История Юхана Крэилла, риттара из Алиски. Часть 16

БИТВА ЗА РУСЬ НАЧАЛАСЬ

- Дет эр бра!* Утмеркт, отлично! Так я и думал. – Едва только Антти Юхонпойка свой краткий доклад закончил, соскочив с лошади прямо перед откинутым пологом шатра командующего-«пяалликконе», светом факелов, походных костров и дымящихся ещё развалин озаряемого, как  Эверт Хорн, двадцатичетырёхлетний их сотамарсалкка**, сам живо поднялся навстречу ему, опираясь на рукоять меча, со складного стула в палатке.

_______________________________________
*Это хорошо (шведс.)
**Фельдмаршал (финс.)


– Так я и думал! Собственным поспешным бегством из Русы самолюбие спесивого шляхтича Керножицкого так уязвлено оказалось, что просто не мог старый хрыч всё, как есть оставить и никакой подлости напоследок нам не устроить!

Как многие юноши из славных родов Ridderskapet och Adeln – Рыцарства и Дворянства шведских, Эверт - старший из сыновей фельтмарскалка Карла Хенрикссона Хорна, что до самой кончины своей от раны смертельной, в битве с поляками полученной, ландсхёфтингом Ревеля и всего Шведского Эстланда –«Хертигдёмет Эстланд» оставался, так же с детских лет к седлу и мечу был приучен.

Блестящее образование в лютеранском университете Ростока, в земле Мекленбург, получив и несколькими языками, помимо финского и шведского овладев, благодаря острому уму своему, замечен Эверт вскоре и при дворе был.

На коронации Карла, герцога Сёдерманландского, удостоился чести он штандарт адельсфана* Эстланда нести. После же по приказу короля для вербовки французских солдат в Эмден отправился.

_______________________________________
*«Дворянское знамя» - элитная кавалерия, с 1565 года выставлявшаяся шведскими дворянами в силу рыцарской повинности.


Когда же Якоб Понтуссон Делагарди, чья мать София Йоханнсдоттер внебрачной дочерью самого Юхана III была, а отец – полководцем знаменитым, от короля Карла назначение фельтмарскалком Финланда получил, Эверт Хорн не только другом его стал близким, но и одним из четырёх самых приближённых штабных офицеров сделался.

- Знал бы если пан Керножицкий, - разгладив небольшие рыжеватые усы, снова рассмеялся командующий, -  что всего только двести разведчиков Юхана Крэилла  подошли первыми к городу, покуда две роты мушкетёров Андерса Бойе и союзники наши из казаков и детей боярских следом по бездорожью, сквозь топи да леса, как могли, поспешали, так вообще бы от стыда провалился!..

Стольник Семён Головин – тот самый, что в Выборе свейском трактат с Йераном Бойе подписывал о помощи, согласившись втайне Корелу Швеции взамен передать, с воеводами Феодором Чулковым и Корнилою Чоглоковым, у шатра рядом стоявшими, при упоминании «байорер» и «козакер» насторожились, пытаясь без помощи толмачей догадаться, что так развеселило в том юного шведского военачальника.

Ратников числом чуть более трёх тысяч Михайло Скопин-Шуйский из Новогорода на подкрепление шведам выслал, когда те по пути из Тёсова мимо крепости на Волхове проходили маршем.

В самом-то Великом Новогороде и всей округе его корма лошадям совсем не осталось – всё разорили и выгребли подчистую литвины да казаки ротмистра Керножицкого. Дорога же прямая на Русу от Тёсова и вовсе из-за таяния снегов и разлива трёх рек непроходимая стала.

Оттого Якоб Делагарди полагал сам, что на Псков-то, Pihkovan, Копорье и Ям-город наступление до просыхания дорог, весенней грязи и талого снега полных, сообразнее всего вести будет.

Для Михайлы Скопина-Шуйского же главным поход под Москву виделся, чтоб тушинского Вора поскорей изничтожить и царя Василия из осады вызволить. Ведь прочие крепости, убеждал он, хотя бы об одной победе прослышав, несомненно сами от Вора тушинского отпадут немедля.

Уверениям этим вняв, выплатой жалованья серебром и сукном войску его подкреплённым, Делагарди согласился Керножицкого для начала из Русы выбить.

Но из-за распутицы войско-то не на юго-восток от Тёсова - вдоль правого берега Ильмень-озера, а по северной его оконечности мимо Великого Новогорода на восток от него двинулось, чтобы после на юг повернуть сразу.

В восьми десятках вирст или в десяти милях шведских от Русы с воеводами новогородскими Делагарди на несколько дней в Новой Русе на Шелони из-за  размытых паводком дорог задержался.

Отсюда, от росстани, с низовьев Мшаги и Струпенки в погосте Голинском, владении бывшем боярина Шимского, три старинных пути – на Псков, Русу и Сольцы расходились.

Вперёд же Делагарди Эверта Хорна с липусто финским и мушкетёрами Андерса Бойе к Русе отправил. Следом по пятам и казаки с детьми боярскими выступили.

- Возвращайтесь немедля к отцу своему, корнет. - Лицо Эверта Хорна посерьёзнело. - С саксонскими мушкетёрами из пехотного регимента да двумястами всадников ваших из Карелены  отбросьте литауэров* этих обратно за реку. Всыпьте им там хорошенько и привет от меня железом и свинцом передайте,  чтоб  неповадно соваться впредь было! Покуда мы подкрепления от Якоба Понтуссона здесь дождёмся да сами следом в погоню за Керножицким отправимся.

_______________________________________
*Литвинов (шведс.)


- Козаки Чоглокова такожде пущай в дело на людей литовских  заступят… Слыш-ко, Корнило? Подымай свои сотни! Пора задать жару ляхам. Ступайтя за финном сим следом. – Воевода Феодор Чулков кивнул головой обоим своим сотоварищам. – Со детьми боярскими ошую и одесную по обеим крылам – Запольем Ильинским да Нетечею двинемся разом…

Немногим в день тот же ранее, когда весеннее солнце  лучами  своими сквозь серую хмарь туманного утра и  дым от пожарищ, над Полистью и Порусьей с Перерытицей стелящийся, пробиваться стало,  финские кавалеристы Крэилла, войско союзное предваряя, в опустевшую, тлеющими углями и золой засыпанную, Русу вошли  с севера.

Странная в диком безумии своём и страшная до оторопи картина их взорам открылась.

Повсюду на улицах тут и там трупы убитых валялись. По рекам, ручьям и канавам разлившимся - изрубленные, окровавленные тела плыли.

Удивлённо и настороженно озирались по сторонам разведчики.

- Что произошло здесь, отец? Кто поубивал всех этих людей столь безжалостно? Может ли статься, что нас опередил уже кто-то и поляков с боем из Русы выбил? – Воскликнул Антти.

- Бог ведает! – Пожал плечами Юсси  - По всему, не иначе, как бунт здесь случился... Добычу, поди, разбойники не поделили. Потому, должно быть, и бежали из Русы так спешно... Богатства свои спасали награбленные! К чему гадать понапрасну?

Лишь одинокая, облезлая собачонка хриплым лаем всадников липусто среди руин догорающих  встретила.

Когда же Антти к ней из седла наклонился, дружески ладонь протянув, она, жалобно заскулив, с поджатым хвостом наутёк тут же  кинулась.

- Куда же вы, херра-пан Керножицкий? Так-то нынче поляки гостей дорогих привечают? – Под всеобщий хохот крикнул вдогонку псине ехавший рядом с корнетом Ермолай Стогов, которого в липусто его прежним именем Йере все звали, как финнам и другим карьялайсет привычнее было.

Парень всего-то на год младше Антти Юхонпойки был, которому в апреле-хухтикуу только едва два десятка как минуло.

Без раздумий по зову Юхана Крэилла примкнул карьялайнен вместе с братом младшим Ийбой-Ииваном к отряду разведчиков!

Поворчал  старый рыбак Евмен-Йало из Куркийоки что-то про слишком юные сыновей своих годы. Да куда от судьбы денешься. Ведь даже командующему Миккели Скопину-Сюйски всего двадцать два тогда было!

- Оставь! –  Крикнул, смеясь, Ходари Пекопойка - того самого Риико Реппойнена из Кякисалми внук уже, что некогда Хеикку, братца Юхана, по окончании войны в Лиивинмаа привёл в Алиску.

