Горловка. Это моя земля

Очерки и легенды о достопримечательностях Горловки.

Благодарность партнёрам


Издательство «Это моя земля», жюри литературного конкурса «Горловка. Это моя земля», оргкомитет киберпутеводителя выражают сердечную признательность партнерам проекта, благодаря которым состоялись конкурс легенд и создание сборника:
• Президентский фонд культурных инициатив;
• РО ВОД «Волонтеры леса»;
• Министерство молодежной политики ДНР;
• Администрация г. о. Горловка;
• Российское общество «Знание»;
• Федеральное агентство по делам молодежи (Росмолодежь);
• Центр созидания «Маяк» (Запорожская область);
• Федеральный центр гуманитарных практик;
• Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Российский государственный гуманитарный университет»;
• Школа дизайна НИУ ВШЭ;
• Президентская платформа «Россия — страна возможностей»;
• Программа «Другое дело»;
• Программа «Добро РФ»;
• Издательство «Литературная газета»;
• Редакция «Комсомольская правда»;
• Журнал «Мир Музея»;
• ОСИГ — Общенациональный Союз Индустрии Гостеприимства;
• Вести Туризм — информационное интернет-агентство;
• Интурмаркет — международная туристическая выставка;
• Издательство «Аппреал»;
• Brand Analytics — система мониторинга и анализа социальных медиа.
Проект реализуется при поддержке Президентского фонда культурных инициатив



;
Жюри литературного конкурса

 Замшев Максим Адольфович
Российский писатель, поэт и прозаик, публицист, литературный критик, переводчик с румынского и сербского языков.
Председатель Правления Московской городской организации Союза писателей России, член Союза журналистов России. Заслуженный работник культуры Чеченской Республики (2010). Член Совета при Президенте Российской Федерации по развитию гражданского общества и правам человека. Главный редактор «Литературной газеты».
Пищулин Алексей Юрьевич
Директор Федерального центра гуманитарных практик РГГУ. Главный редактор художественного иллюстрированного журнала “Мир Музея”. Сценарист и режиссер телевизионных документальных фильмов.
Никонорова Наталья Юрьевна
Сенатор Российской Федерации, Представитель от исполнительного органа государственной власти Донецкой Народной Республики
Сулейков Андрей Владленович
Продюсер Федерального центра гуманитарных практик РГГУ. Автор и преподаватель курса Конструктор городских легенд. Член Союза писателей России.
Чурбанов Михаил Александрович
Генеральный продюсер национальной кинопремии «Герои большой страны».Председатель Совета Фонда развития культуры и кинематографии «СТРАНА».













Картина, сотканная любовью

Перед вами картина Горловки, собранная из искренних, пронзительных историй её жителей.
Если бы потребовалось определить одним словом все работы победителей, я бы не задумываясь назвала Любовь. Любовь к родной земле, опалённой войной, но непокорённой. Любовь к любимому делу, к своей профессии, которая кормит семью и укрепляет нашу Республику. Это глубокая, выстраданная любовь к Родине и огромная любовь к людям, которые живут рядом, к своим соседям, товарищам, к тем, с кем делишь и радость, и беду.
Мне, как коренной дончанке и вот уже третий год представителю от исполнительного органа государственной власти родного региона, довелось объехать всю нашу землю и лично пообщаться с тысячами земляков. Нас, жителей Донецкой Народной Республики, отличает невероятная активность, стойкость и воля к жизни. Я вижу, с какими проблемами люди приходят на приёмы, и с каким темпом эти проблемы решаются. И когда удаётся помочь, я воспринимаю это как самую высокую награду и доказательство того, что мы на правильном пути.
Я родилась в Донецке. Это и моя земля тоже. Здесь моя семья, мои корни. И я абсолютно уверена: скоро справедливость восторжествует окончательно, полностью наладится мирная жизнь. Станет проще путешествовать, и жители других регионов России смогут в полной мере оценить уникальную красоту, богатство и неповторимое гостеприимство Донбасса.
Наши люди не ждут помощи со стороны сложа руки — они сами действуют, чтобы Республика развивалась быстрее. Это происходит во всех сферах: в ратной, в трудовой и, что особенно ценно, в творческой. Этот сборник и киберпутеводитель «Горловка. Это моя земля» — наглядная тому иллюстрация. Горловчане по праву гордятся своим городом, его славной историей, достопримечательностями и знаменитыми земляками, и теперь эта гордость обрела литературную форму.
Открывая этот сборник, вы сможете ощутить нашу любовь — сильную, горячую и искреннюю. Любовь к своей земле.

Никонорова Наталья Юрьевна
Член Комитета Совета Федерации по международным делам,
представитель от исполнительного органа государственной власти Донецкой Народной Республики





Труд умов и сердец
С чего начинается Родина?.. Православная традиция, полагая в основе проявления человеческой личности любовь, учит нас тому, что Родина – это, прежде всего, та земля, на которой ты родился и трудишься, на которой жили твои предки и будут жить твои потомки. Это та земля, над которой в воздухе всегда будет звучать колыбельная, которую твоя мать пела тебе в детстве. Это та земля, которая вместе с дождями напитывалась твоими юношескими мечтами, твоими улыбками и успехами, твоими слезами и неудачами. Это та земля, леса и степи которой каждую весну своими ароматами и зеленью давали тебе силы верить в жизнь. Это земля с теми проспектами и улицами, зданиями и памятниками, видя которые ты снова и снова обновляешь в своей памяти картинки из твоего детства и юности, из жизни твоих родных и любимых людей, а также из жизни твоих выдающихся земляков, которые для тебя и для других бесспорно стали жизненными учителями и яркими примерами для подражания.
Проект «Горловка. Это моя земля» безусловно несёт в себе вышеизложенную мной идею. Коллективный труд умов и сердец его руководителей и участников помогает оценить важность патриотического воспитания граждан, в котором любовь к Родине должна начинаться с любви к родному краю.
Ещё не закончились военные события, потрясающие Донбасс с 2014 года. В этих условиях сохранить свой край и его достояние – это особый призыв проекта, в чём утверждается его актуальность.
Новаторство и оригинальность сборника для меня выражены прежде всего в его форме и тех жанрах, через которые авторы смогли донести в своих повествованиях личные чувства, суждения и идеи. Замечательно, что при всём разнообразии в содержании красной нитью проходит главная общая мысль – любовь к родному городу, любовь к великому Отечеству.
Архимандрит Тихон (Кондрашов)
настоятель храма Спаса Нерукотворного Образа города Горловки,
 поэт, богослов, музыкант, член Союза композиторов России




Обучение служением

С глубоким удовольствием и искренней гордостью листаю сборник работ победителей литературного конкурса «Горловка. Это моя земля». Результат стал больше, чем состязание в мастерстве владения словом. Это масштабная образовательная и воспитательная инициатива, цель которой – через призму личных историй и творческого осмысления сохранить культурную память, укрепить связь поколений и воспитывать чувство сопричастности к великой истории нашей страны.
Особую значимость проекту придало сочетание образовательных задач с практико-ориентированной деятельностью на принципов программы «Обучение служением». Благодаря поддержке Президентского фонда культурных инициатив и Федерального центра гуманитарных практик, для участников была организована онлайн литературная мастерская из 12 модулей. Образовательный курс позволил авторам не только отточить свое писательское мастерство под руководством опытных наставников, но и глубже погрузиться в исторический и культурный контекст Донбасса.
В создании этого литературного полотна приняли участие не только горловчане, чьи голоса звучат особенно пронзительно, но и ведущие федеральные вузы – НИУ ВШЭ и РГГУ.
Творческими конкурсами и литературными мастерскими проект формирует целостный художественный образ Горловки – города воинской славы и трудовой доблести. Каждая история, вошедшая в этот сборник, – это свидетельство любви к Родине, дань уважения подвигу предков и вклад в мирное будущее.
Инициатива вносит значительный вклад в продвижение нашего культурного наследия и служит благородной цели воспитания гармонично развитой и социально ответственной личности на основе духовно-нравственных ценностей народов Российской Федерации.
Пусть эти истории откроют для вас Горловку с новой стороны и оставят светлый след в вашей душе.

Ивенская Ирина Валентиновна,
Депутат Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации,
Заместитель председателя комитета Госдумы по просвещению,
Почетный работник общего образования Российской Федерации.








Что значит быть горловчанином

Перед вами – особенная книга!
История Горловки началась с открытия угольных пластов талантливым инженером Петром Горловым. Город-труженик, ковавший промышленную мощь страны, и город-воин, несгибаемый и мужественный, удостоен высоких званий «Город воинской славы» и «Город трудовой доблести». Это земля, политая потом шахтеров и кровью героев, отстоявших ее свободу в годы Великой Отечественной войны и в новейшее время.
Главное богатство Горловки – это люди. Сильные, стойкие, любящие свой край всей душой. Со страниц сборника работ победителей конкурса «Горловка. Это моя земля» вы услышите биение сердца города. В каждом рассказе частичка души горловчанина, его личная победа, его любовь к отчему дому. Читая эти строки, вы почувствуете, что значит быть горловчанином.
От всей души благодарю каждого автора за смелость, искренность и талант. Ваши работы продолжают летопись города, которую мы передадим следующим поколениям.
Елена Игоревна Остроух
Исполнительный директор Центра развития компетенций «Точка опоры Донбасса»
Руководитель регионального отделения «Российского общества политологов» в ДНР
Старший преподаватель кафедры политологии ДонГУ
















Учиться и творить

Услышьте голос Горловки, искреннее и многоголосое повествование о земле, опалённой войной и возрождаемой трудом и любовью её жителей. Под обложкой собран итог конкурса «Горловка. Это моя земля», в котором Российское общество «Знание» имело честь принять участие в качестве партнёра.
Донбасс – это уникальный край, который глубоко уважает свою историю и бережно хранит заветы предков. Несмотря на все сложности, здесь не только сохраняются традиционные научные и культурные школы, но и формируются новые. Важнейшая задача для нас — поддержка этой преемственности, и открытие филиала Российского общества «Знание» в Донецкой Народной Республике стало значимым шагом на этом пути. Мы видим, с каким интересом жители Республики, особенно активная молодёжь и педагогическое сообщество, включаются в наши проекты, форумы и конкурсы. Современные форматы, такие как онлайн-мастерские, позволяют получать качественные знания и уникальный опыт, стирая границы и расстояния.
Ярким примером такого сотрудничества стала онлайн-литературная мастерская «Горловка. Это моя земля». Восхищает энтузиазм её участников, которые, несмотря на некоторые  ограничения, связанные с обстановкой, находили возможность подключиться к трансляциям, учиться и творить. Их твёрдая вера в скорейшее наступление мира на многострадальной, но непокорённой земле, славной своими трудовыми и ратными подвигами, вызывает огромное уважение.
В каждой строчке этого сборника – частичка души автора, боль и надежда, память о прошлом и взгляд в будущее. Эти истории – гимн родному краю, доказательство того, что творческая сила народа неиссякаема даже в самых суровых условиях.
От всей души благодарю всех участников конкурса за их смелость, искренность и талант. Вы – настоящие хранители правды и культуры своей земли. Уверена, что этот сборник станет важной частью литературной летописи Донбасса и будет по достоинству оценён читателями.

Людмила Николаевна Сапрыкина
Директор филиала Российского общества «Знание»
в Донецкой Народной Республике








Носители идентичности

«Горловка. Это моя земля» — это призыв к сохранению исторической памяти Родины. В городе, который пережил и продолжает переживать испытания, каждый дом, улица, памятник пропитан историями людей, их трудом, гордостью и надеждой. Здания Горловки — храмы, музеи, театры, памятники, архитектурные сооружения — носители идентичности города. Сохранение традиций — долг перед прошлым и ответственность перед будущими поколениями.
Литературный конкурс и творческая мастерская «Горловка. Это моя земля» стали возможны благодаря поддержке Президентского фонда культурных инициатив.
Сборник  — результат труда писателей, журналистов, блогеров, историков, краеведов, волонтёров, горожан и просто неравнодушных к судьбе Горловки людей. В нём — очерки, легенды и рассказы о достопримечательностях, которые тронули сердце участников проекта.

Цель проекта — запомнить настоящее и поразмышлять о будущем Горловки Чтобы молодое поколение гордилось традициями города воинской славы и трудовой доблести.

Никита Никитюк,
Лектор Российского общества «Знание»,
Руководитель и программный директор Центра «Точка кипения» Фонда МСП, ДНР















Фундамент нравственных ориентиров

Перед вами сборник историй победителей литературного конкурса «Горловка. Это моя земля». Его создали живые и талантливые люди, сумевшие найти точные слова, чтобы рассказать о своей земле и ее героях. Это - особый проект, я искренне благодарен каждому, кто отважился открыть свою душу и поделиться “своей Горловкой”. Очень рад, что Фонд «СТРАНА» принимает участие в этом благом и очень нужном деле.
Мы с командой много лет проводим Кинопремию «Герои большой страны». Наша ключевая задача – найти в отечественных фильмах и сериалах настоящих героев нашего времени, тех, для кого дороги традиционные ценности, на кого захочет равняться молодое поколение. В этом мы созвучны, я бы даже сказал - душевно близки с проектами Федерального центра гуманитарных практик РГГУ.

Мы постоянно проводим исследования со школьникам и студентам. И для многих - ответ на вопрос «У кого ты учишься жизни?» - это кино и книги. И это – большая ответственность, вызов и, одновременно, возможность для создателей контента. Наш опыт, да и детско-молодежная психология говорит об этом, говорит о том, что в юном возрасте сердца и умы открыты для искренних историй. Поэтому, важно - о чем они.
По-настоящему талантливое произведение – будь то фильм, сериал или литературный текст – не просто «захватывает». Оно закладывает фундамент нравственных ориентиров, формирует модели поведения, те внутренние критерии, по которым человек принимает судьбоносные решения. Поэтому вопрос о том, каких героев кино и литература предлагают взрослеющему поколению, зачем создают то или иное произведение авторы, является сегодня вопросом первостепенной важности. Я бы добавил - это нравственный, этический выбор создателей и воля государства.
В нашем обществе, в нашей большой стране жива потребность в честном, человечном, героическом высказывании. И литература здесь – первооснова, исток тех сюжетов и образов, которые потом выходят на экран. Да - потом необходимо трудиться над “формой”, использовать современные технологии и делать для хороших проектов “модную упаковку” - все для контакта с аудиторией, но в основе должна лежать чистая и светлая задача - становление человека, его душевное и интеллектуальное развитие.
Истории, вошедшие в сборник, – это и есть тот самый “чистый источник”. Это искренний, лишенный фальши взгляд на родную землю, на ее людей, на их ежедневный, негромкий, но истинный героизм. Который проявляется в жизни - в конкретных делах. И каждый текст здесь – поступок. Поступок автора, который помнит, любит и верит, и стремится придать своим мыслям интересную читателям форму.
Я уверен, что эти истории – станут основой сценарием для будущих фильмов и сериалов. В них - ответы на вопрос «Кто сегодня герой?». Герой – это тот, кто, несмотря ни на что, продолжает “быть”, созидать, любить, защищать и верить.
Тот, для кого родная земля – его сила, радость, судьба и его гордость.
Я поздравляю победителей конкурса и благодарю всех участников. Продолжайте!

Михаил Чурбанов
Генеральный продюсер национальной кинопремии «Герои большой страны»
Председатель Совета Фонда развития культуры и кинематографии «СТРАНА»































Чары эмоций

Всё, что мы знаем о мире - это кем-то рассказанная история.
На конкурс “Горловка. Это моя земля” истории поступали с первого до последнего дня сбора. Авторам удалось построить карту смыслов города. Эксперты составили шорт-лист из 69 легенд. Жюри выбрали для сборника 25 лучших из них.
Магические сущности компактны. С помощью нехитрых манипуляций в смартфоне каждый способен сжать пространство до размеров ладони. У киберпутеводителей серии “Это моя земля” схожая задача: сделать массив информации о достопримечательностях соразмерным пользователю. А для этого фактам нужны чары эмоций.

В Горловке есть удивительное место — Музей миниатюрной книги имени В.А. Разумова. Пространство, где литературные вселенные, научные трактаты и священные тексты заключены в крошечные фолианты. Это место-метафора: для чуда не нужны масштабы. Достаточно луча правды и искры любви к своей земле.

Очерки и легенды о достопримечательностях Горловки планируются материализовать в фильмы, графические новеллы, пьесы, видеоигры...
Отдельная благодарность Президентскому фонду культурных инициатив и партнёрам, усилиями который появился сборник: Федеральному центру гуманитарных практик РГГУ, программе «Другое Дело» платформы «Россия — страна возможностей», Министерству молодежной политики ДНР, Администрации г.о. Горловка, мониторинговой системе “Бренд Аналитикс”, изданий: "Комсомольская правда", "Литературная газета", "Мир Музея".
Ваше путешествие в мир Горловки начинается прямо сейчас. Приятного чтения!
Андрей Сулейков,
Продюсер серии киберпутеводителей “Это моя земля”,
автор и преподаватель курса “Конструктор легенд”,
лектор общества “Знание”.










Публицистика

Площадь победы. Фонтан Ольги Корсы
Автор: Ирина Бугрышева
Мы познакомились в госпитале. Рубика изрешетило - осколки были тут и там. Врачи хотели Рубика подлатать – где-то нужно было зашить, где-то достать осколок.
Мы говорили о Донбассе. Тогда, во время Великой Отечественной, и сейчас. О Горловке.
Рубик из Горловки. У него в Горловке дом. Большой дом, на два входа.
Рубик – полное имя Рубен - конечно, из Армении. Но он давно уже из Горловки. Полыхала Армения – семье пришлось переехать в Горловку. Рубик еще маленький тогда был. Сейчас полыхает Донбасс – и Рубик защищает свой Донбасс. Свою землю.
Рубик недавно был в Горловке. Заезжал между ранениями, чтоб подышать домом. Чтоб увидеть цветущий сад. И вспомнить, что дома ждут.
- Кто скажет, что нам легко? – Рубик будто не со мной говорил, а с целой страной, - нет таких! Кто скажет, что все закончится завтра? Нет таких. Враг коварен. Но мы найдем в себе силы идти до конца. Будем учиться у наших дедов! Прадедов! Знаешь, за сколько освободили Донбасс в ходе Великой Отечественной войны? За тридцать девять дней! Тридцать девять дней — и весь Донбасс освобожден от фашистов. Знаешь хронологию Донбасской стратегической операции? Таганрог освободили. Горловку. Артемовск. Сталино. В смысле Донецк. Но гитлеровцы называли его по-старинному, Юзовка. Шли вперед и вперед! Тогда, в сорок третьем! Гитлер требовал удержать Донбасс во что бы то ни стало. Мирное население истреблялось! Грудных детей расстреливали на руках матерей у стволов шахты! И не грудных тоже! Донбасс истекал кровью, но не сдавался! С 13 августа по 22 сентября шла операция. Тридцать девять дней — и все чисто. Нам сложнее. С нами воюет вся Европа. Америка. Но мы не посрамим дело отцов и дедов!
Никто бы не решился спорить с Рубиком. Да и не о чем спорить. Дело ясное – Рубику нужно восстанавливаться и возвращаться к своим парням. Чтоб идти к Победе. Идти за Россию, за Донбасс, за Горловку, за нас всех.
— Расскажи про Горловку, Рубик. Про свой город.
Рубик задумался только на минуту:
— Ты знаешь, Горловка – это почти что город-герой. Город воинской славы. Город, у которого героическое прошлое. И героическое настоящее. Город, по которому идешь, след в след попадая в шаг героев. Следы того, что было тогда – Сквер Героев. Вечный огонь. Братская могила советским воинам в парке Культуры. Памятник Т-34. Площадь Победы. А следы того, что происходит сегодня, сейчас - мемориал в память о погибших жителях города, памятник жертвам необъявленной войны на Донбассе – «Скорбь и печаль». Это не считая следы снарядов, осколков, не считая выбитых окон. Но я тебе хочу рассказать про фонтан.
— Рассказывай, Рубик, - говорю я.
— У нас в Горловке, в центре площади Победы, бьет фонтан. И знаешь, это такой фонтан… Как будто он не фонтан вовсе. Как будто он памятник всем горловчанам, кто не сдался, не уехал, не сбежал, кто выбрал остаться, кто пошел защищать Донбасс. Представь – в городе, где сложно с водой, бьет фонтан. В городе, где идут боевые действия – есть как будто мирный уголок. В городе, где разрушенные дома и жителям негде жить, сначала восстанавливают фонтан. Прямо во время боевых действий. Сначала фонтан, а потом все остальное. Понимаешь?
Кажется, я понимаю.
— Я называю этот фонтан – фонтан Корсы. Я придумал это название - и я хочу, чтоб сейчас это название официально присвоили фонтану. Знаешь Корсу? – спросил Рубик.
Рубик тут же достал телефон. Экран телефона был весь в трещинах. Как моя страна, как мы все. А по ту сторону экрана — памятник. И пять больших букв: «КОРСА». На памятнике — улыбающаяся молодая женщина в военной форме. Яркая улыбка. Увидишь — и уже не забудешь никогда. А за фотографией — карта Донбасса. Контуром памятника. Славянск. Дружковка. Горловка. Ясиноватая. Донецк.
— Это наша Корса. — торжественно объявил Рубик. — Победоносная и непобедимая Корса! Единственная женщина-командир в ДНР. У нее был артиллерийский дивизион в Горловке. Вся семья военная — отцы, деды. И она жила реактивной артиллерией! Нет другой такой женщины в мире! У Корсы и сережки были в виде пушек, представляешь? Корса говорила: «Я не воюю с Украиной. Я уничтожаю фашизм!» Враги называли ее Леди Смерть и Волчица. Три покушения было на нее. Обходилось. Четвертое стало роковым.
Дочь Корсы, Аленка, воевала с ней вместе. Какая мать захочет, чтобы дочь была с ней на поле боя? Корса понимала, что у дочери ее характер. Сама родила. И потому они были рядом. У Аленки позывной был Алешка. Алешке и вручили награды Корсы посмертные - 3 августа 2022 года не стало полковника Ольги Корсы, девочки! Корса теперь Герой России. Герой ДНР. Она делала все, чтоб в Донбассе наступил мир. Теперь очередь за нами! — закончил Рубик и замолчал.
Я смотрела на экран телефона.
Внизу памятника читалась надпись: «Прибавилось в войске Христовом отважных. За Корсу обязаны мы победить».
— Так и победим, - сказал Рубик. - В понедельник операция. Выпишусь — и в Таганрог. Запомни это имя — Армен Саркисян. Это он делает памятник Ольге Корсе на свои деньги. А я заберу памятник из Таганрога, установим и… И глядя на Корсу, снова пойдем вперед! К Победе.
— А фонтан? – спросила я. – Фонтан Ольги Корсы?
— А фонтан… Фонтан бьет на площади Победы. И в самые тяжелые дни напоминает о том, что мы тогда победили. И сейчас победим. О том, что иначе быть не может. О том, что вода смоет кровь с донецкой земли. И снова будет счастье, детский смех и шум воды вместо грохота прилетов. Фонтан будет напоминать о женщине, что стала символом непобежденного Донбасса. И символом Горловки, где стоял ее артиллерийский дивизион. Фонтан Корсы.
В эссе используется фрагмент текста из книги «Я трогаю войну руками».

Я из Горловки
Автор: Инна Удовенко
Автомобиль потряхивает на знакомой дороге, мимо проплывает фигура знакомого памятника. Бронзовый Изотов застыл в решительной позе. Он будто врос в то место, где находится, такой же нерушимый, что и терриконы на этой территории. Образ этой высокой фигуры поворачивает ключ памяти, из глубин прошлого открывается дверь и заходит он. Мой дед.
Его образ в моей памяти будто высеченный из камня: дед был высоким, с худым морщинистым лицом и строгими глазами. Он был суров и немногословен с окружающими, а те в свою очередь уважали его за золотые шахтерские руки и одновременно побаивались. И мне казалось, что только я знаю, что дед на самом деле добрый.
Горловка – это город, выплавленный терпением и трудом. Его дыхание – это гул машин на заводе, его сердцебиение – это стук вагонеток под землей. Характер у него выкован силой и упорством. Так мы воспитаны: мы не прыгаем по жизни, а стоим крепко и работаем. Да, мы не прыгаем.
При воспоминании о деде, вспоминается бабушка: её круглое улыбчивое лицо и тёплые руки. Это два разных мира: мир твёрдой стали и мягкого облака. Это мир воспоминаний из моего детства.
Я выхожу из машины и иду по скверу Героев. Перед глазами и в душе осень. С увядающей природой, прохладой и танцующими, словно осенние листья, мыслями. Воспоминания, похожие на порывистый ветер, захватывают меня и уносят всё дальше и дальше. Вот бабушка, как рассказывала моя мама, гуляет с ней по той самой аллее сквера, а мама возится с листьями и улыбается. А вот и я с моей мамой иду по знакомой дорожке и так же смеюсь и играю. В этом сквере почти каждый день я прогуливалась с моей дочерью. Я закрываю глаза и слушаю шепот листьев, похожий на шёпот предков простой шахтёрской семьи.

Горловский храм Спаса Нерукотворного
Автор: Любовь Чабан
Когда въезжаешь в Горловку со стороны Енакиево, через километр дороги среди рукотворного леса справа покажется белоснежный храм, напоминающий старинные московские монастыри. Это Храм Нерукотворного Образа Христа Спасителя.
Устремленные в небо пять глав-куполов на глухих барабанах-основаниях, несколько рядов роскошных килевидных кокошников под ними, колокольня и крыльцо в стиле московского узорочья придают зданию многоярусность. А миниатюрная детальность элементов декора, слившаяся в камне с внешними элементами русского деревянного зодчества, повторяет характерные черты московского стиля архитектуры начала XVII века.
Золотой крест храма возносится на высоту 35 метров.
Странным кажется этот храм в непосредственной близости от заводской проходной гигантского промышленного предприятия. Кажется, что здесь застыло время. Но на самом деле храм построен в 2004-2008 годах по эскизу священника, уроженца здешних мест.
Войдя под своды храма, отгораживаешься от современной суеты и окружающего мира. Вокруг тебя на настенных росписях разворачивается история Ветхого и Нового Завета. Выполнил эту роспись по сусальному золоту краматорский иконописец Виктор Павлов. Деревянный резной иконостас изготовлен в Троице-Сергиевой лавре.
В храме находится чтимая копия иконы Пресвятой Богородицы Моденской (Косинской) – празднование 3 июля. Образ хранился в селе Косине (ныне в черте города Москвы), прославился многими чудесами и в 1848 году спас жителей села от бушевавшей эпидемии.
Есть чтимый святой – Нектарий Эгинский (день памяти 22 ноября), которому особо молятся при онкологических заболеваниях. В левой части храма его икона с постоянно горящей лампадой.
Престольный праздник храма 29 августа.
На территории храма действует духовно-просветительский центр с крестильней, большой библиотекой, оборудованными помещениями воскресной школы.
Храм относительно молодой, но его появление является продолжением глубоких духовных традиций живших здесь людей. Когда-то в этих местах осуществлялся гордый советский проект по обустройству образцового промышленного города – Новогорловки, готовившегося стать областным центром Донбасса. Его стройки проглотили дореволюционный Успенский молитвенный дом, открытый в 1907 году при руднике № 8 «Альфред» (будущая шахта Гаевого) и закрытый в 1923 году. А в новом веке благодаря участию ОАО «Концерн «Стирол» у прихожан, 7 лет молившихся в приспособленном помещении, появилась такая жемчужина архитектурного искусства и духовного возрождения.
Но и храм меняет людей, живущих и работающих здесь. Деятельность одних людей оставляет после себя развалины и разруху, а деятельность других – храмы и тепло в сердце.

Памятник Древнерусской Летописи Слово о Полку Игореве
Автор: Галина Шумакова
Зима 2011 года в Горловке выдалась тёплой для декабря — редкий случай, когда гололедица не превращала улицы в каток. Именно в этот день, 27 декабря, в сквере между детской библиотекой имени Гайдара и центральной библиотекой имени Шевченко, произошло событие, которое многие горожане восприняли как культурный прорыв. Здесь торжественно открыли памятник книге — не абстрактной, а конкретной, одной из самых загадочных в истории Древней Руси: "Слову о полку Игореве". Это произведение, написанное неизвестным автором в XII веке, повествует о неудачном походе князя Игоря против половцев. Сегодня его изучают как литературный шедевр, источник исторических деталей и даже как объект криптографических гипотез. Но в Горловке решили увековечить не только текст, но и саму идею книги как носителя памяти.
Памятник представляет собой огромный открытый фолиант высотой около трёх метров, словно вырезанный из бронзы и камня. Его автор — скульптор Дмитрий Ильюхин, известный в Донбассе работами, где монументальность соседствует с детализацией. Если присмотреться, на страницах памятника можно разглядеть рельефные изображения: тут и князь Игорь в доспехах, и его конь, и символические фигуры половецких воинов, стилизованные под древнерусские миниатюры. Но главное — сам текст. Нет, не весь, разумеется, но ключевые фрагменты: знаменитое начало "Не лепо ли ны бяшет, братие, начати старыми словесы трудных повестий о полку Игореве..." выбито на страницах бронзовой книги. Инженерный подход здесь очевиден: материал подобран для долговечности. Бронза устойчива к коррозии, гранитный постамент рассчитан на десятилетия, а подсветка, встроенная в основание, позволяет читать строки даже в тёмное время. Всё это — результат тщательного расчёта, свойственного подходу инженера, каким и был я долгие годы.
Но за технической стороной стоит история, которая могла бы стать сюжетом отдельного исследования. Финансирование проекта взяла на себя городская организация Партии Регионов — тогда ещё влиятельной политической силы. В 2011 году это был акт символический: в условиях экономического спада выделить средства на культурный объект было актом не только патриотизма, но и политической воли. Возможно, именно поэтому открытие сопровождалось митингом, речами депутатов и даже концертом. Для горожан же это означало появление нового места притяжения — сквера, где можно было посидеть на лавочке между библиотек и открыть, пусть и виртуально, страницы истории.
Выбор места не случаен. Библиотеки — хранилища знаний, а памятник книге "Слово о полку Игореве" стал их каменным собратом. Детская библиотека имени Гайдара, основанная в 1950-х, долгие годы знакомила детей с приключенческой литературой. Центральная библиотека имени Шевченко, открытая в 1930-е, хранит редкие издания по истории Донбасса. Памятник как бы соединяет эти две миссии: он обращён к прошлому через призму литературы и напоминает, что книга — это не просто объект, а проводник между эпохами. Интересно, что в древнерусском оригинале "Слово" тоже было своего рода "библиотекой" — собрало в себя языческие мотивы, воинскую доблесть и христианскую мораль, став мостом от язычества к средневековью.
Сегодня, оглядываясь назад, понимаешь: этот памятник — часть большого пазла культурного наследия Горловки. Он появился в переломный момент, когда город, как и вся страна, стоял на пороге перемен. И хотя сегодня политический ландшафт Донбасса изменился, бронзовая книга продолжает стоять между библиотеками — не как артефакт ушедшей эпохи, но как напоминание о вечности слова. Ведь книги, подобно электрическим сетям, которые я когда-то обслуживал, связывают людей, идеи, времена. Однажды отключишь рубильник — и тьма. Однажды забудешь книгу — и цивилизация меркнет. Поэтому памятник в Горловке важен не только как объект искусства, но и как символ: он говорит о том, что даже в индустриальном городе Донбасса место для поэзии всегда найдётся. Пусть это поэзия древняя, как сама земля, на которой он стоит.

Время первых
Автор: Олег Стоянов
Как ни прискорбно сознавать, но самый точный глагол, характеризующий Горловку сейчас - "было". Даже учитывая мою вневременную и внеполитически пространственную любовь к этому городу. Егор Воронов столь часто пишет это слово, что печаль уже стала частью его радужной оболочки. Однако любовь крепче печали. Как и поэзия сильнее войны. То, что дарит надежду, способно измельчить надгробные мегалиты и сквозь их пыль поднять первый росток из обожженной земли.
Поэтому я и смотрю в прошлое, чтобы увидеть этот город в его трудовом величии, в его первых шагах жизни и его неуверенном степном детстве. Если смотреть в этот калейдоскоп судеб, то печаль отступает. Нам, горловчанам, есть чем гордиться. Ведь иногда мы были первыми. В Донбассе, советской Украине, СССР, Российской империи и даже мире. Сегодня о нашем "времени первых".
; Первая пожарная бригада Донбасса. Согласно документу, найденному в Российском государственном историческом архиве, в 1861 году была создана пожарная команда в Никитовке Бахмутского уезда Екатеринославской губернии. Именно она считается первой на территории, которая до 2014 года относилась к Донецкой и Луганской областям.
; Первая защитная лесополоса вдоль железной дороги в Российской империи. В 1877 году российский ботаник-лесовод Николай Срединский возле станции Никитовка решил провести эксперимент - высадить в семь рядов сто тысяч саженцев ясеня обыкновенного, вяза, засухоустойчивого карагача, белой акации. Их привезли из Великоанадольского лесничества. Поливали и следили в течение пяти лет. В итоге эти деревья стали заслоном ветрам и снегу. Лишь самая малость белой поземки добегала даже в буревые снеговеи до самой колеи.
; Первый музей Донбасса. В 1878 году в Горловке открылось Горное училище имени С.С. Полякова. В одной из его комнат (по решению Общества Южнороссийской каменноугольной промышленности от 1891 года) разместился горнопромышленный музей. В нем хранились образцы каменного угля и минералов Донбасса.
; Первый железобетонный ж/д и автогужевой мост в Российской империи. Был построен вблизи железнодорожной станции "Корсунь" (позднее - "Горловка") в 1878 году. Он запечатлён на фотографии 1909 года - иллюстрации издания "Альбом служащих и видов дороги", посвященного 25-летию Екатерининской железной дороги.
; Первое озеленение терриконов в Донбассе. Об этом было сообщено в журнале "Горное и горнозаводское дело" от 1885 года: "Заслуживает подражания пример Горловки по превращению шахтных терриконов, путем обсадки деревьями, из питомника в холмы, оживляющие местность и представляющие собой приятное и здоровое место отдыха для служащих, рабочих и их семейств". Первые советские эксперименты по озеленению терриконов в Донбассе были проведены только весной 1949 года на терриконе шахты № 4 "Ливенка" и затем продолжены на терриконах шахт "Центральнозаводская" и № 7 "Наклонная" в Донецке.
; Первая ртуть в Российской империи. Произошло это 14 декабря 1886 года на заводе "Товарищества ртутного производства А. Ауэрбах и Ко" в Никитовке. Начав с выплавки 4000 пудов в год, завод уже в следующем году получил более 37000 пудов (более 600 т). Это позволило Российской империи не только прекратить закупать ртуть за границей, но и самой ее экспортировать.
Стоит также отметить, что уже советские обжигальщики руды Никитовского ртутного комбината впервые в мировой практике освоили технологию получения ртути в печах кипящего слоя. А после и начали выпуск сверхчистой ртути.
; Первый летний театр в Донбассе. Если первые косвенные упоминания о летнем театре города Сталино относятся к 1932 году, то первые прямые о летнем театре в Никитовке датированы 1913 годом. В июне того года местные любители драматического искусства поставили в нём спектакль. Летом этого же года здесь прочитал две лекции губернский санитарный врач из Екатеринослава. Но ещё до этого, в марте 1913-го, его посетила российская хоровая капелла под руководством Маргариты Агреневой-Славянской (дочь известного певца и дирижера Дмитрия Агренева-Славянского).
Вполне возможно, что и здание первого театра также появилось в Горловке. Историк Павел Жеребецкий в книге Горловка пишет: " В1890 году руководство Корсунских копей построило для служащих клуб-театр для проведения собраний, вечеров отдыха, выступлений заезжих артистов и гастролеров, самодеятельных спектаклей".
; Первый съезд революционных комитетов Донбасса. 4 декабря 1917 года в Никитовке состоялся съезд ревкомов Донбасса, избравший Центральное бюро военно-революционных комитетов края во главе с Д.Пономаревым для отпора контрреволюционным силам. Общее командование воинскими подразделениями осуществлял Владимир Антонов-Овсиенко.
; Старейшее в Донбассе литературное объединение. Да-да, речь идёт о нашем "Забое". Свою летопись оно ведёт от одноименного литературного журнала (первый выпуск вышел в сентябре 1923 года). Инициаторами его стали Николай Олейников, Евгений Шварц (тот самый, автор "Обыкновенного чуда") и Михаил Слонимский. Журнал стал ядром будущего литобъединения, появившегося в Бахмуте (Артёмовск) в 1924 году при газете "Всесоюзная кочегарка". В 1930 году газета, уже "Кочегарка", переезжает на ПМЖ в Горловку. Журнал "Забой" в конце концов становится "Донбассом" и выходит в Донецке. А после создания Союза писателей СССР литобъединение "Забой" вливается в эту единую писательскую организацию. И всё же наш "Забой" ведёт отчёт от самого первого литобъединения Донбасса при газете "Кочегарка".
; Первая советская врубовая машина. Что это? Машина для производства вруба в пласте полезного ископаемого (чаще угольном) при подземной разработке. Произведена в 1926 году Горловским машиностроительным заводом на основе английского "Сискола". Получила название – "ДЛ" (Донуголь лёгкая). Параллельно на горловском заводе взялись также за изготовление и врубовой машины тяжелого типа. На завод была доставлена отслужившая свой срок американская "Сулливан", которую разобрали по винтику и на её основе стали чертить эскизы новой машины. Эту машину назвали – "ДТ" (Донуголь тяжёлая). Первая ДТ была изготовлена в октябре 1928 года.
; Инициаторы "народной стройки" социальных объектов в СССР. В отчете Горловского горсовета за 1931-1934 г.г. сообщалось: "Подавляющая часть работы по строительству коммунального хозяйства и благоустройству прошла при активной поддержке и участии десятков тысяч трудящихся района, отдавших за последние полтора года свыше 600 тысяч трудодней на дело благоустройства и коммунального строительства". Участие трудящихся в непосредственной работе по улучшению своего быта получило распространение; опыт Горловки, как лучшая форма применения коммунального труда самых широких масс рабочих, служащих, домохозяек, вышел далеко за пределы Донбасса и стал символом большевистской борьбы на фронте коммунального строительства и благоустройства".
; Инициаторы всесоюзного соревнования между городами за лучшее благоустройство рабочих посёлков и подъем их культуры. В 1932 году. Инициативу поддержали трудящиеся Сталино, Таганрога, Кадиевки, Воронежа, Саратова, Тулы, Калинина, Ярославля, Баку, Прокопьевска и других городов СССР. В этом соревновании Горловка несколько лет завоевывала первенство, и Наркомат здравоохранения СССР неоднократно награждал город Красным знаменем и денежными премиями. Вот что писала о нашей работе газета "Правда": "Всяческого поощрения заслуживает инициатива горловцев… Самый грязный город в Донбассе… становится теперь самым чистым и благоустроенным".
; Первый в СССР аммиак из коксового газа. 23 апреля 1933 года заработал Горловский азотно-туковый завод, который производил аммиак из очищенного газа коксохимзавода. За пять лет до этого первый синтетический аммиак был получен на Чернореченском химзаводе г. Дзержинск Нижегородской области.
Также на Горловском азотно-туковом заводе в 1952 году впервые в СССР началось производство этилбензола - сырья для синтеза стирола.
; Первая Всесоюзная спартакиада горнорабочих. 1 сентября 1933 года. В программе спартакиады был и футбол, поэтому для проведения матчей в кратчайшие сроки был построен стадион "Динамо" (ныне «Шахтер») на 10 тыс. мест. Стадион возводили методом народной стройки, на субботниках. В Донецке на тот момент стадиона еще не было.
; Первый в УССР колхозный кинотеатр. Открыт в 1933 году в посёлке Железное, относившемуся тогда к Горловскому району.
; Первая и единственная шахта, названная в честь газеты. Шахта "Кочегарка". Это произошло в июне 1935 года, по просьбе горловской шахты № 1, которая за три года до этого была признана лучшей из лучших по производственным показателям во всём СССР. И, кстати, именно коллектив этой шахты был первым в Союзе, кто инициировал (в мае 1933 года) всесоюзные соревнования за звание лучшей шахты страны.
; Подпольный обком партии. Создан в октябре 1941 года для непосредственного руководства подпольной борьбой и партизанским движением в Сталинской области. Руководил им Семен Николаевич Щетинин. Располагался этот штаб в Горловке (посёлок Штеровка).
; Первый в мире угольный комбайн для разработки крутопадающих пластов. ККП-1. Опытная партия осенью 1950 года была произведена Горловским машиностроительным заводом имени С. М. Кирова. Выработка комбайна превышала выработку 20-25 забойщиков. "ККП-1" была первой в мировой горной технике машиной, которая работала на сжатом воздухе.
; Один из первых спортивных клубов СССР. Такое звание в 1960 году было присвоено физкультурному коллективу шахты "Кочегарка". В числе первых пяти во всём Советском Союзе. Газета "Кочегарка" писала: "Такой чести удостаивались только те коллективы, в которых занималось не менее 40% всех рабочих и служащих предприятия и которые имели секции не менее, чем по восьми видам спорта. Две секции должны были при этом готовить мастеров спорта или иметь хотя бы по одному из видов спорта команду мастеров класса А или класса Б, участвующую в первенстве СССР".
; Лучший парк культуры и отдыха Советской Украины. На протяжении 1962-1964 гг. парк им. Горького по итогам смотров-конкурсов был признан лучшим городским парком УССР. При этом учитывалось не только количество зеленых насаждений, но и создание инфраструктуры отдыха для горожан всех возрастов, в том числе наличие и безопасность аттракционов, поддержание чистоты и порядка.
; Первое в УССР озонирование воды. Озонаторная установка производительностью сто тысяч кубометров в сутки была построена в нашем городе на второй фильтровальной станции и начала функционировать в октябре 1964 года. Она стала своеобразной испытательной площадкой для новой технологии.
; Первый руководитель художественной самодеятельности, удостоенный звания "Заслуженный работник культуры УССР". Анатолий Калабердин - на протяжении 40 лет руководитель танцевального коллектива Дворца культуры шахты "Кочегарка". Звание ему дали в 1967 году, когда само оно было учреждено лишь двумя годами раньше. Первооткрыватель шахтерского танца, с которым его коллектив объездил десятки стран мира (в том числе Англию, Францию и ФРГ).
; Первый в мире памятник рабочему человеку (конкретной личности) с полным портретным сходством. Никите (Никифору) Изотову возле Дворца культуры имени Ленина (ДК шахты "Кочегарка"). Был открыт в дни празднования 100-летия Горловки в 1968 году с целью увековечения памяти прославленного шахтера.
; Первая династия космонавтов. Горловка - родина советского и российский лётчика, героя Советского Союза Александра Волкова. Он был в космосе три раза. Общее количество времени его нахождения там составляет почти 391,5 суток, из которых в открытом космосе он провёл 10 часов 12 минут. Его сын Сергей, как и отец, также был три раза в космических экспедициях. Общее количество его времени в полёте - более 547 суток, из которых в открытом космосе он провёл 23 часа 20 минут.
; Первый в странах бывшего СССР (и первый государственный в мире) Музей миниатюрной книги. В основу экспозиций положена коллекция Вениамина Разумова, инженера-строителя из Горловки. В 2001 году по его завещанию коллекция, которая насчитывала 7008 экспонатов, была передана городу и получила статус городского музея. В Баку такой музей открылся только в 2001 году, а в Москве - в 2003. Оба частные.
; Первый флаг ДНР на промышленном предприятии. 23 апреля 2014 года после встречи трудового коллектива государственной шахты им. Калинина с делегация народного парламента ДНР, у входа в АБК предприятия украинский флаг сменили на триколор самопровозглашённой республики. Инициатива принадлежала самим горнякам. Установка флага ДНР на этом предприятии ГП "Артёмуголь" стала первым подобным случаем в Донбассе.
Наверное, с первенства в чём-то и начинается новое время для города. И хотелось бы, чтобы для новой трудовой истории уже наступили эти самые "первые в..." Горловки. Снова и снова. Прошлое хорошо лишь тогда, когда оно является причиной, а не последней чертой.



