Он торчал в приемной второй час - в узеньких брючках с открытыми лодыжками, куцем пиджачке, застегнутом на одну пуговицу, с каким-то недоразумением вместо портфеля, в которое могло уместиться три листа бумаги, ни никак не бутерброд с термосом.
У него была ипотека в одном из человейников, был не вылезающий из телефона сын, была весело изменяющая ему жена.
Впрочем, он предпочитал не догадываться об изменах - так было проще жить.
Работал этот бедолага в одной из газет желтушного цвета, которые еще существовали благодаря неистребимому интересу пенсионерок к звездной жизни и самым невероятным сплетням.
У него был мягкотелый начальник со странными пристрастиями - он любил дородных женщин в носках, наступающих ему не лицо. Тогда он всхрапывал, как молодой жеребец, бился в конвульсиях и получал долгожданную разрядку.
Правда, подчиненные об этом не знали - об этом не знал никто, кроме тех самых дородных женщин в носках и меня.
Собственно, когда я сказал ему, что вижу не щеке отпечаток ступни сорокового размера в… в носке с веселенькими василечками, он сначала побледнел, потом побагровел, потом собрался наказать болтунью.
Пришлось сообщить ему несколько фактов из его жизни, про которых не знал никто вообще, даже он сам предпочел бы забыть - после чего у меня в приемной появился тщедушный молодой человек в модных узеньких брючках, куцем пиджачке, ипотекой, женой-изменницей и тупеющим от телефона сыном.
Молодой человек приходил ровно в девять утра, садился рядом с секретаршей, которая обращала на него внимания не больше, чем на секретер, и терпеливо ждал аудиенции. Емы было сказано прямо и конкретно, что разговаривать с ним никто не будет, что никакой информации, кроме той, что в открытом доступе, он не получит, но если ему платят за нахождение в моей приемной - то ладно, пусть сидит. Главное чтобы никому не мешал и не лез с глупыми разговорами и бестолковыми вопросами. Вот за это - глупые разговоры и бестолковые вопросы - он будет незамедлительно изгнан.
Вообще, конечно, представитель офисного планктона у меня в приемной выглядел несколько странно - у меня не собирались очереди экзальтированных фанатов, не толпились жаждущие немедленного исцеления, так же не было замечено тех, кто не желает выздоравливать, но радостно готов платить за внимание к своей персоне, на радость различным аферистам от психологии.
В закутке, где помещались два стула и стол секретарши, просто негде было бы разместить клиентов популярного психолога - был бы я популярным и был бы я психологом.
Более того, ни в одной социальной сети не сверкала моя лысина, никто не видел фотографий, снятых с одной лишь целью - утереть носы неудачникам, ни на одной доске объявлений, ни на одном торгашеском сайте вроде "Умыто", которые безбожно драли деньги за каждый чих невозможно было найти объявления с рекламой моих услуг.
На двери не было названия фирмы. Когда меня стали спрашивать соседи, а чем ты занимаешься, а отвечал очень туманно, а потом прибил табличку Мосгипроснабсбытхолод. Такое замечательное название говорило само за себя, что люди за дверью собрались уважаемые, занятые, не склонные к бессмысленным беседам и лучше их не тревожить.
Сначала, давно, на заре моей розовощекой юности (вру) я снял офисное помещение в деловом центре, каком-то сверкающем всеми плоскостями фаллосе, торчащем над бедной Москвой, со скучающей деревенской охраной на первом этаже, висящими за окнами с пугающей регулярностью промышленными альпинистами - много стекла - много стекломоя, в общем, в пластиковом центре успеха. Скучном, безжизненном, пошлом символе больших денег и больших проблем. Из окна прежнего офиса, которое шло ровно от пола до потолка, было видно хаотичное нагромождение камней гигантского города, зеленая шуба деревьев на крутых склонах реки, сверкающий купол религиозного новодела, и ровная серая дымка смога.
Но это ладно. Стеклянное здание было мертво - тысячи людей, его облюбовавших, занимались лишь ожесточенной гонкой заработков, больше их ничего не интересовало и интересовать не могло.
Все человеческие черты были задавлены всеобщей бешеной жаждой обогащения, а мне это слегка (вру, не слегка, а очень сильно) мешало.
В итоге я нашел замечательное место - в 20 минутах неспешного хода от Кремля, на самой маковке одного из московских холмов, со входом со двора. Практически, это было отдельный дом, одноэтажное строение в торце другого дома. Чем была замечательная эта маковка - так это древними, но не дряхлыми домами. Каждый из них имел, что рассказать, и иногда, в глухие осенние вечера, когда пахло прелой листвою, когда кисея дождя колыхалась в фонарном свете, и даже рев никогда не спящего города оставался внизу - казалось, что эти приземистые, крепкие старики в окружении юных многоэтажек вызывают к жизни невероятный узор миллионов прошедших через них судеб.
Рядом, под длинным навесом, под который всего сто с лишним лет назад выходили двери комнаток с веселыми девицами, где в окошке, освещаемом лишь мутной свечой, круглосуточно торговали водкой - сегодня под ним располагались такие же странные конторы, как и у меня, и они так же занимались какими-то непонятными делами, не терпящими огласки.
И, если не считать толп туристов, ежедневно топчущих тротуары, было тихо. Настолько тихо, что иногда мерещились какие-то незнакомые разудалые песни, извилистое визжание гармоник, журчанье балалаек и разрезающий махорочные облака оглушительный гвалт.
На мутном московском небе чернела двускатная крыша и узорные стальные опоры, светились тусклые электрические фонари и по загаженному булыжнику двигались тени. Они то шатались, как на палубе в качку, то шмыгали воровато, то дрались, то обшаривали упавшего и раздевали его донага.
Мерещилась бурная и жуткая ночная жизнь - естественно, чуткий человек в таком месте не выдержал бы и дня, а сверхчуткий - и часа.
Оставались только уверенные в непоколебимости земного предметного мира господа с железными мозгами и отличным желудком. Их совершенно не интересовало прошлое, каким бы загадочным и страшным оно не было. Они не испытывали ни малейшего желания копаться в ушедшем, предпочитая оставлять покойникам их тайны, но память места диктовало свои правила - многие их них предпочитали со временем продавать свои метры в сверхпрестижном районе, или хотя бы сдавать, как мне владелец кирпичной одноэтажной пристройки.
Он, это владелец, тоже был первостатейным пройдохой, ломил запредельную цену и очень огорчался, когда я не спорил. Крутил, юлил, прятал глаза и поднимал снова, находя все новые и новые преимущества. Нет соседей - раз. Место - два. Единственное такое помещение во всем городе - три. Воздух, изумительно чистый для Москвы - четыре. Тишина - пять.
В конце концов он дошел до того, что стал расхваливать яркие сны, которые не дают ему соскучиться ночью, что такие сны он не видит нигде и никогда.
Когда я и за это надбавил, он почесал голову, потом оживился и запросил еще больше за разрешенное печное отопление.
- Печь!! - кричал он - пятнадцать минут от Кремля и печь!! Печь со всеми бумажками!! Разрешенная печь!! А сны!! А воздух!!! И что ты после этого хочешь!!!
Я хотел арендовать его помещение по меньшей мере на год, обещая, что не буду в нем устраивать голые оргии, не буду вскрывать трупы, разделывать или содержать скотину, устраивать наводнение, пожары и взрывы.
Он смотрел на меня подозрительно, он мне не верил, но деньги, деньги. Да и зачем? Зачем мне его домишко в самом древнем уголке? В конце концов пришлось назвать одно известное литературное имя и признаться, что я личный негр этого имени, но для работы мне нужно именно вот такой одноэтажный кирпичный домик в древнем углу со своей историей. Потому что следующая серия книг моего писателя будет именно про этот легендарный уголок и мне нужно дышать его воздухом, впитывать его легенды и преобразовывать их в шедевры для моего работодателя.
Хозяин смотрел на меня с досадой, недоверием и восторгом. Досадой - потому что моего писателя он знал, и думал, что тот настоящий писатель и пишет сам. После моих объяснений, что сам уже никто давно не пишет, потому что это невыгодно в первую очередь издателю, что все знаменитые сегодня писатели - за исключением Полякова - пользуются целыми штатами негров - он загрустил, потом посмотрел на меня с уважением и перестал взвинчивать цену. Только попросил разрешения заглядывать на огонек, почувствовать, так сказать, причастность к тайне творчества, на что получил однозначный и категорический отказ. Тайну ты все равно не увидишь, да и смотреть не на что - сидит согбенный бедолага с красными глазами, пялится в экран и ожесточенно лупит по клавиатуре, в девяти до шести с перерывом на обед и редкими перекурами. Все. Ничего таинственного - хотя да, слава куется именно так.
В общем, мы стукнули по рукам, у хозяина горели щеки и сверкали глаза от свалившейся на него в одночасье громадной суммы - первый месяц, последний месяц, залог и еще гонорар риэлтору. Не было никакого риэлтора, понятно, но гонорар был - пришлось удовлетворить этот неожиданный приступ жадности, а поскольку хозяин несмотря на все уважения стал лихорадочно соображать, за что бы еще слупить с меня денег, пришлось крайне серьезным тоном (я это умею) заявить, что обманул разок - и будя.
Правда, пришлось накинуть еще за небольшую перестройку - я соорудил что-то вроде приемной, в которую посадил хорошенькую девочку, чья задача была сидеть и отвечать редким гостям, что начальника нет и неизвестно когда будет. Или что я занят и непонятно, когда освобожусь. Она и сама не понимала, за что ей такое счастье - ходить на работу для того, чтобы готовиться к экзаменам, играть в компьютерные игрушки, кокетничать с подчиненным нашего клиента (до сих пор не пойму, почему я позволял ему сидеть рядом с ней и вздыхать, как скучающая собака) - да еще и получать за это деньги. Чем мы занимались, она понятия не имела и думала, что это тайная контора для отмывки рогов и копыт, или прачечная, или букмекерская контора для приема ставок на смертельные бои. В общем, что-то страшное и криминальное - но ее это никак не касалось, и ежемесячная сумма гасила и эти обоснованные опасения. Она сидела со мной не первый год, стала мне чем-то вроде родственницы, уважала меня на грани обожания, но так и не понимала, что я делаю и за что получаю деньги.
Это неудивительно - никто не понимал, откуда у меня деньги. Я не работал. Я тратил время на поездки в разные приятные места Москвы, наслаждался спортом, водил девиц в гостиницы, посещал кинозалы и выставки. У меня не было штата осведомителей, рекламы, агентов - более того, я всячески скрывал свою деятельность, в отличие от коллег-аферистов.
И при этом, в отличие от коллег, аферистом я не был.
Я просто торговал информацией, деря за нее баснословные деньги. Конечно, меня хотели убить - и те, кто информацию получал, и те, про кого она была. Охота за мной продолжалась из года в год, поэтому я менял адреса, имена, фамилии, даже пару раз внешность. У меня не было телефона, привязанного к паспорту, заказы я получал через теневой интернет, у меня не было сетевой истории - и вообще, я был убит пятнадцать лет назад. Убит для всего мира, и никто не знал, что я жив и здоров. Родители к тому времени благополучно и не очень отошли в иной мир, друзья растерялись, от семьи остались ошметки, не подлежащие восстановлению - тем более что сын, получив наследство, скорее радовался, чем горевал.
Схема моей работы была до крайности проста - заказчик хотел информации про, например, конкурента. Я получал громадный гонорар и говорил - он любит, когда толстая женщина в зеленых носках ставит ногу ему на лицо. Этого доказать невозможно, про это не знает никто - так же как про то, что в шестнадцать лет он имел половое сношение с кошкой, замотав ей лапы скотчем. Заказчик предоставлял информацию своему врагу, тот сначала падал в обморок, потом кричал, что это все вранье и требовал доказательств - а после рассказа о еще некоторых милых подробностях его бурной жизни становился тихим, послушным и выполнял все требования.
Потому что про это знать не мог никто, никогда. Это выходило за рамки всей его жизни, всего его понимания процессов и событий, и было страшно.
За отдельную увеличенную многократно плату и мог предоставить ленту происшествий, про которые мог знать только сам подопечный, ну или Господь Бог.
Я не был подопечным, не был, конечно, Богом, я обычная земная тля - но знал все до мельчайших деталей.
Эти знания позволяли мне жить безбедно - но не полноценно.
Я был мастером - но будь оно проклято, такое мастерство. Стоило мне лишь слегка сосредоточиться на человеке, не обязательно глядя ему в глаза или, к примеру, держа за руку, как в сознании начинала развертываться пестрая лента его жизни. Причем, повторяю, полностью, без какого-либо монтажа и стыда.
И что делать прикажете мне, от природы не сильно любопытному? Я старался не общаться с людьми, старался их не замечать, тем более - не концентрироваться на какой-то отдельной личности.
И если сомнительный дар был обрушен на меня непонятно за какие грехи и сделать с ним я ничего не мог, хотя, видит Бог, пытался, то возвести ментальную стену между собой и окружающим миром пришлось научиться самому.
Впрочем, для начала хорошо бы вспомнить, как все начиналось - в веселые года, когда на дымящихся развалинах великой страны пировали разномастные стервятники и падальщики.
Рушилось все, руководящие должности занимали странные люди, по властным коридорам гуляли наглые янки с советами, как бы повыгодней для них уничтожить своего врага, государство - утопию, которое первое в мире показало, что человек может жить спокойно, равноправно и надежно.
Заповедники в одночасье стали охотничьими угодьями, а охотхозяйства - тиром для всего местного и не только начальства. Зверье выбивалось до последней шерстинки, и никого это не смущало.
Впрочем, проклятое время иногда давало интересные плоды. Так, один армянский предприниматель, владелец нескольких кафе в дальневосточной глубинке, вдруг получил возможность стать директором заповедника. И, конечно, не смог отказаться. Видимо, от полного уничтожения заповедник спасло только его крайне отдаленное месторасположение - а на вертолете летать затратно, да и простых оленей с медведями можно было настрелять практически рядом с поселениями. Заповедник не охранял какой-либо конкретный вид, амурского тигра или леопарда, а лишь гряды бесконечных, угрюмых, поросших золотой листвянкой сопок, продуваемых всеми ветрами гольцов и бушующих под прижимами рек с бурой водой.
Осенью реки вскипали и выходили из берегов от стада крутых спин прущего на нерест лосося, обжирающиеся кожей и икрой медведи не обращали внимания на двуногих хищников, за несколько месяцев обеспечивающих себе годовое безбедное существование. Но природа изобильна - и даже варварское истребление людьми не смогло остановить вековой механизм миграции из рек в океан и обратно.
И вдруг выяснилось, что в добавление к заповеднику идет - причем идет принудительно - какая-то странная научная деятельность, о которой нужно отчитываться в самой Москве. Владелец кафе в глубинке об этом понятия не имел, и никакая диаспора, подставляющая плечи в трудных случаях, помочь не могла.
Но в советское время работа в заповеднике велась, и через старые кадры новый начальник сделал заманчивое предложение москвичам - приезжайте и гуляйте по заповеднику, сколько хотите. С меня транспорт, оплата и еда, с вас - не бить краснокнижных животных и предоставить хоть какие-нибудь отчеты за это время. Хоть старые с новыми датами, кто их там будет проверять.
Было бы предложение, а желающие найдутся - и меня пригласили, чтобы разбавить компанию молодоженов, в экстремальное свадебное путешествие по дальневосточной тайге, причем в такую глушь, где даже тигры не водятся. Лишь медведь и олень.
В Москве танки ломали асфальт, праздные гуляющие любовались обстрелом Белого дома, в телевизорах - которые продавались едва ли не на развес с машин - пели трусы, газеты бесплатных объявлений были забиты рекламой магов и публичных домов, и убежать на три месяца в глухомань представлялось единственной возможностью сохранить хотя бы часть рассудка. Конечно, я согласился.
Тем более что встретил соседа - он хорошо поднялся, купив машину водки и лихо обменяв ее на ваучеры, а чемодан этих бумажек позволил ему владеть огромным мясохладокомбинатом на окраине, у леса. У него все было в лучших традициях того времени - золотая цепь толщиной с руку и малиновый пиджак, "мерин" и две певички на подхвате. Впрочем, он не сильно загордился - и лишь изредка пенял мне на то, что я отоваривался спиртным в пьяном доме возле отделения милиции, который торговал весь, сверху донизу, каждой квартирой.
Хозяин жизни уважал моих собак и мои стихи и иногда угощал настоящим вискарем, разлитым, впрочем, все в том же доме.
Так вот - я встретил соседа, точнее, верхнюю его часть, прямо возле подъезда. Прекрасно сохранился его малиновый пиджак, его цепь, его золотые котлы, его цветные внутренности грудой на асфальте. А вот нижней части не было вообще. Что там взорвалось - то ли урна, то ли метко брошенная граната - я не знал, но испытал жгучее желание куда-нибудь свалить, куда-то, где вообще нет людей.
И вот тут-то старый приятель, дружок еще по детскому юннатскому кружку, предложил поехать в заповедник - мол, со мной невеста и ее подружка, но я же с двумя бабами в тайге умом решусь!!
Мог ли я отказать другу? Конечно, нет. И после недели в поезде, когда мне три раза пьяные офицеры из соседнего купе пытались набить морду - ну не нравится пьяным людям моя морда, свойство у нее такое, они не виноваты - после ночи на вокзале, когда между дремлющими на стульях в зале ожидания людьми фланировали воры, ловя возможность тиснуть угол или вообще любой багаж, после отсыпного дня в конторе заповедника (да, прямо так отоспались с молодой подружкой невесты, на год вперед), грохочущей и трясущейся вертушки оказались на первой стоянке.
Потом стоянок было много, причем некоторые вполне экзотические - в заброшенном лагере, например, где идти было тяжело то из-за ржавой колючки, то от выбеленных черепов, или на бывшей погранзаставе, дверь в которую выломал - перекрутив кованые петли - медведь и оставил на беленых стенах отпечатки лап и носа на стекле.
Но болезнь моя, или дар, или особенность, как хотите, началась именно на первой стоянке.
Мы были чужими этому месту - мы разорвали тишину грохотом лопастей и чадом черного выхлопа, мы суетились, восхищались недозрелой брусникой (сколько мне ее потом пришлось съесть) и бурным потоком мутной буйной воды, мы сразу стали кидать в ямы на поворотах русла крючки и таскать голодных полуметровых хариусов.
А нахмурившие лбы сопки наблюдали за нашей суетой и им это не нравилось - по крайней мере, мне так казалось, остальные члены маленького нашего отряда просто повизгивали от восторга своей слабой частью или вели себя демонстративно - мужественно сильной. То есть я с другом и проводником старались жить как раньше, приноравливаясь к непростому таежному быту, не обращая внимания ни на что. Это был единственно верный путь.
Само собой, я не собирался заниматься никакой научной работой, хотя для директора был объявлен почвоведом, и про почвы знал только то, что под слоем мха лежит вечная мерзлота и встречается золото.
И мне первое время совершенно не нравилась тайга, она меня пугала своим суровым равнодушием - кроме того, мне постоянно что-то мерещилось. То зэки в рванине, то какие-то меднолицые охотники в расшитых бусами кожаных одеждах, то бородатые купцы на подводах с тюками меховой рухляди.
Мне было страшно даже отойти до ветра от зимовья - хотя через несколько дней я с собой все-таки справился.
Тем не менее я не подавал вида и для моих спутников все было нормально - я таскал рыбу и жарил ее, коптил, собирал бруснику горстями, стрелял по глупым рябчикам, которые рассматривали нас, топорща хохолки, учился жарить ландорики - так местные называли толстые лепешки, заменяющие таёжникам хлеб.
Но далеко отойти от зимовья не мог и совершенно не переносил одиночества - за рыбой я ходил с напарником или проводником, за ягодой - с девицами, и в туалет брал бы с собой компанию, если бы это не казалось странным.
И, честно говоря, предпочел бы провести все время в гостеприимном зимовье, которое и срубили-то год назад, с нестандартно большими окнами, светлое, пахнущее смолой, истекающее янтарными каплями на стёсах, оленьими шкурами на широких нарах и железной печью.
К этому месту я привык, и оно меня не пугало - чего нельзя было сказать про горбы окружающих нас сопок, часть из которых была облита светлым осенним золотом осыпающихся перед зимой листвянок, а часть чернела недавним пожарищем.
Но мой товарищ горел желанием показать нам все местные красоты - даром что они располагались в десяти-двадцати километрах от зимовья.
Проводник сопровождать нас отказался наотрез, не сильно вдаваясь в причины отказа. Мол, Курайгагна - река прямая, как черенок лопаты, идите вдоль русла и не заблудитесь. Главное зимовье не проморгайте, там слева столетняя избушка стоит, после десятого километра налево смотрите, внимательно смотрите, аккурат за вертолетной площадкой вверх по ручью. А меня - нехорошо усмехнулся он - духи туда не пускают.
Я пристал было с расспросами насчет духов, но проводник, недолюбливающий меня за интеллигентскую робость и никчемность, пояснять свои слова не стал.
Мы нагрузили рюкзаки - причем наши девицы, еще не измотанные таежными тропами, потребовали себе полной выкладки, без скидок на их слабый пол - и мы пошли "солнцем палимым". Любимая присказка проводника, который опасался духов - пошли, солнцем палимым.
Солнце в самом деле пекло нещадно, сопки сверкали, слепили, как бока начищенного медного самовара, из-под ног с треском стреляли в стороны кузнечики, рюкзак ломал мне еще не привыкшие плечи - девы, требовавшие нагрузки, уже через пару километров начали мило капризничать.
Мой приятель оказалась человеком жестокосердным — вот вам река, вот тропинка, никуда не сворачивайте, мы вас подождем, когда придет время привала.
Привал пришлось делать скоро, делить поклажу, подкреплять силы чаем с пряниками - тогда в рюкзаках еще была городская глупая роскошь, пряники - и решать, как быть. Потому что даже без груза наши прелестницы идти не могли - проваливались в метровый слой пружинящего мха, задирали ноги, как цапли, стонали, охали и ныли.
Веселая прогулка за достопримечательностями обернулась чистым адом - и что там такого, чего нет тут? Те же сопки, лиственницы и темная густая вода, вьющая струи на стремнине и взрывающаяся пеной на перекатах. Может, домой, ну его, это озеро?
Но друг был суров и непоколебим — это не просто озеро, это место силы, там побывало десять человек за триста лет, из них шесть - шаманы, а трое пришли со мной.
Услышав про шаманов, девы притихли, но при попытке взять поклажу повалились прямо на нее. Без груза они бы дошли, наверное, но с грузом - никак. Прости, любимый, не рассчитала, но ты же у меня сильный, ты же справишься с проблемой?
В общем, конечно, мы все понимали - нежным женским ножкам не место в болотных сапогах, хрупкие плечики невесты не должны ломать лямки рюкзака, и вообще, только ну очень умная особа согласиться поменять свадебное путешествие на верховую пустынную лиственничную тайгу, где лишь тучи комаров над брусникой, голодный хариус в ямах и широкие звериные тропы, где остроконечные кабарожьи копытца давит широкая стопа медведя.
Ну ладно, согласилась от большого ума, то есть любви, и теперь нам надо что-о делать с грузом.
Потому что девица в прямом смысле валились с ног, ходьба вообще не свойственна городским девочкам, ходьба по тайге тем более.
Решили так - мой друг ведет девиц налегке до зимовья, бросает там, предварительно постреляв из ружья, чтобы дать понять "дедушке" что мы люди, что нас много и что у нас есть огнестрельное оружие, от которого лучше держаться подальше.
А я остаюсь с кучей припасов ждать его на день - другой. Отдыхаю, отсыпаюсь, отъедаюсь, дожидаюсь, потом мы грузим на себя все что осталось, и уходим.
В общем, план был грамотный, лучше него могло быть только возвращение в первое зимовье, к его панорамным окнам и недоделанной коптильней.
В общем, удалились в тайгу - мой друг с двумя притихшими девицами, совершенно не ожидавшими такой мрачной тяжести вместо легкой и веселой романтики, свойственной привычным подмосковным походам.
У меня же весело пылали три бревна, которые надо был лишь пододвигать к центру пламени, пружинил лапник под боком, а для борьбы с одиночеством я открыл банку сгущенки и стал петь песни.
Лиственницы и покрывший верхнюю часть сопок кедровый стланик благодарные слушатели - и мое пенье, когда я мог переорать грохот реки, без сомненья, им очень нравились.
Больше всего я боялся вечера и снов, которые были настолько ярки и осязаемы, что вполне заменяли реальность. В зимовье было полегче - бормотали девчонки, мужественно и виртуозно храпел проводник, потрескивали и стреляли дрова в печи - звуки человеческий ночи помогали справиться с видениями.
Но обширном берегу из округлых камней я был один и пытался собрать все мужество городского человека, чтобы противостоять подступающему вечеру.
Река стала темной, как деготь. Солнечное золото лиственной хвои начало приобретать густоту и багровые оттенки разлившегося над насупленными лбами сопок закатного зарева. Из-под камней потянуло мертвым холодом вечной мерзлоты.
Огонь отчаянно метался, пытаясь отогнать тьму, но она становилась все гуще и подступала все ближе, и в итоге, устав бороться, пламя спряталось в угли меж стволов и лишь изредка огрызалось быстрыми всполохами.
В общем, все было ничего. Пленка за моей спиной отражала тепло, три банки сгущенки и какао с манкой отяжелили веки и погрузили меня в сытую, медлительную, вязкую дремоту, два рюкзака, набитые под завязку консервами, крупами и сухарями помогли бы прожить - в случае чего - пару недель.
Между мной и огнем лежала груда толстой щепы - когда мне хотелось света, я кидал щепку в равномерный угольный жар и наслаждался быстрым пламенем.
Ночью, совершив усилие, я выбрался из-под тента по нужде, отошел и замер - темнота сгустилась вокруг костра, остальное пространство было залито тонким, серебристым светом рассыпанных мириадов остро сверкающих звезд. Пахло остывшим дымом, студеной водой, умирающей хвоей, и огонь моей стоянки казался крошечной искоркой на фоне невообразимого ледяного великолепия.
Я рванул под свое укрытие - огонь, спальник и полиэтилен создавали иллюзию защиты. В стороне же от стоянки космос, чудовищные пространства смотрели прямо в глаза маленькому человеку, и у того сжималось сердце от величия этой равнодушной красоты.
Но первая ночь прошла спокойно, я бы даже сказал - уютно. К грандиозным картинам ночного неба быстро привыкаешь, так же как к бесконечным одинаковым километрам, подпрыгивающим - после того как сбросишь рюкзак - шагам, постоянной усталости и удивительному, примитивному покою.
Утром я проснулся от частых барабанных ударов по тенту. Небо от края до края было затянуто облаками, низкими и тяжелыми, готовыми катиться по земле, сминая все на своем пути - так они выглядели. Вслед за ними по склонам сопок катилась какая-то белесая пелена, завеса, уже через несколько минут оказавшаяся градом величиной с крупный горох.
Я был бы счастлив классической, вертикальному граду, который падает с небес и пахнет зимой среди лета - но в тайге все иначе. Льдинки секли то справа, то слева, то сверху, на углях шипели тающие шарики, удары ветра вместе с градом били мне по лицу облаками пепла и дыма, плотная пленка тента скоро превратилась в решето, а потом повисла, изорванная, клочьями, я сидел в луже воды с плавающим льдом и понимал, что пока ничего сделать не могу. Скрючился, закрылся капюшоном, спрятал руки, укрыл вещи обрывками полиэтилена и терпел, изредка матерясь на совсем уж откровенные пощечины горстями снежной крупы.
К вечеру добавилась еще одна напасть - река вздулась и начала пожирать берега, с крутого подмытого начали валиться лиственницы, а мой, пологий, практически скрылся под мутной, несущей клочья пены, ветки, стволы, корявые корневища и целые деревья водой. В трех метрах от кострища кипели несущиеся с ревом струи - осознав опасность, и быстро утащил поклажу на самый доступный склон.
Я волок тяжелые рюкзаки, срывая мох и скользя на мерзлоте, греб под себя, как пловец, врубал топор в лед и подтягивался на нем - мутный поток, который неистовствовал там, где я дремал всего лишь сутки назад, очень стимулировал к подвигам.
Я успокоился, только когда космы желтой травы, оставленные на кустах прошлым потопом, остались внизу, и боятся, вроде бы, стало нечего.
Вещи я спас, спички были, огонь разведу, как только погода наладится, спальник высушу, а пока можно сгущенкой успокоить нервы. Раз уж спирт с собой не взяли.
В общем, на исходе второго дня - как раз в то время, когда мы с другом должны были уже вернуться в новое теплое и надежное зимовье и готовиться к радиальным маршрутам к каким-то легендарным местным достопримечательностям - я сидел на склоне с двумя мокрыми рюкзаками, рваным тентом, сидел на площадке два на два метра, поросшей даже не стлаником, а березками и осинками не выше колена.
Я был мокрый, грязный и замерзший - в поле зрения не было ни одного сухого дерева, валежника или выбеленного плавника. Спичек - я обшарил все карманы - тоже не было, видимо, выронил их во время лихорадочных сборов и перемещения.
Но все было не так уж и плохо - меня могло унести бешеным потоком за много километров вниз, причем не столько меня, сколько мое безжизненное избитое об камни тело, я мог потерять еду, а не только спички. В конце концов, спички надо было просто поискать получше - возможно, был запасной коробок, был наверняка. И я, стучащий зубами от холода, радовался тому, что легко отделался и благодарил местных духов за помощь - Богу вряд ли было дело до зачем-то созданных им безлюдных пространств.
Я хотел бы уснуть - смытое шквалом небо сияло удивительно чистыми красками заката, но прозрачность принесла с собой и холод.
Я рубил банки - замерзшие в ледяной воде руки так и не слушались - топором надвое и ели застывшую жирную тушенку, мечтая о горячем густом чае.
Я завернулся в спальник, застывший от заморозков и гибкий, как фанера, и трясся от холода. Как ни странно, холодное мясо если и грело, то не сильно ощутимо.
Вторая ночь была такой же великолепной, как и первая - опять близко, дотянись рукой, мерцала россыпь звезд, дышащих холодом на землю, разве что не было костра и равномерно ревела вышедшая из удобных мне берегов река.
Я не спал - было слишком сыро и холодно. И не бодрствовал - мутное полуобморочное состояние с видениями, полусон полуявь, бодрствованием назвать тоже нельзя было.
Я то взлетал над разлившейся Курайгагной, то возвращался в относительный уют спальника, увидел широкую спину гуляющего по окружности вокруг меня медведя - утром его будет поливать трещащей бранью кедровка - слетал в верховья и убедился, что через пару дней вода спадет окончательно, можно будет вброд перейти русло и направиться к зимовью.
Когда мне надоело планировать над темной тайгой, я метнулся в зимовье к своим друзьям и был неприятно шокирован тем, чем они там занимались. Хотя ничего особенного - две голые девица спали друг у дружки в сестринских объятьях, а голый же друг, едва не достающий головой до балок потолка, увлеченно что-то вырезал.
Мой друг посмотрел на меня пристально, вздрогнул, перекрестился и прыгнул к девчонкам, прикрыв всех спальником. Я же оказался на мокром холодном берегу в мокром замерзшем спальнике, под паршивым звездным небом, рядом с рекой, которая от дурной силы перекатывала, играя, валуны размером с палатку.
Я потряс головой, отгоняя пакостное видение, и стал всматриваться, где, как мне показалось, похрапывая тяжелым дыханием двигался черной горой медведь. Но, естественно, в серебристом звездном свете ничего не увидел.
Я только вздохнул - отсутствие девки под боком рождает нормальные эротические видения, а медведей тут как грязи - идут к икромету, вполне вероятно, что один шалый шатается рядом. Ничего особенного, постарайся уснуть, желательно без сновидений.
И я уснул, как мне показалось - и во сне пикировал раздраженной птицей на огромного зверя, и он меня видел, поднимал крутолобую башку, хрипло дышал, с отвисшей губы тянулась ниточка слюны. Он не делал попытки меня укусить, или ударить лапой - но видел точно.
Он двигался по параболе двух близлежащих распадков вокруг меня - я видел свои рюкзаки, рубленные банки, скрюченные спальник, а вот был ли сам в том спальнике, не понимал. Манил ли медведя запах тушенки, или хотелось человечинки, я тоже не знал, но кружил вокруг него, как летучая мышь, и прекращать свою игру не хотел.
Я доставал зверя до тех пор, пока он не пошел прочь, по дороге свалив (просто задел плечом) сухую листвянку. Под треск падающего ствола - как только я его отличил от шума реки - я проснулся, покрутил головой, ничего не увидели заснул опять, на сей раз уже без сновидений.
Утром я еле -еле смог выползти из спальника. Все тело болело, как побитое камнями, хотя все камни остались внизу под водой. Вспомнив свои сны, я бессовестно выкинул использованные разрубленные банки в поток (за десять лет от жестянки и следа не останется, да и вряд ли их кто-нибудь найдет за эти года) и, охая, держась за поясницу, поднялся метров на двести вверх. Туда, где пикировал на тяжелую крутую башку зверя. Догадка сидела занозой и требовала подтверждения - ночью был всего лишь сон, возможно вещий, не больше.
Надо ли говорить, что следы медведя, громадные босые стопы с гребенкой когтей, топтали тропу именно там, где я видел во сне. Или, не знаю уж, бодрствуя.
К поваленному стволу я подходил, замедляя шаги и просто уселся на него. Этого не могло быть.
Сколько я сидел, тупо рассматривая прилипшие к резине сапог бордовые листики брусники - не знаю. Получалось, что ночью я не видел сон, а в самом деле летал на дремлющей тайгой и действительно доставал медведя. Конечно, летал не в своем теле, но каким-то чудесным образом видел все, что происходило вокруг и даже отогнал от себя, спящего, опасного зверя.
-Спокойно - сказал я себе — это было трагической случайностью. Я не знаю, как достиг такого изумительного эффекта, и весьма жаль, потому что такая способность открывает в жизни новые, интересные стороны. Тебе, дорогой товарищ, надо просто забыть про этот опыт. Потому что второй раз у тебя ничего подобного не выйдет. Вот попробуй, взлети.
Я попробовал - и незамедлительно взлетел, взмыл свечой в небо.
Тело, сидящее на бревне, сползло, как будто в обмороке, а я купался в солнечных лучах, обозревая окрестности. Вверх по течению был виден серый кустик дыма - я метнулся туда и увидел, как жена друга в одной маечке готовит какое-то густое варево на костре возле зимовья. Сам же друг уединился в избе так, что она сотрясалась. Оно и понятно - спасательные работы, пока не спадет река, проводить был бессмысленно, а как еще снимать нервное напряжение? Некоторые вопросы вызывала позиция жены в этой ситуации, но тут уж лично дело каждого.
После чего я вернулся в тело - путешествие за десять километров заняло не больше двух секунд, опять сел не бревно и сжал виски руками. Что это было и было ли вообще?
Разум стал судорожно возвращать себе потерянные позиции и строить логические цепочки. То, что померещилось про зимовье и поэму распутства моего друга с двумя девками - чушь, этого было и быть не может потому что не может быть никогда. То, что ночью я летал и досаждал медведю - обычный сон. То, что зверь ходил по тем тропам, что нашел утром и даже снес тот же трухлявый ствол, на котором я сейчас сижу - странное совпадение.
И второй раз у меня ничего не получится.
Но на всякий случай я вернулся на свое подобие стоянки, пожевал сухого чаю, чтобы хоть немного взбодриться, уселся поудобнее - не сползать же каждый раз позорным пьяницей на землю - и без всяких проблем покинул лежащее на спальнике тело.
На этот раз я решил смотаться в наше первое зимовье - с панорамными окнами.
То ли русло рек там было шире, то ли вода действительно сильно спала - но берег, на который сел наш вертолет, был свободен от воды и по нему не спеша разгуливал огромный лось. С жирным горбом, могучей, распирающей шкуру шеей, разлапистыми рогами - великолепный экземпляр зрелого самца. Проводник сидел на досках возле стены, чистил ружье и смотрел на лося, которого ни разу не беспокоил ни человек, ни дым, ползущий от недостроенной бани в стороне. Я нырнул в эту баню, в холодный горький туман, где висели отличающие густой медью рыбины - проводник коптил улов.
Когда я завис прямо напротив проводника - тот сощурил выцветшие голубенькие глаза, погрозил пальцем и вдруг плюнул. Плевок поразил меня, как пуля, в мгновение ока я оказался на своем берегу.
Кажется - пробормотал я - у меня появились какие-то странные свойства. И пока что мне все это нравится.
Я еще несколько раз навещал своих друзей - которые вдруг перестали заниматься свальным грехом, как будто их кто-то мог увидеть, а взялись за обычные бытовые дела, которых в лесу всегда хватает - мыли, готовили, собирали ягоды и ловили рыбу.
Я прочитал, что мой друг вырезал на балке - всего лишь свои инициалы и дату, возле других чьих-то инициалов и другой даты - 1908 год от Р.Х.
Но все равно - считал свою способность легким, скажем так, повреждением рассудка. Визит к проводнику меня не убедил, пальцем он грозил лосю на другом берегу, плюнул от досады, что не может пристрелить зверя - куда нам столько мяса?
Медведь - сон, бревно - случайность, никаких вырезанных инициалов нет и быть не может. От переживаний у меня поехала крыша и мерещиться невесть что.
Хотя мне нравилось купаться в солнечных потоках, мне нравилось испытывать непередаваемый восторг, который, кажется, не связан был с телом - я совершенно не мог объяснить, как это, но, когда возвращался в свое плотское обиталище, похрапывающее на спальнике, испытывал моментальную тоску по свободному полету.
Если это и есть сумасшествие - решил я для себя - то пусть я буду психом, но от такого опыта не откажусь. Летать и видеть - что может быть лучше?
Три дня не спадала вода, три дня я носился по сопкам, как безумный, отогнал своего несчастного медведя на безопасное расстояние, и все хотел узнать, как он меня видит - назойливым жуком или устрашающей тенью?
Но под толстую черепную коробку зверя вход мне был закрыт, мысли его я читать не мог - оно и к лучшему, вряд ли там было что-то интересное кроме бесконечного желания обжираться, обжираться и еще раз обжираться.
И делиться со мной, распарывающим воздух призраком - это я для красивого словца, ничего, конечно, я не распарывал, да и существовал ли вообще - весьма сомнительно.
Когда через некоторое время я решил привести изрядно пошатнувшуюся психику в порядок, добрые врачи - а их был не один десяток эскулапов, к которым я обращался за помощью - в один голос утверждали, что не было никаких полетов, ни во сне, ни наяву, все это продукт не очень здоровой психики и очень нездорового мозга.
Когда появилась возможно исследовать мозги до последнего закоулочка, то есть до глубин самой извилистой извилины - те же мои друзья в белых халатах азартно занялись этим, выискивая тромбы, очаги некроза, аневризмы и прочие отклонения. И прятали глаза от моего испытующего взора, поскольку мозг был чист, как у молодого человека.
Поэтому решили, что мои видения — это просто особенность, талант, тем более что голова предмет темный и исследованию не подлежит, как утверждает вечная классика.
Вообще было любопытно - тело коченело на склоне, правда, сытое и в укрытое спальником, а я слушал беседы своих друзей, не имею возможности к ним присоединится, ради интереса занимая самые разные места в зимовье - от раскаленной докрасна печи, которая меня лишь слегка грела, до ложбинки меж грудей жены друга. Жена несколько раз посмотрела на свою грудь удивленно, почесала меня пальцем и больше не тревожила своего невидимого гостя. Это было забавно, но не более.
Менее забавны были возвращения - спящее или бессознательное тело, я так тогда и не смог разобраться в своем состоянии - тяжело приходило в сознание. Затекшие руки и ноги не хотели слушаться, меня била дрожь накатами, я испытывал какое-то не очень приятное телесное беспокойство, двигался неуклюже, возился, нагнетая кровь к мышцам.
Некая проблема возникла с проводником - казалось, что он видел меня каждый раз, когда я приближался. Чем бы он не был занят, рыбной ловлей, чисткой ружья или задумчивым пусканием вонючего дыма в клубы комарья - он обязательно поворачивался в мою сторону, морщил лоб, изображая улыбку, а потом делал какой-то жест, неприличность которого зависело исключительно от его настроения.
Вряд ли он меня видел - тем более что я сам не знал, в каком виде мое сознание носится над безлюдными сопками - но каким-то загадочным образом реагировал.
Во время этих странных и загадочных, страшных и порою смешных приключений выяснилась одна особенность - я владел только прошедшей информацией. То есть, гнездясь за пазухой девицы, я мог быть уверено только в том, что какое-то время назад я там был, но что эта девица сделает потом, я знать не знал. А один раз она меня основательно умыла. То есть умыла себя, я же по привычке шарахнулся от воды и потерял свое излюбленное гостевое место.
Я мог гулять по прошлому - но никак не мог на него повлиять. Фактически, я рассматривал картинки, иногда с близкого расстояния, иногда с не очень, но не мог, никак не мог вмешаться. А что будет впереди, хотя бы через секунду - я не знал.
Приобретенные мной особенности были забавны, но бесполезны. Зачем лезть в прошлое без возможности его изменить?
Какой в этом смысл?
Удивительно было другое - мои друзья каким-то удивительным образом иногда, не каждый раз, ощущали лазутчика из будущего, и относились к нему без страха, хотя я бы напугался самого ощущения присутствия чего-то неведомого.
Хотя я бы и сам похулиганил - чего уж тут врать. Я бы охотно изобразил какую-нибудь страшную, растущую на глазах, как грозовая туча, тень, или толкнул бы под локоток, или заревел страшным голосом, а может и сделал бы подсказку, полезную и нужную. Но возможности хоть как-то влиять на события я был начисто лишен.
Зритель, всего лишь зритель того, что было недавно.
Причем само понятие - недавно - было тоже очень странным. Меня могло выкинуть и на несколько суток назад, и на пару секунд - когда в пятнадцать километрах от нашей стоянки я наткнулся на трех беглых зеков, которых уже перестали искать и которые шли к низовьям, где лосось шел на нерест сплошным потоком - выше он разбирался по маленьким речкам и ручейкам - я присутствовал среди них фактически в режиме настоящего времени, отставание на пару секунд в счет не шло, но все равно это было отставание, это уже было, и оставалось в прошлом.
Я, кстати, сильно сомневался в том, что моя новая способность сохранится, когда мы вернемся в город. Вполне возможно - думал я - что такие странности появились исключительно от окружающей тишины, дикости и чужеродности любому цивилизованному человеку. Если же окажусь в привычном окружении, то все исчезнет, как беспокойный сон, и даже воспоминаний об этих таежных странностях не останется.
В общем, на меня свалились странные навыки - но ни что с ними делать, ни как ими управлять я не понимал и пользовался так, как получалось, иногда возвращаясь к своему заброшенному, находящемуся почти в коме телу, чтобы раскачать его, растормошить, разогреть и оставить отдыхать.
Когда же мой приятель, устав от постоянного разврата - ну а что еще делать в глухой тайге, в маленькой избушке с двумя весьма зрелыми девицами? - двинулся вдоль берега в мою сторону, мотивируя это тем, что уже пора, а если брод накрыт бурлящей стремниной - ничего страшного, подождет денек на берегу, а вы здесь, красавицы, по хозяйству пока отдохните.
Красавицы бы его, конечно, не отпустили, но мысль о том, что меня могло унести водой или съесть медведем, их пугала, они были хорошие девочки, добрые и всегда идущие навстречу.
Я же, совершая облет территории - это стало необходимостью, я подсел на полеты, как наркоман - увидел своего друга и так обрадовался, что влепился в него всей своей бесплотной сущностью, носился кругами, надеясь, что он ощутит ветерок от моего бешеного скольжения, и был рядом до того момента, когда он вышел на берег.
И что он увидел? Воду на месте моей стоянки, и выше на склоне - свернувшееся калачиком тело, похожее не труп. Пришлось оставить моего друга, тем более что он меня не ощущал, вернутся в себя и помахать ему - все нормально, где тебя носило, пораньше не мог? Тут медведи вокруг гуляют, как по Бродвею, а я, простите, с одним только топором, вы же мне даже ружья не оставили, даром оно только рябчиков бить годится.
Ничего такого я не говорил, я это орал, орал просто от радости, мог орать все что угодно - за шумом воды нас слышно не было.
Помахав руками и показав, что я живой и не так уж плох качеством, раз выжил столько один в тайге, я не смог сдержаться и наведался к своему другу.
Он, сибарит и умелец, быстро и ловко оборудовал себе стоянку - маленький костерок для чая, два длинных бревна для тепла, тент отражатель - в общем, все, как всегда, но почему-то очень складно и ловко. У меня так не получалось.
Мой друг, оказывается, беседовал со мной. В таком ключе - парень ты, конечно, хороший, но нелепый какой-то. Все у тебя на слава Богу. Река разлилась - как раз когда ты на плесе остался. Вот если бы я остался, никакого разлива бы не было, речка в своем русле бы так и бежала. Спички ты, конечно, профукал, а поискать нет? Они в маленькой чайной жестянке лежат. Костра нет, голодный, небось всю тушенку сожрал, нет чтобы рыбку поймать. Как можно без огня три дня сидеть? Так и рехнуться недолго.
Не выходит из тебя настоящего таежника, крутого таежного мужика, не чувствуешь ты тайгу и боишься, а она тех, кто боится, никогда не примет. Задавит либо камнем, либо медведем. А так-то ты мужик хороший, носильщик выносливый, только вечно ждешь, что за тебя кто-то что-то будет делать. Либо пинков тебе давать, либо делать за тебя все что нужно, а кому это нужно? А никому это не нужно.
Вот таким образом мой друг разложил меня по полочкам, оценил, взвесил и признал ни к чему негодным.
И меня это, понятно, обидело. Первым делом я нашел маленькую чайную жестянку и достал спички. Развел костер и приготовил кашу с тушенкой.
Потом достал снасть, вырубил длинный хлыст из орешника, насшибал шапкой кузнечиков - и за полчаса надергал пять здоровых хариусов из ямы на повороте русла.
При этом я аж трясся от возмущения - надо же, гад какой, не в бровь, а в глаз попал. Да, почему-то я сижу и ничего не делаю, пока мне не дадут живительного пинка. Пинок всегда унизителен, но почему-то я его жду и без него ничего не начинаю. И вообще стараюсь не делать ничего и никогда, лишние это действия, не лишние - неважно, чем меньше делаешь, тем дальше от тебя энтропия, которая ведет к развалу и гибели.
Сиди, слушай, наслаждайся, а все сделается само - причем обычно без твоего участия.
Я так жил все свои недолгие года, и все меня устраивало, я об этом даже не задумывался. Возможно, потому что никто не говорил о своем ко мне отношении.
