цыганская рябина

Цыганская рябина.
       Лошади неторопливо двигались вперёд, оглашая пустынную грунтовую дорогу глухими перестуками копыт. Каркасы идущих друг за другом кибиток, покрытые пропылённым брезентом, мерно покачивались в такт монотонно поскрипывающим колёсам. Изредка подавали голос сопровождающие табор собаки, перекликаясь ленивым лаем.
       Цыгане наблюдали из кибиток, как мимо них медленно проплывали поля, кусты, перелески, слушали голоса птиц. Некоторые из таборных шли пешком рядом с кибитками, чтобы немного размять ноги, поднимая дорожную пыль. Эта седая пыль, взвиваясь, туманом оседала на старых сапогах, башмаках. Кочевники между собой негромко и устало переговаривались. Но большинство молчали, думая о чём-то своём. Путников объединяло сейчас одно желание: добраться быстрее до первого попавшегося подходящего места, и остановиться, наконец, на долгожданый отдых. Сколько уж отмеряли серой ленты дорог! Дэвла!
       Так было в их жизни и пять, и десять лет назад… Никто никогда не сможет сказать, что же заставляет их снова и снова идти неведомо куда по земле. Без возможности разжечь костёр сырыми ветками, обсушиться от дождя. Километры долгого пути, на которых не встретятся селения, где можно было бы достать какой-то еды. Неподалёку от него роставить обветшалые от времени палатки, чтобы ночевать не на ветру под открытым небом…
       Когда же приближалась зима, подступали холода, табор останавливался на постой где-нибудь в деревне. Кузнецы разворачивали походные кузни. Другие мужчины-цыгане нанимались конюхами, скотниками, а женщины, в своих традиционных длинных пёстрых юбках с оборками, окружённые детьми разного возраста, шли по дворам от дома к дому гадать, продавать всякую одежду, которую закупили в городе. Кто-то пускал, покупал что-то, кто-то, особенно из молодых, протягивал руку гадалке, любопытствуя узнать своё будущее, про женихов. Были и такие дворы, где хозяева, увидев цыганок,  начинали громко материться, угрожали спустить собаку. Случалось, что реально натравливали. И тогда от укусов спасал или тулупчик, или цыганкам сообща удавалось отбиться.
       Как бы не расписывали в книгах, устных рассказах, никакой романтики в кочевье не было и нет. Это просто вековое наследие первых кочевых цыган, которые вынужденно покинули далёкую свою прародину Индию, странствуя по белому свету в поисках лучшей доли. Это самое наследие, традиции, обычаи, строгие законы, прочно вошли в кровь, гены потомков. Никакие законы не смогли это изменить. Только сама жизнь, обстоятельства, стали менять современный цыганский быт.
       Табор ещё долго продолжал неспешный свой путь, пока не показалась небольшая река, поблёскивая на солнце синим глянцем. Солце закатывалось, медленно делало изящный реверанс, застенчиво скрываясь за далёким горизонтом до утра следующего дня.
       С пригорка цыгане увидели деревенские избы, стоящие рядком, образуя одну длинную улицу вдоль реки.
       Вожак табора Вайда остановил своего коня, поворотил гнедого назад, в сторону идущих кибиток. Поднял руку вверх, и глухо крикнул соплеменникам:
       -Саро, ромалэ!
       По уставшему табору в ту же минуту волной пробежало оживление. Всё разом зашевелилось, загомонило. Но прежде чем цыгане стали доставать из своих кибиток немудрёные пожитки, чтобы встать на отдых, место неспешным шагом обошла таборная шувани, которую прозвали Дробарка. Как на самом деле её зовут давно позабыли. Только прозвище осталось. Пожилая, с поседевшими волосами, проницательным взглядом небольших чёрных глаз. Было в её внешности что-то неуловимо мистическое, отличающее от других цыганок. Впрочем, иначе не была бы шувани, которую в таборе все очень уважали. Цыгане сразу примолкли, чтобы не мешать, наблюдая за ней.