Легенды

Странники безвременья
Автор: Егор Воронов
Было ли то, не было - не упомнят даже незримые духи городских колдобин Горловки. Поди спроси у бетонного грифона под локтем площади Победы, либо же у угольного дядьки-шахтера возле "художки" - никто не ответит, лишь зря подошвы ботинок собьёшь. Хотя, может, получишь слово у самих героев этой горловской легенды. Гляди - вон они, притаились в елях, неподалеку от входа во второй корпус нашенского автомобильно-дорожного института. То ли тени былого, то ли странники безвременья. Принеси им свой студенческий билет, пузырёк девичьих слёз, да снятый с электропроводов кроссовок. В ночь с четверга на ведьмину майскую осень. Может... может, и оживут странники безвременья.
Кто-то говорит, что дело было полвека тому назад. Другие, засунув большие пальцы за подтяжки и раскачиваясь на пятках остроносых туфель, утверждают, что и попозже. Но нам-то, несведущим, верить некому - ведь каждый горазд фантазировать в вагоне своего бессонного былого. Её звали Кира. Его - Лунио. Не удивляйтесь, время такое было - словно далиевские часы на кромке озёрного стола. И имена были под стать тем временам. Студенчиствовали они на первом курсе, а время, пошатываясь, заворачивало к летней сессии. Кира училась в инязе, а Лунио - в автодорожном. И, поскольку, сами они жили в одном доме, том самом "Домбэ" (ах, простите - вы же не знаете, что он Дом № 3Б), то с детства дружили и помогали другу другу, кто в чём был горазд. Кира выручала Лёню (так его даже мама называла) в языковых терниях, а Лунио помогал подруге (ну, не то, чтобы подруге, поскольку юношеское сердце даже само себе лукавит) с естественными металлоконструкциями. Так они и дошли рука об руку до институтов. Конечно, разных. Но, для них, наука была всегда чем-то одним
"Как так?", - спросите вы. А вот так - Кира мечтала увидеть Древнюю Русь. С детства читала русские народные сказки, а в старших классах уже увлеклась пропповскими морфологиями. Могла часами рассказывать о царевнах, Бабе-Яге, лебедях и волшебстве. А Лунио... слушал, слушал, слушал свою зазнобу, да и решил. Решил поступить в автомобильно-дорожный, чтобы создать автомобиль. И найти дорогу. Чтобы ответить на тот самый пропповский вопрос: "Откуда происходит сказка?". А, как на него ответить. Да просто - создать машину времени. И отвезти Киру туда, откуда брали начала все эти непонятные ему "сюжеты, герои, чары".
Как мы уже знаем, время, пошатываясь, заворачивало к летней сессии. Город был полон цветущей сирени и роз. Лунио решил всё рассказать Кире. И даже показать ей прототип своей "машины времени" в блокноте. Вначале девушка опешила, а потом... её восторгу не было предела. Весь вечер 31 мая они говорили, говорили и говорили. И тут Кира взяла карандаш, да и начала писать в чертежах друга одну из сказок, которая ей очень нравилась (какую? а поди узнай). Лунио не понял зачем. А девушка рассмеялась и стала читать слова сказки на распев. Парень открыл рот. Блокнот задрожал. Свет стал тенью, а тень - светом. Заканчивалось 31 мая и начиналось... да, вы догадались - 32. Весна превратилась в осень и открыла им путь в Сказку. Туда, где так хотела побывать Кира.
Стоит ли печалиться, что в этой мире их никто больше никогда не видел? Вряд ли. Ибо... в тридевятом царстве, тридесятом государстве жил, да был царь Лунио. И была у него жена - Кира. И жили они душа в душу, лишь иногда вспоминая город своей молодости. Город, где исполнилась их мечта. Город, где они не знали, что нужны друг другу, как единое целое. Город, способный открывать пути и создавать волшебные машины.
Справка об объекте
Скульптура “Молодость”, адрес: Россия, г.Горловка, пл. В.И.Ленина
Скульптура «Молодость» установлена возле автодорожного института на площади Ленина. Автор работы — Анна Никифоровна Морозова.
Источник: https://vk.com/wall-117220537_622
День тишины
Автор: Анна Короткова
Игорь Петрович проснулся раньше будильника. Несколько секунд смотрел в потолок, пытаясь понять, что не так, почему сердце бьется чаще обычного. Потом вспомнил — сегодня 27 июля. Девять лет. Девять лет с того дня.
Он медленно поднялся с кровати, стараясь не разбудить жену. Анна работала в ночную смену в той же больнице и вернулась домой всего три часа назад. Пусть поспит.
На кухне Игорь Петрович привычно поставил чайник, достал хлеб для тостов. Руки двигались сами по себе, а мысли были далеко — в операционной девятилетней давности, где пахло кровью, антисептиком и страхом.
Тогда, 27 июля 2014 года, он был на дежурстве. Обычное воскресенье, обычная смена. Планировал пораньше освободиться, чтобы успеть на дачу — помидоры требовали внимания. А в 12:05 начался ад.
Сначала далекие хлопки, потом вой сирен, а затем — поток раненых. Они поступали один за другим, с осколочными ранениями, ожогами, травматическим шоком. Медсестры не успевали готовить операционные, санитары — перевозить пациентов, врачи — мыть руки между операциями.
Игорь Петрович помнил каждого из тех, кого оперировал в тот день. Помнил их лица, их раны, их шансы. Некоторых удалось спасти. Некоторых — нет.
Чайник щелкнул, возвращая его в реальность. Игорь Петрович налил себе чай, намазал тост джемом, но есть не хотелось. Он посмотрел в окно — день обещал быть ясным и теплым, как и тогда, девять лет назад.
Сегодня у него был выходной. Он мог бы поехать на дачу — те же помидоры требовали внимания. Мог бы остаться дома и посмотреть повтор вчерашнего футбольного матча. Мог бы заняться ремонтом в ванной, который откладывал уже месяц.
Но он знал, что поедет к мемориалу на проспекте Победы. Как делал каждый год в этот день.
Игорь Петрович допил чай, оделся и вышел из квартиры. На лестничной площадке столкнулся с соседкой, Валентиной Сергеевной.
— Доброе утро, Игорь Петрович, — она приветливо кивнула. — Выходной сегодня?
— Да, выходной, — он попытался улыбнуться, но вышло не очень.
— К мемориалу? — понимающе спросила соседка.
Он кивнул. Валентина Сергеевна потеряла в тот день племянницу. Девочка ждала автобус на остановке "Мелодия".
— Я тоже собираюсь, — сказала она. — Попозже. Цветы вот куплю.
— До встречи там, — Игорь Петрович кивнул и пошел вниз по лестнице.
На улице было свежо и тихо. Город только просыпался. Игорь Петрович шел медленно, глядя по сторонам. За девять лет многое изменилось — отремонтировали дороги, построили новые дома, открыли магазины. Жизнь продолжалась, несмотря ни на что.
Но для него каждый год 27 июля время словно останавливалось, возвращая в тот день, в ту операционную, к тем пациентам, которых не удалось спасти.
Игорь Петрович свернул на проспект Победы. До мемориала оставалось метров триста, когда он услышал, как кто-то окликнул его по имени. Обернувшись, он увидел молодого мужчину с фотоаппаратом на шее. Что-то знакомое было в его лице, но Игорь Петрович не мог вспомнить, где они встречались.
— Игорь Петрович, здравствуйте! — мужчина подошел ближе. — Вы меня не узнаете?
Хирург внимательно посмотрел на него — лет тридцати, худощавый, с небольшим шрамом на левой скуле. Шрам... Память вдруг выдала картинку: операционная, молодой парень с осколочным ранением лица и грудной клетки, критическая кровопотеря, сложная операция.
— Дмитрий? — неуверенно спросил Игорь Петрович. — Дима Корнеев?
— Он самый, — улыбнулся мужчина. — Вы меня вытащили тогда, в четырнадцатом. Помните?
Как он мог не помнить? Дмитрий поступил одним из первых после обстрела. Осколок прошел в сантиметре от сонной артерии, еще один — застрял в легком. Парню повезло, что его быстро доставили в больницу.
— Конечно, помню, — Игорь Петрович пожал протянутую руку. — Рад видеть тебя... в добром здравии.
— Благодаря вам, — Дмитрий похлопал себя по груди. — Как новенький. Только шрам остался на память.
Они пошли вместе в сторону мемориала. Игорь Петрович украдкой разглядывал бывшего пациента. Тогда, девять лет назад, он был совсем мальчишкой, студентом. А сейчас — взрослый мужчина.
— Чем занимаешься сейчас? — спросил хирург, кивнув на фотоаппарат.
— Фотографирую, — Дмитрий погладил камеру, как любимую кошку. — После... того случая решил, что жизнь слишком коротка, чтобы заниматься нелюбимым делом. Бросил экономический и пошел учиться фотографии. Теперь вот снимаю для городских изданий, иногда для областных.
— И сегодня тоже работаешь? — Игорь Петрович кивнул на фотоаппарат.
Дмитрий помедлил с ответом.
— И да, и нет, — наконец сказал он. — Я делаю проект. Личный. О мемориале и людях, которые приходят туда. О памяти.
Они уже подходили к мемориалу — строгому гранитному монументу с именами погибших. Вокруг собирались люди — кто-то с цветами, кто-то просто так. Многих Игорь Петрович знал — родственники погибших, коллеги из больницы, соседи.
— Игорь Петрович, — Дмитрий остановился в нескольких шагах от мемориала. — Можно вас попросить?.. Я хотел бы включить в проект историю того дня с точки зрения врача. Вашу историю. Можно сделать несколько снимков и записать ваш рассказ?
Игорь Петрович нахмурился. Говорить о том дне было тяжело. Он приходил к мемориалу каждый год, но обычно стоял молча, погруженный в свои мысли.
— Не уверен, что это хорошая идея, — сказал он. — Я не очень-то умею рассказывать.
— Пожалуйста, — в глазах Дмитрия была искренняя просьба. — Это важно. Для меня лично и для всех, кто увидит проект. Люди должны знать, что происходило в больнице в тот день, как врачи спасали жизни.
Игорь Петрович посмотрел на мемориал, на собирающихся людей, на свои руки — руки хирурга, которые спасли многих, но не всех.
— Хорошо, — наконец сказал он. — Но не здесь и не сейчас. Сначала я хочу просто постоять у мемориала. Один.
— Конечно, — Дмитрий понимающе кивнул. — Я буду рядом. Когда будете готовы — скажите.
Игорь Петрович подошел к мемориалу и положил принесенные цветы. Провел рукой по холодному граниту, по выбитым именам. За спиной щелкнул затвор фотоаппарата, но он не обернулся.
Игорь Петрович стоял у мемориала, погруженный в свои мысли, когда почувствовал легкое прикосновение к плечу. Обернувшись, он увидел свою коллегу, Марину Викторовну, анестезиолога, которая работала с ним в тот день.
— Здравствуй, Игорь, — она слабо улыбнулась. — Я знала, что встречу тебя здесь.
— Здравствуй, Марина, — он кивнул. — Как всегда, в этот день.
Они отошли в сторону, уступая место другим людям, желающим возложить цветы. Дмитрий деликатно держался на расстоянии, но Игорь Петрович заметил, как он время от времени делает снимки — не навязчиво, почти незаметно.
— Кто этот молодой человек с фотоаппаратом? — спросила Марина Викторовна. — Он уже минут десять наблюдает за тобой.
— Бывший пациент, — ответил Игорь Петрович. — Из того дня. Осколочное ранение шеи и грудной клетки. Я его оперировал.
— А, помню, — кивнула анестезиолог. — Тяжелый случай был. Рада, что у него все хорошо.
Они помолчали, глядя на людей у мемориала. Многих они знали — кого-то лечили, с кем-то вместе работали, кого-то просто видели в городе.
— Ты все еще думаешь о ней? — тихо спросила Марина Викторовна. — О той девочке?
Игорь Петрович напрягся. Он знал, о ком говорит коллега. Девочка, лет двенадцати, с тяжелейшими осколочными ранениями. Она поступила в критическом состоянии, почти без шансов. Но они боролись — четыре часа операции, переливания, реанимационные мероприятия. Все напрасно.
— Думаю, — коротко ответил он. — Каждый год в этот день.
— Мы сделали все, что могли, — Марина Викторовна положила руку ему на плечо. — Ты знаешь это.
— Знаю, — он кивнул. — Умом знаю. А вот здесь, — он коснулся груди, — не всегда получается принять.
К ним подошел Дмитрий, держа фотоаппарат наготове, но не снимая.
— Извините, что прерываю, — сказал он. — Игорь Петрович, я подумал... может быть, вы могли бы показать мне больницу? Рассказать там, на месте, о том дне?
Марина Викторовна вопросительно посмотрела на коллегу.
— Дмитрий делает фотопроект о мемориале и о том дне, — пояснил Игорь Петрович. — Хочет включить туда и медицинскую сторону истории.
— Хорошая идея, — неожиданно поддержала Марина Викторовна. — Люди должны знать, что происходило в больнице. Как работали врачи, медсестры, санитары. Я могла бы тоже рассказать, если нужно.
Игорь Петрович колебался. Одно дело — постоять у мемориала, почтить память погибших. И совсем другое — вернуться в те коридоры, в те операционные, заново пережить тот день.
— Не знаю, Марина, — он покачал головой. — Не уверен, что готов.
— Девять лет прошло, Игорь, — мягко сказала она. — Может, пора не просто помнить, но и говорить об этом? Рассказать свою историю?
Дмитрий молчал, не желая давить, но в его глазах была надежда.
— Хорошо, — наконец решился Игорь Петрович. — Но сначала закончится церемония. Я хочу быть здесь до конца.
Официальная часть мероприятия у мемориала длилась около часа. Выступали представители администрации, общественных организаций. Объявили минуту молчания. Игорь Петрович стоял, опустив голову, и думал о тех, кого не смог спасти, и о тех, кому повезло больше — как Дмитрию.
После церемонии они втроем — Игорь Петрович, Марина Викторовна и Дмитрий — направились к больнице. По дороге Дмитрий осторожно расспрашивал о том дне, а врачи, сначала неохотно, потом все более открыто, рассказывали.
— Первый раненый поступил в 12:15, — вспоминала Марина Викторовна. — Мужчина, лет сорока, с осколочным ранением бедра. Его привезли на частной машине, еще до того, как приехали первые скорые.
— А потом они пошли потоком, — подхватил Игорь Петрович. — Скорые привозили по два-три человека сразу. Приемный покой был забит. Мы развернули дополнительные операционные в процедурных кабинетах.
— Вы оперировали без перерыва, — Дмитрий посмотрел на хирурга. — Сколько часов подряд?
— Не помню точно, — Игорь Петрович нахмурился. — Часов шестнадцать, наверное. Может, больше. Мы не считали.
Они подошли к больнице — обычному пятиэтажному зданию советской постройки. За девять лет его отремонтировали, покрасили в светло-желтый цвет, заменили окна. Но Игорь Петрович все равно видел его таким, каким оно было в тот день — с распахнутыми дверями приемного покоя, с каталками в коридорах, с окровавленными следами на полу.
— Можно сделать несколько снимков внутри? — спросил Дмитрий. — Коридоры, операционные?
— Нужно спросить разрешения у главврача, — ответила Марина Викторовна. — Но думаю, он не будет против. Особенно если объяснить цель проекта.
Они вошли в больницу. Несмотря на выходной день, здесь кипела жизнь — дежурные врачи, медсестры, пациенты. Никто не обращал особого внимания на двух врачей и молодого человека с фотоаппаратом.
Игорь Петрович шел по знакомым коридорам, и с каждым шагом воспоминания становились все ярче. Вот здесь стояли каталки с ранеными. Вот в этой процедурной он оперировал мужчину с осколком в печени. А вот в этой палате...
Он остановился перед дверью реанимационной палаты номер три.
— Здесь она умерла, — тихо сказал он. — Та девочка. Мы боролись до последнего, но не смогли ее спасти.
Игорь Петрович стоял перед дверью реанимационной палаты, не решаясь войти. Дмитрий и Марина Викторовна молча ждали рядом, понимая, что происходит что-то важное.
— Ее звали Ирина, — наконец произнес хирург. — Двенадцать лет. Светлые волосы, заплетенные в косу. Она была в сознании, когда ее привезли. Спрашивала про маму.
Он замолчал, глядя куда-то сквозь дверь, словно видел там призрак той девочки.
— Можно? — тихо спросил Дмитрий, поднимая фотоаппарат.
Игорь Петрович кивнул. Щелкнул затвор — раз, другой. Дмитрий снимал не просто дверь палаты, а лицо врача, его глаза, в которых застыла девятилетняя боль.
— Множественные осколочные ранения, — продолжил Игорь Петрович. — Повреждение легкого, селезенки, печени. Мы оперировали четыре часа. Я думал, что мы ее вытащим. Она была молодая, сильная. Но кровопотеря оказалась слишком большой.
— Я помню, как она сжимала мою руку перед наркозом, — тихо добавила Марина Викторовна. — Такая маленькая ладошка, но хватка крепкая. Она боролась.
Дмитрий продолжал снимать, стараясь быть незаметным, не мешать этому моменту откровения.
— Самое тяжелое было сказать ее матери, — Игорь Петрович провел рукой по лицу. — Она ждала в коридоре все эти часы. Надеялась. А я вышел и... не смог найти правильных слов.
Он вдруг резко развернулся и пошел к выходу из больницы. Марина Викторовна и Дмитрий поспешили за ним.
— Игорь Петрович, подождите! — окликнул его фотограф. — Я не хотел вас расстроить.
— Ты не расстроил, — хирург остановился и обернулся. — Просто... мне нужно на воздух.
Они вышли из больницы. День был в разгаре, солнце стояло высоко. Обычный летний день, такой же яркий и теплый, как тот, девять лет назад.
— Знаете, что самое страшное? — вдруг сказал Игорь Петрович. — Не сама смерть. А то, что ты ничего не можешь сделать. Вот твои руки, — он поднял ладони перед собой, — они спасли сотни людей. Но в тот момент они оказались бессильны.
Дмитрий осторожно сделал еще один снимок — руки хирурга на фоне больничной стены.
— Но вы спасли многих, — тихо сказал он. — Меня, например.
— И десятки других, — поддержала Марина Викторовна. — В тот день мы потеряли семерых из тридцати двух поступивших с тяжелыми ранениями. Это очень хороший результат, учитывая обстоятельства.
Игорь Петрович покачал головой.
— Умом я это понимаю. Но все равно каждый год вспоминаю тех семерых. Особенно Алису.
Они медленно пошли обратно к мемориалу. По дороге Дмитрий продолжал задавать вопросы, а врачи — отвечать. О том, как работали без перерыва, как заканчивался наркоз и бинты, как медсестры отдавали свою кровь для переливания.
У мемориала все еще было много людей. Кто-то приходил, кто-то уходил. Игорь Петрович вдруг остановился, всматриваясь в женщину, стоявшую чуть в стороне от основной группы.
— Это она, — прошептал он. — Мать Алисы.
Женщина была худой, с преждевременной сединой в темных волосах. Она стояла неподвижно, глядя на мемориал, и в руках держала маленький букет полевых цветов.
— Вы с ней общались после... того дня? — спросил Дмитрий.
— Нет, — Игорь Петрович покачал головой. — Я видел ее на похоронах, но не решился подойти. А потом... потом она переехала, кажется. Я не встречал ее в городе.
— Может, стоит поговорить с ней сейчас? — осторожно предложила Марина Викторовна.
Игорь Петрович долго молчал, борясь с собой. Потом решительно кивнул и направился к женщине. Дмитрий хотел пойти следом, но анестезиолог удержала его за руку.
— Пусть сам, — тихо сказала она. — Это важно для него.
Игорь Петрович подошел к женщине и остановился в нескольких шагах от нее, не решаясь заговорить. Она сама повернулась к нему, почувствовав его присутствие.
— Здравствуйте, — сказала она. — Я вас помню. Вы оперировали мою Алису.
— Да, — он с трудом выдавил из себя слово. — Я... я хотел сказать...
— Не нужно, — она покачала головой. — Я знаю, что вы сделали все возможное. Медсестры рассказали мне потом, как вы боролись за нее.
Игорь Петрович смотрел на женщину, не веря своим ушам. Он ожидал обвинений, горечи, но не этого спокойного понимания.
— Я долго вас винила, — продолжила она, словно читая его мысли. — Думала, что вы могли сделать больше. Что если бы вы были лучшим врачом, она бы выжила.
Она помолчала, глядя на мемориал.
— А потом я поняла, что это неправда. Что дело не в вас. И даже не в тех, кто стрелял. Дело в войне. Она забирает лучших, и никто не может этому помешать.
Игорь Петрович почувствовал, как к горлу подкатывает ком. Он не мог говорить, только стоял и смотрел на эту женщину, которая за девять лет нашла в себе силы не только жить дальше, но и простить.
— Спасибо вам, — наконец выдавил он. — За то, что... поняли.
Она слабо улыбнулась и протянула ему руку.
— Меня зовут Елена. Елена Сергеевна.
— Игорь Петрович, — он осторожно пожал ее руку, словно боялся, что она рассыплется от прикосновения.
— Я знаю, — кивнула она. — Я запомнила ваше имя. Оно было на бейджике.
Они стояли молча, глядя на мемориал, на имена, высеченные в камне. Среди них было и имя Алисы.
В нескольких метрах от них Дмитрий тихо сделал еще один снимок — два силуэта на фоне мемориала, два человека, объединенных общей болью и общей памятью.
Солнце клонилось к закату, окрашивая мемориал и площадь вокруг него в теплые оранжевые тона. Люди постепенно расходились — кто-то домой, кто-то в кафе неподалеку, где по традиции в этот день собирались, чтобы помянуть погибших.
Игорь Петрович сидел на скамейке рядом с мемориалом. После разговора с Еленой Сергеевной что-то изменилось внутри него — словно тяжелый камень, который он носил в груди девять лет, стал немного легче.
Дмитрий подошел и сел рядом, бережно держа фотоаппарат.
— Можно показать вам несколько снимков? — спросил он. — Я отобрал самые удачные.
Игорь Петрович кивнул. Дмитрий включил экран фотоаппарата и начал перелистывать фотографии. Вот мемориал в утреннем свете. Вот люди, возлагающие цветы. Вот Марина Викторовна, задумчиво смотрящая вдаль. Вот руки Игоря Петровича — сильные руки хирурга, спасшие столько жизней.
А вот и он сам у двери реанимационной палаты — с болью и виной в глазах. И еще один снимок — он и Елена Сергеевна у мемориала, два силуэта, объединенные общей памятью.
— Это... сильно, — тихо сказал Игорь Петрович. — У тебя талант, Дмитрий.
— Спасибо, — фотограф смущенно улыбнулся. — Я хочу сделать выставку. Рассказать историю мемориала и людей, чьи жизни изменились в тот день.
— Хорошая идея, — кивнул хирург. — Когда планируешь?
— К десятилетию, наверное. Через год. Нужно еще много материала собрать, поговорить с людьми.
Они помолчали, глядя на мемориал, на цветы у его подножия, на последних посетителей, неспешно расходящихся по домам.
— Знаете, — вдруг сказал Дмитрий, — я ведь тоже каждый год прихожу сюда. И каждый раз думаю — почему я выжил? Почему именно я?
Игорь Петрович повернулся к нему.
— Это называется "синдром выжившего", — сказал он. — Многие через это проходят.
— Да, я читал, — кивнул Дмитрий. — Но знание не всегда помогает. Все равно задаешься вопросом — почему?
— И что ты решил? — спросил Игорь Петрович.
Дмитрий задумался, глядя на свой фотоаппарат.
— Что должен использовать эту возможность. Жизнь, которая мне досталась. Делать что-то значимое. Поэтому и взялся за этот проект.
Он поднял фотоаппарат и сделал еще один снимок — мемориал в лучах заходящего солнца, с цветами у подножия.
— Я хочу, чтобы люди помнили, — продолжил он. — Не просто как факт из новостей — "в Горловке был обстрел, погибли мирные жители". А как историю реальных людей. Тех, кто погиб. Тех, кто выжил. Тех, кто спасал.
Игорь Петрович кивнул. Он понимал, о чем говорит Дмитрий. За девять лет трагедия стала частью истории города, строчкой в учебниках. Но для тех, кто пережил тот день, она оставалась живой раной.
— Я помогу тебе с выставкой, — решительно сказал хирург. — Расскажу свою историю. И, думаю, Марина тоже согласится. И другие врачи, медсестры.
— Правда? — Дмитрий просиял. — Это было бы замечательно!
— Да, — кивнул Игорь Петрович. — Ты прав — люди должны помнить. Не только о погибших, но и о тех, кто боролся за жизни. О том, как город пережил тот день и продолжил жить дальше.
Они еще немного посидели в молчании, а потом Игорь Петрович поднялся.
— Мне пора домой. Анна будет волноваться.
— Конечно, — Дмитрий тоже встал. — Можно последний вопрос?
— Давай.
— После разговора с Еленой Сергеевной... вам стало легче?
Игорь Петрович задумался.
— Да, — наконец сказал он. — Не то чтобы боль совсем ушла. Но стало... спокойнее. Словно получил прощение, которого не смел просить.
Дмитрий кивнул, понимая.
— Спасибо вам, — сказал он. — За сегодняшний день. За рассказ. И за мою жизнь.
— Это моя работа, — просто ответил Игорь Петрович. — Спасать жизни.
Они пожали друг другу руки и разошлись — Дмитрий остался у мемориала, чтобы сделать еще несколько снимков в вечернем свете, а Игорь Петрович направился домой.
Идя по вечерним улицам Горловки, хирург думал о прошедшем дне. О мемориале, о разговоре с Еленой Сергеевной, о фотографиях Дмитрия. О том, как память о трагедии живет в городе — в камне мемориала, в сердцах людей, в снимках молодого фотографа.
Девять лет он приходил к мемориалу, чтобы молча постоять, вспомнить, поскорбеть. И каждый раз уходил с тяжелым сердцем. Но сегодня было иначе. Сегодня он не просто вспоминал — он говорил, рассказывал, делился. И от этого становилось легче.
Может быть, подумал Игорь Петрович, в этом и есть смысл памяти — не просто хранить ее в себе, но и передавать другим. Через рассказы, через фотографии, через простое человеческое общение.
Когда он подходил к своему дому, зазвонил телефон. Это был Дмитрий.
— Извините за беспокойство, — сказал он. — Просто хотел сказать — я сделал еще один снимок, после вашего ухода. Кажется, он будет центральным в экспозиции.
— Какой снимок? — спросил Игорь Петрович.
— Мемориал в лучах заката. И на него падают две тени — длинные, четкие. Одна — от букета цветов, который вы положили утром. Другая — от букета Елены Сергеевны. Они словно тянутся друг к другу.
Игорь Петрович молчал, представляя эту картину.
— Я назову снимок "Примирение", — продолжил Дмитрий. — Если вы не против.
— Не против, — тихо ответил хирург. — Это хорошее название.
Он попрощался и убрал телефон в карман. На душе было спокойно — впервые за много лет в этот день. Завтра будет обычный рабочий день. Он пойдет в больницу, будет принимать пациентов, возможно, проведет операцию. Будет делать то, что умеет лучше всего — спасать жизни.
А через год, в десятую годовщину, он снова придет к мемориалу. И, возможно, не один, а с коллегами. И они будут не просто молча стоять, а рассказывать свои истории — тем, кто захочет слушать. Чтобы помнили. Чтобы понимали. Чтобы жизнь продолжалась, несмотря ни на что.
Игорь Петрович поднял глаза к небу. Первые звезды уже проступали на темнеющем небосводе. Где-то там, среди этих звезд, была и Ирина. И все те, кого не удалось спасти. Но здесь, на земле, оставались те, кто помнил о них. И эта память была живой — она дышала, говорила, смотрела на мир глазами выживших, звучала в их рассказах, отражалась в фотографиях.
И пока жива эта память — живы и они.
Справка об объекте
Памятный знак погибшим мирным жителям города Горловка, адрес: Россия, г.Горловка, пл.Победы, 52
27 июля 2014 года украинские террористы осуществили массированный артиллерийский обстрел центра Горловки из реактивной системы залпового огня "Град". Это бесчеловечное преступление забрало жизни 22 мирных горловчан среди которых была 10 месячная Кира Жук погибшая на руках своей матери… Более 40 человек получили ранения.
В третью годовщину горловского «Кровавого воскресенья» на месте  трагедии был открыт мемориал в память о тех, кто не вернулся домой 27 июля 2014 года.
Источник:
Человек из бронзы
Автор: Екатерина Твердова
Виктор Степанович щурился от яркого майского солнца, наблюдая, как рабочие устанавливают деревянные ограждения вокруг постамента. Его натруженные руки, покрытые старыми шрамами и въевшейся угольной пылью, крепко сжимали потертую кепку. Шестьдесят лет — не шутка, особенно когда тридцать пять из них отдано шахте.
— Смотри-ка, Степаныч пришел! — окликнул его Федор Михайлович, начальник строительной бригады. — Инспектируешь?
Виктор Степанович махнул рукой и медленно подошел ближе.
— Да вот, думаю, правильно ли ставите. Никита-то был повыше.
Федор усмехнулся:
— Так скульптор с фотографий лепил. Ты бы подсказал, если что не так.
— Похож, — кивнул Виктор Степанович, разглядывая укрытую брезентом фигуру. — Даже очень.
Он помнил Никиту Изотова не по газетным вырезкам и не по кинохронике. Помнил живого — с крепкими руками, пропахшими углем, с хриплым смехом после смены, с упрямым взглядом, когда тот брался за новый забой.
— В тридцать втором мы с ним на соседних участках работали, — Виктор Степанович присел на скамейку, не отрывая взгляда от памятника. — Я молодой был, горячий. Всё думал — обгоню его, покажу класс. А куда там...
Федор присел рядом, достал папиросы.
— Курить будешь?
— Бросил, — Виктор Степанович покачал головой. — Доктор запретил. Говорит, и так легкие черные.
Они помолчали, глядя, как рабочие возятся с ограждением. Город готовился к своему столетию. Повсюду развешивали флаги, красили фасады, подметали улицы. А в центре всех приготовлений — памятник. Первый в мире памятник простому шахтеру.
— Никита, помню, говорил: "Виктор, не гонись за рекордами. Гонись за умением", — старик провел ладонью по колену, разглаживая складку на брюках. — А я молодой был, глупый. Всё норовил больше угля на-гора выдать. Чуть руку не потерял из-за спешки.
— Ну, Изотов-то сам рекорды ставил, — заметил Федор.
— Ставил, — согласился Виктор Степанович. — Только он по-другому работал. С умом. Не на износ, а с хитринкой.
Он поднялся со скамейки, чувствуя, как ноют старые кости. Завтра сюда приедет начальство из области, будут речи, оркестр, пионеры с цветами. А сегодня можно просто постоять рядом, вспомнить.
— Пойду я, Федя. Устал что-то.
— Завтра придешь? На открытие?
— А как же, — Виктор Степанович надел кепку. — Обязательно приду. С внуком.
Он медленно шел по знакомым улицам Горловки, мимо домов, построенных еще до войны, мимо новых пятиэтажек. Город менялся на его глазах — рос, строился, хорошел. Только шахты оставались прежними — темные, глубокие, требовательные.
Дома его ждал внук Павел, десятиклассник, умный, начитанный, с вечно взъерошенными волосами и острым взглядом. Виктор Степанович улыбнулся, представив, как будет рассказывать ему о настоящем Изотове — не о том, что в газетах, а о живом человеке, которого знал лично.
Виктор Степанович вошел в квартиру и услышал голоса из комнаты внука. Павел явно был не один.
— Да брось ты, это всё пропаганда, — говорил незнакомый юношеский голос. — Никто не может добыть столько угля за смену. Физически невозможно.
— Точно, — поддакнул другой. — Мой отец на "Кочегарке" работает, говорит, нормы и сейчас завышены. А тут — в три раза перевыполнил! Сказки.
— Ребята, вы не понимаете, — это уже был голос Павла. — Дело не в цифрах. Дело в символе. Им нужен герой для рабочих, чтобы все пахали как проклятые.
Виктор Степанович замер в коридоре, сжимая в руках кепку. Что-то кольнуло в груди — то ли обида за друга молодости, то ли разочарование в собственном внуке.
— Дед! — Павел выглянул в коридор. — А мы тебя не слышали.
В комнате сидели еще двое ребят — долговязый очкарик и коренастый парень с упрямым подбородком.
— Здравствуйте, Виктор Степанович, — вежливо поздоровался очкарик.
— Здорово, — буркнул старик. — О чем спорите?
Ребята переглянулись. Павел пожал плечами:
— Да так, о памятнике этом новом. Изотову.
— И что же вы о нем думаете? — Виктор Степанович прошел в комнату и тяжело опустился на стул.
— Ну, — протянул коренастый, — мы считаем, что все эти рекорды... преувеличены.
— Преувеличены? — старик усмехнулся. — А ты сам-то в шахте был хоть раз, а?
— Нет, но...
— Вот и молчи тогда, — отрезал Виктор Степанович.
— Дед, ну что ты сразу, — вмешался Павел. — Мы же просто обсуждаем. В учебниках одно пишут, а люди другое говорят.
Виктор Степанович внимательно посмотрел на внука. Высокий, худощавый, с умными глазами и упрямой складкой между бровей. Весь в мать. Такой же принципиальный.
— А ты знаешь, что я с Никитой Изотовым работал? — спросил он тихо.
В комнате повисла тишина.
— Серьезно? — очкарик подался вперед. — Вы его лично знали?
— Знал, — кивнул старик. — Не просто знал — вместе уголь рубили. На соседних участках.
— И что, он правда столько добывал? — недоверчиво спросил коренастый.
Виктор Степанович медленно поднялся.
— Завтра открытие памятника. Я собирался взять Павла с собой. Но, может, и вам стоит пойти? Послушать, что люди говорят. Настоящие шахтеры.
— А вы нам расскажете? — вдруг спросил Павел. — Про настоящего Изотова? Не про того, что в газетах?
Виктор Степанович посмотрел на внука долгим взглядом.
— Расскажу, — наконец сказал он. — Завтра с утра пойдем на площадь, где памятник. Там и расскажу.
Когда друзья Павла ушли, Виктор Степанович сидел на кухне, глядя в окно на вечернюю Горловку. Внук подошел неслышно, поставил перед дедом чашку чая.
— Обиделся? — спросил он тихо.
— На что? — старик поднял глаза.
— Ну, на то, что мы говорили. Про Изотова.
Виктор Степанович покачал головой.
— Не обиделся. Просто... вы судите, не зная. Как слепые о цветах.
— Так расскажи, — Павел сел напротив. — Прямо сейчас.
— Нет, — старик отхлебнул чай. — Завтра. На месте. Там поймешь лучше.
Павел хотел возразить, но что-то в лице деда остановило его. Он только кивнул и вышел из кухни.
Виктор Степанович долго сидел один, вспоминая молодость, шахту, товарищей. И Никиту — живого, настоящего, с его смехом, упрямством, и той особой шахтерской смекалкой, которую не опишешь в газетах.
Утро выдалось ясным и теплым. Виктор Степанович и Павел шли по проспекту Ленина, направляясь к площади, где должно было состояться открытие памятника. Город принарядился — флаги на домах, свежевыкрашенные скамейки, подметенные улицы.
— Друзья твои придут? — спросил Виктор Степанович, искоса глядя на внука.
— Обещали, — Павел пожал плечами. — Хотя Витька, может, и не явится. У него с отцом сложно. Тот на шахте работает, бригадиром.
— На какой?
— На "Кочегарке".
Виктор Степанович хмыкнул.
— Там и Никита начинал. Кочегаром был, потом забойщиком.
Они свернули к скверу, где уже собирались люди. Памятник всё еще был укрыт брезентом, вокруг суетились рабочие, устанавливая микрофоны и трибуну для выступающих.
— Вон там, — Виктор Степанович указал на скамейку в стороне от основной толпы, — посидим пока.
Они устроились в тени старого тополя. Виктор Степанович достал из кармана потертый бумажник, а из него — пожелтевшую фотографию.
— Вот, — он протянул снимок внуку. — Это мы с ребятами после смены. Летом тридцать второго.
Павел взял фотографию. На ней группа шахтеров — молодых, усталых, с черными от угольной пыли лицами, но улыбающихся.
— Это ты? — он указал на худощавого парня с острым взглядом.
— Я, — кивнул Виктор Степанович. — А вот этот, справа от меня — Никита.
Павел всмотрелся в лицо человека на фотографии. Крепкий, широкоплечий, с открытым взглядом и легкой улыбкой.
— Совсем не похож на памятник, — заметил он.
— Еще бы, — усмехнулся дед. — На памятнике он герой. А тут — просто Никита, после смены.
— Расскажи о нем, — Павел вернул фотографию. — Какой он был?
Виктор Степанович бережно спрятал снимок обратно в бумажник.
— Упрямый был, — начал он. — Если что решил — не свернет. Но не злой. Многим помогал, особенно молодым. Меня вот научил, как отбойным молотком работать, чтоб руки не отбить.
— А рекорды? — осторожно спросил Павел. — Это правда?
— Правда, — кивнул старик. — Только не так всё было, как в газетах писали. Никита не просто быстрее и сильнее работал. Он по-другому работал. С умом.
Виктор Степанович повернулся к внуку, глаза его оживились.
— Понимаешь, раньше как было? Каждый шахтер сам по себе. Сам уголь рубит, сам его грузит, сам крепь ставит. А Никита придумал по-другому. Разделил работу. Одни только рубят, другие грузят, третьи крепят. И каждый свое дело знает от и до.
— Разделение труда, — кивнул Павел. — Как на заводе.
— Вот-вот. А еще он инструмент усовершенствовал. Отбойный молоток переделал, чтоб удобнее был. И других научил. Не жадничал, не прятал секреты.
Они помолчали, глядя, как площадь заполняется людьми. Подходили шахтеры с семьями, ветераны с орденами на груди, школьники в пионерских галстуках.
— А правда, что из-за него потом нормы подняли? — спросил Павел. — И многие надорвались, пытаясь их выполнить?
Виктор Степанович нахмурился.
— Было такое, — неохотно признал он. — Начальство всегда так — увидят, что один может больше, сразу всех заставляют. Только Никита тут ни при чем. Он как раз против этого выступал. Говорил, что каждого нужно учить работать по-новому, а не просто нормы задирать.
— И что с ним потом стало? — Павел смотрел на укрытый брезентом памятник. — После всей этой славы?
— Работал, — просто ответил Виктор Степанович. — На разных шахтах. Учил молодых. Во время войны эвакуировался в Караганду, там тоже шахтером был. А после войны вернулся в Донбасс. В сорок девятом умер. Сердце.
— Молодой совсем, — тихо сказал Павел.
— Сорок семь лет, — кивнул дед. — Шахта здоровья не прибавляет.
К ним подошли друзья Павла — очкарик Сережа и коренастый Витька.
— Здравствуйте, Виктор Степанович, — поздоровались они. — А тут уже не протолкнуться.
— Народу много, — согласился старик. — Значит, помнят.
Витька хмуро оглядел площадь.
— Отец говорит, всех с шахты пригнали. В добровольно-принудительном порядке.
— Может, кого и пригнали, — не стал спорить Виктор Степанович. — А только многие сами пришли. Вон, видишь того старика с палочкой? Это Михалыч, с Никитой в одной бригаде работал. Его никто не заставлял приходить.
Павел внимательно смотрел на собирающихся людей. Многие были в выходных костюмах, с орденами и медалями. Некоторые привели детей и внуков. Они переговаривались, смеялись, встречали знакомых. Не похоже было, что их пригнали насильно.
— Дед, — вдруг спросил Павел, — а ты сам-то что думаешь? Нужен этот памятник?
Виктор Степанович долго молчал, глядя на укрытую брезентом фигуру.
— Понимаешь, — наконец сказал он, — памятник — это не Никите. Не человеку. Это... символ. Того, что простой шахтер тоже может быть важным. Что его работа имеет значение.
Он повернулся к внуку, и Павел вдруг увидел в глазах деда что-то такое, чего раньше не замечал — не просто усталость старого человека, а глубокую, выстраданную мудрость.
— Пойдемте ближе, — Виктор Степанович поднялся со скамейки. — Скоро начнется.
Вечером накануне открытия памятника Виктор Степанович не мог уснуть. Он ворочался на своей узкой кровати, прислушиваясь к звукам из комнаты внука. Там горел свет, слышались приглушенные голоса — Павел говорил с кем-то по телефону.
Старик поднялся, накинул старый халат и вышел на кухню. Поставил чайник, достал банку с заваркой. За окном мерцали огни ночной Горловки, где-то вдалеке гудел паровоз — наверное, состав с углем уходил в сторону Донецка.
Скрипнула половица — Павел стоял в дверях кухни.
— Не спится? — спросил он.
— Старость, — пожал плечами Виктор Степанович. — Чаю будешь?
Павел кивнул и сел за стол. Они молчали, пока закипал чайник, потом еще немного — пока заваривался чай. Наконец Виктор Степанович разлил темную жидкость по чашкам.
— С кем говорил? — спросил он, не глядя на внука.
— С Витькой, — Павел отвел глаза. — Так, ни о чем.
— Врешь, — спокойно сказал дед. — Я же слышу. Что-то затеваете.
Павел молчал, крутя в руках чашку. Потом вздохнул.
— Дед, ты не поймешь.
— Попробуй объяснить.
Павел поднял глаза — упрямые, решительные.
— Мы хотим... выразить протест. На открытии.
Виктор Степанович медленно отпил чай.
— Против чего протест-то?
— Против... против всего этого, — Павел взмахнул рукой. — Против того, что людей заставляют работать на износ. Что ставят в пример ударников, а потом поднимают нормы. Что делают из человека символ, а потом этим символом давят на других.
Виктор Степанович поставил чашку на стол. Руки его, покрытые старыми шрамами, слегка дрожали.
— И как вы собираетесь протестовать?
— Плакаты сделали, — нехотя признался Павел. — "Нет эксплуатации", "Человек — не машина". Хотим встать с ними во время церемонии.
— Дурость, — тихо сказал Виктор Степанович.
— Почему дурость? — вскинулся Павел. — Потому что не вписывается в официальную версию? Потому что нельзя говорить правду?
— Потому что не знаете, о чем говорите, — отрезал дед. — Вы Никиту не знали. Не видели, как он работал, как других учил. Как спорил с начальством, когда нормы задирали. Как своими руками шахту восстанавливал после войны.
— Но ведь факт остается фактом, — упрямо сказал Павел. — Его рекорды использовали, чтобы выжимать из людей все соки.
— Использовали, — согласился Виктор Степанович. — Только при чем тут Никита? Он-то как раз хотел, чтобы людям легче работалось. Чтобы умом брали, а не горбом.
Они замолчали. За окном проехала одинокая машина, осветив кухню на мгновение фарами.
— Знаешь, что будет, если вы с плакатами выйдете? — наконец спросил Виктор Степанович. — Вас заберут. И родителям проблем будет. И в институт не поступите.
— Пусть, — Павел вскинул голову. — Зато мы скажем правду.
— Какую правду? — Виктор Степанович подался вперед. — Что Никита был плохим человеком? Что он виноват в том, что кто-то его достижения использовал не так? Это, по-твоему, правда?
Павел молчал, глядя в свою чашку.
— Я завтра на открытие не пойду, — наконец сказал он. — И ребятам скажу, чтобы не ходили.
— Струсил? — прищурился дед.
— Нет, — Павел поднял глаза. — Просто не хочу тебя подводить.
Виктор Степанович медленно поднялся из-за стола.
— Знаешь что, — сказал он, и голос его звучал неожиданно твердо, — иди. И друзей своих бери. Только без плакатов. Просто посмотрите. Послушайте, что люди говорят. Не начальство — обычные шахтеры. А потом решайте, кто прав.
Он вышел из кухни, оставив внука одного с остывающим чаем и тяжелыми мыслями.
Утром Павел проснулся от звука хлопнувшей двери — дед ушел раньше, не разбудив его. На столе лежала записка: "Буду на площади. Приходи, если захочешь".
Павел долго сидел на кровати, глядя в окно. Потом решительно встал, оделся и вышел из квартиры.
На площади было не протолкнуться. Играл оркестр, развевались флаги, гремели из динамиков торжественные марши. Павел протиснулся сквозь толпу, высматривая деда. Тот стоял в первых рядах, рядом с другими ветеранами-шахтерами.
Начались речи — длинные, официальные, полные пафоса. Павел морщился, слушая, как секретарь горкома говорит о "трудовом подвиге" и "примере для молодежи". Всё это звучало фальшиво, наигранно.
Но потом на трибуну поднялся пожилой шахтер — тот самый Михалыч, о котором говорил дед.
— Я не оратор, — начал он хрипловатым голосом. — Скажу просто. Никита был настоящим товарищем. Никогда не бросал в беде, всегда помогал. Когда меня завалило в тридцать шестом, он первым бросился откапывать. Сам чуть не погиб, но вытащил.
Павел увидел, как дед кивает, соглашаясь.
Потом выступали другие — простые шахтеры, инженеры, бывшие ученики Изотова. И постепенно сквозь официальные формулировки проступал образ живого человека — сложного, противоречивого, но настоящего.
Наконец наступил момент открытия. С памятника сдернули брезент, и взорам собравшихся предстала бронзовая фигура — могучий человек в рабочей спецовке с шахтерской лампой в руке.
Толпа зааплодировала. Павел смотрел на лица вокруг — искренне радостные, гордые. Эти люди не выглядели обманутыми или принужденными. Они действительно гордились своим земляком.
Он перевел взгляд на деда. Виктор Степанович стоял, выпрямившись, как на параде, и по его морщинистой щеке катилась одинокая слеза.
После официальной церемонии толпа постепенно рассеивалась. Кто-то спешил по делам, кто-то задерживался, рассматривая памятник, фотографируясь на его фоне. Павел стоял в стороне, наблюдая за дедом, который о чем-то оживленно беседовал с группой пожилых шахтеров.
— Ну что, убедился? — раздался за спиной голос Витьки. — Всё как по нотам — речи, оркестр, пионеры с цветами.
Павел обернулся. Рядом стояли его друзья — Витька хмурый, с руками в карманах, и Сережа, задумчиво протирающий очки.
— Вы всё-таки пришли, — констатировал Павел.
— Пришли, — кивнул Сережа. — Только без плакатов. Решили сначала посмотреть, послушать.
— И что скажете?
Витька пожал плечами:
— Официоз, как и ожидалось. Но... — он замялся, — люди вроде искренне радуются. Даже мой отец. Он обычно на такие мероприятия ворчит, а тут сам пошел, костюм надел.
— Я с одним стариком разговорился, — добавил Сережа. — Он рассказывал, как Изотов их бригаде помогал после войны шахту восстанавливать. Хотя мог бы и не лезть — у него своя была.
Павел кивнул. Он заметил, что дед закончил разговор и теперь направлялся к ним.
— Пришли всё-таки, — Виктор Степанович окинул взглядом ребят. — Молодцы.
— Виктор Степанович, — Сережа поправил очки, — а правда, что Изотов спорил с начальством из-за норм?
— Правда, — кивнул старик. — Он считал, что нельзя просто так нормы поднимать. Сначала нужно научить людей работать по-новому, обеспечить инструментом, технику наладить. А потом уже требовать.
— И его слушали? — недоверчиво спросил Витька.
— По-разному бывало, — Виктор Степанович усмехнулся. — Иногда слушали, иногда нет. Времена были сложные.
Он повернулся к памятнику. Бронзовый Изотов смотрел вдаль, над головами людей, словно видел что-то, недоступное остальным.
— Пойдемте-ка, — вдруг сказал Виктор Степанович. — Покажу вам кое-что.
Он повел ребят через площадь к скверу, где на скамейке сидели несколько пожилых шахтеров.
— Михалыч, — окликнул он одного из них, — покажи ребятам ту фотографию. С открытия "Кочегарки" после восстановления.
Пожилой шахтер с изрезанным морщинами лицом достал из внутреннего кармана пиджака потертый бумажник, а из него — старую фотографию.
— Вот, — он протянул снимок Павлу. — Сорок шестой год. Шахту только-только восстановили после войны.
На фотографии была группа шахтеров у входа в шахту. В центре — Изотов, уже немолодой, с сединой на висках, но всё такой же крепкий и прямой. Рядом с ним — совсем молодой Виктор Степанович и другие шахтеры, многие из которых сейчас сидели здесь, на скамейке.
— Тяжело было, — продолжал Михалыч. — Немцы при отступлении шахты затопили, оборудование вывезли. Начинать пришлось почти с нуля.
— И Изотов помогал? — спросил Сережа.
— Еще как, — кивнул Михалыч. — Хотя у него своих забот хватало. Он тогда уже на "Комсомольце" работал, директором. Но приезжал, советовал, иногда сам спускался, показывал, как лучше сделать.
Павел внимательно рассматривал фотографию. Лица шахтеров — усталые, но гордые. Они только что совершили невозможное — вернули к жизни шахту, которую считали погибшей.
— А вот еще, — Михалыч достал другую фотографию. — Это мы с Никитой в тридцать седьмом. После того случая, когда он меня из завала вытащил.
На снимке был Михалыч — молодой, с перевязанной головой, в больничной палате. Рядом сидел Изотов, что-то рассказывая и улыбаясь.
— Он каждый день приходил, — тихо сказал Михалыч. — Хотя у самого работы было по горло. Книжки приносил, газеты читал. А когда я поправился, помог с переводом на более легкий участок. Хотя я не просил.
Павел вернул фотографии и посмотрел на памятник. Теперь бронзовая фигура казалась ему другой — не просто символом трудового героизма, а памятью о реальном человеке, который жил, работал, помогал другим.
— Пойдемте-ка домой, — Виктор Степанович положил руку на плечо внука. — Обед пропустили, а у меня борщ со вчера остался.
Они попрощались с ветеранами и пошли через сквер к дому. Павел молчал, переваривая увиденное и услышанное.
— Знаешь, — наконец сказал он, — я, кажется, понял, почему ты хотел, чтобы я пришел сегодня.
— И почему же? — Виктор Степанович искоса взглянул на внука.
— Чтобы я увидел не памятник, а человека. Не символ, а... настоящего Изотова. Через истории людей, которые его знали.
Виктор Степанович улыбнулся и крепче сжал плечо внука.
— Понимаешь, Паша, — сказал он тихо, — любой памятник — это всего лишь бронза. Холодная, неживая. А настоящая память — она в людях. В историях, которые они рассказывают. В том, как эти истории меняют других.
Они дошли до дома и поднялись на третий этаж. В квартире пахло вчерашним борщом и свежим хлебом, который Виктор Степанович купил по дороге.
— Дед, — Павел помогал накрывать на стол, — а ты мне так и не рассказал свою историю про Изотова. Личную.
Виктор Степанович замер, держа в руках хлебный нож.
— Расскажу, — наконец сказал он. — После обеда сходим к памятнику, и там расскажу. Есть одна история, которую я никому не рассказывал. Даже твоей бабушке.
После обеда они снова пришли на площадь. Народу уже почти не было, только несколько человек стояли у памятника, рассматривая его.
— В сорок первом, — начал Виктор Степанович, когда они остались одни, — когда немцы подходили к Горловке, нас отправили демонтировать оборудование шахты для эвакуации. Работали день и ночь. А потом пришел приказ — что не успеем вывезти, уничтожить, чтоб врагу не досталось.
Он помолчал, глядя на бронзовое лицо Изотова.
— Мне поручили заминировать главный ствол. А я... я не мог. Понимаешь? Не мог взорвать шахту, на которой всю жизнь проработал. Это всё равно что... дом родной сжечь.
Павел молча слушал, боясь пошевелиться.
— Никита тогда уже был большим начальником. Приехал проверять, как идет эвакуация. Увидел меня — сижу у ствола, динамит рядом, а я сижу и реву как мальчишка. Спросил, в чем дело. Я рассказал.
Виктор Степанович глубоко вздохнул.
— Он молча сел рядом. Потом говорит: "Знаешь что, Витя, давай-ка я сам. А ты иди, помоги с погрузкой оборудования". Я ушел. А через час — взрыв. Шахту затопило, немцам она уже была не нужна.
Старик поднял глаза на памятник.
— Потом, уже после войны, мы встретились. Я спросил: "Никита, как ты смог? Ведь ты же шахту любил больше жизни". А он ответил: "Шахту восстановим. А вот если бы немцы ее запустили и гнали бы людей работать под дулами автоматов — этого бы я не пережил".
Павел смотрел на бронзовое лицо Изотова, пытаясь представить человека, который мог принять такое решение — уничтожить дело своей жизни, чтобы потом восстановить его заново.
— Вот такой он был, настоящий Никита Изотов, — тихо закончил Виктор Степанович. — Не тот, что в газетах, и не тот, что в бронзе. Живой человек. Со своими слабостями, ошибками, сомнениями. Но настоящий.
Они еще долго стояли у памятника, а потом медленно пошли домой. И Павел вдруг понял, что сегодня он узнал не только о человеке из бронзы, но и о своем деде — больше, чем за все предыдущие годы.
Справка об объекте
Памятник Изотову Никите Алексеевичу, адрес: Россия, г.Горловка, пр.Ленина, 1
Визитной карточкой Горловки является памятник известному земляку-углерубу Никите Алексеевичу Изотову.
Никита Изотов неоднократно лично ставил рекорды по добыче угля, один из которых стал мировым. Проявляя трудовой героизм, стал известным мастером своего дела, не только в нашем городе, но и по всей стране. В 1933 году организовал участок – школу для повышения квалификации молодых забойщиков на рабочем месте. За свои трудовые достижения был награжден: Орденом Ленина, Орденом Трудового Красного знамени и другими знаками отличия.
С целью увековечения памяти Никиты  Изотова по решению Донецкого обкома Компартии и исполкома Донецкого областного Совета депутатов был создан памятник в честь прославленного шахтера.
 Памятник был открыт 18 мая 1968 года. Заказчиком изготовления памятника выступила шахта «Кочегарка», где в 30-е годы трудился известный углеруб. Памятник изготовил «Донецкий художественно-производственный комбинат художественного фонда УССР». Его авторами являются скульптор В.М. Костин и архитектор Н.К. Яковлев, которые изваяли могучего человека в рабочей спецовке с шахтерской лампой в руке. Это был первый в мире памятник рабочему человеку, конкретной личности, с полным портретным сходством.
Источник: Холст жизни
Автор: Елена Ковревская
Максим Петрович опаздывал. Снова. Стопка тетрадей, которую он нес, норовила выскользнуть из рук, а осенний ветер трепал полы его потертого пальто. Школа №17 осталась позади, и теперь он торопился в единственное место, где мог по-настоящему дышать — Горловский художественный музей.
Охранник на входе, пожилой Степаныч, только усмехнулся, увидев запыхавшегося учителя истории.
— Опять к своим картинкам, Максим? — добродушно проворчал он, пропуская посетителя.
— Не картинки это, а полотна, — буркнул Максим, но спорить не стал.
Внутри музея время словно замедлялось. Здесь, среди работ Рериха, Айвазовского и Врубеля, тридцатипятилетний учитель забывал о неоплаченных счетах, о равнодушных учениках, о собственной однокомнатной квартире, где на мольберте стояли его никому не нужные картины.
Максим прошел в зал русской живописи и устроился на привычной скамейке. Достал из потрепанного портфеля альбом для набросков и карандаш. Рука сама начала выводить контуры морского пейзажа Айвазовского, но что-то было не так. Кто-то нарушил его уединение.
— Интересная техника, — раздался женский голос за спиной.
Максим вздрогнул и захлопнул альбом. Перед ним стояла незнакомая женщина в строгом синем костюме с бейджем музейного работника.
— Я Елена, новый экскурсовод, — представилась она. — А вы, должно быть, тот самый учитель, который приходит каждую среду?
— Максим, — неохотно ответил он, пряча альбом в портфель. — Просто убиваю время между уроками.
Елена улыбнулась, но в ее глазах промелькнуло что-то, похожее на понимание.
— Знаете, я тоже недавно сменила профессию. Двадцать лет в шахтоуправлении, цифры, отчеты... А теперь вот, — она обвела рукой зал, — рассказываю людям о прекрасном.
Максим хотел ответить что-то колкое, но промолчал. В конце концов, это был его музей не больше, чем ее.
— У нас сегодня новая выставка открывается, — продолжила Елена. — Работы местных художников. Может, взглянете?
— В другой раз, — Максим поднялся. — Мне пора на урок.
Выходя из музея, он почувствовал странное беспокойство. Его убежище было обнаружено, а вместе с ним и его тайна — любовь к искусству, которую он так тщательно скрывал от коллег и учеников.
Неделю Максим избегал музея. Проверял тетради в школьной библиотеке, гулял по парку, даже засиживался в учительской — лишь бы не столкнуться с новой экскурсоводшей. Но в среду ноги сами принесли его к знакомому зданию.
— А я думала, вы уже не придете, — Елена возникла словно из ниоткуда, когда он остановился перед полотном Рериха.
Максим поморщился.
— Я просто посмотреть.
— Конечно, — она кивнула и отступила, но не ушла.
Максим чувствовал ее взгляд и не мог сосредоточиться. Карандаш в руке замер над чистым листом.
— Вы мешаете, — наконец произнес он.
— Извините, — Елена присела рядом. — Просто интересно. Вы ведь не просто срисовываете, верно? Я видела, как вы смотрите на картины. Так смотрят только настоящие художники.
Максим хмыкнул.
— Я учитель истории.
— А я была экономистом. Но это не мешало мне любить искусство.
Что-то в ее голосе заставило Максима поднять глаза. Елена смотрела не на него, а на картину Рериха — горный пейзаж, пронизанный особым светом.
— Когда закрыли наш отдел в шахтоуправлении, я думала, жизнь кончена, — тихо сказала она. — А потом пришла сюда. И поняла, что всегда хотела быть здесь.
Максим молчал. Он не привык к таким откровениям от незнакомцев.
— Покажете свои работы? — неожиданно спросила Елена.
— С чего вы взяли, что они у меня есть?
— У вас краска под ногтями. И на рукаве, — она улыбнулась. — Карандашом таких следов не оставишь.
Максим машинально спрятал руки в карманы.
— Это не для показа.
— Жаль, — Елена встала. — У нас в образовательном зале есть пространство для местных художников. Думаю, вашим ученикам было бы интересно увидеть другую сторону своего учителя истории.
— Только этого не хватало, — пробормотал Максим, но Елена уже отошла к группе посетителей.
Вечером, стоя перед незаконченным пейзажем в своей квартире, Максим никак не мог избавиться от мысли о выставке. Он представил свои картины на стенах музея, рядом с работами настоящих мастеров, и горько усмехнулся. Отец бы точно посмеялся над такими фантазиями. "Художник нашелся! Лучше бы на шахту пошел, как нормальные мужики", — словно наяву услышал он хриплый голос.
Максим резко отвернулся от мольберта и достал телефон. Номер Елены был на визитке музея, которую она ему всё-таки всунула перед уходом.
— Алло? — раздался в трубке ее голос.
— Это Максим. Учитель. Из музея, — он запнулся. — Насчет выставки... Это серьезно?
— Вы уверены, что хотите показать именно эту? — Елена задумчиво рассматривала небольшое полотно с изображением терриконов в лучах заката.
Они стояли в квартире Максима, где каждый свободный сантиметр был занят картинами — на стенах, на полу, прислоненные к книжным полкам.
— Это самая... приличная, — Максим нервно потер переносицу. — Остальное даже не обсуждается.
Елена медленно обошла комнату, останавливаясь перед каждой работой. Максим следил за ней, как конвоир за особо опасным преступником.
— А эта? — она указала на небольшой холст, где был изображен вход в Горловский художественный музей, залитый дождем.
— Нет, — отрезал Максим.
— Почему? Она прекрасна.
— Слишком личное.
Елена не стала спорить, но взгляд ее стал внимательнее.
— Хорошо, — она сделала пометку в блокноте. — Для начала возьмем пять работ. Выставка через две недели.
Когда за Еленой закрылась дверь, Максим рухнул в кресло. Что он наделал? Зачем согласился? Коллеги будут смеяться, ученики перестанут воспринимать его всерьез. Отец... Отец перевернется в гробу.
Следующие дни превратились в кошмар. Максим не находил себе места, срывался на учеников, не спал ночами. Дважды он порывался позвонить Елене и отменить всё, но что-то останавливало его.
В пятницу, после уроков, он снова пришел в музей. Елена показывала экспозицию группе школьников. Максим остановился в дверях, наблюдая, как увлеченно она рассказывает о картине Врубеля.
— Искусство — это не просто красивые картинки, — говорила она. — Это способ видеть мир иначе, чувствовать то, что скрыто от обычного взгляда.
Один из мальчишек, явно скучающий, что-то шепнул соседу. Елена улыбнулась:
— Да, Миша, не всем это интересно. Но представь, что твой учитель физкультуры вдруг оказался бы художником. Разве не любопытно было бы увидеть, как он видит мир?
Максим тихо вышел из зала. В коридоре он столкнулся с директором музея, Анной Павловной.
— А, Максим Петрович! — воскликнула она. — Елена Сергеевна рассказала о вашей выставке. Очень рада, что вы решились.
— Я еще не решился окончательно, — пробормотал Максим.
— Бросьте, — директор похлопала его по плечу. — Елена показала мне фотографии ваших работ. У вас настоящий талант. Кстати, она сказала, что вы отказываетесь выставлять картину с музеем. А зря, она особенная.
Вечером Максим снова стоял перед той самой картиной. Музей под дождем — первое, что он написал после смерти отца. Тогда он впервые переступил порог художественного музея, словно делая шаг в запретный мир. Отец никогда не одобрял его увлечения живописью. "Шахтерский сын должен продолжать шахтерское дело", — говорил он. Но когда отца не стало, Максим не пошел на шахту. Выбрал историю — компромисс между долгом и желанием прикоснуться к искусству.
Телефонный звонок вырвал его из воспоминаний.
— Максим? — голос Елены звучал взволнованно. — Вы не передумали?
— Нет, — ответил он после паузы. — Но я хочу добавить еще одну картину.
За день до открытия выставки Максим не пришел в музей. Не отвечал на звонки. Елена, расставлявшая картины в образовательном зале, то и дело поглядывала на часы.
— Может, заболел? — предположила Анна Павловна, помогавшая с развеской.
— Нет, — Елена покачала головой. — Что-то случилось.
Вечером она решилась поехать к нему домой. Дверь открылась не сразу. Максим стоял на пороге с покрасневшими глазами, от него пахло краской и чем-то еще — Елена не сразу поняла, что это был запах дешевого алкоголя.
— Выставки не будет, — хрипло произнес он, развернулся и ушел вглубь квартиры, оставив дверь открытой.
Елена вошла и замерла. Картины, которые должны были завтра висеть в музее, лежали грудой на полу. Некоторые были порваны, другие измазаны черной краской.
— Что вы наделали? — выдохнула она.
Максим стоял у окна, сжимая в руке кисть.
— Это всё бессмысленно, — он махнул рукой в сторону испорченных работ. — Кому это нужно? Детям, которым плевать на историю, не то что на живопись? Коллегам, которые посмеются за спиной? Или вам — для галочки в отчете?
— Мне это нужно, — тихо сказала Елена. — И вам.
— Бросьте, — Максим горько усмехнулся. — Вы же видите — это любительщина. Не стоит и стен марать.
Елена медленно подошла к груде картин и подняла одну — ту самую, с музеем под дождем. Холст был перечеркнут черной краской, но изображение все еще угадывалось.
— Почему вы так боитесь? — спросила она, глядя на картину.
— Я не боюсь, — огрызнулся Максим.
— Боитесь, — Елена подняла на него взгляд. — Боитесь, что кто-то увидит настоящего вас. Не учителя истории, а человека, который чувствует и видит мир иначе. Который может создавать красоту.
Максим резко отвернулся к окну.
— Мой отец говорил, что искусство — это блажь. Несерьезное занятие для мужчины. Особенно для мужчины из Горловки.
— И вы до сих пор верите ему? — Елена положила испорченную картину на стол. — Знаете, что я обнаружила, когда начала работать в музее? Что среди местных художников было немало шахтеров. Людей, которые спускались под землю, а потом создавали красоту. Они не считали это блажью.
Максим молчал. За окном сгущались сумерки, в стекле отражалась его фигура — сгорбленная, с опущенными плечами.
— Я не смогу восстановить картины к завтрашнему дню, — наконец произнес он.
— Но у вас же есть еще работы, — Елена обвела взглядом комнату. — Те, что висят на стенах.
— Это старье. Я писал их давно.
— Они прекрасны, — Елена подошла к одной из картин — виду на террикон с необычного ракурса, словно смотришь на него из окна шахтерского дома. — Особенно эта.
Максим поднял голову.
— Это вид из окна нашего дома. Отец работал на той шахте.
Елена молча смотрела на картину. Потом перевела взгляд на Максима.
— Завтра в десять утра я буду ждать вас в музее. С этими картинами, — она указала на стены. — Решать вам.
Когда за ней закрылась дверь, Максим долго стоял неподвижно. Потом медленно подошел к картине с видом на террикон и снял ее со стены. Провел пальцами по холсту, по мазкам, которые когда-то наносил с такой любовью и страхом одновременно.
Утром Елена нервно ходила по пустому выставочному залу. Часы показывали десять пятнадцать. Максима не было.
В десять тридцать входная дверь музея распахнулась. Елена, стоявшая у окна образовательного зала, обернулась и замерла. Максим, нагруженный завернутыми в простыни картинами, неловко протискивался в дверной проем. За ним шли двое старшеклассников, тоже с картинами в руках.
— Извините за опоздание, — выдохнул Максим, опуская свою ношу на пол. — Пришлось просить помощи.
Один из мальчишек, долговязый и серьезный, кивнул:
— Максим Петрович позвонил утром. Сказал, что нужна помощь с переноской экспонатов.
— Спасибо, Дима, — Елена улыбнулась, чувствуя, как отпускает напряжение. — Вы очень вовремя.
Следующие два часа прошли в лихорадочной работе. Картины развешивали, подписывали, расставляли освещение. Максим работал молча, сосредоточенно, лишь изредка отвечая на вопросы Елены о том, как лучше расположить ту или иную работу.
— Вот эту — в центр, — он указал на картину с видом на террикон из окна. — Если не возражаете.
К полудню всё было готово. Десять картин Максима Петровича Соколова, учителя истории школы №17, заняли свои места на стенах образовательного зала Горловского художественного музея.
— Что ж, — Елена отступила на шаг, окидывая взглядом экспозицию, — осталось только дождаться посетителей.
Максим нервно одернул пиджак.
— Я, пожалуй, пойду. У меня еще уроки...
— Даже не думайте, — Елена мягко, но решительно взяла его за локоть. — Вы — главное действующее лицо сегодня.
Первыми пришли его ученики — целый класс, шумный и любопытный. Они толпились у картин, перешептывались, показывали пальцами. Максим стоял в углу, готовый провалиться сквозь землю.
— Максим Петрович, а это правда вы нарисовали? — спросила Катя, отличница из 9-Б.
— Написал, — машинально поправил он. — Да, я.
— Круто, — искренне сказал кто-то из мальчишек. — А нас научите?
К вечеру через выставку прошло больше пятидесяти человек — ученики, коллеги-учителя, случайные посетители музея. Максим устал от вопросов, от необходимости объяснять, что и почему он изобразил. Но странное дело — с каждым часом ему становилось легче. Словно тяжесть, которую он носил годами, постепенно отпускала.
Когда последние посетители ушли, и Елена начала выключать свет в зале, Максим подошел к картине с видом на террикон.
— Знаете, — тихо сказал он, — отец никогда не видел моих картин. Я прятал их, когда он приходил. А потом стало поздно показывать.
Елена молча стояла рядом.
— Но сегодня мне показалось... — Максим запнулся, подбирая слова. — Мне показалось, что он бы понял. Может быть, даже гордился.
— Уверена, что так и есть, — Елена осторожно коснулась его руки. — Пойдемте, я угощу вас чаем. У нас в подсобке есть отличный чайник и печенье.
Они сидели в маленькой комнате за музейными залами, пили чай из разномастных чашек и говорили — о картинах, о музее, о Горловке, о жизни. За окном сгущались сумерки, и в их свете город казался нарисованным — мягкие линии крыш, размытые контуры деревьев, темные силуэты терриконов на горизонте.
— Я думаю открыть кружок рисования при музее, — неожиданно сказала Елена. — Для детей и взрослых. Нам не хватает преподавателя.
Максим поднял на нее взгляд.
— Я учитель истории, а не живописи.
— А я экономист, а не экскурсовод, — Елена улыбнулась. — Но мы оба там, где должны быть, разве нет?
Максим посмотрел в окно, на свой город, который столько раз писал на холсте, пытаясь уловить его суть — не парадную, не открыточную, а настоящую, с болью и красотой, с прошлым и настоящим.
— Пожалуй, вы правы, — тихо сказал он и впервые за долгое время улыбнулся по-настоящему.
Справка об объекте