С ватагой молодых карьялайсет, на шведскую сторону границы в Антреа из Куркийоки, Ряйсяля, Сакколы и Рауту переселившихся, и он с ратсулиппу их в венские земли идти пожелал.

– Оставь его! Не видишь разве, полковник спешит нынче под хвостом Вале-Дмитри, хозяина своего, понюхать! Ему недосуг нам  руки лизать.

- Под хвостом? – Захлебывались хохотом его товарищи, едва из сёдел не падая. – Откуда же у Вале-Дмитри хвост взялся?

- Как откуда?! Ведь всем известно, что Вале-Дмитри тот - сын Саатаны, ночью в козла превращается и под хвост пошалить любит! А Керножицкий в том слуга его первый.

- Ха-ха-ха! Тясся он науру, перкеле! Вот смех-то!


ПАН КЕРНОЖИЦКИЙ

Накануне того, от лазутчиков своих донесение о подходе неприятеля получив, не на шутку напуганный грозным известием,  ротмистр Ян Керножицкий, что на время войны полком командовать из других ротмистров был выбран, Русу, городок солеваров, не принимая боя, приказал оставить – все же дома в нём поджечь напоследок и варницы соляные порушить.

В надежде щедрую награду получить, звядовцы-то* его силы врага втрое, если не вдесятеро против своих преувеличили.

По-правде, людей с лошадьми и пушками Керножицкому для боя с избытком хватало! Одних гусар да казаков только польских кольчужных, из разных мест Польши призванных, и чемерысов с петыхорцами** две тысячи конных. Под Новгородом же к хоругвям его ещё четыре тысячи ратников тушинских присоединились. Обоза не считая и тех женщин, что всюду за войском следовали, как  в Польше и Литве тогда заведено было.

_______________________________________
*Zwiadowcy – разведчики (польс.)
**Пятигорцы (польск. petyhorcy) — лёгкая конница Великого Княжества Литовского, созданная в 1560-е гг XVI в., из жителей «Пятигорья» - области  между Тереком и Кубанью (от пятиглавой горы Бештау), переселившихся в Великое княжество Литовское. В Московском государстве «пятигорцев» обычно называли «черкесами». Черемисы (польск. czemerysy) - отряды кольчужной польской конницы из осевших на польской Украине татар.


Тремя дорогами – на Нарву, Ореховец и Москву расходящимися, отряды Керножицкого овладели, четыре сотни стрельцов новгородских и посадских людей в стычках перебив.

Но пан pulkownik слова звядовцев за чистую монету вполне искренне принял, ибо тревожные слухи и прежде уже до его ушей доходили. Если и было чего испугаться, так только неведения самого о силе, тучей грозовой на него надвигающейся! Воистину, глаза велики у страха, а ничего не видят.

Запылал древний город, огнём охваченный... Накренилась и рухнула, столб искр до неба взметнув, старая колоколенка деревянная. Со стоном и скрежетом кровля церковная просела, падая, меж стен обугленных.

Жители-то сами давно уж из Русы кто-куда разбежались! По лесам да болотам от нашествия вражьего прятались, только ночью из землянок своих обсохнуть вылезая на свет Божий.

Город же, покинутый ими, казаки Керножицкого вчистую разграбили. А что утащить не смогли, то порушили да изгадили всячески. В церквах и в тех в алтарях прямо отхожие места устроили!

Да напоследок ещё меж собою свару с пальбою и рубкой затеяли, когда шляхтичи польские с обозом награбленного к границе отходить было намерились, казаки же черкесы им в том воспротивились. Дымом пороховым окутались улочки, лязгом и скрежетом сабельным воздух наполнился. Обильно кровь казацкая просолёную землю напитала.

Керножицкий и тех, и других гусарам своим приказал переколоть пиками.  Зачинщиков же  «замешки»* - схватить, расстрелять, а трупы в канавы сбросить.

_____________________________________
*Zamieszki – смута (польск.)


…Словно дёготь из лопнувшей бочки, растеклись, расползлись всюду по Росии шайки литовские. Всё грабя, что только под руку подвернётся. Женщин несчётно бесчестили, скот вырезали крестьянский, посевы сжигали, хлеб, одежду и скарб весь себе забирали.

 Что же утащить не могли, то огню предавали. Будто хотели пустыню необитаемую после себя оставить.

С каждой крестьянской сохи по велению гетмана Яна-Петра Сапеги налог в 80 рублей уплатить требовалось! Да где столько взять было пахарю?

Отряды пана Александра Лисовского, за бунт  против короля, за рокош, прежде из пределов самой Польши изгнанного и к Радзивиллу в Литву бежавшего – из казаков Чижевского и Мартына Собельского, суздальским воеводой Федькой Плещеевым посланные, Лух, Шую, Кинешму, Юрьевец, Кострому, Плес и Нерехту дотла спалили. В январе же года 1609 Лисовский и Галич разорил, на поляков восставший.

Отчаянно дрались посадники-меря топорами своими, ножами да копьями. Но слишком неравны силы против закалённых в битвах казаков были.

Не луною, но пожарами освещались ночи… В отсветах их лужи крови мерцали зловеще озёрами чёрными.

Никому не стало спасения! Кроме тех изменников подлых – князей да бояр, что по воле своей на службу полякам переметнулись. Они-то проводниками, наставниками и защитниками захватчиков становились.

Тех же, кто лютого гнёта не вынеся, за косы, вилы и серпы брался да гостей незваных рыбам на корм под лёд сбрасывал – неминуемо расправа ждала жестокая. И здесь воеводы-изменники преуспели, верность свою поспешая явить хозяевам новым.

Бунтовщиков пленных с перебитыми ногами бросали поляки умирать в муках, на кол сажали, на крюк за ребро подвешивали, детей на глазах родителей живьём жарили  - под стоны и вопли материнские… И камень заплакал бы от беды той, что пришла на земли московские.

Якоб же Делагарди солдатам своим крестьян здешних под страхом смерти запретил  грабить.  И Скопину-Шуйскому церкви и дворы на пути своём не разорять обещал. Пусть и недовольствовали наёмники, извека добычей военной пробавлявшиеся, но деваться им некуда было – шкура своя награбленного всё одно дороже!

Тем временем, покуда авангард войска новогородско-шведского под командованием Эверта Хорна в Русе обосновывался да подхода  сил основных из Новой Русы дожидался, старый Ян Керножицкий метался в становище польском, будто лис, в охотничью западню угодивший.

То и дело вина подать ему требуя и в ярости длинный ус кусая, осушал он так кулявку за кулявкой, пунцовый от гнева больше, чем от хмеля, им выпитого.

- Пся крев… Холера! - Прорычал ротмистр свирепо, когда наполнявший бокал без ножки из оловянного кувшина-дзбанека денщик-пахолек, наконец, растерянно руками развёл. Опустевший сосуд кверху дном перевернув, он даже выразительно несколько раз встряхнул его: «Пшепрошам, пан пулковник! Ниц нема венце!»

Понуро склонив головы свои, стояли полукругом командиры-товажыщи копий-почетов, казацкие десятники, поручники и ротмистры гусарских и казацких хоругвей.

Наконец, оставив бесполезные  метания, шляхтич резко остановился и, обернувшись, вперил в них мрачный взор исподлобья.

– Что скажет вельможна шляхта, брацья добродзеи? Стоит ли ещё дальше нам отступить перед силой неведомой или, коней с пушками вспять обратив, очертя голову, с обнажёнными саблями в бой на врага устремиться?

- Если твоей милостью, пане браце, сказать мне будет дозволено… - Выступил вперёд каштелян рушения посполитого* Ежи  Сулацкий.

- Говори без стеснения, васпане мой ласкавы, пан региментарь!**

_______________________________________
*Военная мобилизация польской и литовской шляхты в Речи Посполитой, шляхетское ополчение.
**Здесь: то же, что каштелян (наместник), командир ополчения, заместитель командующего.


