Гоноратин Отрывок II

Конец ноября 1915 года, Мюнхен

На Маринплац* уже чувствовалось приближение рождественских дней, но праздничные огни гирлянд казались тусклыми. Ёлочные лавки скромно рядились вдоль брусчатки. Люди шли окутанные плотными шарфами, словно защищаясь от невидимой стужи. В одной из будок, переминаясь с ноги на ногу, стоял солдат в поношенной шинели. Перед ним на прилавке лежал ворох теплых, вязаных варежек с  незатейливым узором  - ангелочками и звездочками. Его руки коченели от холода; время от времени он потирал ладони, но к товару своему солдат не притрагивался. Сцена была одновременно комичной и горькой.

Фридрих шёл хмурый и потерянный. Предпраздничная суета проходила мимо, не задевая его — буря в душе была сильнее, чем любой наружный ветер. Его взгляд на мгновение зацепился за массивные силуэты двух луковичных шпилей Фрауэнкирхе, что возвышались над площадью; даже спокойный, знакомый облик собора не смог развеять тяжесть на сердце.

Гюнтер шагал рядом и пытался расшевелить друга:
— Брось ты, Фридрих! Скоро зима, надо хоть немного переключиться. Давай махнем в горы. В Гармише**, говорят, уже лёг снег. Фридрих молча кивнул; думы о дяде Карле давили на него сильнее всяких предложений.

Они свернули в узкую улочку к "Хофбройхаусу"***. Внутри было жарко и накурено, но сегодня как будто тише: солдаты в отпуске, мужики с усталыми лицами, короткие разговоры. Друзья заняли столик у стены; Фридрих машинально крутил на запястье серебряный браслет — подарок отца с девизом *Ad astra per aspera* — и, будто проснувшись, достал из внутреннего кармана  пальто открытки, разложил их на столе. Это были карточки, присланные дядей Карлом с тех мест, где он сейчас воевал.

Гюнтер уплетал брецель, стараясь перевести разговор в лёгкое русло.
— Ну что с настроением? Дядя Карл донимает?
Фридрих посмотрел на открытки – странную смесь оттенков и стилей. Некоторые из них были отпечатаны на грубой бумаге уже с желтоватым отливом,  другие же были искусственно состарены.  Именно такой разнообразной и непредсказуемой была полевая корреспонденция Карла.

— Он присылал их раньше, — сказал он тихо. — С мест, где сейчас воюет. Пишет: смотри, где мы за кайзера сражаемся.
Пальцы Фридриха коснулись первой открытки. Ее изображение было залито мягкими, приглушенными тонами сепии. Фотограф мастерски запечатлел некогда величественное двухэтажное строение — судя по всему, старинное поместье. Его фасад, когда-то элегантный и оштукатуренный, теперь был изуродован глубокими трещинами и отслаивающейся штукатуркой, сквозь которую проступал голый кирпич. Пустые оконные и дверные проёмы зияли, словно слепые глазницы, лишённые стёкол и рам. Крыша заметно просела, фрагменты черепицы отсутствовали, а одичавший парк с голыми деревьями вплотную подступал к стенам.

- Призрак былой эпохи? – оживился Гюнтер, в котором заговорил несостоявшийся архитектор. – Эта симметрия теперь лишь подчеркивает упадок. Печальное зрелище. И, судя по всему, его разрушение началось задолго до того, как грохот канонад мог докатиться до этих мест. Фридрих молча кивнул. Ему казалось, что это здание, заброшенное задолго до войны, хранило лишь эхо чужих голосов и пустую, вежливую печаль прошлого.

Следующая открытка являла собой жуткий контраст: кладбище стекольного завода. На пожелтевшем от фронтовой пыли картоне царили хаос и запустение. Обвалившиеся стены цехов искорёженными обломками высились над землёй, обнажая ржавые остовы станков и искривлённые металлические балки. На переднем плане зияла обгорелая печь, из которой торчали обломки кирпичной кладки, а рядом валялись огромные чугунные колёса, бессильно застывшие в своей последней позиции. На заднем плане виднелись полуразрушенные постройки, едва различимые на фоне леса. И повсюду — груды битого кирпича, осколки стекла и переплетение железных труб, словно кости огромного промышленного зверя. Это были не следы забвения, а шрамы тотальной катастрофы — свидетельство того, как война беспощадно превращает труд и созидание в безжизненные руины.

На последней открытке был изображен Огинский канал: его спокойная гладь и берега. Никаких разрушений, и следов катастрофы, но Фридрих знал, что и здесь всё было связано с войной, а мирный пейзаж скрывал напряжение.

— Сложно всё это, — признался Фридрих, обводя взглядом открытки.
Гюнтер молчал, прислушиваясь; затем улыбнулся очень тихо:
— Значит, горы подождут. Ты хочешь сказать дяде, что поедешь с ним?
Фридрих покачал головой. Ему представился долгий, мучительный разговор, упрёки, попытки убедить его в правильности решения, которое он сам не мог принять. И все эти открытки, и руины, и канал — разве это доводы в споре о долге?
— Нет, — сказал Фридрих. — Ему важен не я, а его убеждения. Я просто… Пожалуй, ты прав. Мне нужно взять паузу, проветрить голову. Поехать в горы — отдохнуть, подумать, а потом принять решение.

Гюнтер удивлённо вскинул брови и показал на открытки
— После этого "кладбища" хочешь любоваться альпийскими ландшафтами?
Фридрих усмехнулся. В его руках открытки перестали быть документами — теперь это был набор деталей, который будил мысль, как старинные пейзажи на гобеленах.

— Да, — сказал Фридрих, наконец, соглашаясь. — Именно. Горы. Чтобы набраться сил перед неизбежным разговором.  Карл приедет в отпуск к Рождеству. У меня будет время всё взвесить, а не поддаваться давлению.
Гюнтер задумчиво отодвинул брецель и поднял кружку:  — За ясность, тогда. И за то, чтобы ты нашёл свой ответ.

Они допили пиво и вышли на улицу. Маринплац встретила их холодом и зыбким светом фонарей. Солдат в шинели всё так же стоял у будки и продавал варежки; он поёжился, посмотрел на прохожих и, видимо, не заметил двух друзей, которые растворились в вечерней толпе. На этот раз в голове у Фридриха больше не было смятения. Мысль о поездке в горы давала ему передышку, но не избавляла от необходимости принять решение.

*Мариенплатц (нем. Marienplatz) – центральная площадь Мюнхена.
** Гармиш – сокр. От Гармиш-Партенкирхен (нем. Garmisch-Partenkirchen) – популярный горнолыжный курорт, в прошлом  – лыжная база.
***Хофбройхаус (нем. Hofbr;uhaus) – известный пивной рестран, основан в 1607 г.