Наровчатские зори

                ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
                IV

     Незаметно пробежали летние месяцы, и с 1 сентября Веру нужно отравлять в школу во второй класс. С окраины города ей далеко ходить, и Соня нашла жилье поближе.
     Трудно пришлось маленькой ученице, так и не научившейся читать в первом классе, в Наровчате почти всю зиму проболела.
    «Отметки в тетради – одни двойки, читать не умеет», – жаловалась учительница огорченной Соне.
     Как-то раз открыла Вера только что полученную от учителя тетрадь и расплылась в улыбке:
     «Пятерка! Наконец-то! Вот мама обрадуется! Но… почему верхняя палочка-«козырек» не назад, а вперед? Это учительница ошиблась», – решила незадачливая ученица.
     Оказалось, что это вовсе не «пятерка», а «тройка», но девочка и ей был рада, все же лучше, чем «двойка».
     «Мама ругать не будет, ведь такая усталая приходит с работы», – подумала Вера.
     По воскресным дням они часто ходили в гости.
     – Пойдем сегодня к тете Нюре, – выбирала направление Вера. – Там в палисадике давно черемуха поспела, сладкая…
     Нюра всегда расцветала в улыбке, увидев племянницу, связала ей кофту из шерстяных ниток и воротничок из белых.
     – Какая я теперь нарядная! – воскликнула девочка, благодарно обнимая свою тетю.
     – Совсем, как бабочка, – улыбнулась Нюра, не отрывая завороженных глаз с любимой племянницы.
     К Масловым ходили редко: далеко надо идти, через весь город, поэтому чаще всего ходили к Ивану Федоровичу.
     – Они нас привечают, – говорила Соня квартирной хозяйке, уходя с дочкой в гости. – Яблочки у них «райские» поспели, хоть мелкие да кисловатые, но пользительные, дочка моя их любит.
     На этот раз Иван Федорович сам заговорил о Фиме:
     – Не все я тебе, Сошка, высказал. С ума-разума она у меня не сходит… Горюшко великое навалилось на нее. Пра-а… Три дочери были у ней: Анастасия, Анна, Римма, так теперь, вот, две осталися… Анна погибла нежданно-негаданно. На оборонном заводе посменно работала, мастером карусельных станков. В тот роковой день она отдыхала после смены, но вздумалось ей пойтить на завод, посмотреть, как молодая работница, ее ученица, управляется. Анна подошла, наклонилася над станком, а длинный шарф на шее свесился вниз и закрутился «в карусели»… Вот такой несчастный случай: момент, и нет человека! Дочка Зоя у нее осталась, да только тоже погибла, случайно... Бог ведь лучших к себе забирает, пра-а… Жалко, шибко уж горюю! Эх, девка-смирена, сидела бы ты дома, не крутила бы ты свои веретена! – со вздохом произнес Иван Федорович, переиначив немного поговорку, затем молча перекрестился перед иконами.
     – Да, не жизнь, а одни переживания… Сколько тяжести на сердце со всех сторон! – сквозь слезы проговаривала Соня. – А каково сестре моей Фиме?! Все глаза, небось, выплакала, бедная! А что же она мне об этом не прописала? Думала, что я все уже знаю?
     В горести и печали возвращалась Соня в свое жилище, даже дочка притихла, словно понимая тяжесть непредвиденных потерь.

     Примечание. Позднее Вера узнает, как погибла Зоя. Круглой сиротой она осталась с девятимесячного возраста. Вскоре бабушка по ее отцу – свекровь Анны – предложила Фиме отдать свою внучку обеспеченной семье, но Фима наотрез отказалась, хотя в 1943 году семья сильно голодала, продали с себя все, что можно, с трудом пережили тяжелые годы. Но когда Зое было четыре года, свекровь Анны опять стала просить отдать Зою, хотели увезти ее в Уссурийск. Фима очень любила внучку и не отдала, побоялась, что сама пропадет с тоски. Но зря не отдала: та бабушка жила вполне обеспеченно.
     Шли годы, Зоя росла и считала Фиму и Василия своими родителями. Только в 16 лет узнала она страшную тайну гибели ее матери на военном заводе. Соседка ей поведала. Для молодой девушки это был громовой удар, она сильно переживала. Надобно было Фиме раньше ей рассказать, возможно, Зоя легче бы перенесла скорбное известие. Но кто знал, что рядом живет подлость, по милости которой случится непредвиденное, чего нужно было опасаться доверчивой Фиме. «Тебя Бог накажет», – сказала соседке Фима.
     Зоя замкнулась в своей печали, которая раздирала клещами ее бедное сердечко, была молчалива и грустна, часто ходила к морю, пересекая прибрежные железнодорожные пути. Возможно, Зоя задумалась и не заметила мчавшегося поезда (не хочется верить в преднамеренность…). Погибла, несчастная… Не дожила до семнадцати лет.
     А ту болтливую соседку, действительно, Бог наказал: лежала восемь лет парализованная, ни встать, ни сесть, муж утонул, одна из дочерей умерла в сорок лет, другая запилась и упала с третьего этажа…
   
