Чёрные глаза

Он пружинисто поднялся из своего заиндевевшего авто. Дыхание перехватило от колкого морозного воздуха. Неожиданные порывы ветра на Набережной, вмиг захлестнувшие его со всех сторон, заставили качнуться легковушку, за пару секунд запахнули, распахнули борта демисезонного пальто и попытались вырвать лёгкий кашемир из судорожно вцепившихся в него мгновенно заледеневших пальцев. Ветер едва не сбил его с ног на тончайшей наледи, стянувшей чистый серый асфальт. Даром что туманное утреннее солнце совсем-по весеннему блистало в окнах и на глянцевых плоскостях стен новенькой частной поликлиники.

Взъерошенный, с побелевшими шеками, красным носом и пунцовыми от мороза ушами, запыхавшийся от рискованной пробежки по скользкому длинному гранитному крыльцу, он толкнул одни, вторые стеклянные двери и, удерживая равновесие, затормозил на резиновом коврике в сверкающем чистотой жарко натопленном холле.
Несколько аккуратно причёсанные женских головок, медсёстры за белоснежными кубами стоек регистратуры. Штук пять-семь застывших фигур, как безмолвные фотографии на фоне кубов, — посетители. Никто не обратил на него внимания. Лишь в полумраке гардеробной возникло движение, и показалась аккуратная старушка в завитых серебристых кудрях.

Сдав пальто, наскоро пригладив волосы перед зеркалом, быстро разомлевший от вездесущего тепла непонятно, где спрятанного отопления, он обернулся и увидел темноволосую, будто высеченную из цельного куска жемчужно-серого с коричневато-опаловым оттенком мрамора женщину лет тридцати… пяти. В ней не было ничего бабского, возрастного, кроме серьёзности с налётом печали. Он бы назвал её девушкой, и… Такой фантастический загар он видел только в иностранном кино. Чёрные глаза равнодушно скользнули мимо. Девушка наклонилась к окошечку регистратуры и что-то спросила.

Он замер, поражённый её нездешней красотой, почувствовал неожиданное притяжение, сделал шаг, в надежде услышать её голос, и, резко повернувшись, двинулся, твёрдо ступая каблуками, к дальнему окну регистрации на ежегодный медосмотр.
Родченко был глубоко женатым человеком, женатым второй раз. Долго и счастливо. Но первый ужасный развод настолько укоренился в его подсознании, что все 5 лет после заключения второго брака он отворачивался, или даже переходил на другую сторону улицы, едва завидев мало-мальски красивую женщину. При этом Евгений слыл знатоком живописи, музыки. Он понимал толк в прекрасном. Но, случись у него в голове даже намёк на мысль о незнакомой женщине, Родченко тут же умело зашторивал сознание другими безопасными, размышлениями.

Особенно он боялся женских глаз. Будучи однозначным материалистом, Евгений в тайне признавал их почти механическое притяжение. Только по отношению к женскому взгляду у него в воображении могло возникнуть слово «мистический». Но слова этого никто никогда от него не слыхал. Даже его нынешняя жена. Евгений избегал определения «вторая», чувствуя в этом слове что-то временное, проходное, неустойчивое.

Супруга его — прелесть, умница, владелица того неброского женского обаяния, которое раскрывается красотой и нежностью только любимому и единственному человеку. В редкие минуты самолюбования Родченко без зазрения совести крайне эгоистично и безо всяких сомнений осознавал себя этим единственным. Несмотря на привычку к семейной жизни, на однообразный быт, Евгений не переставал упиваться своим счастьем.

\\\\\\\\\\\\
Уходя из регистратуры по коридору, Родченко вопреки своей воле боковым зрением заметил белый прямоугольник медицинской карты в жемчужно-серой лодочке изящной ладони. Кольца на безымянном пальце не было.