После всех дел я опять смотался на другой берег и послушал, как мой друг, с удивлением поглядывая мерцающую на рыжем склоне точку, говорил - надо же, только подумал, какой он никчемный, как он все мои мыслишки взял, да и опроверг. Хреновый я прорицатель, оказывается, но и ладно, не страшно. Парень хороший, но несклепистый, все у него из рук валится, из карманов высыпается. Как будто не мог раньше спички найти.
А ведь не мог я раньше найти эти спички, не мог. Гораздо более интересными вещами занимался.
Так, на разных берегах одной реки, мы просидели еще день - пока не открылся брод. Друг переправился на мою сторону, мы упаковали пожитки в рюкзаки и пошли по тропе, которая мне стала уже почти родной и знакомой до каждого поворота, оленьего следа и валуна, который она аккуратно обходила.
Я над ней летал.
Мне было интересно мнение других людей о моей персоне, я бы с удовольствием бы поприсутствовал при разговоре, который был актуален секунд пять назад - но все-таки это было сильно энергозатратно.
Было хорошо, когда после полетов - честно говоря, я так и не мог понять принцип всего действия, но факт оставался фактом, не требующим объяснения, поскольку объяснений банально не было - когда после полетов я мог честно отдохнуть.
То есть я возвращался в свое озябшее тело, свернувшееся клубком среди холодного мха, и, слегка размяв окостеневшие руки-ноги, ложился спать. Сон, когда сознание мечется над сопками, пугая медведей и оленей, совершенно не освежал, как выяснилось.
Поэтому я не мог полноценно функционировать, если применял свое уменье слишком часто.
А функционировать приходилось ежеминутно - иначе в тайге просто не выжить.
Я перешел через реку, обнял своего товарища, который мне искренне обрадовался, взвалил на плечи лямки груза и пошел к зимовью. О том, что я видел, я предпочел не распространятся. Мне же в самом деле могло померещиться все - и полеты, во сне, так сказать, и наяву, и свальный грех, и рассуждения друга о моей никчемности.
Поэтому я молчал, рассказал разве что про медведя, который ходил три дня кругами, а знал я про это, потому что го поливала грязью склочная птичка кедровка, которая не может пройти мимо любого живого существа, не обматерив его по-своему.
Мой друг этого медведя видел и сильно переживал - зверье даже в заповеднике пуганное, откормленное на рыбе и бруснике, но бывает всякое.
Поэтому, пока я не проверил, что там вырезал друг на балке зимовья, даже не потемневшего за сто лет - отличительная особенность лиственница - к новому опыту я относился как ко временному психическому расстройству.
По дороге в разных местах мы подбили пять рябчиков. А когда после радостных объятий и ненужных расспросов я попросил пару часов отдыха - в одиночестве на берегу я почти не спал от холода и страха, очень хочется сна в безопасности - мои друзья остались на улице, готовить птичек.
Я встал на край нар - моему длинному другу этого не нужно было - и увидел то, чего совершенно не хотел. Глубоко вырезанные сильной рукой инициалы и дату. Как раз то, что я видел с своем то ли сне, что ли непонятно в чем.
Я вышел за дверь с таким лицом, что друзья хором спросили - да что с тобой такое? На что вполне резонно отшутился, мол, сон плохой увидел. Только прикорнул, как кошмары навалились, так что я лучше дневной сон похерю, тогда ночной будет точно крепче.
Оставшийся до выброски месяц ничем мистическим не отличался - полеты, посещения не ведавших того друзей, пусть в прошедшем времени, но все же, я предпочел забыть. Точнее, делал все, чтобы забыть, но не всегда получалось.
С чем удалось справится - так это с дневными полетами. Причем, как мне тогда казалось, для этого была использована только сила воли. Хотя скорее всего отлучаться от своего уставшего, растолстевшего, выносливого, пропитанного дымом костров и потом тела в компании друзей была так себе задумка. Тело-то грохалось в обморок, или в глубокий сон, сознание кувыркалось в солнечных потоках над золотыми сопками и черными реками.
А ночью никто ничего особенно не мог заметить - после дневных переходов и более чем плотного ужина, так что животы распирало, как перекаченную камеру, все валились с ног. Возможно, двухразовое обильное питание, утром и вечером - в обед был как правило скромный перекус из нескольких полуметровых рыбок или дюжины подстреленных походу рябчиков - держало всех нас в таких весьма упитанных телах, несмотря на ежедневные многокилометровые переходы и тяжелый груз.
Так что ночью я был предоставлен сам себе - и распарывал воздух над спящими сопками, не заботясь ни о высоте, ни о дальности полета.
Единственное, что меня волновало — это найти дорогу обратно, в жаркий сонный мир натопленного зимовья, где хором храпели друзья.
Правда, один раз в пяти километрах от нашей стоянки я увидел мерцающую красную точку и спикировал вниз - там грели пятки у костра двое совершенно разбойничьего вида. Кирзовые и болотные сапоги стояли рядом. Пара курила и обсуждала, стоит ли им подходить к компании из пяти человек, с тремя крепкими мужиками и оружием.
Я завис над их затылками, жалея, что не могу оглушить, и досадовал, пока один из них не пожаловался на холод со спины и не подбросил дров.
Они решили не нападать на нас, поскольку взять с нас особо нечего, а напасть на золотой прииск - ранним утром, пока работяги не проснулись, навестить повариху, набрать еды и уйти на икромет.
Был риск, но была и выгода - прииски снабжались по первой категории.
Отдыхали они не долго - залили огонь и пошли по бережку, хрустя галькой, а я носился над ними бешеным вороном и не знал, что мне делать.
Беглые прошли мимо зимовья стороной - правда, постояли, понюхали дым, выматерились и побрели себе дальше.
Мое спящее тело как будто чувствовало неприятности - сердце колотилось, как бешеное, было мокрым от пота. Правда, возможно, что просто из-за жары, проводник, любящий тепло, переборщил с огнем.
Он встал очень рано, едва только предрассветная мутная серость растворила вечный космический мрак, взял снасти и ушел за хариусами. Вернулся без рыбы, озабоченный, и заявил, что нам надо идти на прииск за помощью.
Уж куда-куда, а на прииск мне идти совершенно не хотелось. Думалось, что после визита беглецов - уже позже я сообразил, что это беглые зеки - прииск был похож на разъяренный улей.
Я всячески саботировал этот поход, ныл про уставшие ноги, убеждал, что отсутствие рыбы - временная неприятность, потом сослался на головную боль и выклянчил пол часа отдыха перед дорогой.
Конечно, я это сделал зря. Беглых я нашел спящими за восемь километров от прииска, но в этот момент что-то подозревающий проводник долго тряс меня за плечо. А я не просыпался.
Он, скребя щетину, вышел в глубокой задумчивости, и сказал, что ваш товарищ, судя по всему, болен шаманской болезнью, никак иначе его странности объяснить невозможно.
Какие такие странности? Ребята ринулись выяснять, что со мной не так, и я их вовремя встретил в дверях. Выздоровевший и на любые прогулки согласный.
Мы пришли на прииск - один лохматый юноша в кирзовых коротких сапогах, прорезанных у подошвы, чтобы быстрее выливалась ледяная вода - что поделать, мои болотники пришлось отдать одной из крошек - второй в болотниках. И размер такой же, как у грабителей. Было несколько странно, что ночные налетчики, до смерти в три ночи напугавшие повариху, набравшие еды, наказавшие молчать четыре часа - вернулись как раз когда эти четыре часа истекли. Только из-за этой странности нас не забили сразу.
Когда все выяснилось, нас парили в бане, кормили всем надоевшей икрой, помидорами, огурцами и ананасами, медвежатиной, олениной и осетриной, колбасами, сырами и пельменями, дали коньяку из начальственных запасов - так что на прииске царил сухой закон, приглашали пожить недельку, поспать на чистых простынях и вдоволь насмотреться спутникового телевидения.
Когда мы попросили по мешочку гречки, риса, пшена - нас отправили все к той же поварихе, которая с новыми подробностями рассказала про ночное ограбление, а подсобный рабочий, кряхтя и слегка недоумевая, принес три пятидесятикилограммовых мешка, от которых мы отказались, потому что не унесем.
До зимовья нас добросил вездеход, там мы поделились своими скромными запасами спирта - ну, как, выпили по кружке разведенки за встречу, знакомство и счастливый конец, потому что зеки нас, без сомнения, постарались бы убить, а кого-нибудь взять как запас.
Золотодобытчики, слегка расстроенные малым количеством спирта, отправились к себе, а мы стали делить полученное под восторженный девчачий визг.
Проводник же, улучив минутку, отвел меня в сторону и просил прямо - откуда я знал про пару в кирзовых и болотных сапогах? Я скроил дурацкую рожу и ответил - летал над тайгой, чтобы отдохнуть, и натолкнулся на них. Послушал, испугался, что тут особенного?
По идее, на меня житель тайги должен был посмотреть, как на дурака, но он воспринял это серьезно. Сказал - не надо было тебе на Курайгагну ходить, я же предупреждал. Если духи мучать начнут - ешь мясо. Сырое. Собачье.
Глава 2.
Москва встретила нас как обычно - густым смрадом, который особенно остро ощущался после хрустального таежного воздуха, толпами озабоченного мчащегося куда-то люда, наглой рекламы, ларьками, которые выросли, как грибы на трупе, острым запахом живущих на Трех вокзалах бомжей, жетончиками на метро, чью стоимость можно было поднимать бесконечно, быдлом в красных пиджаках и началом точечной застройки. Которая, конечно, перед появившимся позже кварталами совершенно жутких человейников выглядела милыми детскими шалостями.
Дешевые шлюхи без музыкального образования орали - американ бой, уеду с тобой, на каждом углу торчал ларек с бухлом и самым разнообразным товаром - я как-то купил в одном киоске бутылку водки, два лимона, аспирин и кроссовки - старухи возле Кремля торговали трехлитровыми банками окурков, зазывая покупателя "смотри, это королевские бычки, касатик", по Красной площади шастали стаи лохматых блохастых дворняг и на Васильевском спуске раскинулся палаточный городок приехавших за справедливостью шизофреников.
Они искали ее, потребляя водку в немыслимых количествах, стоя с плакатами и живя среди собственного мусора. Для Америки, в общем, это вполне обычный вид - но после вылизанной, тихой советской Москвы, заповедника лучших людей страны, грязный разгул безумцев и бандитов выглядел страшно и удивительно.
Я уехал, переступив через глянцевые потроха своего соседа - через два месяца стало только хуже.
В тайге все было просто и замечательно - на каждом речном повороте в яме, вымытой течением, тебя ждали несколько хариусов в полтора локтя длинной, регулярно попадались на мушку нежно посвистывающие стайки рябчиков, которых можно было, наскоро соорудив костерок, за пять минут зажарить до хрустящей готовности.
Несколько утомляла величественная красота, которой вообще не было дела до ползающих по поверхности белковых тел, иногда хотелось чисто человеческих изысков - колбасы, например, огурцов или торта.
Но все было ясно и понятно - от зимовья до зимовья пятнадцать километров, дичи хватает, ягоды и рыбы - тоже. Можно брести, солнцем палимым, и думать о вечном, которое застыло вокруг.
И вот после всего этого - грязный табор обезумевшей столицы девяностых.
И, что самое печальное - моя странная привычка носится над тайгой, пикируя хулиганистой разозленной птицей на зверье, путешествуя в недалекое прошлое (до далекого прошлого я еще, видимо, на тот момент не дорос) не прекратилась, но обрела черты пестрого городского безумства.
Я хотел безобидно посмотреть, чем занимались мои друзья - но в картину пьянки врывались какие-то бандитские рожи, всасывающие через долларовую трубочку дорожку, какие-то перестрелки и кровавый след за ползущими на локтях людьми, бородатые озверелые фанатики, которых я не хотел даже видеть, попы, делящие пачки замусоленных мелких банкнот, детей лицом в пакет с клеем.
Я пытался взлететь над озером огней и горящими венами ночного города, но путался в рассекающих меня проводах и падал.
Дошло до того, что я начал боятся спать - потому что полноценных полетов, после которых я просыпался свежим и отдохнувшим, уже не было. Я взмывал, направлялся куда-то, попадал в ужас с торопливо возвращался.
Просыпался в холодном поту и засыпать уже не хотел - окружающий меня уютный мирок с собаками, ночником, алкоголем и книгами был гораздо притягательнее, чем бредовые картины, свидетелем которых я был.
Я получал знания, о которых не просил. Я потерял свободу воли, я не мог регулировать этот навязанный мне дар или подарок — значит, он мне не нужен.
От алкоголя через некоторое время пришлось отказаться, на мой бред спирт накладывал свой, и разобраться, что было на самом деле, а что подсовывает мне отравленное сознание, не было никакой возможности.
Оставался, как мне казалось, на тот момент, всего лишь один выход - обратиться к специалистам.
Ко врачам я идти категорически не хотел. Ну, представьте - появляется молодой человек со вдумчивым таким взглядом, я говорит, что летает по ночам. А проблема в том, что летает он не просто так, а по недавнему прошлому, и эти полеты заносят его в такие места, в которых он предпочел бы не бывать, и заставляют видеть такие картины, которые он видеть не хочет.
Мне представилось, как седой эскулап, поправляя заслуженные очки на красном носу, деловито осведомляется - а летаете вы, голубчик, сознанием или телом? - Сознанием, наверное, или бессознанием. А что, доктор, в теле тоже летают? - Да, голубчик, летают, сколько угодно. Если с пятого этажа, что выживают, если выше - обычно нет. Значит, вы летаете во сне. - Нет, доктор, не только. Иногда и днем отключаюсь, но обычно все-таки ночью. - Занятно, молодой человек, занятно, но помочь я вам ничем не могу. Больницы, понимаете ли, не функционируют, насильно, понимаете ли, госпитализировать мне вас не получиться, да и не с чем. Так вы говорите, что вы нормальный? - Доктор, я боюсь, что я уже сумасшедший. - Да-да, голубчик, да-да, вот и я про то же - вы совершенно здоров. А летают многие, многие летают, лошади то же летают, вдохновенно, знаете ли, иначе бы разбились мгновенно… - А собака бывает кусачей только от жизни собачьей. Спасибо за консультацию, док - Не за что, голубчик, с вас десять миллионов. Оплатите в кассе.
Примерно так бы и закончился мой визит ко врачу. Хотя, конечно, взял бы он за такую оригинальную консультацию больше, чем обычно.
Оставались, так сказать, коллеги, которые могли меня не только понять, а и проконсультировать.
Вообще в девяностые хорошо жилось трем прослойкам - проституткам, магам и спекулянтам всех уровней. Это были обширные поля, на которых мог пастись любой желающий, тогда как самая обильная кормушка - эстрада - была закрыта для широкого доступа. Хотя еще не полностью. То есть к молодому исполнителю можно было вполне подойти после концерта и предложить стихи, он их, не сильно вчитываясь - не его это дело - отдавал композитору и вдруг рождался шлягер.
Но самые демократичные были маги. Для проституток требовался пол и некоторая смазливость, для коммерсов начальный капитал и всегда был опасность получить раскаленный утюг на спину или гранату под днище машины. А вот магом мог стать абсолютно любой - и всегда находились дураки, желающие отдать собственные накопления за хоть какое-то подобие чуда.
С экранов магии заряжали воду и рассасывали бородавки - правда, поговаривали, что не некоторых бедолаг, слишком фанатично прилипших к экранам, рассасывались и первичные половые признаки.
Укладывали на пол стадионы мановением руки, заставляли петь стеснительные и танцевать толстых. Продавали волчье влагалище на удачу, щепки от кола, на котором кончил свою веселую жизнь граф Дракула, а уж обереги от настоящих тибетских монахов, тундровых шаманов и потомственных магов изготавливались инвалидными артелями в промышленных количествах.
Гадалки, ясновидящие, прорицатели, маги черные, белые, серые и крапчатые торговали вразвес, вразнос и на вынос удачей, венцом безбрачия, заговорами на богатство, приворотами, гаданьем на картах, кофейной гуще, хрустальном черепе (полтора миллиона в любом эзотерическом магазинчике) и биоэнергетических рамках (проволока в трубочке, всего лишь миллион).
Особо продвинутые и самые черные из черных могли свести в могилу и отогнать, как наглых голубей, удачу.
Один страшный маг спокойно убивал конкурентов силой своей мысли, брал за это деньги, а когда заказчик удивлялся, что убитый аккуратно ходит на работу, объяснял, что это не убитый, а его монада, так надо, чтобы отвести подозрения. То есть тупая энергетическая оболочка, а самого объекта уже нет, он уже покрывается корочкой в самом жарком уголке ада. Не желаете ли вслед за ним, проверить, так сказать? А монада - что монада, это всего лишь копия, кукла, проще говоря.
Со всех сторон на бедного обывателя смотрели горящие сатанинским огнем глаза, пускали молнии хрустальные шары, трещали колоды карт таро, биоэнерготерапевты водили руками и накачивали бедолаг энергией, как насос камеру велосипеда, заодно откачивая грешные бумажки из кошельков.
Вспомнили советского официального шизофреника Иванова в трусах и белых волосах, и вроде бы начали торговать запасами воды с его омовения - но не выдержали конкуренции и остались со своими прорубями, косноязычными текстами больного человека и добровольными пожертвованиями. На которые, впрочем, главари этой секты вполне припеваючи жили.
Слепая старуха продолжала вещать, особо наглые аферисты обещали воскресить детей, погибших при террористическом акте - деньги, нажитые на горе, тоже не пахнут.
Мне не нужны были аферисты, мне нужны были настоящие маги, или колдуны, или черти в ступе - главное, чтобы могли объяснить, что со мной происходит.
Кстати, появилась гнусная мыслишка - если я могу видеть то, что было, с мельчайшими правдивыми подробностями, о которых знать могут лишь участники событий, то, может быть, есть возможность как-то на этом зарабатывать?
Потому что деньги в новой стране, все еще населенной старыми людьми - единственная достойная цель, мерило жизни, точнее качества жизни, потому что сама жизнь независимо от ее значимости в социуме, стоит не так уж дорого, некоторая вообще не дороже бутылки водки.
В идеале хотелось бы поправить психику, которая буквально шаталась под ненужным мне грузом.
Правда, сначала я пошел по более традиционному пути и посетил церквушку на высоком берегу пруда - заодно вздохнув о развалинах кинотеатра на его берегу, который сначала приватизировали, потом отобрали, потом отобравшего взорвали, потом здание подожгли, потом там жили бомжи и собаки, теперь страшные черные развалины в грудах битого стекла - бывшие витрины - обнесли забором и поставили охрану, вечно пьяных стариканов в будке с коротким топчаном, чайником и переносным телевизором.
Православная церковь, отделенная от государства, еще не набрала своей последующей мощи - но трёхсотлетний храм стоял крепко.
Я прошелся по пахнущему сладким ладаном полумраку, поставил свечки перед иконами, знакомыми с детства, опять вздохнул о разрухе под древними сводами - на подоконниках лежали пустые оклады и стояли бутылки с колой, у стены дремал дурной пахнущий нищий, а старуха, торгующая свечами, недружелюбно буравила меня запавшими глазками.
Тем не менее служба шла, батюшка нараспев читал богослужебные тексты, хор был слышен и без микрофона - и я себя ощущал как будто дома, вернувшимся после долгой разлуки.
Я слышал о бесноватых, боящихся храмов, и после таежных приключений опасался чего-то подобного - но ничего не произошло. Встал в конце небольшой очереди, поцеловал, как и все, икону, не сильно задумываясь, что происходит, получил крестовой мазок на лоб и вышел.
Не задымился, не обжегся, не свалился в корчах, не завыл дурниной, не заговорил на чужих языках - разве что понадеялся, что возобновится жизнь нормального человека.
И, в общем, на какое-то время мне удалось забыть и про полеты, и про путешествия в недавнее, недоброй памяти прошлое - потому что ничего хорошего в прошлом я не видел, хотя, казалось бы, все должно было быть наоборот.
Я успокоился настолько, что перестал думать про помощь паразитирующих на тяге людей к потустороннему аферистов и устроился на работу.
О, какая это была работа!!! Вот не перестану возносить осанну охране девяностых. Ибо тогда это было спасением для всех, кого проклятые воротилы с бульдожьей хваткой выбрасывали на обочину жизни. В охране сидели учителя, профессора, высококвалифицированные рабочие, артисты и музыканты. Один раз мне пришлось охранять какую-то стройку с командиром атомного подводного крейсера - в общем, мы пили с ним сутки, поминая уничтоженную страну, потом разъезжались по домам.
Причем представители творческих профессий могли не умереть с голоду и заниматься тем, для чего и были созданы - режим сутки-трое вполне это позволял.
Нас встретили возле больницы на Новогиреевской улице, раздали пятнистую форму, пачкающие черным дубинки, высокие ботинки, береты, которые все тут же дружно выкинули. Расписали график, отвели в подвал - там охране выдали комнатушку с двумя топчанами и телефоном - и работа пошла.
Телефон иногда звонил и милые девичьи голоса звали нас на этажи - полюбоваться на такое диво. То есть - пододвинуть мебель или помочь отвезти каталку с неподъемным трупом в морг.
Мы не отказывались - интернет еще толком не придумали, телевизора в подвале не было, и скука разъедала душу.
Потом стало повеселее - широкий проезд для транспорта, в советское время всегда открытый, перегородили воротами, которые мы с умным видом открывали. Стоит командир атомной подводной лодки и жмет красную кнопочку, и благодарит судьбу за такой подарок.
Но возле ворот был домик с окнами, мимо шел поток людей и шумели березы вполне приличного по размеру больничного парка.
В общем, днем мы занимались тяжелым квалифицированным, непосильным, прямо скажем, трудом, а по ночам ходили на этажи, где у сговорчивых сестричек всегда был спирт и горячие объятья.
Днем охрана гуляла по территории, вечером пекла картошку в золе - березы больничного парка переговаривались с Измайловским лесом через шоссе, пылал огонь, густели сумерки, на газетах бесплатных объявлений лежала снедь, собранная на работу матерями и женами, теперь - общая закуска.
Зажигались огни в окнах старого, сталинского корпуса, медперсонал заканчивал с процедурами и разводил спирт, всякий знал, на какой этаж к кому пойдет, даже пятидесятилетние старики находили себе - кто усатую врачиху, кто санитарку чуть выше локтя ростом, кто стопятидесятикиллограмовую фельдшерицу приемного покоя.
Все было прекрасно, но главное - во время пьяных рабочих ночей было не до снов и видений, в отсыпной день тоже, два оставшихся дня организм приходил в себя перед следующими сутками на тяжелой работе.
И я вздохнул свободно - кажется, таежный морок меня отпустил. Похоже, я нормальный человек и счастлив этим. Может быть, мне даже удастся получить высшее образование и найти хорошую работу - чем леший не шутит.
Горизонты расчищались от мистических туч. Я ехал на службу в прекрасном настроении, улыбнулся знакомой санитарке, которая сидел через два сиденья и тоже улыбнулась мне. Отчего бы и не улыбнуться - хорошенький кудрявенький охранник, быстро бежит по свободному шоссе троллейбус, ждет родная больница, в которой она проработала четверть века, с двадцати лет, где она знает всех - от директора и главврача до лифтера- сектанта.
Ее больница - второй дом с огромной, сложной, настоящей семьей.
Я посмотрел на Римму и вздрогнул - ее накрыла тень, как будто черная газовая легкая ткань, и одновременно кольнула мысль, что Римма сегодня умрет.
Ей было чуть за сорок, худая, похожая на настороженную птицу с быстрыми глазами. Она много курила, не отказывалась от стопочки, но знала меру — вот и все, что я о ней знал.
Я выругался про себя на себя последними словами - но поздно ночью лично отвез Римму в морг и сдернул простынь с нагого тела. И вздрогнул - голова была закинута, как всегда при агонии, рот открыт и круглые глаза смотрели прямо на меня.
Она упала в коридоре, и весь вечер и половину ночи родная больница гоняла ее с этажа на этаж, от врача к врачу, и я не знаю, почему никто не захотел ей помочь.
На этой смерти спокойный период моей жизни закончился.
Я не мог спать. Не мог пить. Мне хотелось взмыть над городом, но я боялся, что небо, рассеченное проводами, рассечет и меня.
На работе было проще - коллектив, как никак, вечная болтовня, подначки, смех не давали уйти в себя и обратить внимания на ленты чужих жизней.
Более того, все эти ленты - по-другому нельзя назвать вереницы картин, пестрой чередой следующих одна за другой - относились, в основном, к не самым лучшим событиям. Драки, пьянство, бесконечный однообразный разврат - я и не думал, что азартно совокупляются все со всеми, совершенно не обращая внимания на кольца на пальцах - а то и кое-что похуже.
Стараясь избавиться от этого нехорошего бреда, я все меньше времени проводил дома - благо, всегда при мне была большая черная собака - в основном бродил по двум расположенным относительно недалеко паркам.
Мне казалось - а может, так оно и было - что деревья вытягивают весь человеческий шлак своей мощью, растворяют его, обменивая на покой и чувство защищенности.
Парки еще были похожи на лес и почти не просматривались, сырые тропинки расходились среди кустов и крапивы, выводя обычно на утоптанную полянку с костровым ожогом посередине, иногда даже не сильно замусоренную. Про шашлычные места и гаревые дорожки тогда даже помыслить не могли. Иной раз приходилось натыкаться и на наркоманов, шатающихся, как тростник на ветру и столь же сильных, и на шумных пьяниц, которые могли набить морду просто ради веселья, на странных волосатых просветленных личностей, которые с блаженными улыбками делали какие-то странные пассы руками и всем телом.
Иной раз - куда деться - среди травы мелькала трудолюбиво прыгающая задница и приглушенно раздавались характерные стоны. Всюду жизнь, как говориться.
На все эти вещи я смотрел спокойно - веселые пьяницы затихали от одного взгляда Мальты, волосатые были безобидны, а парочки сами всех боялись.
Потом я заметил, что относительный покой мне приносит не опьянение - а лишь усталость. И стал накручивать круги, иной раз переходя на бег. А потом и вовсе побежал, с удовольствием отдыхая потом - полноценным, здоровым сном, надо сказать. Собака моя накачала мышцы от пробежек и стала совсем страшной.
Она прекрасно знала все наши обычный маршруты — это раз, и вообще, отогнать от меня Мальту было просто невозможно — это два. Мы с ней понимали друг друга даже не по взгляду, по мысли и настроению. Я не даже не смотрел на нее, зная, что где-то рядом, выше колена, движется черная холка и бугрятся мышцы плеча, иного и быть не могло.
Поэтому слегка обалдел, когда Мальта, вместо того чтобы идти домой, свернула к боковой тропке и встала возле нее. Стояла, смотрела, помахивая хвостом, не реагируя на команды и окрик. Как будто я не к ней обращался. Даже за ошейник взять себя не позволила - отскочила и пошла по тропинке, изредка оглядываясь, чтобы убедиться - я не отстал и иду за ней.
Такое поведение было настолько невероятным, что я оставил попытки ее подозвать и покорно пошел следом, уже чувствуя, что ничем хорошим это не кончиться.
Мальта вышла на обычную шашлычную поляну и преспокойно улеглась - как будто и не было бунта. Стучала хвостом по земле и жмурилась, когда я ее гладил и спрашивал - ну что, сука ты старая, как прикажешь тебя понимать? К жмуру привела? И где он, твой жмур?
Полянка была чистой, если не брать в расчет пробки, стаканы, бутылки и прочие признаки цивилизованного отдыха.
У меня отлегло от сердца, а чтобы еще больше полегчало на душе, я встал, простите, отлить.
И в самом разгаре процесса, простите, боковым зрением заметил что-то странное - в сторонке, под раскидистым дубом мужик делал то же самое. Я хохотнул - извини, брат, не заметил тебя, да ничего страшного, наверное.
Мужик молчал. Я повернулся. Похолодел. Подошел. Он висел на тонком шнурке, носки ботинок лишь на сантиметр не доставали до земли, из кармашка идеально отутюженного костюма торчал уголок бумажки.
Идеально выбрит, аккуратно подстрижен, качественно и дорого одет. К комлю дуба сиротливо привалилась кожаная папка для документов.
Что ж ты, старая - сказал я собаке - для чего ты меня сюда привела? Не могла стороной пройти? Собака молчала, и на повешенного даже взгляда не бросила, возможно, не отличая его от дуба.
Я вышел из парка, где возле железнодорожных путей за глухим забором существовало загадочное заведение с беснующейся собакой, щелкающей ощеренной пастью под воротами, звонил, стучал, заставил сторожа вызвать кого надо. Он сначала не поверил, пошел поглядеть - издалека увидел тело в костюме и побежал к себе.
Приехавшие врачи были почему-то неестественно вежливы со мной - хотя, по правде сказать, при Мальте все были крайне вежливы. А вот первый же ДПСник от одного взгляда на повешенного схватился за голову и едва не сел на землю. Второй просто побледнел, а на мой недоуменный взгляд пояснил - начальник нашего отделения. Достал листок из нагрудного кармана, на котором аккуратным почерком было написано обычное - нет сил жить, никого не ищите и не вините, прошу меня простить. Прощаем - сказал мент, складывая записку и суя ее обратно в кармашек. Потом приехали эксперты, меня оттеснили, взяв телефон - да мне и не хотелось больше там присутствовать. Мне было муторно, и я подозревал, что даже усталость не поможет заснуть.
Так оно и получилось. Но хуже всего то, что повешенный никак не хотел меня отпускать. И я видел не только его, я видел, как растревоженным ульем гудит все отделение, как ДПСники, в то время не сильно отличавшиеся от бандитов и порой в подлости и жестокости могущих их перещеголять, собирались кучками и говорили лишь об одном - сам ли ушел их начальник или ему помогли.
Кто-то старательно перепрятывал документы, кто-то на всякий случай спускал их в "водоворот клозета". Практически у каждого было рыло в пуху, и все старательно этот пух счищали.
Теоретически, я бы мог распутать этот клубок до последнего кончика, выяснить, кто, чего, кому, куда, что послужило причиной столько радикального поступка, сколько было причин, кто постарался, что заставило. Но если честно - не хотел. Прогулки в прошлое, которые начались в тайге, отличались от городских прогулок как небо и земля. Там все было, скажем так, пусть, а события, происходившие лет сто- двести назад, как-то стирались при наблюдении и отличались от того, что произошло вчера или несколько часов назад. Но в любом случае, я мог выделить какую-то одну историю и спокойно ее рассмотреть.
В городе же на меня валился перепутанный клубок, десятки лиц и событий одновременно, картинки накладывались друг на друга, мешали и путали.
Я видел глаза полковника, которые шагал в сторону от камня, на которой балансировал, в то же время под ним возилась очередная парочка и рядом качались пьяные. Видел и себя, кучерявого ботаника со страшной огромной черной псиной, и все, что происходило потом - но опять же, с какими-то бредовыми накладками.
В общем, ничего хорошего в городе не выходило - возможно, и выйти не могло.
Светился в темноте экран громоздкого, как телевизор, зато цветного монитора, шумно гудел вентилятор процессора. За окном завывали тормозящие на поворотах составы в депо, скалой высилась заглядывающая мне в окна многоэтажка, бежала куда-то, повизгивая, во сне собака.
Я пытался как-то осознать произошедшее, понимая, что избавиться от своего чертового дара вряд ли получиться, но в таком виде толку от него тоже немного.
Надо каким-то образом научиться отделять, как говориться, зерна от плевел. Тем более что прятаться, хоть на работе, хоть за усталостью с каждым разом становиться все сложнее и сложнее.
И - как я подозревал - относиться к людям по-прежнему я тоже уже не смогу.
Своего друга, с которым шатались по тайге, я знал с раннего детства и нежно, очень нежно к нему относился. Но, услышав, как он рассуждает о моей никчемности, мнение слегка изменил. Не сильно, на отношение это не повлияло, но все-таки, как прежде общаться уже не получалось.
С остальными было то же самое - мы видим парадный фаса, неприглядные задворки же остаются в тени.
В принципе, я был не против гулять в прошлое, особенно в редкие и дорогие лично мне моменту - но если бы мог сам выбирать маршрут. Подозреваю, что я бы подсел на это времяпровождение, как на алкоголь или наркотики, и, вполне возможно, предпочел бы уходить оттуда - но что-то (или кто-то) подсовывал мне такие события, про которые я бы искренне предпочел не знать. И не было никакой возможности отличить правду от бреда.
Что было делать? Я в свободное время мотался по Москве, оставив собаку дрыхнуть дома до вечерней прогулки. На ежедневные длительные пробежки у меня просто не хватало сил, а любое понижение нагрузки отзывалось буквально взрывом каких-то непонятных чужих лент, видео-картинок.
Я наматывал километры по Бульварному кольцу, проходил мимо древней площади, которую практически полностью занимало здание электромеханического техникума и где позже, после всех злоключений сниму для работы тихий домик.
И постепенно стали выявляться некоторые закономерности - чем древнее было место, тем ярче и одновременно путаней были мои видения. Иной раз они были действительно ужасающими - так, мне долго вспоминалась женщина, зарытая в землю по плечи. Она визжала и рычала, щелкала зубами, пытаясь отогнать дворняг укусами - но псы в итоге ее загрызли и объели. За всем этим наблюдал любопытствующий люд в армяках и кафтанах, в заломленных шапках, лаптях и мягких сапогах. Рядом высилось здание Аптекарского приказа с гулкими прохладными коридорами, запахом сушеных трав, старого дерева и сладкого ладана.
Потом, не сильно напрягаясь, я увидел, как эта же женщина бьет ножом лохматого мужика в мятой рубахе, мечется, потом тащит на двор - темный московский двор с заборами и сараями - и валит тело вниз головой в отхожее место.
Приятно зрелище? Не сильно. Тем более что закопали ее на углу у нынешнего Исторического музея, а мужа она зарезала прямо рядом с Славяно-Греко-Латинской академией, еще помнящей худого Ломоносова с грязными ногами. Кхм, простите.
Меня толкала пестрая толпа туристов - иначе в какие бы глубины меня утянуло, даже подумать страшно.
Я бродил по городу, смотрел на обшарпанные фасады доживающих второй, а то и третий свой век домишек и знал, что стоит мне хоть чуть-чуть расслабиться, как увижу то, что видеть не хочу. Я бы, например, понаблюдал за Лениным, или Сталиным, или Буниным, который пьет с Шаляпиным - но мне демонстрируют дворняг, объедающих лицо преступнице.
Я шел по Никольской к Лубянке, попадал в темную лавчонку под Китайгородской стеной, смотрел, как худой старик внимательно, с лупой в медной оправе изучает икону и вдруг, подняв голову, смотрит внимательно прямо мне в глаза и крестит. Я крещусь в ответ - и оба мы никак не это не реагируем, старик продолжает свое занятие, я направляюсь, покружив над лошадиными спинами извозчиков у фонтана, в дом Шипова.
И приходил в себя - именно на месте этого дома, в сквере перед Политехническим музеем.
В общем, прогулки не спасали, а превращались в путешествия по прошлому - и радовало меня лишь то, что я не мог пока управлять местом, но почти научился управлять направлением. В Шиповский дом я давно хотел попасть, и вот, пожалуйста.
Но прошлое было не таким безоблачным, каким оно видится потомкам - и мне приходилось в этом убеждаться слишком часто.
Настолько часто, что, говорю же, меня подобный расклад стал порядком напрягать.
Где балы? Лакеи? Красавицы, юнкера? Позднее катанье? Где белая кобыла с вороной челкой и карими глазами? Вальсы Шуберта? Хруст французской булки где, я вас спрашиваю?
Вместо шуршащей бальными юбками романтики я видел только обглоданные собаками костяки, мутные пятна красных фонарей в осеннем промозглом тумане, шумные кабаки и каскады взметнувшейся воды от сброшенного с набережной тела.
В общем, все шло не так, все не так.
Поскольку мои видения и ночные полеты - как я по ним соскучился, если бы вы знали - не относились к бесовщине, как я выяснил, посетив церковь, то вряд ли батюшка смог бы мне помочь.
Оставалось направиться к его антагонистам - хотя среди них большинство было законченными подлецами и аферистами, я надеялся, что, может быть, в виде крайнего исключения, возможно, что и попадется кто-нибудь похожий на меня.
Или хотя бы знающий человек, способный объяснить, что со мной происходит.
И - грешен - я купил у ближайшей газетчицы с сумкой на колесиках и раскладным столом, заваленном различными изданиями прекрасное издание "Из рук - в ноги".
Издание было замечательно тем, что в нем публиковались исключительно бесплатные объявления. Через тридцать лет его вытеснит с рынка интернет, а рекламные монстры, заявляющие себя как доски бесплатных объявлений, одурев от прибыли, начнут, подонки, рвать рубли за каждый чих - то есть ты должен заплатить за размещение на бесплатной доске, потом платить за продвижение. Твари капиталистические, одно слово. На заре же все было честно - у человека в руках газета, он выбирает то, что ему нужно. Никаких подъемов, никакой подлой торгашеской лжи.
В целом газета состояла из трех частей - несколько страниц, посвященных проституткам. Несколько - магии. Все остальное - купля-продажа и различные услуги.
Газета была безумно популярна, весь бизнес девяностых - если только не совсем уж отмороженный - крутился вокруг нее. Мир твоему праху, честный двигатель честной деятельности.
Я бегло пробежался глазами по различным предложениям - от рекламы грибов, которые можно вырастить на кухне, до изготовления пеноблоков; полюбовался полетом фантазии живописцев, обслуживающих проституток - какие точеные профили светились на объявлениях, какие рекламные слоганы звенели в них!! "Наши девушки помогут забыть обо всем!" "Мечты на Пражской" "Куколки на выбор!". Ну и подкупающее своей прямотой - интимные услуги. Орал, классика, анал, час, два часа, ночь.
Гусары за любовь деньги не берут - пробормотал я, шурша страницами. А вот и то, что мне надо. Весь цвет российской магии. Госпожа Фекла, Ночной мрак и Сумеречный зрак, Мистическая говорящая ворона сдернет завесу тайны с прошлого и откроет бестрепетной рукой покровы с будущего.
Я, имеющий некое отношение к литературе, просто-напросто наслаждался слогом, техникой и манерой подачи.
Маги изощрялись, рекламирую свои услуги, не хуже поэтов. Снятие венца безбрачия, заговор на получение прибыли - обычное дело. Приворот, отворот, от ворот разворот и новый поворот (вот) были шаблонными предложениями, за который и деньги-то, по моему дилетантскому взгляду, брать было стыдно.
Мадам Феклу я отверг сразу. Над предложениями Верховного Мага всего сущего, Магистра Пяти Орденов Восьмидесяти Лож (лож пирожное взад, кому говорю) - стоило подумать и присмотреться.
Галактические Светила Колдовства, а также Верховные Иерархи Сущего, Сибирские Шаманы, Повелители Тонких Материй и Толстых задов (заговор на похудение), Властители Денежных Потоков, Филиппинские Хилеры и целый выводок учеников Джуны - предлагали себя не хуже проституток на соседней странице.
Но вот как-то они не вызывали доверие. Потомственная Коренная Ясновидящая с Москвы - я аж передернулся.
У некоторых были выкуплены целые рекламные блоки в треть, четверть и половину страницы - с этих объявлений смотрели мрачные демонические глаза, сиял хрустальный шар между растопыренных пальцев, или смазливая девка с клюкой и в белой одежде, Мария Дэви, набирала паству из нежадных лохов.
Но это все была пузатая мелочь - впрочем, на аферистов с телевидения я пока еще не замахивался. Надеялся, что настоящие мастера в рекламе не нуждаются, вместо рекламы должна работать народная молва - но, к сожалению, я был со всех сторон окружен трезвыми… не очень трезвыми, но очень прагматичными людьми, которые не верили ни в чёртов чох, ни во вранов грай.
И от них информация про настоящего мага, которого я бы с радостью взял в учителя и валил бы на него все свои ошибки и неудачи, а также кошмары, бессонницу и огромный груз совершенно ненужных знаний.
Но газета пестрела аферистами, которые завлекали клиентов довольно топорно и примитивно. Мне они были неинтересны, тем более что, стоило акцентировать свое внимание на каком-либо рекламном блоке, как становилось ясно - Мадам Фекла год назад работала учетчицей на овощной базе, где ее боялись и уважали грузчики и кладовщики, а также экспедиторы и кавказские частники, торгаши с рынка за ее буйный нрав и невоздержанный язык.
Ясновидящая С Москвы - лимитчица из Заранска, обманувшая лопуха-москвича и вписавшая ему чужого ребенка. Правда, потом она не стала требовать размена или совершать обычные квартирные подлости, свойственные большинству приезжих, а тихонько свалила на историческую родину, изредка совершая набеги за зипунами, поддержать, так сказать, юбку на талии.
Я сидел в парке на древней скамейке - до времени, когда на новых скамейках и прочих благоустройствах даже не успевала облупится краска, а их уже меняли, давая заработать очередной выигравшей тендер фирме, было еще далеко. Предметы старели вместе с людьми, напитываясь их энергией, становились частью пейзажа и жили в воспоминаниях.
Сидел и шерстил "магов", предлагающих свои услуги. Прямо скажем, ни одного мага среди них не было и быть не могло. Торговали они обычно приворотами и заклятьями, то есть вещами, которые быстро проверить было невозможно. Так же в ход шли техники "обезьяны" - когда для достижения результата обманутый не должен был делать какие-то просто необходимые вещи. И если приходил с претензиями, то ему вменялась в вину его собственная ошибка.
Я не старался углубляться в их биографии - хотя за некоторые милые моменты любой маг поделился бы месячной прибылью без проблем - я именно что хотел найти того, кто может мне помочь.
Увы. Помочь не мог никто, потому что все пользовались принципом - пока живут на свете дураки, обманом жить нам, стало быть, с руки.
Правда, меня развеселила Маг и Ясновидящая, Носительница Тайных Эзотерических Истин, Владеющая Системой Таро, Потомственная колдунья Из Сибирских Хилеров в Седьмом Поколении.
А звали ее Углана Мрачная. С фотографии смотрела девчонка лет семнадцати, с густой каймой вокруг серых глаз, черной челкой и белой гривой, в какой-то темной хламиде. На плече у нее сидела белая крыса, на другом - ворона, а в руке стеклянный череп. Все как положено.
Я сосредоточился на ней - Боже, как там все было плохо. У нее был молодой человек, с красновато-медными, темными густыми кудрями, с мелкими крысиными чертами сутенера. У нее была мама, которая позволяла крысенышу бить свою дочь, при этом ее не кормила, а кормила, будила, мыла и ласкала гаденыша. Ворковала и щекотала его, выносила из кухни тарелку с ароматной едой - мрачная и хмурая дочь, лежащая рядом, таких почестей не удостаивалась.
Про то, что творилось дома, когда Угланка шла в свой подвал окучивать лохов, я даже упоминать не хочу.
Заработанное она приносила в семью - маме за жилье, в котором она, кстати, была прописана, и крысенышу, которого безумно боялась.
Потому что помнила, какую боль могут причинить его твердые кулачки.
После всех этих подробностей, столь милых сердцу, иного решения быть просто не могло - я позвонил Верховной жрице, или как ее там, Углане Мрачной.
Подвал, в котором располагался ее офис - очень смешно - делили самодеятельный театр, чертежное бюро, массажный салон и склад печатной продукции.
На самом складе коротали вечера за дешевым пойлом из ближайшего ларька - которые, как я видел, пользовались своими связями (да, кругом интриги, даже среди складских работников) регулярно размещали объявления Угланы на первых страницах.
Какое же было прекрасное время!! Святые, прямо скажем, девяностые, воздух свободы и надежды на лучшее. Вишневые девятки, малиновые пиджаки, белая гвардия, черный барон.
Проводные телефоны, которые невозможно было потерять или сломать - папа, ты что, в детстве никогда не терял телефон? Нет, сыночек. Телефон моего детства потерять было невозможно. Курносый сыночек округлял глаза и не верил в такое чудо.
Так вот - для звонков богатые люди использовали секретарш, бедные сидели сами. Судя по тому, что на другом конце провода Углана с замиранием сердца произнесла - Оккультный салон Угланы Мрачной - на секретаршу денег у нее не хватало.
Я, по натура медлительный, ленивый, нерасторопный, собрал всю свою волю в кулак и договорился о встрече в ближайшее время - тем более что Углана тоже хотела, просто жаждала клиента и заработка.
Через час я был возле железной, крашеной грязной коричневой краской подвальной двери.
По длинной лестнице, уходящей в подвальное нутро, два не слишком трезвых грузчика таскали пачки газет и швыряли из в кузов Москвича - каблука.
Жеманно курил кудрявый юноша в трико. Вышла девица, осанкой и комплекцией походившая на медведицу, и, кривя большой рот, закричала - почему она не дает мне Одетту сыграть? - Полно, моя дорогая - отвечал ей юноша - по твоей фактуре тебе идеально подойдет Ассоль. А я - он поправил кудри и покосился на меня - Настоящий Грэй.
- Молодые люди, а оккультный…
- Вниз, налево, дверь за комнатой - загадочно произнесла девица и уставилась на юношу - ты тоже считаешь, что литературные герои не должны быть привязаны к актерской фактуре?
- Да - ответил юноша с очень интересными модуляциями голоса - этот архаичный подход давно надо выбросить с корабля современности. Довольно старики душили театр и не давали ему развиваться. Даешь Ассоль восьмидесяти лет!!!
Я поспешил на лестницу - тем более что каблук, обдав нас сизым облаком, отъехал. А грузчики встали отдохнуть и, судя по всему, решили принять участие в культурологической беседе.
С каждым шагом вниз воздух становился все хуже. Лестница уперлась в коридор, который шел и направо, и налево, я повернул налево, гадая, как это - за комнатой?
Оказалось все просто - комната была создана в середине огромного помещения из досок. Такой сарай в подвале.
Из щелей пробивался свет. Я, конечно, из чистого любопытства постучал - дверь распахнулась, причем строение зашаталось, и в проеме возник восточный человек с прямым пробором вороных волос, открытой улыбкой, обнажающей крупные скверные зубы, в майке и обвислых пузырями трениках.
- Слава - преставился он, протягивая сухую руку. А как только я ее пожал, развернулся, прыгнул на провисшую чуть ли не до пола пружинную кровать и уткнулся в книгу. Шекспир, прочел я на обложке.
А за комнатой, в самом деле, обнаружилась обычная дверь с прикнопленным листком в клеточку - Оккультный салон.
Углана, открывшая мне дверь, в самом деле состояла из подростковых углов, и ей явно не было восемнадцати.
Руки были тонки, как лапки вороны, сидевшей на ее плеча, шейка трогательно торчала из складок тяжелой черной мантии - где она ее такую раздобыла, надо бы посмотреть - в буйной гриве чередовались белый и черный цвета.
Никакой косметики, черная кайма вокруг глаз служила для антуража - все -таки гадалка, маг и прорицатель должен выглядеть соответственно.
Я вошел, с интересом огляделся - комнатка был оклеена черным, птичьи черепа, волчьи, собачьи, вонючие - то есть ароматические палочки, стеклянный шар на пластиковой подставке от аквариума, толстая колода растрепанных карт.