Горловский художественный музей, адрес:  Россия, г.Горловка, ул.Пушкинская, 23
Открыт в 1959 году. Коллекция музея насчитывает около 3,5 тысяч произведений живописи, графики, скульптуры, декоративно-прикладного искусства. Среди них работы выдающихся художников - И.Айвазовского, М.Врубеля, А.Венецианова, В.Тропинина, В.Орловского, Т.Яблонской, В.Зарецкого и других.
Жемчужиной музейного собрания является уникальная коллекция произведений русского периода творчества Н.К. Рериха.
Современное искусство родного края представлено творчеством мастеров кисти: Ю.Зорко, Ф.Таралевича, Г.Тышкевича, В.Шенделя, А.Полякова, В.Бауэра, С.Новикова, В.Кумунджиева, В.Дементьева, династии Заболотных.
За время своего существования Горловский художественный музей стал одним из центров духовного и творческого развития жителей и гостей города, настоящей сокровищницей Донецкой Народной Республики.
Источник: https://mincult-dnr.ru/gorlovskiy-hudozhestvennyy-muzey
Верность
Автор: Александра Давыдова
Алина проснулась за пять минут до будильника. Всегда так — внутренние часы срабатывали раньше электронных. За окном еще стояла предрассветная мгла, но она уже знала, что сегодня будет солнечно — вчера в прогнозе обещали. Роману нравилась солнечная погода. «Когда светит солнце, легче воевать», — писал он в последнем письме.
Она быстро умылась, заплела волосы в простую косу и надела синее платье — то самое, в котором была на их последнем свидании перед отъездом мужа. Роман тогда сказал, что она в нем похожа на василек. Алина улыбнулась воспоминанию и посмотрела на часы — у нее было сорок минут до начала уроков. Достаточно, чтобы зайти в часовню.
Утренняя Горловка встретила ее прохладой и тишиной. Только изредка проезжали машины да спешили на ранние смены рабочие. Алина шла знакомым маршрутом, который за последние месяцы стал частью ее ежедневного ритуала: дом — часовня — школа. Иногда ей казалось, что если нарушить этот порядок, случится что-то непоправимое.
Сквер Героев был пуст. Обелиск Славы возвышался над аллеей, а рядом — небольшая часовня святого мученика Виктора. Алина перекрестилась перед входом и тихо вошла внутрь.
В часовне пахло воском и ладаном. Несколько свечей уже горело перед иконами — значит, кто-то побывал здесь еще раньше. Алина подошла к иконе святого Виктора, поставила свечу и замерла в молитве. Она не была особо религиозной до войны, но теперь каждое утро приходила сюда, чтобы попросить о единственном — чтобы Роман вернулся живым.
— Доброе утро, Алина, — тихий голос отца Степана раздался за спиной.
Она обернулась. Священник стоял у входа — высокий, с седой бородой и внимательными глазами. Бывший военный, прошедший Афганистан, он понимал ее без лишних слов.
— Доброе утро, отец Степан, — Алина слабо улыбнулась.
— Вести есть? — спросил он, подходя ближе.
— Вчера получила сообщение. Коротенькое. Пишет, что все нормально, но связь плохая.
Отец Степан кивнул. Он знал, что «нормально» на фронте — понятие растяжимое, и что плохая связь может означать многое.
— Молитва — тоже связь, — сказал он, поправляя свечи. — Иногда самая надежная.
Алина промолчала. Она не всегда понимала церковные метафоры, но ценила то, что отец Степан никогда не навязывал ей свои убеждения, не читал нравоучений. Просто был рядом — каждое утро, когда она приходила молиться за мужа.
— Мне пора в школу, — сказала она, глядя на часы. — Первый урок у третьего класса.
— Конечно, иди, — кивнул священник. — Дети ждут.
Выходя из часовни, Алина еще раз обернулась на икону святого Виктора. Воин в доспехах смотрел куда-то вдаль, словно видел то, что скрыто от обычных глаз. Интересно, видит ли он сейчас Романа? Знает ли, что с ним?
С этой мыслью она вышла на улицу, где уже разгорался новый день. Впереди был класс, полный шумных третьеклашек, тетради, которые нужно проверить, и еще один день ожидания. Один из многих.
Телефон завибрировал во время большой перемены. Алина достала его из кармана и замерла, увидев незнакомый номер. Сердце пропустило удар — звонки с незнакомых номеров в последнее время почти всегда означали новости с фронта, и редко хорошие.
— Алло, — ее голос дрогнул.
— Алина Сергеевна? — мужской голос, официальный тон. — Вас беспокоят из военкомата.
Она крепче сжала телефон.
— Да, это я.
— Мы получили информацию, что связь с подразделением, где служит ваш муж, Роман Андреевич Климов, временно потеряна. Не хотим вас пугать, но считаем нужным предупредить. Как только появится какая-то информация, мы сразу сообщим.
Алина почувствовала, как пол уходит из-под ног.
— Что значит «потеряна связь»? — она старалась говорить спокойно, но голос предательски дрожал. — Они... они живы?
— Мы не располагаем точной информацией, — в голосе звонившего проскользнуло сочувствие. — Известно только, что в том районе идут интенсивные бои. Как только что-то прояснится, мы свяжемся с вами.
Алина механически поблагодарила и нажала отбой. Вокруг шумели дети, звенел звонок на урок, но она словно оказалась под стеклянным колпаком, отрезанная от всех звуков.
— Алина Сергеевна, вам плохо? — рядом стояла завуч, Марина Викторовна, с тревогой вглядываясь в ее лицо.
— Я... мне нужно уйти, — Алина с трудом выговаривала слова. — Роман... его подразделение... связь потеряна.
Марина Викторовна понимающе кивнула.
— Конечно, идите. Я заменю вас на последних уроках.
Алина не помнила, как вышла из школы, как шла по улицам. Очнулась она только у часовни святого Виктора. Ноги сами принесли ее сюда.
Внутри было пусто и тихо. Алина подошла к иконе святого воина и опустилась на колени. Слезы, которые она сдерживала в школе, хлынули потоком.
— Пожалуйста, — шептала она, глядя на строгое лицо святого. — Пожалуйста, пусть он будет жив.
Она не знала, сколько времени провела так — может, минуты, может, часы. Очнулась, только когда почувствовала легкое прикосновение к плечу.
— Девочка моя, что случилось? — рядом стояла пожилая женщина с добрыми, выцветшими от времени глазами.
Алина подняла заплаканное лицо.
— Мой муж... на фронте... связь потеряна.
Женщина тяжело вздохнула и присела рядом, с трудом опустившись на колени.
— Меня Надежда Петровна зовут, — сказала она. — И я знаю, что ты сейчас чувствуешь. Очень хорошо знаю.
Что-то в ее голосе заставило Алину прислушаться.
— Мой Василий тоже пропал без вести, — продолжила Надежда Петровна. — Только давно это было, в сорок третьем. Три месяца не было от него вестей. Все думали — погиб.
— А потом? — Алина затаила дыхание.
— А потом письмо пришло. Был ранен, в госпитале лежал. Вернулся ко мне. — Старушка улыбнулась воспоминаниям. — Пятьдесят лет вместе прожили.
Алина смотрела на нее с надеждой и недоверием одновременно.
— Сейчас другое время, другая война, — тихо сказала она.
— Время другое, а беда та же, — Надежда Петровна покачала головой. — И молитва та же. Давай вместе помолимся за твоего Романа. Как говорится, чем больше людей молится, тем крепче защита.
В этот момент в часовню вошел отец Степан. Увидев двух женщин на коленях перед иконой, он остановился, а потом тихо подошел.
— Что случилось, Алина? — спросил он, хотя по ее лицу уже все понял.
— Связь с подразделением Романа потеряна, — ответила она, с трудом выговаривая страшные слова. — Никто не знает, что с ним.
Отец Степан перекрестился.
— Будем молиться, — просто сказал он. — И верить.
Надежда Петровна взяла Алину за руку.
— Приходи завтра, в то же время. Будем вместе просить святого Виктора о заступничестве. Он воин, он поймет.
Алина кивнула. В этот момент ей казалось, что только здесь, в этой маленькой часовне, у нее есть шанс быть услышанной. Только здесь ее страх и надежда имеют значение.
— Спасибо, — прошептала она, сжимая морщинистую руку Надежды Петровны. — Я приду.
Дни потянулись в тягостном ожидании. Каждое утро Алина приходила в часовню, где ее уже ждала Надежда Петровна. Они вместе молились, а потом сидели на скамейке в сквере, и пожилая женщина рассказывала истории из своей жизни.
— Эту часовню построили уже в наше время, — говорила Надежда Петровна, глядя на небольшое здание с золотым куполом. — А раньше тут только обелиск стоял. Мой Василий, когда вернулся с фронта, часто сюда приходил, товарищей вспоминал.
— Ваш муж был военным? — спросила Алина.
— Нет, шахтером. Как многие в Горловке. Но когда война началась, все мужчины ушли на фронт. А после, кто выжил, вернулись к своим шахтам.
Алина слушала, и перед ее глазами вставали картины прошлого — молодая Надежда Петровна, ее муж, послевоенная Горловка, поднимающаяся из руин.
— А часовню почему именно в честь святого Виктора освятили? — спросила она однажды.
— Он воин-мученик, — ответила Надежда Петровна. — Остался верен и воинскому долгу, и вере своей. Как многие наши мужчины. Как твой Роман.
В школе Алина старалась держаться. Дети, словно чувствуя ее состояние, вели себя тише обычного. Коллеги поддерживали как могли — кто словом, кто делом. Марина Викторовна взяла на себя часть ее нагрузки, а школьный психолог Светлана предложила поговорить, если будет тяжело.
— У меня брат тоже там, — сказала Светлана, когда они сидели в учительской после уроков. — Уже год. Иногда по две недели нет связи. Я понимаю, каково тебе.
— Как ты справляешься? — тихо спросила Алина.
Светлана пожала плечами.
— Работаю. Много работаю. И стараюсь верить в лучшее.
Вечерами Алина перечитывала письма Романа, просматривала их фотографии, слушала голосовые сообщения, которые он присылал, когда еще была связь. Иногда ей казалось, что она слышит его голос в соседней комнате, и на мгновение забывала, что его нет рядом.
Через неделю после звонка из военкомата Алина встретила в магазине соседку, Валентину, муж которой служил в том же подразделении, что и Роман.
— Ничего не знаешь? — с надеждой спросила Алина.
Валентина покачала головой.
— Ничего. Но я верю, что они живы. Мой Сергей — человек осторожный, головой думает. И твой Роман такой же.
— Да, — кивнула Алина. — Роман всегда все просчитывает наперед.
Они стояли у кассы, две женщины, объединенные общей бедой и общей надеждой.
— Знаешь, — вдруг сказала Валентина, — я каждый день хожу к часовне святого Виктора. Молюсь там.
— Я тоже, — Алина слабо улыбнулась. — Каждое утро.
— Значит, увидимся там, — Валентина сжала ее руку. — Вместе будем ждать.
В часовне Алина стала замечать все больше женщин разного возраста — молодых и пожилых, с детьми и без. Все они приходили с одной целью — помолиться за своих мужчин на фронте. Некоторые плакали, некоторые стояли с сухими глазами, словно выплакали уже все слезы.
Отец Степан проводил с ними беседы, рассказывал о святом Викторе, о том, как важно сохранять веру и надежду.
— Знаете, почему я стал священником? — спросил он однажды, когда они с Алиной и Надеждой Петровной сидели в сквере. — После Афганистана я был совсем другим человеком. Озлобленным, потерянным. Не понимал, зачем выжил, когда многие мои товарищи погибли.
Он помолчал, глядя на обелиск.
— А потом я пришел сюда, к этому памятнику. Стоял, смотрел на имена погибших. И вдруг понял, что должен жить не только за себя, но и за них. Должен помнить. Должен помогать другим помнить.
Алина слушала, и ей казалось, что она начинает понимать что-то важное о жизни, о памяти, о верности.
Однажды утром, придя в часовню, она увидела там маленькую девочку лет шести-семи, которая старательно ставила свечку перед иконой святого Виктора.
— Ты чья? — спросила Алина, подойдя ближе.
— Я Катя, — серьезно ответила девочка. — Я за папу молюсь. Он на фронте.
— И мой муж там, — сказала Алина, присаживаясь рядом. — Давай вместе помолимся?
Девочка кивнула, и они встали перед иконой — женщина и ребенок, объединенные общей надеждой.
После этого случая Алина стала замечать, как много детей приходит в часовню. Они приносили рисунки, писали записки, которые оставляли перед иконами. Отец Степан не убирал эти детские подношения, говоря, что искренняя детская молитва — самая сильная.
Шли дни, а новостей от Романа все не было. Алина продолжала ходить в часовню, работать в школе, жить обычной жизнью, в которой была огромная пустота. Но рядом всегда были люди, понимающие ее боль, — Надежда Петровна, отец Степан, Валентина, другие женщины, ждущие своих мужчин.
И постепенно Алина начала понимать, что она не одна в своем ожидании, что вокруг — целый город таких же, как она, что их молитвы и надежды сплетаются в единую нить, которая тянется туда, на фронт, к их мужьям, сыновьям, братьям.
Прошло три недели без вестей от Романа. Алина научилась жить в этом подвешенном состоянии — между надеждой и страхом, между прошлым и неопределенным будущим. Каждое утро она приходила в часовню, каждый день проводила уроки, каждый вечер перечитывала старые письма мужа.
В то утро она проснулась от странного предчувствия. За окном шел дождь — первый за долгое время. Капли барабанили по стеклу, словно торопясь сообщить что-то важное. Алина быстро собралась и, несмотря на непогоду, отправилась в часовню.
Сквер Героев был пуст и тих. Дождь превратил гравийные дорожки в ручейки, а скамейки блестели от влаги. Алина подняла воротник куртки и поспешила к часовне.
Внутри горели свечи, пахло ладаном и мокрой одеждой — видимо, кто-то пришел раньше нее. Алина огляделась и увидела Надежду Петровну, которая сидела на скамье у стены, перебирая четки.
— Доброе утро, — тихо сказала Алина, присаживаясь рядом.
— Доброе, девочка моя, — Надежда Петровна улыбнулась. — Я знала, что ты придешь, несмотря на дождь.
— Не могла не прийти, — Алина достала из сумки свечи. — Сегодня ровно три недели, как нет вестей.
Они помолчали. За эти недели между ними установилось особое понимание, не требующее лишних слов.
— Знаешь, — вдруг сказала Надежда Петровна, — когда мой Василий пропал без вести, я каждый день ходила в церковь. Тогда еще старая церковь была, на окраине. И однажды, в такой же дождливый день, я встретила там его друга, который вернулся с фронта раненым. Он и рассказал мне, что Вася жив, но в госпитале.
Алина слабо улыбнулась. Эту историю она уже слышала, но Надежда Петровна любила ее повторять, словно напоминая, что чудеса случаются.
Они поставили свечи, помолились и уже собирались уходить, когда дверь часовни открылась. На пороге стояли несколько военных в форме — промокшие, усталые, с серьезными лицами. Они пришли почтить память погибших товарищей у Обелиска Славы, но из-за дождя сначала зашли в часовню.
Алина замерла, разглядывая их лица. Она не знала этих людей, но каждый из них мог оказаться тем, кто видел Романа, кто знает о его судьбе.
Один из военных — молодой, с перевязанной рукой — вдруг посмотрел на нее и нахмурился, словно пытаясь что-то вспомнить.
— Извините, — сказал он, подходя ближе. — Вы случайно не Алина? Жена Романа Климова?
Сердце Алины пропустило удар.
— Да, — выдохнула она. — Вы знаете Романа?
— Мы вместе служили, — кивнул боец. — Я Игорь, мы в одном взводе были.
— Вы знаете, что с ним? — Алина вцепилась в рукав его куртки. — Он жив?
Игорь помолчал, и эта пауза показалась Алине вечностью.
— Жив, — наконец сказал он. — Но ранен. Серьезно.
Алина почувствовала, как подкашиваются ноги. Надежда Петровна подхватила ее под руку, помогая устоять.
— Что случилось? Где он сейчас? — вопросы вырывались сами собой.
— Мы попали под обстрел, — Игорь говорил тихо, но четко. — Многие погибли. Роман получил осколочное ранение в грудь и ногу. Его эвакуировали в госпиталь в Ростове. Я сам был ранен, — он кивнул на свою перевязанную руку, — но легко. Уже вернулся в строй.
— Почему никто не сообщил? — в голосе Алины звучала обида и облегчение одновременно.
— Связи не было, — пояснил Игорь. — Вся аппаратура уничтожена, документы тоже. Только сейчас начали восстанавливать списки раненых и погибших.
Он достал из кармана сложенный вчетверо лист бумаги.
— Роман просил передать, если встречу вас. Это он в госпитале написал, перед операцией.
Алина взяла письмо дрожащими руками. Почерк был неровный, торопливый, но такой родной.
«Алина, родная моя. Если ты читаешь это, значит, я жив, и это уже хорошо. Ранен, но врачи говорят, что выкарабкаюсь. Не волнуйся за меня. Я люблю тебя. Твой Роман».
Слезы потекли по ее щекам — не горькие слезы страха, а слезы облегчения и надежды.
— В каком он госпитале? — спросила она, вытирая лицо. — Я хочу к нему поехать.
Игорь назвал госпиталь и добавил:
— Он в реанимации был, когда я уезжал. Но врачи говорили, что шансы хорошие.
— Спасибо, — Алина крепко сжала его здоровую руку. — Спасибо, что нашли меня, что рассказали.
— Это случайность, — Игорь смущенно улыбнулся. — Мы приехали в Горловку на два дня, решили зайти к Обелиску. А тут дождь. И вы.
— Не бывает случайностей, — тихо сказала Надежда Петровна, все это время стоявшая рядом. — Особенно в таких местах.
Отец Степан, услышавший их разговор, подошел ближе.
— Роман рассказывал что-нибудь о ранении? — спросил он Игоря. — О том, как это произошло?
— Немного, — кивнул боец. — Сказал странную вещь. Что когда лежал раненый, думал, что умирает, и вдруг увидел какого-то воина в старинных доспехах. Тот сказал ему, что еще не время уходить. А потом пришли санитары и вытащили его.
Отец Степан и Надежда Петровна переглянулись.
— Святой Виктор, — прошептала старушка. — Он услышал наши молитвы.
Алина стояла, прижимая к груди письмо мужа, и смотрела на икону святого воина. Теперь его лицо казалось ей не строгим, а спокойным и уверенным, словно он знал что-то, чего не знали другие.
— Я еду к нему, — решительно сказала она. — Сегодня же.
— Конечно, девочка, — Надежда Петровна обняла ее. — Поезжай. Он ждет тебя.
За окнами часовни дождь начал стихать, и первые лучи солнца пробились сквозь тучи, освещая мокрые деревья и дорожки сквера. Новый день вступал в свои права — день, в котором было место надежде.
Госпиталь встретил Алину запахом лекарств и тихими коридорами. Она крепко сжимала в руке букет полевых цветов, собранных по дороге, и маленькую иконку святого Виктора, которую дал ей отец Степан перед отъездом.
— Вы к кому? — спросила медсестра на посту.
— К мужу, Климову Роману Андреевичу, — Алина старалась говорить спокойно, хотя сердце колотилось как сумасшедшее.
Медсестра проверила списки.
— Палата 214, второй этаж. Только недолго, ему нужен покой.
Алина поднялась по лестнице, считая шаги, чтобы отвлечься от волнения. Двести четырнадцатая палата оказалась в конце коридора. Дверь была приоткрыта, и оттуда доносились приглушенные голоса.
Она осторожно заглянула внутрь. В небольшой палате стояло три кровати, но занята была только одна — у окна. Там, опираясь на подушки, полусидел Роман. Бледный, осунувшийся, с повязкой на груди, видневшейся в вырезе больничной рубашки. Он разговаривал с врачом, который что-то записывал в карту.
Алина замерла на пороге, боясь поверить своим глазам. Живой. Осунувшийся, измученный, но живой.
Роман повернул голову и увидел ее. В его глазах промелькнуло удивление, а потом — такая радость, что у Алины перехватило дыхание.
— Алина, — одними губами произнес он.
Врач обернулся, увидел ее и понимающе кивнул.
— Я зайду позже, — сказал он, направляясь к выходу. — Только не утомляйте пациента.
Когда дверь за врачом закрылась, Алина бросилась к кровати. Осторожно, боясь причинить боль, она обняла мужа, уткнувшись лицом в его плечо.
— Ты здесь, — прошептал Роман, гладя ее по волосам здоровой рукой. — Как ты узнала?
— Игорь, твой сослуживец, — Алина подняла заплаканное лицо. — Я встретила его в часовне святого Виктора. Он передал твое письмо.
Роман улыбнулся.
— Значит, дошло. Я не был уверен.
Алина села на край кровати, не выпуская его руки из своей.
— Как ты? Что говорят врачи?
— Жить буду, — Роман слабо усмехнулся. — Осколок прошел в сантиметре от сердца. Еще один — в ноге, но его уже вытащили. Сказали, через месяц-полтора смогу ходить нормально.
Алина кивнула, пытаясь сдержать слезы.
— Я так боялась, — прошептала она. — Три недели без вестей. Каждый день ходила в часовню, молилась.
— Я знаю, — тихо сказал Роман. — Чувствовал.
Он помолчал, глядя в окно, за которым виднелось ясное небо.
— Знаешь, там, когда я лежал раненый и думал, что умираю, мне привиделся странный сон. Или не сон — не знаю. Воин в древних доспехах, с мечом. Он сказал, что еще не время уходить, что меня ждут дома.
Алина достала из сумки иконку и положила ее на тумбочку у кровати.
— Святой Виктор, — сказала она. — Я каждый день молилась ему о тебе. И не только я. Надежда Петровна, отец Степан, многие женщины из Горловки, чьи мужья тоже на фронте.
Роман внимательно посмотрел на иконку.
— Похож, — задумчиво произнес он. — Тот же взгляд.
Они проговорили до вечера. Роман рассказывал о фронте — не о боях и смертях, а о товарищах, о моментах затишья, о том, как они поддерживали друг друга. Алина — о школе, о часовне, о людях, которые помогали ей не сломаться в эти тяжелые недели.
— Я должен буду вернуться, когда поправлюсь, — сказал Роман, когда за окном начало темнеть. — Ты же понимаешь?
Алина кивнула. Она знала это с самого начала.
— Понимаю. Но сначала ты должен полностью выздороветь. И приехать домой хотя бы ненадолго.
— Обязательно приеду, — Роман сжал ее руку. — Обещаю.
Через два месяца, в ясный осенний день, Роман и Алина стояли у часовни святого Виктора. Роман все еще опирался на трость — последствие ранения в ногу, но уже мог ходить самостоятельно. Врачи говорили, что со временем он полностью восстановится.
Рядом с ними стояла Надежда Петровна, опираясь на руку своей внучки, и отец Степан, который готовился провести благодарственный молебен.
— Красивая часовня, — сказал Роман, разглядывая небольшое здание с золотым куполом. — Я раньше проходил мимо, но внутрь никогда не заходил.
— Теперь зайдешь, — улыбнулась Алина. — Познакомишься со святым Виктором лично.
Внутри часовни было тихо и светло. Солнечные лучи проникали через небольшие окна, освещая иконы и создавая особую, умиротворенную атмосферу.
Роман остановился перед иконой святого воина и долго смотрел на нее.
— Это он, — тихо сказал он. — Тот самый.
Отец Степан, услышавший его слова, подошел ближе.
— Святой Виктор был воином и мучеником, — сказал священник. — Он остался верен и своему воинскому долгу, и своей вере. Даже перед лицом смерти.
— Как многие наши ребята сейчас, — кивнул Роман.
Они стояли перед иконой — Роман и Алина, Надежда Петровна с внучкой, отец Степан, и еще несколько женщин, чьи мужья и сыновья были на фронте. Разные люди, разные судьбы, но объединенные общей болью, общей надеждой и общей верой.
После молебна они вышли на улицу. У Обелиска Славы собирались люди — сегодня был день памяти погибших горняков, и горловчане несли цветы к мемориалу.
— Знаешь, — сказал Роман, глядя на обелиск, — когда я был там, на фронте, часто думал о Горловке. О том, сколько всего пережил наш город, сколько испытаний выпало на долю его жителей. И это давало силы.
Алина кивнула. Она понимала, что он имеет в виду.
— Часовню ведь не просто так построили рядом с обелиском, — сказала она. — Она для всех защитников города — и тех, кто воевал, и тех, кто погиб в шахтах, и ликвидаторов Чернобыля. Для всех, кто остался верен своему долгу.
Роман обнял ее здоровой рукой, и они стояли так, глядя на людей, несущих цветы к обелиску, на золотой купол часовни, сияющий в лучах осеннего солнца, на мирное небо над Горловкой.
Через неделю Роману предстояло вернуться в часть. Впереди была неизвестность, новые испытания, новые расставания. Но сейчас, в этот момент, они были вместе, и это было самым важным.
— Я буду ждать, — тихо сказала Алина. — Сколько потребуется.
— Я знаю, — ответил Роман. — И я вернусь. Обещаю.
Надежда Петровна, стоявшая неподалеку, улыбнулась, глядя на них. Она знала цену таким обещаниям и таким ожиданиям. Знала, как тяжело быть верной, когда нет вестей, когда надежда тает с каждым днем. И знала, какое это счастье — дождаться.
Часовня святого Виктора стояла на своем месте — маленький островок веры и памяти в большом и сложном мире. Место, где встречались прошлое и настоящее, где переплетались судьбы разных поколений защитников Горловки, где верность становилась не просто словом, а образом жизни.
И пока стояла эта часовня, пока люди приходили сюда со своими надеждами и молитвами, город жил, несмотря ни на что. Жил и верил в будущее, в котором обязательно будет место для мира и счастья.
Справка об объекте