\\\\\\\\\\\\\
Единственным недостатком супруги было то, что она каждый день работала на ответственной должности в бюджетном учреждении, иногда допоздна. На работе Родченко ценили, на ней всё держалось, без неё не могли обойтись и т.д. и т.п. Она часто приходила домой уставшая, даже ужинать не хотела. Только спать.
Сам Родченко давно уже ловко устроился в частной фирме. Работал много, но половину дня трудился дистанционно, не выходя из квартиры, имея порядочный резерв свободного времени. Евгений тосковал без жены, особенно по вечерам, когда она задерживалась или падала после работы на широкое супружеское ложе и тут же, мгновенно, засыпала.

Но все эти недостатки можно было воспринимать и со знаком «плюс». Евгений был предоставлен сам себе. По большому счёту его никто не «пилил». Разве что в совместные выходные. Отпуска они всегда проводили вместе, и оба считали эти дни самыми счастливыми в жизни.

\\\\\\\\\\\\
Он уверенно шагал в сторону лестницы, ведущей на второй этаж, удаляясь от случайной встречи, мысленно отметая от себя потревоживший его воображение женский образ.

\\\\\\\\\\\\\
Супругу свою Родченко обожал. «Зачем мне авантюрные знакомства?» — строго спросил себя Евгений и уже без усилия со всем вниманием переключился на «бегунок», перечень кабинетов, которые ему надо было посетить. Выстраивал для себя порядок очередности: «К ушному надо попасть пораньше, пока в поликлинике мало пациентов, в ушном много времени берёт аудиометрия. И рентген тоже, и ЭКГ. Потом глазник, также может затянуть приём.»

Родченко посмотрел на часы: «Анализы — до двенадцати. Ещё успею сдать» …
Успешно пройдя одного и другого врача, сдав анализы, Евгений фланировал по широкому стерильному коридору, углубившись в изучение «бегунка». Найдя в перечне нужный номер кабинета, он начал уже садиться на кожаный пуф у двери окулиста, когда увидел её. Дёрнувшись было, чтобы встать, он устыдился своей явной трусости и с ожесточением плюхнулся на мягкое сиденье.

Почувствовав на себе быстрый взгляд чёрных глаз, Родченко постарался его игнорировать. Но, отвечая на вопросы желающих занять за ним очередь, волей-неволей поворачивал голову в сторону девушки. Вдруг взгляд её точно подёрнулся влажной дымкой, затуманился. Это разбило все его усилия. Незнакомка была в очереди впереди на одного человека и сидела в полуметре, через пустой пуф. Евгению показалось, что он слышит её лёгкое дыхание, чувствует тонкий, едва уловимый пряный аромат духов. Он наклонился, уставившись невидящими глазами в шнурки ботинок.

Дверь из кабинета офтальмолога открылась, вышел парень. И тут же, как из воздуха, у двери материализовалась полная женщина средних лет, сразу заполнившая окружностями своего массивного тела полкоридора. Она явно пыталась войти без очереди.

— Стойте, — приподнялся Родченко, — будете за мной!
Тётка презрительно посмотрела на него, взялась за дверную ручку и хотела что-то сказать, но тут раздался голос:
— Я за ней, она занимала.

И эти звуки были такого неожиданно грудного и бархатистого обволакивающего свойства, что Евгений мгновенно забыл про толстуху и оцепенел. Он услышал голос незнакомки. Если бы сейчас этот голос сказал ему: «Выпрыгни из окна!», — он бы, не задумываясь, с улыбкой на лице, прыгнул.

Едва справившись с собой, снова, как можно медленнее, будто равнодушно, он сел и опустил глаза на «бегунок». Долго сидел сгорбившись, боясь поднять глаза. Он не видел девушки, но ощутил почти неуловимое движение воздуха, когда она вошла к доктору. И вскоре вышла. Он до боли в ногтях вцепился в обшивку пуфа, едва не разрезав её, наполовину отвернулся и даже зажмурился. Не видя её, он в те же секунды провожал её до самой двери на лестницу внутренним, точно рентгеновским, сквозь веки, взглядом. Каждый, почти неразличимый на линолеуме пола, мягкий всплеск её шага заставлял его сердце биться сильнее.

Родченко было 52, и в эту минуту он, может быть, впервые в жизни почувствовал своё горячее сердце. Оно сжалось, как что-то плотное, как обыкновенная мышца, бицепс, только слева, в груди.

