de omnibus dubitandum 38. 344

ЧАСТЬ ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ (1683-1685)

    Глава 38.344. ДЛЯ МИЛОГО ДРУЖКА И СЕРЕЖКА ИЗ УШКА…

    …Слух прошел, не стало Андрея Савинова. Почему и нет, коли владыка Никон преставился. Андрей не в пример ему жил — широко, вольготно, что пил, что ел — ни в чем удержу не знал, а покойный государь-батюшка всему потакал. Во всем за Андрея заступался. Меняет людей власть.

    - Как меняет! Первым духовником батюшки Стефан Вонифатьев [Вонифатьев (Стефан) — протопоп московского Благовещенского собора, духовник царя Алексея Михайловича. Его личный характер и направление его деятельности выясняются особенно из переписки протопопа Иоанна Неронова и из его биографии, составленной современником (см. «Материалы для истории раскола» изд. Н. И. Субботиным, т. I., и «Иоанн Неронов» ст. П. Знаменского в «Православном Собеседнике», 1869 г., март). В. пользовался в Москве уважением и любовью. О нем отзывается тепло Неронов даже и после того, как он разошелся с ним. Протопоп Аввакум, почти не имевший обычая о ком бы то ни было отзываться благосклонно, о Стефане Вонифатьеве говорит, что он был «муж благоразумен и житием добродетелен, слово учительно во устах имеяй». Есть основание думать, что Алексей Михайлович воспитан под влиянием своего духовника, который, по словам современника, «всегда, входя в покои царские, глоголаша от книг словеса полезная, увещевая со слезами царя ко всякому доброму делу и врачуя его царскую душу от всяких злых начинаний». Когда царь женился первым браком на Милославской, то «честный оный протопоп Стефан и молением, и запрещением устрои не быти в оно брачное время смеху никакому, ни кощуном, ни бесовским играниям, ни песням студным, ни сопельному, ни трубному козлогласованию». Не царя только, но и бояр В. «увещеваше непрестанно, да имут суд праведный без мзды». Если принять во внимание дошедший до нас сборник, под заглавием «Книга, глаголемая Златоуст», принадлежащий, как видно из находящейся на ней пометке, Стефану Вонифатьеву, то можно предположить, что В. назидал молодого царя не об обряде и благочинии только, но и о делах правления. Вероятно, не без его влияния Алексей Михайлович, в начале своего царствования, издал ряд указов и постановлений о соблюдении постов, о посещении храмов, об уничтожении непристойных игрищ и проч. Под главенством и руководством В. составился кружок людей начитанных и искусных в деле проповеди, которые действовали в разных местах, но в одном духе и с одним направлением. Сюда принадлежали: Иоанн Неронов, Аввакум, Логгин, Лазарь, Данила; из светских лиц им сочувствовал Ф. Ртищев, из черного духовенства — Павел, епископ коломенский. Это были реформаторы прежде реформы Никона, и сам Никон им сначала сочувствовал и многому от них научился. Сначала они действовали заодно с патриархом Иосифом, но скоро пошли дальше его; Стефан даже совсем с ним разошелся. Но и в самом кружке Стефана, благодаря быстрому течению событий, скоро обнаружились несогласие и раздор. Толчок к этому был дан приездом киевских ученых в Москву. Они смотрели свысока на московских начетчиков и грамотеев и в церковных взглядах своих во многом не согласны были с московской стариной. Кружок Стефана был составлен именно из московских начетчиков и староверов, людей почтенных, но не способных оценить новых взглядов, а Стефан, вместе с Никоном и Ртищевым, явился почитателем и защитником киевских старцев. Когда Никон вступил на патриарший престол и начал преобразования, притом властно и резко, обнаружился раскол в собственном смысле этого слова. Прежние преобразователи вооружились против Никона, а он начал их казнить, как противников церкви. Кроткий и уравновешенный Стефан оценил добрые начала в деятельности Никона и не противоречил ему; но, зная благочестивую ревность противников Никона, не мог не скорбеть о тяжкой их участи. Таким образом положение его, можно думать, было и неопределенное, и тяжелое. См. «Православное Обозрение» (1887, I); Н.Ф. Каптерев, «Патриарх Никон, как церковный реформатор и его противники», гл. VI.]

Протопоп Аввакум уж на что неистов, а и тот твердил, что Стефан муж благоразумен и житием добродетелен, слово учительно в устах имеяй.

    Покойная царевна-тетушка Ирина Михайловна сказывала, в юности государь-батюшка неразлучен с духовником своим был.

    Усовещевал тот царевича, да лаской все, добром. Голоса не повысит, слова сурового нипочем не скажет. О делах дворцовых не толковал — все о духовном да, душевном. Книг множество знал. На память страницами целыми пересказывал. О том одном заботился, чтобы отвратить молодого государя от злых начинаний.