Часовня святого мученика Виктора, адрес: Россия, г.Горлоовка, сквер Героев
Часовня рядом с Обелиском Славы в Сквере Героев построена в память героев-горловчан: защитников города в годы Великой Отечественной войны, павших в боях, погибших шахтёров, горноспасателей и рабочих, воинов-интернационалистов, участников ликвидации аварии на ЧАЭС. Она была освящена в честь святого воина-мученика Виктора, оставшегося верным и своему воинскому долгу, и христианскому званию.
Источник:
Семейная реликвия
Автор: Наталья Малахова
— Бабушка, ты уверена, что хочешь это сделать? — Полина поправила сумку на плече, стараясь не задеть завёрнутую в плотную ткань книгу, которую несла Елена Васильевна.
— В сотый раз спрашиваешь, — вздохнула пожилая женщина, крепче прижимая свёрток к груди. — Да, уверена. Дома она просто пылится на полке, а там её сохранят как положено.
Они поднимались по широким ступеням Центральной библиотеки имени Шевченко. Елена Васильевна, несмотря на свои семьдесят два года, шла уверенно, лишь изредка опираясь на трость. Тридцать пять лет преподавания литературы в школе приучили её держать осанку.
— Но это же наша семейная реликвия, — не унималась Полина. — Прадедушка сохранил её во время войны, дедушка берёг, ты хранила... А теперь просто отдашь чужим людям?
Елена Васильевна остановилась у входа и внимательно посмотрела на внучку:
— Библиотекари — не чужие люди. Они хранители. А книга должна жить, а не лежать мёртвым грузом.
В просторном вестибюле библиотеки пахло книжной пылью и полиролью для мебели. Елена Васильевна уверенно направилась к информационной стойке, где молодая девушка в строгом костюме что-то печатала на компьютере.
— Добрый день, — поздоровалась Елена Васильевна. — Мне нужен сектор редкой книги. Я звонила вчера, меня ждёт Антонина Павловна.
— Третий этаж, направо по коридору, — улыбнулась девушка. — Вас проводить?
— Спасибо, мы сами, — ответила Елена Васильевна и направилась к лестнице.
Полина шла следом, разглядывая интерьер библиотеки. Она не была здесь с школьных времён, когда их класс водили на экскурсию. Тогда ей казалось, что библиотека — место скучное и пыльное. Сейчас она отмечала, как много здесь изменилось: современная мебель, компьютеры, яркие информационные стенды.
— Знаешь, сколько этой книге лет? — спросила Елена Васильевна, поднимаясь по лестнице.
— Около ста пятидесяти, — машинально ответила Полина. Она слышала эту историю множество раз.
— Сто шестьдесят два, если быть точной, — поправила бабушка. — Издание 1863 года. Представляешь, что она видела за эти годы? Сколько рук её держали? Сколько глаз читали эти строки?
Полина промолчала. Она понимала ценность старинной книги, но не разделяла бабушкиного энтузиазма по поводу её передачи в библиотеку. Ей казалось, что семейные реликвии должны оставаться в семье. К тому же, как будущий филолог, она надеялась когда-нибудь использовать это редкое издание в своей научной работе.
У двери с табличкой «Сектор редкой книги» их встретила элегантная женщина средних лет с аккуратно уложенными каштановыми волосами.
— Елена Васильевна? Я Антонина Павловна. Рада познакомиться, — она протянула руку сначала пожилой женщине, затем Полине. — Проходите, пожалуйста. Я с нетерпением жду знакомства с вашей семейной реликвией.
Антонина Павловна провела их в небольшой, но уютный кабинет. Стеллажи с книгами в стеклянных шкафах занимали все стены от пола до потолка. В центре стоял массивный стол, покрытый зелёным сукном.
— Присаживайтесь, — она указала на стулья. — Чай, кофе?
— Спасибо, не нужно, — ответила Елена Васильевна, бережно кладя свёрток на стол. — Вот она, наша семейная реликвия.
Полина наблюдала, как бабушка медленно разворачивает ткань, словно пеленая младенца. Наконец показался тёмно-коричневый кожаный переплёт с потускневшим золотым тиснением.
— «Кобзарь» Тараса Шевченко, издание 1863 года, — с гордостью произнесла Елена Васильевна. — Второе прижизненное издание, дополненное по сравнению с первым.
Антонина Павловна надела белые перчатки и осторожно взяла книгу. Её лицо выражало профессиональный интерес, но Полина заметила, как на мгновение в глазах библиотекаря вспыхнул огонёк настоящего восхищения.
— Потрясающая сохранность для её возраста, — заметила Антонина Павловна, аккуратно перелистывая страницы. — Как она попала в вашу семью?
— Мой прадед был учителем в сельской школе под Полтавой, — начала Елена Васильевна. — Книгу ему подарил инспектор народных училищ за особые успехи в преподавании. Потом была революция, гражданская война, Великая Отечественная... Книга пережила всё это вместе с нашей семьёй.
— Удивительно, — кивнула Антонина Павловна. — И вы хотите передать её нам?
— Да, — твёрдо ответила Елена Васильевна. — Я уже в возрасте, а молодёжь... — она бросила взгляд на внучку, — молодёжь сейчас больше интересуется гаджетами, чем старыми книгами.
— Это не так, бабушка, — возразила Полина. — Я ценю эту книгу. И я филолог, между прочим.
— Будущий филолог, — мягко поправила Елена Васильевна. — И всё равно, книге нужен правильный уход, специальные условия хранения. У нас дома она просто стоит на полке.
Антонина Павловна внимательно слушала их диалог, продолжая изучать книгу.
— Знаете, — сказала она наконец, — я понимаю желание Елены Васильевны обеспечить сохранность этого издания. Но я также понимаю вашу привязанность к семейной реликвии, Полина. Возможно, нам не стоит спешить с решением?
Она аккуратно закрыла книгу и положила её на стол.
— У нас в библиотеке есть клуб «Увлечённость». Формально это клуб рукодельниц, но на самом деле там собираются люди, интересующиеся историей, традициями, семейными реликвиями. Завтра у нас как раз заседание, тема — «Семейные реликвии: хранить нельзя отдать». Может быть, вы обе придёте? Послушаете разные мнения, поделитесь своей историей.
— Отличная идея, — оживилась Елена Васильевна. — Правда, Полина?
Полина хотела отказаться — у неё было запланировано несколько дел на завтра, — но что-то в глазах бабушки заставило её передумать.
— Хорошо, — кивнула она. — Во сколько?
— В шесть вечера, — ответила Антонина Павловна. — А пока я предлагаю оставить книгу у нас на временное хранение. Мы проведём её оценку, сделаем необходимые записи. Обещаю, с ней будут обращаться бережно.
Елена Васильевна согласно кивнула, а Полина почувствовала странное облегчение — решение пока не было принято окончательно.
Когда они вышли из библиотеки, Полина заметила, что бабушка выглядит одновременно и довольной, и немного растерянной.
— Всё в порядке? — спросила она.
— Да, — ответила Елена Васильевна. — Просто странно возвращаться домой без неё. Эта книга была со мной всю жизнь.
Заседание клуба «Увлечённость» проходило в просторном читальном зале библиотеки. Когда Елена Васильевна и Полина вошли, там уже собралось около пятнадцати человек — в основном женщины разных возрастов, но было и несколько мужчин.
— А вот и наши гости! — Антонина Павловна поднялась им навстречу. — Знакомьтесь, это Елена Васильевна и её внучка Полина. Они принесли нам удивительную семейную реликвию — «Кобзарь» Шевченко 1863 года издания.
Послышались восхищённые возгласы. Полина почувствовала неловкость от такого внимания, но Елена Васильевна, похоже, была в своей стихии.
— Присаживайтесь, — Антонина Павловна указала на свободные места. — Мы как раз обсуждали, что делать с семейными реликвиями, когда молодое поколение не проявляет к ним интереса.
— Моя внучка как раз исключение, — улыбнулась Елена Васильевна. — Она против того, чтобы отдавать книгу в библиотеку.
Все взгляды обратились к Полине.
— Я просто считаю, что семейные вещи должны оставаться в семье, — пояснила она. — Это часть нашей истории.
— А что, если семейная история будет забыта? — спросила пожилая женщина в вязаной кофте. — Мои внуки даже не знают, кем были их прадеды.
Завязалась оживлённая дискуссия. Полина с удивлением обнаружила, что многие разделяют опасения её бабушки: молодёжь не интересуется прошлым, семейные реликвии могут быть утеряны или выброшены, история семьи забыта.
После заседания Антонина Павловна предложила им экскурсию по библиотеке.
— У нас есть замечательный сектор литературы на языке оригинала, — сказала она. — Полина, вам как филологу должно быть интересно.
Сектор оказался небольшой, но уютной комнатой с книгами на разных языках. За столом сидел молодой человек, что-то увлечённо читавший.
— Кирилл, познакомьтесь с нашими гостями, — обратилась к нему Антонина Павловна.
Молодой человек поднял голову, и Полина встретилась с внимательным взглядом карих глаз.
— Кирилл Дмитриев, преподаю иностранные языки, — представился он, вставая. — И помогаю библиотеке с сектором оригинальной литературы.
— Полина, студентка-филолог, — ответила она, пожимая протянутую руку.
— Какие языки изучаете? — поинтересовался Кирилл.
— Английский и немецкий, — ответила Полина. — А сейчас пишу курсовую о переводах украинской поэзии.
— Серьёзная тема, — кивнул Кирилл. — У нас есть несколько интересных изданий, которые могли бы вам помочь.
Он начал показывать книги, и Полина с удивлением обнаружила, что время летит незаметно. Кирилл оказался не только знающим, но и увлечённым собеседником. Когда Елена Васильевна мягко напомнила, что им пора, Полина почувствовала лёгкое разочарование.
— Приходите ещё, — сказал Кирилл на прощание. — Я здесь по вторникам и четвергам.
В следующий вторник Полина пришла одна. Она сказала бабушке, что хочет поработать с книгами для курсовой, но на самом деле ей хотелось снова увидеть Кирилла. Он действительно был там и, казалось, обрадовался её приходу.
Так началась новая традиция. Дважды в неделю Полина приходила в библиотеку. Иногда с ней была бабушка, которая стала постоянной участницей клуба «Увлечённость», но чаще она приходила одна. Кирилл помогал ей с материалами для курсовой, они обсуждали литературу, переводы, иногда просто разговаривали о жизни.
Однажды, когда они засиделись допоздна, Кирилл предложил проводить её домой.
— Кстати, я слышал о вашей семейной реликвии, — сказал он, когда они шли по вечерней Горловке. — Антонина Павловна показывала мне книгу. Потрясающее издание.
— Да, — кивнула Полина. — Только я до сих пор не уверена, что её стоит отдавать в библиотеку.
— Почему? — спросил Кирилл.
— Не знаю, — пожала плечами Полина. — Наверное, мне кажется, что вместе с книгой мы отдаём часть нашей семейной истории.
— А ты знаешь эту историю? — неожиданно спросил Кирилл. — В смысле, полностью?
Полина задумалась. Она знала основные факты: книга принадлежала прадеду, потом перешла к деду, затем к бабушке. Но детали? Истории, связанные с ней? Нет, она никогда особо не интересовалась.
— Не совсем, — призналась она. — Бабушка пыталась рассказывать, но я... не очень слушала.
— Может, стоит послушать? — мягко предложил Кирилл. — Прежде чем решать судьбу книги.
На следующем заседании клуба «Увлечённость» Антонина Павловна объявила особую тему: «История одной книги». Полина сразу поняла, что речь пойдёт о их семейной реликвии, и внутренне напряглась. Она попросила бабушку рассказать ей историю книги заранее, но Елена Васильевна только загадочно улыбнулась: «Лучше один раз услышать при всех».
В читальном зале собралось больше людей, чем обычно. Пришёл и Кирилл, сев рядом с Полиной. Антонина Павловна торжественно вынесла «Кобзарь», уже помещённый в специальный прозрачный футляр для хранения.
— Сегодня Елена Васильевна расскажет нам историю этой удивительной книги, — объявила она. — Историю, которая тесно переплетена с историей её семьи и нашего города.
Елена Васильевна вышла к небольшой кафедре. Полина никогда не видела бабушку такой — прямая спина, гордо поднятая голова, глаза блестят. Настоящая учительница литературы, привыкшая держать внимание класса.
— Эта книга, — начала Елена Васильевна, положив руку на футляр, — попала в нашу семью в 1890 году. Мой прадед, Степан Кравченко, получил её в подарок от инспектора народных училищ за особые успехи в преподавании. Для сельского учителя это была огромная ценность.
Она сделала паузу, словно собираясь с мыслями.
— Но настоящая история началась позже, в 1941 году. Мой отец, Василий Степанович, тогда был директором школы в Горловке. Когда началась война, он, как и многие, ушёл на фронт. Перед уходом он передал книгу моей маме и сказал: «Береги её. Пока цел «Кобзарь» — цела и наша семья».
Полина подалась вперёд. Эту часть истории она никогда не слышала.
— Горловка была оккупирована, — продолжала Елена Васильевна. — Немцы устроили в школе свой штаб. Однажды офицер увидел «Кобзарь» у мамы. Он оказался коллекционером и хотел забрать книгу себе. Мама спрятала её в тайнике под половицей. Но кто-то донёс...
Елена Васильевна замолчала, и в зале повисла тишина.
— Маму арестовали, — её голос дрогнул. — Допрашивали, требовали отдать книгу. Она отказалась. Её должны были отправить в Германию, но ей удалось бежать. Всю оставшуюся оккупацию она скрывалась в деревне у родственников. А книга так и лежала в тайнике в нашем доме.
Полина почувствовала, как к горлу подступает комок. Она никогда не знала, что её прабабушка рисковала жизнью ради книги.
— Когда Горловку освободили, мама вернулась. Дом был разрушен при бомбёжке, но тайник уцелел. Книга осталась невредимой. А через полгода с фронта вернулся отец. Первое, что он спросил: «Где «Кобзарь»?» Мама показала ему книгу, и он заплакал. Это был единственный раз, когда я видела, как отец плачет.
Елена Васильевна обвела взглядом притихший зал.
— Для моего отца эта книга была символом. Символом нашей семьи, нашей культуры, нашего дома. Он говорил: «Книги живут, пока их читают. А эта книга должна жить вечно». Когда я выходила замуж, он передал «Кобзарь» мне и сказал те же слова, что когда-то сказал его отец: «Береги её. Пока цел «Кобзарь» — цела и наша семья».
Елена Васильевна посмотрела на Полину:
— Я хранила её всю жизнь. Но теперь я боюсь, что после меня некому будет о ней заботиться. Не потому, что молодёжь плохая, — она мягко улыбнулась внучке, — а потому что времена изменились. Книги уже не значат того, что значили раньше.
В зале воцарилась тишина. Полина сидела, оглушённая услышанным. Она никогда не воспринимала «Кобзарь» как нечто большее, чем просто старую книгу. Теперь же она видела в нём историю своей семьи — историю мужества, верности, любви к культуре.
— Я хочу, чтобы эта книга жила, — закончила Елена Васильевна. — Чтобы её видели люди, чтобы она продолжала рассказывать свою историю. Поэтому я решила передать её библиотеке.
Полина почувствовала, как по щеке скатилась слеза. Кирилл молча протянул ей платок.
— Спасибо, Елена Васильевна, за эту удивительную историю, — сказала Антонина Павловна, когда пожилая женщина вернулась на своё место. — Теперь мы понимаем, какую ценность представляет эта книга — не только как редкое издание, но и как свидетель истории.
Полина смотрела на «Кобзарь» в его защитном футляре и думала о том, сколько всего пережила эта книга. И о том, как мало она, Полина, знала о своей собственной семье.
После заседания клуба Полина молча шла рядом с бабушкой. В голове крутились обрывки услышанной истории, складываясь в новую картину — не просто семейной реликвии, а символа стойкости и преемственности поколений.
— Почему ты никогда не рассказывала мне всю историю? — наконец спросила она.
— Рассказывала, — мягко ответила Елена Васильевна. — Но ты была маленькой и не очень интересовалась. А потом... потом я решила, что это уже не так важно для твоего поколения.
— Важно, — твёрдо сказала Полина. — Очень важно.
Они дошли до скамейки в сквере напротив библиотеки и присели отдохнуть.
— Бабушка, я всё думаю о «Кобзаре», — начала Полина. — Ты права, что книга должна жить, а не пылиться на полке. Но мне кажется, что просто отдать её в библиотеку — это не совсем то, что нужно.
— А что нужно? — с интересом спросила Елена Васильевна.
— Я разговаривала с Антониной Павловной и Кириллом, — Полина немного смутилась, произнося его имя. — У меня появилась идея. Что если мы создадим в библиотеке специальную выставку? Не просто о нашей книге, а о семейных реликвиях горловчан. О вещах, которые хранят память поколений.
Глаза Елены Васильевны заблестели:
— Это замечательная идея!
— «Кобзарь» станет центральным экспонатом, — продолжала Полина, воодушевляясь. — Мы соберём истории других семей, фотографии, документы. Покажем, как обычные вещи становятся хранителями истории.
— И кто будет этим заниматься? — спросила бабушка с лёгкой улыбкой.
— Я, — уверенно ответила Полина. — С помощью Кирилла. Он уже согласился.
Через месяц в Центральной библиотеке имени Шевченко открылась выставка «Семейные реликвии: связь времён». В центре экспозиции, в специальной витрине с контролем температуры и влажности, лежал «Кобзарь» 1863 года издания. Рядом — фотографии четырёх поколений семьи Кравченко-Степановых, документы, письма с фронта.
Но это была не единственная история. Откликнулись десятки горловчан, принесли свои семейные реликвии: старинные часы, письма, фотографии, украшения, инструменты. Каждый предмет сопровождался историей — иногда героической, иногда простой и трогательной.
На открытии выставки Елена Васильевна стояла рядом с Полиной, гордо выпрямив спину. Кирилл, теперь уже официально помощник куратора выставки, встречал посетителей.
— Знаешь, — сказала Елена Васильевна, наблюдая, как школьники с интересом разглядывают экспонаты, — твой прадед был бы доволен. Он всегда говорил, что книги должны жить среди людей.
— Теперь она будет жить, — кивнула Полина. — И её история тоже.
После официальной части Антонина Павловна подошла к ним с документами:
— Вот договор о передаче книги в дар библиотеке, — сказала она. — С условием, что она будет постоянным экспонатом нашей выставки, которая, надеюсь, станет постоянной.
Елена Васильевна подписала бумаги твёрдой рукой.
— А это для вас, — Антонина Павловна протянула Полине небольшую коробочку. — Открывайте.
Внутри лежал миниатюрный «Кобзарь» — современное издание в точной копии переплёта 1863 года.
— Это вам на память, — улыбнулась Антонина Павловна. — Чтобы связь не прерывалась.
Вечером, когда основная часть посетителей разошлась, Полина стояла у витрины с «Кобзарем». Кирилл подошёл и встал рядом.
— О чём думаешь? — спросил он.
— О том, что никогда не понимала по-настоящему, что значит эта книга, — ответила Полина. — Для бабушки, для нашей семьи, для меня самой.
— А теперь понимаешь?
— Начинаю понимать, — она улыбнулась. — И ещё я думаю, что хочу узнать больше историй. Не только о нашей семье, но и о других. О городе, о людях.
— Это можно устроить, — Кирилл взял её за руку. — У меня есть идея для нашего следующего проекта.
Они вышли из библиотеки в тёплый вечер. Елена Васильевна ждала их на скамейке в сквере, листая миниатюрный «Кобзарь».
— Готовы идти домой? — спросила она, увидев их.
— Да, — ответила Полина, всё ещё держа Кирилла за руку. — Пойдёмте домой.
И в этом простом слове «домой» для неё теперь звучало что-то новое — не просто место, где она живёт, а связь с прошлым и будущим, с историей, которая продолжается.
Справка об объекте

Горловская Центральная Библиотека им. Т.Шевченко, адрес: Россия, г.Горловка, пр.Победы, 132А
Главная библиотека города, которая возглавляет Муниципальное бюджетное учреждение городского округа Горловка «Централизованная библиотечная система».
В библиотеке есть: сектор редкой книги, клуб рукодельниц «Увлечённость», сектор литературы на языке оригинала.
Источник: https://vk.com/biblgorlovka

Отражения
Автор: Алексей Лапшин

Сергей поморщился, глядя на список достопримечательностей Горловки в своём блокноте. Заказ как заказ — ничего особенного. Путеводитель по родному городу, который он знал как свои пять пальцев. Редактор местного издательства был предельно конкретен: «Нужны чёткие, информативные снимки. Никакой художественщины».
Он отхлебнул остывший кофе и снова пробежался глазами по списку. Шахта имени Гагарина, краеведческий музей, Никитовский ртутный комбинат... Взгляд остановился на пункте «Памятник "Слово о полку Игореве" в сквере книги». Сергей даже не сразу вспомнил, о чём речь.
— Ах да, тот монумент возле библиотеки, — пробормотал он себе под нос.
Фотограф со стажем, он давно перестал испытывать трепет перед работой. Пятнадцать лет съёмок свадеб, юбилеев и корпоративов научили его одному: фотография — это ремесло, а не искусство. По крайней мере, для него.
Сергей собрал оборудование, закинул рюкзак на плечо и вышел из квартиры. День выдался пасмурный, но для технических снимков это даже лучше — меньше резких теней.
Добравшись до сквера книги, он некоторое время просто стоял, разглядывая памятник. Монумент представлял собой стилизованную раскрытую книгу из тёмного полированного камня. Сергей медленно обошёл его, прикидывая ракурсы.
— Ну что ж, приступим, — сказал он, доставая камеру.
Первые несколько снимков вышли предсказуемо скучными. Сергей менял положение, приседал, отходил дальше — всё как обычно. Работа шла своим чередом, пока он не заметил кое-что необычное на гладкой поверхности памятника.
Сергей уже собирался упаковать камеру, когда заметил странный блик на полированной поверхности памятника. Солнце ненадолго выглянуло из-за облаков, и на тёмном камне отразился фрагмент городского пейзажа — старое здание напротив, часть неба, ветви деревьев. Но в этом отражении было что-то необычное, словно город в миниатюре выглядел иначе, чем в реальности.
— Любопытно, — пробормотал Сергей и поднял камеру.
Он сделал несколько снимков отражения, меняя угол. Каждый кадр открывал новую перспективу — здания, которые он видел тысячи раз, в отражении обретали неожиданную глубину и характер.
Сергей присел на скамейку и просмотрел получившиеся фотографии на дисплее камеры. Что-то в них цепляло взгляд. Может, игра света? Или необычный ракурс? Он не мог точно определить, но чувствовал — в этих снимках есть то, чего давно не хватало его работам.
Пожилая женщина с книгой в руках присела на соседнюю скамейку.
— Фотографируете наш памятник? — спросила она с лёгкой улыбкой.
— Да, для путеводителя, — ответил Сергей, не отрываясь от просмотра снимков.
— Знаете, что интересно, — продолжила женщина, — этот памятник установили совсем недавно, в 2011 году, а кажется, будто он был здесь всегда.
Сергей поднял глаза от камеры.
— Вы много знаете об этом памятнике?
— Я работаю в библиотеке Шевченко, — кивнула она в сторону здания. — Каждый день прохожу мимо.
Сергей хотел было задать ещё вопрос, но женщина уже поднялась и направилась к библиотеке. Он снова взглянул на памятник, затем на экран камеры. Внезапно его осенило — он сделает не просто серию стандартных снимков, а попробует запечатлеть город через отражения на памятнике. Это будет его собственный взгляд на Горловку.
Сергей быстро упаковал оборудование. Завтра он вернётся сюда в другое время, при другом освещении. Впервые за долгое время он чувствовал азарт и нетерпение перед съёмкой.
Следующие три дня Сергей провёл в сквере книги. Он приходил на рассвете, когда первые лучи солнца окрашивали город в розовые тона, днём, когда жизнь вокруг кипела, и вечером, когда зажигались фонари. Каждый раз полированная поверхность памятника «Слово о полку Игореве» показывала ему новую Горловку.
В библиотеке имени Шевченко Сергей нашёл книги об истории памятника и самого «Слова». Он узнал о князе Игоре, о его походе против половцев, о поражении и возвращении. История восьмисотлетней давности неожиданно захватила его.
На четвёртый день, просматривая отснятый материал в своей маленькой квартире, Сергей услышал телефонный звонок.
— Ну что, готовы фотографии? — раздался в трубке нетерпеливый голос редактора.
— Почти, — ответил Сергей. — Мне нужно ещё пара дней.
— Пара дней? — возмутился редактор. — Сергей Николаевич, мы не можем ждать! Это обычная техническая съёмка, не «Национальная география».
— Я понимаю, но...
— Никаких «но»! Жду материал завтра к обеду.
Сергей положил трубку и вернулся к компьютеру. На экране светилось отражение городской площади в тёмной поверхности памятника — искажённое, но удивительно живое. Такие снимки точно не подойдут для путеводителя.
Утром он всё же решил показать редактору оба варианта — стандартные фотографии и серию с отражениями. В издательстве его встретил Павел Андреевич, грузный мужчина с вечно недовольным выражением лица.
— Что это? — спросил он, просматривая снимки с отражениями. — Я просил чёткие информативные фотографии, а не эти... эксперименты.
— Но посмотрите, как интересно получается, — начал Сергей. — Город словно предстаёт в новом свете.
— Сергей Николаевич, — редактор снял очки и устало потёр переносицу, — мы делаем практический путеводитель, а не выставку современного искусства. Туристу нужно чётко видеть, куда идти и что смотреть.
— Но разве нельзя совместить?
— Нельзя. Используем стандартные снимки, — отрезал Павел Андреевич. — А эти... эти можете оставить себе на память.
Сергей вышел из издательства с тяжёлым чувством. Впервые за долгое время он сделал что-то, что по-настоящему его увлекло, и вот результат — полное непонимание.
Ноги сами привели его обратно к скверу книги. Сергей сел на скамейку напротив памятника и долго смотрел на полированную поверхность, отражающую облака.
Вечером Сергей сидел в своей квартире, просматривая отвергнутые снимки. Каждый кадр открывал Горловку с неожиданной стороны — знакомые улицы и здания, преломлённые через тёмную поверхность памятника, обретали новую жизнь. В отражениях город казался одновременно древним и современным, словно время в них текло иначе.
Телефонный звонок вырвал его из задумчивости.
— Сергей Николаевич? Это Марина из библиотеки Шевченко. Помните, вы интересовались историей памятника?
— Да, конечно, — ответил он, удивлённый звонком.
— У нас через неделю тематический вечер, посвящённый «Слову о полку Игореве». Мы хотели бы украсить зал фотографиями памятника. Вы не могли бы предоставить несколько снимков?
Сергей помедлил. Перед глазами стояли его необычные работы, которые так не понравились редактору.
— У меня есть кое-что интересное, — осторожно начал он. — Но это не совсем обычные фотографии.
— Тем лучше! — оживилась Марина. — Можете завтра зайти показать?
На следующий день в библиотеке Сергей разложил перед Мариной и её коллегами распечатанные снимки. Он ожидал такой же реакции, как у редактора, но вместо этого увидел искренний интерес.
— Это потрясающе! — воскликнула Марина, разглядывая фотографию, где в отражении памятника виднелась старая часть города. — Словно смотришь на Горловку глазами древнего летописца.
— Вы не просто сфотографировали памятник, — добавил пожилой библиотекарь, — вы показали, как он видит наш город.
Сергей не ожидал такой реакции. Впервые его работы вызвали настоящий отклик.
— А что если устроить не просто вечер, а целую выставку? — предложила Марина. — «Горловка в отражениях» или что-то в этом роде.
— Выставку? — Сергей растерялся. — Но я не художник, я просто...
— Просто увидели то, чего не видят другие, — закончила за него Марина.
Через три дня, когда Сергей монтировал фотографии для выставки, ему позвонил редактор.
— Сергей Николаевич, это Павел Андреевич. Я слышал, вы устраиваете выставку в библиотеке?
— Да, — настороженно ответил Сергей.
Выставка «Горловка в отражениях» открылась в пятницу вечером. Небольшой зал библиотеки имени Шевченко был полон — пришли не только постоянные читатели, но и случайные прохожие, привлечённые афишами. Сергей нервно поправлял воротник рубашки, наблюдая, как посетители переходят от одной фотографии к другой.
— Никогда не думала, что наш город может так выглядеть, — услышал он голос пожилой женщины, рассматривающей снимок, где в отражении памятника сливались воедино старые и новые здания Горловки.
— А здесь словно видишь прошлое и настоящее одновременно, — заметил молодой человек, указывая на фотографию, где в тёмной поверхности монумента отражались шахтёры, идущие со смены.
Сергей заметил в толпе Павла Андреевича. Редактор медленно обходил выставку, внимательно изучая каждый снимок. Наконец он подошёл к фотографу.
— Должен признать, я был неправ, — сказал он без предисловий. — Эти работы... они показывают город таким, каким его не видел никто из нас.
— Спасибо, — ответил Сергей, всё ещё не веря в происходящее.
— Я хотел бы включить несколько ваших снимков в путеводитель. Не все, конечно, но самые выразительные. Они дадут читателям почувствовать душу города, а не только увидеть его достопримечательности.
После ухода редактора к Сергею подошла Марина.
— Поздравляю! — она улыбнулась. — Кажется, ваши фотографии нашли своего зрителя.
— Всё благодаря вам и этому памятнику, — Сергей кивнул в сторону окна, за которым в вечерних сумерках виднелся силуэт монумента.
— Знаете, что меня поражает в «Слове о полку Игореве»? — задумчиво произнесла Марина. — То, что спустя восемь веков оно всё ещё находит отклик в сердцах людей. Как будто автор смотрел не только в прошлое, но и в будущее.
Сергей молча кивнул. Он вспомнил, как несколько дней назад стоял перед памятником, не видя в нём ничего особенного. Теперь же этот монумент изменил его взгляд не только на город, но и на собственную работу.
Через неделю после выставки Сергей получил неожиданное предложение от городского музея — сделать серию фотографий для проекта «Неизвестная Горловка». А ещё через месяц его снимки украсили обложку путеводителя.
 
Каждое утро, перед началом новых съёмок, Сергей приходил в сквер книги. Он садился на скамейку напротив памятника «Слово о полку Игореве» и просто смотрел, как в тёмной полированной поверхности отражается пробуждающийся город. Иногда он делал снимки, иногда просто наблюдал. Но каждый раз уходил с ощущением, что видит Горловку по-новому — словно древний летописец, смотрящий сквозь века.
Справка об объекте

Памятник древнерусской летописи «Слово о полку Игореве» , адрес: Россия, г.Горловка,
27 декабря 2011 сооружен памятник древнерусской летописи «Слово о полку Игореве». Автор - Дмитрий Ильюхин. В течение 3-х месяцев скульптор воспроизводил образ известного памятника древнерусской литературы конца XII в. — «Слово о полку Игореве». Орнаментом украшена обложка книги-памятника. На страницах-рельефное изображение князя Игоря Святославовича и его дружины, воины которой, по утверждению историка Юрия Сбитнева, покоятся в окрестностях Горловки.
Источник: Легенда о соборе
Автор: Светлана Охрименко
Он уже собирался уходить, когда она ворвалась в нижний храм — шумная и неуместная, в ярко-зелёном капюшоне на мокрых рыжих кудряшках.
— Подсказать, где купить свечку? — улыбнулся он.
— Нет, мне другое... Вы служитель?
— Не совсем. Просто прихожанин. Но, может, смогу вам помочь?
— Ох... Мне нужна легенда!
Капюшон свалился с кудряшек, и он рассмотрел лицо собеседницы — веснушки, море веснушек, курносый нос, но что-то с этим лицом не так... Он никак не мог понять, что.
— Ух ты! Вы шпионка?
— Хуже. «Горловка в смартфоне», журналистский кружок. Легенда — о соборе.
— Слушайте, ну не знаю... Какая тут может быть легенда? Он же ещё только строится. В нижнем храме меньше года служим, в верхнем ещё вообще леса стоят. Может, вам лучше на Кочегарку, в Николаевский? Он ещё дореволюционный.
— Мне нужен, — она порылась в телефоне, — Бо-го-Я-влен-ский.
— БогоявлЕнский, — улыбнулся он. — Но тут вы не найдёте никаких легенд.
— В каждом уважающем себя соборе должна быть легенда!
— И привидение? — эта странная девочка начала его забавлять.
— И привидение!
— Привидение у нас есть. Оно воет по ночам.
— Ух ты, расскажете?
Иконка диктофона убежала от её дрожащего пальца — он заметил, и ему стало стыдно. Глаза — вот что не так. Они должны быть зелёными. В крайнем случае — синими. А оказались карими — с золотыми крупинками. Когда в этих крупинках отражается иконостас или подсвечник, кажется, что глаза у девушки золотые.
— Расскажу, но не сейчас, — он немного помолчал. — Вы знаете, а для меня это вызов.
— В смысле?
— Я хочу стать писателем. Пусть не великим, но хотя бы известным. Но мне никогда не приходило в голову сочинять легенды.
— А что вы сочиняете?
— Всякую фантастику. Тексты к комиксам, друг рисует. Робот пиу-пиу, такое всё.
— А кто-то сейчас это читает?
Он поморщился — может, и выйдет у этой девчонки что-то с журналистикой. Чувствует, куда бить.
— А легенды будут читать? Такое ощущение, что все сейчас тупят в свои телефоны — и всё.
— Ну, написать всё равно надо. Так что там с легендой?
— А нет её. Воины на конях и колесницах тысячи лет назад летели в бой и не знали, что станут легендой. Что о них будут рассказывать истории и петь песни, а потом и кино какое-нибудь снимут. Они просто жили, понимаете? Так и мы — просто живём. Службы служим, молимся Богу, всё.
— Жаль, что сейчас у нас нет воинов на колесницах... С героями хотя бы понятно, что они когда-нибудь станут легендой.
— Ага, если победят. Но я бы не был так уверен. Может, ещё дождёмся — и не будем рады.
— Вы об этих? — она нервно дёрнула плечом. — Поскачут и успокоятся.
— Ой, не думаю... Но хотелось бы верить, что правы окажетесь вы. Кстати, я Артём.
— Маша.
— Кофе?
— А давайте.
За тяжёлой дверью собора стояла ранняя весна — хрупкая, прозрачно-серая, какая бывает только когда ночи ещё зимние. Пахло талой водой. В этом монохроме рыже-зелёная Маша казалась ещё более неуместной, чем среди золота храма.
— Ой, погодите, я забыла телефон!
— Так вот же он, у вас в руке!
Маша-каша-растеряша.
— Может, после кофе у меня в голове прояснится, и я что-нибудь вам придумаю.
Но он так и не придумал.
***
В следующий раз он увидел её на Смоленскую. Вошёл в храм — в нос ударил запах прелых носков и разогретого супа, в который положили слишком много моркови — пробрался между матрасами, руками и ногами, включил настольную лампу, открыл Часослов... и понял, что на него смотрят. Только золотинки из глаз пропали — или просто недостаточно света?
— Привет, а вы тут как?
— К нам вчера прилетело во двор. Мама сказала, поживём в соборе.
В соборе теперь бомбоубежище. Он почти привык — только всё ещё немного тошнит от запахов, когда заходишь с улицы. И некоторые бубнят, что службы им мешают спать.
— Артём, давайте выйдем, подышим воздухом?
Он только сейчас увидел, какая она бледная. Вентиляция не справлялась.
— Минут через двадцать, ладно? Мне тут надо кое-что...
С началом обстрелов почти все хористы разбежались. Петь он не умел, а почитать часы иногда доверяли. Он их уже почти знал наизусть — и пока читал, как чуждии восстали на него и крепции взыскали его душу, думал о Маше. Да что там лукавить, он думал о ней все эти месяцы: и когда ликовали в Крыму, и когда началось в Славянске, и когда первые снаряды выжгли дыры в асфальте улиц, по которым он гонял на велике в детстве.
Маша-каша-растеряша — зачем она в его голове? Разве нет более важных вещей, чтобы эту голову занять? Особенно сейчас? Загадка. Разгадка вертится где-то на кончике языка, но он не может её поймать... И покры мя тьма. Кто спасет нас от малодушия и от бури?
На улице было не легче — который день чадил мусорный полигон. В него прилетел снаряд. Все ждут, пока пойдёт дождь и потухнет само. А на белом от зноя небе — ни облачка.
— Что это у вас?
— Мёртвые каштаны.
Полная горсть колючих зелёных шариков, которые убил зной.
— А зачем?
— Даже не знаю, как объяснить... Может, сказать, что я просто сумасшедший и собираю всякий хлам?
Она покачала головой.
— Не поможет. Слушаю вас внимательно.
— Ладно. В детстве я любил собирать каштаны. Классе в пятом складывал их в коробки из-под обуви под кроватью. А потом доставал и смотрел. Помните, там на коричневом такие рыжие разводы и крупинки? Когда на них светит солнце, то кажется, что внутри золото. Но если каштан разбить, золото исчезнет. И я всё думал, как же это золото достать.
— И достали?
— Достал. Маму. Каштаны потом заплесневели, а она их нашла.
— Ругалась?
— Не то слово. И запретила приносить эту гадость домой. Но я всё равно иногда приносил.
— А эти сейчас зачем?
— Не знаю. Наверное, в качестве метафоры нашей нынешней жизни...
— Кстати, метафора, а как ваш робот пиу-пиу?
— Тоже умер. Знаете, у меня в школе была учительница литературы, Татьяна Ивановна. Она говорила, что её предмет правильно было бы называть человековедением. Я вас немножко обманул тогда. Робот — просто антураж, начинка была социально-философской. Но я недавно понял, что люди абсурдны. Я не хочу разбираться в их мотивах. Не хочу о них писать. В общем, я снёс все черновики.
— Жаль, я бы хотела почитать. Восстановите из корзины?
— Шифт-делит, — криво усмехнулся он.
— Жаль.
Он на секунду задумался — спрашивать, не спрашивать?
— А вы написали свою легенду?
— Нет. Но это уже не имеет никакого значения... Может, кофе?
— А давайте. Посидите тут, я сейчас принесу.
Шаг, ещё шаг, да как же горячо пальцам! Зачем они наливают до краёв? Как его вообще донести? Ещё немного...
Ткань бытия внезапно разорвалась надвое — с таким же треском, с каким разлетаются осколки брусчатки и раскалённого металла. А потом ещё раз. И ещё. Он не помнил, как упал на землю, как потом вскочил и побежал.
— Маша!
Она там, за ёлками. Где стоит пыль после прилёта. Куда не хочется смотреть.
— Маша!!!
Люди на земле. Брусчатка вокруг них залита золотом. Не стало серого, зелёного, пурпурного, исчез изумрудный мох — только бескрайнее золото под беспощадным донбасским солнцем, заставляющим в полдень покрываться гусиной кожей. Он бежал, и с каждым его шагом золото чернело и превращалось в кровь. Маша-каша-растеряша, пусть это будешь не ты!
Он кричал что-то бессвязное, тряс её за плечи. Ругался и мирился с Богом — разве можно убивать за то, что они просто сбежали с литургии? А потом она открыла глаза — чудесные карие глаза с золотыми крупинками, которые он, оказывается, так любил.
— Ты норм? Не ранена?
— Да, вроде, норм...
— У тебя кровь.
— Просто камни острые.
Отличные камни, чтобы ноги не скользили в гололёд. Кто ж знал.
— Раненые есть? Помощь нужна?
Оказывается, во дворе уже скорые. Надо было помочь — как он не сообразил? Все знают, что делать, только в кино. Или в каком-нибудь спецназе — с колесницами и конями.
— Тёма... Мы умрём?
Она так и сидела на брусчатке, а он стоял перед ней на коленях. Холодные пальцы в холодных пальцах.
— Не получится, малыш, мы непоправимо бессмертны. Точнее, мы сначала немножко умрём, потом воскреснем. Но, пожалуй, не сегодня. Давай-ка для этого внутрь!
Перед самым входом — он точно знал, с какой силой потянуть, чтобы дверь открылась, но не слишком — он вдруг остановился.
— О, а я же ходил за кофе. Ты случайно не знаешь, куда я его дел?
Артём и Маша хохотали посреди изувеченного, залитого кровью церковного двора — истерично всхрюкивая под осуждающими взглядами каких-то случайных бабушек. Абсурдные и неуместные — но живые.
***
В сентябре Маша вернулась домой. А потом снова пришла в собор — просто так. Сказала, что хочет разобраться с непоправимым бессмертием.
Бессмертие внимательно смотрело на неё с икон, качало вечнозелёными игольчатыми лапами при встрече и прощании, журчало водопадом в пруду, куда слетались усталые жёлтые листья — и не тонули, а лежали на воде, будто им через полчаса вставать и возвращаться к работе. На мостике этого пруда Маша с Артёмом могли разговаривать часами.
Чем сильнее разгоралась осень, тем глубже врастала Маша в тёмные брёвна мостика и тем ярче на пару с рыжим клёном светилась на фоне тёмных сосен и пронзительно синего неба. К Покрову пруд тронуло льдом, а на опавшую листву лёг иней.
— Кофе?
— А давай!
Литургия закончилась, все разошлись по домам. У пруда не было никого, кроме них — только нелепый взъерошенный воробей, всё пытавшийся склевать ягоду рябины подо льдом.
— Маш, прости, что поздно... но я-таки придумал легенду о соборе.
— Ух ты! Расскажешь?
— Обязательно расскажу, — он улыбнулся и посмотрел ей прямо в глаза. Из золотых крупинок летели искры, и он, не выдержав, опустил взгляд. — Нашим с тобой внукам. Ты согласна?
Голова у воробья каштановая, шейка — чёрная, а щёчки — белые. Крылья — как у котика, в полоску. И он всё стучит клювом об лёд и никак не поймёт, что эта рыжая ягодка — не для него. Удар, второй, третий — в такт с сердцем. Междорамия ея в блещании злата — он не знал, о чём это, и всё забывал посмотреть, а теперь оно в голове.
Артём поднял глаза на Машу. Золотые искры в её глазах росли и сливались воедино, пока не превратились в бесконечный поток лавы, порождающий огненные колесницы, на которых только и достоит летать всем уважающим себя героям.
Справка об объекте

