Алевтина и Валентина

                Рассказ

   Таких историй любопытный читающий народ  знает великое множество.
   Да и по жизни знает не меньшее количество.      
   Но эта история всё-таки заслуживает того, чтобы её рассказать.

                ***
               
Алевтина и Валентина мало того, что были соседями, так они были и ровесницами. И одноклассницами одновременно. И даже все годы учёбы сидели за одной партой.
Вот только Алевтина слыла красавицей, а Валентину с детства все считали некрасивой. Дурнушкой. Да и она сама себя тоже считала таковою. И смирилась со своей участью.
Подруги вместе закончили профтехучилище и обе работали пекарями на местной хлебопекарне.
Правда, к удивлению всех, да и самой Валентины, замуж она вышла первой. А взял её в жёны одноклассник Петя Овсянников, электрик здесь же, на поселковой хлебопекарне.
Все бы ничего, если бы однажды почти после года совместной жизни Петя не пришёл домой.
Не пришёл ночевать.
А оказался он в  доме соседки и подруги Алевтины.
Да-да! В доме лучшей подруги!
Как так могло произойти, как такое могло случиться - это особый разговор. Но факт остаётся фактом: муж ушёл.
Рано утром с каменным лицом Пётр  зашёл к Валентине, молча собрал свои вещи, перекинул через забор и так же молча ушёл к Алевтине.
Навсегда.
Что думала Валентина, что она чувствовала в тот момент, в те дни?
Опустошённость. 
Полную опустошённость.
Пустоту до звона в ушах, в голове. До потери сознания.
Но на следующий день, как ушёл муж,  она всё равно была на работе.
Собрала в кулак все свои нервы, всю свою волю, и пришла на работу.
Механически делала всё, что требовалось, но молча. Ни в какие разговоры ни с кем не вступала.
Сотрудники уже знали всё. Посёлок хоть и большой, но всё равно деревня. Какие могут быть тайны  в деревне?
Валентина замкнулась, ушла в себя.
С работы не ушла. Все так же выходила на свои смены. Сталкивалась то с Петром, то с Алевтиной по-соседски дома, и на работе. Но в разговоры не вступала. Впрочем, они тоже не горели желанием поговорить с Валентиной.
Время шло.
И уже вроде и не так больно было, не так обидно.
Притупились чувства.
И если у Валентины с Петром не было детей, не получилось  завести  ребёнка, то у Алевтины  было уже двое ребятишек: сын и дочь. Погодки. А вот Валентина жила одна. Вроде как приняла обет безбрачия. Впрочем, к ней никто и не сватался.
Правда, была ещё одна особенность, ещё одно недоразумение во взаимоотношениях этой троицы: Пётр не подавал на развод.
Валентина тоже.
А Алевтина и не настаивала. Считала, что совместные дети связывают крепче любых официальных бумаг с гербовыми печатями.
Пётр по мобилизации ушёл на Специальную военную операцию. Хотя, ходили слухи, что ушёл добровольцем. 
Так оно или нет, но несколько месяцев о нём не было слышно.
А тут вдруг позвонили из военкомата, сказали, что сержант Пётр Васильевич Овсянников находится на реабилитации в военном санатории Архангельское, что в Подмосковье.
Алевтина оставила детей одних, благо, им уже было по тринадцать и четырнадцать лет соответственно,  и срочно уехала к Пете.
Но и Валентина не осталась в стороне. Переживала сильно за Петра, но виду не показывала. Свои тревоги таила в себе.
К этому времени она уже сама руководила хлебопекарней.
И вроде как местный фермер-вдовец стал проявлять к Валентине повышенное внимание.
Она и не была против такого внимание, но и не форсировала события.
Привыкла к одиночеству.
А если честно, то повторного замужества немного боялась, остерегалась. Подспудно боялась обжечься второй раз. 
А ещё поняла вдруг, что все эти годы так или иначе, но муж-изменщик продолжал присутствовать в её орбите. Правда, в большей степени в воображении. По служебной необходимости общались на работе.
Сама же Валентина была неравнодушна к сыну и дочери Петра. Где-то на подсознательном уровне считала их своими. Ну, родственниками хотя бы. И ненавязчиво присматривала за детишками его новой семьи. Между Валентиной и детьми Петра и Алевтины были вполне себе нормальные отношения. Вот только с их родителями отношения были чисто служебные.