    А вот помочь сыну духовному в брак по любви вступить не помог. Зато когда батюшка на государыне-матушке женился, уговорил государя, чтобы веселья никакого в палатах при том не было. Ни шутов, ни спеваков, ни музыкантов. Одни певчие псалмы воспевали. Стройно так, благостно.

    Мамка твердила, никто и не понял — то ли богослужение отстояли, то ли свадьбу сыграли. Вот и суди теперь, хорошо ли, плохо ли. Ведь от Стефана-то и раскол пошел. От него одного.

    Когда киевские правщики приехали книги церковные править, горой за них встал, а по жизни старого порядка держался. Вот и пошли люди в споры вступать, ненависть в себе разжигать. Сам-то Стефан и владыку Никона ценил, и врагов его поддерживал. Смута одна пошла. Оно и выходит, не доброта державе нужна — ясность. Чтобы все до конца понять, все растолковать, а с людишек и, потребовать. Только не будет Софья Алексеевна (на самом деле Евдокия Алексеевна, старшая дочь Алексея Михайловича и Марии Милославской – Л.С.)  ничего растолковывать: нетерпелива больно. И горда... С каждым днем понятнее: не станет никого слушать, одну свою волю творить. Кир-Иоаким с ней спорить не сможет. Свои сети владыка плетет, сам и закидывать их будет.

    Разве от Голицына, польза какая будет. Только у него тоже свои заботы. От староверов отшатнулся, стрельцов николи не знал.

    Над Посольским своим приказом верхнее житье достраивает, живописью украшает. Из живописцев Оружейной палаты Лазарь Иванов да Матвей Федоров с товарищами расписали в верхней большой палате подволоку на потолке и стены наволоками. Ста тридцати рублей князь не пожалел.

    Оно и верно, теперь не отличить: то ли палата жилая богатейшая, то ли приказ царский. Для устройства мебели в посольских палатах 190 кож купить велел, по красной земле золотных, немецкой работы, по рублю за кожу. Еще кабинетную комнату — казенку всю кожами обтянул и шесть стульев кожаных золотных в ней поставил, по два рубля за стул, чтоб сидеть в той казенке начальным людям. Фекла все сочла, все выведала.

    Вот и гляди, всего под двести рублей набежало. А на починку кремлевских стен да построек и к поновлению Грановитой палаты всего одну тысячу. Только кому о том сказать. Государыне-правительнице — разгневается. О молодых государях и разговору нет. Потому и говорится, для милого дружка и сережка из ушка. Только сережку можно не заметить, а тут вся Москва глядит. Нарышкины свой счет ведут. Случай случится, всякое лыко в строку поставят.

30 марта (1684), на день памяти преподобного Иоанна Лествичника, преподобных Иоанна Безмолвника и Зосимы, епископа Сиракузского, в неделю святой Пасхи, приходил от благоверных государынь цариц Натальи Кирилловны и Прасковьи Федоровны, вдовы Федора Алексеевича – Л.С.) с куличами — перепечами окольничий Федор Прокофьевич Соковнин, брат родной боярыни Морозовой.

10 апреля (1684), на день памяти мучеников Терентия, Африкана, Максима, Зинона, Александра, Феодора и иных, патриарх Иоаким ходил смотреть новопостроенный пруд на Пресне, близ патриаршьего загородного Новинского монастыря.

23 июня (1684), на день празднования иконы Владимирской Божьей Матери, праведника Артемия Веркольского и святителя Германа, архиепископа Казанского, приходили к патриарху ко благословению на отпуске Запорожских казаков атаман да есаул.

    — Так, Марфа Алексеевна, на своем стоять и будешь — не хочешь своих палат в Новодевичьем монастыре строить. Гляди, какие и сестрица Марьюшка, и Катерина Алексеевна себе возводят. У обеих церкви надвратные как домовые — Покровская и Преображенская.

    — Ты меня, государыня-правительница, не в первый раз спрашиваешь. Только я своему слову не изменница.

    — Что так, сестрица?

    — Какая из меня молельница. А коли судьба захочет, чтобы в стенах обители оказалась, место для меня найдется, небось.

    — Чтой-то ты, Марфушка? Никак опять в Заиконоспасский монастырь ездила? Полно тебе душу-то свою теребить.

    — В монастырь и впрямь ездила, да не за тем, о чем думаешь. Посоветоваться надо было, как фацецию одну перевести. О жене, что мужа за его же деньги поминала. Не знаешь ты ее — в новом сборнике она. Сестрицы Катерина да Федосьюшка уж так-то от нее утешились.

    — Опять за переводы взялась, Марфушка? Уж не знаю, хорошо то или плохо.

