О чудесном избавлении от твари критской, именуемой

О чудесном избавлении от твари критской, именуемой Минотавром

Глава первая, в коей три души христианские оказываются во чреве древнего зла

Случилось сие в лето от Рождества Христова тысяча двести семьдесят третье, когда венецианский купец Марко, торговавший шёлками и пряностями, взял на свой корабль двух попутчиков необычайных. Первой была девица Маргарита — не простая, нет, но из тех, кого в народе зовут блаженными: глаза её видели то, что скрыто от прочих, а уста изрекали истины, завёрнутые в загадки. Вторым — брат Бенедикт, францисканец худой и долговязый, как тростник болотный, всю дорогу бормотавший себе под нос то ли молитвы, то ли цитаты из Аристотеля Стагирита.

Корабль их пристал к берегам Крита в полнолуние. О, остров проклятый! Ещё Вергилий писал о нём как о земле, где "ложь переплетается с правдой, как нити в ткани Парок". А святой Иероним предостерегал: Cave Cretam — берегись Крита, ибо там дремлют демоны языческие под каждым камнем.

Купец Марко искал развалины древнего Кносса — слышал он от одного грека в Константинополе, будто там доселе находят монеты с двойным топором, лабрисом, и платят за них втридорога. Девица шла за ним, напевая что-то нечленораздельное, а монах крестился на каждом повороте тропы.

И вот, когда солнце клонилось к закату и тени легли длинные, они увидели вход. Чёрный зев в холме, обрамлённый колоннами, сужающимися книзу, как песочные часы. "Вот оно, — прошептал купец, — врата Лабиринта, о коем писал Плутарх!"

Глава вторая, повествующая о нисхождении во тьму и первой встрече с чудовищем

Спускались они по ступеням, кои были стёрты тысячами ног задолго до Рождества Христова. Брат Бенедикт зажёг факел, и тени заплясали по стенам, где ещё виднелись фрески: юноши и девы, прыгающие через быка. "Тавромахия, — пробормотал монах, — священная игра с быком. Но разве не сказано у пророка Осии: кто сеет ветер, пожнёт бурю?"

Девица вдруг остановилась и схватила купца за рукав. Глаза её расширились:

— Слышите? Он дышит. Полубык-получеловек. Астерион, как звала его мать. Пасынок Миноса, позор Пасифаи. Дитя страсти противоестественной...

И правда — откуда-то из глубины доносилось дыхание. Тяжёлое, словно мехи в кузнице преисподней.

Лабиринт оказался не таким, как они ожидали. Это был не просто коридор с поворотами — нет! Это был целый подземный город, где потолки то взмывали вверх, теряясь во тьме, то нависали так низко, что приходилось ползти на четвереньках. И везде — кости. Человеческие кости, обглоданные и раздробленные, дабы извлечь костный мозг.

"Семь юношей и семь дев, — шептал монах, перебирая чётки, — так писал Овидий. Каждые девять лет Афины платили эту дань кровавую. Пока не пришёл Тесей..."

Но Тесей, видимо, убил не того. Или — и эта мысль леденила кровь — чудовище возродилось, как возрождается зло в каждом поколении, меняя лишь личину свою.

Глава третья, где является сам Минотавр во всём своём ужасе

Увидели они его в зале великом, как собор. Факел монаха осветил сначала ноги — человеческие, но покрытые чёрной шерстью жёсткой. Потом могучий торс, мышцы которого играли под кожей при каждом движении. И наконец — голову.

О, Господи Иисусе Христе! Голова быка на плечах человека — но не просто быка. Глаза его горели разумом извращённым, губы бычьи кривились в подобии улыбки, а изо рта, полного клыков жёлтых, доносилась... речь!

— Гости... — прохрипело чудовище на ломаном эллинском наречии. — Давно не было гостей... Мать приходила прежде... приносила еду... Но мать умерла... Я голоден...

Купец Марко попятился, нащупывая кинжал на поясе — жалкое оружие против такой твари. Монах упал на колени и начал читать Pater Noster. А девица... девица засмеялась.

Глава четвёртая, о хитрости женской и мудрости безумия

— Астерион! — воскликнула она, и чудовище вздрогнуло, услышав имя своё истинное. — Звезда небесная, упавшая в темницу плоти! Я знаю скорбь твою!

Минотавр наклонил рогатую голову, разглядывая девицу:

— Ты... знаешь? — проревел он с изумлением.