«Ушла. Вперёд… скатертью дорога», — попытался сыронизировать над собой Евгений. Но его обычный деловой настрой улетел в тартарары. Он задумался о женщинах. То есть о женщинах вообще, и в частности, а вовсе не о супруге. Такого с ним не случалось давно. Над ним даже иногда подшучивали друзья, когда он напрочь не замечал какой-нибудь симпатичной «штучки», появившейся в поле зрения. Мол, как дела с потенцией?

Родченко отшучивался: дескать возраст. И да, с некоторых пор Евгению было гораздо проще отвести глаз от стройных ног, или от экстремального декольте, или от… Но о возрасте Родченко начал задумываться совсем недавно.

\\\\\\\\\\\\\
Это случилось на отдыхе, в ведомственном санатории. Между его первым и вторым браком.

И сейчас Евгений вспомнил, как он ходил там на дискотеку, просто от того, что не знал, чем занять себя по вечерам. Сначала просто сидел в полумраке и наблюдал за бликами цветомузыки, за отдыхающими, кто как танцует, кто в чём одет. Мужчины… женщины, все поначалу казались такими разными, разных национальностей, возрастов, и школьницы, и тётеньки, и совсем бабушки. Были и симпатичные дамы. Где-то с третьего посещения танцев Родченко начал приглашать всех, без особого разбора, женщин. Репертуар дискотеки не отличался разнообразием. Доминировали Пугачёва и хит сезона «Чёрные глаза».
 
Белый снег сияет светом, черные глаза,
Осень обернется летом, черные глаза,
Околдован я тобою, черные глаза!
Ослепили меня глазки, черные глаза…
Нервный забойный мотив пульсировал вечер за вечером, вытесняя все посторонние мысли, и в томных сполохах цветомузыки со всех сторон пространство прожигали женские взгляды.

Поначалу он вовсе не хотел ни с кем заводить знакомства. Просто выбирал тех, кто ему хоть немного нравится, не обращая внимания на возраст, на возможные симпатии их кавалеров, на какие-то обычаи, уже установившиеся в этом дискотечном мирке к середине потока*.

Совсем молоденькие смущались, обращались к нему на вы, женщины постарше, лет тридцати пяти-сорока; танцевали с ним, пока ожидали своих более-менее постоянных кавалеров. Меньше всего он пытался угадывать женский возраст, зная, сколько ухищрений предпринимает противоположный пол, чтобы скрыть года. Ему хватало трёх градаций: моложе, старше, возможно, ровесница.
 
Дурные мысли о разводе улетучились. Евгений раскрепостился, крутил со всеми подряд, весь отдавшись музыке, опьянённый взглядами, прикосновениями, духами. Правда, запахи парфюма были на редкость однообразны и безыскусны. Особенно ему не нравились модные дешёвые духи «с феромонами», которыми разило от многих молоденьких. Таких он научился различать, ещё не пригласив, в темноте, на расстоянии по аромату, похожему на тяжкий запах пота.

Так бы и продолжалась эта чехарда с танцами, если бы однажды в перерыве к нему не подошла женщина, наверное, чуть постарше его.

— Извините, уважаемый. Разве вы не понимаете, что вы здесь веселитесь, а люди, может быть, свою судьбу устраивают? Вы мешаете.

Он сделал непонимающее лицо и улыбнулся. А сам подумал: «Как это всё примитивно и утилитарно. Люди даже здесь, на отдыхе, не могут расслабиться и насладиться жизнью. Всеми движет корыстный интерес, как в супермаркете. Подбирают себе товар, прикидывают по разным критериям: подойдёт-не подойдёт. Надолго ли хватит приобретения? Мужчины традиционно приглашают дам. Но, на самом деле, выбирают женщины. Им ведь нужно не прогадать, им нельзя ошибиться. Самсара…»

