Поцелуй змеи. А была ли девочка?!

ПОЦЕЛУЙ ЗМЕИ. А была ли девочка?!
(почти по Достоевскому)

«...Остались я и Матреша. Окна были заперты. ... Мы пробыли уже с час. Матреша сидела в своей каморке, на скамеечке, ко мне спиной и что-то копалась с иголкой. Наконец вдруг тихо запела, очень тихо; это с ней иногда бывало. Я вынул часы и посмотрел, который час, было два. У меня начинало биться сердце. Но тут я вдруг спросил себя: могу ли остановить?»
(Достоевский «Бесы», глава «У Тихона», ненапечатанная, как видно)

Последний раз я видела своего дядюшку пару лет назад через экран моего ноута, он-лайн. Он стал совсем лысым, сильно постаревшее чуть желтоватое лицо его походило на залежалую сморщенную тыкву, его глаза стали маленькими и чуть поблескивали из глубины за потемневшими и тоже лысыми веками. От когда-то молодого красавца в нем не осталось ровным счетом ничего. Только его блестящие и бегающие глазки напомнили то давнее прошлое, от которого я внутренне съежилась и несколько отодвинулась от ноутбука.
С чего это он решил найти меня через столько лет, через всю мою жизнь вдали от них, родных и близких...
 - Ангелочек мой родной, умница ты наша... - залепетал он, немного шепелявя, как в его молодые годы. - Как я рад видеть тебя, такую же красавицу. Хоть ты овдовела, а все также хороша.
Я молча через экран смотрела на его жалкие потуги казаться добрым дядюшкой, а из моей памяти все ярче выплывало то другое его лицо, - потное, красное, оскалившееся плотоядной ухмылкой с такими же блестящими и блудливо бегающими глазками, его полураскрытый рот с жутким запахом перегара, неумолимо приближавшийся к моему личику и, наконец, схвативший меня одним броском больших цепких рук и мокрых губ. Я уже задыхалась в его железных руках, обхвативших, обвивших, подобно огромному змею, мое маленькое детское тельце, от его мерзких, скользящих по моему лицу губ... как внезапно он отпрянул, продолжая неотрывно пожирать меня своим диким взглядом.
 - Выйди отсюда! - услышала я голос отца. Он держал своего младшего брата за плечо и толкал к выходу из моей комнаты.

...Тени тонких зеленоватых вьющихся повсюду и вокруг меня змеек я явственно видела еще своими младенческими глазками. Они заполоняли пространство нашего дома, и мне негде было укрыться от них. Разве что под столом или за оконной занавеской, куда я пряталась в ожидании мамы, прибегавшей с работы на обед, чтобы быстренько накормить меня, погрозить пальчиком на мои «глупые выдумки» и снова уйти до вечера в сельскую больничку, в которой она фельдшерила. Ребенком я не понимала, почему столько вьющихся змеиных теней живут в нашем доме и почему они особенно активны после застолий с изобилием самогона. Я не могла тогда связать воедино эти два неразрывных факта - пьянство  и «зеленых змиев». Но чистыми детскими глазками я видела суть жизни моей семьи, моей деревни и, наверное, всей нашей большой холодной и медленно и верно спивающейся Сибири.
Об этом не принято говорить в приличном обществе. И в не приличном обществе типа нашего деревенского или пригородного, где мы позже жили с моими родителями, тоже не принято было говорить. И даже называть пьянством, разгулом или алкоголизмом  регулярные попойки с ужасающими последствиями, отходняком, тоже было нельзя. Можно было только шутить, вспоминая все творимые под градусом «милые безобразия», в которых участвовала свально вся наша большая родня. И до сих пор моя последняя из оставшихся тетушек с возмущением останавливает меня, когда на ее ностальгические придыхания - «как же было хорошо и весело в те времена!» - я язвительно отвечаю: «да уж, погуляли, повеселились вы до полного безумия»...