- Все беды наши, ясновельможные, панове-братья, от неизвестности, коварно подстерегающей нас повсюду. От неё  никуда нам не деться! Способ же один только противостоять ей существует – лицом к лицу с нею встретиться! А для того, мыслю я, следует нам, основными силами на юг, к Торопцу отступая, на Русу сотни три казаков и гусар кинуть, дабы шведов ошеломить с русинами, языков с бою взять и под пыткой огнём сведения все о противнике у них вызнать…

- А что милостивый васпане Олавский из Литвы думает, как стоит поступить нам? – Обернулся Керножицкий к стоявшему под сенью старого дуба седобородому рыцарю. – Ведь ты и сам, добродзию, как говорят, родом из Швеции и кому, как не твоей милости о повадках сородичей своих осведомлённым  лучше других быть.

Весьма недоволен Ян Керножицкий тем был, что воевода сандомирский Ежи Мнишек - новоявленный тесть давнего знакомца и сотоварища его по делам разным в Польше, под именем «царя Димитрия» под Москвой ныне стоявшего в Тушине, в полк ему этого шведа, когда-то из Финляндии в Литву бежавшего, Ерыка Олавского назначил. Потому по каждому поводу подначивать и компрометировать того не упускал случая всячески, воеводским соглядатаем и наушником полагая.

Самого-то «царя Димитрия» пан Керножицкий ещё в бытность свою в  Могилёве, как Богданку Шкловского из евреев крещёных знавал прежде. Оттого и близок так новому государю московитов был, тайну храня эту. Но шкурой своей рисковать понапрасну или жизнью ради выкреста жертвовать отнюдь был не намерен. Поход же в Московию весь лишь средством личного обогащения полагал.

После недолгого молчания человек в тени заговорил, тяжело роняя слова и с усилием произнося согласные чужого ему языка.

- Войско шведское из одних наёмников и финского мужичья состоит – после же перехода долгого через болота быдло это отдыха несомненно потребует и контратаки не ожидает… В самый бы раз пушки подвести к Русе и на переправу нацелить, чтобы коннице врага реку не дать пересечь. Тем временем же, залпом пушечным среди шведов смятение посеяв, ротами конными Русу атаковать с флангов, а стрелков с копейщиками по центру поставить…

Ротмистры вокруг неодобрительно заворчали.

- Як то? Не можно!

- Тшеба ше выцофач*  и ищч далей!

- Холера ясна!

- Думал индюк о воскресенье, а ему в субботу голову отрубили!

На рожон-то лезть никому из шляхтичей не хотелось. Дело уж к ночи близилось, и предпочтительнее всего для натиска такого было хотя бы утра дождаться, а то и вовсе не соваться в пекло.

_______________________________________
*Отступать (старопольск.)


- Может в былые времена такая тактика буя в Инфлянте где-нибудь или Финландии вашей и была применима. – Керножицкий с сомнением головой покачал. -  Но теперь, силы противника не прояснив досконально, рисковать едва ли нам стоит!

Посему поступим, как мы с региментарем моим Ежи Сулацким  думаем. И три сотни гусар наших с казаками бросим на Русу, чтоб языки захватить и сведения о силах неприятеля вызнать, на нас, как снег на голову, обрушившегося. После уже думать станем, стоит ли нам боя и дальше избегать или же в битву полком всем ввязываться... Ежели Бог даст и Фортуна к нам благосклонна будет, то и шведов казаки пускай выбьют из города наскоком внезапным… Вести  же их я твоей милости, пан Олавский, приказываю!

Рыцарь, коего пан Керножицкий шляхтичем литовским Ерыком Олавским именовал, лишь молча седовласую голову преклонил.


РОКОВАЯ РЕКА

- Что делать прикажешь, отец? – Антти  подскакал к зарослям камыша у Емецкого болота, за прикрытием которого, южнее обители Спасо-Преображенской на острове, поджидал его возвращения Юхан Крэилл с остальными. – Херра пяалликко, сотамарсалкка Эверт Хорн немедля атаковать нам этих засранцев, что по ту сторону реки скапливаются, предлагает.

Завидев марширующий под барабанный бой руоту мушкетёров саксонских в серых мундирах и рысью идущих казаков Чоглокова, Юсси заметно приободрился.

- Hieno! Отлично! Стрелки  с мушкетами немедля пускай у берега напротив сгоревшего моста станут.  С другой стороны впотьмах их не видно совсем будет... Тьма такая, что хоть глаз выколи, пилккупимеяа! Совсем не то, что у нас в эту пору, когда ночи уже светлы, будто день становятся. Тлеющих же огоньков нынче так много повсюду, что и фитили горящие среди них никто не заметит. В другом месте через реку перейти у поляков не выйдет, берега зыбкие совсем от разлива стали – кони увязнут! Kasakkat*-веналайсет на флангах же пусть разместятся.

_______________________________________
*Казаки (финс.)


Скептическим взором с ног до головы  сына окинув, снаряжение его оценивая, Юсси с неудовольствием головой покачал:

- Ты бы хоть шапку мисюрскую - кюпяря, надел, пойка… Кто же с головой непокрытой на битву ходит? Если поляки что и придумали дельное, так это мисюрку свою с бармицей кольчужной…

- Вот ещё! – Фыркнул, рассмеявшись, Антти. – Тяжесть такую на башке таскать! Мне от удара сабельного с непокрытой-то головой увернуться  легче.  Да ты-то и сам тяжелее шляпы или шапки меховой сроду ничего не надевал в битвах!

- Если бы мне Туомас Теппойнен совет такой, как я тебе дал, - проворчал Юсси, - я непременно бы его послушал! А в наше ведь время шлемы-кюпяря не чета нынешним были. Один армэ риттарский, что  котёл-pata весом… Ну, тогда хоть пистоль-рулловери возьми мой восьмипульный, подарок Теппойнену от курфюрста саксонского!

- Нет, отец! Ei tarvitse! Не нужно. Я с луком своим быстрее в бою управляюсь, чем на скаку руллу-барабан на пистоле буду второй рукой поворачивать…

Приближение вражеской конницы дозорные липусто в сумраке вечернем давно уже приметили. Тогда-то Юсси сразу сына и послал с донесением к Эверту Хорну, что ставку себе на островке в междуречье устроил, коего огонь пожара почти не коснулся.

Неуверенно продвигаясь в ночи вдоль Княжьего ручья южнее соляного источника, казаки Керножицкого и гусары, старым Ерыком Олавским ведомые, тёмной массой у прежнего моста сгрудились, который сами же и спалили при отступлении.

Расчёт каштеляна Сулацкого в том состоял, дабы набегом внезапным передовые заставы шведские смять и, языки – пленных захватив для допроса, также стремительно назад в польский стан возвратиться. Ерык же Олавский надеялся и вовсе шведов из города выбить и тем благорасположение Керножицкого и самого Ежи Мнишека заслужить.

К тому месту выйдя, где из воды обгоревшие сваи моста сожжённого выступали, шагом поляки коней вброд направили.

Едва только первые из всадников береговой кромки достигли, как тут же с громкими криками, саблями-чечугами над головами размахивая, лошадей полевым галопом в атаку пустить вознамерились.

Не тут-то и было! Высоко ноги вскидывая, храпя и кося налитыми кровью глазами, стали животные в иле прибрежном на заболоченной пойме вязнуть.

Так все три сотни польские вместо того, чтобы штурмовать берег стремительно, дальше него и не двинулись.

Зато суматоху, в реке барахтаясь, такую устроили, что и сам Эверт Хорн на шум из шатра посреди острова на другом конце города вышел.

После того, как жители Русы с полвека назад Перерытицу-то посреди города выкопали - для отвода талой воды в паводок из Русы-Порусьи, чтобы дома по весне не затапливало да и лес с прочими грузами напрямую в Полисть  сплавлять было проще, старая река будто бы умирать начала. Потому и берега её заболотились, из киселя словно сделавшись, в сплошную непроходимую мочажину, поросшую зеленью, превратившись.

Задние ряды, галдя, напирать продолжали, в то время как передние всё ещё и на сушу не могли никак выбраться.

- Вот, болваны, - рассмеялся Антти, - ехали бы себе тихонько, может никто бы их и не увидел. Толкутся теперь, как мухи на навозе… Прихлопнуть заступом-leikkuulapio всех разом и  осталось только!

Когда первые всадники худо-бедно заросли топяной осоки и камыша преодолели и перед густыми кустами таловыми выстраиваться для боя начали, мушкетный залп в полное смятение атакующих поверг тут же.

Убитые и раненые прямо в воду и мочажную грязь, истоптанную копытами, так и попадали.