       Дробарка с внимагнием обошла место намеченного отдыха, со всей тщательностью провела обряд на удачу, и молча кивнула вожаку табора Вайде в знак одобрения выбора места. Вайда опять глухо крикнул:
       -Адай яваса!
       Место действительно хорошее. Это была большая открытая поляна. Неподалёку река, пыщные кусты, дальше – лес. Недалеко до деревни. Табор снова ожил, будто пчелиный улей. Люди тут же начали располагаться: распрягали лошадей, ставили палатки, собирали хворост для костров, пока ещё не стемнело. Кто-то из цыганок укладывает детей спать, кто-то. улучив момент, принялся чинить потрёпаную в дороге одежду.
       Не все разойдутся после скудного ужина спать. Кто-то непременно останется у костерка послушать рассказы старого цыгана Василя, петь под гитару, так и не сомкнув глаз до самого рассвета.
       Табор постепенно окунался в призрачно-чернильные сумерки. От костров по ветру куда-то в темноту тянулся замысловатый шлейф едкого дымка. Огонь костра трепетно танцевал фламенко, то усмиряясь, то яролстно взвиваясь вверх. Потрескивал, как будто выстукивал ритм кастаньетами. Бросал вокруг себя фонтан искр, играл причудливыми бликами на задумчивых лицах путников. Всё это казалось каким-то сказочным, каким-то не реальным…
       На следующий день после чая многие цыгане ушли в деревню. Кому крышу избы протёкшую починить, кому лошадь подковать, кому погадать или продать вещи. Главное – лишь бы удача не отвернулась. Пожилые цыгане и цыганки остались в таборе. Пили чай, вели неспешные разговоры, готовили поесть ушедшим на заработки.
       Молодой парнишка-цыган Михай остался присмотреть за лошадьми вместе с тремя таборными мужчинами. Искупать коней, напоить. С этой целью и отправились к реке. Всё как обычно бывало. Лошади, потряхивали гривами, и, опустив морды, с охотой пили прохладную, ещё не прогретую толком воду.
       Но тут Михай, от любопытства глядя по сторонам, неожиданно приметил молодую тонкую рябинку. Не понятно как, но она просто чудом держалась на краю оврага. Листочки пожухли, ветки начали клониться вниз. Рябинка явно засыхала, но всеми силами пыталась ухватиться за жизнь. У Михая защемило сердце. Успел повидать многое за свою ещё недолгую жизнь, но тут будто особый случай был. Рябинка стояла как сирота, в стороне. Михай тут же развернулся, и поспешил к своей кибитке. Мужчины переглянулись, не поняв ничего. Один крикнул вслед:
       -Эй, Михай, ту карик? Со туса?
       На это Михай ничего не ответил. Даже не оглянулся. Почти побежал к кибитке, Вернулся с лопатой и ведром. Не обращая ни гна что внимания молча вырыл ямку неподалёку от той самой рябинки, осторожно выкопал молодое деревце, пересадил, обильно полил, пару раз сходив с ведром к реке за водой. Те трое мужчин теперь лишь молча наблюдали, переглядывались. Поняли, в чём дело, и не стали мешать, продолжив своё занятие.
       Михай каждый день ходил посмотреть на молодое деревце. Прижилась, или нет его рябинка? С большим облегчением замечал, что она оживает, быстро крепнет на новом месте. Михай приходил, разговаривал с ней, садился рядом, пел негромко, Слушал, как приветливо шелестят её листочки.
       А через пару недель табор снова собрался в дорогу. С утра снова гомонил, укладываясь в путь. Проезжая, Михай улыбался, глядя из кибитки на свою ожившую, зазеленевшую рябинку…
       Вернуться на то место табору довелось не скоро. Прошёл не один год. Первым делом Михай побежал к ней. Это была уже не та слабая, сиротливая рябинка, а настоящее молодое дерево, с обилием начинающих краснеть гроздьями, Напоминала цыганочку, у которой в кудрях алеют цветы…