После этого разговора и размышлений Евгений потерял интерес к санаторским женщинам. Тем более, что те, которые ему нравились, вели себя с ним скованно. Возможно, они были моложе его. Но он думал, что так и должно быть в любой паре… С одной, тоже черноглазой, он танцевал несколько раз, угостил её и подруг текилой. Вроде бы смуглянка к нему расположилась, и даже почти согласилась встретиться на следующий день. «Есть столько ни к чему не обязывающих санаторских развлечений, — думал он, планируя эту встречу, — сходить вместе на горнолыжную трассу, прогуляться по терренкуру, покататься на лошадях.» Но черноглазая не пришла. Промолчала, когда он спросил о причине, встретившись в столовой. Только сверкнула глазами. Он долго не понимал, почему так. Пока не познакомился с одной моделью.
У ней был контракт с каким-то глянцевым журналом и ещё — в известном доме моды. Обычно отдыхала за границей. Российскую путёвку взяла по случаю, чтобы что-то подлечить. Так сказать, в провинциальной глуши, в тихой, патриархальной обстановке, подальше от столиц. Мужики на неё усиленно клевали и здесь. Но она почему-то выбрала Родченко.

Как ему казалось, красотка была моложе его, но ненамного, в пределах разумного. Свои 47 он не вспоминал никогда, не придавая годам никакого значения. В спортзале занимался с тридцатилетними, ему было о чём с ними поговорить. Евгений знал, что выглядит моложе своих лет.

В первый же вечер они танцевали пять раз. Потом на всех дискотеках были вместе, но этим всё и заканчивалось. Несколько дней она его динамила. Даже после того, как он пригласил её в ресторан. Он почувствовал, что по-настоящему запал. Уже отчаялся, но в следующую ночь она пришла сама и спала с ним. И во вторую ночь, и ещё раз. Утром четвёртого дня ему надо было уезжать домой.

Выпроводив за дверь горничную, которая пришла принимать у него номер, они целовались возле его сложенных чемоданов. Через тонкую ткань платья, одетого на восхитительное голое тело, он медленно прошёлся по всем её изгибам, коснулся вздрогнувшей обнажённой спины, с намерением надолго запомнить всё. Он знал, что она замужем. С усилием отстраняясь, спросил:
— Почему всё хорошее так быстро заканчивается? Зачем ты меня так долго мучила? Сама же говорила, что я тебе понравился с первой встречи.
Она молчала, пожирая его взглядом огромных синих глаз. Тянулась к нему своими модными чувственными губами.
Изо всех сил сдерживаясь, чтобы снова не обнять её, он воскликнул:
— Сколько счастливых минут мы упустили!
С сожалением вздохнув, она ответила:
— Ты намного старше меня. Представь: я прихожу к тебе, раздеваюсь, а у тебя бы не встал. Как бы мы после этого смотрели друг другу в глаза?

Сначала Родченко очень удивился. Как и почему его могли заподозрить в несостоятельности?! Кросс через день, гимнастика, турник, закаливание холодной водой в душе по утрам. Евгений привык видеть в зеркале своё спортивное поджарое тело. Он никогда не знал физических проблем. Разве что связку потянет, или спину на тренажёрах перетрудит. Считал себя здоровее и осанистее многих тридцатилетних. Но потом до него дошло: Она говорит про возраст. Вот в чём дело! Разумеется, она заметила, как любовник переменился в лице и, желая сгладить неловкость, добавила:
— Как ты думаешь, почему весь телевизор забит рекламными роликами с «Виагрой»?
— Наверное, потому что это никто не покупает, — ответил он.

— Да что ты говоришь! — вскинулась она. — Наоборот, бешенный спрос. Знал бы ты, сколько молодых парней после 30-35 ничего не могут.
— Даже не верится, — задумался он, пытаясь вспомнить свои тридцать лет, сказал равнодушно, — мне 47.

— Вот видишь, как тебе повезло со мной! — рассмеялась красотка. — А вообще-то на дискотеке никто не хочет прогадать: двадцатилетние с двадцатилетними, тридцатилетние с тридцатилетними, плюс-минус. После сорока мужчины уже только бухают.

Порывисто приблизившись к нему, она прошептала в самое ухо:
 — Это были три незабываемых ночи.