Я пряталась в шкафы, под кровать, любое укромное местечко, где меня не могли достать развеселые подвыпившие родственники. Я пряталась от их грубых игр со мною, их рук, их мерзких ртов, норовивших чмокать мои «щечки, носик и такие пухленькие губки». Моего отца совсем не смущали эти попытки его братьев, зятьев, деверей и друзей-собутыльников тискать его горячо любимую крошку. Я забиралась ему на руки и утыкалась личиком в отворот его пиджака. И тогда он приговаривал: «ну ладно-ладно, хватит, она у меня не любит телячьих нежностей».
Мама тоже снисходительно принимала подобные проявления чувств родни к ее единственной  красавице-малышке и тоже называла меня дикаркой.
У детей из подобных семей похожая и незавидная судьба, особенно, у девочек и, особенно, у красивых. Как правило, все они выходят замуж до совершеннолетия и, как правило, по залету. Хорошо, что в Советах еще действовал такой закон — шесть лет тюрьмы за совращение несовершеннолетних. Правда, их семейному счастью, заполученному таким путем, не позавидуешь. О трезвости их так называемых мужей можно забыть сразу: как верные сыны своих отцов, они идут той же дорогой и туда же — в беспробудное пьянство. А там долго не живут. Через шесть лет постоянного употребления алкоголя, как утверждает медицина, точка невозврата уже пройдена.
Но мой дядюшка как-то задержался на этом свете.
 - Я — «зашитый» уже давно, - похвастался он мне. - Уже много лет ни грамма и ни при каких обстоятельствах!
Он - единственный «счастливчик», последняя мужеская особь, оставшаяся из всего нашего некогда большого рода. Да еще мой отец был «долгожителем», стараниями жены-фельдшера чуток не дотянувший до восьмого десятка.
 - Смотри, как бы ты совсем одна не осталась, - нравоучал меня, своенравного подростка, мой отец. - Это ж родня! Будь поуважительнее.
Быть поуважительнее я не могла и категорически не хотела. Я, конечно, помогала матери подготовить закуски, накрыть стол к приходу «дорогих и родных гостей», но потом сразу же убегала из дому к подружке. Мать воспитала меня ответственной помощницей, к труду приучала с пяти-шести лет. Но мой характер - «твердолобая, вся в папочку!» - ей не удалось изменить, как она себе это представляла. Я выполняла свой дочерний долг по домашнему хозяйству, приносила пятерки, вовремя возвращалась домой, не позднее полдесятого... На этом свои обязанности я считала выполненными.
И со мною должно было произойти то же самое, по известному сценарию, заложенному «родовыми традициями», то есть залет, потом свадьба, которая «пела и плясала» и далее по кругу, то есть по традиции. ПОшло, до тошноты в горле!
Однако мне каким-то чудом удалось миновать участи Матреши Достоевского. Возможно, потому что в моей среде не оказалось такого похожего на Ставрогина по силе, наглости и подлости натуры. А может, потому что мой отец, наверное, инстинктивно, всегда оказывался рядом и успевал в последний момент, даже будучи сам едва на ногах.
Я долго не могла выйти из заданного родового сценария своей жизни. И мне все же пришлось испытать и испить из чаши «зеленого яда», так глубоко, генетически, проникшего в оба моих рода и переходящего этим свернувшимся в смертельное кольцо гадом из поколения в поколение.
И моя свадьба должна была скоро состояться, потому что дальше тянуть было просто нельзя по физиологическим показаниям. И моя мама уже начала собирать приданое — постельное белье, хрустали, ковер... всю атрибутику мещанского бытия. И отец уже прикидывал, как украсит лентами свою «Волгу», на которой он повезет дочь под венец, а потом спляшет «Цыганочку с выходом» в своих кованых металлическими подковками туфлях... 
...Но такого шага и в такой момент от меня никто из них не ожидал! Я внезапно, даже для самой себя, нарушила их сценарий, их традицию и обрушила все их надежды. 

Продолжение следует.


VALA FILA