Богоявленский кафедральный собор, адрес:  Россия, г.Горловка, пл. Соборная
Богоявленский кафедральный собор — главный храм Горловской епархии.
Строительство нового кафедрального собора в центре Горловки началось в 2007 году. Первую Божественную литургию в его нижнем храме совершили в День Святой Троицы в 2013 году, в верхнем храме — в Вербное воскресенье в 2016 году. Сейчас богослужения совершаются во всех трёх приделах: центральном в честь Богоявления (престольный праздник — 19 января), боковом во имя благоверного князя Александра Невского и святителя Митрофана Воронежского (6 декабря) и нижнем во имя Новомучеников и исповедников Русской Церкви (воскресенье, ближайшее к 7 февраля).
Чтимая святыня — Почаевская икона Божией Матери.
Источник: Фонтан желаний
Автор: Амина Мирзоева
Лиза поправила наушники и сделала музыку погромче. Так было проще — когда чужие голоса и смех тонули в любимых мелодиях. Третья неделя в Горловке, а она всё ещё чувствовала себя пришельцем с другой планеты. Родной посёлок Зайцево остался в двадцати километрах отсюда, но казалось, что между ним и этим городом — целая вселенная.
Скамейка на площади Победы стала её наблюдательным пунктом. Отсюда открывался вид на главный фонтан города — недавно восстановленный, с разноцветной подсветкой, которая включалась с наступлением сумерек. Вокруг него всегда кипела жизнь: мамы с колясками днём, влюблённые парочки вечером, а ближе к ночи — шумные компании подростков.
Лиза достала из рюкзака потрёпанный блокнот и карандаш. Рисовать она любила с детства, но никому не показывала свои работы. На страницах блокнота уже появились наброски площади: фонтан, скамейки, деревья в кадках, случайные прохожие. Сегодня она решила нарисовать пожилую женщину, которая кормила голубей у края площади.
— Лиза! Ужин готов! — голос мамы из открытого окна их новой квартиры, выходящей прямо на площадь, вырвал её из задумчивости.
— Иду! — крикнула она, захлопывая блокнот.
Дома пахло борщом и свежим хлебом. Мама суетилась на кухне, раскладывая еду по тарелкам.
— Опять весь день на площади просидела? — спросила она, не оборачиваясь. — Нашла бы себе занятие, познакомилась с кем-нибудь.
Лиза пожала плечами:
— С кем тут знакомиться? Все уже дружат с детского сада.
— Глупости, — мама поставила перед ней тарелку с борщом. — В твоём классе половина ребят из других районов. Просто надо быть поактивнее.
Лиза молча ела, глядя в окно на площадь, где уже зажигались фонари. Фонтан засветился разноцветными огнями, и вокруг него, как мотыльки на свет, начали собираться подростки.
После ужина она снова вышла на площадь. Вечерняя прохлада приятно освежала после душного дня. Лиза села на свою любимую скамейку, достала блокнот и продолжила рисовать, время от времени поглядывая на шумную компанию у фонтана.
Их было человек семь или восемь. В центре — высокий парень с тёмными волосами, собранными в небрежный хвост. Он что-то рассказывал, активно жестикулируя, а остальные смеялись. Рядом с ним — девушка с яркими синими прядями в волосах, в руках у неё тоже был блокнот, только гораздо больше, чем у Лизы. Ещё один парень перебирал струны гитары, наигрывая какую-то мелодию.
Они выглядели как герои фильма о беззаботной подростковой жизни — уверенные, шумные, знающие своё место в мире. Полная противоположность Лизе, которая даже в родном посёлке держалась особняком, а здесь и подавно чувствовала себя невидимкой.
Вдруг парень с гитарой заиграл знакомую мелодию — одну из любимых песен Лизы. Она невольно начала тихонько подпевать, забыв на мгновение о своей отстранённости. Но тут же оборвала себя, испугавшись, что кто-то может услышать.
Вечер постепенно переходил в ночь. Компания у фонтана не расходилась, только становилась громче. Лиза посмотрела на часы — скоро мама начнёт звонить, требуя вернуться домой. Ещё пять минут, решила она, и закрыла блокнот. Просто посидеть, послушать музыку и представить, каково это — быть частью такой компании, а не вечным наблюдателем со стороны.
На следующий вечер Лиза снова пришла на площадь. Та же компания уже была у фонтана, только сегодня они не просто болтали — что-то торжественно обсуждали, по очереди подходя к воде.
Лиза сняла наушники, пытаясь расслышать, о чём речь. Ветер доносил обрывки фраз:
— ...загадывай как следует...
— ...должно сбыться...
— ...монетка на счастье...
Высокий парень с хвостом достал из кармана горсть мелочи и раздал всем по монетке. Они выстроились вокруг фонтана, что-то загадывая и по очереди бросая монеты в воду. Когда очередь дошла до парня, он театрально закрыл глаза, что-то прошептал и с размаху забросил монету. Брызги разлетелись, заставив девчонок взвизгнуть и отскочить.
— Денис, ты как ребёнок! — возмутилась девушка с синими прядями, но в её голосе слышался смех.
— Яна, чем сильнее брызги, тем быстрее сбудется, — парень подмигнул ей. — Физика фонтанных желаний, элементарно.
Компания рассмеялась и двинулась прочь от фонтана, направляясь к кафе на углу площади. Лиза проводила их взглядом. Денис... Так вот как его зовут.
Когда площадь опустела, Лиза медленно подошла к фонтану. Вода переливалась в свете разноцветных огней, на дне поблёскивали монетки — десятки маленьких надежд, брошенных с верой в чудо.
Лиза порылась в кармане джинсов и нашла единственную монету — старый рубль с потёртым гербом. Она зажала его в ладони, закрыла глаза и прошептала:
— Хочу найти настоящих друзей. Хотя бы одного.
Монетка описала дугу и с тихим плеском нырнула в воду. Лиза проследила за кругами на поверхности, чувствуя себя немного глупо. Кто верит в такие приметы в пятнадцать лет?
— Эй, осторожнее! Там мой телефон!
Лиза вздрогнула и обернулась. В двух шагах от неё стоял Денис, тот самый парень с хвостом. Он указывал на бортик фонтана, где лежал смартфон в потрёпанном чехле.
— Извини, я не заметила, — Лиза отступила, чувствуя, как краснеют щёки.
Денис подошёл и забрал телефон:
— Да ладно, я пошутил. Ты ничего не заденешь, если только специально не постараешься.
Он внимательно посмотрел на неё:
— Ты ведь недавно здесь? Раньше тебя не видел, а я всех на площади знаю.
— Три недели назад переехали, — кивнула Лиза. — Из Зайцево.
— О, дачный посёлок! Там классно летом.
— Не дачный, обычный, — поправила Лиза. — Просто маленький.
Денис пожал плечами:
— Без разницы. Главное, что теперь ты здесь. Меня, кстати, Денис зовут.
— Лиза.
— Что загадала? — он кивнул на фонтан. — Только не говори, что это секрет, иначе не сбудется.
— Это не так работает, — возразила Лиза. — Секрет нельзя никому рассказывать, а не отказываться рассказывать.
Денис рассмеялся:
— Логично! Ты мне нравишься, Лиза из Зайцево. Умеешь мыслить критически.
Он посмотрел на часы:
— Слушай, мы сейчас с ребятами в «Пиццерии» зависаем, тут за углом. Пойдём с нами? Познакомлю со всеми.
Лиза замерла. Вот так просто? Пойти с незнакомым парнем и его друзьями в кафе? Мама будет в ярости. Да и что она будет делать в их компании? О чём говорить?
— Я... не могу, — выдавила она. — Мне домой пора.
— Жаль, — Денис выглядел искренне разочарованным. — Тогда, может, завтра? Мы каждый вечер здесь, у фонтана. Приходи часам к семи.
Он помахал рукой и побежал догонять друзей, оставив Лизу в растерянности стоять у фонтана. Её монетка поблёскивала на дне среди десятков других.
Дома мама встретила её вопросительным взглядом:
— Что-то ты сегодня рано. Случилось что-то?
Лиза покачала головой:
— Нет. Просто... меня пригласили завтра погулять с ребятами с площади.
Мама просияла:
— Вот видишь! Я же говорила, что ты быстро найдёшь друзей. Конечно, иди. Только не поздно.
Лиза кивнула и ушла в свою комнату. Она достала блокнот и начала рисовать фонтан — с монетками на дне и отражением звёзд на поверхности воды. В углу листа появился силуэт парня с хвостом, протягивающего руку.
Следующим вечером Лиза потратила почти час, выбирая, что надеть. Остановилась на простых джинсах и футболке с принтом любимой группы — не слишком нарядно, но и не совсем обычно.
К фонтану она пришла на пятнадцать минут позже назначенного времени — не хотела выглядеть слишком заинтересованной. Компания уже была в сборе. Денис, заметив её, энергично замахал рукой:
— Лиза! Иди к нам!
Она подошла, чувствуя, как колотится сердце. Семь пар глаз уставились на неё с любопытством.
— Ребята, это Лиза из Зайцево, — представил её Денис. — Лиза, это наша банда: Яна, — он указал на девушку с синими прядями, — наша художница. Костя, — кивок в сторону парня с гитарой, — музыкальный гений. Игорь, — высокий атлетичный парень поднял руку, — спортсмен, будущий олимпийский чемпион. Катя и Света, — две девушки помахали ей, — наши мозги и красота. И Тимур, — щуплый парень в очках кивнул, — компьютерный гуру.
— Привет, — тихо сказала Лиза.
— Ты рисуешь? — сразу спросила Яна, заметив блокнот, торчащий из сумки Лизы.
— Немного, — смутилась та. — Просто для себя.
— Покажешь? Я тоже рисую, — Яна протянула руку за блокнотом.
Лиза замешкалась. Она никогда никому не показывала свои рисунки.
— Не бойся, мы не кусаемся, — подбодрил её Денис. — Ну, кроме Игоря, но только по большим праздникам.
— Очень смешно, — буркнул Игорь, но улыбнулся.
Лиза нерешительно протянула блокнот Яне. Та быстро пролистала страницы, и её глаза расширились:
— Ребята, вы только посмотрите! Она реально круто рисует!
Блокнот пошёл по кругу. Лиза стояла, не зная, куда деться от смущения.
— Это потрясающе, — сказал Костя, разглядывая рисунок фонтана. — Ты профессионально учишься?
— Нет, сама, — покачала головой Лиза. — По видеоурокам в интернете.
— Талант, — уважительно кивнул Тимур. — У меня даже палка-палка-огуречик не получается.
Все рассмеялись, и напряжение спало. Лиза почувствовала, как внутри разжимается тугая пружина.
— Так, хватит торчать у фонтана, — скомандовал Денис. — Пойдёмте в наше место.
«Их место» оказалось небольшой беседкой в дальнем углу площади, скрытой за живой изгородью. Внутри стояли лавочки и самодельный стол из деревянной катушки для кабеля.
— Официально это часть парковой зоны, — пояснил Денис, заметив удивлённый взгляд Лизы. — Неофициально — наша штаб-квартира. Мой отец помогал восстанавливать площадь, так что смотрители закрывают глаза на наши посиделки, пока мы не шумим и не мусорим.
— Твой отец восстанавливал площадь? — заинтересовалась Лиза.
— Ага, — кивнул Денис с гордостью. — Он инженер-гидротехник. Когда начались... ну, сложные времена, многие думали, что не до фонтанов. А отец сказал, что именно в трудные времена людям нужны такие места. Собрал команду, нашёл материалы, и за три месяца восстановили.
— Круто, — искренне сказала Лиза.
— Мы тоже хотим сделать что-нибудь для города, — вмешалась Катя. — Что-то значимое, понимаешь? Не просто тусоваться.
— У нас есть идеи, — подхватил Тимур. — Например, создать интерактивную карту Горловки с историями о разных местах. Или серию муралов на старых зданиях.
— Или музыкальный фестиваль для местных групп, — добавил Костя, перебирая струны гитары.
— Проблема в том, что нас никто не воспринимает всерьёз, — вздохнула Света. — Мы же просто подростки, что мы можем?
Лиза слушала их, и внутри росло странное чувство. Эти ребята были совсем не такими, какими казались со стороны. Не просто беззаботная тусовка, а люди с идеями, мечтами, желанием что-то изменить.
— А что ты умеешь, кроме рисования? — спросил Игорь.
— Ничего особенного, — пожала плечами Лиза. — В школьной газете иногда писала статьи. И немного фотографирую.
— Пишешь? — оживился Денис. — Это же отлично! Нам как раз нужен кто-то, кто умеет складывать слова в правильном порядке.
— Для чего? — не поняла Лиза.
— Для наших проектов, — объяснила Яна. — Чтобы презентовать их, нужны тексты. А у нас с этим беда.
Вечер пролетел незаметно. Они говорили о музыке, книгах, фильмах, о планах на будущее. Костя играл на гитаре, Яна показывала свои работы — яркие, экспрессивные, совсем не похожие на аккуратные рисунки Лизы.
Когда стемнело, Денис вызвался проводить Лизу до дома, хотя она уверяла, что живёт совсем близко.
— Знаешь, — сказал он по дороге, — мой отец всегда говорит: «Город — это не здания, а люди». Когда восстанавливали фонтан, многие крутили пальцем у виска. А теперь это сердце Горловки.
— Твой отец мудрый человек, — заметила Лиза.
— Бывает, — усмехнулся Денис. — Приходи завтра, ладно? Ты нам понравилась.
У подъезда Лиза обернулась:
— Спасибо, что пригласил. Мне... было хорошо с вами.
— Это только начало, — подмигнул Денис. — Увидишь, мы ещё горы свернём.
Дома Лиза долго не могла заснуть. Она лежала с открытыми глазами, вспоминая вечер, разговоры, смех. Впервые за три недели в Горловке она почувствовала, что может найти здесь своё место. Не просто быть наблюдателем со скамейки, а частью чего-то большего.
Утром её разбудил звонок. Незнакомый номер.
— Алло? — сонно ответила Лиза.
— Привет, соня! — раздался голос Яны. — Денис дал твой номер. Не злись, у нас экстренная ситуация. Включай телевизор, местные новости!
Лиза включила телевизор и попала на середину репортажа. Молодая журналистка стояла на площади Победы, за её спиной виднелся фонтан.
«...администрация города объявляет конкурс на лучший проект благоустройства площади Победы к предстоящему Дню города. Принять участие могут все желающие — от профессиональных дизайнеров до школьников. Главное условие — проект должен сохранить исторический облик площади, но добавить современные элементы...»
— Ты видишь? — возбуждённо спросила Яна в трубке. — Это наш шанс! Мы собираемся через час в беседке. Приходи обязательно!
Когда Лиза пришла, вся компания уже была на месте. Ребята оживлённо спорили, перебивая друг друга.
— Нужно что-то с экологическим уклоном, — говорила Катя. — Вертикальное озеленение, солнечные батареи...
— Банально, — отмахнулся Игорь. — Лучше спортивную зону с уличными тренажёрами.
— На центральной площади? — скептически поднял бровь Тимур. — Может, сразу футбольное поле нарисуем?
— А что если интерактивная инсталляция? — предложил Костя. — С музыкой, светом...
Денис заметил Лизу и помахал рукой:
— Наконец-то! Иди сюда, у нас мозговой штурм.
— Скорее, мозговой штиль, — вздохнула Яна. — Идей много, толку мало.
Лиза села на краешек лавки, слушая их спор. В голове крутились обрывки вчерашних разговоров, история о восстановлении фонтана, слова Дениса о том, что город — это люди...
— А что если, — вдруг сказала она, и все замолчали, повернувшись к ней, — сделать проект о людях Горловки?
— В смысле? — нахмурился Игорь.
— Ну, вместо абстрактного благоустройства, — Лиза начала говорить быстрее, боясь растерять мысль, — создать вокруг фонтана серию мини-инсталляций с историями обычных горловчан. Тех, кто делает город живым.
— Как выставка? — уточнила Света.
— Не совсем, — Лиза достала блокнот и начала быстро набрасывать схему. — Смотрите: вокруг фонтана размещаем небольшие стенды с фотографиями и короткими историями. Шахтёр, учитель, врач, строитель... Обычные люди, их истории, связанные с городом. А между стендами — арт-объекты, символизирующие их профессии или увлечения.
— И как это связано с благоустройством? — спросил Тимур.
— Мы добавим скамейки, освещение, озеленение, — Лиза рисовала всё быстрее. — Но главное — создадим пространство, где горловчане смогут узнать друг о друге больше. Где город станет не просто местом, а сообществом.
Наступила тишина. Лиза подняла глаза от блокнота и увидела, что все смотрят на неё с удивлением.
— Что? — смутилась она. — Глупая идея?
— Нет, — медленно сказал Денис. — Это... гениально. Простое и гениальное решение.
— Я могу нарисовать эскизы стендов, — подхватила Яна. — Сделаем их в едином стиле, но с индивидуальными элементами для каждой истории.
— А я могу спроектировать подсветку, — добавил Тимур. — Чтобы вечером всё красиво смотрелось.
— Подождите, — прервал их Игорь. — Кто будет собирать эти истории? Фотографировать людей? Писать тексты? Это огромная работа.
Все посмотрели на Лизу.
— Я... могу попробовать, — неуверенно сказала она. — Но одна не справлюсь.
— Мы поможем, — твёрдо сказал Денис. — Все вместе.
Следующие две недели пролетели как один день. Они разделились на группы: Лиза, Денис и Катя собирали истории, Яна и Света разрабатывали дизайн, Игорь, Костя и Тимур занимались технической частью. Они брали интервью у горловчан, фотографировали, писали тексты, создавали макеты.
Лиза открыла для себя город заново — не через наблюдение со скамейки, а через разговоры с его жителями. Шахтёр с сорокалетним стажем, медсестра из военного госпиталя, учительница, не бросившая школу даже в самые трудные времена, пекарь, кормивший людей, когда не работали магазины... Каждая история была частью большой мозаики под названием Горловка.
День презентации проектов наступил внезапно. Городская администрация организовала открытое заседание комиссии в здании мэрии. Участников оказалось больше десятка — от профессиональных архитектурных бюро до школьных экологических кружков.
— Я не смогу выступать, — в панике шептала Лиза, глядя на строгих членов комиссии. — У меня колени трясутся.
— Сможешь, — Денис сжал её руку. — Никто не расскажет о нашем проекте лучше тебя. Это твоя идея, твоё видение.
— Но ты же лидер, — возразила она. — Все привыкли, что ты говоришь от имени группы.
— Сегодня твоя очередь, — улыбнулся он. — Я верю в тебя.
Когда объявили их проект, Денис вышел вперёд, но только чтобы сказать:
— Представлять наш проект будет его автор — Лиза Соколова.
Лиза вышла на подиум, чувствуя, как пересохло во рту. Перед ней лежали распечатки, макеты, эскизы — результат двух недель напряжённой работы всей команды. Она посмотрела на ребят, сидящих в первом ряду. Яна показала большой палец, Костя беззвучно произнёс: «Ты сможешь», Денис просто кивнул с уверенной улыбкой.
Лиза глубоко вдохнула и начала говорить. Сначала тихо, неуверенно, но с каждым словом её голос становился твёрже. Она рассказывала о концепции проекта, о людях, чьи истории они собрали, о том, как важно видеть в городе не просто улицы и здания, а сообщество, объединённое общей судьбой.
— Наш проект называется «Лица Горловки», — завершила она. — Потому что именно люди делают город живым. Как фонтан на площади Победы, восстановленный в самые трудные времена, стал символом стойкости горловчан, так и эти истории могут стать символом нашего единства.
Когда она закончила, в зале наступила тишина. Затем председатель комиссии, пожилой архитектор с седой бородой, медленно зааплодировал. К нему присоединились остальные.
— Интересная концепция, — сказал он. — Особенно для группы подростков. Скажите, а как вы планируете решить вопрос с финансированием? Такой проект потребует значительных средств.
Лиза растерялась — об этом они не думали. Но тут вмешался Денис:
— У нас есть предварительные договорённости с местными предпринимателями. Многие готовы поддержать проект, особенно если он получит одобрение администрации.
Председатель кивнул, делая пометки в блокноте:
— Хорошо. Комиссия рассмотрит все проекты и объявит решение через три дня. Спасибо за презентацию.
Выйдя из зала, Лиза почувствовала, как её обнимают со всех сторон.
— Ты была потрясающей! — восторженно говорила Яна.
— Видела их лица? Они были в шоке от твоего выступления! — добавил Костя.
— Спасибо, — Лиза не могла сдержать улыбку. — Но мы ещё не победили.
— Уже победили, — тихо сказал Денис, глядя ей в глаза. — Даже если комиссия выберет другой проект, мы всё равно сделаем наш. Может, не сразу, может, в меньшем масштабе, но сделаем.
В его взгляде была такая уверенность, что Лиза невольно поверила: да, они справятся. Вместе.
Три дня ожидания растянулись в вечность. Лиза не находила себе места, постоянно проверяя телефон. Ребята собирались у фонтана каждый вечер, обсуждая шансы на победу и строя планы на случай поражения.
— Даже если не выиграем, — говорил Тимур, — можно сделать онлайн-версию проекта. Создать сайт с историями и фотографиями.
— Или выставку в школьном музее, — предлагала Света. — Директор наверняка разрешит.
Лиза слушала их, поражаясь тому, как быстро она стала частью этой компании. Словно знала их всю жизнь, а не две с половиной недели.
На третий день, когда они сидели в своей беседке, у Дениса зазвонил телефон. Он ответил, выслушал собеседника и медленно опустил руку с телефоном.
— Ну? — нетерпеливо спросила Яна. — Кто это был?
— Отец, — Денис выглядел ошеломлённым. — Ему позвонили из администрации.
— И? — Игорь подался вперёд.
— Мы победили, — тихо сказал Денис, а потом вдруг закричал: — Мы победили! Наш проект выбрали!
Беседка взорвалась криками и смехом. Ребята обнимались, прыгали, хлопали друг друга по плечам. Лиза стояла в центре этого вихря, не веря своим ушам.
— Подождите, — сказала она, когда первая волна восторга схлынула. — А что дальше? Как мы будем реализовывать проект?
— Администрация выделяет бюджет и помощников, — объяснил Денис. — Но основная работа всё равно на нас. Завтра нас ждут в мэрии для обсуждения деталей.
— Это же... огромная ответственность, — Лиза почувствовала, как к радости примешивается тревога.
— Справимся, — уверенно сказал Денис. — Вместе.
Следующие два месяца пролетели в бешеном темпе. Учёба, встречи с дизайнерами и строителями, интервью, фотосессии, написание текстов... Лиза почти не бывала дома, возвращаясь только чтобы поспать несколько часов и снова бежать на площадь.
Они работали как одержимые. Яна создавала эскизы стендов, Тимур проектировал подсветку, Игорь и Костя помогали строителям устанавливать конструкции. Катя и Света редактировали тексты, которые писала Лиза на основе собранных историй.
Были и конфликты. Однажды они с Денисом серьёзно поссорились из-за дизайна центрального стенда — Лиза хотела сделать его более сдержанным, а Денис настаивал на ярком, привлекающем внимание решении. Они не разговаривали два дня, пока Яна не предложила компромисс, который устроил обоих.
В другой раз Игорь едва не подрался с подрядчиком, который пытался схалтурить с материалами для скамеек. Тимур чуть не сорвал сроки, переделывая схему освещения в четвёртый раз, добиваясь идеального результата.
Но с каждым преодолённым препятствием они становились сплочённее. Лиза больше не чувствовала себя новенькой — она была полноправной частью команды, её мнение ценили, к её идеям прислушивались.
За неделю до Дня города проект был практически завершён. Вокруг фонтана появились элегантные стенды с фотографиями и историями горловчан, между ними — небольшие арт-объекты, символизирующие разные профессии и увлечения. Новые скамейки, стилизованные под раскрытые книги, оригинальные фонари, клумбы с цветами, высаженными в форме герба города...
Вечером накануне открытия ребята собрались у фонтана. Площадь была огорожена лентой — последние приготовления к завтрашнему торжеству.
— Не верится, что мы это сделали, — сказала Яна, глядя на преображённую площадь.
— Ещё как верится, — хмыкнул Игорь, потирая мозоли на руках. — У меня каждая мышца помнит.
— Знаете, — задумчиво произнёс Костя, — когда мы только начинали, я думал, что это просто способ заявить о себе. А теперь понимаю, что мы действительно сделали что-то важное для города.
— И для себя, — добавила Катя. — Мы стали настоящей командой.
Денис повернулся к Лизе:
— А ты? Что чувствуешь?
Лиза посмотрела на фонтан, на блики света в воде, на монетки на дне.
— Помнишь тот вечер, когда мы познакомились? — спросила она. — Ты спрашивал, что я загадала, бросая монетку.
— И ты не сказала, — кивнул Денис. — Секрет, чтобы сбылось.
— Я загадала найти настоящих друзей, — призналась Лиза. — Хотя бы одного.
Денис улыбнулся:
— И как, сбылось?
Лиза оглядела ребят — Яну с её синими прядями, Костю с неизменной гитарой, серьёзного Игоря, умного Тимура, добрых Катю и Свету. И Дениса, который первым протянул ей руку.
— Более чем, — тихо ответила она.
День города выдался солнечным и тёплым. Площадь Победы была заполнена людьми. Мэр торжественно перерезал ленточку, открывая обновлённое пространство вокруг фонтана. Журналисты фотографировали, брали интервью у создателей проекта.
— Как вы, школьники, решились на такой масштабный проект? — спросила журналистка у Лизы.
— Мы просто хотели сделать что-то для города, — ответила она. — Показать, что Горловка — это не просто место на карте, а люди, их истории, их жизни.
— И как вам работалось с администрацией? Не было сложностей?
— Были, конечно, — вмешался Денис. — Но когда цель общая, всегда можно найти компромисс.
После официальной части ребята отошли к своей беседке, наблюдая, как горловчане рассматривают стенды, фотографируются, читают истории.
— Смотрите, — Яна указала на пожилую женщину, которая стояла у стенда с историей медсестры. — Она плачет.
— Это Анна Петровна, та самая медсестра из госпиталя, — пояснила Лиза. — Наверное, странно видеть свою историю вот так, на всеобщем обозрении.
— Но она улыбается, — заметил Костя. — Значит, ей нравится.
Вечером, когда включилась подсветка, площадь преобразилась. Фонтан сиял разноцветными огнями, стенды мягко светились, создавая уютную, почти волшебную атмосферу. Люди не расходились, гуляли, общались, фотографировались.
— Ну что, — Денис подошёл к Лизе, стоявшей у фонтана, — как тебе твоя новая Горловка?
— Наша, — поправила она. — И она прекрасна.
Денис достал из кармана монетку:
— Загадаем ещё по желанию? На будущее?
Лиза взяла монетку, подбросила её в воздух и поймала:
— Знаешь, я, пожалуй, пока воздержусь. Предыдущее желание ещё не до конца исполнилось.
— В каком смысле? — удивился Денис. — Ты же хотела друзей — вот они, целая банда.
— Да, — кивнула Лиза. — Но я ещё не до конца поняла, что значит быть частью этого города. Мне ещё многое предстоит узнать о Горловке. И о вас. И о себе.
Она бросила монетку в фонтан, не загадывая желания — просто как символ благодарности. Вода всплеснулась, отражая огни подсветки, и на мгновение Лизе показалось, что весь мир сосредоточился здесь, на этой площади, у этого фонтана, среди этих людей.
— Добро пожаловать домой, Лиза из Зайцево, — тихо сказал Денис, глядя на блики в воде.
— Просто Лиза, — улыбнулась она. — Просто из Горловки.
Справка об объекте

Площадь Победы, адрес: Россия, г.Горловка
Площадь Победы в городе Горловке — неофициальный, но неоспоримый центр города. Только здесь расположены лучшие магазины, точки общепита, места для променада, удобные точки посадки на городской транспорт и великолепный фонтан, восстановленный прямо во время боевых действий.
Источник: Страницы размером с ладонь
Авторы: Наталья Крылова
Ирина сверилась с картой в телефоне и поморщилась. До музея оставалось ещё два квартала пешком, а дождь, начавшийся, как только она вышла из такси, и не думал прекращаться. Зонт она, конечно же, забыла в номере гостиницы.
«И зачем я только согласилась на эту командировку», — мелькнула мысль, пока она перепрыгивала через лужу, прижимая к груди кожаную сумку с ноутбуком.
Горловка встретила московскую исследовательницу неприветливо — хмурым небом, пронизывающим ветром и гостиницей с текущим краном в ванной. А ведь ей предстояло провести здесь не меньше недели, изучая коллекцию миниатюрных книг для своей монографии.
— Институт мог бы отправить кого-нибудь из аспирантов, — пробормотала Ирина, поправляя съехавшие из-за дождя очки. — Кому вообще нужны эти крошечные книжки...
Сборник статей к её тридцати трём годам уже был выпущен, диссертация защищена, но для получения должности доцента не хватало серьёзной монографии. Научный руководитель буквально заставил её заняться темой малоформатных изданий, убеждая, что это «перспективная ниша». И вот теперь она здесь — в промышленном городе, который мало кто найдёт на карте без подсказки, направляется в музей, занимающий всего несколько комнат.
Музей миниатюрной книги имени В.А. Разумова располагался в скромном двухэтажном здании на тихой улице. Ничто в его внешнем облике не говорило о том, что внутри хранится уникальная коллекция — более десяти тысяч миниатюрных книг из пятидесяти семи стран мира.
Ирина отряхнула мокрый плащ и вошла внутрь. В холле её встретила тишина и лёгкий запах старой бумаги. На стене висел портрет седовласого мужчины с внимательным взглядом — вероятно, сам Вениамин Александрович Разумов, создатель коллекции.
— Здравствуйте, вы к нам? — раздался голос за спиной.
Ирина обернулась. Женщина лет шестидесяти в строгом костюме изучающе смотрела на неё.
— Добрый день. Я Ирина Соколова, из Московского института книги. Мы договаривались о моём визите для исследовательской работы.
Женщина окинула её оценивающим взглядом:
— Валентина Петровна, директор музея. Признаться, мы ждали кого-то... постарше.
Ирина выпрямилась, стараясь выглядеть солиднее:
— Я кандидат филологических наук, специализируюсь на истории издательского дела.
— Что ж, — Валентина Петровна слегка смягчилась. — Проходите, я покажу вам наши фонды. Хотя, должна предупредить, что некоторые экземпляры доступны только для осмотра, без возможности прикосновения.
Ирина кивнула. Дождь за окном усилился, барабаня по стёклам. Предстояла долгая неделя.
Валентина Петровна вела Ирину по залам музея, периодически останавливаясь возле особо ценных витрин. Её монотонный голос напоминал аудиогид — отточенные формулировки, энциклопедическая точность, полное отсутствие эмоций.
— Здесь представлены издания XVII века, — директор указала на стеклянный куб с крошечными томиками внутри. — Парижское издание басен Лафонтена, размером два на три сантиметра. Страницы пришлось перелистывать специальным пинцетом.
Ирина наклонилась ближе, пытаясь разглядеть детали. Миниатюрная книга была настоящим произведением искусства — тисненая кожа переплета, золотой обрез, иллюстрации размером с ноготь.
— Могу я посмотреть каталог всей коллекции? — спросила Ирина. — Мне нужно составить план исследования.
Валентина Петровна поджала губы:
— Полный каталог мы не выдаем. Могу предложить тематические разделы. Какой период вас интересует?
— Вообще-то, мне нужен обзор всей коллекции, — Ирина старалась говорить уверенно. — Моя работа посвящена эволюции малоформатных изданий от средневековья до современности.
— Понимаю, — директор не скрывала скептицизма. — Но десять тысяч экспонатов за неделю изучить невозможно. Вам придется сузить тему.
В этот момент в зал вошел молодой человек с планшетом в руках. Его потертые джинсы и футболка с логотипом рок-группы странно контрастировали с академической атмосферой музея.
— Валентина Петровна, я закончил обновлять базу данных по азиатским изданиям, — он заметил Ирину и улыбнулся. — О, у нас гости?
— Это Денис, наш специалист по цифровизации, — представила его директор с едва заметным неодобрением в голосе. — Денис, это Ирина Соколова из Москвы. Будет работать с нашей коллекцией для своей... монографии.
Пауза перед словом "монография" была красноречивее любых комментариев.
— Круто! — Денис протянул руку. — Наконец-то нами заинтересовались серьезные ученые. Я могу помочь с поиском материалов.
— Спасибо, — Ирина с облегчением пожала его руку. — Мне действительно нужна помощь с ориентацией в вашей коллекции.
— Денис, у тебя свои обязанности, — напомнила Валентина Петровна. — А госпоже Соколовой я сама покажу доступные материалы.
— Но ведь база данных как раз для таких случаев и создавалась, — возразил Денис. — Я могу показать, как ею пользоваться.
Директор собиралась что-то ответить, но в этот момент в музей вошла группа школьников. Валентина Петровна вздохнула:
— Экскурсия из пятой школы. Совсем забыла. Придется мне их проводить, — она повернулась к Ирине. — Денис покажет вам рабочее место. Но помните: с экспонатами можно работать только в перчатках и только под наблюдением сотрудника музея.
Когда директор отошла, Денис понизил голос:
— Не обращайте внимания. Она просто очень трепетно относится к коллекции. Особенно к книгам, которые собрал сам Разумов.
— Похоже, что для нее это больше, чем просто работа, — заметила Ирина.
— Еще бы, — Денис усмехнулся. — Она была ученицей Разумова. Он был инженером-строителем, а она работала в его отделе. Когда он завещал коллекцию городу, она ушла с основной работы и стала директором музея.
Денис подвел Ирину к компьютеру в углу зала:
— Вот здесь можно посмотреть электронный каталог. Правда, фотографии не всех экспонатов оцифрованы. Но я могу помочь найти то, что вам нужно, — он заговорщицки подмигнул. — И даже то, что директор считает "недоступным".
К концу третьего дня работы в музее Ирина почувствовала, что её скептицизм испаряется. Каталог оказался настоящей сокровищницей — тысячи миниатюрных изданий, некоторые настолько редкие, что о них не упоминалось даже в специализированной литературе.
Денис стал её неформальным гидом, добывая из запасников всё новые экземпляры. Сегодня он торжественно вынес небольшую коробку с потёртой бархатной обивкой.
— Готовы увидеть настоящую жемчужину? — спросил он, аккуратно открывая крышку. — Это молитвенник XVI века, размером с почтовую марку. Один из первых экспонатов коллекции Разумова.
Ирина надела белые перчатки и осторожно взяла крошечную книгу. Под лупой проступили мельчайшие буквы готического шрифта, искусная гравюра на фронтисписе размером меньше ногтя.
— Невероятно, — прошептала она. — Как это вообще возможно напечатать такой текст без современных технологий?
— Разумов считал, что миниатюрные книги — лучшее доказательство, что человеческие возможности безграничны, — Денис улыбнулся. — Он собирал их с 1950-х годов, когда это считалось странным хобби инженера-строителя.
В читальный зал вошёл пожилой мужчина с папкой документов. Увидев Ирину, он приостановился.
— А, у нас гости из столицы! — воскликнул он. — Валентина Петровна упоминала.
Денис поспешил представить их друг другу:
— Михаил Борисович, наш главный местный краевед. Ирина Соколова из Московского института книги.
Краевед оказался на удивление энергичным — живые глаза за толстыми стёклами очков, быстрые движения, громкий голос.
— Изучаете нашу гордость? — он кивнул на молитвенник. — А знаете, что этот экземпляр Разумов выменял на свою коллекцию почтовых марок у букиниста из Ленинграда? Тот и понятия не имел о его ценности.
— Вы были знакомы с Разумовым? — спросила Ирина.
— Конечно! Мы дружили больше тридцати лет. Удивительный человек, — Михаил Борисович присел рядом. — У меня сохранились его письма и фотографии. Если интересно, могу показать.
Следующим утром Ирина встретилась с краеведом в маленьком кафе неподалёку от музея. Михаил Борисович принёс старый альбом и несколько папок с документами.
— Вот, посмотрите, — он осторожно достал пожелтевшую фотографию. — Разумов в своём кабинете, 1980 год. Видите эти полки? Тогда его коллекция насчитывала уже почти четыре тысячи экземпляров.
На снимке был запечатлён кабинет с книжными шкафами от пола до потолка. Перед ними стоял мужчина средних лет, держащий в ладони крошечную книгу.
— А эта книжка до сих пор в музее, — продолжил краевед. — "Поэмы" Пушкина, издание 1937 года, размером два на три сантиметра. Он показывал её всем гостям.
— Почему именно миниатюрные книги? — спросила Ирина. — Что в них такого особенного?
Михаил Борисович улыбнулся:
— Он говорил, что большое видится на расстоянии, а маленькое — только вблизи. Чтобы по-настоящему оценить миниатюрную книгу, нужно подойти очень близко, вглядеться в детали. Может быть, поэтому они так завораживают — требуют внимания к мелочам.
Эти слова почему-то заставили Ирину задуматься. Она действительно начинала видеть в этих крошечных томиках нечто большее, чем просто материал для академического исследования.
Ирина работала в читальном зале, когда услышала приглушённые голоса из кабинета директора. Дверь была приоткрыта, и хотя она не собиралась подслушивать, резкий тон Валентины Петровны невольно привлёк её внимание.
— Это неприемлемо! — голос директора звучал натянуто. — Коллекция должна оставаться единой. Таково было завещание Вениамина Александровича.
— Валентина Петровна, поймите, — отвечал мужской голос, — городской бюджет не резиновый. Содержание музея становится слишком затратным. Перевод части экспонатов в областной центр — разумный компромисс.
— Разделить коллекцию — всё равно что уничтожить её, — в голосе директора слышалось отчаяние. — Дайте нам ещё время найти финансирование.
Когда чиновник ушёл, Ирина невольно столкнулась с Валентиной Петровной в коридоре. Лицо пожилой женщины было бледным, руки слегка дрожали.
— Что-то случилось? — осторожно спросила Ирина.
Директор хотела ответить привычной отговоркой, но вдруг опустилась на ближайший стул.
— Нас хотят закрыть, — тихо сказала она. — Точнее, "оптимизировать". Половину коллекции перевезут в областной краеведческий музей, а здесь останется лишь малая часть. Разумов в гробу перевернётся.
В этот момент Ирина впервые увидела в строгой директрисе обычную женщину, посвятившую жизнь сохранению чужого наследия.
— Но ведь это одна из крупнейших коллекций миниатюрных книг в мире, — возразила Ирина. — Нельзя её разделять.
— Расскажите это чиновникам, — горько усмехнулась Валентина Петровна. — Для них книги — просто вещи. Особенно такие маленькие.
В ту ночь Ирина долго не могла заснуть. Картина за картиной проносились в её голове: молитвенник размером с почтовую марку, кропотливый труд неизвестного средневекового мастера, фотография Разумова с крошечной книгой в ладони... Казалось, эти образы теперь отпечатались на сетчатке её глаз.
Утром она пришла в музей раньше обычного. Валентина Петровна была уже там, раскладывая какие-то бумаги.
— Извините за вчерашнее, — директор явно смутилась. — Не стоило вам слышать этот разговор.
— Я хочу помочь, — неожиданно для себя сказала Ирина. — Моя монография может привлечь внимание к музею. У меня есть связи в академических кругах, в издательствах...
Валентина Петровна внимательно посмотрела на неё:
— Почему вас это волнует? Ещё неделю назад вы даже не знали о существовании нашего музея.
Ирина замешкалась, подбирая слова:
— Знаете, я всегда считала, что работаю с "большими" темами — историей книгопечатания, эволюцией издательского дела. А оказалось, что самое важное можно увидеть только вблизи, в деталях.
Валентина Петровна неожиданно улыбнулась и открыла ящик стола. Оттуда она достала потрёпанный конверт.
— Это последнее письмо Разумова. Он написал его незадолго до смерти, — директор осторожно развернула листок. — "Моя коллекция никогда не была просто хобби. Каждая книга — это доказательство, что ценность не определяется размером. Маленькое может хранить в себе целые миры".
Ирина ощутила ком в горле.
— В восьмидесятые его хотели отправить в психиатрическую больницу, — продолжила Валентина Петровна. — "Нормальный советский инженер не может тратить время на собирание бесполезных книжек", — так говорили. Знаете, что он сделал? Принёс в партком миниатюрное издание Ленина и сказал: "Товарищи, если подобный формат достоин великих идей марксизма-ленинизма, то он достоин и моего внимания". Его оставили в покое.
Они обе рассмеялись, и внезапно Ирина поняла, что нашла не просто материал для монографии, а нечто гораздо более ценное.
— Покажите мне всё, — попросила она. — Я хочу знать о Разумове всё, что вы можете рассказать.
Московский институт книги встретил Ирину привычной суетой. Коллеги кивали на ходу, не останавливаясь, аспиранты шелестели конспектами в библиотеке, научный руководитель требовал отчёта о командировке.
— Ну как, нашли что-нибудь стоящее в этой провинциальной коллекции? — профессор Климов поправил очки, глядя на стопку фотографий на столе Ирины.
— Нашла, — она улыбнулась. — Гораздо больше, чем ожидала.
Монография продвигалась с невероятной скоростью. Страницы заполнялись описаниями уникальных экземпляров, историческими справками, фотографиями. Но помимо научного текста, Ирина начала писать и другое — серию статей для "Книжного обозрения", очерк для журнала "Наше наследие", обзор для международного библиографического вестника.
— Ты стала настоящим PR-менеджером этого музея, — заметил коллега, просматривая её статью. — Столько энтузиазма... Они тебе хоть платят за рекламу?
— Дело не в деньгах, — отмахнулась Ирина. — Просто хочу, чтобы об этой коллекции узнало больше людей.
Ноябрьским вечером, когда она редактировала очередную статью, раздался звонок. На экране телефона высветилось имя Дениса.
— Ирина, вы не поверите! — его голос звучал взволнованно. — Нам позвонили из Министерства культуры. Прочитали вашу статью в "Нашем наследии" и заинтересовались коллекцией!
Через две недели пришло официальное уведомление — музей получил грант на развитие и сохранение коллекции. Валентина Петровна позвонила лично:
— Спасибо вам, — её обычно строгий голос дрогнул. — Без ваших статей этого бы не произошло.
— Вы сохранили коллекцию все эти годы, — ответила Ирина. — Я просто рассказала о ней другим.
Монография вышла в свет следующей весной. На обложке красовалась фотография самой маленькой книги из коллекции Разумова — миниатюрного издания сонетов Шекспира размером с почтовую марку. Первый экземпляр Ирина отправила в Горловку, с дарственной надписью: "Музею, который научил меня смотреть вблизи".
В сентябре она снова стояла перед дверями музея. Горловка теперь казалась другой — знакомой, почти родной. Или изменилась она сама?
Валентина Петровна встретила её у входа:
— Добро пожаловать, Ирина Сергеевна! Мы вас ждали.
В читальном зале собрались все — Денис, Михаил Борисович, сотрудники музея, даже тот самый чиновник, который когда-то предлагал "оптимизацию".
— У нас для вас сюрприз, — Денис протянул ей папку. — Мы нашли в архивах несколько неизвестных писем Разумова. Думаем, они могут пригодиться для ваших будущих исследований.
— А у меня тоже есть кое-что для вас, — Ирина достала из сумки маленькую коробочку.
Внутри лежала миниатюрная книга — редкое издание басен Крылова 1940-х годов, которое она нашла в букинистическом магазине в Москве.
— Это в коллекцию Разумова, — она протянула коробочку Валентине Петровне. — Думаю, она должна быть здесь.
Директор осторожно взяла книгу, и её глаза за строгими очками подозрительно заблестели:
— Знаете, что говорил Вениамин Александрович? "Собирая маленькие книги, я собираю большой мир". Кажется, вы это поняли.
Ирина оглядела уютный зал музея, витрины с крошечными томиками, каждый из которых хранил целую вселенную. Она улыбнулась:
— Да, поняла. Иногда нужно очень близко подойти к чему-то маленькому, чтобы увидеть что-то по-настоящему большое.
Справка об объекте

Музей миниатюрной книги, адрес: Россия, г.Горловка, пр.Победы, 57
В сентябре 1987 года на базе личной коллекции В.А. Разумова в Горловке открыт общественный музей миниатюрной книги, который располагался в частном доме коллекционера.
В июле 1996 года музей получил статус городского и был назван именем В.А. Разумова.
В 2001 году по завещанию коллекционера коллекция, которая насчитывала 7 008 экспонатов, была передана городу.
По данным на 2025 год, в коллекции музея более 12 000 экспонатов. Это мини-книги, микрокниги из 57 стран, более чем на 103 языках мира, книги стандартного размера серии «ЖЗЛ», письма, фотографии, медали, личные документы В.А. Разумова, аудио- и видеоматериалы.
Источник: Встреча у памятника
Автор: Светлана Ефимова

Николай Степанович приходил к памятнику каждое утро, как на работу. Шесть тридцать, ни минутой позже. Тридцать пять лет на шахте выработали в нём точность швейцарских часов. Даже сейчас, на пенсии, он просыпался за пятнадцать минут до звонка будильника.
Старый шахтёр медленно ковылял по аллее, опираясь на трость с потёртой резиновой насадкой. Левая нога после обвала в девяносто третьем так и не восстановилась полностью. Но это не мешало ему каждое утро проделывать свой ритуал.
В кармане потёртой кожаной куртки, купленной ещё при Союзе, лежала чистая тряпица. Николай Степанович бережно доставал её, когда подходил к бронзовой фигуре Петра Горлова.
— Ну здравствуй, Петр Николаич, — бормотал он, протирая постамент от пыли. — Как ночевал?
Горлов смотрел вдаль поверх его головы, сжимая в руке раскрытую книгу. Каменная груда позади памятника, символизирующая Донецкий кряж, отбрасывала длинную тень в утреннем свете.
— Вот так и живём, — продолжал Николай Степанович, хотя никто его не слушал. — Шахту «Комсомолец» законсервировали. Говорят, нерентабельно. А я там тридцать лет отдал, Петр Николаич. Тридцать лет под землёй.
У Николая Степановича была особенность — он никогда не называл памятник просто «памятником». Всегда обращался к нему по имени-отчеству, словно к живому человеку. Местные уже привыкли к чудаковатому пенсионеру, который каждое утро разговаривал с бронзовой фигурой.
Закончив с постаментом, он переходил к самой статуе, насколько мог дотянуться. Особенно тщательно протирал книгу в руках Горлова.
— Вот ты всё в книгу свою смотришь, а что там написано? — бормотал Николай Степанович, щуря выцветшие голубые глаза. — Небось, про уголь, про шахты. А теперь что? Молодёжь в шахту не идёт. Все в интернетах своих сидят.
Протерев памятник, он обычно устраивался на скамейке напротив и сидел там час-полтора, наблюдая, как просыпается город. Иногда доставал из внутреннего кармана фляжку с чем-то крепким и делал маленький глоток — «для сугреву», как он говорил, хотя на дворе стоял тёплый май.
С понедельника в привычном ритуале Николая Степановича появилось раздражающее обстоятельство. Молодой человек, худощавый, с растрёпанными тёмными волосами, собранными в небрежный хвост, облюбовал скамейку напротив памятника. Каждое утро он приходил с потрёпанным альбомом и сидел, что-то рисуя, поглядывая на бронзовую фигуру Горлова.
На третий день Николай Степанович не выдержал.
— Чего рисуешь-то? — спросил он, закончив протирать постамент.
Парень поднял голову. Глаза у него были тёмные, внимательные, с каким-то цепким взглядом, от которого старику стало не по себе.
— Памятник, — коротко ответил он и снова уткнулся в альбом.
— А зачем? — не отставал Николай Степанович, опираясь на трость. — Сфотографировать нельзя, что ли?
Молодой человек вздохнул, словно объяснял очевидное ребёнку:
— Фотография и рисунок — разные вещи. Когда рисуешь, видишь детали, которых не замечаешь на фото.
— Ну-ну, — буркнул Николай Степанович, направляясь к своей скамейке.
Но его место было занято рюкзаком парня. Старик замер в нерешительности, потом решительно подошёл и переставил рюкзак на землю.
— Эй! — возмутился молодой человек. — Там планшет!
— А нечего вещи раскидывать, — проворчал Николай Степанович, усаживаясь. — Это моё место.
— Ваше? — парень приподнял бровь. — Не заметил таблички с вашим именем.
Николай Степанович достал фляжку, сделал глоток и посмотрел на молодого нахала:
— Я тут каждое утро сижу уже десять лет. А ты кто такой вообще?
— Антон, — неожиданно спокойно представился парень, закрывая альбом. На обложке Николай Степанович заметил наклейку с названием какого-то московского художественного института.
— Москвич, значит, — протянул старик с плохо скрываемым презрением. — Приехал нашу глубинку изучать?
Антон пожал плечами:
— У меня здесь корни. Бабушка в Горловке родилась.
— Все вы так говорите, — махнул рукой Николай Степанович. — А потом уезжаете и забываете.
Парень внезапно усмехнулся, и в уголке его рта появилась характерная ямочка.
— А вы, смотрю, местный патриот? Каждое утро памятник протираете.
— Уважение надо иметь, — отрезал старик. — Без Петра Николаича не было бы ни города, ни шахт, ни тебя, ни меня.
— Возможно, — кивнул Антон, собирая вещи. — Но памятники не заменят живых людей.
Он закинул рюкзак на плечо и ушёл, оставив Николая Степановича в раздражённом недоумении. Что-то в этом парне казалось ему смутно знакомым, но что именно — он понять не мог.
Неделю они сосуществовали на параллельных скамейках — Николай Степанович и московский художник. Старик приходил раньше, протирал памятник, а потом наблюдал, как Антон рисует. Парень каждый день менял ракурс, то присаживаясь ближе к каменной груде, то отходя дальше, чтобы захватить всю композицию.
В пятницу зарядил дождь. Николай Степанович, кряхтя, раскрыл старый клетчатый зонт и всё равно пришёл к памятнику. Он не ожидал увидеть там Антона, но тот сидел под козырьком ближайшего магазина, закутавшись в тонкую куртку.
— Упрямый, как я в молодости, — пробормотал старик и, поколебавшись, направился к парню.
— На, держи, — он протянул Антону зонт. — А то простудишься и помрёшь, кто тогда памятники рисовать будет?
Антон поднял удивлённый взгляд:
— А вы?
— А я уже старый, мне дождь нипочём, — соврал Николай Степанович, чувствуя, как холодные капли пробираются за воротник. — Бери, говорю.
Неожиданно для себя он присел рядом с парнем под козырьком. Они молчали, глядя, как дождь барабанит по бронзовой фигуре Горлова.
— Знаешь, — вдруг сказал Николай Степанович, — когда этот памятник ставили, я на открытии был. В девяносто девятом. Тяжёлое время было, а деньги нашли.
— Почему вы каждый день приходите к нему? — спросил Антон, не отрывая взгляд от памятника.
Старик пожал плечами:
— Привычка. Да и... — он запнулся, — разговаривать больше не с кем.
— А семья?
— Была семья, — Николай Степанович достал фляжку, сделал глоток и неожиданно для себя протянул Антону. — Будешь?
Парень покачал головой:
— Не пью.
— Правильно, — кивнул старик. — А я вот... с тех пор, как дочь уехала. Двадцать лет уже.
— Куда уехала? — Антон вдруг напрягся.
— В Москву твою, — Николай Степанович сплюнул. — Замуж выскочила за москвича. Инженер какой-то. На практику приезжал, голову ей заморочил. Увёз. С тех пор ни слуху ни духу.
Антон молчал, крепче сжимая альбом. Потом медленно открыл его и протянул старику:
— Вот, посмотрите.
На листе был не памятник. Там была нарисована молодая женщина с ребёнком на руках. Женщина улыбалась, и в уголке её рта виднелась характерная ямочка — точно такая же, как у Антона.
— Это кто? — спросил Николай Степанович, хотя уже догадывался.
— Моя мама, — тихо ответил Антон. — Ваша дочь, Ольга Николаевна. И я, когда мне было два года.
Николай Степанович почувствовал, как земля уходит из-под ног. Он схватился за скамейку, чтобы не упасть.
— Ты... — он с трудом выговорил слова, — ты её сын? Мой внук?
— Да, — кивнул Антон. — Я приехал вас найти. Мама не знает. Она... она до сих пор обижена.
— На что обижена? — вскинулся старик. — Это я должен обижаться! Она уехала и даже не писала!
— Она писала, — тихо сказал Антон. — Первые три года писала каждый месяц. Потом перестала, когда письма стали возвращаться с пометкой «адресат отказался».
Дождь усилился, превращая площадь перед памятником в мутное озеро. Николай Степанович сидел, оглушённый словами Антона, не замечая, как вода стекает по его седым волосам.
— Врёшь, — наконец выдавил он. — Никаких писем не было.
— Были, — Антон расстегнул рюкзак и достал пластиковый файл. — Вот копии. Оригиналы мама хранит в шкатулке. Все, которые вернулись.
Дрожащими руками Николай Степанович взял письма. Почерк дочери он узнал сразу — с характерным наклоном, с завитушкой на букве "д". На конвертах стояли штампы "возвращено отправителю" и "адресат отказался".
— Не может быть, — прошептал он. — Я никогда... Я ждал...
— А это что? — Антон достал ещё один конверт, пожелтевший от времени. — Телеграмма о рождении внука. Тоже вернулась.
Николай Степанович вспомнил тот период. После отъезда дочери он запил, сильно запил. Почту забирала соседка Зинаида Петровна, она же платила по счетам из его пенсии. Неужели она?..
— Зинка, — пробормотал он. — Это она. Всё причитала, что дочь меня бросила, что не пишет. А сама...
— Зачем ей это? — спросил Антон.
Николай Степанович горько усмехнулся:
— Сын у неё в Австралию уехал. Совсем один остался. Думала, видно, что я к ней перееду, если с дочерью отношения разорвутся.
Они замолчали. Дождь барабанил по козырьку, создавая странную, почти музыкальную мелодию.
— Двадцать лет, — наконец произнёс Николай Степанович. — Двадцать лет коту под хвост из-за старой карги.
Он вдруг резко поднялся и, прихрамывая сильнее обычного, направился к памятнику. Дождь хлестал его по лицу, но он, казалось, не замечал этого. Подойдя к бронзовой фигуре, он схватился за постамент.
— Слышишь, Петр Николаич? — закричал он сквозь шум дождя. — У меня внук есть! Художник! В Москве учится!
Антон бросился за ним, раскрывая зонт:
— Дедушка! Вы промокнете!
Это слово — "дедушка" — ударило Николая Степановича сильнее, чем любой обвал в шахте. Он обернулся, глядя на молодого человека, так похожего на его дочь, и вдруг разрыдался. Впервые за двадцать лет. Слёзы смешивались с дождевыми каплями на его морщинистом лице.
— Поздно, — всхлипывал он. — Двадцать лет потеряно. Поздно.
— Нет, — твёрдо сказал Антон, укрывая их обоих зонтом. — Не поздно. Мне двадцать два. У нас ещё всё впереди.
Он достал телефон:
— Хотите, прямо сейчас маме позвоним?
Николай Степанович замер, глядя на маленький прямоугольник в руках внука. Там, за тысячи километров, была его дочь. Его Оленька.
— А она... захочет говорить? — неуверенно спросил он.
— Не знаю, — честно ответил Антон. — Но я хочу, чтобы вы попробовали.
Он набрал номер и включил громкую связь. Гудки разносились в дождливом воздухе, отражаясь от бронзовой фигуры Петра Горлова, который, казалось, с интересом наблюдал за происходящим.
— Алло, сынок, — раздался женский голос, такой знакомый, что у Николая Степановича перехватило дыхание. — Как Горловка? Нашёл его?
— Нашёл, мам, — ответил Антон, не сводя глаз с деда. — И он... он здесь, рядом со мной.
В трубке повисла тяжёлая пауза. Только шум дождя и далёкое дыхание.
— Оля, — наконец выдавил Николай Степанович. Голос его дрожал, как у мальчишки. — Оленька...
— Папа? — в её голосе смешались недоверие, боль и что-то ещё, похожее на робкую надежду.
— Это я, дочка, — он сглотнул комок в горле. — Я не знал... Твои письма... Их перехватывали. Я думал, ты забыла меня.
— А я думала, ты не простил меня за отъезд, — тихо ответила Ольга.
Николай Степанович крепче оперся на трость, чувствуя, как подкашиваются ноги.
— Глупости, — прошептал он. — Разве можно на родную дочь обижаться?
Снова молчание, только капли барабанили по зонту, создавая странный, почти космический ритм.
— Я приеду, — вдруг решительно сказала Ольга. — На следующей неделе. Возьму отпуск.
— Приезжай, — кивнул Николай Степанович, хотя она не могла его видеть. — У меня комната для тебя есть. Как оставила, так и стоит.
— Правда? — в её голосе послышались слёзы.
— Правда. Даже плюшевого медведя твоего не выбросил. Сидит на кровати, ждёт.
Антон улыбнулся, и в уголке его рта появилась та самая ямочка — точь-в-точь как у матери.
Когда разговор закончился, они ещё долго стояли под зонтом у памятника. Дождь постепенно стихал, и в просветах между тучами показалось робкое солнце.
— Знаешь, — сказал Николай Степанович, глядя на бронзовую фигуру Горлова, — я ведь каждый день с ним разговаривал. Как с живым. Думал, совсем из ума выжил.
— А я думаю, это нормально, — пожал плечами Антон. — Памятники для того и ставят, чтобы связь с прошлым не терялась.
— Может и так, — кивнул старик. — Только вот что я понял: памятник — он холодный. А настоящая память — она в людях. В тебе, во мне, в твоей маме.
Антон достал альбом:
— Хотите посмотреть мои наброски?
Николай Степанович осторожно перелистывал страницы. Памятник на рисунках Антона выглядел живым. Казалось, Пётр Горлов вот-вот сойдёт с постамента и заговорит.
— У тебя талант, — признал старик. — Только знаешь что? Нарисуй-ка лучше нас троих. Тебя, меня и твою маму. Когда она приедет.
— Обязательно, — кивнул Антон. — А пока, может, вы мне расскажете про шахты? Я никогда не был под землёй.
— Расскажу, — оживился Николай Степанович. — И покажу. У меня дома целый альбом фотографий. И награды есть. И форма шахтёрская сохранилась.
Они медленно пошли по аллее, старик и его внук. А бронзовый Пётр Горлов смотрел им вслед, держа в руке раскрытую книгу, словно читая ненаписанные ещё страницы их общей истории.
На следующее утро Николай Степанович пришёл к памятнику не один. Рядом с ним шагал Антон, держа в руках не альбом, а тряпицу для протирки постамента.
— Ну что, Петр Николаич, — сказал старый шахтёр, поглядывая на внука, — принимай помощника. Теперь нас двое.
Справка об объекте