Они расстались. Горничная принимала номер, потом подчёркнуто громко возилась в ванной комнате. А Евгений всё стоял возле огромного зеркала платяного шкафа, рассеянно оттирая носовым платком губную помаду с уха, и, точно впервые, сантиметр за сантиметром, сверху до низу, рассматривал себя.

Седых волос ещё нет. Морщины вокруг глаз, волосы в ушах, пигментные пятна на висках, да и кожа не первой свежести. Разумеется, помолодевшая, порозовевшая после санатория. Но всё же слегка сероватого оттенка. Узкие бледные губы. Жилистые кисти рук… Ну да, мелкие морщинки, как на стиральной доске. Живот… Да, недавно слегка обозначился живот. Спина, есть некоторая сутулость…
«Сколько же ей лет?! — впервые так отчётливо подумал он, — она — модель. Скорее всего, нет и тридцати. Лет двадцать разница.»
В то утро он впервые осознал свои года…

\\\\\\\\\\\\
«Сколько же этой нубийке лет?» — подумал Евгений, приходя в себя в поликлинике и глядя на дверь, за которой скрылась девушка. Подспудно он предполагал, что, скорее всего, это кавказская женщина. То есть девушка. То есть — не важно… Но против своей воли, машинально, уже прозвал её «нубийкой». Он представил себе африканский пейзаж, Египет или Эфиопию, белые развевающиеся на ветру одежды. Смуглые женские руки, негатив лица. Прикинул: «Не известно, бывают ли у нубийцев такие утончённые лица?» Но где ещё «дают» такой фантастический серовато-опаловый загар, Родченко не мог и предположить.

\\\\\\\\\\\
В его воображении запечатлелась и тонкая кожа чеканного, как на старинных вазах, лица, и гибкие длинные пальцы с бесцветным маникюром, и точёная шея, над высоким воротом водолазки, и… Но как же это пошло — перечислять анатомические подробности женщины! Всё равно что пытаться рассыпать по отдельным нотам «Голубую рапсодию» или «Лунную сонату»!

Он вспомнил про свои 52. «И зрение уже не стопроцентное. Даже в зеркале себя не разглядишь в таких подробностях, как могут молодые глаза, — думал он, спускаясь по широкому лестничному маршу, — не станешь же каждой встречной бабе, которая смотрит на тебя, как на старика, объяснять, что это только видимость, что я ещё той закалки парень, здоровее многих молодых!»

Углублённый в захлестнувшие его мысли о женщинах и о своей самости, Евгений едва не сбил на первом этаже стайку молодёжи, выходящую из лифта. Он давно и принципиально игнорировал лифт. Лестница — лучший кардиотренажёр! Женщины не часто встречались ему на лестничных маршах, предпочитали комфорт.

«Тьфу! Глупости какие в голову лезут!» — попытался взять себя в руки Евгений. Но мелкий бес уже оседлал его мысли, и они понеслись вскачь.
«А что, если — начал воображать Родченко, — подойти к нубийке и, глядя не в чёрные глаза, а так вскользь, зная себе цену, надменно сказать:
— Я спросил сегодня у менялы,
Что дает за полтумана по рублю,
Как сказать мне для прекрасной Лалы:
— Я очарован вашей красотой, моё имя, —
вот тут сделать паузу, посмотреть ей в глаза прямо, не моргая, и закончить фразу с чувством, — Евгений!

Произнести своё имя, чтобы это звучало гордо… Нет, так чтобы не напугать, чтобы не подумала, что я самовлюблённый нарцисс или маньяк, немного мягче, но с достоинством. И склонить голову, обязательно склонить голову перед очарованием прекрасной дамы, произнести как-то по-рыцарски, что ли:
— Евгений!»

Он тут же представил себе эту картину в лицах.: себя такого высокого, красивого, её чеканный профиль и немного испуганные чёрные глаза. Усмехнулся: «Если она моложе, чем я думаю, то стихов Есенина, скорее всего, не знает. Как многие жертвы ЕГЭ.»

