5. Дека. Старая Рояль

Автор:   Дека




Со мною вот что происходит:
ко мне мой старый друг не ходит,
а ходят в мелкой суете
кустообразные не те…


Слегка переиначивая Евтушенко, примерно так напевала старая Рояль, заброшенная судьбой в кусты в начале прошлого века. А ведь когда-то, она, порядочная рояль, стояла в зале, а вокруг нее сияли приваловские миллионы. Это было давно в мамино-сибирскую эпоху.

Нет, она не была безграмотной и оторванной от мира. Конечно же знала, что все рояли, подверженные веяниям моды, давно сменили пол. И, скрипя педалями, поросшими мхом, смиренно воспринимала обращение к себе в мужском роде.

Но струны души достопочтенного разваливающегося Рояля оставались женскими. Сороки, которые изредка приносили новости на хвосте, удивлялись, почему Его Величество за столько лет не удосужился выпить и глотка рояля из заброшенной в кусты бутылки спирта. И почему его интересы не назовешь королевскими. Его волнуют новости о кустах, а люди лишь те его увлекают, чьи имена хоть как-то связаны с кустами.


Сороки не читали Маркса и не знали, что бытие определяет сознание. А сто лет одиночества в кустах заставляют мыслить кустовым методом. Таким же, как одновременно бурить несколько нефтяных скважин с одной площадки.

В старые времена Рояль поэтизировала свое окружение. Бывало, прячась за ветвями от непогоды, с надрывом постукивая молоточками, читала Бродского:

– Что ветру говорят кусты,
листом бедны?
Их речи, видимо, просты, но нам темны.

С привычкой все делить на черное и белое, тогда еще, в серебряном веке, Рояль сделала для себя однозначный вывод:

– Поэты в кустах ничего не смыслят.

И, стараясь оставаться женственной, она эпически спокойно, тихо, по-ахматовски произнося последнюю строку с чуть заметным оттенком необъяснимой досады, декламировала:

– Что нужно кусту – от меня?
Имущему – от неимущей!

Шли годы. Но не смотря на официальную политику, некоторые старые интеллигенты называли рояль роялью.  И такая была неразбериха, что проще стало воспринимать себя в среднем роде.

– Ах, Кустодиев, – вздыхало Рояль, – все говорят: его картины гармоничны, музыкальны. Но нет же ни одной рояли или пиано-лиры или пиано-буфета хоть какого-нибудь на его картинах. Гармони есть. Оркестры с турецкими барабанами да бубенцы с колокольчиками. И женщины. Кустодиевские. Пышные, вальяжные, полногрудые.

Чем дольше Рояль думало о кустодиевских женщинах, тем больше набирало маскулинности.

Иногда само собой начинало звучать что-то такое:

– Жакывкусто. Жак и в кусты. Нет не то. Фальшивое звучание. Вот так, септаккордом звучать должно: Жак-Ив Кусто.

И сороки-воровки под заказ приносили в кусты обрывки газет со статьями о подводных мирах Жака-Ива Кусто. И Роялю хотелось прозвучать как-то грандиозно, по-мужски. Изобрести акваланг или построить подводную цивилизацию. Или хотя бы получить награду из рук президента или золотую пальмовую ветвь. Хотя зачем пальмовую. В кустах своих ветвей хватает. А из президентов, пожалуй, только Буш интересен. Буш – это же куст.

Политика, она тебя даже в кустах достанет, подумал Рояль, когда услышал истошный крик:

– Вы, батенька, роялист, быстрее тикАйте, – это голосом никому неизвестного блогера кричал скворец, увидев пса, идущего по роялю.

Что за глупый скворец, – отозвался меланхолично черно-белыми клавишами Рояль и продолжил струнным перебором, почти как гитара, – а он, скворец, – чудак, не мог понять никак, куда улетать – зачем его куда-то зовут. Если здесь его дом, его песни, его родина тут.

Конечно, можно отсидеться в кустах и не замечать, как мимо летят столетья, и трутся спиной медведи. Так убеждал себя Рояль. Но как давно это было. Как давно шла собака по роялю и скворец не хотел улетать. А где он теперь?

– На исторической родине, – это уже трещали сплетницы белобоки.

– Да что вы? Признан иноагентом, – удивлялся Рояль, и вздыхал, – вот такая она беспощадная машина времени.

И все же хотелось верить, что однажды. Прилетит беспилотник.

– Ой, нет, нет! Не в ту тональность, – сокрушаясь завопил Рояль, оправдывая нелепую мысль, — это все сороки со своими новостями. Конечно же: прилетит вдруг волшебник в голубом вертолете.

Старый Рояль, весь в испуге, кряхтя, проверил устойчивость своих ножек и представил, как снова увидит, что выше ели взлетают не ракеты, а крылатые качели.  И тогда откидной частью крышки он смело раздвинет ветви кустов и пустит в свою утробу солнечного зайчика. И зайчик, который не линяет, пробежится по настроечным колкам. Потом барабанщик дождь смоет пыль с черно-белых клавиш. И появится девочка у рояля. Сыграет пусть всегда будет солнце или хотя бы собачий вальс.

Но пока, пряча в кустах покосившуюся резонансную деку, стесняясь своей не-настроенности, так и не смирившись со своей трансгендерной идентичностью, старая Рояль ночами смотрит на звезды, на волшебно скользящую цепочку старлинка и с надеждой и ностальгией очень тихо наигрывает лунную сонату.