— Знаю! — Маргарита шагнула вперёд, и купец попытался удержать её, но монах схватил его за руку и прошептал: "Дай ей говорить. Господь глаголет устами блаженных".

Девица продолжала, и голос её звенел в каменном зале, как колокол:

— Ты не зверь, Астерион. Ты — символ! Ты — то, что случается, когда человек отвергает закон Божий и следует лишь страсти животной. Твоя мать возжелала быка, обманув естество. Но разве не каждый из нас — минотавр в душе своей? Разве не носим мы все звериную голову на теле человеческом?

Чудовище замерло. А девица подошла ещё ближе:

— Я покажу тебе путь из лабиринта, Астерион. Не из этого — из другого. Из лабиринта природы твоей проклятой.

Глава пятая, содержащая богословский диспут с чудовищем

Тут встал с колен брат Бенедикт и тоже заговорил — уже не дрожащим, а твёрдым голосом учёного теолога:

— Блаженный Августин учит нас, что зло не имеет собственной сущности, а есть лишь отсутствие добра, privatio boni. Ты сам по себе не зло. Ты — жертва зла, совершённого другими. Тебя не спрашивали, хочешь ли родиться таким.

Минотавр зарычал:

— Но я убивал! Я пожирал невинных!

— Как и мы все, — ответил монах спокойно. — Метафорически, но пожираем. Разве не сказал Спаситель: кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своём? Грех твой явен, телесен. Наш — сокрыт в душе, но не менее реален.

Девица тем временем начала кружиться, напевая странную песню — не то греческую, не то арамейскую:

— Нить Ариадны была снаружи... Но истинная нить — внутри... Это нить раскаяния, Астерион... Возьми её... Она тоньше волоса, но крепче цепи...

И тут произошло чудо, о коем свидетельствую здесь истинно. Минотавр, это исчадие преисподней, эта помесь невозможная человека и скота — заплакал. Слёзы, настоящие человеческие слёзы, потекли из его бычьих глаз и упали на камень пола.

Глава шестая и последняя, о спасении неожиданном и милосердии Божием

— Научи меня... — прохрипел Минотавр, и голос его был полон муки невыразимой. — Научи меня быть... не тем, кто я есть...

Девица взяла его за огромную руку, покрытую шерстью:

— Следуй за светом, Астерион. Не за светом факела — а за светом внутренним, который в каждой душе, даже проклятой. Закрой глаза телесные.

И чудовище закрыло глаза. И в тот же миг купец Марко увидел то, что потом не мог забыть до конца дней своих: стены лабиринта стали прозрачными, словно были из стекла венецианского тончайшего. Сквозь них виден был путь наружу — прямой, как стрела, хотя они блуждали по коридорам кривым много часов подряд.

— Бежим! — крикнула девица, и они побежали, спотыкаясь. Но Минотавр не преследовал их. Он стоял недвижно, с закрытыми глазами, и губы его шевелились — то ли в молитве, то ли повторяя слова девицы.

Выбрались они на поверхность, когда первые лучи солнца окрасили небо в цвет вина розового. И тут монах сказал вещь удивительную:

— Мы не обманули его. Мы сказали ему правду, которую он никогда не слышал от века. Что он — не только чудовище. Что даже чудовище может искать искупления и милосердия Божия.

— Но найдёт ли? — спросил купец, вытирая пот со лба.

Девица улыбнулась той особой улыбкой, какая бывает у блаженных, видящих сквозь завесу мира сего:

— А разве мы нашли? Разве не блуждаем все в лабиринтах своих? Но мы хотя бы знаем, что выход есть. А знание о существовании выхода — это уже половина пути к спасению.

***

Записано сие со слов купца Марко в Венеции светлейшей, в доме его у канала Большого, в год 1274 от Рождества Христова, месяца октября в день святого Дионисия. И пусть читающий поймёт: Минотавр живёт в каждом из нас. Но и путь из лабиринта — тоже в каждом сокрыт. Нужно лишь закрыть очи телесные и отверзть очеса духовные.

А что до острова Крита — не ходите туда без нужды великой. Ибо как сказал поэт Каллимах: ";;;;;; ;;; ;;;;;;;" — критяне всегда лжецы. Но иногда их ложь правдивее правды нашей, и в мифе языческом скрыта истина христианская.

Се же написах аз, недостойный, да будет во славу Божию и в назидание читающим.

Finis coronat opus.