Родченко, не замечая ничего вокруг, как в масло, ввинтился в довольно-таки плотную толкучку возле стойки регистрации заполнившую холл почти до стеклянных дверей на выходе из поликлиники. Умудрившись никого не задеть и не оттоптать ничьих ног, не глядя, вошёл в стеклянные двери. Но, встретив первый всплеск холодного воздуха на пороге, на секунду засомневался: «Она, конечно? удивится и сразу подумает что-то свое, дерзкое, молодое: «Старикан хренов, у него уже, верно, не стоит, а туда же…»

Но тут же отбросил упаднические мысли. Он явственно, хотя в каком-то сверкании и бликах, представил её лицо, так подробно, будто и в самом деле увидел. Толкнул двери и, вдохнув полной грудью свежий весенний ветер, воскликнул, выходя на крыльцо:
— У меня встанет!

Яркое солнце, на миг ослепив, ударило в глаза. Уверенный, что на улице пустынно, он закричал в запальчивости:
— Ты не думай! Встанет! — И тут же, прикрывшись от солнца ладонью, чётко увидел обращённое к нему лицо незнакомки. Всего метрах в четырёх она садилась в сверкающий перламутровый «Мини Купер».

\\\\\\\\\\\\\\
Не успел он подумать: «Позор! Она всё слышала!» — как почувствовал, что ноги уходят из-под него и скользят. Пытаясь удержать равновесие, он успел только заметить, как брови горными вершинами полезли на идеально гладкий лоб девушки, тут же заплясал каблуками по накатанному чёрному льду. Надо же, весь мощёный торцами тротуар был очищен ото снега и льда. Осталась только узкая ледовая дорожка, полого нисходящая к углу здания, к арке двора. Именно на ней выделывал канкан Евгений в последней надежде не грохнуться. Балансируя, он раскинул руки в стороны, попытался совладать с ногами и бешено скачущими мыслями:
«Всё слышала! Распрыгался, мальчишка! Подумает — озабоченный ка-кой… то…»

\\\\\\\\\\\
Он не видел исказившегося гримасой ужаса идеального лица девушки, явно испугавшейся за него. Уже присев в машину, она попыталась быстро выбраться ему на помощь, но на высоких каблуках это оказалось не так просто. Едва сама не споткнувшись, незнакомка повисла на двери авто.

В эту секунду Родченко, наконец, с размаху шлёпнул всей подошвой по льду, утвердился на ногах и понял, что катится к арке.

Возле арки прямо на тротуаре откуда ни возьмись встал «Рено»-каблук с открытыми задними дверьми. Здоровенный мужик, поперёк себя шире, в куртке-аляске прямо на белый халат, похожий на санитара, только что выгрузил из фургона наземь коробку и не вполне ещё распрямился. Евгений увидел его пухлые заросшие щетиной щёки, широко распахнутые глаза и со всего размаху въехал в его пухлый живот.

Амортизировал и впечатался, уворачиваясь носом, почти губы в губы. Опешивший здоровяк только и сумел удержаться на широко по-кавалерийски расставленных ногах и облапить падающего сосисками волосатых пальцев. Обхватил влетевший в него «снаряд» коромыслами здоровенных рук. Ещё долю секунды мужчины пытались не упасть, видя только выпученные глаза друг друга, и всё более сливаясь в поцелуе. И тут кто-то звонко захохотал.

Евгений, наконец, почувствовал твердь под ногами, попытался сделать шаг назад, снова попал на лёд и только плотнее впечатался в санитара.
— Однако, — раздался удивлённый бас.
Лицо Родченко густо покраснело, он почувствовал, что его бесцеремонно отодвигают в сторону и разворачивают. Увидел смеющееся лицо незнакомки.
С падающим сердцем подумал: «Современные женщины. Никакой скромности. И я, дурак.» С его растерянного лица мигом «смыло» румянец.
— Хахаха, хохохо, хохо, хохо! — грянуло прямо над ухом. Это ржал, нисколько не стесняясь его, огромный бородатый санитар.
— Хи! Хихи, хахаха, хахах! — зазвенел в другом ухе девичий смех.