- Что вы хотели? - задала Углана вопрос, логичный для ясновидящей.
- Удачи, девушка. Совсем дела не идут. В любви тоже проблемы.
Углана, не тратя времени на лишние разговоры, насупилась, закрыла глаза и стала неловко двигать руками. Пару раз задев меня по носу, стала стряхивать с меня невидимую пыль.
- Ваша энергия вытекает из пробоин. На вас наложено мощное проклятие, которое сделала влюбленная в вас женщина. А поскольку вся ваша энергия утекает прямо в космос, то и неудачи вас преследуют именно поэтому.
- Залатать можете? А где эта дыра?
Углана посмотрела на меня с ощутимым вожделением. Лох попер прямо в сети, и грех было его не раскрутить.
- У вас огромная дыра от подбородка до х… - она осеклась - негоже магу, гуляющему по параллельным мирам, употреблять обсценную лексику.
- До хвоста - учтиво подсказал я, и девица подхватила - да, прямо до энергетического хвоста, который тащится за вами по полю Земли и собирает на себя, как метла, всякий мусор.
- Какой-какой мусор? Всякий?
- Да, всякий энергетический. Всякие сущности цепляются…
-Жругры?
- Жру… нет, спасибо, я сыта.
- Гаввахи?
- А вот хамить не обязательно - обиделась ясновидящая, явно не читавшая Андреева. Да ей и не надо.
- Девушка, извините, это название бестелесных сущностей, которые паразитируют на человеческом энергетическом коконе, новейшие, последние исследования.
- А, да. Слышала. Читала. Свежая информация, забыла, столько клиентов… мерси. Да, ж….жмуры и эти… какахи тоже к вам прилепляются. - она исправила незнакомые слова и подозрительно посмотрела на меня, не начну ли я смеяться, и, поняв что прокатило, продолжила. - в общем, вся эта нежить, вся эта гадость, весь этот ментальный мусор тянется за вами, как хвост и лишает вас сил. Вот.
Я слушал и кивал с довольным видом. Меня все устраивало. Мне нравилась подрощенная ведьма, или кем она там себя считала, мне нравилась ее каморка в душном подвале - хоть Мастера и Маргариту снимай! - мне нравилась ее молодая наглость, уверенность и напор, который нельзя было сломить такой мелочью, как банальная неграмотность.
- Хорошо, красавица - сказал я, переводя услугу, которую она мне собиралась оказать, в банальный флирт. Все-таки через пару минут мне придется ее огорчить до невозможности. - Хорошо, действуй. Чисти чакры и снимай с меня венцы.
- Какие венцы? - логично спросил наш волшебник-недоучка.
- Безденежья, безбрачия, бессонницы. Ну и полеты тоже хорошо бы приземлить.
- А, так вы летаете - облегченно вздохнула Углана. - А летаете как? В ментальном теле или физическом?
Тут я и сел. Она спросила с такой простотой, словно выясняла название крема для сведения прыщиков.
- Может вы сначала дыры закроете, а потом поговорим?
Девушка дернула костлявым плечиком и начала ходить вокруг меня кругами, задевая то коленом, то бедром, овевая меня широкими рукавами своей хламиды, что-то загадочно бормоча.
Честно говоря, движение воздуха и комнатке, душной от свечей и ароматических палочек - сладкая вонь обязательный атрибут всех магических прощелыг, без нее никак - была даже приятна. Так же приятно было понимание, что деньги мои пойдут на корм бедной девочке. Так что я не был в претензии, тем более что рассчитывал выяснить - есть ли вообще в магическом секторе Москвы хоть один настоящий маг, или все такие профессионалы, как она сама?
Тем временем девушка завершила свою тяжелую работу. Она села в кресло, вытерла несуществующий пот и заявила.
- Какая же у вас энергетика тяжелая. Совсем обессилела, пока ваши дыры залатала и всякие венцы сняла. Теперь вы чист, как младенчик. Все пути перед вами открыты, удача будет вашей верной спутницей, девки прохода не дадут.
Когда я протянул ей несколько купюр, она слегка нахмурилась и заявила.
- Работа тяжелая. Накинуть бы? На чай.
- Могу даже на коньяк накинуть - не стал спорить я и накинул, чтобы создавать морщинки на девственно - чистом лбу. Потом спросил - А как там насчет моих полетов?
Угланка, которая стала рассматривать ногти с совершенно отсутствующим видом, вяло отозвалась.
- Что не так с вашими полетами? Летаете и летайте себе на здоровье.
- Может как-нибудь того… этого. Заработать?
- Не - равнодушно ответила девица - на ментальном полете не заработаешь. Заработать можно только на физическом. Но, опять же, такие все на учете у психиатра. Так что лучше не рисковать, а вообще-то вам лучше в цирк с такими вопросами, а не ко мне. Я обычный оккультист, ясновидящая и маг. Полеты - вдруг фыркнула она - придумал, тоже мне.
- А если я магом стану?
Угланка медленно подняла глаза и стала меня рассматривать с непонятным выражением. Это длилось весьма долго. Потом вдруг она приказала.
- Добавь-ка жути в глаза.
- Как?
- Блин, ужаса на меня нагони. Задави харизмой. Вытаращи глаза… ой, нет, не надо. Брови подними. Так, это хорошо. Пятерни растопырь. Ага. Подними. Делай пассы…
Отлично. Покачай головой….о. Замечательно. Обреешься наголо, и будет у тебя лысина вместо магического шара. Вводить клиента в транс. Ну, в принципе, получиться. Будешь меня подменять, а то некоторые на мой возраст жалуются. А что мне делать? С голоду подыхать?
- А Крысеныш тебя покормить не хочет? Или мама? Ты вообще-то несовершеннолетняя.
- Нет, мама считает, что я сама должна себя обеспечивать. А Крысеныш… что?!!!
Пользуясь паузой, я поспешил ее слегка добить.
- Крысеныш, твой мальчик темно-рыжего цвета, маленького роста, садист, беспринципный ублюдок. Бьет тебя, нигде не работает. Ты его боишься и ненавидишь, пыталась выгнать из вашей коммуналки, но мама не разрешила. Она его кормит, обслуживает и не только. Мама бывшая рок-звезда, из-за родов сошла с круга, тем не менее имеет до сих поклонников, вбила тебе в голову чувство вины за свой провал, хотя на сцену ее приглашают до сих пор. Крысеныш с твой мамой…
- Не надо!! Я не хочу это знать!!!
- Ну хорошо, ты не хочешь, а я знаю, но промолчу. И как тебе?
Углана попыталась несколько раз сглотнуть, но видимо пересохло во рту, она хватила прозрачную чашу с лепестками роз в воду и опустошила ее вместе с этими лепестками. Сняла один, густо-красный с губы и спросила.
- Крысеныш рассказал? Или ты за мной следишь? Ты кто и что тебе надо? Хочешь, чтобы я тебе отдалась? Да ты старик.
- Во-первых, не старик - возмутился я - а мужчина ну в самом расцвете сил, во-вторых, сегодня я тебя увидел в первый раз, в-третьих - ты не в моем вкусе, молода и тоща.
- Ну знаешь!! - возмутилась Углана, сразу переходя на "ты" - ничего я не тоща, и мне скоро восемнадцать!!!
- Да, пожилая матрона.
- Сам ты пожилая матрона… так откуда ты это все знаешь?
- Успокойся. Вижу.
- Что видишь?
- Прошлое.
- Какое?
- Любое прошлое по моему выбору. Пока сидел вот, пробежался по твоему. Девочка, мне тебя искренне жалко. Гони Крысеныша на хер. Он подонок.
- Это моя жизнь и мое дело!!!
- Ну да, жить с ублюдком, который спит…
- Не хочу этого знать!!
- Да ладно, не знай, но Крысеныша ты бросишь.
- Да ты кто такой чтобы мной командовать?
- Думаю что твой партнер.
- Партнер?
- Ну да. А что такого. Сама же говорила, что лысину надраить и брови надломить - вылитый маг. А от меня никто никаких тайн не спрячет. Правда, ты будешь не магом уже, а секретаршей.
- Ну, блин, знаешь ли, это свинство. Пришел какой-то хрен с горы, наговорил гадостей про мою семью, теперь бизнес хочет отобрать. Мне на тебя мою крышу что ли натравить??
После чего она вперлась в меня самым магическим из имевшихся на вооружении взглядов и сказала.
- Колись, старый хрен, что ты знаешь еще? И откуда ты это знаешь?
Честно говоря, я догадывался, что убедить нормального человека в моих, так сказать, способностях будет нелегко - хоть наш народ и выработал глумливое недоверие ко всяким магическим шарлатанам (что не мешает ему к ним обращаться. Мало ли что, вдруг поможет) - верить в сверхспособности они не торопятся. Ну да, что-то такое произошло, что-то подобное где-то, наверное, есть. Но это не повод верить во всякую чушь.
Угланка гоняла меня по своей жизни не менее часа - за это время пропустила нескольких клиентов - точнее, клиенты сами пропустились, услышав мой бубнеж и азартные выкрики девушки.
Азартные потому, что при каждом новом задании она была уверена, что я срежусь. А когда я замолкал и уходил в себя, перематывая ленту событий и боясь пропустить нужное, через некоторое, весьма непродолжительное время раздавался обезьяний вопль - ага, так я и знала!!!
Я открывал глаза и начинало монотонно пересказывать то, что увидел. У девчонки округлялись глаза, но сдаваться она и не собиралась.
Я взмок и чертовски устал. Одно дело гулять по прошлому в глухой таежной избушке, где шумит только река по голышам на перекатах, другое дело - в московском подвале, где рядом режиссер командует своими актерами, как на собачьей площадке, при этом бухают басы и шастают туда-сюда газетчики за товаром.
Но я справился. В итоге Угланка уставилась на меня со смесью восторга, недоверия и предвкушения огромных заработков.
Она скинула свою магическую хламиду и осталась в шортиках и майке. Сноровисто заварила чай, достала откуда-то из-под стеклянного (откуда деньги на хрусталь у аферистки среднего уровня?) шара печенье и уставилась на меня.
- Ты хоть понимаешь - о, как быстро мы перешли на "ты" - что мы можем с тобой стать… Кашпировским? Джуной? Мессингом? Мы снимем особняк в центре Москвы, к нам будут записываться за месяц, мы будем брать бешеные, бешеные гонорары.
Поскольку я молчал и не выражал восторга, Угланка вздохнула и потянула маечку вверх.
Когда борьба была закончена, когда я сумел оставить эту молодую кучку костей в одежде, хотя она из всех сил старалась от нее избавиться, Угланка, тяжело дыша и косясь на меня с презрением, сказала.
- Козел ты старый. Тебе счастье в руки падает, а ты еще кочевряжишься.
Я пожал плечами. Да, именно кочевряжусь. Не хватало мне еще пубертата со всеми его заморочками. А вслух сказал.
- Деточка, мне нужно было представление о современных магах… то есть о простых аферистах. Ты мне его дала. Но поскольку я перед тобой, скажем так, раскрылся, то мы действительно может сотрудничать. Только если ты не будешь передо мной свои чресла обнажать.
- Чего обнажать?
- Чресла, а также перси.
- А, персиков хочешь? Так откуда они, не сезон.
На этом разногласия концессионеров закончились. Угланка смиренно согласилась на тридцать процентов, поскольку я бы мог прекрасно обойтись и без нее, в том числе и помещение снять. Но поглядывала на меня с недоумением.
Правда, она несколько странно представляла себе нашу работу.
- Ты хоть сам представляешь, каким даром тебя наделили? Ты же можешь видеть все. Вообще все. Где клады зарыты. Где документы всякие важные спрятаны. О чем первые лица государства договариваются…
- Договаривались - уточнил я - я только прошлое могу видеть, пусть даже в несколько секунд, но все-так прошлое.
- Несколько секунд — это все еще настоящее - парировала девица - все равно, пусть даже час назад - этого часа может хватить, чтобы что-то такое серьезное сделать. Ты можешь стать незаменимым человеком для всех, хоть для ментов, хоть для бандитов, да для кого угодно вообще. Ты золото, ты приносишь золото, золотые яйца, и резать тебя никто не будет.
- Так, я вообще не собираюсь светиться.
- Не собирается он. Не собирается, а придется. Как это так - не светиться? На кого народ пойдет?
- На тебя.
- Может и на меня. Только мне не нужно, чтобы на меня народ шел, чтобы пальцем тыкали. Я же не маг никакой. Я даже не знаю, что со мной дальше будет. Это вот ты ясновидящая.
Судя по тому, как скептически Угланка махнула рукой, иллюзий на свой счет она не испытывала.
- Ну, в принципе, можно и на меня. - решила она после недолгого раздумья. - я не против славы. Только надо подумать как. Эта самая, Дева Мария Христос, хохлушка несчастная…
- Погоди, ты что, хочешь секту основать?
- А что тут такого? Ты вполне владеешь чудесами, чтобы быть предводителем.
- Дворянства. Я тебе только что сказал - мне все это не нужно. Никакая слава, ничего такого. Я серый кардинал. И никто не должен знать, как это происходит.
- А, кстати, как это будет происходить? - Тощая, как щепка, девица умяла полную вазочку печенья от переживаний - надо что-то придумать. Если ты будешь сидеть рядом и давать советы… блин, жалко телефон нельзя использовать. Или маленький наушник какой-нибудь.
- Да - согласился я - было бы хорошо. А сидеть и сверкать черепом мне совсем не хочется.
- А ты можешь видеть прошлое по фото?
- Ну, если по телевизору могу, то могу и по фото.
Угланка несколько минут сосредоточенно думала, потом решила.
- Не пойдет. Замучаемся на почту бегать. Да и то - переписка вся эта, приглашать, ждать, в итоге припрется кто-то другой. Нет, не годится.
Впрочем, выход я нашел через некоторое время - в одной из охран, где я старательно просиживал штаны, размахивая дубинкой и рассматривая истории приходящих девушек (надо сказать, что фирма, которая наняла охрану, занималась одним из самых богомерзких дел - абортами. От желающих в проклятые девяностые отбою не было. За спиной директора, грузного, усталого, седого пятидесятилетнего армянина тянулось бесконечное кладбище умерщвлённых детей. Через какое-то время я воспользовался придавившим меня даром и заглянул в его прошлое - сын - наркоман выудил из папаши все заработанные деньги и сгинул от передозировки. Дочь уехала в Америку и там след ее потерялся. Жена превратилась в неопрятную старуху с трясущейся головой, а сам он, полностью потерявший интерес к жизни, некоторое время по привычке крутился возле медицины, пытался даже преподавать, но в одни прекрасный день посинел, захрипел, забился - милосердный тромб остановил его существование)
Я чувствовал, что если расскажу о своих, так сказать, способностях, то проблем от этого не оберёшься - напарник, к примеру, жирный, рыжий, болтливый бабник, с которым мы пили водку по ночам во время смен, вцепился бы в меня клещом и дальше тащился бы по жизни, выдаивая по любому поводу. А то и без него. Он был очень хитрый, почти образованный, изумительно говорливый и любящий в жизни четыре вещи - баб, выпивку, болтовню и мягкий стул под мягким задом.
Остальное его интересовало постольку - поскольку. С утра, с похмелья глаза его наливались раздражением, как кровью, и до первой бутылки пива - о, словно вода в потрескавшуюся землю!! - разговаривать с ним было невозможно.
После первой, третьей, десятой рюмки тоже, но зато можно было слушать, в мастерстве никчемной болтовни, забавной и легкой, переплюнуть его не мог вообще никто. И если бы не его привычка помыкать всеми, кто дал хоть малейшую возможность, был бы мой напарник милейшем человеком.
Так вот - я сидел днем и рассматривал девиц, точнее, их истории, похожие друг на друга до изумления. Знакомство, ресторанчик, обещание жениться, хвастовство своей фирмой, и быстрое соитие - в лучшем случае в гостинице, обычно - на скрипучей советской тахте в бабушкиной квартире.
Но деньги текли неиссякаемым потоком, и задумал наш начальник - к слову, вполне приятный человек, делал охране маленькие подарки к праздникам, коньяк с шоколадом, разве что просил держать себя в руках. Качество своей охраны он оценивал трезво - так вот он решил отремонтировать хотя бы часть старого здания, которое взял в аренду у больницы. Бывший хоспис (хотя в те времена этого слова еще не было в лексиконе) был пропитан муками умирающих от рака людей — это чувствовали все. Даже нам, охране, которая где только не спала и что только не охраняла - иной раз становилось беспричинно страшно.
И когда привезли и оставили под нашим присмотром штабеля и ящики всякой модной отделки, мы обнаружили замечательные, красивые небольшие зеркала.
Особенность их была в том, что зеркалами они были только с одной, внешней стороны, а вот с другой - прозрачней оконного стекла.
Охрана тогда, как я говорил, была плоть от плоти советские люди, чудом не спившиеся, не убитые, не выброшенные за обочину жизни - и лозунг "где работаем, то и имеем" никто не позабыл.
Из охраны я пока уходить не хотел - все-таки я любил эти посидушки, когда все разошлись, свет погашен, в гулких коридорах бродят тени людей, окончивших здесь свой земной путь, на столе - больничный компот, какая-нибудь картошка, и царица вечеров, бутылка.
Мой напарник заливался соловьем, травя очередные байки, коих в его репертуаре было несчетное количество, в голове шумела водка, бурлили электрический чайник, жизнь была прекрасна - а главное, на какое-то время забывались картины жизни людей, которые мне совершенно не были нужны. Честно говоря, я бы вернулся в тайгу и попросил духов - не зря же проводник про них упоминал - забрать их подарок обратно. Я хотел остаться обычным никчемным пьющим в меру охранником - не больше. Мне было хорошо в маленькой роли маленького человека, без планов, устремлений и дерзаний.
Но городской телефон взрывался оглушительной трелью, и я слышал Угланкин голос.
- Короче, я договорилась с хозяином, нам разрешили пристроить приемную, и для тебя тоже уголок.
- Хорошо, солнце мое, сделаем мне уголок, буду там спать, свернувшись калачиком…
- Ты что, пьяный? У тебя язык заплетается… тебе нельзя, у тебя картины путанные будут.
- Ты заметила мой заплетающийся язык, но ты не заметила ясность моей мысли!!!
Я клал трубку и важно говорил, что молодая жена — это престижно, но очень, очень хлопотно. Пристройку ей подавай. Может быть, даже из кирпича…
Напарник был после третьей рюмки настроен философски - нужна ей пристройка, да сделай ты ей эту пристройку. После чего осторожно интересовался - а пристройку к чему? Я честно отвечал, что к подвалу, он рекомендовал не строить, а выкапывать, и мы долго ржали над его остроумием.
Круглая физиономия напарника расплывалась, как масляный блин, брюхо в пятнистой форме забавно подпрыгивало.
С утра он ехал к себе, в домашний сумбур молодого папы, живущего с родителями жены, бабушкой и маленьким ребенком.
А я - в подвал возле метро Университет, посмотреть, как идет стройка.
Нам в самом деле разрешили слегка расширить арендуемое Угланкой помещение (я даже думать не хочу о том, как она этого добилась) - и соседи из театра-студии вызвались помочь за символическую плату.
Нам нужна была не просто приемная, а, скажем так, смотровая - через замечательные украденные зеркала я намеревался знакомиться с клиентами и передавать информацию Угланке, которая использовала ее по своему разумению. Все должно было сработать.
В итоге у нас получилось - помещение приемной, куда уселась волоокая хохлушка-актриса из соседнего же театра, за ее спиной - два зеркала, через которые я наблюдал за клиентами, за стеной с зеркалами пряталось еще одно помещение, где, собственно, я и сидел - я вытребовал себе в него маленький диванчик и столик с чайником, и предбанник перед основным помещением, куда были выходы и из приемной, и из моего тайного закутка.
С обстановкой мы не сильно заморочились - черная ткань, вычурные бра, стеклянный шар, те самые зеркала и, конечно же, свечи, которые мы закупали ящиками. Без свечей нет магии, это всем известно.
Я предложил - в знак благодарности месту, где мой талант и возник - оформить приемную в виде шаманского чума или бревенчатого зимовья (нетёсаные горбыли, оленьи рога, черепа, бубны, крылья птиц и какая-нибудь шкура вполне бы подошли), но Угланка считала, что маг должен быть черным и мрачным.
И переубедить ее было невозможно, а мне, по большому счету, плевать.
Угланка оказалась человеком широкой души и планетарного размаха - она незамедлительно потребовала у меня денег на массированную рекламу, желательно на половину полосы газеты, а лучше на всю полосу, проплатить желательно месяц вперед. Нельзя экономить на рекламе!!! Я говорил, что в нашем деле можно, даже необходимо.
Потому что именно в нашем деле - тут я поглядывал на Угланку многозначительно, но она не понимала красноречивых моих взглядов - должна работать не навязчивая реклама, а сарафанное радио. Оно надежней, да оно и тише, как говорится.
Но девушка, одурманенная всеобщим озверелым накоплением капитала, и слышать ничего не хотела - ей нужно было все сейчас и немедленно.
-- А ты справишься, деточка?? - вопрошал я со всем имеющимся сарказмом, на что деточка сурово хмурила брови и заявляла - А то. Без вопросов. Сколько будет нужно, столько и справлюсь.
Молодая прыть одержала верх - и через неделю фото Угланки уже в увеличенном виде красовалось на половине газетной страницы, потеснив прочих аферистов. Позже мне пришла в голову мысль - а не вот это ли большое и красивое фото было причиной такой настойчивости? Может, девочке захотелось всего лишь максимальной на тот момент славы?
И началось. В первый день ей позвонили порядка трехсот человек - большинство из которых хотело снятия венца безденежья и заговор на успехи в делах. Собственно, с такими Угланка могла справиться и без меня прекрасно, практика известная и наработанная, ароматные палочки, круговые пассы лапками вокруг головы и счищение ауры там, где ее много, заплатки там, где е мало - в общем, с этим справиться любой третьесортный маг, не то что колдунья в десятом поколении, потомственная шаманка и ясновидящая.
То есть, грубо говоря, моя помощь не требовалась - но девица была хваткая и не собиралась делиться со мной прибылью за красивые глаза. Ну и хотелось огорошить клиента, так чтобы он пришел еще десять раз и привел всех своих друзей и подруг на экзекуцию.
Поэтому мы ограничили посещение, взвинтили цены - отчего народ вообще обезумел и попер, как рыба на нерест, не видя препятствий - и мариновали клиентов в приемной, под томными взглядами нашей секретарши. Она была рада работать, имея целью подцепить кого-нибудь удачливого, богатого и не очень старого.
А вообще наша деятельность выглядела так - я подходил к нашему тайному зеркалу (одному из) и, изгнав все мысли из головы, всматривался в посетителей. Писал краткую историю каждого - заодно и тайные цели - и пер прямиком к своей целительнице. Дальше следовал такой диалог.
- Так, Угланка, радость моя, запоминай - крашеная пышная дама, приятная во всех отношениях, хочет найти себе мужа. Да, в общем, потенциальные мужья и не против, если бы она не порола чушь. Она постоянно бормочет о важных вещах, в которых ни хрена не смыслит. Пусть станет проще. А чтобы она тебе поверила, вот - Приходько Афанасий Никанорович, вдовец, имеет три ларька на Преображенке, недалек умом, но очень хитер, испугался ее рассуждений о полях Шварцмана.
- Что это за поля такие? Клубнику выращивают?
- Нет, это один из основателей светящихся линий Вселенной, вполне себе безумный ученый. Но дама наша выглядит еще безумней, когда про него говорит. С Афанасием Никоноровичем нужно просто - слушать про тяжелую жизнь коммерса и поддакивать. И все. Он ее с потрохами. Поняла?
- Поняла.
- Следующая - с ней хуже. У нее погиб сын в Чечне, ей нужно поговорить с ее духом. Скажешь, что сыне погиб быстро и без мучений, хотя все было не так, всегда рядом с ней, следит за ее жизнью и против ее связи с Махмудом. Вот просто в бешенство приходит, когда видит их вместе. Махмуду нужна только ее квартира. У них в подвале краснодеревщики мастерскую оборудовали - пусть идет туда, там ее судьба и счастье.
- Откуда ты знаешь? - таращила глаза Угланка.
- А, там мастер давно на нее глаз положил. И хата у него своя, и человек приличный. Ясно?
- Ясно.
- Дальше сидит эстетичный алкаш, музыкант без образования, который пьет только Амаретто, а не Рояль, и на этом основании считает себя избранным, мессией и Богом на Земле. За последний месяц он выпил тридцать шесть… нет, сорок бутылок Амаретто в одну харю. Был бит четыре раза, просил соседа-собачника бегать за опохмелом. Этому скажешь, что видишь над ним черную тень смерти, которая уже занесла свой кинжал для последнего разящего удара…
- Погоди, погоди, я запишу… разящего удара. Красиво.
- Если он хочет жить - пусть кодируется. Скажешь, что великие песни толпятся у порога и ждут только его трезвости. Не выйдет из запоя - не будет песен. Справится - придет к нему слава и деньги. Так, кодировка должна быть медикаментозной, никакого гипноза. Гипноз, скажешь, нарушит творческий потенциал.
- Так, а дальше?
- Дальше старушка, которая хочет узнать, попал ли ее дед в рай…
- Попал?
- Попал, попал. И сколько ей жить осталось тоже хочет узнать. Ответишь так - в твою судьбу хочу вчитаться, но не разборчива строка. Но вижу только цифру двадцать - пока.
- И?
- Век нынешний - век двадцатый, сударыня, хорошо бы это помнить.
- Короче, десять лет бабка протянет, еще замуж успеет сходить напоследок.
- Дальше дура с приворотом, которую трахнули по-пьяни, и она влюбилась в самого выносливого самца. Это у нее третий, третий раз такая история. Скажешь, что она должна искать себе счастье на трезвую голову, а не ложиться под пьяную сволоту. Слово "сволота" говорить не обязательно.
- А может она на трезвую голову робеет?
- Ничего, пусть тренируется. Дальше одни алкаши. Все хотят богатства. Слушай, Углан. У нас там в рекламе кодировка случайно где-нибудь в уголке не прописана? Что-то алкашни много.
- И что мне с ними делать? Нет никакого кодирования в рекламе, нафига мне это? И где их особенности?
- Так, с длинным носом и маленькими глазками сидит в доме престарелых, типа охраняет. Скажешь ему, чтобы перестал пить с девочкой с ДЦП…
- Девочкой?
- Двадцать пять лет, конечно, девочка, не мальчик же… и вообще - собрался становится риэлтором, пусть становится. Только осторожней, этот бизнес у нас очень криминальный сегодня. Без выселения пьяни и закапывания старушек.
Так… юноша пусть возобновляет учебу - лет через двадцать ботаники будут очень нужны, усадьбы оформлять, офисы всякие и так далее. Пить, конечно, бросит. Про черную тень смерти с разящим кинжалом не забыла? Вот и хорошо. Но не увлекайся, а то потом поделятся клиенты впечатлениями, а ты им всем одно и то же говорила.
- Да, но может это фишка у меня такая, шокировать, напугать и добиться желаемого эффекта…
- Повторяться все равно не надо.
Потом наступал черед Угланы Мрачной - она начинала трудиться в поту волшебного лица, а я садился за чашкой крепкого чая и думал, что надо бы заняться ко всему прочему аутотренингом - я не вижу прошлое, не вижу прошлое, не вижу, не вижу… вижу только тайгу, и как тугой воздух гонит меня то к звездам, то к черной шубе на земле.
Не обходилось без конфузов, обычно, к счастью, забавных. Так, старушка, которой Углана на память прочитала стишок, вдруг засмеялась, погрозила пальцем и заявила, что сама его написала в извинение за то, что влетела Толстому головой в пузо. Но раз колдунья рекомендует, то проживет до двадцать первого века, и из него еще захватит десяточку.
Углана, которая не смотрела "Формулу любви", и тем более не читала "Графа Калиостро" сидела с открытым ртом, а старушка откровенно над ней потешалась. Потом сказала, что дед ее и так в раю - куда ж его еще, сквернослова, бабника и поэта? Но поскольку дикая девочка ее рассмешила, претензии предъявлять не будет.
Алкаши, отойдя от шока, вызванного знакомством с их тайной - нашли тайну, тоже мне - жизнью, в один голос утверждали, что не пьют, а выпивают, что у них нет никакой зависимости и бросить они могут в любой момент.
Дородная дама подтвердила свой исключительный ум, заколыхавшись могучими телесами и пророкотав, как майский гром.
- Я что, должна свой интеллект скрывать ради каких-то дураков? Не дождетесь.
То, что девица в черном балахоне слету рассказала про неудавшегося любовника, ее ничуть не смутило. Магический салон, все так и должно быть.
Правда, не всегда все обходилось гладко - один из алкашей, требовавший немедленного изменения своей судьбы в лучшую сторону, трясущийся с похмелья и психованный, вдруг схватил Угланку за плечи и начал бешено ее трясти, вопя прямо в лицо - почему ты, сука, берешь деньги, а не гарантируешь результат? Откуда ты знаешь про мою жизнь? Следишь? Я давно знаю, что за мной следят, а вот и доказательства - ты, сволочь, сколько ты заплатила шпионам?
Угланка, у которой голова болталась так, что вот-вот отлетит, заверещала на ультразвуке, клиенты в приемной навострили уши, секретарша вытаращила глаза и сидела в непонятках - а мне пришлось ворваться в обитель колдовства, оторвать пьянь от колдуньи и прямым ударом в челюсть отправить его в беспамятство.
Потом проволочь его мимо замерших посетителей, мимо выбежавших в холл актеров, мимо газетчиков, вверх по крутой лестнице, а на улице еще несколько раз добавить в поддых - в целях закрепления урока.
К этому времени с алкаша слетел весь боевой задор, он трясся и всхлипывал, из-под прижатых к лицу пальцев сочилась кровь. Я дал ему вдохновляющего пинка под зад и вернулся в наш офис, то есть в веселый подвал жилой пятиэтажки.
Но этот случай показал, что охрана нужна - просто для солидности. Чтобы пришедшие за чудесами люди на расслаблялись, глядя в суровые глаза камуфляжной действительности.
Дело шло, вечерами мы пересчитывали толстые пачки денег, сарафанное радио тоже работало - старушки, пришедшие посмотреть на говорящую собачку, очень пугали нашу прекрасную секретаршу. Она вообще собиралась бросать работу рядом с домом, то есть в соседней комнате, ее пугали пахнущие перегаром мрачные личности, которые хотели спастись от потребления зелья, перезрелые тетки, жаждущие личного счастья, и мистические дамы и огнем фанатика в очах. Она, конечно, весело щебетала, записывала, останавливала и пропускала, но все равно без надежного мужского плеча было тяжко.
К тому времени, как мы собрались переезжать куда-нибудь поближе к центру (все--таки подвал рядом с самодеятельным театром - несолидно помещение для солидной организации) - наша секретарша была на грани срыва, и лишь хорошая зарплата удерживала ее от решения все бросить и вернутся на родные подмостки, прямиком в соседний зал.
Театр, кстати, от такого соседства только выигрывал - каждый из десяти наших посетителей, особенно дамы с детьми, возвращались чтобы посмотреть спектакль.
С напарником мы едва не передрались - не из-за того, что были пьяны, а из-за того, что я отказался пить. Он долго переводил рыжие глаза то на меня, то на бутылку, потом сиплым от волнения голосом спросил.
- Что значит - не будешь пить?
Ну и как я ему объяснил бы, что не могу? Что чужие тайны, свидетелем которых я невольно становлюсь, превращаются под воздействием этанола в совершеннейший безумный бред, что я даже спать не могу, настолько пугающие или омерзительные приходят видения? Только трезвость и железная воля вкупе с полнейшим равнодушием может уберечь меня от безумия? И вот как это объяснить человеку, который алкоголь в буквальном смысле сакрализировал, сделал самоцелью и предметом для поклонения? Для него непьющий человек - сосуд, полный гнилых тайн, которые он прячет от всего мира. Собственно, так оно и было, только прятал я от всего мира чужие тайны.
В общем, я заявил товарищу по бессмысленной растрате жизни, что пить больше не буду, что меня воротит от одного запаха разведенного спирта, что после этого слишком долго привожу себя в рабочее состояние, даже просто возвращаюсь к обычной жизни слишком тяжело.
Прохор смотрел на меня со слезами - я был для него предателем всего самого святого, дорогого, что осталось от пропавшей страны - посиделки в лопухах за ржавыми гаражами, на деревянных ящиках, с суровой снедью на газете и байками. Он не понимал, как можно предать единственное, что перекочевало из советской теплицы на ледяные просторы капитализма - пьянство, как тихий протест против системы?
Он смотрел на меня, как Цезарь на Брута, уже занесшего кинжал, и в этом взгляде скорбь и отчаяние слилось со вселенской смиренной мудростью - всему на свете выходят сроки, и дружбе, нашей ночной охранной дружбе тоже.
- А что делать? - спросил он, поняв, что взгляд на меня не подействует.
- Английский учи - логично ответил я, после чего Прохор молча свернул крышку, молча налил себе стакан, молча всосал его, молча занюхал кусочком черного хлеба - на ужин у него было три картошки, ломтик черняшки и кусок жареной рыбы.
- Может, поговорим? - робко предложил я. В самом деле, длинный вечер в гулком, темном и пустом коридоре, где наш закуток светился живым островом - что может быть хуже.
- Ты не пьешь - припечатал презрением Прохор. - О чем с тобой говорить?
- Ну не могу я, понимаешь, не могу - поспешил я на попятную - завтра мне работать, а как мы с тобой пьем - ведь пойдем за добавкой, я знаю, в твоем брюхе днища нет - так потом ровно три дня в себя приходить приходится. А на мне работа, на мне дело, я начальник. Вот надысь один чокнутый чуть подчиненную не задушил.
- За что? - суровость Прохора таяла то ли после стакана, то ли после моих объяснений.
- Шизофреник, видимо, что-то не понравилось. Да и с похмелья.
- А, с похмелья — это понятно. Я сам с похмелья иной раз убить готов первого встречного. Пока пивком не поправлюсь, домой стараюсь не приходить. Но все равно - надо держать себя в руках. Ты пить-то будешь?
- Нет.
- Ага, работа, понятно. Ну я один. А что за работа? Сколько платят? График какой?
- Каждый день.
- А как ты вот с этим всем совмещаешь?
- Так и совмещаю. Моя ж фирма. То есть - не моя, но я там главный. Без меня все дело встанет.
- А что за дело?
- Так, пустяки, магия.
- А, магия хороший бизнес, не подкопаешься, всегда можно на белую обезьяну свалить. А не боишься? Там вся территория поделена, прибыль огромная, рэкет не наезжал?
- Этим не я занимаюсь - честно ответил я, подумав, что на любого бандита у меня найдется компромат. Главное, чтобы за этот компромат меня на всякий случай сразу не шлепнули.
- А вам туда никто не нужен?
- Прош, вот сейчас я охранника ищу. Чтобы всех чудаков с буквы М, которые к нам за чудесами прутся, строить и хулиганить не давать. Там много ваших… то есть наших, алкашей. Все они чего-то хотят, а чего- сами не знают.
- Вот мне интересно - задумчиво ответил Проша - у нас же, а алкашей, жизнь какая - нашел лишний рубль, сразу бежишь к друзьям и за гаражи. Откуда на вас, аферистов, деньги? Копейки же лишней не заваляется. А у меня, допустим, кровососы на шее сидят, семейка, мать ее. И что делать не понятно. Брат, вот представь - у меня с двенадцатого этажа такой вид, лес Битцевский, то зелень, то снег, то туман, красотища. И вот я сижу - дочка под ногами бегает, бабка у себя в комнате вонючая возится, жене чего-то приспичило, а я паяю приемник, чтобы руки занять, дую спирт втихомолку и думаю - а на хрена оно мне все надо? Короче - нужен тебе охранник? Вот я.
Я посмотрел на Прошу пристрастно. Широкий, как шкаф, кулаки что чайник, брюхо из штанов вываливается, и взгляд недобрый, с прищуром.
-Ну… не знаю. Работа каждый день, места для посидеть нет, стоять придется у входа, чтобы всех этих козлов контролировать, пока без выходных.
- А платить-то сколько будешь? Жена, дочка под ногами крутится…
- Двойной здешний оклад устроит?
- А…
- А вот тебе - я положил на стол дневной заработок - как раз его двойной месячный оклад - вот тебе за месяц, завтра выходи. И - ладно - сбегай за коньяком. Заодно возьми красной икры полкило, хлеба и там еще что захочешь. Так и быть. Обмоем твою новую работу.
Проша посмотрел на меня вприщур взглядом, полным классовой ненависти, но широко улыбнулся и спросил.
- Можешь еще что под коньячок? Грудиночки там, бужениночки? А то куриные окорочка уже из ушей лезут. И чечевица тоже.
- Бери, Проша, что хочешь. Обмывать будем. Купи из своей зарплаты, я тебе верну.
- Обижаешь, начальник!!! Ты меня взял, ты мне заплатил, значит я проставляюсь. Тем более что завтра первый день. Дочка под ногами бегает, жена достала… а я работаю. Великолепно. Нет, ну если ты настаиваешь, можешь отдать половину - дочка под ногами бегает…
Он вернулся через час с двумя пакетами - кроме осетрины и буженины, трех бутылок коньяка, килограмма красной икры он набрал по два кило всяких витаминов, винограда, груш и лимонов, большую часть которых с утра, отпросившись на час, отвез в семью.
Ну а ночью призраки старого здания больницы возле Савеловского вокзала вздрагивали то от оглушительных песен, то от бессмысленных споров, то от громогласных признаний в вечной дружбе и любви.
На следующий день мы дружно, возле Университета, выпили под две бутылки пива, я купил своему новому работнику пачку мятной жвачки - на мой перегар всем было наплевать, а вот ему придется общаться с клиентами - и поехали на работу.
— Это Углана, наша колдунья, ясновидящая, прорицательница и маг. Это Прохор, наш охранник.
(конечно, я представил его и секретарше, но это герой в нашем повествовании настолько незначительный, что даже имени не стоит упоминать, извините)
"Что за рыжая, мерзкая, жирная наглая харя? ему еще за безделье и деньги платить?" - подумала Углана
"Какой из этого скелетированного подростка на хрен маг? И что за имя дурацкое? Что за бред, вообще?? Ладно, месяц потолкаюсь с дураками, а там свалю"
Я только поднял брови и вслух сказал - я очень рад, что наш маленький коллектив докажет свою сплоченность перед трудностями, которые нас неизбежно ожидают. За работу, друзья, очередь не ждет!!!
Конечно, Проша в пятнистой форме, с закатанными рукавами, резиновой дубинкой на поясе производил впечатление на наших клиентов. Каждого входящего он смеривал подозрительным взглядом с ног до головы, движением подбородка указывал на свободный стул или просил подождать своей очереди за дверью. Садиться я ему в самом деле запретил, потому что сидя он занимал места больше, чем стоя, и вообще должен был нависать рыжей горой над людьми и пугать их, изгоняя из голов даже мысли о возможном скандале.
У него - да и у секретарши нашей, безликой неудачливой актрисы самодеятельного театра, зарабатывающей в основном сценами с голой грудью (не все актрисы хотели раздеваться перед камерой, а в те времена ни один фильм без женских голых сисек на экраны просто не выходил. Раздевались все, особенно охотно старые советские актрисы, зрелище было похабное и печальное одновременно - но самые умные все-таки использовали молодых дублерш вроде нашей секретарши)
Так вот у нее все шло гладко, у Проши пока тоже. А вот у нас с Угланой то и дело происходили проблемы, которым не было объяснений.
Мне сильно мешал мысленный шум - сначала мне навязали дар видеть прошлое во всех деталях, про которые я бы предпочел не знать, теперь я стал слышать разговоры без картинок.
Понятно? Не очень. Если раньше я смотрел кино и знал, что кино документальное, причем вижу его только я и участник, сколько бы лет назад это не происходило, то с недавнего времени, как началась работа в подвале, я стал слышать мысли наших клиентов и не только.
При этом мысли уже продуманные, то есть мысли прошлого, в этом плане ничего не изменилось - будущее оставалось, так сказать, под покровом тайны, а настоящее, уже ставшее прошлым, раскрывалось передо мной во всем своем безобразии. Или великолепии, такое тоже бывало.
Я постоянно барахтался в информационном шуме - мне приходилось не только слышать мысли, произнесенные вот только что, но и просматривать прошлое, чтобы попробовать угадать будущее, хотя бы приблизительно, и попытаться исправить жизнь человека. В лучшую сторону, как я думал.
Но народ шел непрекращающимся потоком, полноценное путешествие в прошлое каждого клиента было попросту невозможно, а мысли ближайшего прошлого, которые я слышал как в записи, были у всех примерно одинаковые - что мы такие же авантюристы, как и все прочие маги, колдуны и экстрасенсы, к которым люди успели обратиться и успешно облегчить свои кошельки, что помочь мы не сможем но надо надеяться на чудо.
Некоторые гоняли две -три мысли по кругу, они даже не думали про то, правду мы говорим или врем, и лишь когда Угланка с моей подачи обрушивала на них информацию, про которую знать никто не мог, даже самые близкие, они начинали судорожно искать, кто где установил камеру, где спрятан микрофон и прочие шпионские штучки.
Потом успокаивались, решив, что попали наконец-то к настоящему магу, и уж он-то скажет, как изменить жизнь к лучшему. И денег ему - то есть ей, волшебной девушке - никаких не жалко.
А я после целого дня работы сидел, опустошенный и выжатый, смотрел, как Угланка трясущимися руками пересчитывает купюры, а в голове звучал путанный хор чужих голосов. Кстати, моя колдунья, лицо, так сказать, салона, пока не знала, что к одной моей способности прибавилась новая - а если бы знала, то немедленно перестала бы думать. Потому что мысли у нее были, скажем так, на ахти какие порядочные.
И, вообще-то говоря, меня беспокоила не только способность видеть прошлое и читать мысли, сколько невозможность их хоть как-то контролировать. Я был бы совсем не прочь включать эту способность, когда нужно, а в остальное время оставаться нормальным человеком, который не знает больше того, что знают все. Который слышит не то, что собеседник хочет сказать, а то, что он думает - как говорил герой советской классики, кто же на Плюке правду думает?
Но на Земле люди думали правду и это было ужасно.
Угланка и без всяких задних мыслей стала меня удивлять. Она очень своеобразно относилась к информации, которую я ей предоставлял. Например, приходил молодой человек, жаждущий вернуть свою возлюбленную. Короткий экскурс в прошлое и читка мыслей в настоящем давали четкую картину - девушка холодный, расчетливый потребитель, со своими целями, которых прекрасный молодой человек ей предоставить не сможет. Он может сделать одно из двух - либо пообещать ей в течении трех лет пятикомнатную квартиру в центре, где-нибудь на Патриках или Маяковке, заодно объяснив, как он ее получит и уверив ее в том, что этот план (да хрен его знает, какой там план) сработает.
Либо забить на девицу, забыть про нее. Читать стихи, самолично написанные - самый глупый выход из всех возможных. Ей не нужны стихи, ей нужна квартира.
Но Угланка закатывала глаза, тряслась, словно в падучей, и начинала гудеть утробным голосом про тайну слова, против которой ни одна барышня не устоит. Окрыленный юноша бежал гнать строку долгими километрами - а у колдуньи, которая отправила его на проигрыш, в глазах загорался мстительный огонек.
Вот так, потихоньку, не спеша, методично девица уничтожала все, что должно было бы принести нам гарантированное процветание в будущем. А остальное, честно говоря, нас не сильно интересовало - те, кого выкинули из душной теплицы на ледяные ветра трижды проклятой свободы, хорошо знают, что главное - жить, остальное приложится.
Вообще-то мне повезло с напарниками, но, когда я это понял, что-либо меня было уже поздно. Я к ним, понимаете ли, привык, что ли, или даже привязался. Но даже мысли о том, чтобы поменять соратников, не возникало.
Разве что с Прохором я погорячился - я его видел каждый день в приемной, и еще сутки - на второй работе, которую держал на черный день.
Проша меня прекрасно понимал - держа сигарету как-то хитро, у основания пальцев, соря пеплом на подпрыгивающее от смеха брюхо, рассматривая меня с прищуром, он говорил.
- Да вообще-то ты гений, бесспорно. Тебе дан дар, и твоя задача развить его до сверхгениальности. ( "Вот везет же додику, ведь ничего из себя не представляет, дерьмо дерьмом, только наглость, самомнение и самовлюбленность. И я, светоч интеллекта против него, должен под него подстраиваться? Должен его учить? Тогда уж лучше в учителя пойду") - только вот ленив ты, и раздолбай (надо помягче, а то уволит додик, где я сейчас за такие деньги такую халяву найду?).
Проша рассматривал меня как под лупой и улыбался самой своей обаятельной улыбкой.
- Но лень это такая шутка, которая есть у всех - кому надо лишние калории тратить впустую? - поэтому ее легко контролировать, а в раздолбайстве ты не виноват. Родители виноваты. Не смогли тебя как надо воспитать (Тоже мне, козлик безрогий. Придумывай дураку оправдания. Меня тоже отец только пить научил, остальное я все сам)
Дело было, как обычно, вечером, сотрудники абортария расползлись по семьям, даже классические звонки - добрый вечер, у меня задержка - девушка, все ушли, я охранник - нет, ну вы же должны знать!! - прекратились.
Перед нами стояла початая бутылка водки из ближайшего ларька, разлитая, как я подозревал, в ближайшем подвале - у Проши все деньги отобрала жена на дочку, бегающую под ногами, и теперь он опять перебивался самым дешевым пойлом - а поскольку сегодня была его очередь угощать, то я не спорил, а собрался честно глотать пахнущую ацетоном отраву.
Но мы не пили - свет вечереющих окон на истертом полу, застывшие будто в ожидании чего-то казенные стены настроили на какой-то поэтический лад. Прямодушный Проша тут же резюмировал.
- Не пойму, что происходит, но пить совершенно не хочется. Давай так что ли посидим, музыку послушаем?
Достал радиоприемник со встроенными часами - прочем часы были механические, приемник на батарейке, как положено, но механический будильник в нужное время включал радио - и собрался слушать музыку, как вдруг глаза у него остекленели, голос стал грубый и понес какую-чушь.
- Не будем мы эту сраную попсу слушать, надоела. Так вот значит ты какой. Неофит. Как тебе в новой роли?
- Проша! - театрально воскликнул я - Хорош придуриваться, Проша!!!
-Значится так, запомни, салага - отвечал мне Проша, и глаза у него были как у снулой рыбы - от Проши на ближайшее время осталась только оболочка.
- А где…
- Здесь. Только дремлет. Потом придет в себя и ничего помнить не будет. Значит, вот ты какой… нам сообщили, что новый маг появился, но надо самому убедиться. Кто твой тудин?
- Кто мой кто? - пискнул я.
