Моя дорогая, моя желанная

Тётя Лиза, прошедшая всю войну врачом полевого госпиталя, как и многие ветераны, была немногословна. Она не любила делиться воспоминаниями, но часто, закурив свой неизменный «Казбек», надолго задумывалась. В такие минуты казалось, что она сейчас где-то далеко-далеко, и когда её окликали, отвечала не сразу. Видно было, что ей хотелось подольше побыть там, в прошлом.
Будучи врачом, она мало заботилась о своём здоровье. Семьи у неё не было, и всё время она уделяла своим пациентам, забывая о себе. Да и прошедшая война через много лет дала о себе знать: у неё началась гангрена. И я регулярно приходила к тёте Лизе, чтобы сделать уборку, сходить за продуктами, просто поговорить с ней по душам.
В очередной такой приход я застала хозяйку за разбором архива. Кисловатый запах табака не успел ещё выветриться через открытую форточку после очередной затяжки. Тётя Лиза сидела у окна, погружённая в раздумье. В руках у неё была старая тетрадь. Услышав шаги, она повернулась и после приветствия спросила:
- Ты интересуешься стихами? Вот возьми. Может, пригодится… – и протянула мне тетрадь. Это были пожелтевшие от времени тетрадные листки. На первой странице значилось: «Врач клиники Военно-медицинской академии Алексей Быстров».
- Это автор? – поинтересовалась я.
- Да… Вместе служили в госпитале… Подарил на память.
Чувствовалось, что этот человек был дорог ей, как и сама тетрадь. И, тем не менее, она решилась с ней расстаться, как расстаются с юностью, с молодостью, несбывшимися надеждами.
Я взяла тетрадку, в которой ровным почерком были написаны стихи, перелистала страницы. На глаза мне попались строки: «Моя дорогая не блещет красой…». Где-то я это уже слышала!.. Смутные воспоминания начали роиться в моей голове. Хронометр стал лихорадочно отсчитывать время назад, словно передо мной в обратном направлении прокручивалась кинопленка, возвращая меня в далёкие годы юности. Вспомнились чёрно-белые фотографии, запечатлевшие Крым с его предгорьями, покрытые густым лесом, мрачными ущельями и прохладными водопадами. И среди этой величественной природы – группа начинающих туристов с огромными рюкзаками, осторожно пробирающаяся по узкой горной тропе. И неизменный вечерний костёр с сидящими вокруг него «бродягами», огромные звёзды над головой и неторопливые задушевные песни под гитару…
В походы тогда ходили часто, и туристических песен во второй половине XX века появилось такое множество, что их стали делить на «вечерние», «солнечные», «прощальные» и проч. А в годы массового туризма каждый уважающий себя туристический маршрут уже должен был иметь свой гимн. Поэтому в поход мы всегда брали блокноты для записи неизвестных ещё песен, а также песенники с бывалыми опусами, среди которых всегда находились особенно популярные, которые знал каждый турист.
«Моя дорогая не блещет красой…». Ну, конечно же! Это начальные строчки известной туристической песни, которую особенно любили исполнять для тех, кто был в походе первый раз. Интрига заключалась в том, что песня эта в некотором роде – эротическая! Была она, как говорится, «народной»: авторов никто не знал. В чём загвоздка этой песни вы поймёте, прочитав её текст.

Моя дорогая не блещет красой,
Ни яркой улыбкой, ни русой косой,
Ни маленькой ножкой, ни прелестью стана,
Чем блещут всегда героини романа.
Невзрачное платье мышиного цвета
Одето, и носит от лета до лета.
Неловко признаться, но всё же, не скрою:
Я сам дорогую купаю и мою…
Я с милой одежду срываю несмело,
Чтоб видеть скорее желанное тело,
Чтоб видеть и трогать, и нежно ласкать,
Приникнуть губами, слегка обжигаясь,
Точнее, зубами! – к единственной в мире,
К тебе, дорогая… картошка в мундире!

С последним аккордом песни, как правило, наступала звенящая тишина, во время которой лицо исполнителя – до этого деланно-серьёзное – расцветало самодовольной улыбкой: эффект был достигнут!.. А слушателям предстояло вернуть своё воображение в исходное положение, которое у многих под впечатлением песни заходило очень далеко… А вы что подумали?
Доподлинно известно, что запечённая в золе картошка, является, так сказать, неизменным атрибутом любого похода, можно сказать – лакомством. Поэтому к ней в походе всегда относились бережно, и неожиданный конец песни всегда воспринимался на «ура!».
И вот теперь в руках у меня – стихотворный оригинал песни. Сомнений не было: я нашла автора! Но самое потрясающее было впереди: в конце стихотворения стояла дата – «1922 год»! В этот год в России был страшный голод, люди умирали прямо на улицах, встречались случаи людоедства. Понятно поэтому, с каким трепетом в таких условиях относились к кусочку хлеба или к картофелине. Свои чувства по отношению к этому продукту – видимо, единственному, который был тогда у автора, – он и выразил в этом стихотворении, которое воспринималось теперь по-иному и заставляло задуматься о многом…
И каково же было у человека желание выжить, чтобы с такой любовью описать совсем невзрачную картофелину!? Это не был бред изголодавшегося человека, а вполне разумное, даже романтическое описание состояния истинно влюблённого молодого человека, отождествлявшего неодушевлённый предмет, которого он желал в то время больше всего, с вполне реальной возлюбленной. И ведь именно она, обжигающая картошка в мундире, скорее всего поддержала автора в трудную минуту, спасла от отчаяния, а может быть и от смерти… И как здесь не вспомнить поэта Николая Зиновьева, который сказал, что наш народ нельзя победить, потому что «у нас даже картошка в мундире»!.. Моя дорогая, моя желанная!