Евгений перевёл взгляд на незнакомку. Девушка стояла в двух шагах от него. Увидев потерянные глаза мужчины, она смутилась было, попыталась зажать рот перчаткой.
«Ну вот, поняла: грешно смеяться над чужим горем» — начал надуваться обиженный Евгений. Но санитар заржал ещё сильнее, и девушка тоже не выдержала, прыснула и, начала, смеясь, размахивать руками и сводить их обручем перед собой, изображая объятия. Женя понял, что она в лицах разыгрывает его грандиозную стыковку с медвежьим пузом санитара. А ей всё было мало. Она ещё надула губы, представляя комический поцелуй двух мужиков.

Он пригляделся к казавшейся такой загадочной и чопорной незнакомке. Чеканное смуглое лицо расплылось от смеха, губы скакали, тонкий нос сделался чем-то похожим на нос Буратино. Лицо стало по-детски радостным открытым, оно просто светилось. Губы Родченко сами собой разъехались в широкой улыбке. Он, наконец увидел себя со стороны, свою серьёзную и несчастную рожу и рассмеялся сам. «Ну и придурки, — беззлобно с удовольствием подумал он о девушке-Буратино и санитаре, напомнившем ему Карабаса-Барабаса. Полностью осознав триединую комическую сцену, заржал вместе с ними.

— Борис Петрович! Ну, где же вы?! — раздался женский голос откуда-то сверху.
Евгений, еле сдерживая смех, задрал голову и увидел в одном из окон женский профиль в белой врачебной пилотке и строгих очках. Когда он опустил голову, увидел санитара, который машет рукой, типа: иду-иду, — совсем уже серьёзного, только в глазах скакали бесенята. Родченко поперхнулся смехом и, сдерживаясь сказал, кося глаз на окна:
— Прости, друг, гололёд!

Поскучневший Карабас коротко кивнул. Посмотрел на окна и нагнувшись к фургону, продолжив разгрузку.

Неожиданно слух резануло нервной лезгинкой мелодии баяна.
Из приоткрытого окна подъехавшей тонированной «Десятки» раздался забойная песня:
Черные глаза — вспоминаю, умираю
Черные глаза, я только о тебе мечтаю
Родченко не видел, как с первыми звуками «Лезгинки» «нубийка» молниеносно скрылась в своей машинке. Только услышав звук заурчавшего мотора, он обернулся и увидел отъезжающий «Купер». Однако при повороте эмблемка и решётка радиатора выдали китайское происхождение реплики «Мини».

«Как-то он интересно называется, — начал припоминать наш герой, — как-то, как-то… Вот! «Улыбка», то есть «Smily». Это даже лучше, теплее. А то «Купер», «Крайслер», что-то американское, миллионерское…»

Девушка была всецело сосредоточена на развороте. Но будто почувствовав взгляд мужчины, стрельнула глазами из-за наполовину поднятого стекла, улыбнулась и вдобавок ещё показала большой палец. Евгений широко улыбнулся в ответ и хотел помахать незнакомке рукой. Но его отвлекла вибрация сотового во внутреннем кармане пальто.

Вокруг весело сияло солнце, отражаясь в бесконечных рядах окон нового больничного здания, на плоскостях легковушки Родченко, в капельках влаги на ветвях кустов, окаймляющих тротуар.
— Дзынь-дзынь! — тренькнул телефон в руке Евгения.
— Привет, дорогая! — весело отозвался Родченко, переводя аппарат на громкий звук. — А я тебе звоню. Медосмотр прошёл. Да, всё нормально. Как насчёт заскочить к тебе на работу, на кофе?
— Черные глаза — самые прекрасные!
Черные глаза, черные глаза, черные глаза, —
никак не успокаивалась «Десятка».
— Что это там у тебя? — спросила супруга.
— Да тут маленький концерт у поликлиники, — весело ответил Евгений, — джигит какой-то подъехал. Может мне тоже спеть?
Родченко покосился на паркующуюся «Ладу» и фатовски промурчал в трубку:
— Голубые-голубые, милые глаза!
Самые прекрасные, милые глаза!