Ерык Олавский, немало битв на своём веку повидавший, прежде прочих смекнул, что замысел их провалился вчистую, и даже не пытался предпринять что-то, лишь о спасении себя самого помышляя.

Выжившие же разделились: те, до кого, как и до пана Ерыка, сразу дошло, что дело весьма обстоит худо, начали молча коней вспять разворачивать.

Другие, шпорами бока лошадиные кровавя, со свистом и криками всё на правый берег безнадежно бросались. Да тут же и валились замертво, стрелами арбалетными, мечами и пулями мушкетными продырявленные.

Юхан-то Крэилл, старым Туомасом Теппойненом премудростям кавалерийским с юных лет обученный, на марше к Новогороду ещё приказал на ноги всем лошадям липусто своего  вирсуты-луапотти надевать из коры берёзовой.

Оттого и кони разведчиков-финнов в трясине мочажной не вязли. Польские же лошади копытами своими «необутыми» по самое конское брюхо в болотную жижку проваливались.

- Хак-каа пя-а-лле! – Разнёсся далеко в ночи боевой клич финских риттаров.

Яростно врубились в сгрудившуюся в беспорядке хоругвь казаков польских финские конники.

Раз за разом спускал курок своего рулловери Юхан Крэилл, а после оба риттпистоля разрядив и четырежды из двуствольных пуфферов выпалив, вытащил риттаршверт из ножен.

- Хаккаа пяалле! Руби, руби их!

Всё тише звуки боя над Порусью становились. Остатки хоругви из реки, телами убитых товарищей переполненной, едва выбравшись, без оглядки прочь теперь удирали, во тьме ночной спасение найти уповая.

Рассвет же майский ночную мглу быстро рассеивал.

Во главе горстки из пяти верных друзей-карьялайненов вдогонку за врагом и Антти Юхонпойка вброд кинулся.

Вверх и вниз по течению пытавшихся спасись поляков казаки Корнилы Чоглокова прямо в воде копьями и стрелами без пощады разили.

Следом за шестью храбрецами ещё было с полсотни риттаров перешли реку и помчались вдогонку.

Встревоженно на другой берег, предутренним туманом укрытый, Юсси неотрывно вглядывался. В душе сам себя укоряя, что сына не певчим на крылосе, как братец Хеикки своего младшего Юрьё в Раасули, а храбрым воином и отчаянным ритарем воспитал. В любую переделку, очертя голову, готов пойка с мечом своим кинуться! А сердце отцовское невольно в тревоге сжимается…

Юхан даже вздохнул тяжко.

Вскоре шестеро всадников, неспешной  рысью идущих, а за ними и полусотня разведчиков, на той стороне реки вновь показались.

В седлах подбоченившись важно, в поводу за собой захваченных в погоне коней вели следом. Впереди же себя троих пеших поляков бегом гнали. Спотыкаясь и падая, вид те весьма жалкий имели.

- Гляди, гляди! Парни-то наши, kappas vain, ещё и пленников взяли! Птиц, видно, важных поймали, ишь, доспехи-то как  золотом отливают. Не то, что наши кирасы чёрные да колеты из кожи обычной, пчелиным воском пропитанной… – Восклицали, смеясь, финны. – Вот потеха, реку-то тем по шею в воде теперь вброд переходить придётся! То-то приуныли ясновельможные! Это им не над безоружными крестьянами-веналайсет - стариками, женщинами и детьми издеваться.

Стрелки-саксалайсет из пехотного регимента, опершись на перья-сошки своих мушкетов, одобрительно цокали языками, головами в широкополых, с высоким верхом, коричневых шляпах кивая.

На место сражения сам Эверт Хорн с воеводами Скопина-Шуйского, Головиным и Чулковым, уже примчался, восторженным взором поле битвы окидывая.

Наслышанный уже от адъютантов своих и воевод о подробностях битвы, прямым ходом коня к Юсси направил.

Сойдя с лошади, тот пучком прошлогодней травы пытался счистить успевшую присохнуть кровь с риттаршверта.

- Эх, желчи бы раздобыть… Лучше пакли с желчью для полировки клинка ничего не сыщешь.

- Так у любого поляка в брюхе желчи навалом! – Смеялись кавалеристы липусто, что рядом бока своих лошадей обтирали. – Вон их повсюду сколько валяется.

- Рассказывают, - заговорил Эверт Хорн, спрыгивая с седла на землю. Во все стороны при этом чёрная грязь, с кровью смешанная, из-под кавалерийских ботфорт брызнула. - Рассказывают мне, что ты целую кучу поляков каким-то чудо-оружием уложил в битве. Быть может и впрямь ты колдун, как злые языки утверждают? Ни стрелы, ни клинки не ранят тебя в битве, а все пули и ядра пролетают мимо... Любого одним лишь взмахом руки ты замертво уложить можешь, а пистоль твой зачарованный подряд и дюжину целую врагов разит насмерть! Как возможно такое?

- Шрамы от ран моих, в битвах полученных, - рассмеялся Юсси, - о том говорят, что также для железа и свинца уязвим я, как и человек всякий. Руками же голыми в драке, ножом одним или палкой у нас любой финн-разведчик владеет. Искусству боя кас-пин воинов наших сызмальства учат.

Чудо-оружие – пистоль восьмипульный с зарядами в рулле, изобретение того же саксонского мастера, что и двуствольные пуфферы наши прежде придумал. Туомас Теппойнен некогда курфюрста саксонского от кабана спас на охоте, за что тот его этим рулловери пожаловал. Туомас же после мне его передал. Не раз выручал он меня в битве!

- Вот это даа… - Восхищённо протянул Эверт Хорн, бережно принимая пистоль из рук Крэилла.

Видя неприкрытый восторг в глазах юноши, Юсси улыбнулся.

- Берите его, херра сотамарсалкка! Он ваш отныне.

Опешивший фельтмарскалк даже головой замотал.

- Что ты, что ты… Как я могу такую драгоценную вещь от тебя в дар принять?

- То-то, что драгоценную! Не для моих ручищ грубых простого солдата создана она. Убьют меня в битве – и пропадёт рулловери! А того хуже – врагу трофеем достанется. У вашей же милости в память Туомаса Теппойнена, славного сына Швеции и Суоменмаа, ему куда лучше будет. И другим поколениям доблестных риттаров после вас перейдёт по наследству.

- Неужто не жаль тебе расставаться с таким сокровищем?

- Жаль конечно! Но тем искреннее дар мой от чистого сердца вашей милости будет.

- Что ж, ротмистр, я же тебе благодарен безмерно за дар этот… как ты сказал? Рулловери чудесный, roterande pistol…* Хотя за победоносную эту битву сам вознаграждать тебя  был бы должен.

_______________________________________
*«Вращающийся пистолет» (шведс.)


Вытащенных из воды, продрогших насквозь пленников подвели к Эверту Хорну и на колени перед ним с понурыми головами поставили.

В лицо одного Юхан Крэилл особенно пристально начал всматриваться.

Подойдя, наконец, поближе, рукой за седые волосы, грязными космами на плечи спадавшие, ухватил и голову ему кверху поднял.

С холодной ненавистью, как и тогда, четыре года назад в Новогороде, снова смотрели на него в упор глаза старого врага его и палача Финляндии – Эрика Олссона!


НЕУДАЧНОЕ РАЗОБЛАЧЕНИЕ

- Роскошный подарок в лице подлеца этого нашему королю Карлу будет, коль правда всё то, что говорил о нём ты! – Воскликнул Якоб Делагарди, когда Юсси закончил рассказ свой. И поклонившись слегка, в сторону отступил.

Шведское войско наконец-то из Новой Русы вдоль восточного берега Ильмень-озера, не без труда с обозом и пушками размытую паводком дорогу преодолев,  с севера к Русе подтянулось, где Делагарди лагерем приказал обосноваться.
 
- Так это ты, значит, командовал людьми этими, Русу с горсткой  казаков и гусар снова отбить пытаясь? – Делагарди с любопытством оглядывал стоящего перед ним со связанными руками седовласого пленника.

- Так ест, ваша вельможносьц, ясне вельможны милосьчивы пане воеводо!

- Ценю твою храбрость! Кабы не природные условия здешние, должно быть и моим солдатам пришлось бы в драке не сладко! Не правда ли, Эверт?

- Истинно так, херр Понтуссон.