- Тудин. Смотрящий. Отвечающий за тебя. Ведь ты без присмотра таких дел наворотишь. Ты зачем медведя на Бурее пугал?
Челюсть моя упала со стуком, а Проша - или кто там в него вселился - продолжал.
- Тебе зачем дар дали? Чтобы людей на нужный путь толкать. А ты медведя гонял. Что за детский сад. Так, у тебя, кроме обычных полетов, путешествие в прошлое. В свое или любое?
- В любое… выдавил я из себя.
- В любое. Хорошо. Блин, да выпей ты уже этой дряни, а то так и будешь блеять, ничего толком не скажешь и не поймешь. Пей, зараза, пока не удавили.
Я выпил и заел Прошиной классической картошкой с рыбой и ломтем черного хлеба - видно, все деньги ушли на дочку, бегающую под ногами. Ацетон ударил в голову, но стало легче.
- Да, ты прав, это в соседнем подвале. Мало того что там весь дом пьяный, так еще разбавлять технический спирт выходит дешевле, чем закупать оптом. Менты крышуют, но ладно, кому надо тот уже знает. Недолго им людей травить осталось. Так, не отвлекаемся. Значит, дар у тебя один - прогулки в любое прошедшее время. Да?
- Нет, два - прошептал я - видно, ацетон опалил связки. - Я еще мысли читать стал.
- Идиоты!!! - Вдруг рявкнул Проша и врезал кулаком по столу так, что подпрыгнувший приемник вдруг запел про узелки. Завяжутся, развяжутся. - Идиоты!! Разве можно неофиту сразу два дара кидать!!! Давайте еще левитацию всучим, да ясновиденье, да энергетические заплатки научим ставить!!! Бараны, придурки!!! Расстреливать дебилов!!! Погоди.
Он стал накручивать диск, бормоча одновременно.
- Или на бестелесную работу его пошлем, контролировать поступки, или в дальние командировки отправим, или в ближние, на Проксиму Центавра… идиоты. Кто идиоты? Вы идиоты. Кто у тебя там распределением занимается? Что с голосом? Я в теле. Не знаю, кабан какой-то рыжий. Напарник неофита. Так почему ему дали сразу два дара? Решили же что он путешественник. А ему еще и мыслечтение - вы понимаете, что парень рехнутся может? Так банально может сойти с ума? А подходящих белковых пойди еще найди. Мы его сколько искали? Вот, и десять лет наблюдений. В тайгу еще надо было загнать… да, кстати, с тудином разберись. Он за своим подопечным совсем не следит, этот уже крышей поехал. Нет, ты разберись, а я объясню, где там собака порылась… да, да, никогда такого не было, и вот опять. Да, тоже гений. Вы кого в него направили? Это зря. Вот зря. Зря и все тут. Ладно, все объясню. Не знаю. Тудина нет, два дара вместо одного - вы по расстрелам соскучились? Так устрою. Все, пока. Не знаю. Меня эти похотливые животные достали, надо ребенка, что ли, использовать.
- В смысле? - вытаращил я глаза.
- Все, пока, тут неофит брыкается - сообщил Проша в трубку и повесил ее - что значит в смысле?
- Как ты собираешься ребенка использовать?
- Как обычно, как куклу, или как контейнер, или как проводник. -
Тут он поднял пухлые, поросшие рыжей шерстью руки, посмотрел на брюхо в пепле, как в перхоти, попытался поднять его, чтобы увидеть то, что ниже, и сморщился.
- Какая гадость эти ваши тела. Что была за придумка? Тяжелые, потеют, воняют, переводят прекрасную пищу на мерзкую субстанцию, плюс похоть… господи, эта рыжая свинья всех хочет. Ты тоже берегись.
Поскольку у меня глаза полезли на лоб, то Проша быстро поправился.
- Шутка. Налей мне тоже, потому что когда покину это вместилище порока, оно не поймет такого расклада - ты под хмельком, а оно трезвое.
После чего выпил полный стакан, занюхал хлебом.
- Итак. Давай сразу к делу, пока не опьянело тело - ты, само собой, избранный. Ни хрена хорошего в этом нет, ничего слишком плохого тоже. По прошлому ты можешь гулять, как по парку, видеть все как было, в любом времени и любой стране. Не рекомендую слишком далеко в историю Руси, например, лезть.
- Почему?
- Потому что ты испытаешь настоящий шок, захочешь всем рассказать, как оно было на самом деле и…
- И что?
- В лучшем случае на тебя набросится все научное и ненаучное сообщество, в худшем - упекут в психушку, в совсем плохом -просто убьют. Так что знаниями ты сможешь обладать, но применить их не сможешь. Ремесла изучить там, к примеру - да на здоровье, смотри и учись. А вот заставить писца поменять хоть слово в Повести Временных лет - невозможно. Ты только наблюдатель, а не участник.
- А зачем он нужен, такой наблюдатель?
- Сие нам не ведомо, отрок. Ты вот пытаешь заставить алкашей бросить пить, а мы зачем-то отправляем лазутчиков в прошлое. Каким-то образом оно влияет на настоящее, но не так, как ты думаешь.
Я пожал плечами и развел растопыренные ладони - вообще-то я никак не думал. Я совершенно не думал. Я рассматривал своего приятеля, который нес форменную околесицу, и не знал, что мне делать. К своим визитам в чужие жизни, так же к хору постоянно звучащих чужих голосов я как-то привык, но к Проше, говорящему странные вещи, привыкнуть еще не успел. И, похоже, это правда был не он. Про полеты над тайгой не знал ни один человек в мире. Не человек же, судя по всему, знал.
- Так, погоди… что-то я како-то странно себя чувствую. В голове туман, раскоординация… что такое?
- Водка. Ты выпил.
- А, точно. Больше не буду. Зарекался в тела алкашей входить - но поделать, не к Угланке же. Здесь более все прибрано, у нее сплошное сумасшествие, пока сознание очистишь для визита - сам с ума сойдешь. Так, значит, повторяю - тебе сильно не повезло. У тебя раздолбай-тудин, тебе всучили два дара вместо одного, и что с этим теперь делать - совершенно никому не понятно.
- Да ты-то кто? Кто сидит в моем друге и пьет в него водку?
- А, так это. Бес, который вселился, а также дух, который сошел. Все вместе, зависит от склонностей индивида. Правда, меня можно назвать и голосами в голове, но это неудобно - человек мои советы принимает за свои. Обычно входишь в кого-нибудь рядом, выдаешь объекту некоторые его тайны, и взаимопонимание достигнуто.
- А объект не пытается тебе морду набить?
- Иногда да, когда тайны не самые приятные. Ну, тебе-то известно, какие стада скелетов сидят в шкафах, уж тебе-то не надо рассказывать. А если пытаются бить морду - из тела-то я уйду, а морда окажется битой у совершенно невиновного человека. Не стоит.
-Так - я изо всех сил тер виски руками - так, а это… а почему мне два дара вместо одного?
- У нас все как у белковых - путаница, бюрократия, разгильдяйство, даже воровство.
- Тебя нет. Ты даже для разговора в чужое тело вселяешься. Что вы можете украсть?
- Энергию. А потом - что значит меня нет? Я есть. Просто чтобы наладить с тобой крепкий контакт, нужно использовать то, к чему ты привык. Белковые тела. В принципе, я могу вселиться и в собаку, но как она тебе будет ответы лаять? Никак. Не получиться у вас общения.
- Какую энергию…
- О, это сложный вопрос. Спроси меня еще - как.
- Как? - естественно, тут же спросил я.
- Никак. Ты не поймешь.
- Я не пойму? Я что, идиот?
- Нет, это просто лежит вне твоего понимания.
- Так, хорошо, ладно, допустим. Мне всучили два дара вместо одного. Вернуть обратно вам одни можно?
- Нет, дорогой, умерла так умерла. Какой там тебе дар обратно? Все, все бланки заполнены, все печати стоят, во все ведомости внесены, подписи доверенных лиц…
- Ты что несешь?
— Это чтобы ты понял.
- Охренеть, как я понял. Ничего не понял. Что мне нужно делать?
Проша закурил, выпятил брюхо, закинул руки за спинку стула и довольно сказал.
- Если так рассуждать, в мясном мешке много преимуществ. Но в итоге он все равно рвется, болеет, болит. Не выгодно иметь мясной мешок. У нас все гораздо лучше придумано. Так чего ты хочешь от меня?
- Я хочу узнать, что мне делать.
- А ничего. Занимайся тем же, чем занимаешься. Вот только пить бросай, это добро слишком много энергии отбирает. Ты ее тратишь на путешествия, на чтение мыслей…
- Я не трачу, я вообще не хочу никакие мысли читать!!!
- Нравится, не нравится, терпи, моя красавица… тебя наградили - да, без твоего желания, но у вас тут все так - то хватают и награждают, то, наградив, наказывают. Живи, зарабатывай, не пей, если что нужно будет - я приду. Я теперь вместо твоего тудина. Он никак с Буреи не выберется, на справляется с городской нагрузкой.
Проша пошевелил когтистыми пальцами и сказал.
- А кто справляется? А никто и не справляется.
- Я тебя могу вызвать?
- Зачем меня вызывать? Я всегда рядом.
- Прямо рядом?
- Обычно да, если только не улетаю по делам, зарядиться на солнышко, отдохнуть в тихий уголок галактики…
- Отдохнуть? Зарядиться? На солнышко? Я могу улететь?
- Киса, что за вопросы? Конечно, ты можешь улететь куда угодно и когда угодно. Ты что, мало над тайгой километров нарезал? Все видели, что ты там творил.
- Как это все?
- Да ладно, не заморачивайся. Все, кому надо.
- Блин - я налил себе и выпил. Проша тоже налил и выпил. - Пришел, вселился, объяснил. Так что совсем ничего не понятно стало.
- Хорошо - расплылся в улыбке похожий на солнышко пьяный Проша - спрашивай, все тебе объясню.
- Я летал в теле и как-то еще?
- Ну какие-же вы, мясные мешки, идиоты. Зачем вам летать в теле? Это холодно, тяжело, задыхаешься, потому что ветер рот забивает, ничего не понимаешь, потому что инструментарием не снабжен, тормозить тяжело, разгоняться еще тяжелее. Поверь мне, полет в теле это чисто мучение. А главное, что от Земли ты никогда не оторвешься, она не отпустит. Так и будешь в атмосфере кувыркаться, как выпавший с борта неуклюжий бочонок… а при посадке либо ноги сломаешь, либо жопу отшибешь. Забудь про полеты в теле. Летай во сне.
- А наяву нельзя?
- Милый мой, почему ты такой дурашка? Когда ты тело оставляешь, оно что делает? Спииииит. Не во сне ты летать не можешь. Наяву это и есть во сне. А во сне - наяву. Все же просто, да?
- Офигеть как просто. Слушай, а можно все-таки разочек в теле попробовать?
- М? что такое?
- Милый мой, дай я тебя обниму. Ты рассказываешь про полеты в теле так, как будто они в самом деле реальны.
- М? Ты сидишь беседуешь с существом, которого никто никогда не видел и не увидит, потому что тел у нас нет, и мы вашими пользуемся, это реально? Реально. А в теле летать что, нереально? Тоже реально. Самолеты летают. Мухи…
- Я не могу летать в теле, я хочу летать в теле. Ты можешь это устроить?
- Какой же ты придурок. Я вот - вот я - могу вселиться в любое тело, но начальству позвонил по обычному телефону. Ты тоже можешь летать в теле, но зачем тебе это? Ну что за бред.
- Да хоть объясни, как!!
- Да просто, достал уже, как маленький, в самом деле… как магниты отталкиваются, знаешь?
- Знаю.
- Земля обладает магнитным полем, знаешь?
- Нет.
- Обладает. И ты обладаешь. Если поменяешь плюс на минус, чтобы тебе Земля отталкивала, как один магнит другой, то ты полетишь. Все просто, дурашка.
- А как мне его поменять??
— Вот это уже другой вопрос. Неофиты вы неофиты… вечно кусаете больше, чем можете прожевать. Ты бы хоть со своим даром разобрался, а потом уже…
- А мне летать охота!!!
- Что?
- Говорю, объясни, как мне летать!!!
Я не сразу понял, что мой невидимый собеседник покинул тело напарника и теперь тот с удивлением рассматривает меня. Да, пожалуй, я бы тоже удивился подобному заявлению.
- Что?
- Эх, жизнь моя жестянка!!! Да ну ее в болото!!!
- А, ну давай споем… Живу я как поганка… а мне летаааааааать!!!
Не стал спорить Проша - что за пьянка без песни?
Правда, в тот вечер он был необычно тих, о чем-то думал сосредоточенно, хмурясь и сопя, даже не стал предлагать как обычно - ну, мы пить-то будем? - через каждые пять минут.
И спросил, когда мы уже собирались ложиться спать по стульям - у меня четыре, у него четыре, накрываешься бушлатом и вполне себе комфортно.
- Слушай, а как же все-таки нам с этими белковыми телами подсуропили. Не было бы их - может, мы бы летали греться на Солнце, а отдыхать куда-нибудь подальше, а?
— Это вряд ли. Со скоростью света слишком медленно, а скорость света, как говорил Эйнштейн, самое быстрое, что есть в мире. Правда, он не додумался, что этот вывод применим к материи, которую мы хоть как-то можем рассчитать, а то, что материи не имеет может лететь со скоростью гораздо большей и увлекать за собой все те же частицы, те же фотоны…
- Херню ты какую-то порешь спьяну - уютно проворчал Проша, зарываясь носом в воротник бушлата. Через секунду он уже тоненько храпел. А я ждал, что вдруг он вскочит и продолжит беседу, я бы уже не растерялся и засыпал бы его вопросами.
Глава 3.
По идее, после беседы с невидимкой мне должно было стать легче - но получилось с точностью до наоборот. Я стал ждать перевоплощения от кого угодно - особенно пугающие были мысли о том, что мой друг - невидимка может вселиться в какого-нибудь уголовника или наркомана. Я бы вполне не прочь побеседовать с какой-нибудь няшкой из спортзала, или мудрым старичком, или даже с клерков, офисной перхотью в узких брючках и кургузом пиджачке.
Но приятнее всего, конечно, было бы беседовать с моим напарником, Прошей. Как ни крути, но в периоды между вспышками гнева - когда не выспался, как я уже говорил, или просто не пил больше двух дней - он был изумительным рассказчиком и неплохим собеседником. Неплохим - это значит то мог выслушать, изобразить заинтересованность и умело продолжить разговор, постепенно, ненавязчиво превращая его в монолог.
Собственно, я собирался качать права - не зря же невидимка проговорился, что больше одного дара никому не положено. Я прекрасно проводил время, путешествуя в милые сердцу времена, когда был совсем юн и наивен, когда обо мне заботились, а я прекрасно проводил время в иллюзиях, не догадываясь о том, насколько они хрупки и как глубоко могу ранить осколки.
Но мне нравилось свежесть в ощущении мира - она играл всеми красками, был новым, мистическим, таящим приятные сюрпризы, будущее в радужной дымке казалось совершенно безоблачным.
Остро пахнущие бомжи, в которых вдруг превратились вчерашние инженеры, врачи и учителя, жалости у меня не вызывали - я имел крепкий, как мне казалось, тыл, несокрушимую энергию и полное отсутствие эмпатии и понимания, насколько призрачно и ненадежно любое благополучие.
Семьи были крепкими, дружба - надежной, девушки - чистыми. Не предавали друзья и партнеры не кидали, национальные окраины некогда могучей страны не вырезали русских, забирая их жилье и вещи.
И тут - мало того, что я стал видеть то, чего предпочел бы не видеть, но и слышать то, чего слышать не хотелось бы. Ну пускай - думал я, надеясь, что мой невидимка, обладающий такой необъяснимой и изумительной силой, все равно меня услышит - пусть хоть что-то в этом мире для меня загадкой останется. Ну не хочу я знать, что прелестная медсестричка с пышной ржаной челкой и курносым носиком думает лишь о том, как бы охомутать хозяина абортария? И для других мыслей в ее голове не находится места, разве что варианты быстрого обогащения - например, отдаться какому-нибудь братку, еще не слишком деградировавшему и озверевшему от постоянного риска, вседозволенности и наркотиков, прибрать к рукам сначала его денежки, а потом и его самого, вывести его из порочного круга грабежей, поджаренных утюгом спин, измученных проституток и расстрелянных друзей.
Пожалуй, если бы не эти особенности - она бы давно легла под кого-нибудь из наиболее приличных бандитов, не сильно смущаясь его занятием, на запах крови, смерти и прижизненного распада ее все-таки отпугивал.
Гораздо надежней было прибрать к рукам хозяина абортария - он пожилой, спокойный, надежный, богатый, не сильно озабоченный (а с сексом у пушистой челки были проблемы), и проживет недолго (вот дурочка) оставив ей все свои накопления.
На нас, нищебродов-охранников она смотрела как на неудачников - почему, собственно, как? Мы и были самыми настоящими неудачниками - и могла разве что глотнуть чайку и посплетничать после рабочего дня минут двадцать.
И вот, скажите на милость, зачем мне эти знания?
Мало того, что у меня голова трещит от бесконечных кинолент чужих жизней, которые я, на минуточку, и не собирался просматривать - летать над тайгой и вариться в самой гуще чужих страстей — это две большие разницы, вы не находите? - так еще и хор чужих голосов не дает разобраться, где мои мысли, а где, к примеру, вот этого бритоголового качка со свастикой на бицепсе. Потому что думает он, как ни странно, о различии русской и европейской поэтической традиции. После чего мирно раздумывает о подробностях налета на рынок, громить хачиков, о ментах с бездонными карманами и сговорчивостью шлюхи, о шлюхах, которые так же сговорчивы, как менты, а работают, кстати, порой вместе.
Самое приятное, что мне редко удавалось распознать, кому на самом деле принадлежат услышанные мной мысли. Точнее, я не пытался разобраться. Мне бы в общем хоре голосов свои не потерять.
Проще всего было в московских парках - зеленая стена глушила городской фоновый шум, не только машин, но и людей, но среди ментальной тишины вдруг раздавалась девичья трескотня - "Он такой хорошенький, на Ди Каприо похож, интересно, он сразу ко мне целоваться полезет? А если на первом свидании поцеловать, так сразу и в….т? А если не дать в…ть на первом свидании, то вдруг он убежит? Он такой хорошенький, на Ди Каприо похож… может, не давать в…ть сразу, а намекнуть, что на третьем свидании, потому что я девушка приличная? Или приличная — это на втором? А может приличная это на первом?"
После чего из-за поворота тропинки появлялась фанатка Ди Каприо - обычно с нещадно подведенными тушью глазами, волосами попугайных расцветок, старательно натянутыми на солидный круп тесными джинсами и облезлым лаком на коротких коготках коротких пальчиков.
Меня - я же не похож на Ди Каприо - она не замечала, я иногда хулиганил. Наклонялся и говорил в прямо в сальный пробор - приличная дает после букетно-конфетного периода, а период этот длится не меньше двух лет. И материться нехорошо даже в мыслях. После чего тугие щечки соблазнительницы отвисали вслед за челюстью от изумления, она издавала сдавленный писк и долго смотрела мне вслед.
Кстати, в мыслях нещадно матерились все девы, особенно нежные феи с кукольными личиками и нежными шейками. Видимо, нелегко им давался образ тургеневских барышень, ой как нелегко.
Мне опять стали посещать мысли сходить к какому-нибудь мудрому доктору. Например, к тому, чей визит я так ярков представлял себе.
- Молодой человек, это опять вы? Вы продолжаете видеть прошлое?
- Да, продолжаю, но при этом я еще и читаю мысли окружающих их людей… вот вы только что подумали - "Допился до галлюциноза, придурок, а ведь молодой еще"
- Я так не думал! - хорохорился доктор, краснея, как школьник, застуканный за подглядыванием в женском туалете.
- "Да что за бред, откуда этот щенок может знать мои мысли? И что мне с ним делать?? О, это же находка для судебной психиатрии. Да и не только судебной."
- Знаете что - скажет доктор с оскорбленным видом - немедленно позвольте вам выйти вон, и больше не появляться в этом храме науки!!! А кстати, вы не можете подсказать, что думает начальник отделения, доблолоб я алкоголик, о моем повышении? А на пенсию он вообще собирается? Куда вы, молодой человек?? "Стоять, сука, пока я тебе задницу не британский флаг не порвал!"
Да, вот так-с, милостивые государи. Сказать про голоса в голове - накачают психотропными. Доказать чтение мыслей - запрягут, как Сивку, и быстро укатают на крутых горках.
В общем, я таскался по московским лесам - да, тогда парки были не сильно отличны от леса, потом Собакин, у которого счета лопались от непрерывно притекающих миллионов, заложил прекрасной плиткой, которую можно было менять каждый год, половину Москвы и добрался до парков. Через них проложили дорожки и вырубили весь подлесок.
Конечно, он бы отказался от асфальта вообще - были же до революции знаменитая брусчатки, почему нет? Из-под колес будет вылетать на большой скорости? Не будет, мы придумаем новую плитку, заглубленную в землю на полметра.
Но до этого времени еще далеко. Пока милые братки носятся на вишневых девятках, нося в пластиковых пакетах пачки долларов, запивая кокаин коньяком и поэтому не очень понимая, что вообще происходит, вечно находясь на грани нервного срыва - потому что каждую секунду их могут расстрелять, или пустить муху в машину, или швырнуть лимонку под ноги.
Коренастый ублюдок в кепке, деревенщина со вкусом деревенщины, с рожей как блин, пчеловод, потом отдавший свое кормное место оленеводу, широкими жестами раздает артистам особняки вечное пользование.
Одновременно втыкая башни для приезжих везде, где есть свободный дворик.
Он в силе - получает дань с ларечников, строящих свои скворечники в каждом углу города, облепившие все входы и выходы, метро и переходы, прибежище полчищ крыс и мусора, получает дань с диаспор, получает и с проклятого Черкизовского рынка, где по определению не может быть ни одного русского лица - лишь горцы режут степняков, а степняки горцев.
Вспоминать прошлое - тем более что я могу ходить туда как на экскурсии - дело опасное. Затягивает.
Тем более что именно поэтому путешествие никогда не является полным погружением, а всего лишь наблюдением и, скажем так, свидетельствованием. Если бы путешественники могли повторить все ощущение молодости, этот задор, эту радость, бьющую через край энергию и все дела, которые удаются по щелчку пальцев - никто бы не вернулся в мир немощей и старческих болезней.
Я несколько недель взывал в пустоту, одновременно пропуская через себя десятки чужих историй - порою совершенно чудовищных, слушая путаницу в чужих головах. Страх, страх и еще раз страх поселился в мозгах моих сограждан. Они боялись завтрашнего дня, боялись дня сегодняшнего - поскольку вполне можно было поймать шальную пулю где-нибудь на выходе из школьного двора - они боялись небесного возмездия за свои грехи, но при этом совершенно не собирались следовать хотя бы паре заповедей из десяти.
Раз в четыре дня я сидел стеклянном закутке абортария, слушал болтовню пьяного Проши, и таращился на него, гадая, он это или в него вселился невидимый проводник.
Он был он, без всякой мистики - жирный рыжий болтливый любитель выпивки, баб и комфорта. Конечно, он замечал мои странные взгляды и как-то раз, совершенно неожиданно прижав меня выпрямленной лапой к стене, другую занес для удара и сипло сказал.
- Ты что на меня пялишься, как на голый зад? Я тебе не голый зад. Я тебе не педик. А ты не педик?
Обвинения было столь нелепым, а его грозный вид таким комичным, что я затрясся от смеха и буквально обвис на его руке.
- Я не педик… - задыхаясь от смеха, промямлил я - ну какой я тебе педик…
- А чего смеешься?
- Потому что ты смешной, потому и смеюсь… сидел-сидел, вдруг как подпрыгнешь, как заорешь - а не педик ли ты?
Рыжая морда Проши расплылась, рука обмякла, живот запрыгал фирменным танцем - вверх-вниз.
- А и правда, чего это я. Мы пить-то будем? И почему ты на меня так призывно смотришь, я не понимаю.
- Да не призывно, Прош - отмахнулся я, принимая стакан, нюхая его и морщась - задумчиво. Ты же видел, какая у нас очередь? И каждого надо считать, донести до дурёхи Угланки, что ему говорить, так чтобы не навредить. Голова пухнет. Тут еще…
- Что тут еще?
- Да ладно, ничего, это я о своем, о девичьем. А у меня еще манера такая - когда сосредоточенно о чем-то думаю, взгляд застывает, и -кажется, что я в гляделки играю.
- Эх - вздохнул Проша, выпив и занюхав малюсенькой рыбной котлеткой - знать бы, что нас завтра ждет.
- Деньги нас ждут, чего ты переживаешь. Большие, с каждым днем все больше и больше. Сарафанное радио работает, плюс объявления, плюс…
- Сарафанное радио - логично продолжил Проша. - Только вот я все равно не пойму - бабла у нас сейчас, хоть задницей ешь. Зачем нам эта несчастная охрана? Мы же здесь мусор, мы же третий сорт, на нас все смотрят, как на неудачников. А какие мы с тобой неудачники? Никакие мы не неудачники, мы самые настоящие победители. Мы скоро, может быть, всех магов под себя подомнем, все будут нам дань платить, а мы только денежки считать.
Честно говоря, я и сам не знал, зачем мне эта несчастная охрана. И более того - я надеялся, что мне дадут другого напарника, видеть Прошу, этот нечищеный самовар каждый день с утра до ночи то еще испытание. С другой стороны, он привычный, безобидный, болтливый, где-то даже заботливый - а кто попадет вместо него, пойди угадай. Даром предвидения меня небо не наградило, к счастью.
Но вот пить с ним было тяжело, я боялся сойти с ума - потому что чужие мысли перемешивались вместе с моими и тяжело было отличить, где чье. Кроме того, я опасался, что часть голосов принадлежит умершим в этом здании, и по каким-то причинам задержавшихся на Земле. Я мог только догадываться, но даже догадки были страшны.
Поэтому я каждый вечер - благо лето позволяло - брал собаку и бежал в лес, который ограждал меня от лишнего мысленного шума, надежный, как стена.
Но в лесу - невесомыми шариками бились о кожу комары, пронзая ее тонкой раздражающей болью. Один комар ничего, даже десять не страшно, но их были тысячи. И в один прекрасный момент, отбиваясь от ноющих полчищ, я перешел на неторопливую трусцу. Комариный рой, который клубился вокруг меня, словно дымка, отстал. И прибавил темп, но скоро закололо в боку - хотя собака очень радовалась некоторому разнообразию. Ей, как выяснилось, очень не хватало движения.
Когда мы вернулись - довольная и уставшая Мальта и я, с окаменевшими икрами и приятной сонливостью, выяснилось, что путаный хор в голове стал и тише, и стройнее.
Так я занялся бегом. Проша, гора жизнерадостного сала, к моему новому увлечению - кто ж знал, что бегать я буду больше четверти века с небольшими перерывами - отнесся с ехидцей.
- От инфаркт убегаешь? - спросил он меня и добавил классическое - мы пить -то будем?
- Конечно нет. Где ты видел пьющего спортсмена?
- Что-то занимаешься полной херней. Какой бег?? Зачем тебе бег? Ты молодой, здоровый, что тебе неймется? Почему нельзя просто посидеть, выпить, поговорить по душам? Зачем тебе больные ноги, зачем тебе колотье в боку? Ты сам-то понимаешь, зачем? Нет, ты не понимаешь. Это все тупая мода, а мода существует для стада.
- А алкоголь существует для кого? - робко спросил я. Робко, потому что первой дозы Прошу лучше было не злить.
- А он, наша радость, создан высшими силами для полета духа, для освобождения разума от тисков общественных правил, чтобы придать нашей жизни вкус и цвет. Неужели сам не понимаешь?
- Понимаю - покорно признал я.
- Ты что, не осознаешь, что мы протягиваем нить к нашим отцам и дедам, которые выпивали наркомовские сто грамм после страшных кровопролитных боев, чтобы снять нечеловеческое напряжение?
- А у нас в абортарии тоже нечеловеческое напряжение?
- Я не знаю как ты, а вот я - Проша провел по воздуху когтистой лапой - чувствую - здесь летают души убиенных младенцев, и это меня гнетет. После рюмки - или десяти рюмок, например - написаны сотни великих произведений мирового искусства, а сколько книг, а сколько книг. Ни один писатель не садился за стол без стакана. Хоть Хемингуя возьми.
- Хорошо - мне уже хотелось влить ему в горло дешевое пойло, взятое в соседнем ларьке, и прервать этот поток бреда - хорошо, но ты же не писатель.
- Почему это я не писатель? - удивился Проша, который и трезвый был порою весьма странным - я писатель.
- А что ты написал?
- Ничего я пока не написал, я пока собираю материал. Как соберу, так и напишу шедевр на века.
- А ты уверен, что получиться?
- Милый мой мальчик, запомни - любой гений состоит на десять процентов из таланта, а на девяносто - из труда. Таланта у меня процентов тридцать, не меньше, а то и пятьдесят. Ты же знаешь, как я рассказываю? Вот. А рассказ — это тоже писательство. Бери и записывай, вот и все.
- В самом деле? Так просто? - изумился я, считая писательство одним из самых сложных занятий в мире. Но Проша не сомневался ни на йоту.
- А что там такого мудреного? Сиди да пиши, стакана засосал - и вперед. Вот увидишь, я стану писателем.
- Не станешь!
-Стану!!
- Нет!
- Да!!
- Забьемся?
- Забьемся!
Мы ударили по рукам, и через несколько лет Проша в самом деле стал писателем. К тому времени расцвели махровым цветом сайты со свободной публикацией, и вылупились миллионы писателей. Косноязычных, тупых, с серыми текстами, которые не цепляют ничем, даже ошибками - агрессивная серость захватила мир, и Проша был одним из активных участников. Более того, он накропал несколько изумительно нудных детективов, написанных суконным языком, напечатал их в одном агонизирующем советском журнале, то ли "Сельская молодежь", то ли "Комбайнер" - издания царапались, вылезая из затягивающей их бездны небытия, и публиковали всех, кто пишет без ошибок. Так Проша стал писателем с публикацией в настоящем ежемесячнике и даже получил гонорар, которого хватило - надо было только чуть-чуть добавить -на бутылку водки. Которую мы и выпили торжественно. Проша смотрел на меня свысока, цедил через губу и хотел подать два пальца, как матерый литератор, но я весело пообещал их случайно сломать.
Проша дернулся и вообще решил мне больше не подавать руки. Но мы еще какое-то время общались, пока я не объяснил, что факт публикации в журнальчике на грани закрытия тоже не делает человека писателем, так же как размещения на сайтах и в соцсетях.
Он же своего поражения в споре так и не признал, наваяв еще несколько никому не нужных книг, в каждой из которых, кстати, обязательно фигурировал маг-аферист, подлец, лгун и подонок.
Но это в будущем - пока же Проша сидел и велеречиво рассуждал о пользе алкоголя и простоте писательства. У нас стояла все та же дешевая водка из соседнего ларька, в котором продавалось одновременно спиртное, консервы, хлеб, джинсы, ботинки и презервативы. Закуска была - состряпанный женой немудреный обед, пара сосисок с неизменной картошкой или маленькие твердые котлетки с ней же.
Это при том, что деньги я Проше платил исправно, не зажимал и не обманывал. Но мой напарник, так сказать, был сторонником здорового минимализма.
Иногда в его желтоватых глазах загорался нехороший огонек, и он начинал выспрашивать - издалека, постепенно сужая круги, как акула. Его очень интересовало, почему к нам ломится народ. Даже бабки-богомолки в стоптанных башмаках приходили "посмотреть на говорящую собачку".
Столбик пепла, в который превратилась сигарета, дымился и основания пальцев и падал на засыпанное брюхо, он щурился от дыма и закуривал новую.
- Нет, ты мне объясни. Ладно, Угланка - бестолковка малолетняя, ей лишь бы кусок бабла отхватить, но ты-то что там делаешь? Не хочешь же ты мне сказать, что ты настоящий маг?
- Может, и хочу. Может, и маг - пожимал я плечами.
- Но если ты настоящий маг, то магия существует. Все эти Чумаки и Кашпировские не врут, а просто делают свое дело. Так?
- Так.
- В таком случае, покажи мне что-нибудь такое магическое. Кроме гипноза, я гипнозу не поддаюсь. Ну, не знаю. Пусть вот этот шрам рассосется. Или что-нибудь такое, что знаю только ты и я, и больше никто. Тогда я тебе поверю.
- Проша, ты можешь мне не верить, мне все равно, друг. Твоя задача - следить, чтобы в очереди был порядок и получать свою зарплату.
- А чтобы знать остальное, значит, я рылом не вышел для дел благородных? - наливался злобой Проша. - какой ты мне друг после этого?
- Друг, друг - не спорил я - какой-никакой, а друг. Я с тобой оказался вдруг, тем более что друзей, как и родственников, не выбирают. Это связь родственных душ.
— Это ты хорошо сказал… а не трахнуть ли нам по маленькой?
Проша вроде бы успокаивался, но я понимал, что доверие ко мне он теряет день ото дня. Его мучил вопрос, а не аферисты ли мы в самом деле? Причем совесть тут была не при чем. Он хотел знать, как вести себя дальше - если мы аферисты, то нужно было себя обезопасить и держаться на расстоянии, оставаясь простым охранником, если же нет, то сблизиться, проникнуть, втереться и получать уже не как охранник, а как совладелец и акционер.
"Не поддается, гнида - ласково думал Проша, рассматривая витую ленточку дыма, превратившегося в густой смрадный туман - который, прочем, мы давно уже не чувствовали - как бы мне его раскрутить?? Какой бы опыт над ним поставить? Напрямую он сотрудничать не хочет, гад"
Я не хотел. Я отдалялся от друга, и предавал братство алкоголиков, я терял уважение этих людей, которые в любой толпе безошибочно узнавали друг друга - по красному носу, слезящимся глазам и пляшущим рукам. Они делились последним рублем, который вытащили из сумки старухи на поминках, они покорно шли за любым, кто наливает, поддакивали, заглядывали в глаза, но еще чаше - в кружку, чтобы не налили меньше установленной дозы.
Ну да, конечно, они могли душить свою мать, которая спрятала половину бутылки водки, они могли пырнуть ножом, они могли все, чего не могут обычные люди.
По градации социального распада они стояли всего лишь на половину ступеньки выше наркоманов, но поскольку алкоголь - разрешенный, распространенный, рекламируемый убийца, то и вреда он причинял гораздо больше.
Все это излагал своему напарнику - другом его назвать язык не поворачивался, особенно слыша мысли, которые назойливо, как мясные мухи, лезли под рыжие вихры. Это был спор двух принципов - Проша считал, что общение невозможно без спиртного, которые развязывает язык и распахивает душу. После стакана нечего скрывать - говорил он, я и понимал, насколько это глупо. Потому что сам Проша, едва шевеля губами, бормотал совершенно не то, что думал. Я-то знаю.
Его мысли - его скакуны носились не то что кругами, а обезумевшей толпой, паникующим стадом. Слышать их было не только неинтересно, а и противно.
Я исправно подливал ему, а моя доза в емкости оставалась нетронутой, потом отдал и ее, но запретил выходить за добавкой - Проша так и рвался продолжить банкет, даже коньяком.
Тут я напоминал, что завтра мы будем уже не напарники, а директор с подчиненным - Проша багровел от злости, грозил корявым пальцем с длинным гнутым ногтем (он всегда их отращивал до опасной длинны. Он бы предпочел, чтобы они отламывались сами, но ногти не хотели отламываться, они закручивались кольцами и мешали держать стакан).
Он был, как выяснилось, банально скучен - этот охранник, изо всех своих сил изображающий интеллигенцию, знал ровно столько, чтобы показать свою эрудированность. При попытке копнуть глубже ловко сливался и уводил собеседника на другую тему. А думал в основном о том, какое я примитивное, глупое и тупое существо, как несправедливо то, что он, обычный тихий неизвестный гений вынужден работать под моим позорным руководством, строил замысловатые планы по соблазнению сестры из абортария, выведения меня на чистую воду и заработка без работы.
Изредка в мыслях появлялась жена, вместе с гримасой на его щекастой морде, и ребенок, который крутится под ногами - про эту он вообще не думал.
"Господи - думал я, глядя тело, свесившее живот со стульев и заливающееся художественным храпом — вот зачем мне его мысли? Зачем мне вообще чужие мысли? Может, ты тряханешь свою канцелярию, своих бесплотных бюрократов, чтобы они, в конце концов, исправили досадную ошибку?"
Но мироздание отвечало лишь грохотом, бульканьем и всхлипами, а также волнами миазмов - табак, перегар, отрыжка. Терпеть пьяного собрата становилось тяжеловато.
Но чем дольше я не пил, боясь откровенного сумасшествия, тем больше убеждался, что мой напарник делает себя безумцем добровольно, и выглядит это весьма гадко.
Но Проша просыпался утром, мятый, мрачный, дерганный, плескал в лицо холодной водой, ел свою остывшую картошку (закуска градус крадет, любил говаривать он) и ехал на Университет, где в подвале, из которого не видно шпиля, обретался магический салон Угланы Мрачной, которая знала все про всех. Вот только в будущее смотреть не могла.
Почему она не могла смотреть - ни в будущее, скрытое завесой тайны, ни в прошлое, спрятанное еще лучше - было понятно. Девочка, которая не умели и не хотела работать, получила подарок судьбы в виде молодого - но старше ее - самого настоящего мага, как она думала. Она вовсю пользовалась свалившейся на нее возможностью, и угнетало ее только то, что я категорически отказывался от близости.
В свои года она четко усвоила - использованный мужик становится практически рабом, неиспользованный непредсказуем и опасен.
Поэтому она то сверкала грудками в вырезе рубашки, низко наклоняясь по каждому поводу (Лицо Проши наливалось чем-то фиолетовым, он начинал тяжело дышать), то приходила в символической, отчаянно-короткой юбочке (Проша тяжело дышал и ради маскировки совал кулаки в карманы), то переодевалась в цивильное, выныривая из своего балахона, как русалка из темной воды, на наших глазах.
Проша мучился, я забавлялся, а для пущего развлечения приказал ему - ни-ни. Даже не надейся. Романы мешают делу.
Без романа все шло прекрасно - в приёмной щебетала секретарша, делая запись за две недели, раньше никак, по народным массам гуляли слухи о невероятных талантах Угланки (Знает все, даже то, чего я сама не знала!!! Все видит!!! Особенно то, чего не надо видеть!!), пятнистой глыбой возвышался Проша - он стоял с закатанными рукавами, иногда похлопывая дубинкой по ладони очень красноречиво, и, честно говоря, не хватало ему только немецкой каски и шмайссера на животе.
А я начал сомневаться в своих силах. Потому что уже несколько раз приходили люди, которых я не смог считать. Я не знал, что у них за прошлое, я не слышал их мысли. Они приходили, садились, вели себя по-разному, кто сдержанно, кто развязно, кто абсолютно спокойно и выдержанно - но были пусты. У них не было прошлого, то есть я его не видел. Все, что происходило - даже секунду назад - было словно стерто каким-то гигантским ластиком. Приходил один румяный, молодой, с литыми щеками и блестящим волосом не сильно густой бороды. У него были нежные руки офисного работника, основательное брюшко и очень, очень аккуратная стрижка. Я сказал Угланке - бородач закрыт, я его не вижу, я не знаю, что с ним не так. Девушка включила все свое обаяние, воспользовалась цыганскими техниками обмана, которые она отчего-то знала в совершенстве, наплела ему про будущее. Бородач только ухмылялся в усы со скептическим видом.
Однако заплатил, поблагодарил, и ушел, не оправдав самых неприятных моих ожиданий.
Потом был какой-то наголо стриженный, в спортивных штанах, дерганный, безостановочно крутящий в пальцах четки. Он сел на корты прямо перед Прошей и уставился на него с вызовом. Выглядело это так, словно злой хорек приготовился к прыжку на медлительного быка. Как ни странно, но наш охранник, наша глыба порядка, сконфузился, покраснел и отвел глаза.
И вот так, минимум раз в неделю, появлялся кто-то, кого я не видел.
После этих ребят - я, кстати, так и не понял, знакомы они между собой или нет - наша колдунья сидела вся бледная, в искристом крупном холодном поту, обессиленная, от пятнадцати минут до получаса.
Прошу эти загадочные личности, так непохожие друг на друга, тоже по непонятной причине жутко пугали.
- Веришь - нет - говорил он, наливая себе водку - но есть клиенты, которых я просто боюсь. Чего со мной не так? А? Ты не представляешь, сколько я дрался за свою жизнь. Я же в поля ездил, а там так - достал пистолет - стреляй, сжал кулак - бей. Помню пришли работяги из соседней партии - ну, спирт, оленина, морошка, рыба, все как положено. Посидели, выпили, и один гость говорит такой - сиди - не сиди, а начинать надо. И прямым ударом в зубы сидевшему напротив.
- И что? - спросил совершенно трезвый я, и Проша, почти трезвый - нажираться одному совсем не так интересно - ответил.
- Да ничего. Подрались, руки пожали и разошлись, обычное полевое развлечение. Я к тому, что не боюсь драк, вообще ничего не боюсь, на меня с ножом ходили. Но вот эти кренделя прямо в дрожь вгоняют. От них склепом несет. Я даже им в глаза смотреть не могу, страшно. Что за чудеса такие? Может, и правда магия существует?
Может и существует - отвечал я ему - может и нет. Но что-то нам надо делать с такими клиентами. Чует мое седалище, что-то тут не так.
- Что нам с ними делать? - грустно отвечал Проша, отковыривая кусочек от традиционной котлетки - они такие же клиенты, как и все, а что на меня страх нагоняют - так это мои проблемы, и больше ничьи. Что же им теперь, в обслуживании отказывать? Из-за моего похмельного страха?
Прошина мысль шла по верному пути, он долго, в раздумьях, смотрел то на бутылку, то на стакан в подстаканнике, и, взял себя в руки, проявив недюжинную волю, все-таки выпивал.
После чего на какое -то время успокаивался и даже забывал про устрашающих вестников непонятного, но ненадолго. Они были, и что нам с ними делать, никто не понимал - никто из троицы новоиспеченных, доморощенных магов.
Глава 4.
У меня умерла собака - моя огромная черная псина, найденная матушкой на помойке в страшный утренний мороз, когда она разрывала пласты битого стекла на помойке, чтобы добыть какие-то объедки. Часть меня, настолько привычная, что многие, увидевшие меня без Мальты, искренне удивлялись - а ты и без собаки иногда ходишь?
Он одним взглядом - обманываю, еще и таким басовитым негромким рыком - могла остановить самых задиристых и пьяных сельских хулиганов, издевающихся на платформе над робкими молодыми туристами.
Она кусалась крайне плохо для выставочных шоу, ей было лениво бесконечно трепать рукав. Она просто одним хватом перекусывала руку надвое и смотрела, есть ли еще поблизости живое мясо, представляющее опасность для хозяина.
Она честно трусила рядом со мной на пробежках, нервничала от комариных укусов, когда я целовал на сырых лесных тропинках очередную девицу, храпела под спальником, если девицы не находилось, а если да - охраняла палатку от любопытствующих.
Я привык, опуская руку, ощущать гладкую мускулистую спину, привык держать пятьдесят килограмм на весу за ошейник, когда ей просто необходимо было к клочья разорвать вон ту наглую кавказскую овчарку.
Она была уже стара, по нашим меркам и общепринятому подсчету ей шел сотый год - но продолжала сопровождать меня и выглядела на три -пять лет максимум. И вдруг у нее отнялись задние лапы, она повалилась прямо перед гнусными старухами на лавочке - которые ее ненавидели и боялись. Ненавидели за лужи, которые она делала прямо возле лавочки, не в силах донести богатство чуть-чуть подальше, боялись просто так.
Так вот задние лапы отнялись, она поползла на передних, бабки оживленно и радостно зашептались - я помог собаке подняться к нам на второй этаж и в коридоре она потеряла сознание. Не реагировала ни на кличку, ни на ласку, ни на еду.
Я, само собой, бросился в магазин. Купил бутылку и половину выглушил сразу, запивая, извините за пошлость, лишь солеными слезами.
И когда меня трясло и выворачивало, моя любимая старуха вдруг встала, подошла, положила огромную тяжелую башку на колени, зажмурилась, пару раз стукнула по полу хвостом - потом спокойно улеглась на пол и забилась в агонии. Через несколько минут все было кончено.
Я позвонил всем, кто знал Мальту. Позвонил Угланке и заявил, что ухожу в запой не несколько дней и пускай она либо сворачивает работу, либо крутится как хочет, все равно от меня никакого толка не будет.
Потом позвонил друзьям - все-таки пятьдесят килограмм самому тащить до леса неудобно - и мы повезли тело в Лосинку, где потом хоронили всех своих собак. Как раз сейчас по этому месту проходит широкая асфальтовая трасса, перерезавшая Национальный парк, отделившая от него изрядный кусок, для того чтобы клиенты подонков- застройщиков, купившие землю у подонков - военных, могли подъезжать к своим домам без пробок.
Водитель, глядя на тяжелый сверток - первый из оккупировавших Москву среднеазиатов -спросил - что там? Я ответил честно - мертвое тело. Он не поверил и рассмеялся. А может и поверил, и порадовался за удачно проведенный грабеж. А когда возле леса из тряпки вдруг высунулась огромная черная лапа, он взвизгнул, прыгнул за руль и умчался, даже не взяв денег. Решил, что мы самого Иблиса везем на ритуальную сходку.
В общем, зарыли мы собаку среди столетних дубов и молодых сосенок, развели поминальный костерок и начали пить. В кронах шумело, пламя металось, золотисто- багровые блики прыгали по лицам и стволам.
И куда мы пошли после леса - честно, не помню. Помню драку на бульваре, помню скандал в магазине, помню, что водка уже не лезла, но я все пил и пил.
И ранним утром, когда даже похмельное пиво не приносило облегчения, когда меня воротило даже от одного взгляда на спиртное, я вдруг почувствовал неодолимое желание пробежаться.
Хорошая мысль - когда в отравленном теле дрожит и трясется каждая жилка, сердце выпрыгивает и нет сил даже доползти до кухни попить водички, как раз именно пробежки и не хватает. Я сопротивлялся как мог, и не преувеличу, когда скажу, что неведомая сила подняла меня с дивана, пропитанного алкогольным потом и кошмарами, и погнала в лес.
Более тяжелой пробежки не было больше никогда - даже на марафоне через двадцать лет было легче. Меня шатало, пот тек ручьями, и только ими я смачивал сразу пересохший рот, я спотыкался об каждый встречный камушек, перед глазами метались черные мушки и выплывали огненные круги, сведенные икры окаменели.
А мимо, как будто издеваясь, бегали легкие, здоровые, веселые спортсмены в коротких шортиках.
Надо сказать, что успешный магический бизнес и бессонные - в охране не спишь даже когда спишь - смены, от которых я никак не хотел отказываться - подарили мне как минимум десяток лишних килограмм.
