Леший и французы

Из дневников лешего.

Рассказка первая, сугубо патриотическая.


     В тот день, когда Пронька вышел на тропу войны, выпал первый снег. Первые редкие снежинки появились еще накануне вечером, когда немного подморозило. Ночью снег стал гуще, а к утру валил крупными хлопьями, скрывая в непорочном белом цвете неприглядность подмерзших луж и дорожной колеи. Пронька в полдень обходил часть леса, что  держала в своих цепких объятиях речки Десну и  Незнайку. Ну, как обходил… скорее перемещался гигантскими, саженей по двести прыжками, по лугам, полям, полевой дороге, знакомой звериной тропе. На его глазах берега речек покрывались белым покрывалом; изредка кое-где зеленела листьями-чешуйками не сдавшаяся осени ива, да ярким пятном желтела запоздалая береза. Сегодня было зябко, и хотя Проньке по его молодости холод был нестрашен (всего-то сто пятнадцать лет по нашему исчислению – это  молодость для лешего), он не любил промозглость и сырость. Желание побыстрее закончить «обход» и вернуться в свою землянку не покидало его. Там, у склянки с мухоморовкой,  его дожидался Федот, бывший Хозяин Ближнего леса, друг и наставник, «пенсионер»-горский. Федот принес из столицы много разных вестей, в том числе и те, что столица горит огнем, и жить ему сейчас негде; что французы, пограбивши  и подпалив столицу, теперь как тараканы лезут из всех щелей наружу. Ранние заморозки в столице и надвигающийся голод вынудили армию иноземцев бежать обратно, в теплую Европу.

     Неподалеку от одной из деревушек, что приютились на берегу Незнайки, Пронька вышел на торную дорогу и на свежем снегу увидел много следов, сделанных иноземными сапогами. Следы вели к деревне. Это не обеспокоило его, поскольку этой осенью не первый раз в деревни и села его Леса заглядывали иноземные солдаты, которые закупали у крестьян излишки фуража и продуктов.
Спокойное течение его мыслей оборвал выстрел, затем другой, третий.

     – Вот людишки…, – с сожалением подумал Пронька, – всё суетятся, грызутся меж собой… у меня мыши и то дружней живут…
   
     Леший метнулся к деревенской околице и увидел, как французские солдаты прикладами ружей отгоняли от груженых телег бородатых мужиков в лаптях и зипунах. Тут же часть из них выносила из ближних изб узлы, бочонки, кули и грузила их в пустые телеги. Иногда раздавался редкий выстрел, и в снег, перемешанный с грязью валилась фигура в зипуне и лаптях…

     – Моих людишек… бьют! – эту мысль Пронька высказал сам себе вслух. Он, хотя и недолюбливал людей, но считал всех их, живущих в его владениях, своими и находящихся под его приглядом.

     – Неправедно поступают, нЕлюди! – последнее слово он употребил чисто эмоционально. Будучи нечеловеком, Пронька им себя во всех смыслах не считал и подобно этим солдатам не поступал.
Леший вытащил из сумки берестяную трубочку, развернул, и прочел наговор. Через пару минут солдатам стало не до крестьян, чихание и сопли в одночасье стали главной заботой захватчиков. Слезы застилали им глаза, а «апчхи!» сгибало их пополам. Леший быстро обежал избы и, больно тыкая своими лапками сельчан под ребра, вытолкал незадачливых обитателей  с теплых лежанок наружу со словами: «В лес, в лес!». Он редко показывался людям, в основном летом, чтобы постращать баб, мужиков и ребятишек, пришедших раньше времени собирать ягоды или грибы. И вот теперь, настала необходимость их защитить.

     Пронька метнулся в свою землянку, вихрем пролетел по полкам, разыскивая нужные берестянки с наговорами и бросая их в сумку.

     – Прохор, остановись! – возглас наставника заставил Проньку закрыть сумку и присесть на скамейку. – Что произошло?

     – Там, в деревне, моих бьют. Эти, как их, хранцузы! Стреляют пищалями! И разоряют. Лошадей, житные запасы и корм скоту отъемлют…  – леший  поник головой. – А чем я их зимой кормить буду?

     – И что делать собираешься? Веником по мордам? Не наш метод! – Федот взял склянку, отмерил в стаканчик мухоморовки, плеснул воды из чайника и протянул Проньке. – Прими зелье-то!

     Леший взял стаканчик и опрокинул содержимое в рот. Выждал минуту, сделала наивное лицо  и уставился выпуклыми глазенками на Федота.

     – Сколько их, супостатов?

     Пронька задумался, пошевелив пальцами на лапках, потом на ногах, обутых в липовые лапотки и уверенно произнес:

     – Сорок пищалей и две… этих… шпаги – вот!

     – Ну, так-то вот лучше будет! Хранцузы с телегами сейчас на большую дорогу будут выбираться, а это верст десять лесом и полем. Ступай, морок наведи, да поводи их кругами так, чтоб они со страху без оглядки дотемна бежали. А дойдете как до Николиной часовни, так и отпусти их. У них силы кончатся, они и становище разобьют на отдых. А я тут подыму людишек из деревни и приведу, они супостата сонного повяжут и провиант свой обратно заберут.

     – Ну Федот! Ты – голова… – Пронька восхищенно покачал головой и схватился за дерюжку, заменявшую ему дверь.

     – Стой!!! Чоботы обуй, чай не лето!

Пронька в миг сменил обувку и вылетел наружу.