Ни намёка на ссоры и скандалы.
Но и не более того.
А тут вдруг история с Петром.
Алевтина обернулась быстро. Через четыре дня уже была дома.
- Обрубок мне не нужен, - безапелляционно заявила сразу же на работе.  -  От мужика осталась одна оболочка. Хотите - осуждайте меня, хотите - нет, но он мне не нужен. Сиделкой к инвалиду я не нанималась. Пусть государство о нём заботится. Говорят, есть  организации, где содержат таких бедолаг. Вот и пусть содержат. И денег его мне не надо. Я ему об этом сразу же и сказала, как увидела его. Обрубок. Ног практически нет. Так, культяпки какие-то. Лицо обгоревшее. На себя не похожий. И, стыдно сказать, промежность ему прострелили. Напрочь. С трубочкой сейчас. Это когда раненый попал в плен. Танк вражеский ему ноги переехал. А украинские солдаты ему прямо в промежность с автомата. И несколько раз выстрелили.  Потом наши отбили Петра, вывезли к своим. Это он сам рассказал. Да и врачи мне всю картину обрисовали. Рассказали всё как есть. Без утайки.
Этот монолог Алевтины Валентине пересказали. Сама она не слушала. Хотя и хотелось узнать из первых уст.
Но…
В тот же день к вечеру к Валентине вдруг пришла младшая дочь Петра тринадцатилетняя Зойка.
Хозяйка не успела удивиться неожиданной гостье, как девчонка сразу же от порога кинулась к Валентине, обняла, прижалась и по-бабьи заголосила на всю хату. Не стесняясь.
Плакала без слов. Лишь какие-то жуткие звуки, словно крики смертельно раненого какого-то живого существа.
Рыдала до икоты.
Валентина всё поняла.
Не успокаивала. Лишь всё крепче и крепче прижала к себе ребёнка,  да не переставал гладить Зойку по спине.
А сама судорожно искала слова утешения.
И не находила их.
Наконец, ребёнок начал успокаиваться. И Валентина услышала из детских уст то, о чём говорили люди в пекарне.
- Мамка… мамка, папку, - сквозь всхлипы доносилось до Валентины, - а папка… а папка… папочка, миленький, ему плохо, папочка, родной мой папочка, а мамка… а мамка… я не могу так, тётя Валя. Не-мо-гу-у-у. Папка, папочка, мой миленький папочка…
Валентина так и не нашла слов утешения. А просто плакала вместе с ребёнком.
Стояла и плакала. И тоже навзрыд.
И прижимала к себе Зойку.
И продолжала гладить ей спину.
Сквозь заплаканные глаза Валентина не сразу заметила ещё одного гостя: Данилку, старшего брата Зойки.
Первенца Петра.
Он стоял спиной к ним, содрогался всем телом.
Руки его, поднятые над головой, сжатые в кулак, тряслись.
Наконец, он повернулся к женщинам.
- Я сказал, я сказал мамке, - бледное лицо его исказила гримаса боли. Побледневшие губы тряслись.
- Я сказал мамке, чтоб она… чтоб она… - мальчишка всеми силами пытался сдержать себя, не расплакаться.
- Я сказал мамке, я сказал мамке, - всё повторял и повторял Даник, - я сказал мамке, что мы с Зойкой, что мы с Зойкой, нашего папку, нашего папку…  не бросим, не отдадим, а она, а она пусть что хочет и как хочет.
 Сдержался. Не заплакал. Лишь сопел тяжело, со свистом.
Резко отвернулся, крепко сжал кулаки, заскрипел зубами.
- Мы с Зойкой, тётя Валя, мы с Зойкой за папкой поедем. Мы сами, мы сами его привезём. Только вы нам деньги одолжите на дорогу, пожалуйста.
Валентина не сдержалась в очередной раз.
Она обняла двоих ребятишек и плакала.
Плакала, как никогда в жизни не плакала.
Боялась сорваться на крик.
И потому всё крепче и крепче прижимала к себе соседских детишек.
Чужих по сути.
Но которые вдруг стали для неё роднее родных.
Она это почувствовала. Вот только что почувствовала.
Поняла и почувствовала родство. Близкое-близкое родство. Оно было всё ближе и ближе.
И всё крепче и крепче.
И с каждым мгновением ей становилось всё легче и легче.
Она уже знала, что надо делать.
Она уже знала, что будет делать.


11.10.2025 г.                Г.Барнаул