И теперь он на мне прыгал, сотрясался, я сам себе напоминал то ли овечий курдюк, то ли новогодний холодец. В общем, пробежка была мерзкой и непонятно зачем нужной.
Я с тоской проводил взглядом круглый зад в шортиках очередной спортивной девицы и даже попытался ее догнать, но вдруг она остановилась, вытерла пот и сказала.
- Двадцать восемь.
- Что? - выдохнул я своими шершавыми губами.
- Цифру назови, чтобы сто получилось. Назовешь — значит контакт установлен. Ну?
— Это… семьдесят два.
- Хорошо. Что ты хотел узнать?
- Погоди - проворчал я, рассматривая свою собеседницу. Загорелая, курносая, с выгоревшими до белизны кончиками русых волос. Ну а взгляд - как у Проши при первом контакте, отсутствующий. - дай хоть отдышаться.
- Ты дыши, дыши, мне есть что сказать. Значит - пить ты бросишь совсем, иначе сойдешь с ума. Мы тебе поставим блок, возникнет отвращение, даже этому своему рыжему борову запретишь пить.
- Так он это… не простит такого запрета.
- А не простит - так и не надо. Относись ко всему проще.
- Да, хотел спросить - что за люди, которых я считывать не могу? Что за черные дыры такие? Что им от меня и что мне от них надо? Причем приходят все разные, совсем друг на друга непохожие.
— Это тебе рано знать. Кстати, чтение мыслей с тебя сняли. Действительно, не тянешь пока. Не готов, броней еще не оброс.
- А вы могли бы мне собаку оживить?
- Конечно. Нет. Она свое отжила, у нее был рак печени, и если бы ты ее тянул дальше на лекарствах - то бедное животное только мучилось. Всему свой срок выходит. И не задавай больше таких глупых вопросов.
- Погоди… а вселиться вы можете в любого? Даже в меня?
- И в тебя, конечно. Думаешь, ты сам после трехдневной пьяник на пробежку пошел?
- Трехдневной???!!!!!
- Да, три дня. Пришлось слегка на твои мозги надавить, чтобы ты из этого состояния вышел. И перескочить в эту милую девушку, чтобы ты не ныл, что мы лишь в брюхатых алкашей входим. И выходим.
— Вот в таких красавиц и вселяться правильно, это точно - вдруг развеселился я, понимая, что без помощи моих невидимых друзей (пусть пока считаются друзьями) я бы с ней не смог даже перекинуться хоть одним словом - только в детей не вселяйтесь. А вообще, вы часто это делаете?
- Нет, не часто - ответила девушка, оттягивая майку и волнообразно вентилируя ей тело - только если нужно что-либо изменить, если объект не стал слушать советчиков, и других вариантов нет. Ну вот когда бандит вдруг идет и сдается, или погрязший в коррупции мент вешается, или какой-нибудь занюханный подчиненный встает и режет правду матку, а потом падает в обморок от страха, что наговорил лишнего.
— Это все ваша работа?
- Да, это все наше. Только по необходимости, а так-то мы обычно не вмешиваемся прямо вот серьезно. Это тяжело энергетически, и человек вообще не помнит, что с ним произошло. Говорит - помутнение или помрачение. Мы всегда пытаемся влиять мягко, но не всегда это получается.
Я стоял, слегка пошатываясь, как камыш на ветру. Потому что отступившее было жестокое похмелье навалилось с утроенной силой, тошнотой, слабостью в ногах и ударами головной боли. Мне вдруг стало так плохо, что я облокотился на плечи девушки - тем более что это была не совсем девушка.
Однако она резво сбросила руки и внятно сказала.
- Половые контакты мы разрешаем только в самых крайних случаях, когда нужно зачать кого-то нужного миру.
- То есть вы вселяетесь в родителей… этого, нужного миру? Да?
- Да, все так.
- Да как же они, бедолаги, не чувствуют, что ли, что ими управляют?
- А ты чувствовал? Вот и они нет.
Я задумался. Мысли о том, кто кто-то направляет меня, иногда против моей воли, посещали меня часто, но никаких доказательств, кроме сумасбродного характера, у меня не было. Оказывается, вон оно как…
- Погоди, красавица, погоди. У нас что, получается, своей воли попросту нет?
- Господи, да есть у вас своя воля. Но вы же идиоты, и если вас регулярно не направлять в нужную сторону, что вы такого натворите.
- Ага. А направляете вы, конечно, так чтобы всем было хорошо?
- Кто тебе сказал? - ответила девушка и звонко хлопнула комара на бронзовом плече - у вас одно понятие о добре, сиюсекундное, у нас другое.
— Это как?
- Мышь - логично и лаконично ответила девушка. Потом добавила - и орел. Мышь и орел.
- О - оживился непонятно почему я - у меня знакомые беркута вырастили. Думали, он будем им лис добывать. Привязали лисью шкуру к машине, волокут, пустили беркута. А он взлетел, прицелился, спикировал и поймал мышку.
— Вот дурень… - рассмеялась девушка, точнее тот, кто в ней находился - я говорю - мышка не видит дальше собственного носа. Орел не видит дальше горизонта. Но есть те, кто видит и мышку, и орла, и то, что находится за горизонтом.
- Поэтому у нас другие понятия о добре и зле, и соответственно, поступки, которые могу мыши показаться нелогичными, с точки зрения горизонта - хоть это понятно, балда? Ты тоже глуп как пуп - абсолютно умны, дальновидны и закономерны. Короче. Чтение мыслей мы с тебя сняли - ты не представляешь, какая это волокита - но некоторые сюрпризы приготовили. И больше не ной. Никто ничего в твоей жизни менять не собирается. Тебе такой роскошный подарок сделали, а ты кочевряжишься.
Тут у девушки в глазах проснулась мысль и удивление.
- Простите, вы что-то спросили?
- А, да - ответил я, поняв, что мои невидимые ветренные знакомые, к сожалению, покинули прелестное тело и теперь оно вряд ли со мной будет разговаривать. - Как добежать до Ярославки, не подскажете?
- Подскажу - улыбнулась девушка, показав неровные, но белоснежные зубы — это просто. Бегите за мной.
Вернувшись домой, я провалился в какой-то удивительный сон, в котором абсолютно черные провал, которые я тем не менее ощущал, менялись периодами не менее безумно-красочных сновидений. Из них мне запомнилось одно - мы бежали за курносой девушкой, причем Проша бежал, как летящий слон, едва касаясь ногами земли, и пролетая как шар над поверхностью - а я едва справлялся со страшным притяжением, но все равно не отставал. А впереди подпрыгивали смуглые плечи, худые лопатки и четыре лямки - две красных от майки и две белых от лифчика.
С утра же был здоров и полон сил, как ни странно. Отбившись от матушки, которая пыталась меня накормить и опохмелить, я помчался на Университет, посмотреть, что там произошло в мое отсутствие.
А возле дверей в подвальчик - о, с каким теплом я буду вспоминать этот подвальчик со временем! - стоял мрачный, как туча желтого цвета. Проша, с закушенной незажжённой сигаретой, а возле него кипятился юноша.
Худой и изможденный, с торчащими грязным кудрявым облаком волосами, неопрятной щетиной, траурной каймой под ногтями - но в новых вареных джинсах и кожаной куртке из лоскутов. Которая тоже была настолько новая, что поскрипывала от движений.
Рядом полукругом собрались зеваки - три актера из соседнего театра, несколько наших клиентов, судя по потасканному виду, и два немолодых женщины с хозяйственными сумками. Голос изможденного юноши был глухой, но очень зычный, горловой и гулкий.
- А я говорю - не нужно мне такое кодирование!!! - гудел молодой человек - я чего просил? Я просил заговор на удачу, а вместо этого на последние - Последние!! Деньги купил вот эту дрянь.
Он сначала оттянул штанину, потом бросил ее и потряс рукавами куртки.
— Это что такое? А? Что это такое? Да я бы мог на эти деньги три месяца жить!! А то и четыре!! Я так и собирался сделать!!! И что теперь? На что теперь я жить буду? А? Мне что, газетами идти торговать прикажешь? А? Верните мне мои деньги!!! Я на них хоть месяц, да протяну!!! И вот эту дрянь обратно мне купите! И вообще, неустойку за обман мне полагается выплатить!!!
Я поднес Проше огонек - а то он уже почти съел свою сигарету, разжевав фильтр - он посмотрел на маня налитыми красным глазами и тихо сказал.
- Сделай с ним что-нибудь. Он уже час скандалит. Я ему зубы вышибу, чтобы куртка такой новой не была…
-Я хотел заговор на удачу - продолжал верещать молодой человек - а не заговор на удачные покупки!! Разницу чувствуете!!!
- Молодой человек - низко и негромко заговорил я - давайте пройдем в мой кабинет, и там спокойно обсудим суть ваших претензий.
- А вы кто?
- Я технический директор - взял его под костлявый локоть - магического салона Угланы Мрачной. Пойдемте, пойдемте.
Прохор, и вас порошу тоже со мной пройти.
Мы спустились вниз, прошли под удивленными взглядами томящихся на стульях любителей чудес за деньги и повернули в мой кабинет. Молодого человека я посадил на диван, сам уместил копчик на стуле, Проша встал у дверей, сжимая кулаки и сверля парня недобрым взглядом.
Без зрителя молодой человек как-то скис и потерял всю свою уверенность.
- Ну? Произнес я тихо и зловеще - будьте любезны повторить ваши претензии, но, пожалуйста, по существу и делу.
- Я пришел за заговором на удачу… - пискнул вдруг молодой человек - и куда только его гулкий бас подевался? - а вместо этого купил куртку и дорогие джинсы.
- То есть вы хотите нам сказать, что купили вы их под влиянием мага Угланы Мрачной?
- Да, именно это я и хочу сказать.
- Она давала вам установки - пойти и купить эти вещи?
- Нет, но она сказала, что мне надо одеться приличнее.
- Он был в рваных засаленных штанах и от него пахло бомжом - пояснил мрачный Проша.
- Теперь вы выглядите вполне прилично. То есть вы выполнили указания, которые дала вам наша колдунья? Значит, вы получили то, что хотели, значит, какие у вас могут быть к нам претензии?
- У меня есть претензии, у меня много претензий. Я потратил деньги на какие-то тряпки, а где обещанная удача? Где она? Где миллионный выигрыш? Где толстый бумажник на дороге? Где влюбленная миллионерша, которая будет меня осыпать всякими благами? Где все это?
Молодой человек опять начал басить, возбудился, пошел красными пятнами - и вдруг от него действительно явственно понесло давно не мытым телом.
- А - спокойно ответил я - так вам нужна была не удача, а шальные деньги. Это вы не так свои запросы сформулировали.
— Вот еще - брезгливо фыркнул молодой человек - запросы мне еще формулировать как надо. Вы маги, вы сами все должны знать.
- Молодой человек - начал я вкрадчиво - мы и так все знаем, но лучше вам не знать того, что мы знаем.
- Например? Что вы мне можете такого обо мне рассказать?
- Ладно, вы сами виноваты. Давайте возьмем сегодняшний день. Вы три раза за утро закатили истерику - отказывались мыть посуду, причем за собой, отказывались прибирать в своей комнате, отказывались стирать старые штаны, которые и вправду воняют. Но зато совершили грех Онана два раза, один раз на фото мальчика, второй - на какое-то изрубленное мясо… точно, автокатастрофа…
- Хватит!!! - взвился юноша.
- Как скажете - покорно согласился я. А Проша затрясся крупной дрожью и едва себя сдерживал. Впрочем, молодой человек его вообще не замечал. - ну так вот, как вы убедились, я про вас знаю все, так же это знает и наш штатный маг. Поэтому она применила к вам самый лучший в данной ситуации заговор - именно на удачу, а не на шальные деньги. Удача не любит неудачников. А вы абсолютно классический неудачник, испорченный женским воспитанием, и не желающий ничего менять.
- Тоже мне, маги - проворчал пришедший в себя молодой человек — это любой психолог может понять…
- Да, именно поэтому вы не пошли к психологу, а пошли к нам, к сердитым магам, которые не собираются потакать вашим капризам, подогревать вашу завышенную самооценку, и вести с вам бесконечные беседы о вашем сложном внутреннем мире. Кстати, насчет вашего наполеоновского комплекса - вы можете мне объяснить, на чем он основан?
— Вот еще - фыркнул юноша - буду я еще перед всяким быдлом себя раскрывать…
- Правильно, тем более что быдлу и так все ясно. Повторяю - удача не любит неудачников.
- Что такое эта ваша удача?
- Скажем так — это огромный сгусток мощной энергии, который маг вам дарит и который позволяет вам делать вещи, которые раньше вас просто пугали. Вы можете выполнять любую работу, вы ничего не боитесь, от вас девушки не шарахаются, как сейчас, когда вы их грузите высокомерным занудством, а бегают за вами стайками.
-Хочу…
- Все хотят. Но это тяжелая и энергозатратная работа - сгусток надо скомпоновать и передать, проследить, чтобы ваша энергия его не отторгла.
- Потому что ваше поведение зависит от вашей старой энергии, новое поведение будет зависеть от новой. Старая и новая могут конфликтовать, поэтому вам и нужно измениться, хоть немного. Это понятно?
- Так… в общих чертах - промямлил молодой человек. - вообще это все чушь.
— Вот как? - ядовито осведомился я - то есть ты пользуешься невидимым радио, невидимым телевизионным излучением, невидимым рентгеном, и это у тебя не чушь? А наша мистическая, сложная, тонкая, опасная работа - чушь? Ну и где логика? - я помолчал для солидности и продолжил
- Как скажешь, дорогой. Я понимаю, что тебе больше нравится в наркотической дури злиться и заниматься самоуничижением, заодно ненавидя мир, которые тебя не хочет понять - что там понимать-то, между нами? - чем купить себе новые вещи и помыться. Да, кстати, в ближайшее время ты начнешь ощущать сильнейшее желание залезть под душ, постричься, разобраться с твоими грязными мерзкими ногтями, захочешь рассказывать анекдоты, смеяться над собой, шутить с людьми, читать книги, учиться и участвовать в этой веселой гонке.
- В какой еще гонке? - ошарашенно спросил юноша.
- В этой, в которую мы все вовлечены. А потом ты придешь, и мы дадим тебе столько энергии, сколько сможешь унести.
- Удача - добавил я, помолчав - распахнет перед тобой сияющие объятья и уведет в счастливый мир труда и знаний.
Парень сидел, открыв рот, демонстрируя желтые гниловатые зубы, и смотрел в одну точку.
- Да и зубы ты тоже сделаешь. Рекламу видел по телевизору? Они у тебя будут белее снега. Все, иди.
А когда юный скандалист двинулся на Прошу, тот процедил сквозь зубы.
- И чтобы наркоту бросил, сопляк. А то никаких тебе сияющих объятий, сдохнешь от крокодила.
После чего повернулся и втянул живот, пропуская нашего скандалиста. Потом сел напротив, посмотрел на меня с уважением и сказал.
— Это гениально. Это высший пилотаж. Ты его без всякой магии развернул сто восемьдесят и дал пинка вдогонку.
- Ну да, заболтал я его хорошо, но это обычный прием. Беда в другом, Проша. У него шизотипическое расстройство, такие вообще не меняются.
- Откуда знаешь?
- Знаю и все. А он вдруг купил вещи и потратил на это все деньги. Такого просто не может быть. Кстати, что за крокодил, от которого наш клиент сдохнет?
- Сгниет - ответил Проша с удивленным лицом - заживо сгниет. Его пока еще нет, но скоро появится. Что?
- Что?
- Что за крокодил… дезофин… как-то так. Не знаю. Бред какой-то в голову лезет.
- Так. На сегодня лавочку закрываем. Выдворяй клиентов и зови Угланку, будем разговаривать.
Проша посмотрел на меня искоса и подозрительно, дернул плечами и вышел в приемную. Оттуда донеслось - колдунья заболела, господа, работа с высшими силами требует много энергии, сегодня она отдохнет, а завтра всех примет, всех до одного, вас всех без очереди, прошу, прошу на выход… зайдите в театр, они ставят прекрасные спектакли, а на сегодня прием завершен.
Изгнав наши клиентов, Проша появился в комнатке, отдуваясь и вытирая пот со лба.
- Тяжелая это работа, из болота изгонять клиентов.
- Почему из болота? - тут решила восполнить пробелы образования Угланка. Проша только пожал плечами. Вроде в одной стране родились, но, оказывается, десять лет разрушения страны разрушили и молодое поколение. Угланка понимала смысл многозначительного покашливания и закатывания глаз, поэтому косилась на Прошу недоверчивым зверьком.
- Ну так? - Проша был трезв и поэтому зол. - Что ты хочешь от нас, начальничек, ключик-чайничек?
- Прош, хорош. Во-первых, вопрос к нашему штатному магу - этот вот недоумок, которые требовал волшебства и сам палец о палец ударить не хочет, таких много?
- Нет, он такой один - честно ответила Угланка.
- Нет, я не про него, я в общем - приходили ли люди, которые тебя благодарили или, скажем, проклинали за твою работу?
- Ну да - девушка наморщила лоб - вот несколько дней они себя вообще странно ведут. Я им начинаю что-то внушать - всю свою карьеру я им что-то внушаю, и это никому никогда не мешало - но теперь они начинают слушаться, мне кажется. Приходят потом и начинают плакать - зачем ты меня заставила бросить пить, я понимаю, что без допинга в нашей жизни не протянуть, отдай мне мой алкоголизм обратно!!!!
- Отдаешь?
- Как? - удивилась Угланка - я вообще не понимаю, почему они вдруг меня слушаться начали. Раньше как было - приходили в основном чтобы претензии выкатить, что не работают мои заклинания. Еще бы им работать. А сейчас - вот несколько дней уже, неделю или полторы наверное - только жалуются и просят снять чего просили. Ну не идиоты ли?
- Конечно идиоты. Весьма любопытно, весьма. Прош. На стакан. На коньяк. Хороший коньяк, доктору принесли, а он мне всучил - ставить, говорит, некуда. Пейте, говорит, работники замка и дубинки, все равно ваша жизнь никому не нужна. Ну так вот - пей.
Я протянул ему стакан с ароматной жидкость цвета темного янтаря. По комнатке поплыл сладковатый запах парфюмерии. Угланка незамедлительно потянула носом и сказала - как хорошо пахнет!!!
Проша же весь искривился - не только лицом, но и плечами и всей фигурой, даже объемистый живот поплыл куда-то вбок - и страдальчески воскликнул.
- Да не могу я!!! Хочу, но не могу!! Найти бы того гада, который меня закодировал на расстоянии, да шею ему свернуть!!! Наверное, жена.
Сделал он вывод, помолчав.
- Только она могла такую пакость устроить. Мог бы и ты, я помню, как ты наше алкогольное братство предавать начал. Но ты не того полета птичка, непонятно, что ты вообще среди нас делаешь. Директор, тоже мне.
- А ты не хами, охранник!! Твое дело собачье - посадили на цепь и охраняй!!!!
Прошин кулак я поймал на лету и после недолгой и несильной борьбы опустил вниз. Охранник, как обычно, побагровел и запыхался - меня всегда очень умиляла мгновенная взрывная красота рыжих - но решил не бороться, лишь буравил меня ненавидящим взглядом.
- Спокойно, друзья, спокойно. Прохор, у меня к тебе есть личное, можно даже сказать интимное задание. Попробуй угадать, что произойдет с нами в течении ближайших… ну примерно десяти минут?
Прохор посмотрел на меня так, как бык смотрит на красную тряпку, но послушно ответил.
- Откуда я знаю. Ленка из театра зайдет. Это в ближайшие три… да вот она.
Мы прильнули к зеркалам. После деликатного стука в дверь протиснулась знойная женщина - режиссер. У нее были короткие волосы, волевой выдающийся подбородок, аккуратный, но не менее волевой нос и красивые губы, говорящие о твердости ее характера.
Она с любопытством огляделась, подошла к зеркалу, долго в внимательно себя рассматривала. Потом сказала громко и отчетливо.
- Ишь как развернулись, аферюги. Но ничего. Скоро мне мама бумаги выправит, я вам арендную плату-то подниму. Будет Магический салон Угланы Очень Мрачной.
После чего она развернулась и танцующей походкой ушла.
Я поглядел на Прошу. Тот на меня.
- И чего? Что она нам аренду поднимет? Логично, если учесть, сколько к нам человек приходит. Скажи спасибо что вообще не выкинули или братков не натравили.
- Не натравили? - недобро усмехнулась Углана - ты в самом деле думаешь, что хотя бы одно дело можно начать без крыши? Рыжий, толстый, а дурак.
Мне почему-то вспомнилась бессмертная советская классика. "Здравствуйте, я ваш коллега, директор детского садика. Понимаете, в цистерну, в которой мы ехали, залили цемент…"
- Ребята, погодите ругаться. Прелестная бегунья в лесу мне все объяснила. Но я не думал, что она раздаст вам такие подарки. Теперь нам недо решить, как ими грамотно воспользоваться и никому не навредить.
- Слышь, директор - внимательно посмотрел на меня Проша - у тебя с головой все в порядке? Какая еще бегунья? Ненаглядная? Ты с ней в стогу ночевал?
- Не с бегуньей ночевал, а с певуньей. Прош, послушай. Сейчас ты будешь сопротивляться, но это будет сопротивляться твой разум, которому в конце концов придется смириться с неизбежным и принять все как есть.
- Ага. Еще понятнее. Что там за неизбежное у нас? Что я выпить больше не смогу? Да я тебя!!!
Пришлось поймать кулак Проши на лету и после недолгой борьбы опустить его вниз.
- Прохор - сказал я как можно более весомо - если ты еще раз попытаешься ударить меня либо Угланку, то придется не просто опустить твой кулачище вниз, но и сломать руку в целях профилактики дальнейших нападений. Ну что это такое, в самом деле? Ведешь себя как пьяный гопник, мне за тебя прямо неловко становится. Ты еще не понял, к чему я веду? Что будет через десять минут…
- Опять Ленка зайдет… ой, блин… она не одна зайдет…
И действительно - опять зашла наша соседка режиссер, приведя с собой крупного молодого человека, приехавшего завоевывать Москву. Не то чтобы он был огромный, нет, просто у него все было слегка больше чем обычно. Нос, глаза, рот, зубы, руки, ноги… и прочие части тела, в чем мы сразу смогли убедиться.
Я не хоте разврата на столе нашей секретарши, поэтому громовым голосом произнес.
- Марина, в чем дело, что за грохот? Ты там скачки с препятствиями решила устроить? Можно попросить тебя делать это в нерабочее время и когда меня нет в соседней комнате? Совсем работники от рук отбились.
Не думал, честно говоря, что столь достойная дама, как наш режиссер, может побивать рекорды солдатского подъема по тревоге - оделась она буквально за несколько секунд, пока крупный молодой человек прыгал на одной ноге, запутавшись в штанине, она поправила прическу - посмотрев мне через зеркало прямо в глаза - и быстренько улизнула, утащив за руку полуодетого любовника.
- Ну? - спросил я, многозначительно глядя на Прошу.
- Что - ну? Не нукай, не запрягал.
- Угланка, нашему охраннику, пожалуй, действительно лучше охраной заниматься. И только ей. Проша, ты не отупел на своем достойном посту? Я тебя два раза просил предсказать будущее, и оба раза ты предсказывал верно. Оба раза пришла наша соседка пошалить.
- Будущее? - нехорошо спросил Проша и круглая морда его начала наливаться одним из своих трех цветов - на этот раз багровым в синеву, что значило крайнюю степень злобы. Был еще розоватый цвет удовольствия после первой рюмки, и ярко-красный легкого раздражения.
- За каким лешим мне это будущее? Предсказывать что Ленка своего хахаля к нам приведет, секретарский стол осквернять? Или рассчитывать, сколько дураков за чудесами к нам заявятся?
- Как вариант - скромно ответил я. Самое лучшее, когда Прохор бесился, было спокойно наблюдать за его вспышками гнева, пока он не пережигал сам себя.
- Да зачем мне это, зачем? Я на хочу будущее видеть, оно мне надо? Зачем мне знать, что меня собьет машина и не мочь от этой машины отскочить?
- А если отскочишь? Может, для этого тебе дар провидения и дан.
- Если я смогу отскочить - мрачно парировал Проша — значит грош моему ясновидению цена. Я вижу не точно, а приблизительно.
- Какой дурачок - произнесла Угланка с подозрительной нежностью - а нам больше и не надо. Ты видел то, что будет совершенно точно. Что ты на себя наговариваешь?
После чего несносная девка подошла к нам, обняла за плечи и заявила с интонациями переводных боевиков.
- А теперь мы команда. Теперь мы всесильны. Теперь мы закопаем проклятых конкурентов.
Прохор раздражительно сбросил ее руку.
- Какая еще команда? Я в колдуны не нанимался. Я вообще, может быть, верующий.
- Пупсик мой толстенький, ты еще не понял, что нас никто вообще не спрашивает? Мне кажется, что я стала обладать чем-то вроде гипноза. Наговорила этому неудачнику с три короба, а он взял и послушался. И сам теперь не рад. Колдовством делу не поможешь, оказывается. Начальник наш прошлое видит, ты будущее. Мы команда!!! - прямо взвизгнула она.
Однако Прошу заботили совсем другие вещи. Щеки его стали похожи на баклажан - я такого цвета у нашего охранника еще не видел - и он с тихой ненавистью, свистящим шепотом осведомился.
- Так значит это ты меня от пьянства закодировала? Значит это твоих тощих ручонок дело? Значит, это ты мое самосознание под корень подрубила? Да я тебя!!
Он поднял было руку, но вовремя вспомнил, что два раза я его кулак уже опускал. Угланка с удивлением оценила его попытку удара и пожала плечами.
- Я и не знала, что ты алкоголик.
- Я не алкоголик, я не пью, а выпиваю, и вообще — вот с ним мы пьем только на сменах, только вечером, только ночью, а что там еще делать?
- Мне вообще не интересно, чем там по ночам сладкая парочка занимается. Может, вы там шелушите друг друга?
- Эй, девочка, ты потише с версиями, тормозни коней. Куда тебя понесло? Видишь, Проша уже синенький, как бы его удар не хватил. Мы тебе что, шишки, шелушить друг друга?
- Ну а я откуда знаю? - уперлась Угланки - от меня ты отказался, значит тут дело нечисто.
Я вытаращил глаза.
- Ты совсем охренела, дитя порока? Тебе восемнадцати нет.
Угланка скривилась, как от лимона.
- Ну будет мне восемнадцать, и что, мозги сразу вырастут? Потом я тебе больше не дам, ты свой шанс упустил. Ушел поезд. А заяву об изнасиловании я и так накатать могу. Кто мне мешает? Чего ты тормозил тогда, не знаю.
- Да хорош уже!!! - возмутился я - Нам надо решить, как мы вообще работать будем, а ты все про свои половые дела рассуждаешь.
- Про наши половые дела - мурлыкнула Угланка - про наши, гражданин начальник.
- Верни мне алкоголь!! - возопил Проша - хоть как!! Хоть что нибудь оставь!! Хоть пиво!!
- Не могу - равнодушно отвечала Угланка - не я это сделала, исправить не могу. Хотя, если я таким даром внушения обладаю, давай попробуем.
Она сделал шаг к Прошу, уставилась ему в налитые склеры своими золотистыми русалочьими глазами и нараспев произнесла.
- С этой минуты ты можешь пить, ты можешь пить как раньше, ты можешь пить днем, утром, вечером и ночью, ты можешь пить много, изобильно и изобретательно. Ты будешь пить из лампочек накаливания, из полиэтиленовых пакетов, из баночек с медом, из стопок, стаканов, кружек, из горла, из ладоней…
Проша стоял с мутными глазами и слегка покачивался. Потом в глазах появилась мысль, метнулась радость - он твердой рукой достал из тумбочки бутылку коньяка, с хрустом свернул пробке шею и запрокинул голову, собираясь влить в себя живительную пятилетнюю влагу.
Когда коньяком было залито все вокруг, включая Угланку, которая брезгливо отряхивала коричневые пятна с майки, Прошу сел, совершенно опустошенный и безразлично сказал.
- У меня бешенство. Сейчас пойдет пена и я всех перекусаю. Я не смог в себя влить ни капли. У меня, наверное, спиртобоязнь.
- Все, Прохор, хватит изображать из себя страдальца. Ты не можешь больше пить, смирись. На тебя у мироздания другие планы. Вот когда ты эти планы выполнишь, может быть к тебе и вернется возможность употреблять. Хотя тебе уже не нужно будет, уверяю тебя.
- Какое мироздание, ну какое мироздание. Объясни, что за польза будет мирозданию, если один тихий алкоголик завяжет? Я Наполеоном стану? Нет, не стану. Я пацифист, я против всех войн на свете. Мне отец рассказывал, как поливал фрицев свинцом, как пули вспахивали землю и разрывали солдат…
- Фрицев можно - заметила беспечная Угланка - они пришли к нам с мячом, от пули и погибли.
- Прохор - перебил я ее - у нас с тобой два совершенно никчемных дара. Я могу видеть прошлое, ты будущее.
Проша спокойно - после попытки выпить он совершенно потерял эмоции - посмотрел на меня и спросил.
- Почему никчемных?
- Потому что прошлое нельзя исправить, а будущее - изменить. А вот она - связующее звено между прошлым и будущим…
- Именно она называется жизнь. Круто, что.
- Ну примерно так. Она дает установку человеку здесь и сейчас, а он ее может применить к ситуации - применить как надо. Понимаешь??
- Не очень. Да и не хочу.
- Объясняю - человека можно спасти, только если он будет принимать в моменте правильные решения. Но он боится будущего и старается забыть о прошлом.
- А главное - он совершенно не понимает, как ему себя вести. Мы можем дать дорожную карту - примерно, чтобы на расслаблялся, как себя вести в критических каких-то случаях. Я такие случаи уже видел, ты увидишь их впереди, Угланка даст нужные установки. Это уже никакое не колдовство, это такая своеобразная психологическая работа.
- То есть какой-нибудь ханурик, или торчок, прежде чем выпить или уколоться будет вспоминать мои установки и сдержится? Так?
- Не совсем. Если мы ему просто скажем - не пей или не колись, он нас пошлет. Но мы будем выступать в роли всеобъемлющей силы, от которой нет никаких тайн ни в прошлом, ни в будущем. Любой зависимый - неважно от чего, от алкоголя или от тирана - любовника - рассчитывает на авось. А те, кто все… точнее, та, кто все знает наперед, не дает авоське никаких шансов. То есть если ты сказала, что по пьяни ему трамвай отрежет ноги, он хотя бы попробует этого избежать.
- Но решение -то в любом случае останется за ним, верно ведь? - тут же спросила сообразительная Угланка.
- Солнышко мое, решение всегда остается за нами. И если это решение сильное, несгибаемое, я бы сказал, то даже весь окружающий мир под него подстраивается. Другое дело, что вся эта пьющая слизь такое решение принять просто не в состоянии, слишком слабы в коленках.
- Откуда ты это все знаешь?
Я покрутил рукой в воздухе и ответил - мироздание, понимаешь ли, объяснило.
Проша сидел и барабанил пальцами - точнее, клацал ногтями - по столу.
- То есть предлагаешь… погоди. А ты что, прошлое можешь видеть?
- Могу - скромно признался я.
— Вот прямо все?
- Абсолютно все, что происходило.
- В любое время? В любом году?
- Именно. Но только прошлое. Секунда прошла — это уже история, я могу ее наблюдать. То, что будет впереди не знаю и знать не хочу. Для этого ты у нас есть.
- Всех или только близких?
- Всех, Проша, всех. Иной раз это очень противное зрелище. Одно время я еще и мысли мог читать, но упросил снять с меня эту обузу.
- И мои мысли читал?
- Конечно.
- Кхм. Да, не самый приятный талант, прямо скажем. Я бы не хотел чужие мысли читать, я все-таки стараюсь о людях хорошо думать.
— Вот именно поэтому я и попросил снять обузу.
- Кого попросил?
- Прош, давай в другой раз? Тебе на сегодня недостаточно?
- И мои мысли тоже читал? Идиотизм какой-то. Ты бы хоть предупреждал о своем даре.
Угланка фыркнула и вдруг у нее запылали уши.
-Команда, тоже мне. Команда должны друг другу доверять, а не подглядывать и подслушивать.
- Да твою ж дивизию!! - возмутился я - я что, просил, что ли? Клянчил, умолял - дайте мне возможность в чужих мозгах покопаться? Нет. Проснулся и услышал. Ничего интересного, скажу я вам. Идешь, вроде все молчат, а в голове стоит гвалт. В лесу было проще, там только встречных слышишь….
- Господи - страдальчески закатила глаза девушка — вот бы нас кто-нибудь сейчас услышал, вот решил, что пациенты психушки собрались. Один будущее предсказывает, другой голоса слышит, третья типа того… только воду заряжать осталось и все, на телевидение.
- Будет у нас телевидение - вдруг заявил Прохор. Он, вроде бы, смирился со своей трезвой судьбой. - через полгода и начнем. Ты говоришь, что не просил, а потом просил? Расскажи подробней. Вообще лучше с самого начала.
Мой подробный рассказ - прямо с самого начала, с моей отсидки среди медведей на берегу реки Курайгагны - продлился несколько часов. После чего Проша вынес вердикт.
- Понятно одно - что ничего не понятно. Нам всучили какие-то… будем называть их паранормальными - способности и теперь смотрят, как мы их будем использовать. Наблюдают, как за крысами в клетке.
- Анекдот классный знаете? - вдруг решила разрядить напряженную обстановку Угланка - сидят две крысы в клетке. Лабораторные крысы. И молодая старую спрашивает - а что мы тут вообще делаем? В чем смысл нашей крысиной жизни? Идет день за днем, жизнь текет сквозь лапки паутинкой тонкою… а старый крыс ему отвечает - наша высокая цель заключается в дрессировке людей. Вот смотри - как только загорится лампочка, эти идиоты нам еду принесут…
- Да, мы, по сути, такие же крысы. Ну ладно. Коли нам навязали игру, будем играть, хотя все равно, конечно, не переиграем. Но хотя бы попробуем. Но раз мы партнеры - опять поднял Проша кулак - то деньги поровну!!!
……"Деньги поровну!!" повторил он уже пятый раз за вечер на следующий день. Мы честно отсидели в абортарии - я глумился над дурами, помахивая дубинкой между коленями. То есть от меня были видны плечи, коленки и черный фаллоимитатор. Некоторые краснели - и наступил тихий, спокойный, ласковый золотистый последний вечер.
Он ознаменовался тем, что Проша поманил меня пальцем в туалет. Я, несколько растерянный, последовал за ним, держась на всякий случай на три шага сзади.
Но среди кафеля и журчания неисправных бачков мой напарник легким жестом профессионального фокусника вытащил откуда-то из подмышки бутылку водки, многозначительно показал мне ее, открыл, раскрутил и лихо вылил в раковину.
К туалетным ароматам добавился ядреный спиртовой дух. Проша бросил пустую бутылку в пустую же урну и сказал.
- Пипец котенку, больше срать не будет.
Потом мой друг посмотрел на меня многозначительно и, приобняв за плечи - я дернулся, но смирился - повел в наш стеклянный закуток. Там он с удивительной для такого большого и жирного человека сноровкой достал из сумки коробку и пирожными - брови у меня уже доползли до самой плеши - разлил по кружкам ароматный чай и жестом пригласил меня садиться. Я, ошарашенный, не стал спорить.
- Говорю тебе как маг магу - с началом нашей прекрасной, новой, трезвой жизни, друг!! Я уверяю тебя, что дальше наше будущее станет светлее день ото дня, я всю ночь смотрел только вперед и утверждаю, что вместе мы сдвинем горы!!!
- Что, прямо все так радужно? - спросил я, аккуратно отхлебывая ароматный кипяток.
У Проши вдруг забегали глаза, и он уклончиво сказал.
- Ну, все не все, и не очень радужно, но ты же сам говорил, что от нас требуется только справляться с проблемами. Так что будем справляться, дорогой мой, еще как будем, куда мы на фиг денемся. Ты только скажи - этот наш дар он навсегда?
- Не знаю - я говорил с набитым ртом - отдал должное свежим эклерам - я вот от чтения мыслей отказался, хотя это все странно. Поймали, понимаешь ли, осчастливили, потом поймали, обратно забрали.
- Я долго думал - важно сказал Проша - и пришел к выводу, что дар нам даден не просто так, и мы должны им пользоваться на благо человечества. И если мы сможем спасти хотя бы трех человек, а мы спасем гораздо больше, то наша жизнь и высокое доверие, оказанное нам…
Тут он неожиданно запнулся, а я ехидно закончил фразу.
- Оказанное нам партией - говори, чего уж тут.
- Оказанное нам высшими силами, будет оправдано.
Он стукнул себя кулаком по груди, и она затряслась, как холодец.
- Конечно - поддакнул я - будет оправдано, но деньги поровну.
Проша уставился на меня с подозрением.
- Конечно, поровну, а как еще? Мы все трое равны. Хотя, конечно, совершенно непонятно, почему эта твоя девочка может гипнотизировать, а я нет? Из меня бы практичнее было бы сделать как раз гипнотизера, а не какого-то там паршивого ясновидящего, который к тому же ничего изменить не в состоянии. Глупо, странный поступок, что уж тут.
"Господи - подумал я - ну что за бред. Мы равны, и деньги поровну… какое на фиг равны? Девчонка, у которой пока нет ни фигуры, ни мозгов, рыжий толстый болтун и жилистый очкарик с гривой, как у Карла Маркса? Да фиг бы ними, с деньгами, я один, Угланка тоже одна, а у этого дочка под ногами бегает. Но почему равны? Потому что сейчас мы равны, а потом он большую долю потребует"
Концовка мысли была настолько неожиданно для меня, предпочитающего видеть в людях самые хорошие и благородные черты, что я вздрогнул от возможного подселения.
- Да, главное чтобы никто в меня не подселился.
- Да, кстати, это часто происходило? Подселение? А то ты на меня такой ворох информации вывалил, что можно с ума сойти.
- Два раза - честно ответил я - один раз в тебя подселились, другой раз в какую-то бегунью ненаглядную.
- И?
- Что - и? побежал я как-то по лесу с перепоя, тут красивая девица с пустым взглядом оборачивается и начинает меня грузить всякими странностями.
- А пустой взгляд? Он такая тупая?
- Прош, когда вселяются, всегда взгляд тупой становится, отсутствующий, отстраненный такой. И говорит человек без мысли, как будто плохо по бумажке читает. Вот когда в тебя вселились, ты вообще все свое красноречие потерял. Бубнил как пономарь.
- И что дальше? - от возбуждения Проша съел все эклеры, выпил три кружки чая и теперь обгладывал кусок рыбы, положенный заботливой женой ему на ужин.
- Дальше дух из нее вышел, и мы побежали.
- То есть ты ее склеил? - тут же уточнил изрядный бабник Проша.
- Я чуть ласты не склеил - она молодая, выносливая, быстрая, только через плечо поглядывала да посмеивалась. Хотя скорость вроде бы держала комфортную. Боюсь, что комфортную только для меня.
- Так что она сказала?
- Вытри руки и рот, весь в жиру и рыбой воняет… сказала что с двумя дарами ошибочка вышла, что так обычно не делают, что канцелярия ошиблась, что в виде извинений у меня будут сюрпризы.
- Канцелярия?
- Канцелярия, канцелярия.
- Так и сказала?
- Именно так и сказала. Я сам удивился. На небесах и канцелярия.
- А вообще - эти, которые вселяются, они кто? Они в меня могут вселиться?
- Блин, да я тебе уже рассказывал - они непонятно кто, в тебя вселялись. Кстати, ты сказал замечательную вещь - что только дураки мечтают о полетах в физическом теле. Во первых, можно задохнуться, во-вторых, холодно, в третьих, при посадке можно себе что-нибудь сломать. Так что летать можно духом, или энергетической составляющей нашего тела.
- А тело-то что будет делать в это время?
- В анабиозе лежать, или в коме, я не силен в медицине, не знаю, извини.
- Слушай, так может коматозники - они просто путешественники?
- Может быть. Кажется, примитивные племена так и считали, что души летают во сне, а если человека резко разбудить, то душа не успеет вернутся и человек становится очень странным, а иногда и умирает.
- Так-то отсталые племена!! - отчего-то возмутился Проша - а мы с тобой два интеллигентных человека в самом
расцвете лет!! Нам в эту чушь верить не положено!!
- Сказал человек, обладающий даром ясновидения. - ядовито заметил я - кстати, что у нас там на ближайшее время? Проверки не наблюдается? И чем бы нам таким заняться?
Проша вдруг помрачнел.
- Нет, не будет в эту смену никакой проверки. Вообще от охраны нам отказаться надо. Я посмотрел - у нас впереди только трезвая жизнь, будь она неладна. И как убить вечер… (Из охрану Проша, кстати, так и не ушел - из-за дочки, которая не только крутилась под ногами, но и лезла на плечи, вертелась вокруг во время бесконечных ежедневных дел и изматывала нервы родителям, как могла. Охрана же — это дозволенный день отдыха из четырех.)
Проша ходил по нашему застекленному уголку, как медведь в клетке, потом сел и заявил.
- Вообще с этим надо что-то делать. Тебе интересно, какое будущее нас ждет?
- Конечно - зачем-то соврал я, хотя совершенно не хотел знать, что там впереди. Мне с тем, что сзади бы разобраться.
Дальше произошло то, что сначала меня безумно напугало, а потом стало визитной карточкой магического салона, пока он еще существовал - Проша закатил глаза под лоб, так что остались видны только белые склеры, и стал как-то подергиваться разными мелкими мышцами. Первый раз мне стало страшно, потом забавно - я долго пытался выяснить, как это у него получается дергаться тем, чего как бы и нет - наш новоиспеченный ясновидящий только отмалчивался.
Первый сеанс был долгий - я успел выпить две кружки крепчайшего чая (новый символ наших трезвых бдений), написать коротенький стишок (Трезвость Прошу укокошит, Водка чище, чем слеза - Что ж не пьешь ты, нехороший, Или сдуру завязал?) пока наконец зеленоватые глазки Проши вернулись на место и уставились на меня с глубочайшим изумлением. Хозяин глазок судорожно выпил остывший чай и заявил.
- Ну это ни в какие ворота. Вообще слов нет.
- Рассказывай, рассказывай. Страну окончательно просрали? Штат Америки?
- Нет. Вообще-что-то непонятное. Вся Москва плиткой заложена.
- Плиткой? - удивился я - зачем плитка, когда есть старый проверенный асфальт?
- Бизнес, у жены градоначальника плиточный бизнес. Все ходят, уткнувшись в какие-то плоские коробочки.
- Плееры - блеснул я технической осведомленностью. Плееры только-только стали входить в моду вместе с малюсенькими наушниками.
- Нет, не плееры. У них экраны, которые светятся и показывают всякие картинки, люди в них пальцами тыкают.
- Зачем?
- Да не знаю я. И у всех уши заткнуты, только без проводов.
- Как это без проводов?
- Да так вот. Я так понял, что в этих коробочках есть интернет.
- Да хорош заливать - тут уже возмутился я - какой интернет? Он не в каждой конторе есть, а ты говоришь у всех. На улицы кабель проложили?
- Нет, он без кабеля. А, это телефоны, когда они в экраны не утыкаются, то иногда разговаривают. Понимаешь?
- Нет - я ничего не понимал и не стал врать. - Телефоны как коробки размером с ладошку? Чушь. Не может такого быть.
Проша смотрел на меня - а видел, кажется, далекое будущее.
- А я-то что?
- Два раза женишься, оба раза неудачно. Третий раз - удачно. Но это…
- Что — это?
- Как бы тебе сказать. Жена будет - Проша замялся и смотрел куда-то в сторону.
- Да говори ты уже.
- Будет моложе твоего сына. На сорок лет моложе тебя.
- Да пошел ты с такими предсказаниям!! - я аж подскочил - на какие сорок лет? Какого сына моложе? Ты еще скажи, что я ее у него увел.
Проша конфузливо косился в сторону.
- Да, именно у него и увел. Все так. Не увел, девчонка сама к тебе убежала. Он, правда, наркоман и алкоголик…
- Все, хватит, ничего не хочу знать!!
- Ладно, про тебя хватит. Там еще много интересного. Мы с Украиной воюем.
- С кем?
- Говорю же - с Украиной.
- Против кого мы воюем с Украиной?
- Точнее - мы воюем против НАТО и Америки на территории Украины.
- Не может быть.
- Сам не верю. Заберем Донецк, Луганск, Херсон, Одессу, Николаев. Когда чеченцы кричат "Аллах Акбар!" местные крестятся и говорят - слава Богу, наши пришли.
- А Чечня наша?
- Не просто наша, они наши фанаты, они солдаты дяди Вовы.
- А когда хохяцким фашистам наши кричат - сдавайтесь, те отвечают - русские не сдаются!!
— Это в какие года будет?
- В начале двадцать первого века. Крым обратно заберем.
- А что Америка? Прямо вот так все нам позволяет?
- А куда она денется. Вроде нас санкциями обложили, из мирового товарооборота вывели, а нам все равно. Сами с усами.
- А город? Город сильно изменится?
- Очень сильно. Ларьки все посносят, все, как один, везде плитка - я уже говорил, на самокатах катаются старики и взрослые. На колесах.
- На колесах? Это значит на машине?
- Нет, на одном колесе.
- На одном колесе? Что-то тебя заносит. Как можно на одном колесе кататься?
- Я не знаю, как, но на одном колесе. Я вообще не понимаю, что там происходит. Очереди в военкоматы, при этом вся Москва - один сплошной праздник, кругом цветы на клумбах, машины дорогие… Россию снесли.
- Как это снесли?
— Вот так. Гостиницу Россия снесли. Угадай, что на ее месте?
- Даже пробовать на буду.
- Правильно, все равно не угадаешь. Парк.
- Гонишь…
- Нет, не гоню. Парк вдоль Варварки. Мост над водой в виде подковы, висящий.
Проша опять закатил глаза под лоб, опять начал подергиваться, и продолжил замогильным утробным голосом.
- Церкви… церкви растут как грибы. Много церквей. Много верующих.
Он открыл глаза, встряхнулся и продолжил как ни в чем не бывало.
- Вот нам бизнес. Отличный.
- Какой еще бизнес?
- Бизнес на вере. Есть пока лет десять, пока за сектантов не взялись.
- А что, и за сектантов возьмутся? - обрадовался я. Меня очень доставала симпатичная хохлушка, присвоившая себе имя Христа, безумные Ивановцы, которые наперебой покоряли природу и так же быстро умирали, хотя косматый дряблый старик им обещал вечную жизнь в физических телах, а так же сотни больших и малых аферистов, наживающихся на чисто человеческой жажде чуда. Да что тут говорить - Проша был прав, мы тоже пытались занять свое местечко в этой нише, но у нас были на то основания. Хотя бы мои путешествия в прошлое и Прошин орлиный взгляд в будущее. У большинства же оснований не было никаких лишь жажда быстрых и легких денег, ну и практическая ненаказуемость.