     – Не губи иноземцев, самому закапывать придется! – только и успел крикнуть вслед Федот…

     Французский обоз с награбленным добром и провиантом только успел тронуться от околицы и переваливаясь на корнях вековых елей, стал медленно втягиваться в лес. Тут же беспокойство овладело всеми французами, им стало чудиться, что за каждым деревом стоит русский солдат и целится в них из ружья. Это постарался Пронька, пустив в дело один из наговоров. Возничие настегивали крестьянских лошаденок, но те не могли прибавить ходу: колеса ломали ледок и погружались в вязкую, холодную грязь колеи, которая цепкими лапами держала телеги. Через четверть часа грязь стала намерзать на колеса, еще более затрудняя движение обоза. Солдатам приходилось цеплять на ружья штыки и скалывать грязь с колес. За первый час, несмотря на нервозность и суету, обоз в молчании продвинулся на две версты, а до тракта было еще далеко. День давно перевалил за середину и сумерки стали понемногу выбираться наружу из лесных чащоб. Два верховых офицера, кружа вокруг обоза, нервно подгоняли солдат.

     Дорога  повернула на запад, в гущу леса, здесь стало посуше и полегче, лошади потянули быстрее. Это Пронька постарался и вывел обоз на дальнюю дорогу. Солдаты уселись на подводы и  пустили по кругу бутыль с хлебным вином. Скоро они оживились, забалабонили,  задымили трубками, а кто-то даже загорланил лихую песню.

     Лошади тянули телеги,  по подсказке лешего, в нужном месте, периодически затаскивали подводы в глубокую грязь, откуда солдаты, нещадно матерясь, выталкивали их, и грязные и мокрые, тащились за телегами дальше, чтобы через сотню саженей повторить все сначала. Стемнело, разговоры и брань умолкли, лишь  тяжелое дыхание лошадей да крики офицеров иногда нарушали тишину леса. Казалось, дороге этой не будет конца и края…

     Наконец, за очередным поворотом, обоз выбрался на небольшую поляну, на краю которой стояла небольшая деревянная часовенка. Рядом с ней виднелась поленница дров, прикрытая снегом. Поперек поляны струился небольшой ручей. Лошади стянулись к воде и в бессилии остановились. Солдаты, держась за телеги, тоже замерли. Лишь офицеры кружились на своих лошадях вокруг и отдавали команды…

     Через четверть часа солдаты с трудом заставили лошадей сдвинуть телеги так, чтобы они встали крУгом. После распрягли их и напоили, дали сена. Несколько человек принесли дров и, сверкая кресалами, стали разводить внутри бивака огонь. Другие, достав топоры, стали рубить поленья, и заодно устроили у костров подобие лавок. Солдаты начали рассаживаться у огня, переругиваясь и толкаясь. Все хотели согреться и обсушиться. Пара солдат тут же вытащили из телеги два котла, узелки и стали готовить похлебку. Кто-то, примостившись на телеге, уже уснул от изнеможения. Лишь офицеры настойчиво тормошили солдат, заставляя встать в караул.

      Снег постепенно редел и сошел на нет, лес посветлел, и немного потеплело. Похлебка на кострах долго булькала, увариваясь. Леший улучил момент и незаметно промелькнул у костров. В каждый котел из его лапки упало по нескольку сушеных серых грибов. Наконец офицер зачерпнул варево ложкой, попробовал и кивнул головой, вызывая  оживление сидящих  людей.  Солдаты загремели жесткими ранцами, доставая плошки и ложки, и потянулись к котлам.

     Ужин длился недолго. Усталые солдаты даже не стали мыть котлы и плошки. Подбросив дров в огонь, расстелили у костра дерюжки и упали, засыпая еще на ходу. Последним сморило офицера, который уснул, сидя на бревнышках и уперевшись в шпагу.

     Пронька осмотрелся и залихватски свистнул. Из леса  тут же выступило около сорока мужиков и три крепких бабы, вооруженных вилами, топорами и крепкими батогами. Крестьяне окружили врагов, подняли вилы и застыли в нерешительности.

     – Не трогайте их! – из темноты к костру, одетый в суконный зеленый зипун,  отсвечивая рыжей бородой, вышел Федот. – Завтра, будет светло, виноватых накажете. А сейчас – вяжите всех!

     Люди посмотрели на Федота, нерешительно опустили свое оружие.Рядом с ним, в зеленой суконной рубахе и волчьей шапке тут же нарисовался Пронька. «Прохор Тимофеич, Хозяин!» – прошелестело среди селян и они безмолвно начали вязать французов.

     Селяне  решили ночевать тут же, у повозок, им было не привыкать. Пронька предусмотрительно опрокинул котлы с остатками варева в снег, но бабы быстро добавили в костры дров и занялись новой похлебкой. К полуночи, плотно поев и разместившись, все, кроме караульных, вооруженных трофейными ружьями и леших, уснули.

     Больше  лешие в дела людей не вмешивались. Посмотрев округу и то, как люди устроились на ночлег, они вернулись в свою землянку. Затеплив в очаге бездымный и жаркий негаснущий огонь, обсудили дела на завтра. Разместились на лежанках, укутались волчьими шкурами и приснули.

     Наутро, незаметно вынырнув у часовни, посмотрели, как крестьяне отвели в глухой лес с полдюжины солдат, стрелявших в односельчан и там их повесили. Остальных, накормив и связав единой веревкой, решили в сопровождении старосты конвоировать в столицу и сдать с оружием в полицию. Для этого снарядили две телеги и дюжину крепких мужиков, снабдили провиантом на неделю и отправили в город. Французов же связали веревкой и повели вслед за телегами. Лешие, пробежав по округе и больше не усмотрев ничего исключительного, вернулись к вечеру в землянку...

     Поздним вечером, сидя вокруг очажка с горячим, но бездымным пламенем, оба леших потягивали отвар из семи трав на меду и обсуждали детали небольшого приключения. Чтоб лучше запомнилось: Проньке все это еще придется описывать. 
               
                (Продолжение следует)