    — Верно, ни хорошо, ни плохо. Душа затосковала, вот за привычную работу и взялась. А Катерина-то наша Алексеевна, слыхала, строительство какое, опричь Новодевичьего монастыря, затеяла? Боюсь, размахнулась не по деньгам — откуда у нее таким быть.

    — Это ты о Донском монастыре говоришь, что новый собор там царевна-сестрица Смоленский возводить решила?

    — О нем о, самом. Собор преогромнейший, мало что не в меру Успенского. Я, было спросила, не велик ли. Плечами повела, мол, меньшего мне не нужно. Обет у нее будто такой.

    — А в чем обет-то, не говорила?

    — Ни словечком не проговорилася. А расспрашивать не с руки. Обет — дело святое. Скажет со временем.

    — Аль не скажет.

    — Теперь к ним семейство имеретинское пристало. Тоже о монастыре Донском хлопотать стали. Ты им, Софья Алексеевна (на самом деле Евдокия Алексеевна, старшая дочь Алексея Михайловича и Марии Милославской – Л.С.), в Москву разрешила-таки приехать.

    — А что делать? Может, и лучше бы их со всею свитою в Астрахани оставить, да больно недруг их близок — царь Георгий Вахтангеевич. Даром что родной брат, а нашего Арчила Вахтангеевича и престола лишил, и из родной Имеретии прогнал. Спасибо, что жив Арчил остался. Но уж коли брать царскую семью под рускую защиту, может, и стоит царевичей в московском дворце растить. Своими людьми станут — родителям-то никогда толком не привыкнуть к чужим краям.

    — Что ж, всегда так в Московском государстве было: и крымских царевичей к себе брали да крестили, и казанских. Имеретинские и вовсе, нашей веры.

    — Александра Арчиловича я в товарищи нашему Петру Алексеевичу, 29.6.1665 г.р., назначила. Все лучше, чем наши боярские дети. Этот хоть для наших мест без роду, без племени.

    — И как тебя, Софья Алексеевна (на самом деле Евдокия Алексеевна, старшая дочь Алексея Михайловича и Марии Милославской – Л.С.), на все достает!

    — А фацецию-то* о Наташке прочтешь?

*) Фацеция (лат. facetia) — в литературе начала нового времени небольшой юмористический рассказ. Сборников таких рассказов, начиная с знаменитых латинских Ф. гуманиста Поджио (Феррара, 1471), чрезвычайно много. Сперва общим языком их был латинский, с удивительной гибкостью приспособлявшийся к оборотам грубоватого жизненного юмора эпохи Возрождения; затем Ф. перешли в национальные литературы. У французов их писали Табуро, Брюскамбиль, Табарэн, Вербоке, Карем-Пренан, Готье Гаргиль, Сирано де Бержерак и др., вплоть до Рабле и даже Вольтера, назвавшего один свой сборник "Fac ; ties parisiennes"; y итальянцев — Доменики, Арлотто, у немцев — Иоганн Паули, Иерг Викрам, Яков Фрей ("Die Gartengesellschaft", 1556), Мартин Монтанус ("Weg-K ;rtzer", 1565, "Ein B; chlin" и др.), Михаил Линднер ("Katzipori", 1558), Валентин Шуман ("Nacgtb ; chlein"), Ганс-Вильгельм Кирхгоф ("Wend Unmuth") и др. В русскую литературу западноевропейские Ф. перешли через посредство Польши, в половине XVII в. Один из подобных сборников, "Facecye polskie. ; artowne a trefne powie ;ci biesiadne...", сохранившийся всего в 3—4 экз., послужил оригиналом для наиболее распространенного сборника русских "факецый", или жартов, переведенных с польского в 1680 г. и переработанных снова сто лет спустя. Кроме этого прозаического перевода, известны два стихотворных, другого состава. Многие из отдельных Ф. вошли в лубочные картинки и сборники иного состава. Отражения наиболее нескромных Ф. имеются в изданиях в роде "Заверных сказок русского народа", изд. иждивением Валаамской братии и т. п. Изображая различные смешные приключения, смеясь над легковерием и непостоянством женщин, над недогадливостью и простотою поселян, над притязаниями разных сословий, особенно над жадностью, сластолюбием и невежеством духовенства, Ф. сыграли немаловажную роль в литературе и жизни своего времени, а в России были первыми образцами сатирической литературы, дав толчок к созданию оригинальных произведений этого рода. См. издание Ф. в "Пам. Общ. любит. древн. письм." (1897); Пыпин, "Очерк литературной истории старинных повестей и сказок русских" (1858) и в настоящем Словаре, в ст. Россия.

    — Чего ж не прочесть. С тем и видеть хотела