- Ниц не розумем с тэго, цо пан тэн муви! – Кивком головы связанный пленник указал на Крэилла. - Обознался он. Попелнил блонд! Йестем полякем, Маткой Боской Ченстоховской клянусь. Поляк я… Анджей Зборовский, пулковника Александра из Рытвян Свентокшиского воеводства kuzyn - брат двоюродный! Дядюшка мой покойный гетманом Сечи был Запорожской. Отец же, как и я – Анджей, староста радомский, маршалок надворный коронный. Дед наш Марцин Зборовский – краковским каштеляном до самой смерти своей был.

- Однако же, хладнокровия не занимать ему, ничего не скажешь… –  Эверт Хорн, стоявший рядом с командующим, даже головой покрутил, по обыкновению своему ус поглаживая. - Видно, шпион он и правда опытный.

- Когда после осады  Вольмара восемь лет назад в плен я попал, где четыре года провёл, и в Вильно даже самому  Сигизмунду был явлен, что нас с Карлом Юлленъельмом за дерзновенные речи и насмешки наши повелел в тюрьму Равского замка заточить, то о Зборовских немало слышал. Однако, лично встречаться ни с кем из этого рода не доводилось.

Но если и правда он швед родом, как ты говоришь, ротмистр, то откуда ж тогда названия польские и имена знает столь превосходно?

- Сукин сын этот, Ээрик Олавинпойка, лягласар Класа Флеминга, хуоранпеникка, хевон витту, поляк такой же, как я ранскалайнен… - Мрачно заметил Юсси. – Давненько он в Речи Посполитой под крылышком Сигизмунда гнездо себе свил, саатана, оттого и дела польские ему все хорошо ведомы.

Делагарди поморщился недовольно.

- Уши мои слов бранных не терпят… Сродни богохульству они и не только слух, но и помыслы оскверняют. Шведскому воинству христианскому, а тем паче офицерам моим, уста свои именем Нечистого не пристало пачкать.

- Прошу вашу милость простить меня! Напрасно, однако, четыре года назад  в Новогороде, силой кас-пина Эрика этого Олссона наземь уложив недвижимым, после за него же перед покойным войводи Каттиревым-Ростосским, Миккели Пиетаринпойкой, Царствие ему Небесное*, я заступился! Не дав новогородцам с моста его с литовскими людьми Вале-Дмитри и казаками вместе в бездну реки низвергнуть…

_______________________________________
*Новгородский воевода Михаил Петрович Катырев-Ростовский. Умер от чумы с женой и дочерью в 1606 г.


- Зачем же ты поступил так? – Якоб Делагарди с любопытством взглянул на Юхана Крэилла. – Коль наверняка знал уже, что пред тобою враг твой коварный и давний? Ведь сам он не пощадил бы тебя, случись наоборот всё.

- Хювяа хювюуттяан, херра юлипяалликко, по доброте, должно быть, сердечной! Господь ведь наш, Йеесус Кристус, в вере правой нас милосердие к врагам являть нашим учит и прощать велит их. Ибо лишь он один судия истинный, справедливый и праведный на Земле и на Небе! Враг же поверженный, безоружный и слабый, скорее, в милости нуждается, чем в воздаянии смертью. Кто я такой, чтобы судить его? Такой же грешник! К тому же казнью поспешной новогородцы могли на себя большую беду накликать, если бы тот Вали-Дмитри, что приходил первым, войско своё покарать их отправил.

Глаза Делагарди вспыхнули восторженно:

- Превосходно! Давненько я и в беседах долгих своих с Микаэлем Скопиным-Суйским схожесть эту приметил наставлений евангелической нашей веры и греко-кафолической вашей!

Также ведь и для Лютера отказ от возмездия и даже готовность вследствие того также и другой ущерб претерпеть, к числу  наипервейших признаков христианской жизни относятся! Что ж, недаром, видно, мы с этим фельтоверсте руссландским за  время краткое столь близки сделались…

Тем временем, Лжезборовский живо смекнул, что шанс у него не только имеется головы не лишиться, но смирением и раскаянием показными возможно свободу вновь обрести.

Потому при словах Крэилла и Якоба Делагарди о христианском прощении  воздел очи горе и поводя плечами, всем видом давал понять, что и сам охотно наложил бы крест на чело своё, не будь руки его за спиной связаны.

Заметив это, Делагарди приказал:

- Снимите путы с него. Не стоит нам даже вид показывать, будто бы  мы боимся хоть как-то, раз связанным его держим…

Но как же в измене нам уличить его? Одних слов твоих, ротмистр, трибуналу в Швеции недостаточно будет… Ведь ты  в самом деле по прошествии лет стольких ошибиться мог! Король же Карл с ним вряд ли лично встречался. Хотя и был, как я слышал, по приказу его некий Олссон из Керсхольма в тюрьму Эребруно заключён некогда. Но тот ли этот человек самый? Кто в лицо его узнать сможет? Давно уж те люди, должно быть, мертвы все и возлежат в могилах… Судьям в Линчёпинге доказательства посерьёзней нужны, чем слова ротмистра одного да ещё на службе у рюссарна много лет состоявшего.

- На службе венской по особому поручению Туомаса Теппойнена, как vakooja, лазутчик, я находился!

- Ei savua ilman tulta, не так ли? Дыма без огня не бывает… Да и церковь ведь с верой твоей  менять не Туомас тебя просил Теппойнен. Сам ты - по своей воле решил так!

Но мне до того нет дела. Как у вас в Финляндии говорить любят: «Куллакин он ристинся!  Элямя эй айна оле руусуйлла танссимиста!» У каждого свой крест и жизнь это не всегда танцы на розах… Дело прошлое! Ведь я под началом Мориса Нассауского, сына Вильгельма Оранского Молчаливого служил, что  за свободу совести в Нидерландах прежде с испанцами дрался. Трибунал в Линчёпинге, однако, в отличие от меня, поступок твой вероотступничеством счесть может. И слова твои, хоть и мною заверенные, у суда сомнения уже поэтому только вызовут.

- А ведь один человек, Якоб, мог бы, пожалуй, этого Олссона на чистую воду вывести… - Подал Эверт Хорн голос.

- Кто ж это?

 – Да Аксели Курки! Ведь старый этот генералькригсоверсте также на стороне Класа Флеминга и Сигизмунда сражался. А после, к смерти приговорённый, как и Арвид Столарм, королём нашим прощён был. Наверняка лягласара Олссона знавал он лично.

- А ведь верно! И ныне по приказу короля при штабе моём состоит он...

Пленный, растиравший затекшие от верёвок руки, при этих словах едва заметно вздрогнул.

- Не понимаю я, - пробормотал из-за плеча отца Антти. – К чему все эти церемонии. Устроили тут хоровод-rinkkitanssi…  Он это или не он. Какая разница? Мы-то ведь наверняка знаем. Вздёрнуть саатану или на кол  его посадить, как со шпионами делают да и дело с концом.

- Тсс-с… - Шикнул Юхан на сына. – Помалкивай, пойка, если плети-piiska не хочешь отведать.

- Нам затевать дознание и трибуналы самим недосуг нынче! – Развёл руками командующий. – Да и Аксели Курки я  к королю отослал! Договор, в Виборге заключённый, который Скопин-Суйски печатью Новогрода и подписью своею скрепил, я в Стокгольм ему поручил доставить. Совсем немощен сделался старина Курки… Слёзно об отпуске меня умолял, на недуги и хвори свои телесные сетуя.

Не только он, но и Арвид Столарм, в тюрьму Грипсхольма заключённый ныне, узнать его мог бы. Если захочет! Ведь старый фельтоверсте этот упрям, как осёл, и несговорчив, как девица.

Нам же отдых войскам и лошадям после перехода по бездорожью дав должный, дальше в глубь Руссланда наступать предстоит...

Кристиерна Сомме, думаю я, на Псков с семью сотнями солдат отправить нам нужно. Крепость сия - к вратам округи всей ключ, через которые доставка провианта идёт! Хотя воеводы руссландские и просят все силы наши на снятие осады с Москвы бросить…

Ты, Эверт, друг мой, с одной риттарфаной отборных всадников и парой сотен стрелков на повозках вдогонку за Керножицким немедля отправишься! Времени не станем терять. Далеко по грязи такой с обозом награбленного не мог он уйти. Наши повозки же на полозьях будто по снегу по этой каше скользят. Через несколько дней уж настигнешь. А там… Подраненного зверя всегда добивать нужно, чтобы беды не натворил ещё большей.