Проша опять закатил глаза, но через несколько минут вернулся в нормальное состояние.
- Да, у них, к этих долбанных сектантов, быстро наступает ощущение вседозволенности, на этом они и горят. Все. Но состояние сколотить легче, чем на наркотиках или проститутках. Поэтому нам надо вливаться…
- Дорогой мой друг - перебил я его самым официальным тоном - а то, чем мы занимаемся, вас не устраивает?
- Совершенно не устраивает. Знаешь, в чем разница между нами и сектой?
— Вот новости. И в чем же?
- В том, что мы, идиоты, с твоей подачки пытаемся что-то исправить. А исправить ничего нельзя.
— Вот так вот.
- Именно. Ты уже берешь на себя роль Бога, ну и я заодно. Мы хотим менять судьбы, спасать заблудших, вытаскивать души из трясины. А для этого есть другая контора.
- Прош, это ты сейчас говоришь или вселившийся?
— Это я сейчас говорю. Никто не может Бога изображать, даже понарошку.
- А твои сектанты?
- Мои сектанты тоже изображают Бога, но они просто сгоняют баранов в кучу и защищают их от опасностей мира. Потому что если они не сгонят, то это сделают какие-нибудь бандиты, и кроме квартиры заберут еще и жизнь на всякий случай. А секты дают баранам то, чего они хотят - хорошего, заботливого пастуха, который если и обреет, то только в жару, чтобы скотинка не простудилась.
- Занятно, занятно. То есть ты хочешь сказать…
- Я хочу сказать, что мы обманываем людей, мы даем им возможность поверить в чудо.
- А разве то, чем мы обладаем, не чудо?
- Пойди разбери. Может, у нас конституции физические такие, а может мы с тобой просто первые ласточки. Через двадцать лет каждый второй сможет гулять что в прошлое, в любое, что в будущее. Вот тогда настанет расцвет человеческого общества. Потому что Бог, который все видит, это, конечно, страшно, но куда страшнее сосед, который тоже видит все и от которого наказание придет гораздо скорее. Нож в бок или бензин на запертую дверь.
- "Какой дурак на Плюке правду думает"
Проша несколько минут помолчал, переваривая услышанное и пытаясь вспомнить, откуда оно, и закончил.
- Вот потому что вы говорите не то, что думаете и думаете не то, что говорите, мы и наблюдаем этот горький катаклизм.
- Я говорю - помолчав, продолжил Проша - что наши так называемые… я не знаю, как они называемые - таланты или особенности - ничего особенного, в общем, эти особенности из себя на представляют. Может быть скоро все будут ими обладать, точнее выбирать из чего-то предложенного.
- Коротко и ясно - заметил я - а из чего предложенного?
- Из всего предложенного. Человек сначала понимает, что его не устраивает в его жизни, у него возникает намерение измениться, и судьба
- Которая в тебя может вселиться и направить на самый неожиданный пусть самым неожиданным поступком…
- Судьба дает ему именно то, что надо в этот момент. Понятно? Тебе судьба дала меня. Куда бы ты без меня делся? Что бы ты без меня делал?
Я только пожал плечами. Выводы моего собрата по охране иногда поражали.
- То есть это я тебя в офисе охранником работал? Это ты пикировал с неба на медведя, чтобы его напугать? Это ты отгонял беглых уголовников? Это ты видишь прошлое так, что лучше бы его вообще не видеть?
Проша посмотрел на меня исподлобья и заявил.
- А тебе не приходит в голову, в твою глупую голову, что это все всего лишь необходимые испытания, на которых закаляется характер? Мой вот закалился, например, а про твой так не скажешь. Короче - мы создаем религию или нет? Или так и будем копеечки сшибать, как нищий у метро?
Проша перестал пить - поэтому его напор увеличился в разы. Он бушевал по любому поводу, и иногда мне закрадывалась крамольная мысль - уж лучше бы пил.
Я посмотрел по сторонам - квадраты золотистого вечернего света лежали на истертом линолеуме там же, где обычно, в нашем закутке, разделенном на две части шкафом с делами клиенток, было душно и накурено - мы перестали пить, но курить стали больше.
Время, казалось, загустело и тянулось неторопливым потоком, который медленно и величественно накатывал и уносил нашу силу - одновременно принося силу другим людям, моложе, глупее, энергичнее.
Проша с ненавистью раздавил сигарету. Он курил так много, что его когти - почему-то он стриг их крайне редко, по какой-то свое логике - пожелтели от смол.
- В общем, если ты не соглашаешься… дамочка, вы куда?
Девушка…
Продолжил Проша и осекся, издав какой-то цыплячий писк. Девушки не могло быть, она не могла ни войти, ни выйти - пить мы, конечно, перестали, но двери по привычке запирали на оба замка и еще на засов - древнюю кованую тяжелую полосу металла.
Девушка в черных джинсах с лохматыми рваными дырами на коленях и бедрах, зеленой искоркой в пупке, в короткой маечке, тоже черной, черными волосами, бледным лицом - прямой нос, волевой подбородок, какое-то колечко между ноздрей. Она двигалась прогулочным шагом, остановилась, достала из ушей, суда по всему, наушники, покрутила их, потрясла, вставила обратно, потом вытащила окончательно и спрятала в белую коробочку.
Увидел нас, сидящих в стеклянной клетке - подошла… и спокойно проникла, на открывая двери, в нашу каморку. Покрутила головой, осматриваясь, на бледном лице отразилось изумление - увидела меня, изумилась еще больше, замахала руками и растаяла в дыму.
Мы в этот момент орали, как резанные, на два голоса, отчаянно крестились, потом выскочили на улицу, с трудом совладав с замками.
И только под голубым небом, на пыльной больничной травке, в тени крытого перехода между корпусами, под удивленными взглядами больных - кто это так ревет во дворе - мы взяли себя в руки.
Точнее, я схватил своего товарища за запястье - иначе бы он просто убежал бы.
Я насильно усадил его на скамейку возле входа, стараясь не обращать внимания пляшущие челюсти и блуждающий взгляд.
- Проша, ну успокойся - проговорил я дрожащим голосом - подумаешь, обычный призрак. Привидение. Оно нас убить не может, может только напугать — это же классика. Появилось и исчезло, как будто не было. Где оно? Где? Кто это? Наверное, бедная девочка, которая умерла в этих стенах от рака.
- Нет - Проша справился со своей пляшущей мандибулой — это она. Которая на сорок лет тебя моложе.
- Что?
- Говорю - она. Жена.
Глава 4 Денежный идиотизм
Молодой человек, прическа которого напоминала десяток дерущихся осьминогов - тот самый, который уже просил избавить его от новой жизни - стал нашим постоянным клиентом.
Более того, теперь он приходил не один - он приводил свою маму, толстую неряшливую тетку, покрытую каким-то густым салом, с двумя глубокими бороздами меж бровей, редкими пегими волосами далеко над облысевшим лбом, и выдающимся носом, который свисал то ли как груша, то ли как картошка.
За толстыми очками, среди зеленоватых синяков виднелась вся многовековая скорбь народа книги, редкая улыбка обнажала подгнившие у корней торчащие вперед зубы.
В нашем офисе произошли небольшие изменения - так как небо подарило нам еще одного, скажем так, одаренного товарища, который должен был наблюдать за процессом колдовства (или излечения) - то мой закуток путем нехитрых преобразований мы практически соединили с комнатой Угланки, и теперь могли слышать, и даже частично видеть посетителей.
Когда приходила мама мальчика- осьминога, мы бросали все дела и приникали к щелям. Она опасливо пристраивала объемный круп на стул, который скрипел и трещал, и с места в карьер начинала.
- И за сколько вы хотите отдать моего мальчика обратно?
- Обратно? - совершенно искренне изумлялась Угланка - куда мы должны его отдать? Спрашивайте с тех, кто его забрал, мы его не забирали.
- Таки зачем вы мне говорите ложь? Раньше Сёмушка был хороший домашний мальчик, кушал макарошки с картошкой, исправно ходил в магазин и слушал маму. Сейчас он торгует у метро папиросами.
- Может он больше не хочет картошки? - осторожно интересовалась Углана.
- Да боже ж мой, кто будет его спрашивать, что хочет он или что не хочет!!! У меня от этих переживаний стеснение в груди, или он хочет мамочку до гроба довести? Что ему дали то и будет кушать, или мне ему рыбу-фиш готовить, щуку фаршированную? В общем, верните мне моего ребенка - у метро слишком страшно. И приведет еще какую-нибудь шаболду из плохой семьи.
- Может мне ему венец безбрачия устроить?
- Конечно, душечка, лет на пятнадцать можно и венец. Потом я помру, а он пусть мое наследство по ветру пускает…
Проша толкал меня локтем в бок и говорил одними губами - какая забота…
Дальше Угланка снимала заговор на удачу - мамаша шла к метро, забирала сигареты, с наслаждением топтала картонную коробку, которая служила прилавком, и тыкала кукишем прямо в нос сыночку — вот тебе, а не бизнес!!! Сняла я с тебя заклятие!!!
Хватала его мощной дланью за поросшее шерстью запястье и волокла в пятикомнатную семейную берлогу на Чистых прудах. Под окном берлоги стоял настоящий рыцарь из настоящих доспехов, а в конце переулка - дом, выросший вокруг охотничьего домика, который Малюта Скуратов построил для своего царя.
В общем, да - было о чем переживать. Мальчик, которому опять подрезали крылья, с горя ехал на Пушкинскую площадь и там вливался в буйный табор летних алкоголиков, оккупировавших две крайние скамейки со стороны Тверского бульвара.
Народ и правда был летний - одна замечательная дама, мать трех детей и пятерых внуков, вместо того, чтобы радовать небо направленным в него упитанным задом, раскорячась над грядками, ехала в Новопушкинский сквер пить. Ее знали и любили, она была при деньгах, спала на скамеечке, наслаждалась летним солнышком, фонтанами, слушала стихи поэтов из расположенного рядом института.
У нее были под рукой любовники, не всегда старые и не всегда совсем пропитые, много еды из расположенной рядом Лиры (точнее, из рыгаловки, захватившей место Лиры) - в общем, не жизнь, а сказка.
Раз в неделю приезжал кто-нибудь из детей, в тщетной попытке вернуть мать в приличное - а главное выгодное детям - русло - и уматывал восвояси, посрамленный.
И вот туда-то вливался Семушка, тридцатилетний мальчик- осьминог.
Необходимо уточнить, что вместе с заговором на удачу мы давали еще и кодировку от пьянства - недолго, на месяц-другой, пока мамаше не становилось скучно и она не забирала сынка за руку от метро.
Выгребала карманы, охая и причитая, жалуясь на то, что сыночка стал совсем тощим и совсем коричневым, что место опасное и вообще - им что, плохо живется? Четыре комнаты они сдают и могут себе позволить не работать.
Но сыночек Семушка знал ее хитрую натуру - как только пройдет несколько дней, хлопотливая неряшливая тетка покажет свое тигриное нутро, и начнет командовать, и командовать будет каждую минуту, и за невыполнение команды устраивать страшные скандалы. Поэтому он начинал пить и бежал к друзьям в Новопушкинский сквер.
А мама шла к нам - вернуть сына обратно. Жалко, что ли - Угланка ставила очередную кодировку, мамаша перла прямиком на площадь, забирала свое чадушко, заодно потыкав кулаков в синюшные лица друзей.
- Закодирован! - сообщала она и вела трясущегося каждой жилкой детинушку ловить отходняки.
Покорный сыночек - а что поделаешь, закодирован - собирал свои сигареты и шел к метро.
Вот так они и жили, вот так и несли деньги к нам, ничего не требуя взамен. На удачу, на неудачу, на пьянство, на работу. Постепенно мы к ним уже привыкли, даже, можно сказать, полюбили.
Кроме того, тетка из московского центра до трясучки ненавидела своего бывшего мужа. Мало того - она требовала для него самых изощренных проклятий, которые Угланка, пожимая плечами, покорно накладывала от раза к разу. Пробивала биополе, так что энергия из бедного мужика утекала, как пиво из разорванного пакета, сковывала по рукам и ногам венцом безбрачия - судя по всему, от невест у дядьки отбоя не было - и так далее.
Рассказывала ужасы про своего бывшего мужа - как тот бил ее ногами, таскал за волосы, швырял ребенка об стены, лупил плеткой до кровавой корки на спине. Без мордобития ни одного утра не начиналась. Точнее, утро начинало так - обросший диким волосом дикарь выпивал бутылку водки, брал камчу с крючками и свинчаткой и начинал полосовать жену и ребенка. Те, покорные, как мышки, шуршали по дому, боясь поднять глаз, пока зверь не выпивал третью бутылку водки и не ложился досыпать.
Только тогда они могли погрызть окаменелые черные корки вместо завтрака, запивая их только горькими слезами. И так далее.
Я посмеивался - верно из всей этой ахинее было только то, что муж вытащил ее за волосы из комнаты ребенка, пообещав свернуть шею, если пикнет. Не пикнула, конечно, жить хотелось - хотя я бы, например, свернул. Потому что когда идиот вкалывал на четырех работах - две охраны по сутки-трое и всякие выгодные халтуры, его вторая половина мучилась на даче.
Ворочалась с боку на бок среди травы, позволяя солнцу лакомиться сдобным белым телом - заодно допуская до тела всех желающих.
На этой почве возникали конфликты - отдыхающие дрались с местными и сторожами, в итоге выбрали дни… и всем хватило, хотя иногда приходилось ждать своей очереди на террасе.
Как выяснил тиран и деспот, у его благоверной было за лето тринадцать постоянных любовников, и порядка сорока - восьмидесяти рыл из текучки, на которую она внимания не обращала. Так, приползло что-то в темноте напоследок - имя, что ли, ей запоминать?
Угланка вытаращила глаза и отказалась верить наотрез - у этой вот старой уродливой бабы такое количество мужиков? На что пришлось ей ответить народной мудростью про хрен, который ровесников не ищет.
Девушка не стала спорить, но подняла цену за наши услуги вдвое. Тетка заплатила, не торгуясь. Когда цена выросла в четыре раза, Угланка стала придумывать поводы - но клиентка даже раздутыми плечами не пожимала, платила и все.
Угланка хваталась за свои черно-белые пряди.
- Она идиотка? Неужели не видит, что я не хочу с ней работать?
- Что это значит - не хочу? - удивлялся Проша. После трудового дня мы расслаблялись за чаем. Сухой закон у нас начался как-то сам по себе, после девушки - виденья. - это наши клиенты, они нам деньги несут, они наше безбедное существование обеспечивают. Мы будем перед ними ковриком, ковриком расстилаться.
- Перед этой сукой? - исподлобья зло смотрела на него Угланка - не буду я перед этой сукой расстилаться.
- Ну, не хочешь, не стелись, не надо. Но и выгнать ты тоже ее не можешь - на каком, вообще, основании? У нее вполне резонные просьбы…
- Ага, она хочет своего сыночка под вонючую юбку засунуть, чтобы он дам смрадом дышал…
- Угланка!! - дружно закричали мы - а без подробностей можно?
- Да от нее и так несет котлетами с луком, пережаренными на прогорклом жире, а уж что под юбкой…
- Хватит!!!
- Манда у нее вонючая, и не дело молодому парню ее нюхать!!
- Так, стоп. Хорошо. Договорились. Радость моя, давай ты не будешь больше про всякие там физиологические подробности нам рассказывать? Давай лучше подумаем, что нам сделать. Пока что мы - а, знаем, что она врет, б - не знаем, как это вранье исправить.
- Толку-то… - Проша размешивал чай, и ложечка мерно позвякивала - никакого толку от нашей деятельности нет. Вот ты прошлое видишь, а я-то будущее. Все наши алкаши буквально через неделю идут в ближайший ларек и начинают пить. Причем не то, чтобы как-то особенно. Просто пьют как пили, ну, немножко больше, потому что отдохнули. И никакой Угланкин гипноз на них не действует. Вот так-то, котятки.
Выдав эту тираду, Проша положил себе на блюдце кусок кремового торта - иногда нам приносили всякие дары, мы их принимали, как и положено волхвам, заодно заменяя алкоголь сладостями - и подмигнул. Правда, потом остановил подозрительный взгляд на Углане, которая сидела, уставившись в одну точку.
- Ну ладно. Свет мой Прошенька, скажи, что ждет этого нашего бедного мальчика?
- Да ничего его не ждем - пробурчал Проша с набитым тортом ртом - так и будет бегать, то от мамы, то к маме. Так просто она его не отпустит. Типичная еврейская мамаша - заботливая и неряшливая. Ешь творог, чтоб ты сдох, ты же нездоров… пока он синьку трескает. Потом… вот на хрена ты меня об этом спросил? На хрена? Мало того, что пить запрещаешь, так еще и со сладостями расслабиться не даешь.
- Я не даю? - удивился я.
- Ты не даешь. Ты зачем меня спрашиваешь? Неужели не ясно, что ничего хорошего его не ждет?
- Так что потом?
- Потом к нам наркотики повезут. Потом начнут их делать. Потом начнут продавать через интернет.
- Интернет? Что это такое? - удивилась Угланка.
- Даже и не спрашивай - скривился Проша и махнул рукой - как я увидел, весь мир в коробочке.
- В какой коробочке?
- Вот, все, не хочу больше торта. Добились своего. Зачем меня спрашивать? Я вам не инженер - электроник. Я ничего не знаю, я могу только смотреть. Вот он смотрит назад, а вот я смотрю вперед. И не знаю как относится к увиденному. Хоть не смотри. Угланка, закрой рот и не спрашивай. Вот его спроси, я ему уже все объяснил, больше ничего не знаю, да и вообще, это энергозатратное занятие, а вы мне тортик есть мешаете.
Почти прокричав это, Проша набил рот кремовыми розами, шоколадом, бисквитами, безе, цукатами и прочей оставленной нам радостью - и стало ясно, что спрашивать его о чем-либо просто бессмысленно.
- Обжора - презрительно процедила тонкая, как тростинка, Угланка и обратилась ко мне. - так какие установки мне ему давать? И что делать с его мамашей? Ладно, если мои проклятья не работают, а если вдруг? Невинный мужик пострадает. Опять от баб. Сначала от жены, которая оказалась ****ью, потом от дуры, которая и порчу толком наложить не способна.
-Установки, установки… только на самостоятельность. Все своими руками, еду и водку - только на свои деньги, никогда ни от кого ничего не принимать.
- Даже от мамы?
- Тем более от мамы.
- Дикостью какой-то мы с вами тут занимаемся - пожала плечами Угланка - мама-это ж святое. Как от нее можно чего-то не брать?
- Вот так. Короче, установка такая - ничего не брать, тем более от мамы, но всегда помогать, тем более маме.
- Так на нашем мальчике будут ездить все кому не лень…
- Будут - будут - проворчал с набитым ртом Проша. Он не мог успокоится, пока на картонке был хотя бы один кусок торта - еще как будут. Но не хуже, чем сейчас.
- Да, точно. Установку на умение спорить и отстаивать свою позицию. Дальше… дальше - позиция равенства.
- Равенства? - подняла глаза от своего блокнотика Угланка.
- Да. У бедолаги гипертрофированное чувство собственной важности, ничем не подкрепленное. То есть им должны просто восхищаться - его грязными штанами, ногтями с черной каймой….
- Всклокоченными волосами с перхотью…
- Зубами, гнилыми зубами…
- Одеждой как с помойки….
- Постоянными истериками.
- Да уж, милейшее создание. Так вот, радость моя, внуши ему, что он ничуть не лучше других - но при этом ничуть не хуже. И уважать его люди будут за дела.
- За дела? За какие дела, если он может до конца довести только одно дело - напиться и свалиться?
- Да, но тем не менее - установки на качество. Он делает все, и все делает хорошо. Если не знает, то учится этому, учится с радостью, весельем, легко и непринужденно.
- Легко и непринужденно. Слушай. Сначала я ему дала установку на то, что он победитель. Он попробовал, пришел в ужас и побежал к нам снимать на фиг эту самую установку. Теперь я ему дам установки такие же, но расширенные? Путевую карту, так сказать?
- Именно.
- Итак - нараспев и торжественно произнесла Угланка - нашему грязному, дурно пахнущему, ходящему в рванине, беззубому и лохматому…
- Совсем забыл - следить за собой. Вещи только новые, или хотя бы чистые, короткая стрижка, короткие ногти, мытые руки. Мыться каждый день два раза…
- Невыполнимо - проворчала Угланка, делая пометку.
- Бриться тоже каждый день. А то взял моду - дескать, после бритья кожа раздражается.
- Продолжим - итак, грязный дядя - то есть мальчик - становится чистоплюем, старательным работягой, жадным до всего нового, каждому делу отдается полностью, не берет ни у кого никаких подачек, сам может помочь, если захочет, всех уважает и требует уважение к себе, и… наверное ему какую-то абстрактную мечту нужно?
- Да, наверное, какую-нибудь абстрактную нужно. Пусть станет известным актером. Он как раз подходит - капризный, самовлюбленный, эгоистичный. Если на это наложится все то добро, которое ты ему наколдуешь, то может получится вполне себе ничего товарищ.
- А талант?
- Ну перестань, какой там на фиг талант. Любой ребенок обладает актерским талантом - а знаешь почему?
- Ну почему, всезнающий ты наш? - раздраженно переспросила Угланка.
- Потому что ребенок непосредственный, он не играет, он живет - а вся его жизнь — это игра. У нашего дружочка жизнь тоже игра, и он ведет ее совершенно по-детски, то есть делает только то, что ему хочется. И полностью зависит от мамы. Да, еще одна установка - на естественность. Он всегда естественен и ничего не изображает. Как только он пытается изобразить кого-то - тут же естественность теряется.
- Погоди, то есть мне нужно из него сделать естественного ребенка, который радостно учится всему новому, который ухаживает за собой, которого приучили к порядку и обязательности, но который при этом сохранил детскую непосредственность и склонность к игре?
- И фантазии.
- И фантазии еще. Всего ничего, ничего особенного, пустяки. Вот так просто взять и перекроить человека полностью. У него того… кукушка не улетит?
- Проша?
Проша, который дремал, развалившись в углу мягкого дивана, приоткрыл один глаз и проворчал.
- Проша, Проша, что вам надо от Проши? Чтобы я опять вперед всех лез? Посмотрел, будет жив ваш доходяга? Будет. Но плохо. Ему не понравятся его перемены. Они ему уже не нравятся.
- Так они не нравятся ему только потому, что мы до конца не доработали!!!
- Да. Вы его наизнанку вывернули и хотите чтобы он радовался. Если вы не оставите ему хоть что-то привычное, он руки на себя наложит.
- А что мне ему оставить?
- Алкашку оставь. С такими принципами, которые вы ему всучили - причем без спроса, хочу заметить - по иному он не отдохнет.
- Не надо алкашку. Дай ему спорт. Пусть нервное напряжение снимает физическим.
- Будет сделано. А что с его мамочкой? Вот на эту суку я бы такой венец безбрачия наложила, что хрен его кто снял бы.
Проша?
- Накладывай, накладывай. Ей все равно ничего не поможет. Она профукает все, что у нее будет, сына начнет ненавидеть за его успехи….
- Ага, значит будут успехи!!!
- Да будут успехи, будут, только он станет самым несчастным человеком на Земле… выйдет замуж за мелкого штымпа при бандитах… его потом разобьет за все заслуги паралич… до конца его дней будет выносить дерьмо из-под лежачего… а когда тот отмучается, это будет чудовищная страшная старуха, ненавидящая весь мир. Не нужен уже венец, поздно, она сама испортила все что могла.
Глава 5 Жиды и пидарасы.
Бизнес наш шел плавно, как вода в большой реке - сначала приходили жаждущие чуда. Потом, получив чудо и понимая, что ничего хорошего в этом нет, они возвращались и требовали вернуть все, как было, потому что никто не был готов к постоянной и тяжелой работе. А о заговоре на шальную удачу мы благоразумно молчали, тем более что никакими заговорами вообще не владел никто из нашей веселой компании.
Мы же, просканировав очередь не предмет желаний, быстренько вырабатывали для Угланки порядок действий с каждым, потом садились у меня в комнатке и не спеша наслаждались чаепитием - пока наша прекрасная девушка строила зверские гримасы и водила руками над головой очередного неудачника, который мечтал об успехе.
Правда, иногда Проша по старой памяти выходил пугать клиентов, среди которых нет-нет да и встречались настоящие безумцы. Именно поэтому он, хоть и получил дар смотреть вперед (по счастью, не сильно далеко. Путешествия в далекое будущее оказывали разрушающее действие на моего друга - он становился медлительным, задумчивым, раздражительным. Косился на всех, как на врагов народа, односложно отвечал на вопросы - хотя после первого путешествия его фонтан было не заткнуть) но пользовался им крайне редко, и на работе сидел в своей пятнистой форме. Да и дубинка романтично лежала рядом с фарфоровыми чашками.
Когда из двери медленно и внушительно выдвигалась пятнистая глыба с нехорошим прищуром, все наши алкоголики, неудачники и перезревшие невесты быстренько замолкали.
Мы сидели и обсуждали перспективы, планы и возможности - стоит ли вообще спасать тех, кто спасаться не хочет, и не проще ли действительно собирать неудачников под свое крыло, забирая у них все что есть ради их же блага? Проша напирал на то, что безусловно стоит - ради их блага, конечно же - я в этом вопросе был сторонником личностного выбора и эволюционного развития общества.
При всех разногласиях беседу мы вели в академическом стиле - Проше даже мизинец научился оттопыривать ради пущей солидности - начиная каждую фразу так - ээээ, коллега, не кажется ли вам…
- эээээ, коллега, не кажется ли вам, что оставляя беспомощных людей наедине с жестоким бушующим морем дикого капитализма, который мы имеем счастье наблюдать на дворе…
- Жиды и пидарасы!!!
Раздавшийся вопль был такой громкости и отчаяния, что Проша пролили на себя чай и начал матерно шипеть, стряхивая темное пятно с неловкого места.
- Жиды и пидарасы!!! Сколько можно!!! Гады!!! Подонки!!! Сволочи!! Ненавижу русских рабочих!!!
Мы метнулись к смотровым зеркалам - в приёмной подпрыгивал на месте какой-то очкарик в клетчатой байковой рубахе навыпуск, с ручкой на веревочке на груди, мешковатых вельветовых штанах поносного цвета. Он потрясал кулаками, брызгал слюной, редеющие волосы стояли дыбом.
- Проша, прошу…
Но Прошу и просить не надо было - мокрое пятно на неудобном месте взывало к мести. Он стукнул себя дубинкой по широкой ладони и через секунду был уже в приемной, страшный, как грозовая туча. Алкаши и неудачники вжались в стулья, две увядающие дамы закатили глаза и обмякли в предобморочном состоянии, но очкарик завопил пуще прежнего, тыча в Прошу пальцем.
- Ааааа, жид и пидарас!! Почему люди в очереди сядит!! Подонки, сволочи, фашисты!!! Русские рабочие не сидят в очередях!! Гады, подлецы, жиды и пидарасы!!!
Через секунду очкарик был вжат в стену между пожилой девушкой и унылым алкоголиком с вислым носом и печальными ушами, но ни на секунду не замолчал, а стал блажить еще громче. Жиды да пидарасы, жиды да пидарасы. Проша занес кулак, налившись своей предельной, густо-свекольной краснотой, после которой обычно начинал крушить все, что попадается на пути, не разбирая, очкарик это или трехстворчатый шкаф.
Но навстречу его кулаку полетел такой поток ругани, что Проша опешил и не вбил ее в глотку вместе с зубами.
К моменту кульминации - то есть, когда к Проше присоединился я, повис на его руке и спас взъерошенного очкарика - приемная была пуста, хотя возле двери толпились актеры во главе со своей атаманшей.
И не осталось ничего другого, как выяснить, почему очкарик оскорбил нас, какой нездоровый ветер с помоек его сюда занес и что он хочет от Угланы Мрачной.
Правда, сделать это оказалось трудно - наш клиент весь дергался, орал, брызгал слюной, махал руками и все норовил ударить Прошу. Тот, поняв, что имеет дело с городским сумасшедшим, потирал кулак и вопросительно поглядывал на меня. Я же, стоя за спиной горластого шута, показывал, в свою очередь, Проше кулак и отрицательно качал головой.
Из кабинета Угланы Мрачной выскочила и мышкой шмыгнула на выход сухонькая старушонка, которая приходила к нам делиться информацией о грядущем конце света. У нее каждый раз находились все новые и новые доказательства, и было проще дать ей пятнадцать минут выговориться и забыть на неделю, чем видеть каждый день дырявую шляпу, искусственные цветы, шаль, больше похожую на паутину, и горящие мистической экзальтацией глазки из глубины узорных морщин. Свои предчувствия и видения она облекала в стихотворную форму, и Угланка была довольна - она оказалась большой ценительницей прекрасного, особенно недорого и понятного.
Очкарик дошел до крайней точки возбуждения, к тому же вдруг потянулся следом за старушкой, что придало той скорости, но быстро переключился на вышедшую вслед за клиенткой Угланкой.
- Что это такое? - завопил очкарик, одной рукой хватая Угланку за руку, а другой обнимая за плечи… нет, не совсем за плечи, скорее за шейку возле плечей - почему жиды и пидарасы не хотят обслуживать рабочего человека? Сколько можно томиться? Может вы меня обслужите? Пойдемте, где тут у вас кабинет…
Угланка стояла, окаменев от изумления - такого напора ей в короткой жизни встречать еще не приходилось. Очкарик же повлек ее туда, откуда она и пришла, в царство мрака, ароматических палочек, черепушек, косточек, которые, впрочем, не могли не напугать, ни помешать.
- И девочек наших ведут в кабинет… - пропел я, высвобождая нашу колдунью из цепких лапок, потому что Проша тоже застыл от такого нахальства - пошли, пошли, оставь колдунью в покое, она все равно без меня работать не будет…
- Жиды и пидарасы!!! - завопил очкарик - что значит не будет!! Пусть хоть палец засунет в…
- Водка!! - перебил я - коньяк, виски, пиво!!! Прямо сейчас!!
- А тебе палец в рот не клади… вот, рыжий, человек умеет с клиентами общаться. Ему палец в рот не клади…
- Начнем с пива, добавим немножко водки, потому переключимся на коньяк и виски…
- А девка? Девка с нами будет пить? Как можно пить без девки? Куда я свой хер пихать буду? Мне нужно куда-нибудь засунуть свой хер. Но это потом.
- Это потом, сначала нам надо немедленно выпить…
- А у девки дети есть?
- Откуда у девки дети, она на то и девка.
- А, раз детей нет, значит е….я она не умеет. Вот если бы дети были, значит точно е…я умеет. Опять надо учить. Сколько можно учить? Почему нельзя найти нормальную девку, которая знает, куда надо запихивать хрен? Ты дожила до сорока лет и ни разу хер в руках не держала?
- Мне двадцать пять!!! - вскинулась Угланка
- Да хоть пятьдесят пять - почему не знаешь, куда надо хрен пихать?
- Да знаю я… - закричала Угланка, совершенно не зная, что в такой ситуации делать.
- А, она знает, значит можно с собой брать. А куда? Скажи мне, куда мне придется пихать свой хрен? Лучше покажи…
- Уведи его!! - хором закричали мои сотрудники, и я утащил очкарика.
Через полчаса мы общими усилиями выволокли обмякшее тело - накидался он изумительно быстро, да и немудрено, спиртное он пил вперемешку и стаканами - и положили в роскошный, трещащий, дымящий автомобиль с черными стеклами. Больше никто не соглашался везти тушу, которая изредка вопила про "жидов и пидарасов", но в основном храпела.
После тяжких праведных трудов - актеры в таком деликатном деле помогать нам отказались, а новые клиенты, увидев, чем мы заняты, как-то незаметно рассосались, да и время приблизилось к вечеру - мы расселись и, утолив жажду остывшим чаем, заварил новый.
- Ну и что это было? Я ему наколдую, он вообще хрен только в редьку пихать будет, сволочь. Ишь ты - экзаменовать меня собрался, знаю я куда пихать или не знаю. Знаю, между прочим, все места знаю наизусть, тоже мне, наглец, пятьдесят пять лет, говорит…
- Наизусть - это да, требует хорошей памяти - промолвил Проша.
- Так, ребята, стоп-машина. У нас интересный случай. Вот все нормальные клиенты чего хотят? Хотят чтобы у них все было, но чтобы ничего при этом не делать, и чтобы не привлекаться желательно, то есть им, конечно, нужен чемодан с миллионом, но без бандитов, которые к этому чемодану прилагаются.
- А этот шут гороховый?
- У, у этого шута самая настоящая трагедия.
- Умер кто-то?
- Нет, из родных пока никого, один только алкоголик молодой - но его старательно мама спаивала. Как обычно, наливала сама чтобы с дружками не связывался. В итоге он выпивал мамину дозу и бежал догоняться к друзьям. Ну и помер от цирроза в двадцать пять лет. В остальном все живы и довольны.
- А он не доволен?
- Вообще не доволен. Ему не нравится, как он живет. Он тоже, бедняга, изуродован воспитанием.
- Да что вы все на воспитание всегда сваливаете? Воспитали их не так. Меня, можно сказать, вообще не воспитывали, и ничего, я живу не жалуюсь.
- Вот и неправильно, дорогуша, надо жаловаться, хотя бы себе, надо менять свое отношение к тому, что в тебя заложено.
- А если заложено то, что надо? - упорствовала Угланка, великий спорщик.
- Вот да - многозначительно поднял я палец - его воспитывали именно так, как надо. Он трудоголик и очень от этого страдает. Он хорошо выполняет все, что ему дают, даже не хорошо, а идеально, и страдает, что не может сделать лучше. Он старательно ползет по карьерной лестнице…
- По какой карьерной? Карьера у него какая?
- Журналюга. Причем книжный журналюга. Врет и клевещет, как он сам говорит. Вообще им судьба играла, но, поскольку он все делает хорошо, то он хорошо делает даже то, что ему противно. Вот это настоящая беда.
- Почему?
- Потому что приходит он, например, спьяну в творческий ВУЗ с тремя дурацкими стишками - а кто вообще из нас стишков не писал? Это же не музыка, годами мастерство оттачивать не надо, натыкал глагольных рифм, и ты уже поэт. Так вот, приперся пьяный в приемную комиссию, там его поэтесса Хек увидела. Ах, какой хорошенький мальчик, а что он принес? - стихи - а, давайте, я его беру.
И все. Потом он всю жизнь писал всякую дребедень, но писал каждый день, потому что это положено так - писать.
- Так это же огромные тома наберутся? - подозрительно спросила Угланка.
- Уже набрались, но издавать этот никому не нужный бред с потугами на юмор и оригинальность вряд ли кто-то будет. Он ненавидит свою работу - а на работу его устроила та же Хек, такая здоровая бабища с мясистым носом, складчатой шеей и монументальной грудью - причем на работу к пидарасу. Наш друг, который все делает хорошо, тоже согрешил - а как иначе? Иначе выгонят. Он уже выпустил несколько книжонок, которые тоже прошли незамеченными, он наверняка станет большим человеком…
- Выпускающим редактором станет - сообщил Проша - через двадцать пять лет.
— Это ты вперед глянул? Ну, хорошо. Значит, нам нет смысла его переделывать.
- А он хочет чтобы его переделали?
- Конечно. Ему надоело под чужую дудку плясать. Он лентяй, он хочет жить не спеша, нажираться с утра и валятся на травке, чтобы никто от него не зависел, чтобы никто ничего не просил, не требовал, он не хочет писать эти кретинские тексты, которые хвалят такие же кретины - хвалят только потому, то он может похвалить их кретинские тексты. Ему заглядывают в рот и хихикают на всю его чушь. А он хочет пить, пить и пить. Для него высшая доблесть - нажираться с утра, падать и валяться до вечера. Конечно, можно с друзьями - но друзья должны быть такие же отпетые, как и он сам. Поэтому он обожает всякую пьющую шваль, которая теряет все, что у нее есть. Он их поит, кормит, не обижается, если его бьют или грабят - а грабят и бьют его регулярно.
- Было бы странно наоборот - с таким-то закидонами.
- Да, Проша, да, более несчастного человека нет среди наших клиентов. Выношу на голосование - что нам с ним делать? На себя я такую ответственность взять не могу. Он же просит его убить.
- Но помрет он совершенно счастливый…
- Ну, не совсем счастливый… я ж в его прошлое прогулялся. Там страшные истерики, там начало шизофрении, там распад личности уже начался…
- У сына шизофрения, половину жизни проведет в надзорке…
Проговорил Проша - он регулярно закатывал глаза, устремляясь в будущее.
- Органическое поражение мозга, цирроз печени, галлюциноз, делириум тременс два раза…
- Чего? - тут же встряла любопытная Угланка.
- Белая горячка, по-простому.
- И он вот это все хочет добровольно? Да за свои деньги?
-Да.
- Он добровольно отказывается от хорошего, от правильного воспитания - что плохого в том, что он все поставленные задачи выполняет прекрасно? Ну что плохого? Если бы я так умела, я была бы самой счастливой на свете, жила бы в полной гармонии с миром и собой… а он идиот.
-Идиот не идиот, но принес деньги и требует, чтобы мы его сделали таким, каким он хочет.
- То есть? - спросил Проша. Он все понял, но предпочитал изображать дурачка.
- То есть ему нужны силы отказаться от работы, от тех внутренних установок, которые заставляют его делать всех хорошо, лечь в сугроб и обоссаться.
— Вот это мечта!! - презрительно заметила Угланка.
- Человечество весьма витиевато на неискушенный взгляд…
- А нельзя ли сделать так - Проша рассматривал свои отпущенные до предела ногти - чтобы у него все было гармонично? Ну, отработал человек, пошел выпил сто грамм, посмотрел телевизор, послушал музыку, культурно отдохнул.
- Ты вроде такой большой, а мысли как у маленького. Ты видел его поведение?
- Да уж. Странно, что с такими талантами он еще живой по улицам ходит.
- Я думаю что у него есть тесная компания поклонников, которая бережет его от встречи с незнакомцами, и с которой он пьет. Кроме того, рядом с ним всегда шестерки, готовые за публикацию о своей бездарной книжонки задницу вылизать и бородой отшлифовать. Так что жить он будет долго не совершенно не счастливо, потому что жить не хочет, как это ни странно звучит. Неинтересно ему. Скучно. Все краски мира для него серые, вся музыка - вой и вопли, все книги - косноязычный бред, все друзья - подонки, которые хотят его использовать (так и есть, кстати), любое проявление благородства или красоты - лишь осклизлая ступенька на краю выгребной ямы. И единственное лекарство от всего этого - нажраться как можно быстрее и упасть мордой в траву. Или в салат, главное - упасть, и чтобы никто тебя не трогал. Больше ему ничего не нужно - но этого простого человеческого счастья он лишен, потому что ему в голову вбили быть лучшим.
Ну так, коллеги -сантехники?
Угланка сначала закатила глаза, потому с независимым видом начала шлифовать ногти, выудив пилочку из каких-то тайных глубин балахона, Проша стал рассматривать свою дубинку, как будто на ней выявились тайные загадочные письмена.
- А может его закодировать на фиг, а сказать, что задание выполнили? Ведь интересный дядька, а видно, что не хочет жить, хотя и живет вполне успешно.
- Не получится. Прибежит, начнет орать, Проша не выдержит и… кстати, Проша, ты не должен его даже пальчиком трогать, как бы тебе этого не хотелось. Представь, что ты Иван Грозный.
- В смысле? - изумился Проша.
- В него Вася Голый дерьмом кидался и кричал - Ивашка, царь кровавый - а тому все как с гуся вода. Блаженного не трогать. И ты нашего друга - повторяю - пальцем не тронешь.
- Что-то ты уж больно раскомандовался - проворчал Проша - но хорошо, даю слово, что не трону этого придурка. Ни пальцем ни, тем более, кулаком.
- А чего мне не командовать, скажи? Дело мое, на связь вселенцы выходят со мной, тебе тоже дар дали благодаря мне. Пока что я тут главный, Проша, хотя это тебе может и не нравиться.
- Да, не нравится. Я не привык на вторых ролях быть. Я лидер. Я даже вперед смотрю, а не назад, как ты. Ты всегда весь в прошлом, а я устремлен в будущее. И почему это ты командуешь, а не я? Несправедливо.
- Мальчики, не ссорьтесь - кокетливо произнесла Углана, и оба мальчика, старше ее в совокупности на полвека, изумленно повернулись к ней - мы же команда, мальчики. Ты, Проша, ничего не сделаешь без знания прошлого, а ты, мой дорогой, без знания будущего. А я вообще без вас ничего не сделаю, умом пока не вышла. Вы оба хороши, оба важны, оба талантливы и прекрасны. Я вообще чисто конкретно счастлива, что у меня такие помощники появились…
— Вот тебе раз - удивился я - теперь мы уже помощники… ребят, давайте уже перестанем носами меряться, все равно я стопроцентно проиграю, и никто меня не обойдет. Что нам с клиентом делать?
- А может ему того… дать установку, что его детские установки хороши и правильны? Что пить он может лишь - как говорит Проша - по праздникам и с устатку? Три рюмки для отдыха, и не больше?
- Слушай, ну, вообще-то, желание клиента - закон. У нас Сема-осьминог со своей мамашей сколько раз на переустановки приходили? Раз семь?
-- Восемь с половиной. Потом я их выгнал - мрачно уточнил Проша - достали. То хотят успеха, то не хотят успеха, то мамочка хочет на сыночка венец безбрачия - видишь ли, все невесты не на ее сокровище нацелились, а на ее квартиру, то ей не нужен новый сыночек - одетый с иголочки, стриженный, совершенно без свободного времени, потому что учится и работает. То сам сыночек воет от нагрузки, к которой не привык.
- Углан, поставь Прохору блок на болтливость? Куда тебя понесло? Да пусть они хоть тридцать раз свои жизни меняют, нам-то что за дело? Деньги платят и ладно.
- А как же - облагородим и улучшим мир?
- Как же, так же. Хотят - мы делаем. Мы с вами, вообще-то, все же не боги, мы тихонько делаем свое дело. Наверное, стараемся сделать мир лучше. Но вообще - кто мы такие, чтобы спорить с клиентами? Никто. Обычное ничто, которым дали некоторые особенные таланты. Не надо выпендриваться, друзья мои. Хочет человек стать неудачником - пусть становится. В конце концов, что из себя будет представлять мир, если обыватель перестанет ощущать себя победителем? Вот идет он мимо алкаша, благоухающего на травке, такого коричневого, как печеное яблоко, во вшах, с длинными грязными ногтями, что-то хрипящего, и понимает, что его жизнь удалась. Он на высшей ступени эволюции, он человек, может, и не выдающийся, но и не опустившийся. А это уже много.
Короче, Углана. Сделаем так - снимаешь с него все родительские установки. Если она на удачу и успех, если он перфекционист и так далее, значит их больше не будет. Если же у него установки, наоборот, на деградацию — значит снимаешь их. Мы же не знаем, что на самом деле там, у него в башке, и знать не можем.
- Все же не боги - грустно произнесла Угланка - хорошо, снимем все родительские, до единой.
Глава 6. Катись, толстяк, катись.
Проша сидел на диване и с тоской смотрел на рассыпанные по столику деньги. Денег было много, деньги ничего не стоили, и люди радостно несли деньги нам в надежде на изменения.
- Вот - грустно говорил Проша - была у меня в детстве мечта - стать большим и миллионером. Я большой - он колыхнул животом, который действительно стал непомерных объемов - и все мы теперь миллионеры. А вчера мы заработали двадцать пять миллиардов. Мечты сбылись - а почему они такие ущербные? Ну что за бред. Кстати. Как ты напряжение снимаешь?
- Ну, как все нормальные мужики. Беру девку и…
- Да нет, не про девку я, с этим напряжением все понятно, тут даже девка не всегда нужна. Как говорил Сократ - если бы чувство голода можно было бы успокоить простым поглаживанием… я про экзистенциальную печаль. Раньше она сливалась с похмельем, вместе с ним и проходила.
Я посмотрел на Прошу внимательно - в самом деле, мой назойливый друг последнее время что-то сдал. Нет, он оставался все таким же объемным говоруном, отличающимся умом и сообразительностью, но в глазах, в его блекло-серых, окруженных морщинами и веснушками пятнышках на мясистой морде, действительно стояла какая-то грусть, словно мутный самогон в налитом до краев стакане.
Суть его существования - устроится помягче, потеплее и без лишних энергетических затрат - по сравнению с последними событиями стала казаться какой-то мелкой. К нам приходили люди с масштабными задачами - ибо что может быть масштабней, чем полная переделка собственной личности? - и даже на их фоне, среди людей, потерявших страну и уже не дорожащих жизнью, он смотрелся блекло.
Между нами тоже возникла трещина, расширяющаяся с каждым днем и грозящая перерасти в пропасть. Он привык ко мне, как к неудачнику, на фоне которого он смотрелся таким отягощенным опытом мудрецом, который все видит насквозь и на два метра сзади - собственно, он и стал таким, но не по своей воле, а по капризу каких-то необъяснимых сил.
А Проша не любил пускать дела на самотек. Он везде жаждал максимального комфорта, но при этом хотел управлять своим комфортом сам.
Навязанная ему способность его не радовала - так же как не радовала меня моя способность видеть во всех подробностях то, чего человечество видеть давно уже не хотело и убирало из общественной памяти.
Но мы пользовались тем, что нам дали, не то чтобы на равных, я занимал лидирующую позицию - и его это, мягко говоря, напрягало, а говоря грубо - доводило до бешенства, которое он до поры до времени умудрялся скрывать.
Пить он не мог - не надо преувеличивать, он был принципиальным, идейным пьяницей, для которого употребление этанола было так же естественно, как и прочие надобности, но не мог, и все тут. Я видел, как он мучается, пытаясь влить в себя то водку, то пиво, то коньяк, как дергается его онемевший кадык, какое обжигающее страдание видно во всем его облике - и мне его даже было жаль.
Он с зависть смотрел на очкарика, который после сеанса Угланкиного гипноза мгновенно выпил из горла бутылку водки и даже про жидов и пидарасов покричать не успел - свалился на косматый нестриженный газон и уснул. Среди высокой травы скоро образовалась изрядная проплешина, очкарик стал пачкаться в земле и наконец-то достиг желаемого образа, от него шарахались все, даже менты обходили стороной, выяснив, что он мало того, что безобидный, так и брать с него нечего.
Проша проходил мимо, брезгливо кривясь, иногда тыкая очкарика ботинком - развалился здесь, как мусор - но было видно, как больно его иссохшей душе.
От любой хандры спасает спорт — это я знал точно, внутреннее психологическое напряжение прекрасно снимается напряжением мышечным.
