она провела у своей бабушки в деревне, а вторую неделю, точнее оставшихся четыре дня, они провели вместе. Только ночевали каждый у себя. Старший брат Миша не позволял Диме приводить свою подругу ночевать. Лишь первую ночь, после приезда Раи из деревни в субботу, Миша сам не ночевал дома, и парочка отрывалась по полной всю ночь напролёт.
На следующий день они ездили в Москву на Старый Арбат и Красную Площадь. Потом гуляли допоздна. Пономарёв всё рвался провожать свою Рыжую Бестию до её дома, но та напрочь отвергала эту затею.
— Во-первых, нас кто-нибудь из знакомых или родственников может увидеть! — говорила она, загибая пальчики. — Мы это уже давно обсудили, и это решение пересмотру не подлежит. Во-вторых, я здесь — местная и меня никто не тронет! А с тобой уже было один раз! Целая война получилась! Я не хочу, чтобы на тебя опять кто-нибудь напал. А в-третьих, давай лучше здесь у тебя подольше погуляем. Здесь я с тобой, мафиозником, ничего не боюсь. А потом я на последней электричке уеду. А если и не уеду — электричку отменят или ещё что-нибудь произойдёт — мы сможем и до утра гулять. На крайняк «тачку» могу поймать и умчать. А вот если ты меня провожать поедешь и на последнюю вдруг не успеешь или её отменят, или ещё что-нибудь произойдёт, тогда ты в Люберцах зависнешь на всю ночь. Ещё и один.
Да уж, её аргументы были железными, и Дмитрий спорить со взрослой, опытной и к тому же ещё и замужней женщиной не стал. Поэтому вечерами Дима сажал её на последнюю электричку, а утром ехал к ней. И они опять встречались в условленном месте — у ларька «Железнодорожный» около станции Панки;. Точнее, это было уже не утро, а обед. Выспаться после долгих вечерних прогулок им обоим хотелось. А после перерыва первая электричка в сторону Москвы шла уже только в половине первого. Потом они сразу же ехали в Жуковский, домой к Пономарёву, утолить свои плотские желания. Днём они могли сходить искупаться на речку или просто побродить по тенистым улицам и дворам. А ближе к вечеру гуляли по паркам и лесным зонам или сидели где-нибудь на лавочке и целовались. А с наступлением темноты прятались по кустам, чтобы снова насладиться друг другом и утолить животную страсть. Правда, вчера они решили, что завтра, то есть сегодня, чтобы им побольше побыть друг с другом, Дима должен приехать в Люберцы ещё до перерыва электричек. И ещё им нужно было успеть до этого перерыва вернуться в Жуковский. Этот план был успешно осуществлён. Правда, Пономарёв сильно не выспался и из-за этого пребывал не в самом лучшем расположении духа.
Погода была шикарная. Ребята прошли к своим брёвнышкам. По дороге Пономарёв сорвал маленький полевой цветочек и вручил его Рае.
— М-м-м… спасибо, — улыбнулась та, понюхав его. — Так давно здесь не были, да? — с ностальгической улыбкой, оглядывая некогда излюбленное ими место, вспомнила Рая.
— Угу, — поддакнул Дима.
Они посидели ещё немного и пошли гулять вдоль другой ветки железной дороги, мимо станции Люберцы-2, ведущей на Шатуру. Это «кривая» ветка, и поезда тут ходят редко, примерно раз в час. Поэтому здесь обычно бывает тихо, зелено и безлюдно. Они ушли далеко от станции и решили уже развернуться и пойти обратно.
— У меня раньше подружка была, — задумчиво, глядя куда-то вдаль, проговорила Рыжая, — ей было всего пятнадцать лет. Она искала богатых мужчин и спала с ними за деньги.
— Да? Интересно, — отозвался Пономарь. — И чего?
— Когда она находила себе нового мужчину, — продолжила девушка, — то договаривалась с ним о цене за секс. А потом просила меня побыть её «мамочкой», чтобы мужик не кинул её с деньгами после секса. Короче, эти мужики отдавали деньги мне «до того». Она гораздо меньше брала, чем проститутки на трассе. Да и клиенты у неё не часто были, зато многие из них — постоянные. Наверное, потому что дёшево. Не один раз ещё к ней обращались. А она мне потом немного приплачивала. И ей хорошо, и мне — небольшая премия.
— Да-а-а… — протянул Дима. — Интересная у тебя жизнь.
— Скоро на работу уже! — посмотрев на наручные часики, сказала Рыжая Соня. — Знаешь, Дим?
— Чего?
— Я советовалась с бабушкой по поводу тебя, — сказала она. — И бабушка мне сказала, мол: «Зачем он тебе нужен? Ему же шестнадцать лет! У него же в поле ветер — в жопе дым!»
«Вот те раз! — подумал Пономарёв. — Неужели расстаться хочет?»
— И чего теперь? — спросил он.
— Да ничего, — смутившись, ответила Рыжая. — Думаю пока, что мне с этой информацией делать.
На горизонте появилась станция Люберцы-2.
— Вон ж.-д. станцию уже видно и мост через неё, — с хмурым видом сказал Дима.
— Где? — спросила Рая и, сощурившись, стала всматриваться, куда он показывал.
— У тебя что, зрение плохое? — зло юморнул Пономарь, не зная, что у Раисы действительно со зрением серьёзные проблемы. — Глазки пошире раскрой!
Это был отличный повод расстаться. Девушка обиделась, развернулась и пошла в сторону своего дома. Она каким-то образом хорошо ориентировалась в пространстве, да так ловко, что Дима за целых два месяца так и не понял, что у Раи плохое зрение. На пономарёвские извинения она не отвечала — шла и крутила в руке маленький полевой цветочек, подаренный им. Он перестал извиняться и поникнув, молча шёл за ней. Когда они дошли до моста станции Панки;, Рая остановилась.
— Я ухожу и подумаю, стоит ли нам дальше встречаться или нет, — строго сказала она. — Если до твоего дня рождения я не приду к тебе сама, то, значит, больше не увидимся.
Она протянула Пономарёву цветочек и сказала:
— Отдашь, когда приду!
Рыжая Бестия ушла, а Пономарь остался стоять на мосту один и думать о том, что же ему теперь делать. До его дня рождения оставался ещё месяц. Он и сам был не рад, что так втрескался первый раз в жизни по самые уши. Ему было горько и обидно.