- Финского корнета Йохана Крэилла вполне мне достаточно будет! Лучших риттаров и не сыскать для погони.

- И я так же думаю! Но семь десятков кирасиров французских также тебе пригодятся в деле и весьма кстати будут. Ведь Керножицкий, хоть и не ждёт нас так скоро, но почти целый полк в несколько тысяч пеших и конных имеет. Ещё и пушки в придачу!

- Будь по-твоему, Якоб.

- Казаки Чоглокова также, думаю, с вами пойдут охотно. С литвинами и, как сами руссар говорят,  «ворами тушинскими»,  стакнуться у них давно руки чешутся! Не так ли, херр Чьюлков?

Воевода, наклонясь ухом к шепчущим губам толмача, согласно кивнул.

- Детей боярских земли новогородской две сотни конных я сам поведу вкупе со Горном!

- А с этим-то что будем делать, будь он хоть Зборовского, хоть самого дьявола родич? – Эверт Хорн кивнул на воспрянувшего духом пленника.

Старый интриган тем временем жадно впитывал всё услышанное, словно песок воду, всё ещё надеясь задать стрекача при первой возможности, дабы планы Кампании, опрометчиво в его присутствии Делагарди озвученные, успеть Керножицкому передать.

- Что ж! Как шляхтича знатного, сражавшегося достойно, пана этого в Стокгольм переправим. Быть может, удастся на друга моего Юлленъельма или иного шведа, что у поляков в плену томится, обменять его! Кому, как не мне, знать, что такое в плену быть… А от четвертованного или на кол посаженного от него нам какая польза? Ничего, кроме вони!

Юхан лишь скептически головой покачал. Но приказам повиноваться он беспрекословно привык. Да и какое, в конце концов, дело ему теперь до судьбы дальнейшей Эрика Олссона  было!

«Катин контит мя сиита вялитяан… Чтоб я ещё волновался об этом!» - Юсси в сердцах даже плюнул мысленно.


РАЗГРОМ ПОД КАМЕНКОЙ

Всюду вокруг, насколько глаз хватало,  выжженную дочерна землю груды изрубленных тел в лужах крови устилали. «Kuin sillit suolassa – будто селёдки в соли», - пришло на ум ротмистру разведчиков довольно неуместное сравнение.

Смрад гари и обугленной плоти так и лез назойливо в ноздри, всякое человеческое обоняние смущая.

Юхан Крэилл, всё ещё окровавленный меч сжимая, шенкелями коня к тому месту направил, где, по громким возгласам и прочему шуму судя,  делёж добычи происходил, грозя уж и в драку перерасти.

«Не хватало ещё, чтобы теперь сгоряча меж собою сцепились!»

Навстречу Крэиллу кинулись из толпы сын его Антти, юный Реппойнен и другие финны и карьялайсет жёлто-сине-красного липусто, на чём свет бранясь и от негодования раскрасневшись.

- Что же это такое, отец?

- Как так, херра руотуместари?

- Митя виттуа? Сааттана! Вои йуку...*

- Покуда мы, стало быть, жизни своей не щадя, с поляками в битве сражались, рюсса обоз грабили да ещё подожгли всё, что с собой не смогли взять. А теперь снова себе долю требуют!

_______________________________________
*Какого чёрта? Сатана! Вот, дерьмо.


- Теперь одни лишь ошмётки жалкие спёкшиеся из нитей золотых, серебра и камней драгоценных в горячей золе только отыскать можно…

- Жалованье обещанное до сих пор так и не плачено! Снова рюсса нас за нос водят…

- Недаром говорится, «йос антаа пахалле пиккусормен, се вье коко кяден – дай рюсса мизинец, они всю руку отхватят!» - проворчал угрюмо кузнец Ниило Хайкарайнен, что у себя дома в Антреа ножами своими славился, а в крещении греческом Николкой Цаплиным стал прозываться. Ведь haikara по-фински «цапля» и значит.

- Спокойствие, парни! Это лишь первая битва, перкеле! Palkinnot-трофеев немало ещё мы возьмём с бою… Полно! Все «девять хороших и восемь красивых», юхдексен хювяа йа кахденсан кауниста* вашими ещё, jumalauta, будут! Оставьте жадность для пайаритлапсет, детей боярских ... Joka kuuseen kurkottaa, se katajaan kapsahtaa – кто каждую ель срубить хочет, тот  можжевельник один получит.

_______________________________________
*Финский фразеологизм, аналог выражения «сулить златые горы».


…В погоню за бежавшим из Русы Керножицким по приказу Делагарди отправившись, летучие отряды Эверта Хорна и Феодора Чулкова на пятый день ввечеру, к притулившейся среди лесов и болот деревушке Каменке* подошли  – от широкой, с обрывистыми берегами реки Ловати к северу, десятках в двух пенинкульм от Клина -  городка древнего, росстань от коего двумя дорогами на Москву и Смоленск расходилась.

_______________________________________
*Официально принятая версия истории местом битвы считает другую д.Каменку юго-западнее Торопца, что не может соответствовать действительности.


Все местечки и селения, что они проходили, поляками дотла разорены оказались. Ни в одном и остановиться на ночлег нельзя было. Даже трупы кое-где гнили неубранные.

Стиснув зубы, молча через такие места старались проследовать спешно, крестясь лишь и сокрушённо головами качая.

- Таково смердящее падалью нутро войны, пойка. Когда ничто не имеет такой власти над людьми, как только жажда мести, грабежа и убийства. – Заметил Юсси, перехватив исполненный боли и скорби взгляд Антти, которым сын окружающую их разруху осматривал. Видимо, и свой родной дом в Карьяле вспоминая, некогда людьми Пиетари Юустена сожжённый. – Случалось, и мы ведь так же деревни венялайстен разоряли, не щадя никого и невинную кровь проливая!

- Но почему так, отец? Разве землепашцы простые войску угроза? Ведь некому ежели пахать станет и сеять, то ни людям хлеба, ни лошадям корма не будет…

- В том-то и дело, что как зерном для фуража, так и мукой для лепёшек ведь и неприятельскую армию снабжать можно! Женщины же новых врагу солдат нарожают, а из детей - мстители потом вырастут… Да и мужчины, до отчаяния притеснениями доведённые, могут за косы, вилы и топоры взяться. Примеров тому немало на свете! Только от мертвецов никакой беды тайной ждать не приходится. Вот и вырезают подряд всех, кто под руку подвернётся. Но пыткам и казням чудовищным оправдания и я не нахожу, пойка! И смысла не вижу… Кроме как одержимостью дьявольской не могу объяснить их. Демон войны, должно быть, душами овладевает и похотям своим подчиняет. Нет на войне милосердию и доброте места!

То же и в Лиивинмаа во дни моей юности было, а в Войне Дубин и ты со мной дрался рядом, сам видел то, что глаза ребёнка не должны вовсе видеть.

Поляки, однако,  скажу откровенно, в  зверстве нечеловеческом ни с кем не сравнятся! Да шляхта в Речи ведь Посполитой и к своим холопам не лучше относится... Коих «быдлом» и «худородными» презрительно там, в высокомерии своём закоснев, называет. В Польше крестьянин даже ездить верхом не имеет права! Это у нас любой простой фермер кнаапом стать может и даже в вапаахерра выбиться. А в здешних землях, коль уж родился рабом, так до скончания века и все рабами в роду  будут…

Раскинувшего лагерь за лесом у ручья Керножицкого, от местечка Наволок и Каменки самой к югу, соединённые силы шведов и новогородцев атаковали немедля, как только дозорные Крэилла из разведки вернулись, донося о разгуле, царящем в становище польском.

Отчаянно поляки сражались! Но в боевые порядки построится в охватившей всех панике и всеобщей сумятице хоругви свои так и не сумели построить.

Вдобавок, казаки ещё и мертвецки пьяны оказались.

В первые же мгновения боя канониры прямо у лафетов пушечных, где они хмельные валялись в беспамятстве, изрублены в прах были. Подобно порыву штормового ветра налетели из-за леса финские риттары, крича «Хаккаа пяалле! Силмя силмястя!» - «Руби их, зуб за зуб!» Все девять пушек железных и медных да с десяток бочонков с порохом и весь запас свинца был захвачен.