Но мой друг спорт ненавидел. Бегать ему мешал лишний вес и плоскостопие, брать тяжести - больная спина, любые другие общепринятые общеукрепляющие нагрузки были просто отметены как противные.
При этом он наливался всеми оттенками своей фирменной красноты при каждом удобном случае, и я опасался, что рано или поздно он буквально взорвется, забрызгав стены своим не очень благоуханным содержимым.
Правда, он любил ходить - но тоже весьма своеобразно. Был у нас период, когда алкогольная симпатия - и пара лишних миллионов в кармане - не давала нам расстаться и после суток. Тогда мы покупали водки, закуски, запивки - мой товарищ очень любил всякую ароматизированную растворимую химию - и шли по Москве.
Наш город был относительно естественным - по некошеным травам газонов были проложены спешащими горожанами удобные тропинки, деревья росли так, как им вздумается, кусты звенели от птичьих голосов, на изрезанных признаниями и любовными формулами скамейках целовалось не одно поколение парочек, во дворах стояли грубые столы из досок, заботливо оббитые линолеумом, за которыми оглушительно били костяшками домино мужики.
Вот так мы и шли, от двора к двору, делая остановки в наиболее приглянувшихся нам местах - под каким-нибудь кустом мокрой сирени, или на скамейке под мощным кленом, или возле одноэтажного домика, чудом сохранившемся, на чью ржавую крышу глазели десятки окон многоэтажных крепостей вокруг.
Правда, здоровыми такие прогулки назвать было нельзя, хотя ноги потом гудели, как телеграфные провода - мы заглядывали в попадавшиеся магазинчики и ларьки не просто так.
Впрочем, вынужденная трезвость и эти нагрузки свела на нет - нам рожи друг друга все меньше и меньше хотелось видеть. Хорошо, что жили мы на разных концах Москвы - а то, как говориться, придешь домой - там ты сидишь.
Но как-то вечером, когда уже поток клиентов спал, когда дневная выручка была пересчитана и разложена на четыре стопки - по стопке работникам и одна на черный день, когда Проша с кислым выражением лица чистил ногти спичкой, меня осенило.
- Проша, скажи мне, любезный, а есть ли у тебя велосипед?
Велосипеда у Проши отродясь не было, но был велосипед у тестя, который можно было одолжить. Рядом же был Битцевский лес, оставалась только одна проблема.
- А ты что, потащишься с велосипедом через всю Москву? Тем более что у тебя тоже лес под боком. Оно тебе надо?
Я заверил товарища, что бегать по одному и тому же маршруту утомительно для мозга и тела, что нужно разнообразие, тем более что человек на велосипеде очень удобен - на него можно повесить рюкзак со сменной одеждой и водой. Это был весомый, логичный довод, и Прохор повелся.
В ближайшие выходные он встретил меня возле метро - весьма оживленный, в приподнятом настроении - перспектива хорошей нагрузки его неожиданно обрадовала. Видимо, он предвкушал скорость и радость от того, что я, задыхаясь, хрипя и откашливаясь, буду плестись далеко сзади, в то время как он, рассекая ветер грудью, помчится навстречу приятной здоровой усталости.
Все было именно так - но с другими знаками. Я не спеша трусил впереди, и если слышал, что неторопливый скрип приближается, слегка ускорялся. А Проша, свесив брюхо по раме, весь в поту и красно - белых пятнах, давил на педали, задыхаясь, и никак не мог меня догнать.
После пяти примерно километров, которые ничем не отличались от прогулки быстрым шагом, я решил попить, а мой друг грохнулся на обочину, едва сумев слезть с велосипеда и вздымал грудь судорожным дыханием.
- Да - сказал он, влив в себя большую часть общей воды — вот что значит комфортная жизнь и много денег. Не пьешь - так ешь, а форма-то уходит. Спасибо. Есть теперь чем заняться, куда стремиться.
Потом он встал на четвереньки - на его мясистом щекастом лице багровость стала сменятся неровными светлыми пятнами - потом поднялся на ноги и упер руки в колени, согнувшись. После всех этих манипуляций он покосился на меня.
- А ты что, не устал, что ли?
- Да в общем да, нет - лаконично ответил я, скрывая мелочное злорадство - с чего тут уставать, мы же даже пятерки не преодолели.
- Да уж, действительно - ответил Проша, разгибаясь и упираясь кулаками в поясницу - в самом деле, пустяки какие. А помогает, кстати. Оттянуло.
Мы уселись на бревно - в те благословенные, хотя вполне дикие и людоедские времена в парках можно было встретить мирно гниющие поваленные деревья - и Проша вдруг заявил с блаженной улыбкой.
- Господи, как же хорошо… тишина, птички поют, и никакой тебе глупой информации из телевизора и радио. Какое счастье, что все это дерьмо, которое создано только для того, чтобы лопатами кидать мусор к нам в уши, но не в души, сюда не протянуто.
-А громкоговорители в парках? - уточнил я - а в пионерских лагерях? Я помню - в каждом лагере на столбах висели хрипящие такие матюгальники в виде грубых колокольчиков, по ним объявляли всякие общелагерные новости, а между новостями - какие они могут быть в лагере? Обед, ужин, линейка, сбор на кино - между новостями звучала музыка.
- Ага - улыбнулся Проша - кукарача.
- Ага. И рио-рита. Непонятно, почему в семидесятых крутили исключительно музыку сороковых.
- Она воспринималась вон - как шум ветра. Не раздражала. Погоди. Ты еще будешь вспоминать эти громкоговорители как вестники тишины.
- Вот как?
— Вот так. Я еще раз вперед сходил. Там сплошное безумие.
- И в чем оно заключается?
Я был благодушен, как всегда, после физической нагрузки. Мне было настолько хорошо от парящей усталости, теплого дня и лесного воздуха, что я мог без вреда для себя послушать и про безумие в любых формах. К тому же - кто сказал, что Проша видит действительность? Возможно, он просто фантазирует. Я вот не могу фантазировать, мои видения достаточно легко проверить - достаточно посмотреть на офигевшие лица клиентов. А его - ну как?
- Информационное безумие.
- Безумие?
- Именно. Эти коробочки, про которые я тебе говорил, это чудо какое-то. В них все. В них телефон…
Я посмотрел на Прошу подозрительно, потом решил, что быть ему писателем- фантастом, и промолчал.
- Да, телефон без проводов, там же записная книжка, там же фотоаппарат, там же кинокамера, там же проигрыватель…
- Пластинок или магнитофон?
- И то и другое, короче, музыку можно слушать. И видео снимать.
- Все это в коробочке?
- Да, в коробочке, с ладонь величиной.
Проша говорил мне все это, но и сам, похоже, не очень верил своим словам. Потому что выглядел скорее растерянным, чем восхищенным.
- Там еще и библиотека есть. То есть все, что мы искали в книжных магазинах, будет в электронном виде, и читаться с экрана. Некоторые даже читают.
- Почему некоторые?
- Потому что остальные занимаются полнейшим идиотизмом - они просто водят пальцем по экрану, либо сами себя фотографируют.
- А зачем они пальцем… ну ладно, по экрану водят?
- Говорил же, у них там картинки меняются.
- Картинки? Черно - белые?
- Нет, цветные.
- Сколько можно картинки смотреть? - удивился я - посмотрел раз, другой и хватит.
- Я так понял - грустно ответил мне Проша - что будет какая-то невидимая сеть, в которой миллиарды картинок. Смотри- не хочу. Вот они и смотрят. Не учатся, не читают, не разговаривают - смотрят в экранчики. Мальчики девочкам показывают свои экранчики, девочки свои…
Я насторожился.
- Что ты под экранчиками имеешь в виду?
- Да экраны же этих коробочек. Они туда могут смотреть, когда трахаются, понимаешь?
- Не понимаю. Правда, не понимаю. Вообще не понимаю.
— Вот то-то же. Я даже больше скажу. В этих коробочках весь мир, все искусство…
- Что это значит?
- Ну, все книги, все библиотеки, музейные экспонаты… развивайся - не хочу. Знаешь, чем они все занимаются?
- Ну и чем? - подозрительно спросил я, догадываясь о самом страшном.
- Они котиков фотографируют. Котиков.
- Котиков?
- Котиков. Их любви хватает только на котиков.
- Это скоро наступит?
- Ну, вообще-то начало уже положено. Эти коробочки - компьютеры.
- Погоди. Пищащий серый драндулет с зелененькими точками на черном экране?
- Именно.
- Превратится в коробочку с ладонь размером, с цветным экраном, которой можно управлять, водя пальцем, и в которой будет все - от кино до всемирной библиотеки? Вот в ней?
- Да, всё так.
- Свистишь. - конечно, я применил более грубое и циничное, приземленное и инвективное слово.
Проша грустно посмотрел на меня и ответил с той самой вселенской печалью, о которой мы пытались избавиться.
- Очень хочется, очень хочется ошибиться. Так к чему я все это - люди устанут от информации. Дебильной, свинской, тупой.
— Это как?
- Я так понял, что вся жизнь уйдет - Проша пошевелил пальцем возле макушки, не зная, как выразить место, куда уйдет жизнь - вокруг, везде и нигде. Все будет в электронике долбанной. В том числе и газеты.
- "Из рук в ноги" - выживет?
- Нет, конечно, нет, я же тебе говорил - все уйдет в коробочки. И вот ты хочешь почитать "Из рук в ноги" - там строчка текста, а вокруг реклама.
- То есть читателей поубавиться. Ты туда еще раз ходил, что ли?
- И не раз… - скромно потупился Проша - уж больно интересно. Читатели вообще исчезнут. Пропадут все профессионалы.
- А кто же тогда будет?
- Будут аферисты, недоучки. Вот заболела у человека жопа - он не идет к врачу, а бежит на форум…
- Чего??
- Ну, там так называется собрание по интересам. В коробочках.
- То есть собираются люди по интересам с коробочками?
- Да нет, никто вообще не собирается. Коробочки есть у всех, а люди могут находится вообще в разных концах света. Только часовые пояса и незнание языков могут помешать общаться. Так вот - собираются те, у кого болит жопа, и начинают обмениваться опытом. Кто желудь сует туда, кто на горячий асфальт садиться, кто дает вентилятору подуть - в общем, народная медицина как она есть. Но врачей среди них не бывает, они сами себе врачи. И могильщики.
— Это же безумие.
- Именно безумие. Вырастет несколько поколений откровенно слабоумных детишек, которые не представляют жизни без этих коробочек. Они не будут знать тишину, в тишине у них начнутся корчи, им нужно будет посмотреть на цветной экранчик просто чтобы успокоиться. Они не смогут ничего запомнить, потому что память - ты же помнишь - надо тренировать, они не смогут общаться - потому что общение это работа для двоих, ну и удовольствие для двоих тоже. Они как рыбы на берегу без своих телефонов, и кроме потока мусорной информации, которая бесконечной лентой идет по экранчику вперемешку с картинками и мемчиками…
- Чего?
- А, это смешные картинки - кроме этого потока им совершенно ничего в жизни не интересно.
- Ты правда какие-то ужасы рассказываешь.
- Там не много чего еще увиделось - и метро будут пропускать по лицу…
- Что?
- По лицу. Подходишь, тебя система через видеокамеру узнает и пропускает, а деньги с карточки…
- С карточки?
- Деньги будут на карточках. А в Москве не найдется ни одного тихого уголка вообще - везде будет шум машин, в любом лесу. Точнее, в любом парке.
- Все. Ничего больше я знать не хочу. Ну его.
- Вот так - меланхолично ответил мне Прохор, доставая из рюкзака термос, который он берег, пластиковый термос с гранями и стеклянной хрупкой колбой, два стаканчика и целую стопку бутербродов с грудинкой. Запах копченого сала пошел такой, что у меня, как у собачки Павлова, обильно выделилась слюна.
Правда, товарищ не стал меня мучать и тут же выдал половину бутербродов вместе со сладким крепчайшим чаем - после пробежки сладкий крепкий чай самое то.
- А эта Угланка - Господи, что за имя такое! - она тебе кто? Любовница?
- Нет - ответил я с набитым ртом - малолетка она, какая из нее любовница. У нее шило в заднице и ветер в голове.
- Ты меня не понял. Я не спросил - собираешься ли ты брать ее в жены? Я спросил всего лишь - вы с ней спите?
- Да они и не прочь, вроде бы, но я отказал начальственным приказом.
- Ты нормальный? Как можно отказать молодой девице?
- Вот так вот взять и отказать. Я, понимаешь ли, не такой озабоченный, как ты, и все-таки стараюсь искать подходящую по интеллекту пару. Это тебе понятно?
- Непонятно. - искренне ответил Проша - есть нужное отверстие, есть антураж - губки там, волосики, прически, платьица и прочая муть. А что там под волосиками, ума палата или пустая консервная банка, меня совершенно не волнует. Значит, Угланка свободна…
- Только ты занят. Знаешь, почему на корабли баб не допускали?
- Потому что вся команда из-за них могла друг друга перерезать.
— Вот. Всякие шуры-муры мешают работе. У тебя жена есть - а потом, денег не хватает хорошую проститутку снять? Вон, возьми любую газету и пользуйся. Можно даже какую-нибудь постоянную бабочку найти, будешь втроем с кем-нибудь ее содержать.
- Что?
- А что? Смотря какая. До революции как было? Дорогие кокетки принимали клиентов - причем очень богатых и солидных - в верхней комнате, а остальные в это время на первом этаже в картишки резались и закуски кушали под водочку. Музыка, картины, скульптуры, никто никому морды не бьет.
Проши скривил широкую веснушчатую физиономию - советская закваска позволяла ему изменять жене, но мешала снять на ночь веселую девицу без лишних претензий. К толщине, допустим, и рыжине. Правда, я так не сказал, у меня было - повторяю - очень благодушное настроение после пробежки.
- А ты у нас мужчина в самом соку… при деньгах, машину скоро купишь, вишневую девятку, будешь рассекать по Москве как настоящий браток. Никто не устоит. Но Угланку не трожь.
- Ну и кого мне трогать? - с отчаянием воскликнул Проша - дома у жены голова болит, каждый день, когда не спросишь, за стеной теща ворчливая, за другой - бабка никак не помрет, гуляет вот здесь по четыре часа и жалуется, что слегка устала…
- Сколько лет бабке?
- Девяносто четыре. Дочка под ногами бегает, куда ни шагни - она уже там. И куда податься мужчине ну в самом расцвете сил и с деньгами?
Он помолчал и буднично ответил сам себе.
- Конечно, к проституткам. Тебе чего надо? На опохмел? А кодировку не хочешь?
Перед нам стоял мужичок, вполне прилично - пиджак - одетый. Правда, под пиджаком у него была несвежая майка, с тощего зада свисали спортивные штаны с ядовито-красными лампасами, и довершали этот ансамбль пара растоптанных и заскорузлых сандалий.
Лицо у товарища было знакомое - именно таких к нам приводили заботливые старушки с просьбой научить их пить как все, то есть по праздникам и поминкам. Отекшее, в складках и складочках дряблой кожи, синенькими прожилками, слезящимися от дневного света глазами. Однако ногти у мужичка, как я сразу заметил, были коротко подстрижены и чисты относительно всего облика.
- Сорок восемь - заявил мужик, уставившись на нас, как на пустое место.
Проша незамедлительно ответил.
- Пить не бросим. Если будет двадцать пять - Кремль станем брать опять. Тебе чего, болезный?
- Пятьдесят два. Проша, тихо, на хами, это посланец.
— Это посланец? Сейчас я его пошлю, вот и будет посланец…
- Прошенька, ты выпил? Ты же мне обещал, Проша…
Вдруг сказал мужик женским голосом и с такими интонациями, что Проша побелел. После чего длинной и затейливо выругался.
-Я тебе говорил — это посланец. Наши маленькие друзья решили посетить больное тело этого бедолаги. Что вам нужно, маленькие друзья?
- А - Понял Проша и стал рассматривать мужика с интересом — значит, в меня то же самое вселилось? Забавно. Ей, мужик, в тебе солитер завелся. Который говорит как моя жена. Ужас какой… так они могут и в жену… того?
- Может даже в младенца, но в них сложнее, у них еще вокабулярный аппарат не развит. А вот в пятилеток - сколько угодно. Иногда надо ваше туповатое стадо в нужную сторону направить. Приходится чудеса устраивать.
- А без вас чудеса не получаются?
- Прекрасно получаются - ответил алкаш мелодично - но для этого требуется слишком много энергетических затрат при очень маленьком выхлопе.
- Как так?
- Так что приходится менять не только привычки, но и полностью мировоззрение, все ради одного - единственного проблеска какой-то неуловимой истины. Вам оно надо?
- Надо - важно сказал Проша - нам оно очень надо.
- Нет, вам оно не надо. Вы не представляете, насколько истина может быть обидной и обжигающей, а главное - совершенно равнодушной к вашим желаниям. Да ладно к желаниям, ко всему вашему миру. Вот ты, допустим - направил алкаш короткий палец с коротким ногтем на Прошу - ты считаешь себя фундаментом своей семьи, кариатидой, которая держит крышу. На самом деле ты всего лишь…
- Хватит!!
- Ну вот, сразу хватит. Я твоему другу уже говорил - орел и мышь. Ты смотришь на мир как мышь, я как орел. Но над нами есть горизонт, то есть небо, а дальше вообще космос, который вообразить невозможно.
- Почему невозможно? Вполне возможно.
Тут же ответил Проша, который очень не любил чего-то не знать и быть неправым.
- Ну хоть со мной-то ты не спорь - миролюбиво произнес алкаш - я-то могу видеть, как происходит митоз в твоих клетках, а так же, как Млечный путь затягивает Андромеду. Могу на Солнце слетать, косточки погреть, как вы говорите, могу на Нептуне охладиться.
— Это как? Что за чушь ты несешь?
- Конечно чушь - не стал спорить алкаш - более того, тебе покажется еще большей чушью то, что с гибелью нашего физического тела некоторые ощущения сохраняются. Представляешь? Ты можешь обжигаться и замерзать, правда, для этого температуры должны быть вообще критическими.
- Об свечку не обожжешься? - саркастически спросил Проша.
- Да, и в морозилке не замерзнешь.
- И с какой скоростью ты можешь туда-сюда мотаться?
- Быстрее скорости света раза в… Триста.
- Да ничего быстрее скорости света нет!!!
— Это Альберт так думал, а думал он так то, что ему подсказали мы. Конечно есть. В любую точку галактики за доли секунды можно летать…
- С гравицапой.
- Да, с гравицапой, то есть без нее, конечно. Но можно. В очень удаленные уголки - там, в общем-то, нечего делать - можно добраться за час. А по нашей системе вообще гуляй-не хочу. Я вот, например иногда делаю венерианские ванны из кислот. Бодрит, знаете ли… Ну и на Землю посмотришь издалека и думаешь - какие же наши подопечные дураки, им такой роскошный дом подобрали, показали путь, все для развития, а они котиков постят и носами меряются без устали.
- Чего? - хором спросили мы.
- А, ничего - равнодушно ответил алкаш - рано вам еще, время не пришло.
- Слушай, наш невидимый друг - ты в следующий раз какое-нибудь более приличное тело находи, а? Ну зачем нам перегар нюхать? Вот бегунья - это да, мы с ней до сих пор… бегаем в охотку.
- Да - тут же встрял Проша, мысли которого шли в строго определенном направлении - когда тебе охота и ей охота - вот это охота.
- Да, блин - стукнул себя дядька по лбу - я ведь вас навестил с чисто-конкретной целью. Вы с алкоголизмом боретесь не покладая рук за их деньги?
- Слушай, друг - извиняющимся тоном ответил я - мы же не можем растрачивать драгоценную магическую энергию бесплатно? Как говорила одна настоящая аферистка - бесплатно, значит - бес платит. Мы не такие, но от денег не можем отказываться, ну неприлично это. Потом ты сам мне - или вы, я не знаю, сколько вас кругом - вы же сами навязали мне видение прошлого.
- Да-да - сморщился, как от лимона, ханыга - да, недоработка вышла, потом еще чтение мыслей…
- Ну и контора у вас, я погляжу - встрял Проша - как на Солнце летать греться, так у них все расписано, а как бедному человеку что-нибудь ненужное всучить - так бухгалтерия ошиблась. Бюрократы!!!
- Еще какие бюрократы - поддержал я товарища - слов нет. Сначала выдали мне способности - смотри, говорят, летай, говорят - а потом за этот подарок отчета требуют.
- Какого еще отчета? - удивился пьянчуга.
- Ну, ладно, не требуете, но потом потребуете, так всегда - сначала соблазнят, навяжут, а потом…Верните мне мою обычную жизнь!!
- И мне!!! - подхватил Проша - не нужны мне эти экскурсии в будущее!! Нечего мне там делать!! Когда придет, тогда и буду решать, а пока не надо!!!
- Вернуть? - спросил мужик так участливо, что мы таким же дружным хором заорали.
- Нет!!!
- Идиоты… - укоризненно покачал мужик головой. - Короче, ваша борьба обречена на поражение. Как и любая борьба…
- А Бог есть? - вдруг спросил Проша.
- Есть. Не отвлекай меня по пустякам… в следующий раз, действительно, надо более здорового контактера брать. У этого просто мозги не работают. Заткнулись. Оба. Смотреть сюда.
Проша открыл было рот, чтобы ответить подобающе, да так и замер с открытым ртом - мужик в пиджаке и сандалиях за доли секунды вырос так, что затмил собой весь мир, а когда вернулся в свой размер - и мир, и он сам уже не были прежними.
Больше всего это было похоже на солнечный свет сквозь ресницы или спутанные волосы - невероятное переплетение лучей, волокон, сетка, паутина или что-то подобное окутывало весь мир. Мир стал лишь отдаленно узнаваем, все предметы оказались либо увеличенными необычным светом, либо уменьшенными, некоторые вовсе исчезли, поглощенные светящейся всеобъемлющей массой. Наш пьяный проводник выглядел странно - подобие человеческого тела бледно- желтого, по ощущениям угасающего цвета было покрыто, как заплатами, темными пластинами одежды. Выглядело это так, как светящееся тело почти в натуральную величины оказалось окутанным каким-то флером, повторяющим очертания тела, сохраняющим даже черты лица, но при этом размытым и прозрачным, как газ.
Странное было зрелище - светящийся мир протекал мимо нас, оставляя часть своей энергии, но большую часть забирал с собой, как водоворот засасывает всякий мусор, оказавшийся на поверхности воды.
Я посмотрел на своего друга и едва не ослеп от его сияния - оно было в несколько раз больше меня и моего весьма тусклого по сравнению света.
Проша открывал рот и указывал на пьянчугу - а от того отделилась тусклая тень, как будто от медузы оторвался кусок, и растворилась в пространстве. В то же время на ее место опустилась другая, менее ощутимая, и начала пульсировать, наливаясь человеческой энергией.
Это было очень странное зрелище, будто пиявки наливалась кровью.
- Посмотри, все движется - хотел сказать я Проше, но в этом мире, судя по всему, звуков не было. Но все действительно двигалось, закручивалось неторопливыми вихрями, если можно так сказать, пульсировало, двигалось в основном сверху вниз и справа налево. То есть энергия входила справа, и, сделав несколько оборотов по светящемуся телу, уходила в бесконечность -та, которую не высосали темные пятна, которых стало все больше и больше, или, может быть, раньше я их просто не видел.
Теперь это выглядело так, будто порывы ветра отрывают от оболочки куски чего-то и уносят прочь.
Своего свечения я не видел, но заметил, что в Прошино тело бьются точно такие же темные, темнее всего остального мира, клубки, но свет отбрасывает их в сторону. Впрочем, нимало им не вредя.
Все закончилось так же, как и началось - неожиданно и мгновенно, свет погас, и мы оказались в нашем привычном, неярком мире - перед нам маялся пораженный похмельем бедолага, с пустыми глазами, одеждой, болтающейся на нем как на вешалке и чужим голосом.
- И как вам? - осведомился он, покачиваясь, как зомби.
- Отлично - отозвался я и посмотрел на Прошу. Тот стоял весь серо-зеленый, что на контрасте с ярко-рыжими волосами выглядело оригинально.
— Это что было?
- Так, пустяки. Просто показали вам некоторые сущности, которые паразитируют вот на этом дружке. И на всех ему подобных.
При этом мужичок ткнул пальцем себя в костистую грудь, а потом почему-то в рыхлую грудь Проши. Тот аж попятился.
- А я-то что? Я ничего. Я даже не пью.
- Но хочешь - издевательски протянул мужичок и Проша сокрушенно вздохнул.
- Но хочу, очень хочу.
— Вот пока ты будешь хотеть, но не делать, наши маленькие друзья тебе не навредят. Как только ты сделаешь хотя бы глоток…
- Даже один нельзя?
- Можно, конечно можно. Им только на радость. Один глоток вызывает сначала взрыв энергии, потом спад, потом она начинает вытекать, как пиво из разорванного пакета…
- Ты издеваешься, гад?
- Да. Но на самом деле не ты пьешь алкоголь, а он тебя пьет, точнее - они.
- Да кто они-то? -не выдержал я.
- Не знаю - мирно ответил алкаш - у вас много названий - бесы, вампиры, сущности. Вообще-то "сущности" лучше всего подходит. Они именно сущности, они питаются вашей энергией, то есть медленно, но верно убивают вас, ничего плохого не желая. Им тоже хочется кушать, что с этим поделаешь.
- Охренеть - мясистые щеки Проши постепенно стали розоветь - то есть вот так мы сидим, а нас едят?
- Вас едят только если вы слабеете. Тогда да, тогда сущности настоящий пир закатывают, растаскивают вас по частям. А так-то нет, если им дать возможность, они бы давно весь человеческий род истребили.
- Вот гады…
- Нет, не гады, просто так задумано. Белковые тела поедают друг дружку, небелковые тоже. У них это менее кровожадно, чем у вас, получается.
- А когда убийство - спросил я - то это они?
- Нет, не волнуйся, тебя убивают не они, они налетают, как стая стервятников, растаскивают остатки твоей жизненной силы, но основная часть идет к Нему. А иначе для чего все это?
- Это если сравнивать, то большая часть мяса…
- Достается тебе, мой лев - произнес алкаш интонациями Прошиной жены, и он вздрогнул - а вот остатки собирают стервятники и прочие шакалы. Но шакалы, когда их много, могут убить и льва, это понятно?
— Вот любишь ты аллегории.
- А так же аллюзии и анжамбеманы…
- Ан… жабы… кого?
- Не заморачивайся, это не твое. Да, если их много, они могу и убить, но это происходит очень долго и с полного согласия человека. Без вашей воли ничего не происходит, это правда. Только большинство не знает, не видит сути явлений, а вы теперь знаете.
- А это не галлюцинации? - настороженно произнес Проша, и алкаш радостно ответил.
- Именно. Молчаливые галлюцинации в профиль в лунном свете. Вы поняли, что я до вас хотел донести?
- Что?
- Господи, какие же тупые. Что ваша борьба — это не борьба с алкоголизмом, а борьба вот с этими сущностями, которые гораздо сильнее, чем кажутся.
- Ну да, хотя бы потому, что мы их не видим.
- Да, вы их не видите, но вы можете их ощутить.
- Как я могу их ощутить? - спросил Проша, недобро прищурившись. Ему вообще совершенно не нравилось, судя по всему, то, что он видел, он с каждой секундой становился все боле раздраженным. На меня же, наоборот, накатило какое-то странное веселье.
- Ну, например, когда у тебя в теплый день начинают мерзнуть плечи.
- В пять утра плечи мерзнут - сообщил Проша - как запьем вот с этим товарищем на смене, если спать не ляжем, прямо да, прямо плечи мерзнут. Накрывай - не накрывай.
- О, пять утра - прекрасное время, время смерти. И обновления, соответственно.
- Что прекрасного в смерти?
- О, это кому как, кому как. В общем, знай - если мерзнут плечи, значит к тебе присосались сразу несколько вампиров и сосут, сосут, сосут, сосут…
— Это мы их видели такими темными пятнами?
- Ты их тоже видел темными пятнами? - обрадовался я, хотя чему тут радоваться.
- Да, именно их.
- А, извините, почему мерзнут плечи, когда они с левой стороны срывались? Как осенние листья под ветром?
- Поэзия - мечтательно сказал алкаш - как это прекрасно. Осенние листья под ветром стоят…
да кто ж его знает. Энергетические потоки вокруг тел так движутся. Снизу вверх, сверху вниз, справа налево.
- И почему все кружится?
- Господа, вы задаете мне вопросы, на которые никто не знает ответа. Все кружится, все вращается, так задумано. Это вы посмотрели на него - дядька опять потыкал пальцем себя в майку - и на соседа. А если бы вы могли видеть вселенские потоки, вот там чудно. Что там ваши полеты над поверхностью Земли, ничего интересного.
- И что мы там увидим? - я был заинтригован.
- Вы увидите, как с Земли срываются миллионы светящихся точек, как пыльца или блестки, и растворяются в космосе.
- Исчезают? - спросил любящий конкретику Проша.
- Улетают.
- Куда еще улетают?
- К источнику всей жизни. Мужики, а чего это мы тут стоим? Может, дадите на опохмелку? Трубы горят. Хотя бы на баночку пивка, спасите, мужики, выручайте, а? Сами что ли не перебирали?
Проша молча посмотрел на меня, на трясущегося бедолагу, потом достал из кармана мятую влажную от спортивного пота купюру и протянул мужичку.
- На, сердешный, поправляйся, но лечись, ты болен. Ты пьешь.
- Я не пью, я выпиваю! - тут же нахохлился мужик, тем не менее проворно пряча деньги.
- Ну да, ну да. Что-то я подозреваю, что больше ты пить не сможешь. Ну хоть мяса в семью купи. Парень ведь по помойкам шастает.
Это уже я встрял - у алкаша действительно была еще не увядшая относительно молодая жена и сын, который помогал семье выжить, собирая на помойках вещи и везде - стеклотару. Он был ночной мальчик, эталонной совой, днем ходил вялый и вареный, зато в прохладном мраке просто расцветал. Шастал по помойкам и всегда приходил с добычей - то дорогими и хорошими вещами, аккуратно поставленными рядом с контейнером, иногда с техникой, у которой сломалось колесико звука, например, иногда попадались целые упаковки окорочков или крупы. Резвые ноги помогали убегать от бомжей, которых с каждым днем становилось все больше и больше. Иногда можно было видеть, как крепкие ребята со стрижками такими же короткими, как и их никчемные жизни, волокли к управе пьянчуг, совершенно ничего не соображающими от недельного праздника - и после подписания документов квартира уходила ребяткам, а пьянчуги переселялись на помойки. Драться за объедки с шустрым мальцом.
Святые девяностые, что уж тут.
Мужик посмотрел на меня со страхом и спросил - а мы знакомы? Пили вместе? Или у Клеща виделись? Откуда про моего киндера знаешь?
Я махнул рукой - становилось прохладно, мокрая от пота одежда липла к спине, сменку взять я не догадался. Вечер окрасил воздух и мир тончайшими золотыми оттенками, а мой приятель сиял, как золотой идол. Но по сравнению с тем, что мы видели, все было тускло и неинтересно. До метро мы дошли, ни проронив ни звука и так же молча расстались.
Глава 7. Парад наяд.
После долгих битв с Венечкой была достигнута договоренность - он может лежать возле дома, но не рядом со входом в подвал. Потому что пьяное тело отпугивало клиентов. Оно не всегда лежало, иногда оно пыталось положить рядом с собой каких-нибудь приятных тетенек, приведших спасать своих заблудших мужей, или девиц в коротких юбках, под которыми вольно гулял осенний ветер, шастающих по колдунам в тщетных попытках приманить олигарха или хотя бы бандита среднего звена. Быки и боевики не ценились, были тупы и слишком мало жили.
При виде очередной бабы Венечка приподнимался на локтях, потом на коленях, потом утверждался, шатаясь, на четвереньках, потом выпрямлялся во весь рост и обрушивался на даму всем своим немаленьким весом. Оказавшись же с ней на земле, незамедлительно засыпал, правда, руки продолжали свое дело - держали жертву и пытались избавить ее от одежды. Женщины верещали, на помощь им спешили мужчины и застывали в растерянности - человек спал, а руки его нет. При попытках разбудить Венечка взрывался самой ужасной бранью, на побои не реагировал, продолжал храпеть и раздевать. После того как дам спасали из осьминожьих объятий, Венечка сворачивался калачиком и засыпал до появления следующей жертвы.
В редкие трезвые минуты, когда он, дрожащий, жалкий, с разбитыми обычно очками, всклокоченными волосами, каким-то лишаем на лице и перхотью, терся возле дверей, я пытался воззвать к его совести.
- Ты пристаешь к нашим клиентам!!!
- Да, пристаю - соглашался Веня, трясясь и потирая руки.
- Но ты при этом спишь!!
- Сплю, что поделать, я всегда сплю.
-Ты даже когда пристаешь спишь!!!
- Конечно, а как же еще приставать? Заснул и ничего не страшно. А проснулся - ужас какой, баба!!! Только во сне приставать и можно.
- Но ты же дело до конца не доводишь!!!
- Ложь и клевета не аргументы в споре.
- Короче, на опохмелку я тебе дам, но возле дверей не тереться.
- Как скажешь, капитан - немедленно соглашался Веничка и через час, восхитительно пьяный, лежал в трех шагах от ступеней в подвал. Кончалось это тем, что я посылал Прошу, и тот оттаскивал нашего клиента за шкирку на приличное расстояние - обратно тот, конечно, приползал, но идущие клиенты не соотносили Салон Угланы Мрачной с обычным смердящим забулдыгой.
При этом Веничка, как ни странно, был женщинами востребован. Как-то раз я был свидетелем трагичной сцены - напротив подъезда (а дверь в наш подвал находилась рядом с подъездом) стояла "Волга" с распахнутыми задними дверьми, и в салон затаскивали Веню. Затаскивали две замечательные девушки - обе за сто килограмм, одна с мальчишеской стрижкой и в широких штанах на необъятных окороках, но почти без груди, вторая - с громадной грудью, кучеряшками, вздернутым свиным пятачком, дорогими очками и золотишком на пухлых пальцах.
- Шеф, на Домодедовскую!! - командовала та, что в очках, упираясь плечом в плоский Венин зад.
- Нет, в Ясенево!! - кричала толстозадая, таща Венину вялую руку на себя.
- На Домодедовскую, дура!!!
- В Ясенево, идиотка!!! Тяни лучше! Лучше!! Держи!! Он обратно ползет!!!
- Как я удержу, придурошная, я слабая женщина!!!! Веня, Веничка!! Ты что делаешь!! Ай, не снимай!!!
- Веничка, не трогай ее, снимай с меня, только в машинку заползи, родной!! Брось ее, фу, ползи в машинку!! Да куда ж ты, дурак, не в подъезд, в машинку.
Та, что с короткой стрижкой, рысью подбежала к Веничке, который стаскивал с очкастой куртку, оттолкнула ее так, что та села на землю, схватила Веничку подмышки, потащила, но тот верным движением содрал с нее штаны, явив всем зрителям розовые трясущиеся целлюлитные бедра и необъятные трусы в веселенький цветочек.
Из окон послышались одобрительные крики и аплодисменты.
- Давай, очкарик, устрой стриптиз!!! - кричали жильцы и кидал на асфальт мелочь.
После чего короткая стрижка вцепилась в кудри, Веня, сокращаясь, как гусеница, пополз к своей проплешине среди травы на газоне, а водитель такси, докурив, презрительно сплюнул, захлопнул во очереди двери и уехал, выстрелив огромным сизым облаком.
Две упитанных наяды наперегонки бросились к объекту своего вожделения, который свернулся в грязи и уже начал похрапывать, опять стали его тормошить и уговаривать. Кончилось все как обычно - пользуясь преимуществами своего веса, две прелестницы смогли поднять Веню, положив руки себе не плечи, но не учли его таланта. Поскольку Веня спал, то руки его сделали свое дело профессионально - две подруги оказались обнажены сверху по пояс почти мгновенно. Окна взорвались воем и улюлюканьем, дамы бросили Веню, дабы привести в порядок туалет, но он-то их и не думал бросать - в итоге на Вениной лежанке возились трое. Он сам и две его поклонница, визжащие от гнева, но не переставшие друг друга честить на чем свет стоит.
Они продолжили ругаться и делить милого дружка даже когда встали, застегнули одежды и пошли прочь под ручки - а он заснул с блаженной остекленевшей улыбкой.
Но это были, скажем так, ветренные подружки, которые бросили Веню после одной - единственной попытки спасти его. Гораздо настойчивей была Лиза, самая симпатичная, даже красивая, их всех Вениных баб. Обычно приходили его спасать какие-то чудовища, необъятные, немолодые, некрасивые и несчастные в основном. У большинства были какие-то жалкие книжонки, которые заменяли им детей и которые никто никогда не читал и читать не будет (у нормальных детей обычно друзей было больше, чем у книжонок читателей).
Так вот, повалявшись рядом с Веней в грязи они уходили, пытаясь очистить резкими движениями рукава и полы, ругаясь или плача и больше не появлялись. Лиза же приходила раз в несколько дней, стирала одежду, пихала в рот еду, когда Веня был не настолько трезв, чтобы сопротивляться, но каждый раз о ее приходе знал весь район.
- Дура!!! Дура!!! Дура!! Пошла на х…!! На х…. пошла, чтобы я тебя больше не видел, пошла вон, кретинка, идотка, животное тупое!! На х…..!!! Дебилка!!
Это значило что Веня проснулся, ему требуется выпить, выпить нечего, но рядом есть Лиза, которая его переодевает и не дает опохмелиться.
Лиза и правда была рядом. Она даже уже не обращала внимания на поток оскорблений, которыми Веня встречал ее каждый раз - судьба у нее была такая, спасать, мыть, умывать, кормить и поить. Главное - поить.
Иногда она дралась с прочими бабами, иногда они грустили, сидя на скамеечке, о своей пропащей доле, над телом поверженного водкой Вени, причем он автоматически реагировал на любую проходящую мимо женщину - начинал копошиться и пытаться встать. Но его мудрые берегини обычно накачивали его так, что он и мог разве что только копошиться на одном месте.
И если поток некрасивых баб редел, но не иссякал окончательно, то Лиза была красавицей, и тем самым камнем, который дробил поток на брызги. Она была изящна, стройна в талии, крута в бедрах, тонка в щиколке и мягка там, где и должна быть мягкой женщина. У нее был короткий нос, слегка птичьи круглые глаза, угловатые скулы и порывистая манера поведения. Мне иногда казалось, что после очередного резкого взгляда она сорвется в воздух.
Когда после всех процедур - поднять, раздеть, одеть, накормить, напоить, положить обратно в грязь - она, совершенно измотанная, спускалась к нам в подвал, ей тут же подавали чай с какими-нибудь плюшками. Она, измученная, улыбалась слабой улыбкой, двумя пальчиками держала плюшку, оттопырив мизинчик - кружку, и была олицетворением леди, если бы возле двери не бесновался Веня - Дура!!! Шлюха тупая!!! Идиотка!!!
Ей интересовались все. Соседи - актеры изучали ее на предмет прототипа какой-нибудь Екатерины из "Грозы", кумушки из очереди, приведшие своих пьющих олухов, понимающей качали головами - все они пережили примерно то же самое.
Постепенно Веня стал живой, шевелящейся и орущей частью пейзажа, его перестали опасаться, зная, что он и мухи не обидит. Жительницы тоже, у них даже появился некий шик, увернутся от неуклюжего пьянчуги и посмотреть, как он рухнет носом в асфальт.
Тяжелее всем было ревнивым мужьям, потому что при малейшей опасности Веня мгновенно засыпал. То есть он вот только что, сию секунду, орал про жидов и пидарасов, и вот он уже посвистывает носом и бубнит, когда его трясут за грудки.
Это бесило мужиков до безумия, но ничего поделать они не могли - кодекс чести запрещали бить даже лежачего, а уж спящего и подавно. Поэтому они его бросали, брезгливо отряхивая руки и шли иногда к нам выяснять, что это за личность украшает домовую территорию. Выглядело это так. Сидит скучающий Проша. Сидит очередь. Трясутся приведенные мамами балбесы с синими носами и отекшими лицами. Вдруг заваливается некто с паром из ушей от гнева и начинает с ходу орать.
- Он меня назвал жидом!!!
- Да.
- И пидарасом!!!
- Да - так же вяло реагировал Проша.
- Да я ему за это морду набью!!!
- Конечно.
- Но он же спит!!
- Само собой. Он всегда после первого стакана спит.
- Но он же улыбается!!
- А, это у него просто улыбка стекленеет. Бейте, никто не против.
- Да как я буду спящего бить!!! Я же не отморозок какой-то!!
- Тогда не бейте.
Лиза, если присутствовала при этом событии, молчала и лукаво смотрела в сторону, никак не комментируя.
Зато не молчали жены и мамы.
- Ты посмотри только, какое чудовище у подъезда лежит, ты что, таким же стать хочешь? Он же вообще уже не человек, до чего допился. Будешь пить, таким же станешь…
- Я не пью, я выпиваю… почему ты меня с этим алкоголиком сравниваешь? Он валяется в грязи, а я нет.
Говорило чадушко, мамина радость, с седой щетиной, засаленными брюками с пузырями на коленях, обвисшими щеками сине-красным носом в прожилках. Оно знало, что у бережливой мамы в кошельке всегда найдется рубль с пенсии для утреннего декохта.
Лиза и на них смотрела лукаво, то, что ее дорого человека называют алкашом и показывают, как пример окончательной деградации, ее не сильно смущало - наверное, она видела то, чего не дано видеть остальным.
Впрочем, была еще одна прекрасная дама, Виноградинка, как ее звал Веня. Она, пышущая здоровьем и весельем, приходила, сажала его спиной к стене, быстро наливала водку, выпивала тоже, рассказывала какие-то новости, заливаясь веселым смехом. Если был вечер, то иногда из кустов неслись характерные звуки, и пару дней потом Веня был не такой громкий, как обычно.
Конечно, она тоже заглядывала к нам. Очень удивилась наличию магического салона в подвале, очень удивилась, что к нам просто очередь, спросила разрешения переодеться и мгновенно разделась догола. Сложила одежду в сумку с водкой - у нее всегда была сумка с водкой, знала, к кому едет.
И уселась у стола, опрокидывая рюмку за рюмкой, рассказывая анекдоты и хохоча над ними.
В очереди, поскольку села Виноградинка на свободный стул в приемной, произошло бурление - мамы стали закрывать глаза сыночкам, сыночки отрывали старушечьи ладони и пялились на диво дивное - голую бабу!!!
Виноградинка была хорошей, доброй и веселой, любила радости жизни, которых нам не так уж и щедро отмеряно, и любила показывать себя при всяком удобном случае. Если была возможность раздеться - то Виноградинка раздевалась сразу и мгновенно, даже Веня своим профессионально-пьяными руками действовал медленней.
Она была абсолютно самодостаточной, ее все устраивало, даже пьяный Веня, валяющийся в грязи, вызывал у нее едва ли не детский восторг - как, он опять нажрался? Во дает!!!
Она единственная не просила Угланку ни о чем - у нее было все, что надо, а надо ей было именно то, что есть. Она даже Веню не просила вылечить - ну если человеку нравится валяться в грязи, пусть себе валяется. Он такой пупсик, такой милипусечка…
С Лизой Виноградинка дружила - впрочем, не дружить с ней было невозможно - они каким-то волшебным образом проникли в мой кабинет и, не успел я опомниться, как Виноградинка с Лизой пели и хохотали, Угланка таращила глаза на такое диво, Проша, подперев щеку кулачищем, о чем-то думал, а я не понимал, как оно вообще такое произошло?
Почему вдруг безумие стало нарастать, как снежный ком, нестись, сметая все на своем пути? Началось все с того, что в приемной не оказалось ни одного посетителя. Потом к нам заглянула режиссер соседнего театра Лена, увидела голую Виноградинку и сказала только.
- О.
После чего в течении нескольких минут в мою уютную каморку набились все актеры, человек шесть, может даже больше. К актерам присоединились газетчики, к ним - пара разносчиков со своими друзьями, а когда у меня места просто не осталось, в центре холла, то есть громадного пустого помещения, в котором наши постройки занимали меньшее место, поставили стол и собрали на него все, что нашли.
То есть то, что купили - поскольку нищая братия артистов могла есть корку черного хлеба неделю, что нам, представителям успешного бизнеса, жмотиться не пристало. Так что стол бы накрыт с обычным студенческим размахом - два кило красной икры, запеченный целиком окорок, виноград - его особенно требовала Виноградинка, пару ящиков водки и несколько ящиков пива. Вино брать не стали, трезво решив, что пиво, разведенное водкой, вполне его заменит.
Что было дальше - никто толком и не помнит. Актрисы, вдохновленные примером Виноградинки, быстро разделись, актеры тоже хотели, но постеснялись, даже Лиза стащила с себя облегающее платье и кричала, указывая на острые грудки - пусть маленькие, зато мои!
Проша, забив на трехмесячную трезвость, жену и дочку, которая крутится под ногами, сажал к себе на колени то одну прелестную наяду, то другую, потом стал уводить их в ближайшие уголки, откуда все возвращались очень довольные.
Дошло до того, что две Венины прелестницы захотели видеть своего повелителя за праздничным столом. Да легко!! Мы с Прошей, придерживая друг друга, вскарабкались по бесконечной лестнице на улицу. Она пахла предосенней сыростью, в тусклых фонарях дрожала дождевая кисея, блестел асфальт, и на этом асфальте хорошо одетый господин аккуратно месил ногами спящего Веню.
— Это наш придурок!!! - заревел Проша, бешеным быком бросаясь вперед и отшвыривая господина на несколько метров.
Господин упруго вскочил и ответил Проше мощным хуком слева и серией ударов в живот, которые Проша и не почувствовал.
Пришлось вмешаться. Уже через пять минут хорошо одетый господин размяк в окружении голых наяд, держал кружку с водкой и громогласной говорил.
- Люблю закусывать водку ананасом! В этом, знаете ли, есть определенный шарм и изыск!!! Особенно когда вокруг такие достойные дамы и джентльмены!!! Ну, за Веню!!!
Хороший мужик оказался этот приличный дядька - со свернутым набок носом, задиристым седым бобриком, расплющенными костяшками кулаков, рельефными и совершенно каменными мускулами. Он возвращался домой, к жене и детишкам, и увидел лежащего в луже Венечку. Он и раньше его встречал, но тут стало жалко - человек все-таки не должен валяться в грязи, тем более под дождем. Простудиться можно.
Коля - нашего нового знакомого звали Колей - поднапрягся, поднял эту грязную тушу на спину и поволок хотя бы в подъезд. Веня открыл мутные глаза, понял, что его несут и заорал свое - жиды!! Пидарасы!! Отпусти!!!
Коля поставил его, успокоил прямым в челюсть, поднял на горб и потащил.
- Жиды!! Пидарасы!! Ненавижу русских рабочих!!!
Коля бросил его, потом поднял, успокоил ударов в лоб, поднял и поволок в подъезд.
