Варежки

Всё вокруг было мокрым, сумрачно-серым и навевало бесконечную тоску. Промокшие заборы, почерневшие ветки деревьев, низкое небо, с которого сеялся противный холодный дождь вперемежку с редкими хлопьями снега, которые падали на раскисшую землю и медленно таяли, превращаясь в холодную осеннюю грязь.

Оля сидела на кровати, прижав к лицу пушистую белоснежную варежку, и рыдала так, что её худенькие плечи вздрагивали так, будто душа её хотела вырваться наружу вместе с запоздалыми слезами. Нежный, словно лёгкие майские облачка пух варежки намок от слёз и топорщился слипшимися сосульками, похожими на острые иголки дикобраза.

Девушка помнила, что с самого раннего возраста бабушка каждый год дарила ей варежки. Белоснежные, мягкие и пушистые. Сначала крохотные, больше похожие на мягкий шарик, а потом изделия становились всё больше и больше, по мере того, как подрастала крохотная Олина ручонка.

Олина мама не любила бабушкины подарки. «Ирииина Николаевна, - цедила она, брезгливо сморщив лицо, - ну зачем Олечке эти варежки? Она этим пухом и в рот залезет, и в глаза! Сейчас в магазине такой выбор большой, я ей любые куплю!».

Но бабушка отвечала, что лучше тех варежек нет, которые с любовью связаны, и мама всё же брала подарок. Правда на ребёнка варежки не надевала, а прятала их в дальний ящик, покупая девчушке новомодные рукавички в магазине. А уже ближе к лету, когда в квартире начинали порхать беловато-серые бабочки моли, доставала из ящика больше похожие на решето варежки, и молча отправляла их в мусорное ведро.

В начальных классах Оля уже сама отказывалась носить бабушкины варежки, стесняясь, что подружки во дворе станут над ней смеяться…
Годы шли, а бабушкины варежки, связанные с любовью, всё так же отправлялись в ящик, а после – в мусорное ведро.
 
Правда, в последние три-четыре года бабушка перестала посылать варежки для Оли, и мама с девушкой вздохнули с облегчением – больше не было в квартире рассадника для моли, и домочадцам не приходилось бегать по комнатам с громкими «аплодисментами».

А совсем недавно бабушки не стало. Она умерла тихо во сне. И похороны её были такими же тихими и незаметными, как и вся её жизнь. Она лежала в гробу маленькая, ссохшаяся и маленькая, похожая на осенний листок, сорванный с дерева беспощадным ветром.

А сегодня Оля приехала, чтобы навести порядок в её опустевшем домишке. Она взяла в руки небольшую корзинку, сиротливо стоящую на столе и закрытую стареньким бабушкиным платком. А в корзине лежало… облако. Мягкое. Нежное. Белое. Девушка начала доставать варежки, связанные заботливыми бабушкиными руками. Пара, вторая, третья, четвёртая… Она надела одну варежку на руку, и та обхватила её мягким и уютным теплом, похожим на заботливые объятия.

Тогда Оля прижала варежку к лицу и почувствовала до боли знакомый запах: душистого сена, свежеиспечённого хлеба, парного молока и свежей земляники. Так пахла её бабушка, любимая бабуля. И сразу в голове, одна за другой, появились картинки: вот бабушка в своей потемневшей и огрубевшей от работы ладони приносит ей первые душистые ягодки земляники, ополаскивает её в бане отваром ароматных трав, приговаривая: «С гуся вода, с Олюшки худоба», и прогоняет от неё хворостиной злющего соседского петуха. И тогда она зарыдала, понимая, что бабушка никогда больше её не обнимет.

В печи догорели дрова, а угли ещё рдели красноватыми огоньками, подёрнутыми сизым пеплом. Оля сидела на бабушкиной кровати и неумело пыталась вязать варежки. Лицевая петля, изнаночная, опять лицевая… Петли получались кривыми и разными по размеру, спицы норовили выскользнуть и свалиться на пол, прилипчивый пух лез в глаза, забивался в рот и нос, полотно кривило и коробило. Но девушка старательно считала – лицевая, изнаночная, лицевая…

Оля вязала варежки для любимой бабули. Нужно уметь принять любовь, которую тебе дарят, пока не поздно.