Памятник Петру Николаевичу Горлову, адрес: Россия, г.Горловка, пр.Победы
В 1998 году, к 160-летию со дня рождения Петра Николаевича было принято решение установить памятник основателю города. Разработку  доверили художнику и скульптору, члену союза художников СССР, П. И. Антыпу и архитектору В.А. Колеснику. Непосредственное исполнение производилось в цехах Горловского машиностроительного завода.
Открытие памятника состоялось 5 сентября 1999 года. На открытии присутствовал внук Петра Николаевича Вадим Владимирович Горлов. С тех пор памятник Петру Николаевичу Горлову является неотъемлемой частью культурно-исторического образа города.
Источник: Эхо сцены
Автор: Татьяна Васильева
Автобус притормозил на повороте, и Ирина инстинктивно схватилась за поручень. За окном проплывали знакомые с детства улицы Горловки — немного обветшалые, но до боли родные. Пятнадцать лет. Столько времени прошло с тех пор, как она уехала покорять московские сцены с твердым намерением никогда не возвращаться.
— Конечная! Дворец культуры «Кочегарка»! — объявил водитель.
Ирина вздрогнула и поспешно собрала вещи. Чемодан предательски застрял в узком проходе, и ей пришлось приложить усилие, чтобы вытащить его.
— Помочь? — спросил пожилой мужчина, сидевший у выхода.
— Справлюсь, — отрезала Ирина и тут же пожалела о резкости. Московские привычки.
Выйдя из автобуса, она замерла. Дворец культуры возвышался на холме — величественное здание с колоннами, построенное еще в советские времена. Когда-то здесь кипела жизнь: репетиции, концерты, конкурсы. Здесь начиналась ее дорога в мир танца.
Ирина поправила безупречно уложенные волосы и решительно направилась к входу. Внутри пахло пылью и старым деревом — запах, который невозможно было спутать ни с чем. Гулкое эхо шагов отражалось от высоких потолков.
— Ирина Сергеевна? — окликнул ее женский голос. — А мы вас ждем!
Навстречу спешила полная женщина в ярком платье — Валентина Петровна, директор Дворца культуры. Она почти не изменилась, только морщинки вокруг глаз стали глубже.
— Здравствуйте, — Ирина протянула руку для официального рукопожатия, но Валентина Петровна проигнорировала жест и заключила ее в объятия.
— Как же мы рады, что вы согласились! Наша студия совсем захирела без профессионального руководителя.
Ирина высвободилась из объятий и поправила идеально отглаженную блузку.
— Я пока только рассматриваю ваше предложение, — напомнила она. — Хочу сначала оценить состояние студии, познакомиться с учениками.
— Конечно-конечно, — засуетилась Валентина Петровна. — Пойдемте, я всё покажу. Правда, детей сегодня мало — летние каникулы, многие разъехались.
Они поднялись по широкой лестнице на второй этаж. Ирина невольно провела рукой по перилам — те же, отполированные тысячами ладоней. Сколько раз она взбегала по этим ступеням, полная надежд и амбиций?
Танцевальный зал встретил их прохладой и тишиной. Большие зеркала, станки вдоль стен, потертый, но чистый паркет. И всего пять девочек разного возраста, разминающихся у станка.
— Вот и вся наша студия, — с грустной улыбкой сказала Валентина Петровна. — Когда-то было пятьдесят человек, а теперь...
Ирина окинула взглядом зал, девочек, пыльные занавески на высоких окнах. Что она здесь делает? Зачем променяла престижную работу в Москве на это?
Одна из девочек — худенькая, с русой косой — поймала ее взгляд в зеркале и замерла. В ее глазах Ирина увидела то, что когда-то чувствовала сама — жажду танца, стремление вырваться, подняться выше.
— Это Алиса, — шепнула Валентина Петровна. — Наша звездочка. Талант, каких мало.
Ирина кивнула. Возможно, она не зря вернулась.
— Итак, — Ирина хлопнула в ладоши, привлекая внимание. — Меня зовут Ирина Сергеевна. С сегодняшнего дня я буду вести ваши занятия.
Девочки выстроились вдоль станка и с любопытством разглядывали новую учительницу. Ирина прошлась перед ними, отмечая осанку, постановку ног, выворотность.
— Для начала покажите, что умеете. Начнем с плие.
Музыка заполнила зал, и девочки начали выполнять упражнения. Ирина внимательно наблюдала, делая мысленные пометки. Техника слабая, растяжка недостаточная, координация хромает. Только Алиса выделялась — в каждом движении чувствовалась внутренняя музыка.
— Стоп, — Ирина остановила музыку. — Достаточно. У нас много работы.
Она подошла к Алисе, которая стояла, опустив глаза.
— Ты давно занимаешься?
— Пять лет, — тихо ответила девочка.
— И кто был твоим педагогом?
— Разные... Последний год сами занимались.
Ирина подняла брови.
— Сами? Без преподавателя?
— Нина Васильевна приходила иногда, — вмешалась одна из девочек постарше. — Но она больше по вокалу.
Ирина сдержала вздох. Ситуация оказалась хуже, чем она предполагала.
— Хорошо. Занятия будут три раза в неделю. Я ожидаю полной отдачи и дисциплины. Через месяц городской концерт, и мы должны подготовить достойный номер.
После занятия Ирина задержала Алису.
— У тебя есть данные, — сказала она. — Но техника хромает. Нужно работать вдвое больше остальных.
Алиса подняла глаза — серьезные, слишком взрослые для ее возраста.
— Я буду стараться.
— Почему ты занимаешься танцами?
Девочка помолчала, словно взвешивая ответ.
— Когда танцую, я... как будто становлюсь другой. Не собой.
Ирина кивнула. Она понимала это чувство слишком хорошо.
— Твои родители поддерживают твое увлечение?
Тень пробежала по лицу Алисы.
— Папа считает, что это несерьезно. Говорит, нужно думать о настоящей профессии.
— А мама?
— Она... она в Киеве. Работает.
Ирина хотела спросить еще что-то, но в дверях появилась Валентина Петровна.
— Ирина Сергеевна, вас там спрашивают.
В коридоре ее ждал мужчина — высокий, с сединой на висках, в рабочей одежде.
— Дмитрий? — Ирина не смогла скрыть удивления. — Дмитрий Ковалев?
Он улыбнулся, и в уголках глаз собрались морщинки.
— Здравствуй, Ира. Слышал, ты вернулась.
Ирина невольно поправила волосы. Дмитрий Ковалев — ее партнер по танцам, первая любовь, первое разочарование. Тот, кто отказался ехать с ней в Москву.
— Проездом, — сухо ответила она. — Временно помогаю с танцевальной студией.
— Понятно, — он кивнул. — Я теперь на заводе, инженером. Слышал про твои успехи. Рад за тебя.
Неловкое молчание повисло между ними.
— Что ж, — Дмитрий переступил с ноги на ногу. — Заходи как-нибудь в гости. Адрес тот же.
Когда он ушел, Ирина прислонилась к стене и закрыла глаза. Горловка встречала ее призраками прошлого, от которых она так старательно убегала все эти годы.
— Ирина Сергеевна, — голос Алисы вернул ее к реальности. — Я хотела спросить... Вы правда танцевали в Большом театре?
Ирина посмотрела на девочку — худенькую, с горящими глазами, так похожую на себя в юности.
— Нет, — честно ответила она. — Не в Большом. Но я танцевала на хороших сценах.
— И вы вернулись сюда? Почему?
Вопрос застал Ирину врасплох. Почему она вернулась? Из-за травмы колена, которая поставила крест на ее карьере? Из-за усталости от бесконечной конкуренции? Или из-за пустоты, которая преследовала ее в шумной Москве?
— Иногда нужно вернуться к началу, чтобы двигаться дальше, — сказала она наконец.
Первая неделя далась Ирине тяжело. Девочки оказались неподготовленными, зал требовал ремонта, а музыкальное оборудование то и дело выходило из строя. Но хуже всего была апатия, с которой она столкнулась — не только у учениц, но и у персонала Дворца культуры.
— Кому это нужно? — пожимала плечами пожилая костюмерша, когда Ирина попросила привести в порядок сценические костюмы. — Все равно на концерт придет от силы человек тридцать.
Ирина не сдавалась. Она составила жесткий график репетиций, заказала афиши, лично обошла школы города, приглашая детей на просмотр.
В пятницу, после особенно изнурительной репетиции, она задержалась в зале одна. Включила музыку и начала танцевать — впервые за долгие месяцы. Колено отозвалось тупой болью, но Ирина не остановилась. Она кружилась по пустому залу, и на мгновение ей показалось, что время повернуло вспять — ей снова шестнадцать, и весь мир у ее ног.
— Красиво, — раздался голос от двери.
Ирина резко остановилась. В дверях стоял Дмитрий.
— Ты следишь за мной? — резко спросила она, выключая музыку.
— Нет, — он улыбнулся. — Пришел починить проводку. Валентина Петровна жаловалась, что свет мигает.
Ирина молча собирала вещи, чувствуя на себе его взгляд.
— Как колено? — спросил он наконец.
— Нормально, — отрезала она.
— Врешь. Я видел, как ты танцуешь. Бережешь правую ногу.
Ирина вскинула голову.
— Что тебе нужно, Дима?
— Помочь хотел, — он пожал плечами. — С концертом. Могу сцену подготовить, свет настроить. Я теперь этим тоже занимаюсь, подрабатываю.
Ирина хотела отказаться, но прагматизм взял верх.
— Хорошо. Приходи в воскресенье, посмотрим, что можно сделать.
В воскресенье на репетицию не пришла Алиса. Ирина звонила ей несколько раз — телефон был отключен.
— Может, заболела? — предположила одна из девочек.
— Или отец не пустил, — тихо добавила другая. — У нее строгий папа.
После репетиции Ирина решительно направилась по адресу, который ей дала Валентина Петровна. Панельная пятиэтажка на окраине города, обшарпанный подъезд, квартира на четвертом этаже.
Дверь открыл мужчина средних лет — усталый, с въевшейся в кожу рук машинной смазкой.
— Вы к кому?
— Я преподаватель Алисы по танцам. Она сегодня не пришла на репетицию.
Лицо мужчины замкнулось.
— Алиса занята. У нее экзамены на носу, нужно готовиться.
— Сейчас летние каникулы, — мягко возразила Ирина.
— Подготовительные курсы, — отрезал он. — Извините, мне некогда.
Дверь начала закрываться, но Ирина успела вставить ногу.
— Послушайте, у вашей дочери настоящий талант. Через две недели важный концерт, и...
— Концерт? — мужчина горько усмехнулся. — А что потом? Вы заберете ее в свою Москву? Пообещаете золотые горы? А потом бросите, как ее мать бросила нас обоих?
Ирина отступила, пораженная горечью в его голосе.
— Я просто хочу дать ей шанс раскрыть свой талант.
— Талант не кормит, — отрезал он. — Я механик, моя жена была певицей. Угадайте, кто сейчас обеспечивает семью, а кто шлет открытки из Киева раз в полгода?
В этот момент в глубине квартиры мелькнула тень — Алиса. Она стояла в коридоре, прижимая к груди учебник, и в ее глазах Ирина увидела немую мольбу.
— Хорошо, — Ирина достала из сумки визитку. — Если передумаете, позвоните. Репетиции каждый день в шесть.
Возвращаясь к своей съемной квартире, Ирина не могла избавиться от чувства дежавю. Разве не так же когда-то ее собственный отец говорил о танцах? "Блажь, пустая трата времени". И разве не поэтому она так отчаянно рвалась в Москву — чтобы доказать ему, что он ошибался?
Вечером раздался звонок. Ирина схватила телефон, ожидая услышать Алису, но это был Дмитрий.
— Привет, — сказал он. — Как насчет чашки чая? Я нашел старые записи наших выступлений. Думаю, они могут пригодиться для концерта.
Ирина хотела отказаться, но вдруг поняла, что отчаянно не хочет оставаться одна со своими мыслями.
— Хорошо, — сказала она. — Через полчаса.
За неделю до концерта Алиса так и не вернулась. Ирина перестроила программу, распределила партии между оставшимися девочками, но чувствовала, что без своей "звездочки" выступление потеряет изюминку.
— Может, стоит отложить концерт? — осторожно предложила Валентина Петровна, наблюдая за измученной Ириной после очередной репетиции.
— Нет, — отрезала та. — Мы справимся.
Дмитрий приходил каждый вечер — настраивал освещение, ремонтировал аппаратуру, помогал с декорациями. Они почти не говорили о прошлом, но оно незримо присутствовало между ними.
— Помнишь наш первый конкурс? — спросил он однажды, когда они задержались допоздна. — Ты тогда так волновалась, что забыла переодеть туфли.
Ирина улыбнулась против воли.
— А ты вышел на сцену с ценником на пиджаке.
Они рассмеялись, и на мгновение пятнадцать лет разлуки словно растворились.
— Почему ты не уехал тогда со мной? — вдруг спросила Ирина.
Дмитрий долго молчал, глядя на сцену.
— Мать болела. Отец пил. Кто-то должен был остаться.
— А потом?
— А потом... потом уже не было смысла догонять. Ты уже была звездой, а я — обычным инженером из Горловки.
Ирина хотела возразить, но в этот момент зазвонил ее телефон. Незнакомый номер.
— Алло?
— Ирина Сергеевна? — тихий голос Алисы. — Я... я хочу танцевать на концерте.
— Алиса! Где ты? Твой отец знает, что ты звонишь?
— Нет, — в голосе девочки слышался страх. — Я звоню из школы. Он запретил мне даже думать о танцах. Сказал, что после экзаменов отправит меня к тете в Донецк, чтобы я готовилась к поступлению в техникум.
— Алиса, я не могу...
— Пожалуйста! — в голосе девочки звучало отчаяние. — Это мой единственный шанс. Я выучила всю программу дома, тайком. Я не подведу!
Ирина закрыла глаза. Она слишком хорошо понимала это отчаяние.
— Хорошо. Приходи завтра на репетицию. Я поговорю с твоим отцом.
На следующий день Алиса пришла — бледная, с кругами под глазами, но решительная. Она танцевала так, словно от этого зависела ее жизнь. И может быть, так оно и было.
После репетиции Ирина отвела ее в сторону.
— Твой отец знает, что ты здесь?
Алиса покачала головой.
— Я сказала, что у меня дополнительные занятия по математике.
— Алиса, так нельзя. Я должна поговорить с ним.
— Нет! — в глазах девочки мелькнул страх. — Он запретит мне приходить сюда. Пожалуйста, не говорите ему!
Ирина колебалась. Она понимала, что поступает неправильно, но не могла отказать Алисе в этом шансе.
— Хорошо. Но после концерта мы обязательно поговорим с ним вместе.
Вечером, возвращаясь домой, Ирина увидела у подъезда знакомую фигуру. Отец Алисы.
— Вы обманываете мою дочь, — без предисловий начал он. — Учите ее врать родному отцу.
— Я учу ее танцевать, — спокойно ответила Ирина. — И видеть красоту в мире.
— Красоту? — он горько усмехнулся. — Знаете, что такое красота? Это когда твоя жена, мать твоего ребенка, не бросает семью ради призрачных надежд на сцену. Это когда дочь не врет тебе, глядя в глаза.
— Послушайте...
— Нет, это вы послушайте, — он шагнул ближе. — Я не позволю вам сломать жизнь моей дочери. Завтра же отправлю ее к сестре в Донецк. Подальше от вас и ваших танцев.
— Вы не можете решать за нее!
— Могу. Я ее отец.
Они стояли друг напротив друга — два человека, убежденные в своей правоте.
— Знаете, — тихо сказала Ирина, — когда-то мой отец тоже был против танцев. Он говорил, что это несерьезно, что я должна получить настоящую профессию. И я уехала — доказать ему, что он не прав.
— И что, доказали? — с вызовом спросил он.
Ирина помолчала.
— Я танцевала на лучших сценах. Объездила полмира. А потом получила травму и поняла, что больше ничего не умею. И что отец, возможно, был прав.
— Тогда почему вы учите мою дочь идти тем же путем?
— Потому что у нее есть выбор, — твердо сказала Ирина. — Потому что она должна сама решить, кем хочет быть. Не вы, не я — она сама.
В этот момент из-за угла дома появилась Алиса. Увидев отца, она замерла.
— Папа?
— Собирай вещи, — сухо сказал он. — Завтра едешь к тете.
— Нет! — Алиса подбежала к Ирине и схватила ее за руку. — Я хочу танцевать! Хочу выступать на концерте!
— Алиса, — устало произнес отец, — мы уже говорили об этом. Танцы — это не профессия. Это...
— Как у мамы? — тихо спросила девочка. — Поэтому ты против? Потому что боишься, что я тоже уеду?
Повисла тяжелая тишина. Отец Алисы смотрел на дочь так, словно видел ее впервые.
— Я не уеду, папа, — Алиса подошла к нему и взяла за руку. — Обещаю. Просто позволь мне танцевать. Хотя бы на этом концерте.
День концерта выдался на удивление солнечным. Ирина стояла за кулисами, наблюдая, как заполняется зал Дворца культуры. Вопреки мрачным прогнозам, людей пришло много — не только родители юных танцоров, но и просто горожане, привлеченные яркими афишами и слухами о возвращении "московской звезды".
— Волнуешься? — Дмитрий появился рядом, держа в руках букет полевых цветов.
— Не за себя, — Ирина кивнула в сторону гримерки, где девочки готовились к выступлению.
— А за Алису? Она придет?
Ирина пожала плечами. После того разговора у подъезда отец Алисы увел дочь домой. Ирина звонила несколько раз — телефон был отключен.
— Не знаю. Надеюсь.
Дмитрий протянул ей цветы.
— Держи. На удачу.
Ирина хотела что-то сказать, но в этот момент в коридоре появилась запыхавшаяся Алиса. За ней, неловко переминаясь с ноги на ногу, шел отец.
— Ирина Сергеевна! — девочка бросилась к ней. — Простите за опоздание. Папа долго искал мой костюм.
Ирина перевела взгляд на мужчину. Тот выглядел смущенным и решительным одновременно.
— Я буду в зале, — сказал он дочери. — Постарайся... постарайся не упасть.
Когда он ушел, Алиса просияла.
— Он сам предложил привезти меня! И даже помог с прической!
Ирина улыбнулась и отправила девочку в гримерку. Дмитрий тихо присвистнул.
— Ты его убедила?
— Не я, — покачала головой Ирина. — Алиса. Она сильнее, чем кажется.
Концерт начался. Ирина наблюдала из-за кулис, как ее ученицы выходят на сцену — сначала неуверенно, потом всё смелее. Зал аплодировал, и с каждым номером аплодисменты становились громче.
Финальный танец был поставлен специально для Алисы — сложная композиция, требующая не только техники, но и эмоциональной отдачи. Девочка вышла на сцену одна, и на мгновение Ирине показалось, что она видит себя — пятнадцать лет назад, на этой же сцене, с той же решимостью во взгляде.
Музыка зазвучала, и Алиса начала танцевать. Она двигалась так, словно музыка текла сквозь нее, превращаясь в движение. В какой-то момент Ирина перевела взгляд на зал и увидела отца Алисы — он сидел в третьем ряду, подавшись вперед, не отрывая глаз от дочери. И в его взгляде читалось то, что Ирина никогда не видела в глазах своего отца — гордость.
Когда танец закончился, зал взорвался аплодисментами. Алиса, раскрасневшаяся и счастливая, кланялась, а потом вдруг побежала к кулисам и потянула Ирину за руку.
— Выходите! Это ваша заслуга!
Ирина покачала головой, но девочки уже окружили ее, увлекая на сцену. И вот она стояла перед залом — не как звезда московских сцен, а как учитель, открывший этим детям дорогу к искусству.
После концерта, когда зрители разошлись, а девочки разъехались по домам, Ирина осталась одна в пустом зале. Она медленно прошлась по сцене, касаясь пальцами занавеса, вдыхая знакомый запах кулис.
— Не уезжай, — голос Дмитрия раздался от двери.
Ирина обернулась.
— Что?
— Не уезжай в Москву, — он подошел ближе. — Останься. Ты нужна здесь.
Ирина хотела возразить, сказать, что ее ждет работа, квартира, другая жизнь. Но слова застряли в горле.
— Я не могу просто всё бросить, — наконец произнесла она.
— А что тебя там ждет? — тихо спросил Дмитрий. — Еще пятнадцать лет попыток доказать что-то отцу, который давно уже всё понял?
Ирина отвернулась, чувствуя, как к горлу подступают слезы.
— Ты не понимаешь.
— Понимаю, — он осторожно коснулся ее плеча. — Лучше, чем ты думаешь.
В этот момент в зал вошли Алиса с отцом. Девочка держала в руках огромный букет.
— Ирина Сергеевна! — она подбежала к сцене. — Это вам. От всех нас.
Ирина спустилась со сцены и взяла цветы. Отец Алисы стоял чуть в стороне, неловко переминаясь с ноги на ногу.
— Спасибо за дочь, — наконец сказал он. — Я... я был неправ.
— Папа сказал, что я могу продолжать заниматься! — радостно сообщила Алиса. — И что вы самый лучший педагог!
Ирина улыбнулась, чувствуя, как что-то теплое разливается в груди.
— Я рада. Из тебя выйдет прекрасная танцовщица.
— Как вы?
— Возможно, даже лучше.
Когда Алиса с отцом ушли, Ирина повернулась к Дмитрию.
— Знаешь, — задумчиво сказала она, — в Москве сейчас открывается много танцевальных школ. Но там полно хороших педагогов.
— А здесь? — тихо спросил он.
Ирина окинула взглядом зал Дворца культуры — потертые кресла, видавшая виды сцена, высокие потолки с лепниной. Место, где начиналась ее дорога. Место, которое она когда-то так отчаянно хотела покинуть.
— А здесь есть дети, которым я могу что-то дать, — она улыбнулась. — И, кажется, мне нужно позвонить в Москву. Предупредить, что задержусь в Горловке. Возможно, надолго.
Дмитрий улыбнулся и протянул ей руку.
— Пойдем. Я знаю отличное кафе неподалеку. Там делают такой же чай, как пятнадцать лет назад.
Они вышли из Дворца культуры в теплый летний вечер. Горловка расстилалась перед ними — не блестящая столица, но город с характером, с историей, с людьми, которые умели ценить настоящее искусство.
Ирина глубоко вдохнула знакомый воздух и поняла, что впервые за долгое время чувствует себя дома.
Справка об объекте

Дворец культуры “Кочегарка”, адрес: Россия, г.Горловка, пр.Ленина, 1
Торжественное открытие первого Дворца культуры в Горловке –состоялось 7 ноября 1927 года к 10;й годовщине Октябрьской революции. Тогда он получил название «ДВОРЕЦ ТРУДА» имени В.И. Ленина. В апреле 1940 года он был переименован во «Дворец культуры имени Ленина».
Дворец Труда при Горловском рудничном комитете был запроектирован в мастерской академика И.В. Желтовского института «Театрпроект».
В 1925 году была изготовлена модель Дворца, и осенью того же года началось строительство. Сооружение Дворца Труда было объявлено народной стройкой.
Во Дворце работали библиотека, лекционный зал, который мог сразу вместить до 300 человек, спортивный зал – 200 человек, художественная студия, драматический и другие кружки. Театральный зал был рассчитан на 1200-1300 человек. На его сцене выступали многие известные театры, ансамбли, актеры. В его стенах родились талантливые коллективы: Народный театр «Юность», Народный ансамбль бального танца «Веснянка».
Источник: Родник
Автор: Юлия Сухова
Костя рассеянно постукивал карандашом по тетради, не вслушиваясь в монотонный голос учительницы истории. За окном кабинета кружились первые ноябрьские снежинки, быстро таявшие на мокром асфальте. Мария Степановна что-то говорила о патриотическом проекте, но мысли восьмиклассника были далеко — в телефоне, лежащем в кармане, где последнее сообщение от брата Дениса датировалось двумя неделями назад. Короткое "Всё нормально, не скучайте" и смайлик.
— Белов, ты меня слышишь? — голос учительницы вернул Костю в реальность.
— Да, Мария Степановна, — он выпрямился, делая вид, что внимательно слушал всё это время.
— Тогда повтори, какой памятник тебе достался для доклада.
Костя растерянно огляделся. Одноклассники смотрели на него с плохо скрываемым злорадством — никто не любил быть пойманным на невнимательности.
— Я... не услышал, извините.
Учительница вздохнула:
— Памятник воинам-афганцам. Сделаешь доклад к следующей неделе. Подробно: история создания, символика, значение для нашего города.
Костя кивнул, записывая задание в дневник. Ещё один бессмысленный проект. Ещё одна оценка. Ещё одна галочка.
На перемене к нему подскочил Димка Соловьёв, вечный отличник и староста:
— Повезло тебе с темой. Мой дядька в Афгане служил, могу контакт дать.
— Обойдусь, — буркнул Костя, проверяя телефон. Новых сообщений не было.
— Как там Денис? — тише спросил Димка. — Давно писал?
Костя пожал плечами, делая вид, что вопрос его не задел:
— Нормально всё. Просто связь плохая.
Дома Костя открыл ноутбук и набрал в поисковике "памятник воинам-афганцам Горловка". Автоматически скопировал первый абзац из Википедии. Потом нашёл несколько фотографий. Памятник как памятник — бетонный солдат, сидящий на камне, орёл, какой-то родник.
Мама заглянула в комнату, усталая после смены в больнице:
— Уроки делаешь?
— Ага, — Костя переключился на другую вкладку. — Проект по истории. Про памятник афганцам.
Мама на секунду замерла у двери:
— Сходи посмотри вживую. Он недалеко от нас, в парке. Лучше один раз увидеть.
— Зачем? В интернете всё есть.
— Костя, — она села на край кровати, — не всё можно найти в интернете.
Костя хотел огрызнуться, но заметил, как мама украдкой смотрит на фотографию Дениса в военной форме, стоящую на столе.
— Ладно, схожу завтра, — неохотно согласился он. — Но это всё равно просто камень с надписями.
Мама ничего не ответила, только устало улыбнулась и вышла из комнаты. А Костя снова открыл мессенджер, где последнее сообщение брата так и оставалось без ответа.
Субботнее утро выдалось промозглым. Костя натянул капюшон куртки поглубже и свернул в парк, сверяясь с картой в телефоне. Он мог бы отложить посещение памятника до лучшей погоды, но хотелось поскорее закрыть этот вопрос и забыть о задании.
Памятник оказался в глубине парка, на небольшой площадке, обрамленной голыми ноябрьскими деревьями. Бетонная фигура солдата казалась серой и невзрачной под пасмурным небом. Костя достал телефон и сделал несколько снимков, стараясь захватить все элементы: сидящего на камне солдата, орла с тюльпаном в когтях, мемориальный камень с именами.
«Двадцать восемь имен», — механически отметил он, подсчитывая строчки на плите. Двадцать восемь горловчан, не вернувшихся с войны.
Внизу у основания памятника Костя заметил то, что не разглядел на интернет-фотографиях — небольшой символический родник.
— Он как будто никогда не пересыхает, — раздался за спиной пожилой голос.
Костя обернулся. В нескольких шагах от него стоял мужчина лет шестидесяти, в потертой кожаной куртке и с тростью в руке. Его седые волосы были коротко подстрижены, а лицо избороздили морщины.
— Я знаю, — соврал Костя. — Просто фотографирую для школьного проекта.
Мужчина понимающе кивнул:
— А, школьное задание. Что именно нужно сделать?
— Доклад о памятнике, — неохотно ответил Костя, надеясь, что разговор на этом закончится.
— И что ты уже узнал? — мужчина не отставал.
Костя пожал плечами:
— Ну, его открыли в 2007-м. Тут имена двадцати восьми погибших. Орел держит черный тюльпан — это про самолеты, которые тела в цинковых гробах привозили.
Мужчина слегка поморщился от такого формального перечисления фактов, но возражать не стал.
— Михаил Петрович, — представился он, протягивая руку.
— Костя, — мальчик нехотя ответил на рукопожатие. Ладонь у мужчины была жесткой и шершавой.
— Ты торопишься, Костя?
— Не особо.
— Тогда присядем? — Михаил Петрович указал на скамейку рядом с памятником. — Ноги уже не те, долго стоять тяжело.
Они сели. Мужчина какое-то время молчал, глядя на памятник, потом неожиданно спросил:
— Видишь четырнадцатое имя на плите?
Костя прищурился, разглядывая надпись:
— Кравченко Сергей Владимирович?
— Серега Кравченко, — кивнул Михаил Петрович. — Мы с ним в одном дворе росли. На год младше меня был.
— Вы тоже в Афганистане были? — осторожно спросил Костя.
— Был, — просто ответил мужчина. — Только мне повезло вернуться. А Сереге — нет.
В этот момент у Кости завибрировал телефон. Он быстро достал его, но это было сообщение от матери с напоминанием купить хлеб по дороге домой.
— Ждешь чего-то важного? — спросил Михаил Петрович, заметив, как изменилось лицо мальчика.
— Брат на спецоперации, — неожиданно для себя ответил Костя. — Две недели ничего не пишет.
Михаил Петрович посмотрел на родник у подножия памятника, но ничего не сказал. Только кивнул, словно подтверждая какую-то свою мысль.
К следующему воскресенью Костя заканчивал доклад. Информации из интернета, фотографий и короткого разговора с ветераном хватило для базового текста. Он перечитал написанное — сухие факты, даты, описание. Взгляд остановился на фразе про родник: «У ног солдата символический родник, олицетворяющий продолжающуюся жизнь». Это он скопировал из статьи, но теперь эти слова казались пустыми. Что значит «продолжающаяся жизнь»?
Костя закрыл ноутбук и, поддавшись внезапному порыву, снова отправился к памятнику. День выдался ясным, и солнечные лучи придавали бетонной фигуре солдата более живой вид. Каменная композиция родника у ног солдата выглядела в этом свете особенно выразительно.
К своему удивлению, Костя снова увидел Михаила Петровича. Ветеран сидел на той же скамейке, положив трость рядом.
— Снова здравствуйте, — Костя подошел ближе.
— Привет, исследователь, — Михаил Петрович слегка улыбнулся. — Как продвигается проект?
— Почти закончил, — Костя сел рядом. — Вот только не понимаю про этот символический родник. В статьях пишут, что он олицетворяет продолжающуюся жизнь. Это просто красивые слова?
Михаил Петрович задумчиво посмотрел на каменную композицию:
— Когда мы обсуждали проект памятника, многие хотели что-то внушительное, героическое. Но Валера Хомутов — он архитектор — предложил этот символ. Сказал, что память не должна застывать, как бетон. Она должна быть живой.
— Вы помогали создавать памятник? — удивился Костя.
— Немного, — пожал плечами ветеран. — Я тогда в городском совете ветеранов был. Нас привлекали к обсуждению.
Они помолчали. Костя разглядывал детали памятника, которые не заметил в первый раз — выражение лица солдата, морщинки вокруг глаз, складки на одежде.
— А вы часто сюда приходите? — спросил он.
— Каждое воскресенье. И по праздникам, конечно.
— Зачем? — вырвалось у Кости. — То есть... памятник же никуда не денется.
Михаил Петрович не обиделся на бестактный вопрос:
— Я прихожу не к памятнику. Я прихожу к Сереге и другим ребятам.
В следующую среду, после уроков, Костя снова оказался у памятника. Он сам не мог объяснить, почему вместо компьютерных игр с одноклассниками выбрал прогулку в парк. Просто ноги сами принесли его сюда.
На этот раз Михаила Петровича не было. Костя сел на скамейку и достал телефон. От брата по-прежнему не было вестей. Он прокрутил их переписку до фотографий, которые Денис присылал в начале своей службы. На одной из них он стоял, обняв за плечи другого парня в форме.
«У нас тут всё норм. Васька из Краснодара, классный парень, вместе в наряды ходим».
Костя поднял глаза на памятник. Интересно, дружил ли Сергей Кравченко с кем-то из тех, чьи имена тоже высечены на камне?
В пятницу после школы Костя снова пришел к памятнику и удивился, увидев там Михаила Петровича.
— А вы разве не только по воскресеньям приходите? — спросил он вместо приветствия.
— Сегодня пятнадцатое ноября, — ответил ветеран. — День памяти погибших в Афганистане и других локальных конфликтах. Негласный, но многие помнят.
Костя заметил у подножия памятника несколько свежих гвоздик.
— Это вы положили?
— Я и еще несколько человек, — Михаил Петрович похлопал по скамейке рядом с собой. — Садись, если не торопишься.
Костя сел. Они молчали, разглядывая памятник, на котором играли солнечные блики.
— Денис все еще не выходит на связь? — неожиданно спросил ветеран.
— Нет, — Костя удивился, что Михаил Петрович запомнил. — Уже почти три недели.
— Бывает, — спокойно сказал ветеран. — Мы однажды месяц не могли весточку домой передать. Родные с ума сходили.
Эти слова почему-то принесли Косте больше утешения, чем все мамины «Не волнуйся, все будет хорошо».
— А можно спросить? — Костя замялся. — Как... как это было в Афганистане?
Михаил Петрович долго смотрел на памятник, прежде чем ответить:
— Знаешь, я заметил одну вещь. Этот каменный родник — он меняется. Не сам по себе, конечно, но то, как ты его видишь. В дождь, в снег, в солнечный день — он каждый раз кажется другим. Но сам камень остаётся неизменным.
Он не ответил на вопрос напрямую, но Костя почему-то понял, что это и был ответ.
В понедельник Костя проснулся от маминого плача. Она сидела на кухне, сжимая в руках телефон, и беззвучно плакала. Сердце мальчика оборвалось.
— Что случилось? — спросил он, застыв в дверном проёме.
Мама вздрогнула:
— Костя, не пугай так. Ничего, просто... — она провела рукой по лицу. — Тётя Лена звонила. Её Колю ранило. Не тяжело, но...
— А Денис? — перебил Костя. — Что с Денисом?
— Не знаю, сынок. Она о нём ничего не сказала.
Колю, маминого племянника, Костя видел всего пару раз в жизни. Но сейчас от новости о его ранении всё внутри похолодело. Денис служил в той же части.
В школе он не мог сосредоточиться ни на одном уроке. После занятий, вместо того чтобы идти домой, Костя направился к памятнику. Погода испортилась — моросил холодный дождь, а ветер пробирал до костей. Парк был пуст, только вороны лениво перелетали с ветки на ветку.
Михаил Петрович сидел под небольшим навесом неподалёку от памятника, прикрывшись от дождя. Увидев Костю, он нахмурился:
— Ты чего в такую погоду без зонта?
Костя не ответил. Подошёл ближе, сел рядом с ветераном, не заботясь о том, что скамейка мокрая. Вода с волос стекала за воротник, но он этого не замечал.
— Что-то случилось? — тихо спросил Михаил Петрович.
— Двоюродного брата ранило. Они с Денисом в одной части служат.
Ветеран кивнул, не произнося банальных слов утешения.
— Телефон не беру с собой, — продолжил Костя. — Боюсь, что позвонят и скажут, что с Денисом что-то... — он не закончил фразу.
Дождь усилился. Капли барабанили по металлическому навесу над скамейкой, превращая тишину в монотонный шум.
— А Серёга Кравченко боялся дождя, — неожиданно сказал Михаил Петрович. — Представь себе, здоровый мужик, а в грозу прятался как ребёнок. Всё из-за истории с детства — мать рассказывала, что его чуть молнией не убило, когда он ещё совсем малым был.
Костя посмотрел на ветерана, не понимая, к чему тот ведёт.
— В Афгане дожди редко, но бывают. И вот однажды сильнейший ливень, а мы на задании. Серёга жмётся под скалу, белый как мел. И тут обстрел начался.
Михаил Петрович замолчал, глядя на памятник сквозь пелену дождя.
— И что было дальше? — не выдержал Костя.
— А дальше Серёга, забыв про свой страх, потащил раненого товарища в укрытие. Под дождём, под пулями. Вытащил. А через две недели сам погиб — в солнечный, ясный день.
Костя смотрел на размытый дождём силуэт памятника. Каменный родник у ног солдата теперь выглядел почти настоящим — дождевая вода стекала по нему, имитируя движение.
— Знаешь, что я понял за свою жизнь? — спросил Михаил Петрович. — Мы не властны над тем, что с нами случается. Но властны над тем, как мы с этим живём.
Он поднялся, опираясь на трость:
— Пойдём, провожу тебя. И зайдём по дороге куда-нибудь погреться. Чай с лимоном — лучшее средство от холода и тревоги.
Костя не двигался, глядя на каменный родник, по которому скатывались дождевые капли.
— Он ведь ненастоящий, — вдруг сказал мальчик. — Родник. Это просто камень, сделанный в форме воды. Но когда идёт дождь...
— ...он оживает, — закончил Михаил Петрович. — Как и память. Она застывает, как камень, если о ней не заботиться. А потом приходит что-то — и она снова течёт, как живая.
Они стояли под дождём — тринадцатилетний мальчик и пожилой ветеран, — глядя на памятник, по которому струилась вода, превращая камень в подобие жизни.
В этот момент в кармане куртки Кости раздался звонок. Он вздрогнул, но руку в карман не опустил.
— Не ответишь? — спросил Михаил Петрович.
— Боюсь, — честно признался Костя.
Телефон продолжал звонить. Наконец, мальчик выдохнул и достал его. На экране высветилось имя, от которого сердце подпрыгнуло: «Денис».
Дрожащими пальцами Костя принял вызов.
— Привет, пацан! — голос брата звучал устало, но бодро. — Прости, что долго не выходил на связь. Тут такое было...
— Ты... ты в порядке? — Костя отвернулся от Михаила Петровича, пытаясь скрыть навернувшиеся слёзы.
— Нормально всё. Передислоцировались, связи не было. А теперь поставили новую вышку. Как мама? Как ты?
Костя говорил сбивчиво, рассказывая о школе, о звонке тёти Лены, о том, что они волновались. Михаил Петрович тактично отошёл в сторону, давая мальчику возможность поговорить без свидетелей.
— Ладно, брат, мне пора, — наконец сказал Денис. — Скоро ещё позвоню. Береги маму.
Костя убрал телефон и посмотрел на памятник. Дождь превратился в лёгкую морось, и серый бетон солдатской фигуры блестел от влаги.
— Хорошие новости? — спросил подошедший Михаил Петрович.
— Да, — Костя улыбнулся. — Денис звонил. Он в порядке.
На следующий день в школе Мария Степановна вызвала Костю к доске.
— Ну, Белов, удиви нас своим докладом.
Костя открыл презентацию, которую переделал вчера вечером, вернувшись домой. Первый слайд показывал памятник под дождём — фотография, которую он сделал накануне.
— Памятник воинам-афганцам в Горловке, — начал он не по заготовленному тексту. — Его открыли в 2007 году, девятого мая. Но главное не когда его открыли, а что он значит для людей, которые к нему приходят.
Одноклассники, обычно шумные, притихли. Костя рассказывал о символике памятника, о чёрном тюльпане в когтях орла, о двадцати восьми именах на камне. Когда дошёл до родника, сделал паузу.
— У ног солдата — каменный родник. Обычно о нём пишут, что это символ продолжающейся жизни. Но я понял, что это не просто красивые слова. Камень, высеченный в форме воды, оживает, когда идёт дождь — вода течёт по нему, как настоящая. Так и память: она может быть застывшей, как камень, а может — живой, как вода.
После уроков к нему подошла Мария Степановна:
— Откуда такие мысли, Белов? В интернете вычитал?
— Нет, — Костя покачал головой. — Я несколько раз ходил к памятнику. И познакомился там с ветераном Афганистана.
В воскресенье Костя снова пришёл в парк. День был ясный, морозный. Первый снег ещё не выпал, но в воздухе уже чувствовалось дыхание зимы.
Михаил Петрович был на своём обычном месте. Рядом с ним на скамейке лежал букет гвоздик.
— А я тебя ждал, — сказал он, увидев Костю. — Как доклад?
— Отлично. Пятёрка.
Они помолчали, глядя на памятник. Солнечные лучи скользили по бетонной фигуре солдата, высвечивая детали, незаметные в пасмурную погоду.
— А вы действительно были в Афганистане? — вдруг спросил Костя.
Михаил Петрович удивлённо посмотрел на него:
— Конечно. А почему ты спрашиваешь?
— Просто подумал... может, Сергея Кравченко и не было. Может, вы всё придумали, чтобы меня успокоить.
Ветеран покачал головой:
— Нет, Костя. И я был там, и Серёга был. И все двадцать восемь имён на камне — настоящие люди. В этом вся суть памяти — чтобы не превратиться в легенду или сказку.
Михаил Петрович взял гвоздики:
— Пойдём, положим цветы. Сегодня день рождения Серёги.
Они вместе подошли к памятнику. Когда Костя наклонился, чтобы положить гвоздики к подножию, он заметил, что в углублениях каменного родника собралась чистая, прозрачная вода — должно быть, от вчерашнего дождя. В солнечном свете она сверкала, как живая.
Справка об объекте

Памятник воинам- афганцам, адрес: Россия, г.Горловка, бул.Димитрова
Памятник воинам-афганцам в городе Горловка расположен на бульваре Димитрова со стороны проспекта имени Ленина. Он представляет собой бетонную фигуру «афганца», сидящего на камене. У ног солдата бьёт родник, символизирующий продолжающуюся жизнь. Рядом с постаментом поставлен камень, на котором выбиты имена 28 не вернувшихся с войны горловчан.
Источник: https://vk.com/wall-142277234_27693