Шатёр самого Керножицкого и расположение гусар его с левого фланга обоз с припасами, здобычей и женщинами прикрывал. У овражистого ручья по правую руку korraali - загон для лошадей офицерских устроили, а с севера казаки с тушинцами Вале-Дмитри бивуачные костры разложили.

Выстроившиеся по центру мушкетёры залпом добрую половину кинувшихся было на них с криками от становища ратников тушинских, как град колосья ржи в поле выкосили.

Веналайсет в ту пору построения пехоты по образцу европейских армий никакого ещё не делали. В битвах так в беспорядке, толпой дикой, подобно стаду кабанов или стае волчьей, kuka mitenkin*, на врага и набрасывались, саблями и бердышами размахивая. Пешему же бою всегда сражение верхом предпочитали.

_______________________________________
Досл.: каждый, как угодно, «кто в лес, кто по дрова» (финс.)


Оттого-то пехотных полков и в войске Скопина-Шуйского не было вовсе, покуда Кристиер Сомме по приказу Делагарди первых ратников-пикинеров в пешем строю сражаться против конницы не обучил.

Шведская же панцерная пехота, стрелков сменив, выставленными пиками казацких лошадей с наскоку на острия приняла.

Густо алая кровь во все стороны брызнула. Жалобно израненные кони заржали, седоков прямо на шведские пики  сбрасывая. Второй залп из мушкетов и вовсе остатки польской конницы назад повернуть заставил.

Опрометью бросились прочь поляки вперемешку с московитами, друг дружку расталкивая, знамёна и амуницию в спешке теряя.

Боярские дети Чулкова, с левого фланга зайдя, по замыслу Хорна со своей стороны навстречу финскому корнету верхами должны наступать были и охватом клещами путь отступления к Ловати полякам отрезать. Однако, богатым обозом завладев, так разграблением его увлеклись, что и о деле забыли, седельные мешки добром набивая.

Всё непрогляднее сумрак становился вечерний. Покуда совсем не сделалось, хоть глаз себе выколи. Дабы грабить им было сподручнее, кибитки-то с мехами и тканями дорогими они тогда и подожгли обозные. От огня этого и сухая трава прошлогодняя с ветками занялись тут же. Казалось, сам ад разверз зев свой пылающий  под ногами сражающихся.

Быстро пожар по становищу распространялся. Огромными факелами, с жуткими воплями метались охваченные огнём поляки в своих длиннополых жупанах и доломанах, отороченных мехом.

Обезумевшие кони без седоков с диким ржанием по полю боя с россыпью искр горящих на шкурах, подобно туликетту - лисице огненной,  проносились, людей с ног сбивая. Но более всего шум битвы пронзительный визг десятков трёх  женских глоток перекрывал.

- Лошадей! – Вскричал Эверт Хорн, налево и направо стреляя из подаренного ему Юханом Крэиллом восьмизарядного пистоля-рулловери. – Лошадей отгоните! Да заткните уже кто-нибудь этих несносных горгулий!

Антти Юхонпойка во главе нескольких, ни на шаг не отстававших от него карьялайсет, бросился исполнять приказание, сбивая в табун и отгоняя прочь лошадей, в то время как другие выволакивали из огня истошно орущих  вивандьерок и кантиньерок.*

_______________________________________
*Женщины-маркитантки в европейских армиях XVII в.: кантиньерки – торговки выпивкой и табаком до или после битвы; вивандьерки – раздающие припасы на поле боя и выполняющие роль сестёр милосердия.


Заметив, что путь к отступлению покуда открытым ещё остаётся, а новогородцы разграблением обоза заняты вместо битвы, Ян Керножицкий, не долго думая, в брешь эту под покровом наступающей ночной тьмы устремился.

Русло Ловати в то время куда севернее своего нынешнего течения пролегало, но и тогда до него во весь опор мчать нужно было, чтоб, от врага оторвавшись, на другой берег переправиться.

Через плечо на скаку обернувшись, увидел в свете пожарища пан Керножицкий, как огромного роста швед верхом на лошади косым ударом меча наотмашь заместителя его, каштеляна Ежи Сулацкого, от плеча до седла, будто сноп колосьев серпом, разрубил надвое.

- Пся крев, холера!.. - Вонзив шпоры в бока и к самой гриве нагнувшись, полковник коня в карьер бросил. С три сотни израненных и истекающих кровью гусар, от всего полка в несколько тысяч оставшихся, с ним рядом неслись теперь к Ловати, чтобы в ямском селе Небино к югу от Торопца за стенами монастыря им укрыться, покуда шведы за спинами их битвой заняты были.

Зычным гласом воевода Феодор Чулков к ратникам взывал новогородским:

- Ворам тушинским живота да щадения не давати! Бей, рази анчихристов окаёмных!

Увидев стремительное бегство в ночи своего предводителя, продолжавшие ещё сражаться в объятом пламенем лагере поляки и казаки, числом сотни в полторы всего, побросали оружие и, на колени упав, начали «пощады, пощады!» кричать, руки воздевая к небу и ладони молитвенно над головами складывая.

Но ярость сечи и опьянение кровью победителей так велики были, что многие ещё под ударами протазанов, риттаршвертов и кацбальгеров пали, прежде чем Эверт Хорн приказал, наконец, остановиться и прекратить бойню.

Некоторые из жолнежей польских и казаков московитских спасения в зарослях кустов по берегам оврагов и в окрестных болотах найти было пытались, надеясь в сгустившихся сумерках в камышах и весенней поросли схорониться. Но одни впотьмах потонули в трясине, другие, в густом кустарнике-varpu запутавшись, настигнуты шведами и на пики насажены были.


ЗАПОЗДАЛОЕ ОТКРЫТИЕ

Когда майский рассвет лучами первыми осторожно, будто бы крадучись, поля битвы коснулся, мимо Юхана и Эверта Хорна, вынырнув из-за кисейной пелены  дыма от тлеющих повозок, в коих зловещие останки  заживо сгоревших чернели, Йереми Стоог промчался. Следом, часто ногами перебирая, привязанный позади к кобыльему хвосту и изо всех сил упирающийся, волочился шляхтич с подбитым глазом в изодранной, но, видно, богатой некогда одежде.

- Нынче за одного потрошёного поляка двух не потрошёных дают! – Во весь голос, смеясь, вопил Йере. - А вот поляк свеженький, копчения малого, налетай-покупай, не дорого отдам!

- Ермолай! – Сердито окликнул молодого карьялайнена его крестильным именем Крэилл. – Куда ты его тащишь? На что он тебе? Разведчику-партиолайнену пристало налегке передвигаться, не отягощённому бременем добычи военной.

- Вот дела! Да разве не за то, дядя Юхо, шкоты самого тебя «Крэиллом» и прозвали? «Седельным ящиком» то бишь... Пленник этот мой - богатых родителей сын, как говорит он! Шестнадцать лошадей ему для войны они дали, а он в первой же битве, болван, потерял всех, ха-ха! Вот, смеху! Выкуп, мол, за него дадут знатный. Да возиться мне с ним неохота, спесив больно да норовист, что твой петух-кукко. Может ещё кто захочет дурня купить?

Хорн при этих словах молча расстегнул седельную суму и, достав оттуда увесистый кожаный кошель, бросил Йереми. Взвесив его на ладони и заглянув внутрь, карьялайнен даже присвистнул от удивления.

- Ого, да тут монет, хоть овец ими корми! Рахаа он вайкка лампаат сёйси… Трактир в Виипури на такие деньжищи себе купить можно… Kiitan paljon, herra sotamarsalkka! Хей, гуляем, дядя Юхо! Где те маркитантки горластые, что мы из пожара спасли давеча? Пора бы им за ремесло своё и ещё кое за что взяться.

- Женщин пленных я приказал фёр руссарна - антаа се венялайсилле  в дар, как трофей, palkinto-pris от имени моего передать. – Пожал Хорн плечами. -  И хоть я не так, как Якоб Понтуссон, религиозен и в вопросах веры нашей евангельской щепетилен, но грех плотский всё же и моему христианскому сердцу претит и весьма не по нраву. В вверенном войске мне распутства поощрять я и впредь не намерен! В этом с Якобом Понтуссоном едины мы в помыслах. Делёжка  женщин среди солдат к тому же к ссорам и бунту привести может.