- Фашист!! Фашист!!! Гнида нацистская!!! Жид и пидарас!!!
Заверещал Веня, после чего его швырнули на асфальт уже окончательно и стали добросовестно месить ногами.
Проша, который после секса с несколькими прелестницами и доброго мордобития обмяк и подобрел, чокался с Колей маленькой рюмкой - у того была кружка в синий цветочек - объяснял.
- Ты думаешь, мы его не били? Конечно, били. Его бьют все. А чаще не бьют. Потому что ты его бьешь, а он продолжает свое орать…
- Ага - лыбился Коля - про жидов и пидарасов…
— Вот, и что с ним делать? Тем более что когда его бьют, он какой-то так быстро засыпает и спит. Видимо, что бы не так больно было, защитный такой механизм.
- Он дурачок, что ли?
- Да, конечно, юродивый, Васька - голый…
Коля поднял мутные глаза.
- Кто такой? Из люберецких?
- Нет, из московских, ОПГ царя Ивана…
- Что за погоняло такое - царь Иван? Солидный, должно быть? Серьезный? В теме? Какой район держит?
- Центральный округ…
- О, козырное место…
- Ну да, Кремль там, ряды всякие торговые, монетный двор, монастырь, Славяно-Греко-Латинская академия…
- Нет - поднял Коля мощную ладонь - с церковниками мы не связываемся, себе дороже… а вот торговые ряды — это хорошо. Кто держит? А, Царь Иван. А кто его быки?
- Малюту Скуратова помню, Басманова помню, Бренера, Баженова, Шарапа…
- Ладно, хватит. Значит, ларьки держит. А много у него быков?
- Ну… человек шестьсот примерно.
- Шестьсот? - опешил Коля — это ж целая армия…
Погоди… щас… где у вас телефон?
- Откуда такая редкость?
- А, точно, у меня свой…
Коля достал откуда-то из недр малинового пиджака увесистую черную коробку, вытянул антенну, как у радиоприемника - зеленым светом загорелись кнопки - и попытался позвонить.
Ну да. Его облепили голые бабы, стали щекотать, дергать игрушку из рук, снимать малиновый пиджак и вообще мешать всячески. Коля хохотал, ежился, кричал - да отдайте вы трубу, заразы!!! - в конце концов стал совать в цепкие лапки какие-то купюры, при этом с него волшебным образом исчезали золотая цепь и золотые часы.
Нет, их никто не крал - среди нас воров не было - они просто упали и были отброшены к стене, на следующий, страшный и похмельный, позорный и нервный день их нашли.
Ко мне подошел Проша, который после пятой актриски наконец-то успокоился, и, делясь водкой, интимно сообщил.
- Зря я с ним дрался. Хороший мужик. Я так понял, что он пошел ГУМ отбирать. Торговые ряды, ларьки, то да сё.
Коля, увлеченный водоворотом голых тел, забыл, куда собрался звонить - но зато телефон перехватили Лиза с Виноградинкой и быстро обзвонили Вениных друзей - у него, оказывается, были и друзья.
Компания Вени прибыла через час - Ящерка, круглолицый паренек со стоящими дыбом волосами, глазами-пуговицами, тонкими руками и вздутой печенью; Боря, интеллигент с острым подбородком, грубыми очками, узкими плечами и упитанным задом; Смертин, человек с прямой переносицей и глубоко посаженными глазками - он быстро оценил размах гульбы, выбор баб и взял себе шестидесятилетнюю пьянчугу. Никто не знал, откуда она появилась, но Смертин был просто счастлив - розовые молодые тела его ни разу не прельщали. Был еще человек Двухконечный, но он зашел, посмотрел на бурлящее в табачных клубах безобразие, и быстренько ретировался. Он был именно семейным рабочим человеком, которых так ненавидел Веня.
Я помню, что Ящерка, который до приезда выпил на всякий случай чекушку в одно рыло, сразу втянул в себя два стакана и упал там же, где сидел - к слову, жить ему оставалось меньше полугода, Боря зарылся между грудей какой-то актерки и вылезал оттуда, только чтобы выпить - причем пил он очень сложно - как только водка оказывалась во рту, у него наступал спазм горла, и он ждал, пока спазм пройдет. И только потом глотал, глотал и нырял опять в груди, тем более что актерка давно уже спала.
Из пепельниц вываливались окурки, икра была размазана по столу, со стеклянным постукиванием катались пустые бутылки, свет от ламп на коричневых стенах с трудом пробивался сквозь дымные слои, уже никто ничего не соображал - я наткнулся на два голых тела и вдруг понял, что это жеманный кудрявый актер в обнимку с Веней, я шарахнулся и попал в большие мягкие объятья Проши, он плакал, размазывая по толстым щекам влагу и повторял - как так, мы вчера видели суть вещей, а сейчас барахтаемся среди говна в подвале? Что мы за существа такие? Я опять хочу видеть свет, снова хочу того света… а они вон они, вампиры проклятые, сосут наши жизни…
Я тоже ничего не понимал - мир провалился в темноту и качался на волнах тошноты, в отравленном мозгу мелькал калейдоскоп тел, лиц, рук, оскаленных собачьих голов, плоских башен Кремля, золотые бугры осенних сопок и почему-то коричневое сморщенное лицо с щелками глаз и редкими черными усами.
Углана Мрачная, приехавшая с утра на работу, с интересом осмотрелась, брезгливо морща носик, перешагивая через тела на полу, потом написала крупными буквами на листе - Подвал закрыт на дезинфекцию, работа арендаторов прекращена на два дня - и повесила на входной двери, чем вызвала возмущенный ропот собравшихся клиентов.
Ей предстояла долгая работа - приводить в порядок мозги и души, тела и карьеры, будить, выгонять, кипятить, наливать, укладывать и так далее.
Впрочем, со всем этим она справилась почти что профессионально - Веня, который проснулся и поливал грязью свою верную Лизу, был поднят за шиворот и отправлен в ближайший ларек за бухлом, в подвале заорала из динамиков падающая звезда девяностых - американ бой, уеду с тобой, бухгалтер, милый мой бухгалтер - актеры стали расползаться, как отравленные тараканы, прикрываясь первой попавшейся одеждой.
Хорошо хоть в охрану нам не надо было - я намеревался разогнать людей и провалиться в муторный нервный сон как минимум на сутки. Проша же был вынужден поехать к дочке, чтобы она крутилась под ногами.
Но ехать ему было тяжело, точнее - невозможно. Руки тряслись так, что жетон в прорезь автомата в метро он бы не смог опустить, просто бы не попал. Вряд ли он бы попал билетиком в прорезь компостера. Возможно, его вывернуло бы на какого-нибудь неудачно подвернувшегося бедолагу, возможно, он из-за своего похмельного психоза устроил бы драку с кем-нибудь.
Были видно, что в нем тряслась каждая жилочка, он боролся с накатывающими приступами тошноты, морщился от боли, ломающей череп на куски, яркий свет его раздражал, темнота - пугала, звуки бесили, а людей хотелось поубивать. Я и сам был такой, понимаю.
Пока мы пытались удержать в желудках крепкий чай, который разгонял сердце и просветлял мозги, раздался звук мягко падающего тела и женский вопль - Венечка!!
Оказывается, Венечка, нагруженный аж четырьмя бутылками водки, навернулся с нашей крутой подвальной лестницы - но не только не разбил их, даже себя не повредил. Он встал, шатаясь, улыбаясь глупо, а вокруг него суетилась очередная дама. Правда, суетилась она исключительно вокруг него. Нас она обдала волной ледяной ненависти - конечно, мы же спаивали ее Веничку.
Сам же Веня, как ни странно, даже не пытался ее раздеть - она так и застыл, глупо улыбаясь, мертвой хваткой сжимая горлышки вожделенных бутылок, которых он не отдал бы никому и под страхом смерти.
Дама, впрочем, знала, с кем имела дело, потому что даже не пыталась забрать алкоголь. Он брезгливо осмотрела нас и сказала.
- Хек. Татьяна Хек.
С таким видом, что мы должны были пасть ниц и облобызать ее нечистые сапоги.
- Проша - прохрипел мой друг - а фамилия моя слишком известна, чтобы ее называть…
- Так вы Хина Члек? - воскликнул я, одержимый похмельным юмором.
- Понятно, вы что-то читали, но мне до этого нет дела. Значит, вы спаиваете Веню?
- Змеям тут не будет места у семейного огня, Ты подослан из Винтреста чтобы спаивать меня (с)
Отчеканил Проша с глупой улыбкой. Хек посмотрела на него свысока.
- Читать мне, поэту, такие поделки как минимум глупо. Я требую, чтобы вы вернули Веню к нормальной жизни.
- Помилуйте, это для него как раз и есть самая нормальная жизнь. Вы его видели трезвого? Он только орет, когда не пьян, на бедную Лизу.
- На меня он никогда не орал. И в семинаре никогда не орал.
- В каком семинаре, позвольте осведомиться?
- В творческом поэтическом семинаре. Так что вы обязаны его излечить от этой пагубной привычки.
Я посмотрел на даму внимательней. Широкий мясистый и при этом крючковатый нос, сползшая складками шея, монументальный бюст, натянувший лямки, дурацкая короткая челка. И Веня рядом с ней, как побитый щенок - в клетчатом женском пальто с деревянными сучками вместо пуговиц, петлями из шнурков и капюшоном. Кто его так приодел, интересно? За этот капюшон дама его и держала.
- Конечно - вдруг как-то заискивающе стал говорить Проша - мы просто не поняли, с кем имеем дело, сама Татьяна Хек, помню, спустились в штрек, и бывший Хек, большого риска человек… извините. Вы не могли бы посмотреть мои стихи?
При словах "мои стихи" я слегка удивился - во время охранного досуга мы с ним вдвоем состряпали какой-то стишок, даже напечатали его на машинке, даже расписались для любопытных поколений. Проша же готовил себя к писательской карьере, помните?
Так вот сейчас он совал надменной даме этот листок. Дама взяла его двумя пальцами, как использованную бумажку, и опустила в недра сумки.
- Чтобы бросил пить. А текст я ваш посмотрю, и может быть, что-то сделаю.
Веню она выдвинула вперед и отпустила - тот быстро юркнул в дверь.
Татьяна Хек осмотрела с непередаваемым выражением - смесь высокомерия, раздражения и брезгливости - коричневые стены и, не удостоив нас взглядом, ушла.
- Погоди - повернулся я к Проше - "Звонами мысли бродит весна В поисках смысла нам не до сна"
- Ну да - радостно подтвердил Проша - "Угли пожаром, рдеет уют, Струны гитары Тихо поют" ты что, забыл?
— Это ты написал?
- Конечно я - искренне удивился Проша - не ты же. Ты так, пару подсказок дал, и то я не помню, чтобы ими пользовался. Какие-то такие подсказки были, как в лужу пукнул. А может - мечтательно произнес напарник, глядя на низкий свод подвала, как в голубое небо - может она меня в ученики возьмет? В семинар? Может, оттуда мой путь в литературу начнется? А, Веня, как думаешь?
Но Веня не думал - он лежал кучей тряпья на полу, рядом с сиротливой опустошенной бутылкой.
Это была его последняя бутылка в нашем подвале - то ли Хек обладала каким-то таинственным даром, то ли еще что, но то, чего не могли сделать несколько Вениных поклонниц, она совершила по мановению пальчика.
Очухавшись от пьяного забытья, Веня молча сунул нам мягкую ладошку на прощанье, потом побрел, нерадостный, к выходу.
А Татьяна Хек свое обещание выполнила - Веня приехал как-то раз, всклокоченный, взвинченный, но трезвый, с огромной сумкой, набитой книгами и тетрадями, с ручкой на шнурке на шее, перекошенными очками. Поздоровался с нами, передал вдвое сложенный листок и убежал.
Это была рецензия на стих Проши - я без всякой жалости отдал ему право собственности на десяток никому не нужных строчек - написанная профессионалом.
Конечно, Хек знала, как писать, чтобы отбить всю охоту продолжать играться рифмами. От нашего наивного и беспомощного стишка она не оставила камня на камне. Она высмеяла каждую строку, оплевала каждую рифму, поглумилась над романтикой и забрызгала грязью поиск весеннего смысла.
Видно было, что она вложила в рецензию всю душу, что она хотела уничтожить автора в зародыше - и, возможно, спасти его тем самым от страшного психического расстройства.
Вердикт ее был прямолинеен - таких бездарей и близко нельзя подпускать к литературе!!
Проша сидел, прочитав, мрачнее тучи, и тем не менее с деланным весельем сказал.
- Ну что, ладно, писали-то все это мы на коленке. Тебе не обидно? Мне нет. И кто такая сама-то эта Хек? Рыба свежемороженая, ты ее рожу-то видел?? Лопатой не отмахаешься. Развелось критиков, каждый суслик, блин, агроном. Ничего, потомки оценят, как мы поздней ночью при свете лампы писали великие строчки…
Но это будет потом - пока же по подвалу двигаются, как бледные привидения, артистки, прикрываясь ворохами непонятно чей одежды, картина мира мрачна и непонятна - а на следующий день нам идти на никому ненужную смену.
Пока что мы и смотреть друг на друга не хотели - расползлись по домам.
Наутро было совсем плохо - и дело не только в тяжком похмелье, которое, по словам Проши, должно было продолжаться не мнее трех дней после настоящей пьянки.
Мы друг друга стали раздражать. По молчаливому согласию я переселился в главный корпус, где тоже сидела охрана и было повеселее.
То счастливый отец ошибется номером, а старая санитарка, отмотавшая в свое время срок на мошенничество, возьмет трубку в приемном и, ни секунды не сомневаясь, назовет ему адрес больницы.
А когда он прилетит, весь такой окрыленный и счастливый, она же его и встретит, заберет цветы, торт с коньяком и отправит его восвояси - жене после родов не до тебя, кобелина, сам бы родить попробовал.
То примчаться братки с перестрелки, из салона с потоком крови вывалится нашпигованная свинцом туша - и пойдут орать в приёмной, размахивая пистолетами, не понимая, чем терапевтия отличается от хирургии и травмы. Их логика понятна - ты лепила, значит лечи, или тоже пристрелим.
И успокоить их сможет только лифтер дядя Лева - огромный, грузный, лохматый, с каменной челюстью и двумя желтыми торчащими клыками, который каждый день возил трупы из корпуса в подвал, в морг.
Он пришел от своего лифта на шум, увидел истерящих быков и молча свалил их ударами тяжелого кулака - одно в челюсть, другого в ухо. Потом собрал пистолеты. Положил их на конторку и заревел - цыц, придурки, пока вы тут волынами машете, я не могу реаниматолога вызвать, помойки завалили и сидите, как сявки, пока я вас не угондошил на глушняк!!!
Быки так и сели от неожиданности, а дядя Лева вызвал хирургическую бригаду.
То приползут работяги, делающие ремонт в нашем абортарии, и скажут - Манька-Компот там у нас пьяная валяется, а на улице минус тридцать, вы ее не выгоняйте, замерзнет же бедолага, посматривайте изредка, чего вам стоит, вот водка за труды.
Уже ближе к ночи мы решим проверить знаменитую Маньку - Компот и найдем ее в телогрейке, но без штанов и сознания (впрочем, обычная алкогольная кома, признак алкоголизма второй стадии) - а в раздевалке холодина, иней на рамах.
И дернул тогда нечистый Прошу позвонить в приемную фельдшеру Илюше, теплолюбивому прыщавому растению с холеной зачесанной назад гривой. Илюша маялся от безделья и страдал от мороза, хоть в приемной было вполне тепло, даже жарко. "Мне еще умершей от гипотермии в смену не хватало!!" взвизгнул он, приказал нам катить каталку и помчался впереди, как Чапаев, в развевающемся на ходу халате.
Бедную пьянчугу, которую и нужно было всего-то закрыть телогрейками и дать проспаться до утра, раздели, закинули на каталку и повезли по темному переходу на мучения. Ее положили под капельницу, накололи витаминами и привели в чувство - в основном растерянности.
Сами посудите - она, восхитительно пьяная, заснула среди родных мужиков после скромных радостей жизни, очнулась же в голая, холодная, с иглой в вене и незнакомыми дядьками в пятнистой форме.
Сначала она просто таращилась на гудящие лампы потолка, потом стала проявлять осознанность - выдергивать капельницу, вставать, ругаться и требовать спирта, раз уж попользовали и разбудили. Если, скажем, попользовали, но не будили, проблем и вопросов бы не было.
Спирта и тепла она требовала в основном от хорошенького фельдшера Илюши, и тот бегал по всему приемному отделению с воплями, проклятиями и угрозами немедленно ее выписать, забыв, что перед ним не больная, а несправедливо разбуженная и обманом раздетая жертва, которой, между прочим, завтра на работу.
В итоге Илюша лично сбегал в ларек на углу третьей Владимирской и Шоссе Энтузиастов, купил самую дешевую водку и лично напоил потенциальную жертву обморожения.
После чего ее, восхитительно пьяную, обрядили все в ту же телогрейку, положили все на ту же каталку и отвезли в ту же раздевалку. Иней на окнах, подумаешь, невидаль - а телогрейки на что?
Но все веселье было в других сменах - сегодня всех как будто придавило сонной тяжестью. Сестра в приемном покое, толстая Зина с налитыми красными щеками, даже не ругалась, заполняя бесконечные бланки, дядя Лева, страшный и обаятельных хранитель приемного, выпил чекушку и завалился спать, решив, что нажать кнопку смогут и сами больные, а ему за такую зарплату работать вообще грех.
Вдали над Москвой клубились тучи с черным брюхом и алой закатной каймой на огромных клубах, изредка выстреливая в землю изломанными нитками молний, порывы ветра закручивали пыль воронками.
Тоска сгустилась вместе с сумерками, тянула, сосала под ребрами, все бесило - и обшарпанная белая чистота комнаты отдыха, и пахнущий травой горячий чай, который я глотал с садистским упорством, и решетки на окнах.
Я смотрел, как порывы ветра наклоняют кроны сорящих листвой берез, раскачивают кусты, которые в полумраке превращаются в каких-то лохматых живых чудовищ, радостной пляской встречающих грозу.
На заасфальтированной площадке перед окном - кто сделал эту проплешину среди травы, зачем? - вдруг разыгралась драма. Из дыры в асфальте выскочили три крысы и устроили потасовку с писком, кувырканьем и прыжками.
Следом вылезла еще одна - с голой спиной, гнутая, с половиной хвоста. Она с трудом доковыляла и уселась в нескольких крысиных шагах от драки, сложив лапки на груди. Ее драки уже не интересовали, она просто наблюдала, видимо, как и я, от скуки.
Дерущиеся крысы были, видимо, примерно одного возраста и равных сил - потому что никто не победил и не проиграл, они с таким же шумом устремились к трещине и исчезли в ней. А крыса старик - или старуха - прежде чем уйти, осмотрелась и - клянусь! - увидела меня за стеклом.
Мы рассматривали друг друга несколько минут, и у меня появилось ощущение что вполне могли бы, как минимум, помахать друг другу лапками, если не заговорить. На темном асфальте сидел не хитрый всеядный зверь, жестокий, пронырливый и вызывающий ужас и отвращение, а мудрая развалина, ничего не боящаяся перед смертью и разглядывающая пристально представителя другого вида.
Тоска, густая, как сульфазин, рождала странные мысли и чувства. Я шлепнул по стеклу ладонью - крыса не шелохнулась.
- Береги себя, голый хвост - тогда сказал я - я понимаю, что все свои три года ты отжил, но кто будет молодежь учить, если уйдешь? Вырастут невоспитанные крысеныши, будут еду со стола воровать и за ухи кусать ночами, а это нехорошо, это к санэпидемстанции приведет.
- Ты с кем разговариваешь тут в сумерках?
Раздался сзади знакомый голос. Проша тоже не выдержал вечерней тоски и пошел меня искать - все-таки в компании оно легче, особенно когда от громовых раскатов содрогается земля.
- С крысой - не стал я врать - с кем еще в сумерках можно беседы вести? Вон, видишь, какой роскошный лысый старик без хвоста сидит и на нас смотрит.
- Ух ты - сказал Проша, становясь рядом и занимая собой все окно - в самом деле сидит и смотрит… теперь меня рассматривает. Кыш!! Паразит, вредитель!! Кыш!!
Вредитель сидел на месте со скорбным видом - или мне показалось? - разве что больше поник головой. Только-только контакт наладил с примитивными существами, говорил весь его облик, как пришла рыжая обезьяна и давай гримасы корчить. И как, скажите, жить с такими соседями?
Но Прошу мне захотелось отвести от окна - он горел желанием уничтожить грызуна, он попытался открыть окно, забыв, что за ним еще и решетка, хотел кинуть в зверька вилкой.
- Сидит, сволочь - пыхтел он, просовывая руку в образовавшую щель между стеной и рамой - сидит и смотрит, гад, как будто право имеет сидеть и смотреть… пошел, зараза! Пошел!!! Кыш!!
Крыс почесал задней лапкой ухо и уставился на Прошу с живейшим интересом. Правда, на меня он так не смотрел. На усатой морде появилось что-то вроде ухмылки.
- Проша, погоди, а может он тоже… объект? Может он сейчас заговорит? А ты в него вилкой.
Вилка, брякнув, упала вдалеке от крысы.
- Погоди - на секунду сбавил обороты Проша - Нет, дух только в людей вселяется, он же сам сказал, когда мы вампиров на алкаше разглядывали. Кстати, какой мы им при в подвале устроили, ты не находишь? Роскошный пир и дурацкий. Надо же так - всякую сволоту… вроде этой крысы кормить. Как бы мне решетку снять… с петель? С петель должно получиться.
- Прош, ты меня прости, но как ты ее поднимешь? Мастера-то видишь, какие умники, поставили защиту - окно наружу, и решетка снаружи. Ты ничего не сделаешь, и крыс, как я вижу, это знает.
- Я ничего не сделаю? Я, человек, и ничего не сделаю? Да я сейчас его растопчу на хер…
- Отличная идея.
Проша покатился на улицу - и через минуту приплясывал от избытка чувств на асфальтовом пятачке под окном, потому что старый крыс не спеша, вразвалку ушел в свою нору за секунду до того, как примчался разъяренный непонятно чем человек.
Но через некоторое время мне пришлось бежать уже за ним - поскольку Проша, обуянный праведным гневом, схватил сбитую ветром ветку и попытался расковырять асфальт, чтобы старая крыса получила по заслугам!!
У него тряслись щеки и руки от гнева, палка гнулась и ломалась, покрытие оказалось неподатливым, первые тяжелые капли ударили по траве.
Я толкал своего товарища, волок его едва ли не волоком, а он грозил кулаком окну - хотя, конечно, дыре в асфальте - и кричал - дожили!! Крыса в глаза мне, человеку смотрит!! И не боится!! До чего довели страну!! В глаза!! В глаза!! Сидит и смотрит!!
Но засыпающей больнице было плевать - никто даже не посмотрел, не обратил внимания, не послушал, что там орет с перепою тунеядец, проматывающий лучшие годы своей жизни на самой тупой из возможных работ.
Приземистое кирпичное здание хосписа, где мы коротали бессмысленные вечера и ночи, выглядело каким-то чересчур уж мрачным. Мы закрыли двери на засов кроме замка и включили свет везде, где только могли. Я вставил Проше сигарету меж трясущихся пальцев, нельзя же, в самом деле, приходить в такое негодование из-за какой-то старой крысы? Может он сдох уже как раз в эту секунду, а может и нет, что это меняет?
Проша, пока не заглотил клуб сизого дыма, так весь и колотился гневом - его очень возмущал сам факт, что крыса смотрела на него с любопытством. Не имеет права грызун интересоваться соседями, неужели не понимаешь?
За стеклами оглушительно шумела сплошная стена темного дождя, и перед прокатывающимся громом мелькали белые вспышки.
Из-за этого шума мы не услышали, как к нам вплотную подошла старушка на ходунках - и вздрогнули, когда в окошко приемной абортария влезла лохматая голова.
- Тебе чего, бабушка?
- Учить вас пришел, уму-разуму.
Ответила старушка низким мужским голосом.
- Иди себе дальше, учительница - заявил Проша, который жадно глотал дым и еще не оправился от спора с крысой, так сказать - и без тебя тошно.
- Ты идиот - заявила старушка - если бы ты не гонял бедного старого грызуна, он бы тебе поведал много интересного. Снизу оно все по-другому выглядит…
- Что?
- Что-то, двадцать пять, дураки.
- И?
— Вот болваны, и зачем таким нужен был дар? Сказать что нужно? Как ответить?
- А, так это, семьдесят восемь.
- Ну болваны…
- А, семьдесят пять.
- Вынесите стул, кому было сказано?
- Что стул вынести? Вы не говорили.
- Все тебе говорить надо, сам не можешь додуматься? Стоит старая женщина, ноги в трофических язвах, вся трясется - куда только мир катиться? Кто ей место уступит?
- Ей, ты что ворчливый такой? - откровенно перебил я этот поток старческого брюзжания - ладно, пользовался красивыми девками или хотя бы вот, моим другом, с кем поговорить можно, а с этой развалиной разве можно говорить? Она если не упадет, то уснет.
- Не усну - заявила бабка - не усну, пока не отведу тело обратно в палату. Ей полезно двигаться. Гроза, слышите?
- Не глухие, бабка, слышим!! - радостно заорал Проша.
- Это вашего тудина московские тудины пускать не хотят. Там в тучах битва идет.
- Ну, началось… какие такие тудины? Что за битвы?
- Обычные битвы, на тиграх, как положено.
- Чтоооооооо? Каких еще тиграх?
- Обычных летающих тиграх, твой тудин - бабка тыкнула в меня коричневым пальцем- на амурском, а москвичи пижоны, как всегда, они на бенгальских.
- А почему не на волках?
- Потому что волки - оборотни, на них надежды нет.
- А почему не на львах?
- Африканцы на львах. Мы же не в Африке. Или в Африке? - переспросила ехидная старушка.
- Ну, если в грозе кто-то там летает на тиграх, то мы можем быть и в Африке. Москва - столица Африки.
Ответил ей Проша с очень странными интонациями, старушка среагировала быстро.
- Ты дурак, рыжий. Москва - столица России, а летают только на видах, характерных для данной местности. Для твоего тудина можно только на амурском тигре. Для здешних амурских не достать, пришлось из зоопарка бенгальских позаимствовать.
- Украли тигров? - спросил я, переставая вообще что-либо понимать.
- Нет, тигры на месте.
- Но они летают и на них… как на лошадках… блин, идиотизм.
— Значит ты идиот. Ты когда над тайгой рассекал, тоже идиотом был?
- Тогда думал, что да. Но к своим полетам я привык, да и были ли они, я не знаю, может мне все это приснилось…
- Ты идиот потому летал над тайгой и все помнишь, но отказываешься в это верить. Дай-ка закурить. Положи мне ногу на ногу…
Когда мы положили одну ногу с язвами на щиколке на другую, старушка выпустила дым и низким басом пророкотала.
- А теперь коньячку. Все равно эта развалина без ста грамм заснуть не сможет. Ну кому сказано?
- Так это… нету у нас - Проша, кажется, начал верить в реальность происходящего - а что там в облаках?
- В тучах - поправила старушка - в облаках ничего не происходит, энергия не та. А в тучах битва, драка, говорю же. Местные шаманы не хотят пускать тудина на свою территорию. Имеют право, вообще-то. Но у тудина здесь свой шаман - она опять ткнула в меня своим коричневым от смол пальцем - он тоже имеет право, даже обязан проследить, чтобы ты не накосячил. А ты уже косячишь.
- А сели они его убьют? Моего трудина?
- Тудина, а не трудина, деревня. А если они его убьют, то они убьют и тебя. Тебя бы давно уже шлепнули, но твой тудин очень мощный, он через тысячи километров воздействовать способен.
- Это много? - спросил Проша и бабка ответила.
- Это очень много. Для местных…
- Москвичей? - спросил Проша, любящий точность.
- Да какие они москвичи, всех московских шаманов в двадцатые повыбили - для местных пять километров предел, дальше не могут ничего, ни духа изгнать, ни порчу навести, ни убить, тем более. А твой силен, поэтому все собрались в кучу в тучу чтобы его не пустить.
- А почему его не пускать? Чем он навредит?
- Да тут… - бабка вдруг ткнула пальцем в Прошу - поллитра коньяка у него в сумке спрятана.
Проша покраснел, а бабка продолжила.
- Да тут такое дело - у всех свои территории, и на них можно проникать только по взаимному согласию. Тудин твой старенький уже, ему третья сотня идет, пять тел сменил, три раза убит был конкурентами, запутался, решил, что ты местный. А ты оказался говнистым москвичом с гонором, а даром он тебя уже наделил, помирать собрался.
- Помирать? После третьей сотни и пяти тел? Надоело что ли?
- Молодой еще - обиженно проворчала старушка и показала на свой горб - доживи до моих лет, потом будешь судить, захочется тебе жить или лучше помереть. В общем, даром он тебя наделил, а ты взял и ускакал в город. А тут свои порядки, стали тебя проверять, ты вроде выдержал, с ума не сошел, надо решать что с тобой делать, а решить это без тудина нельзя, опять же, тудина тоже надо проверить на вшивость, местные колдуны тоже жиром обросли, стали деньги на дураках зашибать вместо того чтобы быть на побегушках у высших сил, в общем, заварил ты кашу, теперь не расхлебаешь.
- Я-то тут при чем?
Старушка уперла в меня круглые слезящиеся глазки и спросила.
- Ему видение было, что преемник отобьётся от экспедиции. Ты же был в экспедиции?
- Да какая там экспедиция, туфта одна, прогулка по тайге… от телевидения в Чегдомыне еле отбрехался, им надо было знать, какая в заповедник почва. Вечная мерзлота там - а подробнее? Понятно.
- А меня зачем? - вдруг возопил Проша - а меня спросили? Я тихо сидел в охране, никого не трогал, а тут на тебе - в будущее смотри, не хочу я смотреть в будущее, ничего хорошего там нет!!! Молодым и в прошлом неплохо!!!
- Не знаю - отвернулась от него старушка.
- А коньячку?
- А что ты спрашиваешь? Наливай.
Проша налил, и старушка выпила, но потом пожала плечами.
- Все равно не знаю. Когда дар дается, что бывает так, человек начинает на окружение влиять непонятно как. А может у тебя своя, особая миссия, может вы команда. Да скоро тудин прибудет, вот вы у него и спрашивайте.
- А ты-то здесь зачем, бабка?
- Да чтобы вы в штаны не наложили с перепугу, уж больно страшно вам будет. Ткань бытия порвется… так, сейчас он опьянеет, сажайте ее на каталку - пророкотала бабушка про себя - и везите на пятый этаж.
- Там же совсем слабые лежат?
- Так она и есть совсем слабая. А вернетесь - держитесь, старушка вас подготовила, но потрясения еще будут.
- Тигры?
- Да тигры что, это просто традиция, фольклор. Если бы лесные племена боялись больше лосося, чем тигра, то летали бы на лососях.
Это были последние слова старушки - голова у нее свалилась набок, и вся она начала сползать со стула и заваливаться. Сеанс окончился, но гроза бушевала по-прежнему.
Мы с Прошей переглянулись и бодрой рысью понеслись сначала к лифту, потом по крытому переходу в новое здание, потом на лифте - причем дядя Лева, спящий на скамейке в лифтовом предбаннике, даже не пошевелился - и на пятый этаж.
Там ночная сестричка, удивившись пьяному телу старушки на каталке - как она к вам дошла, она до туалета доползти не в состоянии - попробовала соблазнить нас свежим спиртом, но мы мужественно отказались и пошли на пост.
Наш страшный и почти черный снаружи флигель сиял белым люминесцентным светом из окон, но от этого было еще страшнее.
По дорожкам неслись бурные потоки - Проша вдруг запрыгал, заорал, тыкая пальцем - вода уходила в крысиную дыру, образовав маленький водоворот. Будет знать, как на людей зырить!!
Когда мы пробежались по пустым коридорам - надо посмотреть, все ли в порядке, охрана мы или кто? - и уселись за чаем, Проша, прикурив очередную сигарету (последнее время за сутки дежурства у него уходило не меньше двух пачек) сказал, тыча пальцем в потолок.
- Интересно, кто кого там? Победит твой трудин? А то ведь местные гады придут за тобой. А что я сделаю с целой толпой рассерженным магов? Что я могу? Только вперед смотреть…
- Ну так посмотри.
- Нет, не хочу, буду терзаться неизвестностью. А то как получиться - вот придут тебя убивать, мне сбежать захочется прямо сейчас, ты поймешь, что твое дело гиблое, начнешь прятаться, попытаешься повлиять на ход событий, а это неправильно. Так что мы с тобой будем сидеть и смиренно ждать своей участи.
- Да - согласился я - ничего другого нам и не остается. В принципе, Проша, ведь ничего особенного. Ну, гроза, ну, пришла забавна старушка с прокуренным голосом, наговорила всякой чуши.
- Точно - быстро отозвался товарищ - мир странная штука, ты смотришь назад, я вперед, Угланка гипнозом владеет - что нам старушка с мужским басом? Пустяки. Главное, чтобы, в самом деле, местные маги не победили пришлого. Боюсь я, что не только тебе кирдык придет, а и мне за компанию. А я жить еще хочу, дочка, опять же, под ногами крутиться…
- Да, ничего другого нам не остается. А что? Выскочишь на улице - так тебя молнией и накроет.
- Или маг, которого твой маг угондошил, на голову свалиться. Быть раздавленным побежденным магом не самая благородная смерть.
- Да уж. Если маг худой, как ты, может увечьем обойдешься. А если как я? В лепешку же раздавит. Тоже, взяли моду - на тиграх летать. Тигры краснокнижные животные, а их за усы и в небо.
- Да, летали бы на мотоциклах, что ли…
- Гром — это рев тигра - вдруг осенило меня, и мы стали истерически ржать, гоготать, закатываться. У Проши прыгали живот, я согнулся вдвое и тряс головой.
Наше идиотическое веселье прекратилось, когда разряд шарахнул, казалось, над самой крышей, глаза ослепли от вспышки, а гром пригнул к полу - точнее, мы сами упали, наверное, рефлекторно.
А когда мы поднялись с пола, отряхнулись, почесались, расселись по своим стульям - у Проши вдруг стекли вниз щеки вслед за открытым ртом, вытаращились глаза и он замычал, тыча пальцем мне за спину.
И что за реакция, спрашивается? Чем его так напугал мужичок в советской кепочке от солнца с пластиковым козырьком, дырявой и засаленной до черноты? Что в ней такого особенного? Две белых косички и черная щетина не часто встречаются среди людей, но тоже ничего удивительного. Немного странны для Москвы были подвернутые болотные сапоги, но опять же, если подумать, может человек на рыбалку собрался, тем более что у нас теперь свободная страна, кто в чем хочет в том и ходит.
- Что не так, Проша? - спросил я его. - Обычный работяга, тоже нажрался, наверное, как Манька - Компот.
А у Проши зубы стучали, как азбука Морзе. Т.Т.Т.Т.Т
- Да что ты тыкаешь?
- Тигр!!!
Я приподнялся и на всякий случай отошел за Прошу - возле тщедушного мужичка лежала громадная полосатая кошка, раскинув мощные передние лапы, а задние отвалив в сторону, лежала, тяжело дыша, как собака, высунутым языком.
Мужичок крутил головой, потом увидел нас - наша каморка была темной по сравнению с ярким светом коридора - и закричал - А, так вот где он спрятался!!
Тигр, как ни странно, на крик хозяина никак не отреагировал, повалился на бок, потянулся, выгнув спину и напрягая лапы и, кажется, заснул.
- Шурик - представился мужичок, протягивая ладонь в шершавых - сразу почувствовалось - буграх мозолей.
— Это я тебя по ошибке неофитом сделал. Ну уж извиняй, брат. Теперь обратного хода нет.
Он вполне уверенно уселся на свободный стул, стащил сапоги - под ними обнаружились не самые свежие портянки - и пошевелил пальцами ног, довольный. От него странно пахло - густым костром и озоном. Кепочку он тоже стащил и, щелкнув по пластиковому козырьку ногтем, сказал - хорошая вещь, советская еще. Когда в шестидесятых я в это тело вселился, шапочку на память оставил.
- А вот народ у вас тут гнилой. Москвичи.
— Это не москвичи, это как ты, приезжие. Москвичи - прекраснейшие люди, поверь уж. Хоть меня возьми.
- Ну может быть, может быть. Встретили они меня неласково, но это традиция такая. У меня на Бурее вообще чужаков убивают, а москвичи просто попугать решили. Ну и дорешались.
-- В смысле - дорешались?
- Одного прикончить пришлось, но он сам виноват, все кидали молнии мимо, а он прямо в грудь целился.
- Погоди… что значит мимо?
— Это как ты в айкидо удары намечаешь. Должен в дыню бить, а ты в воздух.
- А….
- Бэ. Они должны были меня убить, но убивать не хотели, поэтому лупили молниями мимо, и я тоже мимо. А один крендель в сердце хотел попасть. Амба меня спас, отпрыгнул, молния мимо прошла. Я его в ответ и пронзил. А что делать?
- Чем ты его пронзил?
- Молнией. Сейчас он в реанимации. Его нашли во дворе, и пусть спасибо скажет, что я его мягко на землю положил. Если, конечно, выживет. Мог бы и швырнуть.
Я молчал. А что тут скажешь? Сначала заявляется старушка с мужским басом, которая больше года с кровати не встает, рассказывает небылицы про битву магов в грозовой туче, потом в коридоре появляется сам маг со своим тигром, которые то ли храпит, то ли мурлычет, и рассказывает, как убил местного, пронзив ему сердце молнией. Обычное дело. Лучше молчать.
А Проша медленно, очень медленно подтянул к себе телефон, покрутил диск и спросил в трубку.
- Зин, это Проша из абортария. Что?? Суета? Молнией шандарахнуло? Да, страх Божий, а не гроза.
Проша посмотрел на меня, скосив глаза.
- Точно. Подобрали ударенного молнией, весь в узорах, как будто дерево проросло, такие ожоги. Это ты?
Спросил он в упор у мужика. Тот смял ладонью щетину как-то виновато.
- Если бы не я, то меня. Зато теперь тебя никто не тронет.
- А что, собирались?
- Конечно. Ходили, разведывали, да ты их видел - которые не читаются.
- Понятно. Значит, меня теперь никто не тронет. А дальше что?
- Рыжий, тащи свой коньяк, мне уже теперь можно. Ему нельзя, на нем ответственность лежит большая. Ляжет.
Проша даже не пытался спорить, быстро достал фляжку и нарезанный лимон в баночке. Шурик выпил, не предлагая нам, посидел закрыв глаза и непонятно чему улыбаясь. Потом, так и не открывая глаз, заявил.
- Ну, все. Конец. Ты вполне подходящая персона. У меня на Курайгагне тишь да гладь, а у тебя тут сплошные страсти. У меня что - оленя заблудившегося нигидальцу найти, или посмотреть, далеко ли "дедушка" от икромета, или где зверь ляжет.
- Шурик, я не понимаю, к чему ты клонишь - осторожно спросил я.
- А к тому я клоню, что четвертую сотню лет мне жить надоело, пора к верхним людям. Опять же, на Проксиме Центавра меня дружок дожидается, я ему давно обещал в гости залететь.
- Ну так в чем проблема? - Проша не выдержал собственного молчания - Лети, кто тебя держит.
- Никто не держит - согласился Шурик - только наше тело летает хоть и быстрее света, но расстояния уж больно огромные. Пока я туда-сюда обернусь, тут такое начнется без хозяйской руки, страшно представить. Вот ты хозяином и будешь.
Закончил Шурик, уставившись на меня голубыми на темном лице глазками.
- Наше тело? - спросил Проша и руками приподнял свой живот.
- Второе тело, энергия - лаконично ответил ему Шурик.
- А если я откажусь? У меня есть право выбора?
- Нет. Конечно, ты можешь попробовать, но духи будут недовольны, а это опасно. Никто, поверь мне, за тысячи лет никто добровольно на эту каторгу не соглашается. Только в городах совершенно помешанные идиоты изображают из себя колдунов и шаманов. Они горожане, значит дураки.
- Оставь горожан в покое, ты мне ответь - я могу отказаться от этих твоих чертовых подарков? Ничего я не хочу.
Шурик посмотрел на меня с сожалением, вздохнул.
- Как я тебя понимаю. Когда эта старая сволочь вселилась в мое тело, я тоже бесился, потом привык. Он же не один вселяется, за ним целый хвост тянется всяких дурацких вещей.
- Каких, например? - встрял Проша. Его все интересовало больше, чем меня.
- Ну, летать вот, молниями кидаться, на них, кстати, можно ездить, очень удобно, верхом…
- Верхом? - Проша посмотрел на свой пах.
- Да, во времени путешествовать, вот как он, в будущее заглядывать, вот как ты, видеть энергетическую основу мира, болезни, других магов, посещать иные планеты и другие слои вашей, ну и по мелочи там всякую муть тоже.
Откажешься?
- Откажусь - твердо ответил я.
- Тогда ешь мясо, может поможет.
- Я ем мясо.
- Сырое.
- Зачем сырое?
- Собачье.
- А можно мне все это? Вот это вот все мне? Я не откажусь!!
- Нельзя - Шурик даже не посмотрел на моего друга - тут выбрали — значит будет он. А если сожрет всех собак сырыми, если не сойдет с ума, может от него и отступятся.
Вообще-то это суеверия, собак жрать, ни разу не видел, чтобы помогло.
- Суеверия!!! - заорал я - Суеверия у него, блин!! Замочил мужика молнией, тигр храпит в коридоре, какие-то ужасы мне обещает - и у него суеверия!! Проша, мы оба рехнулись или я один?
- К нам гости - буднично сказал Шурик — это кто?
- Ага, это лифтер - воскликнул я, увидев бредущего по коридору дядю Леву - сейчас он увидит тигра, потом нас, вот потеха будет!!
Дядя Лева слегка пошатывался, возле желтого клыка дымилась замусоленная папироса, он грузно прошел мимо тигра - а тот поднял голову, шевельнул ушами, но потом продолжил спать. Я открыл было рот, чтобы спросить, почему такая реакция - тигры, спящие в московском абортарии, это нормально? - но Шурик покачал головой и приложил к губам палец.
Дядя Лева вошел к нам, как будто не видя, покрутил головой, взял коньяк, понюхал, аккуратно выпил из горла до последней капельки, заел лимоном и взялся за телефон.
- Зиночка, любовь моя, точно, нет этих трутней на месте. Нет, не пьют, но пили, тут пустая из-под коньяка стоит. И костром воняет. Да не за что, увижу - на каркалыгу сам насажу.
И побрел лифтер восвояси, правда, хмель сыграл с ним злую шутку - он споткнулся о громадную кошку и упал, а тигр опять же - поднял голову, пошевелил ушами и заснул.
Лева с большим трудом поднялся и, бормоча, что не надо было все пить, жадность фраера сгубила, Зинка все равно спирту нальет, двинул на выход.
- Ну вот, это тоже. - кивнул на него Шурик - Козел ваш дядя Лева, алкаш конченный.
- Он нас не видел?
- Не видел.
- И тигра не видел?
- Не видел.
- Но тигр настоящий?
- Такой же настоящий, как ты.
- А как ты молнией того дядьку шарахнул, или как вы на тиграх летали кто-нибудь…
- Конечно, никто не видел. Ты вообще, как себе это представляешь?
- Не может быть. А летать я смогу?
- А я? - тут же подсуетился Проша.
- Ты и так летаешь, просто предпочитаешь не знать.
- В… вот в этом теле?
- Ну что вы за дураки, я же объяснял - нет ничего хорошего в полетах в физическом теле. Многие пытались, многие умеют, но летают, как бочонок, который запустили из рогатки. Маневренность близка к нулю, задыхаешься, ветер дышать не дает, холодно, пусто, страшно, а садиться вообще невозможно - сколько вас таких дураков в лепешку разбилось.
- И возразить тут нечего - печально сказал я. - А, кстати, все эти веселые подселения в других людей— это твоих рук дело?
- Почти. Мне, извини, десять тысяч квадратных километров патрулировать надо. Я к тебе своего духа отправлял, вон он, в коридоре дрыхнет. Аями. Ты его тоже в наследство получишь.
- Тигра?
- И тигра тоже.
- И где я его держать буду?
- Тут.
- В абортарии?
- В измерении, дурень. Оно хорошее, рядом, но никто вас не видит, кроме посвященных. Короче, соглашайся, мне тут уже остоп… а вот матом ругаться не надо. Надоело.
Я встал, выглянул в коридор - роскошная зверюга изогнулась во сне, как домашний котик, задние лапы были растопырены, передние сложены крестиком, и она мурлыкала чуть тише недавнего грома.
- Значится так, что мы имеем, ты хочешь подселиться в меня…
- Нет, отдать тебе все свои способности, мощного колдуна и шамана, а самому на покой.
- Да, подарить мне кучу всего мистического, магического, непонятного и ненужного, не спрашивая моего согласия. Так?
- Да, все так.
- Для этого ты прилетел на тигре с Дальнего Востока, убил кого-то здесь молнией…
- Вынужден был!!
- Ага, я тоже буду вынужден молниями кидаться?
- Ну, это если потребуется.
- А когда потребуется?
- Когда тебя конкуренты убить захотят.
- А зачем им меня убивать?
- Прости, такова магическая природа. Шаманы вообще друг друга истребляли до третьего колена, было время. Сейчас помягче стало, но все равно, то и дело всякие безобразия случаются.
- Ладно, проехали. И что… какие на мне обязанности будут?
- Как в всех. Людям помогать. То есть то, что ты сейчас и делаешь. Ничего нового.
- А убивать?
- Ну, во-первых это наши цеховые разборки, во-вторых - кроме помощи нужно следить за всякой городской нечистью, вот это обязательно.
- За нечистью всей Москвы?
- Друг, ты охренел? Кто тебе всю Москву отдаст? Только за нечистью твоего района. У тебя там большой лес, а лесная нечисть куда приятнее городской.
- Город поделен на магические районы?
- Господи, конечно. Все поделено на районы. Магические, мистические, космические, галактические, везде подчиненные, начальники, смотрящие, все как обычно, правда, немного в других мирах. Долго мне тебя еще уговаривать?
- Не продолжай, не уговоришь - ответил я, твердо решив отказаться от всего этого паранормального ужаса. Шурик больше не стал спорить, он только щелкнул пальцами.
Дверь вылетела от удара громадной башки, колени мне придавило страшной тяжестью, а в глаза уставились звериные, янтарные, в черно-белых узорах шерсти - и я онемел в прямом смысле. Шурик же спокойно обошел вставшего мне лапой на ноги тигра, положил на лоб холодную ладонь - и мир вокруг погас.
Ищейка прошлого 1. часть
© Copyright: Константин Уткин, 2025
Свидетельство о публикации №225100900655
Свидетельство о публикации №225100900655
Рецензии