Под сводами собора
Автор: Светлана Ефимова
Квартира Воронцовых напоминала растревоженный улей. Екатерина металась между кухней и гостиной, проверяя, все ли готово к приему гостей после церемонии. Александр, с трехмесячным Николаем на руках, пытался одновременно успокоить сына и застегнуть свою рубашку.
— Катя, ты не видела крыжму? Мама вчера привезла, а я не помню, куда положил, — Александр осторожно покачивал малыша, который, к счастью, пребывал в благодушном настроении и с интересом разглядывал отцовское лицо.
— В спальне, на комоде, — отозвалась Екатерина, расставляя на столе тарелки. — Проверь еще раз сумку с вещами для Николушки. Там должны быть запасные ползунки, подгузники и салфетки.
Звонок в дверь возвестил о прибытии первых гостей. На пороге стояли родители Александра — Виктор Павлович и Мария Степановна, а с ними Павел, брат Александра и будущий крестный отец Николая.
— Ну где же наш именинник? — Мария Степановна, энергичная женщина семидесяти лет, сразу направилась к внуку. — Дай-ка бабушке посмотреть на тебя, богатырь!
Она взяла Николая на руки с уверенностью человека, вырастившего не одно поколение детей. Малыш, словно почувствовав опытные руки, довольно заулыбался.
— Весь в деда пошел, — с гордостью заметил Виктор Павлович, поглаживая седые усы. — Такой же крепкий. Шахтерская порода!
— Папа, он еще слишком мал, чтобы делать такие выводы, — улыбнулся Александр, обнимая отца.
Павел, тридцатилетний инженер, похлопал брата по плечу:
— Волнуешься? Я вот переживаю. Вдруг что-то не так сделаю во время обряда?
— Все будет хорошо, — успокоил его Александр. — Отец Георгий все объяснит.
Не успели они расположиться в гостиной, как прибыли родители Екатерины — Николай Иванович и Анна Петровна, а с ними младшая сестра Екатерины, Светлана, с мужем и двумя детьми — шестилетним Мишей и четырехлетней Алисой.
— Где мой тезка? — Николай Иванович, крепкий мужчина с добродушным лицом, сразу направился к внуку. — Дай-ка посмотреть на наследника!
Последней приехала Анна, подруга детства Екатерины и будущая крестная мать. Она привезла красивую икону святителя Николая в серебряном окладе.
— Это от меня и Павла, — сказала она, протягивая подарок Екатерине. — Пусть святитель Николай хранит вашего малыша.
Пока женщины обсуждали последние приготовления, Мария Степановна присела на диван, держа правнука на руках.
— Знаете, — сказала она, обращаясь ко всем, — а ведь меня саму крестили в Николаевском соборе. Еще до войны. И моего отца там крестили, в 1910 году. Он рассказывал, что собор строили на деньги шахтеров. Каждый отдавал, сколько мог.
— Да, я читал об этом, — кивнул Виктор Павлович. — Шестьдесят шесть тысяч карбованцев собрали. По тем временам — огромные деньги.
— А я помню, как собор восстанавливали в 2008 году, — добавил Николай Иванович. — Мы с бригадой помогали с электрикой. Своды там удивительные, акустика потрясающая.
Екатерина посмотрела на часы:
— Нам пора собираться. Отец Георгий ждет нас к одиннадцати.
Александр взял сына на руки. Николай, словно понимая важность момента, притих и серьезно смотрел на отца своими ясными глазами.
— Ну что, сынок, — тихо сказал Александр, — готов стать настоящим Николаем Александровичем Воронцовым?
Малыш в ответ смешно сморщил нос и чихнул, вызвав всеобщий смех.
— На счастье! — воскликнула Мария Степановна. — Доброе предзнаменование.
Большая семья начала собираться, готовясь к важному событию.
Николаевский Архиерейский Собор встретил семейство Воронцовых величественной тишиной и прохладой. Солнечные лучи, проникая через высокие окна, создавали причудливую игру света и тени на мраморном полу. Золоченые купола и кресты собора сияли в утреннем свете, словно маяки, видимые со всех концов Горловки.
— Красота какая, — выдохнула Екатерина, прижимая к себе Николая, завернутого в белоснежную пеленку. — Я была здесь всего раз, на Пасху, но тогда столько народу было, что толком ничего не разглядела.
Мария Степановна остановилась у входа, окидывая взглядом внутреннее убранство собора. В ее глазах читалось волнение и что-то еще — словно встреча со старым другом после долгой разлуки.
— Как же здесь все изменилось, — тихо сказала она. — И в то же время — все такое родное.
Александр поддержал мать под локоть:
— Ты в порядке, мама?
— Более чем, — улыбнулась Мария Степановна. — Просто вспомнила, как бабушка тайком приводила меня сюда в пятидесятые. Собор был закрыт, но она все равно приходила, крестилась у дверей. Говорила: "Бог все равно слышит, даже через закрытые двери".
К ним подошел священник — высокий мужчина средних лет с аккуратной бородой и внимательными глазами.
— Добро пожаловать в дом Божий, — приветливо сказал он. — Я отец Георгий. Вы, должно быть, семья Воронцовых?
— Да, это мы, — Александр пожал священнику руку. — Это моя жена Екатерина и наш сын Николай. А это наши родные и крестные.
Отец Георгий улыбнулся, глядя на малыша:
— Николай — прекрасное имя. В честь святителя Николая, покровителя нашего собора?
— Да, — кивнула Екатерина. — И в честь моего отца тоже.
Николай Иванович смущенно кашлянул:
— Двойная защита, так сказать.
— Пройдемте, я покажу вам собор перед началом таинства, — предложил отец Георгий. — У нас есть немного времени.
Они двинулись вслед за священником, который негромко рассказывал об истории храма.
— Собор был открыт в 1905 году, в день перенесения мощей святителя Николая из Мир Ликийских в город Бари. Строился он на средства горняков — каждый жертвовал, сколько мог. Для шахтерского поселка, каким тогда была Горловка, это был настоящий подвиг веры.
Они остановились перед старинной иконой святителя Николая.
— Это одна из наших главных святынь, — продолжил отец Георгий. — Икона сохранилась с дореволюционных времен. По преданию, ее подарили храму шахтеры с "Корсунского прииска".
Мария Степановна перекрестилась, глядя на икону:
— Я помню ее. Бабушка рассказывала, что когда собор закрывали, прихожане тайно вынесли икону и прятали по домам, передавая из рук в руки. А когда храм вновь открыли — вернули.
— Совершенно верно, — кивнул священник. — Эта икона — живая связь с историей нашего города и собора.
Маленький Николай, до этого спокойно лежавший на руках у матери, вдруг завозился и широко открыл глаза, словно пытаясь разглядеть что-то интересное.
— Смотрите-ка, — улыбнулся Павел, — кажется, наш крестник заинтересовался.
— Дети чувствуют святые места, — тихо сказала Анна, поправляя крестильную рубашечку, которую держала в руках. — Они ближе к небу, чем мы.
Отец Георгий подвел их к купели, установленной в центре храма. Рядом на столике были приготовлены все необходимые для таинства предметы: миро, крестильные свечи, полотенца.
— Крестные, подойдите, пожалуйста, — позвал священник. — Я должен объяснить вам ваши обязанности во время обряда.
Пока отец Георгий беседовал с Павлом и Анной, остальные члены семьи расположились на скамьях. Дети Светланы, Миша и Анечка, с любопытством разглядывали росписи на стенах и шепотом задавали матери вопросы.
— Бабушка, а правда, что ты помнишь этот собор еще до закрытия? — спросил Александр, присаживаясь рядом с Марией Степановной.
— Смутно, — ответила она, поглаживая морщинистой рукой резьбу на скамье. — Мне было четыре года, когда его закрыли. Но я помню свет, много света. И пение. Оно словно обволакивало тебя со всех сторон.
Екатерина подошла к ним с Николаем на руках:
— Все готово. Отец Георгий говорит, можно начинать.
Семья Воронцовых собралась вокруг купели, готовясь стать свидетелями таинства, которое свяжет их малыша с вековыми традициями и историей, воплощенной в стенах этого величественного собора.
Таинство началось. Отец Георгий, облаченный в белые одежды, читал молитвы, а семья Воронцовых внимательно слушала, стоя полукругом у купели. Крестные, Павел и Анна, заметно волновались — оба впервые выполняли эту почетную и ответственную роль.
— Отрицаешься ли сатаны, и всех дел его, и всех ангелов его, и всего служения его, и всей гордыни его? — спросил священник, обращаясь к крестным.
— Отрицаюсь, — твердо ответил Павел, а Анна повторила за ним.
Маленький Николай, которого держала на руках Екатерина, с любопытством разглядывал все вокруг. Солнечные лучи, проникающие через витражи, создавали вокруг купели разноцветный ореол, и малыш, казалось, был заворожен этой игрой света.
— Сочетаешься ли Христу? — продолжал отец Георгий.
— Сочетаюсь, — ответили крестные.
Мария Степановна украдкой вытирала слезы, наблюдая за обрядом. Виктор Павлович крепко держал ее за руку, понимая волнение жены. Для нее это было не просто крещение правнука — это было восстановление связи времен, прерванной когда-то в ее детстве.
Настал момент самого крещения. Екатерина передала Николая отцу Георгию, который бережно взял малыша на руки.
— Крещается раб Божий Николай во имя Отца, — священник первый раз погрузил младенца в воду, — и Сына, — второе погружение, — и Святого Духа, — третье погружение. — Аминь.
Николай, к удивлению всех, не заплакал. Он лишь широко раскрыл глаза, словно пытаясь осмыслить происходящее, а потом улыбнулся — так искренне и светло, что у многих перехватило дыхание.
— Смотрите, улыбается! — шепнула Светлана своему мужу. — Хороший знак.
Отец Георгий передал мокрого малыша Анне, которая завернула его в крыжму — белое полотенце, символизирующее чистоту души новокрещенного.
— Облачается раб Божий Николай в ризу правды, во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, — произнес священник.
Следующим этапом было миропомазание. Отец Георгий помазал миром лоб, глаза, ноздри, уста, уши, грудь, руки и ноги младенца, произнося каждый раз: "Печать дара Духа Святого".
Павел, держа крестильную свечу, стоял рядом с Анной и крестником, внимательно следя за каждым действием священника. Его лицо выражало смесь волнения и гордости.
— Теперь обряд воцерковления, — тихо пояснил отец Георгий и взял Николая на руки.
Он трижды обошел с младенцем вокруг купели, а затем направился к иконостасу. Вся семья последовала за ним. Священник подносил малыша к разным иконам, объясняя их значение.
— А теперь к иконе святителя Николая, небесного покровителя нашего новокрещенного, — сказал отец Георгий, подходя к старинной иконе, о которой рассказывал перед началом обряда.
Николай Иванович, наблюдавший за внуком с нескрываемым умилением, шепнул жене:
— Посмотри, как внимательно смотрит. Словно понимает все.
Анна Петровна улыбнулась:
— Конечно понимает. Дети чувствуют гораздо больше, чем мы думаем.
Дети Светланы, Миша и Аня, которые вначале немного скучали, теперь с интересом наблюдали за обрядом. Особенно их впечатлило троекратное погружение малыша в купель.
— Мама, а меня тоже так крестили? — шепотом спросила Аня.
— Конечно, солнышко, — ответила Светлана. — Только ты была постарше и немного испугалась воды.
Миша важно добавил:
— А я не испугался. Я даже помню, как меня крестили.
— Ты не можешь помнить, тебе было всего полгода, — возразила сестра.
— А вот и помню! — настаивал мальчик.
Светлана тихонько шикнула на детей, призывая их к порядку.
Тем временем отец Георгий продолжал обряд. Он прочитал молитву о сохранении новокрещенного от всякого зла и напутствовал крестных родителей.
— Помните, что вы теперь духовные родители этого младенца, — сказал он. — Ваша обязанность — наставлять его в вере, молиться о нем, быть примером христианской жизни.
Павел и Анна серьезно кивнули, принимая на себя эту ответственность.
Александр, наблюдавший за сыном, не мог не заметить, как спокойно и достойно малыш переносит все этапы обряда. Даже когда его трижды погружали в воду, он не заплакал, лишь удивленно хлопал глазами.
— У нас растет настоящий богатырь, — шепнул он Екатерине. — Смотри, даже не пискнул.
— В деда пошел, — с гордостью ответила она, глядя на своего отца. — Такой же стойкий.
Николай Иванович, услышав эти слова, расправил плечи и подмигнул зятю:
— А то! Воронцовы-Кравченко — крепкий род.
Обряд приближался к завершению. Отец Георгий прочитал последние молитвы и благословил всю семью. Теперь предстоял самый трогательный момент — поднесение новокрещенного Николая к главной святыне собора, иконе святителя Николая Чудотворца.
Отец Георгий бережно держал маленького Николая на руках, направляясь к старинной иконе святителя Николая. Вся семья Воронцовых следовала за ним, затаив дыхание. В соборе стояла особенная тишина — казалось, даже свечи горели беззвучно, а солнечные лучи, проникающие через витражи, создавали вокруг иконы золотистое сияние.
— Вот, Николай, — тихо сказал священник, обращаясь к младенцу, — это твой небесный покровитель, святитель Николай Чудотворец. Он будет охранять тебя всю жизнь.
Малыш, до этого спокойно лежавший на руках отца Георгия, вдруг оживился. Его глаза широко раскрылись, словно он увидел что-то удивительное. А потом произошло то, что поразило всех присутствующих — Николай улыбнулся и протянул свои крошечные ручки к иконе, словно пытаясь дотянуться до лика святого.
Екатерина тихо ахнула. Александр, стоявший рядом с ней, крепко сжал ее руку. По рядам семьи пробежал взволнованный шепот.
— Вы видели? Видели? — прошептала Светлана, наклоняясь к своим детям. — Николушка тянется к иконе!
Даже Миша и Аня, обычно непоседливые, замерли, наблюдая за своим маленьким двоюродным братом.
Мария Степановна перекрестилась, не скрывая слез:
— Господи, благодарю тебя, — прошептала она. — Это знак. Настоящий знак.
Отец Георгий, державший младенца, тоже был явно тронут происходящим. Он осторожно поднес Николая ближе к иконе, позволяя малышу почти коснуться древнего образа.
— Удивительно, — сказал священник, обращаясь к семье. — Знаете, за многие годы служения я видел разное, но такое... такое случается редко.
Он аккуратно отстранил младенца от иконы и повернулся к присутствующим:
— Эта икона особенная. Она одна из немногих святынь, сохранившихся в соборе с дореволюционных времен. По преданию, ее подарили храму шахтеры, на чьи средства и был построен собор. Говорят, что она была написана по обету после спасения горняков во время обвала на шахте.
Виктор Павлович, бывший шахтер, внимательно слушал, не отрывая взгляда от иконы.
— Я слышал эту историю, — сказал он. — Мой дед работал на "Корсунском прииске" и рассказывал, что в 1902 году случился страшный обвал. Несколько человек оказались заперты под землей. Они молились святителю Николаю, и произошло чудо — их нашли и спасли, хотя надежды уже не было. В благодарность шахтеры собрали деньги на эту икону.
— Совершенно верно, — кивнул отец Георгий. — И с тех пор святитель Николай считается особым покровителем не только моряков, как принято думать, но и шахтеров нашего города.
Маленький Николай, словно понимая важность момента, притих на руках священника, но продолжал смотреть на икону с каким-то недетским вниманием.
— А теперь, — сказал отец Георгий, — по традиции, крестные родители должны приложиться к иконе вместе с новокрещенным.
Павел и Анна подошли ближе. Священник передал малыша крестному отцу, и тот, немного неловко, но с большой осторожностью, поднес Николая к иконе. Анна стояла рядом, готовая помочь в любой момент.
— Не бойся, — шепнул отец Георгий, видя волнение Павла. — Просто поднеси его так, чтобы он мог коснуться иконы.
Павел осторожно поднес крестника к образу святителя. Николай снова протянул ручки и на этот раз действительно коснулся иконы своими крошечными пальчиками. В этот момент луч солнца, пробившийся сквозь витраж, упал прямо на икону и младенца, окружив их золотистым светом.
Этот момент был настолько красив и символичен, что все присутствующие замерли, боясь нарушить его своим движением или словом. Даже дети притихли, чувствуя значимость происходящего.
— Смотрите, — тихо сказала Анна Петровна, — как будто сам святитель Николай благословляет нашего малыша.
Николай Иванович, обычно сдержанный в проявлении эмоций, не стыдился слез, которые блестели в его глазах:
— Теперь я точно знаю, что правильно назвали мальчика, — сказал он, обнимая жену за плечи. — Это имя будет ему защитой.
Екатерина и Александр стояли, крепко держась за руки, не в силах оторвать взгляд от своего сына, окруженного золотистым светом у древней иконы. В этот момент они особенно остро ощутили не только свою ответственность как родителей, но и связь с чем-то большим — с историей семьи, города, с вековыми традициями, воплощенными в стенах этого собора.
— Вот теперь, — торжественно произнес отец Георгий, — таинство крещения завершено. Раб Божий Николай принят в лоно Церкви и находится под покровительством своего небесного заступника, святителя Николая Чудотворца.
Он осенил младенца крестным знамением и передал его матери. Екатерина приняла сына на руки, чувствуя, как колотится ее сердце от волнения и радости.
— Поздравляю вас, — сказал священник, обращаясь ко всей семье. — Сегодня у вас не просто прибавление — сегодня ваш род обрел нового христианина. Берегите его, наставляйте в вере и любви, и пусть святитель Николай всегда хранит его на всех путях. На ступенях Николаевского Архиерейского Собора семья Воронцовых выстроилась для общей фотографии. Четыре поколения — от Марии Степановны до маленького Николая — объединенные не только кровными узами, но и чем-то большим, что трудно было выразить словами, но что каждый из них ощущал в этот особенный день.
— Все вместе улыбаемся! — скомандовал фотограф, приглашенный специально для этого события. — Три, два, один...
Щелчок камеры запечатлел момент, который теперь станет частью семейной истории — новая страница в летописи рода Воронцовых.
— Теперь только крестные с крестником, — предложил фотограф.
Павел и Анна встали по обе стороны от Екатерины, держащей Николая. Малыш, уставший после долгой церемонии, мирно посапывал, завернутый в белоснежную крыжму.
— Он так похож на тебя в детстве, — шепнула Мария Степановна сыну, наблюдая за фотосессией. — Такой же спокойный и внимательный.
Виктор Павлович обнял жену за плечи:
— А мне кажется, он больше на Катю похож. Такой же любознательный. Ты видела, как он на все смотрел в соборе? Ничего не пропустил.
После фотографирования семья направилась к машинам, чтобы ехать домой, где их ждал праздничный обед. Отец Георгий вышел проводить их и еще раз поздравить.
— Приходите в собор почаще, — сказал он, пожимая руку Александру. — Теперь у вас здесь есть особая связь.
— Обязательно будем приходить, — пообещал Александр. — Спасибо вам за все.
Дома стол уже был накрыт — постаралась соседка Воронцовых, Тамара Васильевна, которая вызвалась помочь с приготовлениями, пока семья была в соборе. Ароматы домашних блюд наполняли квартиру, создавая атмосферу уюта и праздника.
— Ну что, за новокрещенного Николая Александровича! — провозгласил первый тост Николай Иванович, когда все расселись за столом. — За нашего маленького тезку!
Бокалы с шампанским и соком звонко соприкоснулись. Малыш, словно понимая, что речь идет о нем, проснулся и с интересом оглядел собравшихся.
— Смотрите, проснулся наш герой дня, — улыбнулась Анна Петровна. — Тоже хочет участвовать в празднике.
Мария Степановна достала из сумочки небольшую коробочку, обтянутую старым бархатом:
— У меня есть подарок для правнука, — сказала она, открывая коробочку. Внутри лежала серебряная ложечка с гравировкой. — Это семейная реликвия. Ей больше ста лет. Мой отец ел ею в детстве, потом я, потом твой отец, Саша. Теперь она твоему сыну.
Александр бережно взял ложечку, разглядывая гравировку — дату "1905" и инициалы "Н.В."
— "Н.В."? — удивился он. — Как Николай Воронцов?
— Да, — кивнула Мария Степановна. — Твой прадед тоже был Николаем. Николаем Васильевичем Воронцовым. Он работал на "Корсунском прииске" и был среди тех, кто жертвовал деньги на строительство собора.
— Вот это совпадение! — воскликнула Екатерина. — Получается, наш Николай — не первый Николай Воронцов, крещенный в этом соборе?
— Именно так, — подтвердила Мария Степановна. — Я хотела рассказать раньше, но ждала особого момента. Мой дед, твой прадед, Саша, был одним из первых детей, крещенных в новом соборе в 1905 году. И его тоже назвали в честь святителя Николая.
За столом воцарилась тишина. Каждый осмысливал эту неожиданную связь времен, это удивительное переплетение судеб и имен.
— А я и не знал, — тихо сказал Виктор Павлович. — Ты никогда не рассказывала.
— Не было подходящего случая, — просто ответила Мария Степановна. — А сегодня — самый подходящий.
Павел поднял бокал:
— За связь поколений! За то, чтобы наш маленький Николай вырос достойным своего имени и своего рода!
Все поддержали тост. Крестные подарили Николаю серебряный крестик и икону святителя Николая — копию той, что хранится в соборе.
— Пусть святитель Николай хранит его всю жизнь, — сказала Анна, передавая подарок Екатерине.
Праздник продолжался. Звучали тосты, рассказывались семейные истории, делались планы на будущее. Дети Светланы, наигравшись, уснули на диване в гостиной. Взрослые перешли к чаю с тортом, который специально заказали в лучшей кондитерской города.
Вечером, когда гости начали расходиться, Александр вышел на балкон. Отсюда, с девятого этажа, был виден купол Николаевского собора, сияющий в лучах заходящего солнца. Рядом с ним на балкон вышла Екатерина с Николаем на руках.
— О чем думаешь? — спросила она, прижимаясь к мужу.
— О том, как все удивительно складывается, — ответил Александр. — Мы назвали сына Николаем, даже не зная, что продолжаем семейную традицию. Крестили его в том же соборе, что и моего прадеда. И он так же тянулся к иконе святителя Николая...
Екатерина улыбнулась:
— Знаешь, я думаю, что это не случайно. Есть вещи, которые сильнее времени и расстояния. Семейные традиции, вера, любовь...
Маленький Николай, словно соглашаясь с матерью, тихо агукнул и улыбнулся. В этот момент последний луч солнца осветил купол собора, заставив его вспыхнуть золотом, а потом медленно погас, уступая место вечерним сумеркам.
— Пойдем в дом, — сказал Александр, обнимая жену и сына. — Завтра новый день.
Они вернулись в квартиру, где Мария Степановна показывала Павлу и Анне старинную метрическую выпись — пожелтевший от времени документ с выцветшими чернилами.
— Вот, — сказала она, когда Александр и Екатерина подошли к ним. — Это запись о крещении моего отца, вашего дедушки, Саша. "Николай Васильевич Воронцов, крещен в Николаевском соборе 22 мая 1905 года". Бабушка сохранила этот документ, пронесла через все войны и невзгоды. А теперь у нас будет новая запись — о крещении вашего Николая.
— Как удивительно, — заметил Павел, разглядывая старинный документ. — Столько лет прошло, а традиция жива.
— Корни, — кивнула Мария Степановна. — Без корней дерево не стоит.
Когда последние гости ушли, и в квартире наконец стало тихо, Екатерина уложила сына в кроватку. Николай, утомленный насыщенным днем, быстро заснул. Над его кроваткой теперь висела икона святителя Николая — подарок крестных.
— Спи, мой маленький, — прошептала Екатерина, поправляя одеяльце. — Пусть тебе снятся добрые сны.
Александр обнял жену, и они еще немного постояли, глядя на спящего сына. В этот момент они особенно остро ощущали не только свою ответственность как родителей, но и связь с чем-то большим — с историей семьи, города, с вековыми традициями, которые теперь предстояло хранить и передавать дальше — их маленькому Николаю, новому звену в длинной цепи поколений.               
Справка об объекте

Свято-Николаевский кафедральный собор, адрес: Россия, г.Горловка, ул.Вострухина, 2
Открыт 22 мая 1905 года, освящён в честь святителя Николая.
До 1938 года в храме сохранялись особо чтимые святыни — икона святителя Николая Чудотворца и Тихвинская чудотворная икона Божией Матери.
В 1938 году храм закрыли, по указу властей сняли купола и разобрали притворы.
Богослужения возобновились в 1941 году и больше не прекращались.
В 1980 году был открыт второй придел Николаевского храма, освящённый во имя преподобного Никона Радонежского, и храму присвоен статус собора.
После решения об образовании Горловской епархии в 1994 году Николаевский собор получил статус кафедрального, а после начала совершения богослужений в новом Богоявленском кафедральном соборе в 2013 году — архиерейского.
Источник: Легенда о духе, обитающем в шахтах Горловки, прозванным «Шубин» и Кукольном театре Горловки
Автор: Александра Сезен
Если смотреть сверху — кажется, что это просто земля. Камень, степь, холмы. Но снизу… снизу здесь всегда жило сердце.
Говорят, задолго до того, как люди пришли в эти края, над Горловкой летал дракон. Его пламя освещало ночь, а дыхание грело глубины. Он был хранителем земли, стражем равновесия. Но однажды из бездонных шахт вырвалось нечто — Тварь без имени, тьма без глаз и без лица. Она ползла наверх, жадная и бесконечно голодная, чтобы проглотить всё живое.
Девять дней и девять ночей длилась битва. Земля содрогалась, камни плавились, небо трескалось от их схватки. Дракон палил врага пламенем, а Тварь грызла его чешую и когти. Каждый их удар отзывался в скалах трещинами, а каждый рык — громом, что пугал звёзды.
На девятый день дракон понял: победить можно только жертвой. Он вонзил свои клыки в чудовище, разорвал его и сам упал вместе с ним в разлом. Своё тело он разорвал на части — чтобы закрыть путь тьме навеки.
И тогда случилось чудо. Его кровь растеклась по жилам земли и стала ртутью — серебряной паутиной, которая до сих пор звенит в глубинах. Его кости превратились в породу. Дыхание стало теплом под шахтами. А сердце… сердце осталось биться под землёй.
С тех пор говорят: драконья магия всё ещё хранит эти места. Иногда она проявляется вспышкой света в шахтах, странным спасением, чудом там, где уже не ждёшь.
Но это не единственная история Горловки. Есть и другая легенда — ближе к нашему времени. О шахтёре, что однажды пожертвовал собой ради товарищей и не вернулся из глубин. С тех пор в шахтах стали слышать шаги, а лампы — мигать, будто кто-то невидимый идёт рядом. Люди шептали: это Шубин. Хранитель шахт. Строгий, но справедливый дух, что охраняет честных и помогает тем, кто потерял дорогу.
Так древнее сердце дракона и людская самопожертвенность сплелись в одну легенду.
И до сих пор город шепчет: в его глубинах живёт хранитель.
Часть I.
Где ртуть течёт — там свет хранится
Глава 1. Шубин — хранитель глубин
В каждом шахтёрском городе есть свои страшилки и сказки, но о Шубине говорят не как о выдумке, а как о соседе — только живущем внизу.
Старики описывали его по-разному. Одни клялись, что видели невысокого сутулого старика с коптящей лампой в руках. Другие — что это горбатый гном в замызганном кафтане, с копытами вместо ног и глазами, будто раскалённые угли. Третьи — что он вовсе без облика, только свет фонаря и шаги в пустом штреке. Но все сходились в одном: его не спутаешь с человеком.
Шубин всегда появлялся внезапно. Где шахтёр потерял дорогу — там вдруг вспыхивала лампа. Где над обвалом висела смерть — там кто-то тянул за рукав и выводил к свежему воздуху. Но ждать благодарности от него бесполезно. Мог буркнуть:
— Эх, дурья башка… куда полез без фонаря? Ну ладно, в другой раз догадаешься.
И исчезал.
Про него говорили, что он строгий, ворчливый, будто старый мастер, которому всё вокруг не по уму. Мог отчитать за забытый инструмент, мог насмешливо буркнуть про неуклюжесть, но никогда не обижал того, кто работал честно. Наоборот: именно таких выводил из самых безнадёжных завалов.
А вот тех, кто лукавил, обманывал, ленился — он терпеть не мог. Случалось, будто человек сам себе яму роет, фонарь тухнет, и дорога уводит в сторону. Старики предупреждали: «Шубина нельзя подкупить, он всё видит».
Его считали закоренелым консерватором: «делай дело по совести, а не для виду». Может, потому его и уважали больше, чем боялись. Он был, как шахтёрский светильник: тусклый, тяжёлый, всегда ворчащий, но именно от него зависела жизнь.
Рассказывали даже, что у самого Шубина есть свой шахтёрский фонарь. Старый, со стёклышком в трещинах. Он будто всё время его роняет, забывает, а потом ворчит сам на себя:
— Ох, старая дурья башка… опять посеял! Слава Богу, запасные остались.
И, конечно, находил. Потому что чужие фонари терялись навсегда, а его — нет.
В народе ходили десятки историй: о том, как он вывел из завала целую смену, о том, ка к спас мальчишку-подмастерья, зашедшего слишком глубоко, и даже о том, как заглушил взрыв, ударив киркой по стене. В каждой из них он был разным — то строгим, то сварливым, то молчаливым, но всегда на стороне тех, кто честно держал путь.
И, может, в этом и была правда: Шубин не святой и не злой дух. Он — как сами шахтёры. Грубый, с ворчливым словом, не умеющий лебезить. Но никогда не предаст и всегда встанет рядом, если темнота вокруг сгущается слишком сильно.
Глава 2. Город, что дышит углём
Горловка жила углём. Сколько себя помнили жители, всё здесь было связано с шахтой. Дед — шахтёр, отец — шахтёр, сын — тоже туда же. Девочки выходили замуж за шахтёров, старики умирали с шахтёрскими руками. Даже улицы дышали этим — пыль въедалась в стены, в окна, в дыхание.
Здесь редко спрашивали, кем хочешь быть. Все знали ответ заранее. Учителя приезжали из других городов — отработать несколько лет и уехать. Доктора тоже были чужими, не задерживались. Но шахтёры — оставались навсегда. Как будто сама земля держала их за ноги.
По утрам город просыпался с гудком. Люди шли к проходным, и весь поток был одинаковый: каски, сумки, фонари. Вечером возвращались те же фигуры, только пыльнее и тише. Между сменами — очереди в магазинах, разговоры о добыче, об авариях, о планах. Всё сводилось к шахте.
Мальчишки мечтали стать горняками, потому что других мечт здесь не было. Игры были такими же: одни строили «шахту» из досок, другие спускались в подвал, изображая забой. Даже игрушки делали сами — маленькие каски из картона, фонари из банок.
Город жил сурово, без лишних красок. Серый снег лежал на крышах, серый дым выходил из труб, серые лица спешили по делам. Радость была редкой гостьей. Лишь праздники — с гармошкой и песнями шахтёров — оживляли улицы.
И всё же иногда кто-то рождался «не такой». Кто-то тянулся к книгам, кто-то рисовал углём на заборах. Но таких было мало, и на них смотрели с лёгкой усмешкой:
— Ну-ну… посмотрим, куда твой талант денется. Всё равно в шахту пойдёшь.
Так Горловка воспитывала своих детей: крепкими, выносливыми, но замкнутыми в одном круге. Здесь почти невозможно было найти другое предназначение. И потому каждый редкий шаг в сторону — становился маленьким чудом.
Глава 3. Искра в сером доме
Семья Егора была такой же, как у всех. Отец — шахтёр. С утра на смену, вечером возвращался в чёрной пыли, усталый и молчаливый. Мать — работала на кухне в столовой при шахте, вечерами штопала рубахи, поправляла каску мужа, проверяла фонарь. Разговоры дома всегда были одни и те же: сколько угля добыли, кто в смене задержался, что сказали начальники.
Егор рос среди этого, слушал, смотрел. Казалось, что его будущее уже решено: школа, потом техникум, потом шахта. Как у деда. Как у отца. Как у всех.
Но мальчик чувствовал — внутри него живёт что-то другое. Когда все говорили о забое, он думал о том, как двигаются тени на стене. Когда соседи спорили о зарплате, он складывал в голове истории. И самое главное — он любил мастерить.
Однажды, пока отец спал после смены, а мать ушла на работу, Егор взял старый носок, нитки и кусок картона. Сшил куклу, кривую и смешную, но живую. Потом ещё одну — из тряпки и обломка деревянной ложки. Так у него появился свой маленький театр.
Он сбегал во двор и собрал ребят. Сначала они смеялись:
— Ну ты и дурень, Егорка! Куклы для девчонок!
Но он не обиделся. Надел куклу на руку, заговорил за неё тонким голосом — и двор притих. Потом другая кукла заговорила грубым басом. Дети слушали, смеялись, но уже не над ним, а вместе с ним.
Неделя за неделей он мастерил новые куклы. Играл маленькие сценки: про шахтёра, который нашёл в угле светлячка; про мальчика, сбежавшего от тьмы; про девочку, которая умела слышать шёпот земли. И в этих историях звучало то, чего никто раньше не говорил вслух: что можно жить не только в шахте.
Сначала это были просто игры. Но однажды один мальчишка из двора, глядя на Егора, сказал:
— А может, я буду рисовать? Не только работать, а рисовать.
И вдруг стало ясно: даже здесь, в городе угля и пыли, искра могла вспыхнуть. И в каждом ребёнке могло появиться желание быть кем-то ещё.
Глава 4. Азазель
Он появился так же незаметно, как пыль на сапогах шахтёров. Рыжий, в белых подпалинах, с янтарными глазами. Сначала казалось, что это обычный дворняга-кот, каких в Горловке было сотни. Но в нём было что-то особенное: взгляд — внимательный, будто он понимал больше, чем должен понимать кот.
Егор первым заметил его. Кот сидел возле самодельной куклы, глядел так пристально, будто ждал продолжения спектакля. С тех пор он стал появляться всё чаще — то у Егора во дворе, то на крыше дома, то рядом с детьми, играющими в песочнице.
Его прозвали Азазелем — шутливо, за наглость и вечную привычку объявляться там, где его не ждали. Но имя прилипло.
Кот никогда не делал ничего прямого. Но рядом с ним случались странности. Однажды он сбросил с подоконника старую кисть — и девочка, подобрав её, вдруг начала рисовать на заборе цветы. В другой раз Азазель запутался в струнах старой гитары, и мальчишка, пытаясь его освободить, впервые взял инструмент в руки — и потом уже не выпускал.
Иногда он притащил с помойки ржавую железяку, похожую на деталь самолёта. Ребята посмеялись, но один мальчик стал разглядывать её часами, мечтая о небе.
Кот будто видел, где скрыт талант, и «подталкивал» детей — то случайно, то игриво. Никто не воспринимал это серьёзно, но через годы многие из тех ребят говорили: «А ведь всё началось с того рыжего кота…»
Самое странное было в другом. Коты живут пятнадцать лет, иногда больше. Но Азазель исчезал. Мог не появляться месяцами, а потом возвращался — такой же рыжий, только худее, или наоборот моложе, с блестящей шерстью. Все узнавали его, он узнавал их. Никто не знал, был ли это один и тот же кот, или целая череда похожих. Но глаза всегда оставались одни и те же — жёлтые, внимательные.
Егор считал, что кот — его соратник. Он не говорил, не советовал. Но когда мальчик готов был сдаться, Азазель вдруг садился рядом, мурчал и смотрел прямо в глаза. И становилось легче.
Может быть, он был всего лишь котом. А может быть — маленьким хранителем, который видел чуть больше, чем люди.
Часть II. Хранитель выходит на свет
Глава 5. Разговор под тополем
Азазель появился в этот день не так, как обычно. Он не просто пришёл на двор, где Егор готовился к представлению. Сначала кот надолго исчез — его не было видно ни у подъездов, ни у мусорки, где он любил греться, ни возле лавки у старухи, что всегда подкармливала его сосисками. А когда он вернулся, глаза у него светились так, будто он что-то замышлял.
Перед самым началом спектакля он скользнул за школу, в сторону старого тополя. Там уже ждал кто-то ещё.
— Опять ты, — проворчал низкий голос из-под капюшона.
В тени дерева стоял Шубин — сутулый старик с грубыми ботинками, похожими на копытца. Его лицо терялось в тени, но глаза горели тускло-красным светом, словно угли, что никогда не гаснут.
Азазель сел напротив и, будто отвечая, тихо «мяукнул». Но дух понял смысл. Коты всегда могли разговаривать с теми, кто живёт между мирами.
— За мальчишку просишь? — хмыкнул Шубин. — Смешной ты, рыжий. Думаешь, мне есть дело до этих сопляков? Пусть живут, как жили. Кто хочет — в шахту, кто не хочет — тоже туда. Земля сама отберёт, кого оставить.
Кот поднял хвост и, не мигая, уставился прямо в глаза духу.
— Он другой, — понял Шубин, хотя слова никто не произносил. — Ты сам это знаешь.
Старик нахмурился.
— Другой… Другой, значит. А мне-то что? Я в ночи. Я привык к камню, к углю, к тем, кто спускается вниз. Моя работа — охранять, пугать, спасать. А тут какой-то мальчишка с тряпками да нитками… Что я, теперь буду вдохновляться игрушками?
Азазель фыркнул, махнул хвостом в сторону двора, где собирались дети.
— Это не игрушки. Это свет.
Шубин замолчал. Ему не хотелось признавать очевидное. Он уже чувствовал, как золотой отблеск, исходящий от Егора и его кукол, пробивается даже до глубин. И это было непривычно: не страх, не мрак, а настоящее тепло.
— Чёрт бы побрал, — проворчал он. — Сколько лет я был сторожем ночи… А теперь сопляк лезет в моё дело. Я следил, чтобы шахтёры не гибли зря, чтобы честные возвращались домой. А этот… он меня отбирает. Люди перестают идти в шахту, начинают тянуться к другим мечтам. Что ж, значит, и моя работа не нужна?
Кот лишь моргнул и снова произнёс свой короткий, уверенный «мяу».
Шубин тяжело вздохнул.
— Ладно, — сказал он после долгой паузы. — Пусть будет так. Пусть будет меньше тех, кого гонят в шахту против воли. Зато останутся те, кто любит землю и камень по-настоящему. Остальные найдут себя в другом. В театре. В книгах. В музыке. Чёрт с ними… это даже лучше.
Он глухо рассмеялся, как ворчливый дед, которому не хочется признавать, что он растроган.
— Ладно, рыжий. Я присмотрю за вашим мальчишкой. Но если он зазнается — сам же и стукну каской по голове.
Азазель довольно замурлыкал и, не оглядываясь, побежал обратно — успеть на самое начало представления.
А Шубин остался под деревом. Глаза его светились мягче, чем обычно. Он впервые за долгие годы ждал не гудка смены и не взрыва породы. Он ждал, что покажет этот мальчик.
И с этого вечера дух шахт впервые вышел из ночи — ради огня, который не в угле, а в детских сердцах.
Глава 6. Тайный зритель
Вечер в Горловке опускался медленно, но двор у старой школы светился особым ожиданием. Дети садились прямо на лавки и принесённые табуретки, мамы переговаривались между собой, кто-то достал термос с чаем. Все ждали, что маленький Егор снова покажет кукольное чудо.
На этот раз всё вышло особенно торжественно. Азазель первым запрыгнул на край импровизированной сцены — как будто именно он открывал спектакль. Рыжий кот гордо уселся, словно настоящий распорядитель праздника, и только после этого мальчик осторожно достал свою первую куклу.
Зал — хоть и состоял всего из соседей — замер. Свет фонарей из подъездов падал мягко, по-особенному, словно нарочно подсвечивал куклу.
И тогда, в самом конце ряда, чуть поодаль от толпы, Егор заметил фигуру. Невысокий человек в капюшоне. Лицо терялось в тени, только ботинки — старые, тяжелые, будто скроенные из камня — цепляли взгляд. Он стоял неподвижно, и почему-то от этого в груди мальчика возникло не чувство страха, а странное волнение.
Егор почти сбился с реплики, но Азазель коротко «мяукнул» — как будто напомнил: играй дальше. Мальчик вздохнул и продолжил.
С куклой он разыгрывал сцену про шахтёра, который, несмотря на усталость, вытаскивает товарища из-под обвала. История простая, но в руках Егора она ожила. Казалось, сама кукла знала, что делать, и слова рождались будто не в его голове, а где-то глубже.
В этот миг тот, кто прятался в тени, чуть наклонил голову. Красные угольки глаз сверкнули ярче.
— Хм, — проворчал он себе под нос, так тихо, что никто не услышал, кроме кота. — Неужели свет может быть и в этих тряпках?..
Азазель, лежавший на краю сцены, лениво зевнул и хвостом ударил по доске, будто подтверждая: «Да, может».
Когда представление закончилось, дети захлопали, взрослые улыбнулись. Егор поклонился — и снова посмотрел в ту сторону. Но фигуры уже не было. Только лёгкая дрожь прошла по земле, как если бы кто-то тяжёлый сделал несколько шагов и растворился в темноте.
Мальчик ещё долго не мог успокоиться. В ту ночь он почти не спал: в памяти горели красные глаза и странное чувство — словно его увидели по-настоящему.
Он ещё не знал, кто был тот первый настоящий зритель. Но именно с этого вечера всё изменилось: его спектакли больше никогда не были просто играми.
Глава 7. Савелий и книги
Егор всё чаще показывал свои представления — то во дворе, то в школе. Сначала это было похоже на шалости: дети смеялись, взрослые снисходительно качали головой. Но слухи расползались. И однажды его пригласили в библиотеку — «показать детям хоть что-то интересное».
Библиотека Горловки была тихим островком среди шахтёрского города. Сырая пыль угля сюда не доходила, здесь пахло бумагой и чуть-чуть — меловыми карандашами, которыми ставили заметки на карточках. За высоким столом сидел мужчина с аккуратно подстриженными усами, в очках. Его звали Савелий.
Он перелистывал старую рукопись, на полях которой кто-то когда-то написал:
«В каждом городе рождается свой змееборец. Он не всегда с мечом — иногда с песней, словом или светом».
Он тихо усмехнулся, глядя на мальчишку с куклой.
— Странно, — пробормотал он себе под нос. — А ведь, может, и правда так…
Егор не расслышал этих слов — он был слишком увлечён тем, как кукла оживает у него в руках. Но Савелий посмотрел на него внимательнее, чем обычно смотрят взрослые.
После представления, вместо привычной усмешки взрослых, Савелий подошел к мальчику и сказал:
— Ты знаешь, что у тебя не просто игра получается? Ты рассказываешь истории. А история — это то, что спасает города от забвения.
Егор смутился, пожал плечами. Но Савелий не отставал:
— Видишь эти полки? — он показал рукой на шкафы, переполненные книгами. — Тут хранится память. Но люди редко сюда заходят. А твои куклы заставляют их слушать. Может, вместе получится сделать так, чтобы они не забывали, кто они?
Эти слова впервые придали Егору чувство настоящего дела.
С тех пор библиотека стала его вторым домом. Савелий показывал ему старые книги о городе, заметки шахтёров, редкие записи о подземных легендах. Иногда среди строчек мелькало имя Шубина — то как проклятие, то как хранителя.
Егор слушал и чувствовал, что всё это складывается в единую картину: его куклы, город и невидимый дух, наблюдавший из тени.
Азазель, как всегда, был рядом. Кот важно прохаживался между полками, будто проверяя порядок. А Савелий, смеясь, говорил:
— Даже в библиотеке должен быть сторож. У тебя — куклы, у меня — книги, а у него, — кивок в сторону кота, — свой порядок.
Так возникло трио, которое ещё никто не воспринимал всерьёз. Но именно здесь начали зарождаться будущие спектакли — уже не во дворе, а среди книг, где каждый звук шёпота страниц подсказывал новые истории.
Глава 8. Четыре года света
Егору было семнадцать. Он стоял за кулисами и слушал, как в зале шумят дети, как взрослые поправляют пальто, усаживаясь в кресла. Театр был полон. Театр жил.
А ведь когда-то здесь царила тишина. Ему было тринадцать, когда рыжий кот Азазель впервые провёл его к этому зданию. Сначала показалось — обычная развалина: выбитые стёкла, обвалившийся потолок, пустые ряды кресел. Но в глазах мальчика это место сияло. Как будто стены ждали, чтобы их снова наполнили смех и свет.
С того дня начались годы работы. Родители таскали доски, кто-то приносил ведро краски, кто-то поднимал старый занавес, пытаясь вернуть ему жизнь. Дети помогали — красили декорации, мастерили кукол, дрались за право держать молоток. Егор помнил, как однажды, когда они втроём не могли поднять тяжёлый реквизит, Азазель вдруг спрыгнул сверху, уронил на них кучу тряпья, и все разом засмеялись. С этого смеха и началась настоящая дружба.
Шубин тоже появлялся. Иногда сидел в углу, хмуро наблюдая, ворчал:
— Ну и что это за гвоздь кривой? Завтра же вывалится… — но потом сам подталкивал упавшую доску так, чтобы её легче было вставить обратно. Его грубоватая забота только подстёгивала мальчишек стараться сильнее.
Шли годы, и театр оживал. Постепенно в городе заговорили: «Слышал, там, у ребят, новый спектакль?» Родители наряжались, как на праздник, и шли семьями в зал. Дети бежали впереди, не только на представления, но и в будни — учиться, помогать, просто быть там. Казалось, стены старого здания светились от их смеха.
Четыре года пролетели, и теперь, на пятом, Егор чувствовал себя творцом света. Его театр был не просто местом для спектаклей — это стало сердцем города, местом, где дети находили мечту, а взрослые — надежду. И каждый раз, когда зажигались огни сцены, он знал: Азазель где-то уже устроился на подоконнике, Шубин ворчит в тени, а зрители ждут чуда.
И чудо приходило — всегда.
Часть III. Там, где сказки сталкиваются с властью
Глава 9. Жиробородов
Сказки не бывают долгими. Четыре года Горловка жила чудом: старое здание ожило, дети бежали туда, родители наряжались, как на праздник, чтобы увидеть представления. Театр стал сердцем города.
Но в один летний день на площадь перед театром въехала колонна блестящих иномарок. Чёрные, лакированные, чужие. Двери распахнулись одновременно, словно по команде. Из машин вышли трое помощников в одинаковых костюмах — длинные, идеально выглаженные пиджаки, чёрные очки, холодные лица. Они стояли недвижимо, как живые стены.
И только потом из главной машины медленно выбрался он.
Жиробородов.
Тучный, с одышкой, будто даже выход из машины был для него подвигом. Голова почти лысая, но с макушки свисали жалкие чёрные пряди, которые он тщательно приглаживал, стараясь прикрыть лысину. На солнце его череп блестел, словно отполированный. Маленькие колкие глазки бегали из стороны в сторону, хватаясь за всё сразу, цепкие, жадные. Взгляд был мерзкий: не просто равнодушный, а уничтожающий, как у человека, которому любое чужое счастье — нож по сердцу.
Он тяжело выдохнул, поправил дорогой пиджак и с отвращением посмотрел на здание театра.
— Вот оно что… Самодеятельность, — процедил он, и даже это слово прозвучало, как приговор. — Завтра здесь будет торговый центр. Вы все уберётесь.
Толпа у дверей загудела, женщины прижали детей к себе. Кто-то крикнул:
— Но это же театр! Наши дети…
— Театр? — перебил Жиробородов, осклабившись. — Театр — там, где есть кассы, билеты и налоги. А здесь… игрушки. Завтра всё опечатаем.
В этот момент из приоткрытой двери его машины скользнуло рыжее пятно. Азазель, как ни в чём не бывало, прыгнул прямо на переднее пассажирское сиденье. Залёг, развалился, как хозяин, и с ленцой посмотрел на чиновника.
— Уберите этого кота! — взревел Жиробородов, покраснев и захрипев от ярости.
Но кот и не думал уходить. Он облизнул лапу и уселся поудобнее, будто показывал: «Вот твой настоящий хозяин кресла». Дети прыснули со смеху, кто-то в толпе захлопал.
Жиробородов задрожал от злобы. Его глаза метались, а губы тонкой линией сжались так, что казалось — сейчас он взорвётся. Но вместо этого он откинул голову и громко сказал:
— Вы тут никто. И этот сарай завтра исчезнет. Всё в этом городе принадлежит мне. И если я сказал — значит, так и будет.
Он тяжело двинулся к дверям театра, и от каждого шага скрипел асфальт под его ботинками. И в этот миг стало ясно: он не остановится. Он был как чёрная дыра — сколько бы власти и денег ни поглотил, счастливым не станет. Его единственное удовольствие — давить чужую мечту.
Часть III.
Глава 10. Подслушанный разговор
В тот вечер театр ещё долго гудел: люди спорили, дети тянули взрослых за рукава, требуя «оставить наш дом». Егор стоял на сцене, не зная, что ответить. В его голове всё перемешалось: гордость за театр и страх потерять его.
Но не только люди следили за происходящим.
Шубин, хранитель шахты, стоял в стороне, полускрытый в тени. Его маленькие глаза горели углями, он вслушивался не в шум толпы, а в другое. Его каналы — те самые невидимые ходы, по которым идут звуки под землёй, — донесли до него чужой голос.
В машине, закрывшись от людей, Жиробородов говорил по телефону. Голос его был злой, глухой, тяжёлый:
— Да, да. За бесценок. Конечно. Мне самому этот хлам не нужен. Тут будет торговый центр. Детские кружки? Да чтоб я ещё терпел это. Город — шахтёрский, а не цирковой. Тут нужны рабочие руки, а не эта самодеятельность. Дети должны знать своё место.
Шубин сжал кулаки. Его угольные глаза вспыхнули сильнее. Он не любил вмешиваться в дела людей, но эти слова пронзили его, как удар по породе. «Шахтёрский, значит… Рабочие руки, значит…» — ворчал он себе под нос. — «А разве свет, что в душе, хуже света фонаря? Разве радость детей мешает углю лежать под землёй? Этот жиробородый глупец ничего не понимает…»
Он не сказал этого вслух. Но уже тогда решил: помогать.
Тем временем Савелий собрал родителей в библиотеке. На столе лежали старые папки, копии документов, листы бумаги для подписей.
— У нас аренда, — напоминал он. — Формально всё законно. Но Жиробородов хочет через два месяца перехватить договор, чтобы закрыть театр. Мы должны успеть показать, что театр нужен городу.
Родители спорили, кто-то плакал. Но постепенно из шума родилась идея: нужно достучаться выше. В областном центре есть комиссия, которая проверяет культурные учреждения. Если показать им театр, показать детей, они не смогут закрыть его так просто.
Егор слушал и чувствовал, как сердце бьётся быстрее.
— Значит, комиссия? — спросил он. — Тогда мы должны сделать так, чтобы они увидели наш театр настоящим. Чтобы у них не было ни одного сомнения.
— Правильно, — кивнул Савелий. — Но достать комиссию не так просто. Нужны связи. Нужны письма, подписи, свидетели.
И тогда начался мозговой штурм. Каждая мать и каждый отец предлагали, к кому обратиться: кто-то знал учителя в областном управлении, кто-то — журналиста. Кто-то готов был писать коллективные письма, кто-то знал, как собрать детей для большой показательной репетиции.
Азазель, как всегда, лежал на стопке бумаг, будто главный организатор. Когда спор доходил до тупика, он ударял хвостом по столу, и вдруг кто-то находил верное решение.
А в тени, в углу комнаты, стоял Шубин. Он не вмешивался словами, но его присутствие чувствовали все. Казалось, что сама шахта стала на защиту театра.
Глава 11. Комиссия
Жиробородов в то утро был доволен собой, как никогда. Он щурился маленькими глазками, глядя на серое здание театра, и довольно сопел.
— Ну, сейчас они сами себя похоронят, — бормотал он, поглаживая редкие чёрные пряди на блестящей голове. — Комиссия приедет, увидит этот балаган… куклы, дети, самодеятельность… и всё, дело сделано. А там и торговый центр.
Он чувствовал себя хозяином положения: всё складывалось идеально.
Через несколько часов комиссия действительно прибыла. Машина с гербом области остановилась у театра. Из неё вышли трое строгих людей, во главе — женщина в деловом костюме и с живыми внимательными глазами. Это была Александра, председатель комиссии.
Жиробородов первым шагнул к ним, рассыпаясь в приветствиях. Но комиссия не спешила слушать его речи — они вошли в театр. И то, что они увидели, заставило их остановиться.
В зале — сотни детей. Кто-то рисовал декорации, кто-то репетировал кукольные сцены, кто-то учился свет ставить. Родители показывали, как они вместе ремонтировали здание. Савелий протягивал аккуратно собранные папки с документами — все подписи, все договора аренды, планы развития.
И вот на сцену вышли дети. Они показали короткую сценку — про то, как в шахтёрском городе может жить не только мрак, но и свет. Егор держал в руках свою куклу, и казалось, что голос звучит не только его, а всего города сразу.
Аплодисменты в конце были такими громкими, что дрожали стёкла.
Александра повернулась к Жиробородову:
— И это вы называете самодеятельностью?
Жиробородов покраснел, зашипел, маленькие глазки забегали. Он пытался вывернуться:
— Да это всё ерунда! Кому нужны ваши кружки? Зачем детям мечты? Городу нужны рабочие руки, шахтёры! Мне нужны деньги, деньги, понимаете? Ваша культура никому не нужна!
Он почти кричал, и с каждой фразой становилось очевиднее: это не слова заботы о городе, это слова жадного человека, которому чужое счастье — как кость в горле.
Комиссия молча слушала. Александра делала пометки.
Через неделю решение было вынесено. Жиробородова сняли с должности за злоупотребления и ненадлежащее управление. На его место временно назначили Савелия, как честного и уважаемого человека.
А Егор… Егор ждал. До его совершеннолетия оставалось всего два месяца. И тогда театр официально станет его.
Вечером того дня в театре снова собрались дети и взрослые. На двери висела афиша:
«Театр Маленького Света приглашает всех. Сегодня и всегда».
Азазель спал на подоконнике, Шубин сидел в углу, ворчал себе под нос:
— Ну, хоть раз люди сделали по уму…
И когда загорелись огни сцены, стало ясно: легенда окончилась, но сказка только начиналась.
Эпилог
Прошли годы. Театр больше не был заброшенным зданием с выбитыми окнами. Его фасад сиял свежей краской, двери всегда были распахнуты, а внутри гулко звучали детские голоса. Каждые выходные сцена оживала: там смеялись, плакали, пели и верили.
Егор стал взрослым, но для детей он оставался тем самым мальчиком, который однажды осмелился показать куклу. Он не звал себя «директором» или «основателем» — он говорил проще:
— Я такой же, как вы. Я просто люблю свет.
Шубин всё ещё появлялся в углу, в своём капюшоне и ботинках-копытцах. Азазель дремал на подоконнике, принося вдохновение самым неожиданным образом. Савелий бережно собирал афиши и детские рисунки, словно знал, что хранит уже не просто бумаги, а будущую историю.
И город хранил легенду. Одни говорили:
— Это Шубин помогает тем, у кого честное сердце.
Другие вспоминали:
— Это кот-странник ведёт талантливых.
А самые младшие улыбались:
— Нет, всё началось с мальчика. Он победил серость и подарил нам свет.
И вот теперь этот театр стал местом, куда тянутся со всех концов Земли. Говорят, что тот, кто потерял себя, найдёт там свой истинный путь. Говорят, что сцена этого театра отражает не только игру актёров, но и глубину твоей собственной души.
И если когда-нибудь вы почувствуете, что в вашей жизни стало слишком темно — приходите.
Этот театр ждёт вас.
Чтобы зажечь в вас свет.
Справка об объекте

Горловский городской театр кукол, адрес: Россия, г.Горловка, пр.Ленина, 19
Горловский городской театр кукол был создан группой энтузиастов в 2001 году по инициативе жителей города Горловка. В репертуаре театра разнообразные детские спектакли, постановки для взрослых, новогодние представления, музыкально-развлекательные программы, эстрадные постановки с куклами-великанами.
Источник: https://ru.ruwiki.ru/wiki/Горловский_городской_театр_кукол

