Королевишна

Сам справлюсь http://proza.ru/2025/08/29/929


                Помогая, будь готов к неприятности
         
           В недавно отстроенном офтальмологическом отделении Боткинской больницы Москвы, куда меня судьба упекла за нежелание беречь свои глаза и напрягать их сверх сил многочасовой работой за компьютером без видимых на то обстоятельств и причин, произошло курьёзное. Но вначале немного философского вместо предисловия.

          Про Тулу со своим самоваром все знают, и, если уж рискнул поехать, то: попутчиков сторонись, в разговоры не вступай, лишнего не болтай, о политике забудь, глазами по сторонам не зыркай и глазками не стреляй, улыбку держи и чаще при себе, ни в чём интереса не проявляй и доедешь, и даже целым. А вдруг не вытерпишь, да ещё и учить всех начнёшь, то может случиться, что только самовар и доедет, и то в разобранном состоянии. А так, со своим самоваром в Тулу не ездят – только с тульским…
          Если попал в заведение – держись распорядка дня. Раньше всех встал: лежи мышкой. Ибо ложатся по первому, а встают по последнему. И с телевизором так же – всё по распорядку, никакого ехидного самоуправства. Форточки, окна, кондиционеры и прочее оборудование микроклимата использовать только с согласия всех без исключений или во время проветривания по расписанию. Все громкое в наушниках всегда или в других местах одиночества без фанатизма. Анекдоты и смешные истории, впрочем, как и грустные, лучше в курилке и в присутствии иного пола улыбающейся натуры, для поднятия флюидов здоровья и неиссякаемого счастья.

          А тут больница, вообще всё строго. Каждый больной. И каждый больной от болячек на всю голову. Кто-то с болячками свыкся, кто-то их не приемлет, (а надо бы), а кто-то их холит и лелеет в надежде на жалость и сочувствие. Каждый сомневается – излечат от недуга или нет. Нервничает, переживает, о домашних волнуется, о рыбалке и огороде невспаханном грезит… Да мало ли забот по весне перед майскими! Здесь только чуткость и уважение друг к другу да распорядок дня спасают, и то не каждого…
          Поэтому, помогая, будь готов к неприятности – она неизбежна.