     Последнее время Соня приходила с работы печальная, с заплаканными глазами.
     – Мама, ты что? Заболела? – тревожно спрашивала ее дочка, но она молчала, будто не слышала. Вера опять спрашивала.
     – Иди, доченька, играй! – отмахивалась Соня.
     Наконец, малышка все-таки узнала, подслушав разговор с хозяйкой, бабушкой Леной.
     – Что мне делать, не знаю, – печально говорила Соня. – И зачем только я в Миасс приехала? Сто раз уже покаялась. На завод иду, как на казнь. Вначале все было нормально: мою-промываю на кухне посуду, навожу порядок. Но вот заведующая столовой приказала мне резать хлеб для рабочих, взвешивать на весах. Я все точно взвешивала, довески сверху добавляла, а она говорит: «Никаких довесков!». Еще сказала, чтобы на тридцать граммов каждый кусок уменьшала. А я наотрез отказалась.
     – Правильно сделала, дочка! – одобрила бабушка Лена.
     – Так она сразу перевела меня на другую работу: бочонки с квасом таскать, тяжелые. Надсадилась, видно, я. Вот теперь болею, сил никаких нет. Что делать, не знаю, – печально проговорила Соня.
     – Это ты пупок сдернула, как пить дать, – определила хозяйка дома. – Давай-ка, я полечу тебя, пупок на место поставлю.
     Старенькие бабушки на все руки мастерицы. Каждый вечер она лечила Соню да поила отваром целебных трав.
     – Мне уже лучше, баба Лена, спасибо тебе.
     – Смотри, девка, тяжелое старайся не подымать, а то опять сдернешь, будешь маяться… Поберегись, Сонюшка! – дала совет добрая женщина.
     В середине октября у многих завербованных на завод земляков лопнуло терпение: работа тяжелая, жить негде, зарплату полностью, как обещали, не выплачивают. «Время тяжелое, послевоенное, – говорят. – Потерпите, скоро будет лучше». Но лопнуло у земляков терпение, решили уволиться, а не тут-то было: не отпускают.
     После рабочей смены, по дороге к мотовозу, огорченные работницы обсуждали ситуацию:
     – А уж сулили нам тут «златые горы», и где они? – говорила никогда не унывающая тетушка Дуся.
     – Да на посуле, што на стуле: посидишь да и встанешь ни с чем, – подхватила голосистая и проворная Маша.
     – Драпать, земляки, отцеля нада, пока тут ноги не вытянули! Шут с ними, документами, лишь ба до родных мест добраться, – подвела итоги всегда молчаливая и терпеливая тетка Авдотья.
     Послушав своих товарок, Соня тоже решила ехать.
     «Бедному собраться – только подпоясаться», – думала она, складывая вещи в торбу, предварительно вытряхнув слежавшееся сено. Полосатый мешок служил матрасом. Вера в это время бегала на улице, играла с ребятишками в прятки, и для этого им служила старинная считалочка:
    
                «Катилася торба с высокого горба,
   В этой торбе хлеб, соль, пшеница,
   Выбирай, что тебе пригодиться…»

     Соня собрала свои вещички и задумалась: «Плохо, что деньжонок в обрез, только на билеты и хватит, а в дороге надо чем-то питаться… Неохота, но придется идти на улицу Феди Горелова, просить у крестного немного денег».
     Обычно он сам изредка помогал ей небольшими суммами, но просить у него было крайне неприятно, а нужда заставляет.
     – И што ты, Сошка, надумала? Зачем тебе ехать на родину? – удивился Иван Федорович. – Потерпи, может, все и образуется, ведь бог терпел и нам велел, так-то…
     – Да лопнуло у меня терпение! И не у меня одной! Земляки собрались ехать обратно на родину, я с ними хочу, вот только… деньжат маловато, боюсь, что не хватит. Выручай, крестный, а то просто беда-а!
     – Да-а! – в тон ей промычал он. – Беды мучат да уму-разуму учат. У нас щас туговато, заказов нет, шить нечего, так-то… И што поделать: всякому своя болячка больней, пра-а… А ты продай што-нибудь на базаре, аль неси нам, мы поможем.
     На другой день Соня принесла ему свои дорогие сердцу вещи, которые бережно хранила: настольные часы и ткань с красивым рисунком рассыпанных роз. Это военные трофеи любимого мужа, память о нем. Других вещей, дороже этих, у нее не было, все остальное – старье, не подлежащее продаже. Сдерживая себя, чтобы не разрыдаться, вручила она крестному свою драгоценную память в обмен на деньги.
     «Лишь бы уехать отсюда, и с глаз долой этот Миасс – земля золотая, но неприветная, – мысленно успокаивала она себя. – Да есть у крестного денежки, есть, он никогда без них не живет. Сыну Володе бережет, своя рубашка ближе к телу. А я кто ему? Просто бедная племянница… Но спасибо и на том, что раньше помаленьку помогал».

(продолжение следует)