С немалым уважением посмотрел Юсси на юного сотамарсалкка.

- Эх, жалость какая! – Воскликнул Йереми. - Да мало разве в битве всего награблнного  веняляйсилле этим? И без того мошну доверху камнями драгоценными и золотом себе набили! Эйкё се риитя?

- За то, что обозом завладев, bojarbarn -  дети боярские, с казаками приказ мой посмели не выполнить и тем Керножицкому позволили скрыться, Теодор Чюлькоф виновным в наказание трупы убитых в овраг велел стаскивать и в ручей сбрасывать, где их раки дочиста обглодают. Не одна сотня, пожалуй, там будет… За день не перетаскать! Женщин же им подарив, я радостью этой сердца их умаслил, не дав наружу бузе назревающей вырваться. Мы себе зато лошадей всех оставили, нами захваченных! А дальше судьбу трофеев Делагарди сам решать будет…

- Оно, конечно, лошади-то всяко даже самых красивых женщин важнее, - согласился Юсси. – С этим ни один риттар-huovi спорить не будет. Во всём свете нет такой женщины, чтобы с лошадью по нужности своей могла потягаться.

Но всё же солдат наших сих малых радостей после битвы жестокой, пожалуй, совсем уж лишать не стоит… Коль здешних крестьянок и дочек боярских трогать нельзя им, тем паче. Опять же, по обычаям войны женщины всегда за войсками в обозе следуют, припасами торгуя, одежду стирая и раны врачуя.

- Покуда по воле короля я здесь командую, никаких женщин не потерплю при войске! Делагарди меня в том поддержит. Любой мушкетёр и сам себе может рейтузы в ручье постирать. Хотя в склонности к чистоплюйству такому я их не замечал что-то вовсе.

- Kun ei niin ei, нет так нет! Что ж,  придётся тогда маркитанточку у пайярит-рюсса в ренту, как лампуотитила* или ферму-torppa** себе взять!  - Рассмеялся Стоог, разворачивая коня в направлении стана союзников.

_______________________________________
*Арендуемая ферма (финс.)
**Ферма, часть поместья или дом, арендная плата за которые вносилась за счет работы на земле владельца.


- Поспеши! – Вдогонку ему крикнул Юсси. – Ведь мы назад в Русу в расположение  Делагарди выдвигаемся вскоре…

И с печалью в голосе сокрушённо головой покачал:

- Да что там женщины… Тясся он эй олиси пахеттеекси пяастя саунаан… Вот, в сауне совсем неплохо было бы оказаться!

- Так, ты кто таков будешь? - Переключил внимание на пленного командующий.

Несмотря на жалкий свой вид, поляк хоть и с подбитым глазом, но старался со всем достоинством и даже высокомерием держаться. Важно выставив вперед одну ногу и плечи расправив, смело прямо в лицо Эверта Хорна посмотрел.

- Стефан Сулацкий я, твоя милость, ясновельможный пане… Ежи Сулацкого, каштеляна полка нашего, павшего ныне в битве, родич кровный. Вот этот пан, что подле твоей милости, как гора в седле возвышается, как видел я, будто варвар, жестоко мечом своим рассёк пополам его… Не изволь гневаться, Dobrodzieju, имени твоего я не знаю!

Как и того, впрочем, что делаете вы здесь, шведзи, бунтовщикам против наследного государя Димитрия, сына Иоаннова,  Божьей милостью великого князя Московии, помогая... Ведь такие же вы, как и мы христиане, люди доброй веры, хоть и из разных народов!  Зачем с оружием выступаете вы против нас, справедливую и угодную Богу войну предпринявших, дабы престол московский законному государю вернуть?

Терпеливо эту обличительную речь выслушав, марсалкка усмехнулся:

- Что ж! Имя моё Эверт Хорн, милостью короля Швеции Карла IX командующий я авангардом корпуса Якоба Понтуссона Делагарди в этих землях. Это я с моими людьми разбил вас! В Московию-Руссланд мы не словесную перепалку с вами о вашей или нашей правоте пришли вести. Оставим споры королям нашим!  Моё дело - в открытом бою решение находить, стреляя и мечом действуя! В чём вы, поляки, на собственной шкуре нынче могли убедиться. И это начало лишь только! Кроме как спешным бегством одним, как Керножицкий, вам не спастись от погибели. Твоя жизнь отныне принадлежит мне всецело. Но верно ли то, что риттар, тебя пленивший, говорил о тебе?

- Так ест, великомилостивый пане! Богат я - и выкуп за меня, какой скажете только, родители мои несомненно заплатят.

- Что ж, возможно, овербефельховаре нашему, Якобу Делагарди, твоё предложение о выкупе интересным покажется!

- А не знаком ли тебе, пан, тот старый шляхтич с бородой седой, что с тремястами казаков Русу снова назад  у нас отбить пытался, Анджей Зборовский? Брат, как говорит он, полковника в войсках Вале-Дмитри, Александра Зборовского… – Вмешался в этот диалог Юсси.

Единственное незаплывшее око молодого Сулацкого сделалось круглым от изумления.

- Прошу простить меня великодушно, но ясновельможный пан Гора что-то путает, должно быть!  С Анджеем Зборовским несомненно знаком я… Если воистину пан двоюродного брата того полковника Александра, что при дворе Великого князя Димитрия состоит ныне,  в виду имеет.  Ведь с  Анджеем тем Зборовским в Краковской академии мы философии и прочим наукам в юные годы наши обучались вместе. И, как и мне, ему теперь двадцать шесть должно было быть бы, кабы давно не пропал он бесследно на поле битвы в Инфлянте. Считали все, что Анджей в шведском плену томится, ведь мёртвым его никто после боя не видел. Но, думается мне, никакие невзгоды так или иначе в седобородого старца его бы не превратили!

Хоругвью же той, что в Русу за языками направилась, пан Ерык Олавский командовать был назначен – из шляхты великолитовской. Но, говорят, шляхетства-то он за заслуги  перед короной недавно был удостоен. Сам же происхождения никому неизвестного, а может, и худородного! И кроме того, что из Швеции, как и ваши милости происходит, о нём более ничего не ведомо.

- Ерык Олавский?! – Настала очередь Эверта Хорна изумляться. С обескураженным видом командующий повернулся в седле к Юхану.

Крэилл, прикрыв ладонью глаза, рассмеялся беззвучно, только головой покрутив.

- Всех вокруг пальца обвёл старый пройдоха Олавинпойка! Воистину, никто в Великом княжестве литовском, Речи Посполитой, Лиивинмаа, Московии и Швеции в шляхтиче этом Ерыке Олавском прежнего Эрика Олссона признать не мог бы.

- Я-то в душе сразу поверил тебе, Йохан! Да и Якоб Понтуссон, думаю, тоже. Дело в другом! Кому этот Олссон нужен теперь был бы? Война дубин и времена Класа Флеминга в прошлое канули. Столько лет минуло! Уж наш король Карл и сам амнистию тем, кто против него сражался, давно дал. 

Вернись он в Швецию и присягу на верность короне прими, глядишь, уже и в правах на свои владения в Остроботнии  восстановлен был бы! Но, как в Финляндии говорят у вас, «йокайнен он онненса сеппя» - каждый сам кузнец своего счастья! Коль предпочёл он kuin orpo piru – один как перст в чужой стране оставаться, то это его дело!

Однако же, для нас куда выгоднее шляхтича Анджея Зборовского в плену у себя иметь, чем Олавского - никому неизвестного… Не  выкупить,  не обменять его никто не захочет. Прав Якоб! Этим же самозванством своим он сам себе, того не ведая, karhunpalvelus, медвежью услугу оказал.

Юхан снова рассмеялся.

- Представляю физиономии родичей того поляка, когда им пропавшего их «сыночка» в обмен на нашего пленника или выкуп в Польшу доставят! Ох, не сносить тогда головы Эрику Олссону! Как пить дать, не сносить!

- Если истинный Анджей Зборовский у нас в плену когда-нибудь вдруг отыщется, тогда повод настанет и Олавского этого, как предателя вздёрнуть!

Эверт Хорн тронул жеребца с места.

- Командуй, Йохан! Поднимай корнет храбрецов твоих финских. Пора нам в Русу, к Делагарди назад выдвигаться. А дальше – на Торжок, Тверь и саму Москву наступать!

Продолжение следует.