          Операционная. Операционный день – это сплошной непрерывный конвейер на нескольких операционных столах: одних оперируют, других готовят, третьих сопровождают – все медсестры и сотрудники при деле и заняты. Со мной четверо ждут в коридоре, когда пригласят за стол испить чашу гнева до дна, то бишь, на операцию. А пока, помогая друг другу, переодеваемся в стерильное поверх своих «палатно-спортивных тренников», одеваем бахилы, шапочки. Одним словом, упаковываемся в медперсонал – только глаза, закапанные на расширение зрачков, светятся. Шуточки проскакивают, но как-то напряжно, все волнуемся, не знаем, как всё пройдёт, больно ли это, долго ли, опасно или раз два: и здоров…
          Вот со столов «глазной экзекуции» выходят радостными: у них всё уже позади, волнения пройдены, глаз, в подавляющем большинстве – правый, заклеен, левый на одноглазое познание мира не натренирован, потому мало что видят, но нам улыбаются: у вас, мол, всё ещё впереди. Парень молодой перед операцией уж очень переживает и нервничает, его аж потряхивает от переживаний, у всех спрашивает, интересуется: больно или сильно больно, а может быть, терпимо. Ему один дедок раз, да и скажи, что всё терпимо, и добавил: «Главное, не дёргайся и глазом не ворочай». Если до этого парень только ёрзал на месте, то теперь его вообще заклинило, всё не мог понять, как это не дёргаться и глазом не ворочать, когда в нём будут ковыряться…
          И тут с операции на кресле выкатывают «одноглазую» даму с «отвалившимся» бальзаковским возрастом, лет так несколько до ста. Оставляют одну в коридоре и просят подождать, мол, сейчас за Вами придут и отвезут в палату. Она сидит, ждёт. Надо сказать, что долго, минут пять ждала, и вдруг начинает что-то говорить в пустоту, с кем-то разговаривать, на кого-то наседать. Разговаривает и разговаривает, нам-то что, с кем она говорит, мы же все заняты переживаниями за будущий исход, нам не до неё. А дама оказалась с характером, такого пренебрежительного отношения к себе не потерпит, настоящая советская «министра»: требовательная и властная, точь-в-точь Фурцева при СССР. Снова что-то спрашивает. Мы все молчим, не понятно, что спрашивает и к кому обращается. Прислушался. Она: «Да что все молчат?! я же слышу, что здесь кто-то есть!» Получается, что к нам обращается.
          – Что Вам надо, – спрашиваю.
          – Позовите Олю или Катю, – в повелительном наклонении без тени сомнений на неисполнение команды приказывает она, типа, «Эй ты, человек! подай-ка барину рюмку поскорей да огурчик солёный не забудь».
          – Какую Олю?
          – Какую, какую, – с негодованием и укором выдаёт дама и поясняет. – Которая меня должна забрать отсюда.
          – Нет здесь никого, мы сами, такие же пациенты. Ждём, когда на операционный стол возьмут.
          А она уже не слушает, все терпелки и ожидалки закончились, всё её раздражает, особенно, присутствие среди нас.
          – Персонал позовите!
          – Нет, никого здесь: все заняты.
          – Позовите! – настаивает она, не слушая нас.
          И тут женщина, одна из четырёх, пытается объяснить: «Вас сейчас заберут, подождите…»
          – А это что ещё за бабка такая мне отвечает?! Молчи! Ваше место номер восемь, – начала отчитывать её дама. – Я с утра ничего не ела, уже более пяти часов, у меня диабет, а я голодная. Отвечает она мне.
          – Я тоже с утра не ела, – пыталась, как можно любезней, возразить «вовсе не бабка».
          – Я сказала: бабка, твоё место номер восемь! Зовите Олю, пусть забирает, меня дочь ждёт.
          Мы с дуру начали её совестить и стыдить, что как Вам не стыдно, так с нами разговаривать. А там стыдом и не пахнет, с развалом Советского Союза весь сгорел, испарился, и понеслось так, что досталось нам всем от неё по ложке хрена в рот и ложкой по лбу, а под конец дама начала пугать нас.
          – Я буду жаловаться на вас! Нет персонала, тогда вы отведите меня до палаты. Меня бы дочка давно забрала, да не пустили её сюда, она бы всем тут дала и на место всех поставила.
          – Здесь ни нам, ни Вам самостоятельно не выйти, всё закрыто, только с персоналом разрешено, – снова пытались мы быть учтивы к старому человеку.
          – Мне всё равно, что тут можно, что нельзя, мне всё можно, и всё мне здесь разрешено! А будете огрызаться, я на вас напишу – заявляет дама. А мне так захотелось добавить: донос наклепаю, как в известные периоды общей истории Страны советов: анонимно и прописью, и со всей пролетарской ненавистью во исполнение решений Партии… Но, во избежание конфликта интересов и в присутствии дам, сдержал в себе наглые уроки истории матерного плюрализма…

          И тут, к счастью, заходит медсестра Оля со словами: «Наша королевишна уже готова ехать в палату», – и, ловко подхватив кресло с дамой и извиняясь перед нами за доставленные неудобства, покатила к лифтам. Она, оказывается, уже её знает и её бесстыдное «манерное от Кутюр» поведение, и, похоже, не обижается, и в голову не берёт выходки больной, уставшей от болезней и долгих лет жизни в немощи, и старости, сменившихся радостей, женщины, помнящей министерские «балы Натальи Гончаровой в закрытом декольте с льстивыми приставаниями Дантеса». Оля виртуозно развернула каталку перед створками лифта, и весь брезгливый гнус пожилой дамы понёсся по шахтам лифтов, этажам, по палатам офтальмологии и растворился где-то в глубинах вселенной, схоронив негатив несчастного человека на самом дне всемирного небытия больничных подвалов имени Боткина 1910 года строения, сохранивших на каменных полах следы сестёр милосердия светлых Великих княгинь из дома Романовых…
          Операции нам сделали легко и безболезненно. Неприятно, но почти незаметно для ощущений. Молодой человек с неподдельной улыбкой на устах и светящимися от радости глазами, всё делился впечатлениями от этого чуда.

          Кого-то старость украшает и делает мудрым, кому-то даёт надежду в муках. Но, видимо, не всех и не всем. Кого-то награждает болезнями и сжирает вместе с мозгами, превращая в возмутительных, извергающих гнусности, мумий…
          Не приведи Господи.

17:18, 27.05.24, Москва