Аллея памяти
Автор: Алексей Свирин
Георгий Семенович проснулся, как обычно, в пять утра. Старые шахтерские привычки не отпускали даже спустя пятнадцать лет после выхода на пенсию. Он осторожно, чтобы не разбудить домашних, прошел на кухню, поставил чайник и выглянул в окно. Весна в этом году выдалась ранняя — уже в начале апреля деревья покрылись нежной зеленью, а в палисадниках зацвели тюльпаны.
— Хороший день для работы в сквере, — пробормотал старик, доставая из шкафчика банку с растворимым кофе.
Выпив кофе и съев бутерброд с сыром, Георгий Семенович переоделся в старые, но чистые брюки и клетчатую рубашку, надел потертую кепку и вышел из квартиры. В подъезде пахло сыростью и кошками. Старик поморщился — управляющая компания опять затягивала с ремонтом. Но стоило ему выйти на улицу, как настроение улучшилось. Утренний воздух был свеж и чист, где-то пели птицы.
До Сквера Советской Армии было десять минут неспешным шагом. Георгий Семенович шел, опираясь на трость — не столько из-за необходимости, сколько по привычке. В руке он нес небольшой мешочек с семенами цветов и садовыми инструментами.
Сквер встретил его тишиной. В такую рань здесь никого не было, и старик любил эти минуты уединения. Он медленно обошел территорию, внимательно осматривая каждый куст, каждую клумбу. Возле памятника-танка Т-34 остановился, снял кепку и постоял минуту молча. Потом надел кепку обратно и достал из мешочка маленькую тяпку.
Два часа пролетели незаметно. Георгий Семенович прополол клумбы, подрезал сухие ветки на кустах, посеял семена календулы вдоль дорожки. Работа доставляла ему удовольствие — не зря же он, выйдя на пенсию, первым делом разбил огород на дачном участке. Руки помнили землю, а земля отзывалась на заботу.
Когда солнце поднялось выше, в сквере появились первые прохожие — мамы с колясками, пенсионеры, спешащие по своим делам школьники. Некоторые здоровались с Георгием Семеновичем — за годы добровольной работы в сквере его знали многие местные жители.
— Опять трудитесь, Георгий Семенович? — окликнула его Зинаида Петровна, бывшая учительница, выгуливающая маленькую собачку. — Вам бы отдыхать в вашем возрасте.
— Какой отдых, Зина? — усмехнулся старик. — От безделья только хуже. А тут польза и мне, и людям.
Закончив работу, Георгий Семенович присел на скамейку возле памятника. Отсюда открывался вид на весь сквер — аккуратные дорожки, подстриженные кусты, клумбы, готовые к цветению. Старик с удовлетворением оглядел результаты своего труда.
Домой он вернулся к обеду. В квартире уже не спали — внук Кирилл сидел на кухне, уткнувшись в телефон, а невестка Наталья готовила обед.
— Где пропадал с утра, отец? — спросила она, помешивая суп. — Опять в своем сквере?
— А где ж еще, — Георгий Семенович вымыл руки и сел за стол. — Весна, самое время за порядком следить.
Кирилл оторвался от телефона и закатил глаза.
— Дед, ну кому нужен этот твой сквер? Старье какое-то, танк ржавый. Лучше бы скейт-парк там сделали.
— Язык твой — враг твой, — беззлобно проворчал Георгий Семенович. — Не старье это, а память. Там, между прочим, братская могила танкистов, которые за освобождение Горловки жизни отдали.
— Да знаю я, — отмахнулся Кирилл. — Нам в школе сто раз рассказывали. Только это все было давно и неправда.
Георгий Семенович хотел что-то ответить, но промолчал. Спорить с шестнадцатилетним подростком — только нервы тратить. Вместо этого он принялся за суп, думая о том, что завтра нужно будет принести в сквер новые семена — хорошо бы посадить что-нибудь яркое, чтобы радовало глаз до самой осени.
Утро выдалось пасмурным, но Георгий Семенович все равно отправился в сквер. Сегодня у него была особая миссия — проверить состояние земли вдоль главной аллеи. Вчера вечером по местному телевидению объявили, что в Сквере Советской Армии планируется создать "Аллею героев" — высадить именные деревья в честь защитников Горловки разных времен.
Новость взволновала старика. Он давно мечтал о чем-то подобном, даже писал письма в администрацию города, но не верил, что его идеи дойдут до реализации. А тут — такая удача!
Георгий Семенович внимательно осматривал будущее место посадки, прикидывая, какие деревья лучше всего приживутся на этой почве, когда заметил приближающуюся группу людей. Впереди шел мужчина в строгом костюме — Георгий Семенович узнал заместителя мэра по благоустройству.
— Доброе утро, — поздоровался чиновник. — Вы, должно быть, Георгий Семенович? Нам о вас рассказывали, как о главном смотрителе сквера.
— Да какой я смотритель, — смутился старик. — Просто помогаю, чем могу.
— Скромничаете, — улыбнулся заместитель мэра. — Мы как раз обсуждаем проект "Аллеи героев". Хотели бы услышать ваше мнение, как человека, который знает этот сквер лучше всех.
Следующий час Георгий Семенович провел, обсуждая с комиссией детали проекта. Его слушали внимательно, записывали предложения. Когда разговор закончился, заместитель мэра пожал ему руку.
— Рассчитываем на вашу помощь при посадке. Такие мероприятия нужно проводить с душой, а не для галочки.
— Конечно помогу, — кивнул Георгий Семенович. — Только вот руки уже не те, тяжелую работу не осилю.
— Ничего, молодежь подключим, — заверил чиновник. — Школьников, студентов. Это же общее дело.
Домой Георгий Семенович вернулся в приподнятом настроении. За обедом он не выдержал и поделился новостью.
— Представляете, "Аллею героев" будут делать в нашем сквере! Деревья именные посадят, таблички установят. Я им про липы советовал — они долго живут, до трехсот лет, и красивые.
— Здорово, отец, — рассеянно отозвалась невестка, проверяя что-то в телефоне.
— Кирилл, — Георгий Семенович повернулся к внуку, — ты бы помог деду. Посадка через две недели, в субботу. Я один не справлюсь, а дело хорошее.
Кирилл оторвался от своей тарелки и посмотрел на деда с недоумением.
— В субботу? Дед, ты что? У меня тренировка по баскетболу, потом мы с пацанами в кино собирались.
— Так это ж с утра будет, часов до двенадцати управимся, — настаивал Георгий Семенович. — Успеешь и на тренировку, и в кино.
— Не, дед, — Кирилл покачал головой. — Это все ваши старперские дела. Кому сейчас нужны эти деревья и таблички? Никто на них даже не посмотрит.
— Как это не нужны? — Георгий Семенович почувствовал, как внутри поднимается волна возмущения. — Это память! Твой прадед, между прочим, в 271-й стрелковой дивизии воевал, той самой, что Горловской названа была. При освобождении города ранен был.
— Дед, ну сколько можно? — Кирилл закатил глаза. — Каждый раз одно и то же. Прадед, война, дивизия... Это было сто лет назад! Сейчас другое время, другие герои.
— Какие же? — тихо спросил Георгий Семенович.
— Не знаю, — пожал плечами Кирилл. — Блогеры всякие, спортсмены. Те, кто сейчас что-то делает, а не в прошлом веке.
Георгий Семенович хотел ответить что-то резкое, но сдержался. Только рукой махнул и отвернулся к окну. За стеклом моросил мелкий дождь, и капли стекали по стеклу, как слезы.
— Ладно, не хочешь — не надо, — наконец произнес он. — Сам справлюсь. Не впервой.
Остаток обеда прошел в напряженном молчании. Кирилл быстро доел и ушел в свою комнату, а Георгий Семенович еще долго сидел за столом, глядя в одну точку и думая о том, как объяснить внуку то, что для него самого было очевидным и бесценным.
— Итак, класс, — учитель истории Владимир Анатольевич постучал указкой по столу, привлекая внимание. — В рамках подготовки к празднованию Дня Победы мы запускаем проект "История моего города". Каждый из вас выберет значимое историческое место Горловки и подготовит о нем доклад.
Кирилл, сидевший на последней парте, рассеянно смотрел в окно. Очередная скучная затея историка. Сейчас начнется: кто про музей, кто про шахту, кто про памятник...
— Кравцов, — голос учителя вернул его к реальности. — Какое место ты выберешь?
Кирилл пожал плечами.
— Не знаю еще. Может, стадион?
По классу прокатился смешок.
— Стадион — это, конечно, замечательно, — иронично заметил Владимир Анатольевич. — Но я бы предпочел что-то с более богатой историей. У тебя ведь дедушка — ветеран труда, шахтер? Может, что-то связанное с шахтерской славой города?
— Мой дед сейчас больше по скверам специализируется, — буркнул Кирилл. — В Сквере Советской Армии каждый день пропадает.
— Отличная идея! — оживился учитель. — Сквер Советской Армии — прекрасный объект для исследования. Там и братская могила танкистов, и памятник, и история освобождения города. К тому же, я слышал, там скоро будет "Аллея героев".
Кирилл хотел возразить, но понял, что попался. Теперь придется делать доклад о дедовом сквере. С другой стороны, информацию собрать будет легко — дед наверняка все расскажет.
— Ладно, пусть будет сквер, — согласился он без энтузиазма.
После уроков Кирилл не пошел сразу домой. Решил заглянуть в сквер — раз уж придется о нем делать доклад, надо хотя бы сфотографировать для презентации. День выдался солнечным, и в сквере было много людей — мамы с колясками, пенсионеры на скамейках, парочки, прогуливающиеся по дорожкам.
Кирилл достал телефон и начал снимать: танк на постаменте, мемориальные доски, общий вид сквера. Он никогда раньше не обращал внимания на детали — например, на то, что на постаменте выбиты имена погибших танкистов, или что рядом с основным памятником есть еще одна плита — в память о капитане Баранове.
— Интересуешься историей?
Кирилл обернулся. Рядом стоял пожилой мужчина, примерно одного возраста с дедом, но незнакомый.
— Да нет, — Кирилл смутился. — Это для школы. Доклад делаю.
— Похвально, — кивнул старик. — А знаешь, что здесь раньше было?
— Нет, — честно признался Кирилл.
— До войны тут парк был, обычный. А когда Горловку освобождали, здесь шли бои. Танковая рота прорывалась к центру города, и несколько машин подбили. Экипажи погибли. Их тут же и похоронили, наспех. А после войны сделали братскую могилу, памятник поставили.
Кирилл слушал с неожиданным для себя интересом. История, рассказанная живым человеком, воспринималась совсем иначе, чем сухие факты из учебника.
— Спасибо, — сказал он, когда старик закончил рассказ. — Это пригодится для доклада.
Дома Кирилл застал деда за разбором старого шкафа.
— Что ищешь? — спросил он, проходя мимо.
— Да вот, фотографии старые, — ответил Георгий Семенович. — Хочу на открытие "Аллеи героев" принести, показать людям, какой сквер раньше был.
Кирилл хотел пройти мимо, но вспомнил о докладе.
— Дед, а можно посмотреть? Мне для школы надо, доклад про сквер делаю.
Георгий Семенович удивленно поднял брови, но тут же просиял.
— Конечно, внучок! Садись рядом, вместе посмотрим.
Они расположились за столом, и дед начал доставать из старой коробки черно-белые снимки.
— Вот, смотри, это сквер в шестидесятые, когда только открылся. А вот танк устанавливают. Я тогда еще мальчишкой был, смотреть бегал.
Кирилл разглядывал фотографии с растущим интересом. На одной из них он заметил молодого парня в военной форме.
— А это кто?
— Это мой отец, твой прадед, — тихо сказал Георгий Семенович. — Николай Иванович Кравцов, сержант 271-й стрелковой дивизии.
Кирилл взял фотографию в руки. С пожелтевшего снимка на него смотрел совсем молодой парень, едва ли старше его самого. И что-то в этом взгляде было такое... живое, настоящее.
— А у тебя есть еще что-нибудь его? Письма, может?
Георгий Семенович удивленно посмотрел на внука, но ничего не сказал о внезапной перемене в его отношении. Просто кивнул и достал из коробки пачку пожелтевших треугольников.
— Вот, с фронта писал. Я их храню, как память.
Кирилл осторожно взял одно из писем. Бумага была тонкой, выцветшей, а почерк — мелким и аккуратным.
"Здравствуй, дорогая Анечка! Пишу тебе с передовой. Скоро пойдем в наступление, будем освобождать родные места. Думаю о тебе и о сыночке нашем, Жоре. Как он там растет без меня? Береги его, Анечка. И жди меня. Я обязательно вернусь..."
Кирилл поднял глаза на деда.
— Жора — это ты?
— Я, — кивнул Георгий Семенович. — Мне тогда три года было. Отца почти не помнил, только по рассказам мамы и по фотографиям.
— А он... вернулся?
— Вернулся, — дед улыбнулся. — Раненый, но живой. Потом всю жизнь на шахте проработал. А каждое 9 мая ходил в этот сквер, к памятнику. Говорил, что там его боевые товарищи лежат, те, кому не повезло вернуться.
Кирилл молча перебирал фотографии и письма. Что-то менялось в его восприятии — словно история, которая всегда казалась далекой и абстрактной, вдруг обрела лицо, голос, стала осязаемой.
— Дед, — наконец сказал он, — а можно я возьму несколько фотографий для доклада? Я аккуратно, не испорчу.
— Конечно, бери, — Георгий Семенович положил руку на плечо внука. — Только верни потом. Это же наша семейная память.
— Верну, — пообещал Кирилл. — Обязательно верну.
День посадки "Аллеи героев" выдался солнечным и теплым, словно сама природа благословляла это начинание. Георгий Семенович проснулся раньше обычного, долго выбирал рубашку — остановился на синей, парадной, которую надевал только по особым случаям. Повязал галстук, хотя обычно не любил "эту петлю на шее".
— Ты сегодня как на парад, — заметила невестка, увидев его на кухне. — Торжественный такой.
— Так ведь день не простой, — ответил Георгий Семенович, пряча смущение за ворчливостью. — Не каждый день "Аллею героев" открывают.
Он позавтракал, собрал свои инструменты и уже направился к двери, когда заметил, что Кирилл тоже одет и готов выходить.
— Ты куда в такую рань? — удивился дед. — Суббота же.
— С тобой, — просто ответил Кирилл. — На посадку.
Георгий Семенович замер с открытым ртом.
— А как же тренировка? Кино с друзьями?
— Перенес, — пожал плечами внук. — Решил, что это важнее.
Они вышли вместе. По дороге Кирилл был непривычно молчалив, словно обдумывал что-то важное. Только у самого входа в сквер он наконец заговорил:
— Дед, подожди минутку. Тут кое-кто должен подойти.
— Кто? — не понял Георгий Семенович.
Ответом ему стало появление группы подростков — человек десять, все с рюкзаками и в рабочей одежде. Кирилл помахал им рукой.
— Вот и мы, — сказал высокий парень, выступая вперед. — Все как договаривались.
— Это кто? — растерянно спросил Георгий Семенович.
— Мои одноклассники, — ответил Кирилл. — И ребята из параллельного. Я им рассказал про "Аллею героев", и они захотели помочь.
Георгий Семенович смотрел на подростков с недоверием. Неужели эти современные дети, вечно уткнувшиеся в телефоны, добровольно пришли сажать деревья?
— А еще у нас сюрприз, — продолжил Кирилл. — Мы тоже хотим посадить дерево. Свое.
Он кивнул двум крепким ребятам, и те достали из большого рюкзака саженец дуба с аккуратно упакованной корневой системой.
— Дуб? — удивился Георгий Семенович. — Где взяли-то?
— В питомнике заказали, — гордо ответил Кирилл. — Скинулись всем классом. Это будет наше дерево, в память о всех горловчанах, кто защищал город — и в войну, и сейчас.
Георгий Семенович смотрел на внука, не веря своим глазам и ушам. Что произошло с мальчишкой за эти две недели? Откуда такая перемена?
В сквере уже собирались люди — представители администрации, ветераны, журналисты, просто горожане. Привезли саженцы лип — ровные, красивые деревца с бирками, на которых были написаны имена героев. Начался митинг — с речами, стихами, музыкой.
Георгий Семенович стоял в сторонке, наблюдая, как Кирилл и его друзья слушают выступающих. Не перешептываются, не хихикают, а действительно слушают, с серьезными лицами.
Когда официальная часть закончилась, началась посадка. Каждому саженцу было отведено свое место, каждому соответствовала табличка с именем и краткой информацией о герое. Георгий Семенович работал наравне со всеми — показывал, как правильно держать деревце, как засыпать корни землей, как поливать.
— А наш дуб где посадим? — спросил Кирилл, когда все именные липы были высажены.
— Давайте вон там, — Георгий Семенович указал на свободное место в конце аллеи. — Хорошее место, солнечное. Дубу понравится.
Они выкопали яму, бережно опустили саженец, расправили корни, засыпали землей. Кирилл сам прикрепил к деревцу табличку, на которой было написано: "Защитникам Горловки всех времен от благодарных потомков. Высажено учениками 10-А класса школы №15".
Когда работа была закончена, люди не спешили расходиться. Собирались группками, разговаривали, фотографировались на фоне новых посадок. К Георгию Семеновичу то и дело подходили знакомые и незнакомые горожане, благодарили за работу в сквере, расспрашивали о его жизни.
— Дедушка у нас — живая история, — с неожиданной гордостью сказал Кирилл подошедшему журналисту. — Его отец воевал в 271-й стрелковой дивизии, освобождал Горловку. А сам дед всю жизнь на шахте проработал, а теперь вот за сквером следит.
— Расскажите нам о капитане Баранове, — попросил журналист Георгия Семеновича. — Говорят, вы знаете эту историю в деталях.
И Георгий Семенович начал рассказывать — о молодом капитане, геройски погибшем при освобождении города, о том, как его останки были найдены и перезахоронены в сквере, о том, как важно помнить имена тех, кто отдал жизнь за родную землю.
Он говорил, а вокруг собирались люди — взрослые и дети, пожилые и молодые. Слушали внимательно, задавали вопросы. Кирилл стоял рядом с дедом и смотрел на него новыми глазами — словно впервые видел не просто старика с его вечными историями, а человека, хранящего память целого города.
— А вы знаете, — вдруг сказал кто-то из толпы, — что Георгий Семенович сам написал несколько писем в администрацию с предложением создать "Аллею героев"? Это ведь по сути его идея.
Все посмотрели на старика с удивлением и уважением.
— Да ладно вам, — смутился Георгий Семенович. — Не один я писал. Многие хотели, чтобы такая аллея появилась.
— Но вы были первым, — настаивал говоривший. — И самым настойчивым.
Кирилл смотрел на деда, и в его глазах читалось что-то новое — понимание, уважение, может быть, даже восхищение.
— Дед, — тихо сказал он, — почему ты мне никогда не рассказывал, что это твоя идея?
— А зачем? — пожал плечами Георгий Семенович. — Не в этом дело. Главное, что аллея есть, что память жива.
Они стояли посреди сквера — пожилой человек и подросток, дед и внук, два поколения одной семьи. А вокруг них шумела толпа, и молодые липы чуть покачивали ветвями на легком ветру, и маленький дубок, посаженный школьниками, тянулся к солнцу, обещая вырасти сильным и могучим.
Прошло три месяца. Июльское солнце щедро заливало Сквер Советской Армии, играя бликами на листве молодых лип "Аллеи героев". Деревца прижились хорошо — ни одно не засохло, все покрылись свежей зеленью. Особенно радовал дубок, посаженный школьниками, — он выпустил новые побеги и заметно подрос.
Георгий Семенович сидел на скамейке в тени старого клена и наблюдал, как Кирилл поливает саженцы. Внук приходил в сквер два-три раза в неделю, помогал деду с уходом за растениями, а иногда и сам, без напоминаний, брался за работу.
— На этой неделе дождей не обещают, — сказал Кирилл, подсаживаясь к деду после полива. — Придется каждый день поливать, иначе молодняк не выдержит жары.
— Выдержит, — уверенно ответил Георгий Семенович. — Корни уже хорошо пошли. Но поливать, конечно, надо.
Они сидели молча, глядя, как по дорожкам сквера гуляют люди. Многие останавливались у новых посадок, читали таблички, фотографировались. "Аллея героев" стала популярным местом в городе.
— Знаешь, дед, — вдруг сказал Кирилл, — я свой доклад на городской конкурс отправил. Тот самый, про сквер.
— Да? — Георгий Семенович с интересом посмотрел на внука. — И как?
— В финал прошел, — с гордостью ответил Кирилл. — Владимир Анатольевич говорит, что у меня хорошие шансы на победу. Я там не только историю сквера описал, но и про прадеда рассказал, и фотографии старые включил, и интервью с тобой.
— Молодец, — Георгий Семенович ласково потрепал внука по плечу. — Горжусь тобой.
Кирилл смущенно улыбнулся.
— Это я тобой горжусь, дед. Ты столько для города сделал, а я и не знал. Владимир Анатольевич говорит, что такие люди, как ты, — настоящие хранители истории.
Георгий Семенович хмыкнул, скрывая растроганность.
— Да ладно тебе. Что я такого сделал? Просто за сквером ухаживал, писал письма в администрацию. Любой бы на моем месте так поступил.
— Нет, не любой, — серьезно возразил Кирилл. — Большинство просто проходит мимо, не замечая ничего вокруг. А ты... ты видишь то, чего другие не видят.
Они снова замолчали. По аллее шла молодая пара с маленьким ребенком. Малыш, едва научившийся ходить, с любопытством разглядывал все вокруг, тыкал пальчиком в деревья, что-то лепетал на своем языке.
— Смотри, — Георгий Семенович кивнул в их сторону. — Вот для кого мы все это делаем. Для них. Чтобы помнили.
— Думаешь, будут помнить? — с сомнением спросил Кирилл. — Сейчас столько всего происходит, информации море. Кто будет помнить о событиях восьмидесятилетней давности?
— Будут, — уверенно сказал Георгий Семенович. — Если мы с тобой позаботимся об этом. Если передадим эту память дальше, как эстафету. Мне мой отец рассказал, я — тебе, ты — своим детям расскажешь.
Кирилл задумчиво посмотрел на "Аллею героев".
— Знаешь, дед, я тут подумал... Может, нам проект запустить? Школьный. Чтобы ребята не просто доклады писали, а реально помогали сохранять память — ухаживали за памятниками, записывали воспоминания ветеранов, проводили экскурсии для младших классов.
— Отличная идея, — оживился Георгий Семенович. — Я бы помог. Да и другие пенсионеры наверняка подключатся.
— Вот и здорово, — Кирилл достал телефон и начал что-то записывать. — Надо будет с Владимиром Анатольевичем обсудить, он поддержит.
Они просидели в сквере до вечера, обсуждая детали будущего проекта. Когда солнце начало клониться к закату, окрашивая небо в оранжевые тона, Георгий Семенович поднялся со скамейки.
— Пойдем домой, внучок. Завтра рано вставать — надо будет новые цветы посадить у входа в сквер.
— Пойдем, — согласился Кирилл. — Только давай еще раз проверим, хорошо ли я полил дубок. Он же наш, особенный.
Они подошли к молодому деревцу. Кирилл присел на корточки, потрогал землю вокруг ствола.
— Нормально, влажная. До завтра хватит.
Георгий Семенович смотрел, как внук заботливо поправляет опору у саженца, и думал о том, как удивительно все получилось. Еще три месяца назад Кирилл считал сквер и все, что с ним связано, "старперскими делами", а теперь вкладывает душу в этот клочок земли, в эти деревья, в эту память.
— Готово, — Кирилл выпрямился. — Завтра еще подкормку принесем, я в интернете прочитал, какая для дубов лучше всего подходит.
Они пошли к выходу из сквера. У памятника-танка Кирилл вдруг остановился и внимательно посмотрел на мемориальную доску с именами погибших танкистов.
— Дед, а ведь они были совсем молодые, да? Немногим старше меня.
— Да, — тихо ответил Георгий Семенович. — Совсем мальчишки. Но они знали, за что воюют. За свою землю, за свой дом, за будущее.
Кирилл кивнул и еще раз оглянулся на сквер, на "Аллею героев", на их дубок.
— Знаешь, дед, я раньше думал, что память — это что-то абстрактное. Ну, типа, помнить и всё. А теперь понимаю, что память — это действие. Это то, что ты делаешь каждый день, приходя сюда. Это то, что мы делаем вместе, ухаживая за этими деревьями.
Георгий Семенович улыбнулся и обнял внука за плечи.
— Вот теперь ты понял самое главное, внучок. Самое главное.
Они вышли из сквера и направились домой. Позади оставались памятник-танк, братская могила, "Аллея героев" с молодыми липами и крепким дубком. Впереди был теплый летний вечер, ужин в кругу семьи и новый день, который они снова встретят вместе — в сквере, ставшем для них обоих чем-то гораздо большим, чем просто место в городе.
А молодые деревья тянулись к небу, обещая расти долго-долго — может быть, сотни лет. И хранить память о тех, кто их посадил, и о тех, в честь кого они были посажены. Память, которая теперь жила не только в камне и бронзе, но и в живой, растущей, тянущейся к солнцу зелени.
Справка об объекте

Сквер героев, адрес: Россия, г.Горловка, ул.Рудакова
Сквер Героев был открыт в 1969 году в память о земляках, сражавшихся в годы Великой Отечественной войны. 22 горловчанина были удостоены высшей воинской награды – звания Герой Советского Союза.
5 ноября 1969 года в Сквере Героев был установлен Обелиск Славы. 9 мая 1970 года у его подножия был зажжен вечный огонь.
5 мая 1995 года к 50-летию Великой Победы в Сквере Героев состоялось торжественное открытие памятной плиты в честь горловчан-Героев Советского Союза и Аллеи ветеранов.
Сквер Героев хранит память и о современных Героях борьбы против нацизма. 4 сентября 2016 года в Сквере состоялось открытие памятника-постамента с боевой машиной пехоты (БМП-1) в честь защитников Донбасса, отдавших свои жизни за свободу Донецкой Народной Республики.
Источник:
35 дней
Автор: Константин Зинченко
Максим Петрович медленно поднимался по ступеням трибуны, опираясь на трость с потёртой резиновой насадкой. Семьдесят восемь лет — не шутка, особенно когда за плечами сорок лет шахтёрского стажа. Колени ныли, предсказывая дождь, но он всё равно пришёл. Каждую среду и субботу, в любую погоду, он приходил на стадион «Шахтёр» посмотреть, как тренируется его правнук Артём.
Устроившись на своём привычном месте — пятый ряд, середина западной трибуны — Максим Петрович достал из потёртой кожаной сумки термос с чаем. Отсюда открывался лучший вид на поле, где сейчас мальчишки гоняли мяч под руководством молодого тренера в ярко-красной куртке.
— Артём! Держи фланг! — крикнул он, но голос сорвался на хрип. Вряд ли правнук услышал, но мальчик словно почувствовал — обернулся, помахал рукой и снова сосредоточился на игре.
Стадион изменился с тех пор. Конечно, изменился. Новые пластиковые сиденья вместо деревянных скамеек, современное табло, яркие прожекторы на высоких мачтах. Но контуры остались прежними — те же очертания трибун, та же ориентация поля с севера на юг, те же ворота, хоть и обновлённые.
Максим Петрович прикрыл глаза, и на мгновение ему показалось, что он слышит звуки 1933 года — стук молотков, скрежет лопат о камни, голоса тысяч людей, работающих после смены. Тридцать пять дней. Всего тридцать пять дней от первого колышка до торжественного открытия. Первый в Союзе стадион с прожекторами для вечерних матчей. Чудо, в которое никто не верил, кроме них самих.
Он помнил себя восемнадцатилетним пареньком, только устроившимся на шахту. Худой, жилистый, с копной чёрных волос и упрямым взглядом. Таким он был на единственной сохранившейся фотографии со стройки — стоит в группе таких же молодых ребят, все с лопатами, все улыбаются, несмотря на усталость. Фотография пожелтела, выцвела, но он до сих пор помнил каждое лицо.
— Дедушка Максим! — звонкий голос Артёма вернул его в настоящее. — Смотри, что я могу!
Мальчик ловко обвёл двух защитников и пробил по воротам. Мяч, описав красивую дугу, влетел в верхний угол.
— Молодец! — Максим Петрович улыбнулся. — У тебя хороший удар.
Артём, довольный похвалой, побежал обратно к команде. Тринадцать лет, а уже капитан. Весь в прадеда, как говорит его мать. Упрямый, целеустремлённый, с той же копной чёрных волос, только глаза другие — не карие, а серые, как у бабушки Веры.
Вера. Он до сих пор помнил, как впервые увидел её здесь, на стройке. Молодая учительница с косой до пояса, пришла с другими комсомольцами помогать. Кто бы мог подумать, что эта встреча определит всю его жизнь.
— Извините, можно к вам присесть?
Максим Петрович обернулся. Рядом стояла молодая женщина лет тридцати, с блокнотом и маленьким диктофоном в руках. Светло-русые волосы собраны в аккуратный хвост, очки в тонкой оправе, внимательный взгляд.
— Конечно, садитесь, — он подвинулся, освобождая место. — Вы из газеты?
— Из исторического музея, — женщина протянула руку. — Наталья Сергеевна, научный сотрудник. Готовим выставку к 90-летию стадиона.
— Девяносто лет, — Максим Петрович покачал головой. — Не верится даже. Вроде вчера только строили.
Наталья достала диктофон:
— Вы ведь участвовали в строительстве, верно? Мне дали ваши контакты в совете ветеранов.
— Было дело, — он усмехнулся. — Только что я вам расскажу? Столько лет прошло, всё уже забылось.
На поле тренер свистнул в свисток, собирая мальчишек в круг. Артём что-то горячо объяснял товарищам, размахивая руками. Максим Петрович невольно улыбнулся — точно так же когда-то бригадир Степан объяснял им, молодым строителям, как правильно заливать фундамент.
— Знаете, — вдруг сказал он, — а ведь никто не верил, что мы успеем. Архитекторы говорили — полтора года минимум. А секретарь горкома Балицкий стоял на своём: «Через месяц Спартакиада, значит, через месяц стадион должен быть готов».
— Тридцать пять дней, — кивнула Наталья. — Я читала в архивах. Но мне интересны живые воспоминания. Как всё начиналось? Как вы лично оказались на стройке?
Максим Петрович посмотрел на поле, где сейчас играли мальчишки, и словно увидел другую картину — пустырь, заросший бурьяном, первые колышки, размечающие контуры будущего стадиона.
— Я тогда только на шахту устроился, — начал он. — Молодой был, горячий. Жил в общежитии с такими же пацанами. Однажды после смены приходит к нам комсорг и говорит: «Ребята, городу нужна помощь. Стадион строим, для Спартакиады». Мы только посмеялись: «Какой стадион за месяц? Это ж не сарай поставить».
Он сделал глоток остывшего чая из термоса.
— А на следующий день сам Балицкий приехал в общежитие. Невысокий такой мужчина, но глаза — как буравчики. «Товарищи, — говорит, — или мы докажем, что горловские шахтёры могут невозможное, или опозоримся на весь Союз». Ну и пошли мы на следующий день после смены на пустырь. А там уже сотни людей — шахтёры, учителя, врачи, конторские работники. Все с лопатами, тачками. Женщины тоже пришли.
— И там вы встретили свою будущую жену? — спросила Наталья, делая пометки в блокноте.
Максим Петрович удивлённо посмотрел на неё:
— Откуда знаете?
— В архиве есть ваше интервью 1983 года, к 50-летию стадиона, — улыбнулась она. — Вы упоминали, что познакомились с Верой Николаевной на строительстве.
— Да, верно, — он улыбнулся воспоминаниям. — Она учительницей была в школе №3. Пришла с другими учителями помогать. Я её сразу заприметил — коса до пояса, глаза серые, смеётся звонко. Она землю в тачке возила, а я подошёл, говорю: «Давайте помогу, тяжело ведь». А она мне: «Не тяжелее, чем вам в забое. Справлюсь».
На поле раздались крики — Артём забил гол, и команда радостно поздравляла его. Максим Петрович проводил взглядом правнука и вдруг почувствовал, как прошлое и настоящее переплетаются, словно нити в одном полотне.
— Знаете, — сказал он Наталье, — я ведь могу рассказать вам всё как было. День за днём. Я помню каждую деталь, словно это вчера случилось.
— Работали мы в три смены, — Максим Петрович говорил, а Наталья быстро записывала. — Утром — те, кто в ночную смену на шахте. Днём — конторские, учителя, врачи. Вечером — шахтёры после первой смены. И так круглые сутки.
Он прикрыл глаза, вспоминая.
— Техники почти не было. Несколько грузовиков, один экскаватор, который постоянно ломался. В основном всё руками — лопаты, кирки, тачки. Землю вывозили, камни таскали, песок просеивали. Первую неделю только на выравнивание площадки ушло.
На поле тренер объявил перерыв. Мальчишки разбрелись по скамейкам, доставая бутылки с водой. Артём подбежал к трибуне:
— Дедушка Максим, ты видел мой гол?
— Видел, молодец, — кивнул старик. — Только пас надо было раньше отдавать, видишь, Колька открывался справа?
— В следующий раз отдам, — пообещал мальчик и, заметив Наталью, вежливо поздоровался: — Здравствуйте.
— Здравствуй, — улыбнулась она. — Ты, наверное, Артём? Прадедушка говорил о тебе.
— Да, это мой правнук, — с гордостью сказал Максим Петрович. — Четвёртое поколение нашей семьи на этом стадионе.
Артём убежал обратно к команде, а Максим Петрович продолжил рассказ:
— На десятый день начали трибуны возводить. Дерева не хватало, так с лесопилки в соседнем районе привезли. Помню, как мы с ребятами доски таскали — тяжеленные, сырые ещё. Руки в кровь стирали, но никто не жаловался.
Он помолчал, собираясь с мыслями.
— А потом случилось то, чего все боялись. На двадцатый день стало ясно — не успеваем. Половина трибун готова, поле только размечено, а до Спартакиады две недели. Балицкий приехал, собрал всех бригадиров. «Что будем делать, товарищи?» А что делать? Работать надо.
Наталья подалась вперёд:
— И тогда родилась идея с ночными сменами при свете фар?
— Точно, — кивнул Максим Петрович. — Кто первый предложил, уже не помню. Кажется, инженер один молодой. «Давайте, — говорит, — поставим грузовики по периметру, включим фары и будем работать ночью». Балицкий сначала не поверил, потом задумался: «А ведь идея! Только грузовиков не хватит. Нужно что-то мощнее».
Старик улыбнулся, вспоминая:
— И тут Степан, наш бригадир, говорит: «А что если прожекторы поставить? Как на шахтах для освещения терриконов?» Все замолчали. Прожекторы для стадиона? Никто такого раньше не делал. Балицкий аж подпрыгнул: «Гениально! Будет первый в Союзе стадион с ночным освещением!»
— И как быстро удалось достать прожекторы? — спросила Наталья.
— Быстро, — усмехнулся Максим Петрович. — На следующий день уже привезли. Откуда взяли — не спрашивайте, тогда такими вопросами не задавались. Сказано достать — значит, достали.
Он посмотрел на современные мачты освещения, возвышающиеся над стадионом.
— Наши, конечно, были попроще. Четыре деревянные вышки по углам поля, на каждой по два прожектора. Но свет давали — будь здоров! Когда впервые включили, вся Горловка сбежалась посмотреть. Думали, пожар или что похуже.
Максим Петрович вдруг замолчал, словно что-то вспомнив.
— А Вера... Вера тогда как раз в ночную смену работала. Я к тому времени уже втрескался в неё по уши, старался всегда рядом быть. Она доски красила для скамеек, а я гвозди подносил, хотя это не моя работа была. И вот, когда прожекторы зажгли, я увидел её в этом странном, резком свете. Она подняла голову, и капли пота на её лице блестели, как маленькие звёзды.
Он смутился:
— Простите, старика понесло. Вам, наверное, про стройку интереснее, чем про мои амуры.
— Что вы, — искренне возразила Наталья. — Как раз такие детали и делают историю живой. Расскажите, как вы успели закончить стадион вовремя?
— Последние дни были самыми тяжёлыми, — продолжил Максим Петрович. — Спали по три-четыре часа, потом снова на стройку. Я тогда ещё и на шахте работал, так что вообще как зомби ходил. Но азарт был такой, что усталости не чувствовали. Хотелось доказать — можем! Успеем!
Он выпрямился, словно сбрасывая годы:
— И ведь успели! Тридцать пятый день, шестое июля 1933 года. За сутки до открытия Спартакиады последний гвоздь забили, последнюю скамейку покрасили. Балицкий приехал принимать работу, обошёл весь стадион, проверил каждую трибуну. Потом встал посреди поля, снял фуражку и поклонился нам всем: «Спасибо, товарищи. Вы сделали невозможное».
На поле снова начались тренировки. Артём с товарищами отрабатывал угловые удары. Максим Петрович следил за правнуком, но мысли его были далеко — в том июле 1933 года, когда молодой шахтёр Максим стоял на только что построенном стадионе и чувствовал, что может свернуть горы.
— А что было на открытии? — спросила Наталья, переворачивая страницу блокнота. — В архивах есть только официальные отчёты, а мне интересно, как всё выглядело глазами участника.
Максим Петрович улыбнулся, и морщины на его лице сложились в знакомый узор — так улыбался его отец, так улыбается сейчас Артём.
— Седьмое июля, — начал он. — Жара стояла невыносимая, градусов тридцать пять в тени. Но народу собралось — яблоку негде упасть! Вся Горловка пришла, да ещё делегации из других городов. Трибуны трещали, люди стояли в проходах, сидели на ограждениях.
Он прикрыл глаза, словно видя перед собой ту картину:
— Флаги, оркестр, речи... Балицкий говорил о трудовом подвиге, о том, что горловские шахтёры доказали — нет ничего невозможного для советского человека. Потом выступали спортсмены, показательные выступления. Но все ждали вечера.
— Первого матча при искусственном освещении? — догадалась Наталья.
— Именно! — Максим Петрович оживился. — Никто ведь раньше такого не видел. Играли сборная Горловки против команды Донецка. Я сидел вон там, — он указал на восточную трибуну, — рядом с ребятами из нашей бригады. Вера должна была прийти, но задержалась в школе — какое-то срочное совещание.
Он вздохнул:
— Матч начался в семь вечера, ещё при солнце. Первый тайм был равный, 1:1. А потом начало темнеть. Все замерли в ожидании. И вот, когда солнце село, вдруг — щелчок! И четыре луча прожекторов ударили в небо, скрестились над полем. Стадион ахнул. Это было... волшебство какое-то. Поле светилось, как в сказке. Игроки отбрасывали длинные тени, мяч казался ярко-белым шаром.
Максим Петрович говорил всё быстрее, словно снова переживая тот момент:
— И тут началось самое интересное. Небо затянуло тучами, поднялся ветер. Все думали — сейчас дождь пойдёт, придётся матч отменить. Но Балицкий встал и крикнул: «Играем при любой погоде! Мы не для того стадион строили, чтобы из-за дождя матчи отменять!»
На поле Артём пробил штрафной, и мяч, описав красивую дугу, влетел в верхний угол ворот. Максим Петрович на мгновение отвлёкся, проследив за полётом мяча, а потом продолжил:
— И вот, представьте: тёмное небо, прожекторы, и вдруг — дождь. Не просто дождь, а настоящий ливень! Вода хлещет, поле раскисает на глазах. Но никто не уходит — ни игроки, ни зрители. Наоборот, все как с цепи сорвались. Игроки скользят по грязи, падают, поднимаются, бьют по мячу, который еле виден в потоках воды. Трибуны ревут так, что заглушают гром.
Он замолчал, переводя дыхание.
— И вот, за пять минут до конца матча, счёт 2:2. Наш центральный нападающий Колесников получает мяч в центре поля, обводит одного защитника, второго, бьёт... Вратарь отбивает, мяч отскакивает к молодому пареньку, Грише Лебедеву. Он только недавно в команду попал, никто на него особо не ставил. И этот Гриша, по колено в грязи, бьёт с лёта! Мяч летит в верхний угол, вратарь в прыжке, кончиками пальцев касается, но... гол!
Максим Петрович вскочил, забыв о больных коленях, и вскинул руки, словно сам забил тот легендарный мяч. Потом, смутившись, сел обратно.
— Что тут началось! Трибуны взорвались, люди обнимались, кричали. Кто-то выбежал на поле, начал качать Гришу. Судья пытался навести порядок, но куда там! Балицкий сидел в ложе для почётных гостей, весь мокрый, но счастливый, как ребёнок.
— А вы? — спросила Наталья. — Что чувствовали вы в тот момент?
Максим Петрович задумался:
— Гордость. Невероятную гордость. Не только за победу — за стадион, который мы построили своими руками. За то, что сделали невозможное. Я смотрел на поле, на трибуны, на прожекторы, и думал: «Это мы сделали. Я к этому руку приложил».
Он помолчал, а потом добавил тише:
— И ещё я думал о Вере. Жалел, что её нет рядом, что она не видит этого момента. Я тогда ещё не знал, что она всё-таки пришла. Стояла под дождём у входа — билетов уже не было, внутрь не пускали. Но она слышала рёв трибун, видела свет прожекторов. Она потом сказала мне: «Я поняла, что вы победили, по тому, как кричали люди. Словно сама земля содрогнулась».
На поле тренер свистнул, объявляя конец тренировки. Мальчишки, уставшие, но довольные, направились к раздевалкам. Артём помахал прадеду и показал большой палец — тренировка удалась.
— Знаете, — вдруг сказал Максим Петрович, глядя на уходящих ребят, — тот матч под дождём изменил что-то в городе. Словно мы все вместе пережили что-то важное, что-то, что сделало нас сильнее. После Спартакиады многие из строителей стадиона пошли в спорт — кто играть, кто тренировать. Я сам два года за «Шахтёр» выступал, пока в забое ногу не повредил.
Он посмотрел на Наталью:
— А Вера... Вера стала моей женой через месяц после того матча. Я сделал ей предложение прямо здесь, на этом стадионе. Мы прожили вместе пятьдесят семь лет. Она ушла три года назад.
Наталья молча коснулась его руки — простой человеческий жест сочувствия.
— Спасибо вам, Максим Петрович, — Наталья выключила диктофон. — Это бесценные воспоминания. Такие детали не найдёшь ни в каких архивах.
Солнце клонилось к закату, окрашивая трибуны в тёплые оранжевые тона. Стадион постепенно пустел — тренировка закончилась, мальчишки разошлись по домам. Только Артём ждал прадеда у выхода, перебрасывая мяч из руки в руку.
— Не за что, — Максим Петрович медленно поднялся, опираясь на трость. — Приятно, что кому-то ещё интересна эта история.
— Интересна? — Наталья удивлённо подняла брови. — Да это же легенда! Тридцать пять дней — и с нуля построить стадион с прожекторами, первый в стране. Сейчас такое невозможно представить.
— Почему же невозможно? — старик хитро прищурился. — Просто нужна цель, ради которой люди готовы работать не за страх, а за совесть.
Они медленно спускались по ступеням трибуны. Максим Петрович останавливался на каждом пролёте, переводя дыхание.
— Знаете, что самое удивительное? — сказал он, глядя на поле. — Стадион пережил всё. Войну, разруху, перестройку. Его реконструировали, обновляли, но основа — та самая, что мы заложили за тридцать пять дней. Фундамент, который мы залили своими руками, до сих пор держит эти трибуны.
Наталья кивнула:
— Я бы хотела пригласить вас на открытие нашей выставки. Она будет через месяц, седьмого июля — ровно девяносто лет со дня открытия стадиона.
— Если доживу, — усмехнулся Максим Петрович. — В моём возрасте загадывать не приходится.
— Обязательно доживёте, — уверенно сказала Наталья. — Такие люди, как вы, долго живут. В вас столько энергии и... света.
Они дошли до выхода, где их ждал Артём.
— Дедушка Максим, ты видел мой штрафной? — мальчик подбежал к ним. — Тренер сказал, что я могу стать лучшим бомбардиром на турнире!
— Видел, — кивнул старик. — Хороший удар. Только не зазнавайся. Футбол — игра командная.
Он повернулся к Наталье:
— Познакомьтесь, это мой правнук Артём. Будущая звезда горловского футбола.
— Мы уже виделись, — улыбнулась Наталья. — Артём, ты знаешь, что твой прадедушка — настоящий герой? Он построил этот стадион.
— Знаю, — серьёзно кивнул мальчик. — Он мне много раз рассказывал. Про дождь, про гол Лебедева, про прожекторы. Я даже сочинение в школе писал «Мой героический предок».
Максим Петрович смущённо кашлянул:
— Ну, какой я герой? Просто делал, что должен был. Как и все тогда.
Они вышли за ворота стадиона. Вечерний город встретил их шумом машин, голосами прохожих, запахом цветущих лип.
— Вам в какую сторону? — спросил Максим Петрович у Натальи.
— В центр, — ответила она. — А вам?
— Нам на Комсомольскую, — старик указал тростью в противоположном направлении. — Что ж, до встречи на выставке. Буду ждать приглашения.
— Обязательно, — Наталья пожала ему руку. — И ещё раз спасибо за рассказ. Вы помогли истории ожить.
Когда она ушла, Артём взял прадеда под руку, и они медленно побрели по знакомой улице. Мальчик нёс сумку с формой и мяч, старик опирался на трость, но шёл уверенно, словно годы на время отступили.
— Дедушка Максим, — вдруг спросил Артём, — а правда, что вы построили стадион за тридцать пять дней?
— Правда, — кивнул старик. — От первого колышка до открытия — ровно тридцать пять дней.
— А сейчас так смогли бы?
Максим Петрович задумался:
— Люди всегда могут больше, чем им кажется. Просто иногда нужно что-то, что заставит поверить в себя.
Они остановились на перекрёстке. Позади возвышались мачты стадионных прожекторов — современные, высокие, но стоящие точно на тех же местах, где когда-то молодой шахтёр Максим помогал устанавливать первые деревянные вышки с прожекторами.
— Знаешь, — сказал Максим Петрович, глядя на эти мачты, — когда мы включили прожекторы в первый раз, вся Горловка сбежалась посмотреть. Люди думали — пожар или что похуже. А это был свет. Новый свет над старым городом.
Он улыбнулся каким-то своим мыслям:
— Твоя прабабушка Вера говорила, что в тот вечер, под дождём, она поняла одну простую вещь: нет ничего невозможного, если делать это вместе. Стадион мы строили всем городом — и он стал сердцем этого города. Бьётся до сих пор.
Артём внимательно слушал, крепко держа прадеда под руку. Они перешли дорогу и двинулись дальше, в сторону дома — старик и мальчик, разделённые почти веком, но связанные чем-то большим, чем просто кровное родство.
— Дедушка Максим, — вдруг сказал Артём, — я тоже хочу сделать что-то такое... чтобы на всю жизнь. Как ваш стадион.
Максим Петрович остановился и посмотрел на правнука — серьёзные серые глаза, так похожие на глаза Веры, решительно сжатые губы, упрямый подбородок.
— Сделаешь, — уверенно сказал он. — Обязательно сделаешь. Главное — верить, что это возможно.
Они продолжили путь, а позади них в сгущающихся сумерках зажглись прожекторы стадиона — яркие лучи прорезали вечернее небо, скрещиваясь над полем, где когда-то, под проливным дождём, молодой город доказал, что для него нет ничего невозможного.
Справка об объекте

Стадион “Шахтёр”, адрес:  Россия, г.Горловка,
Стадион «Шахтёр» в Горловке был построен методом «народной стройки» в 1933 году. Он стал первым стадионом в СССР, оборудованным прожекторами для проведения матчей в вечернее время
Источник: https://vk.com/wall-139011827_3618

Колокол тишины
Автор: Дмитрий Сазонов
Антон неловко застегнул рубашку, путаясь в пуговицах. Пустой левый рукав он заправил в карман джинсов — так было меньше вопросов от прохожих. Три месяца после госпиталя, а он всё ещё не привык. Каждое утро просыпался с фантомным ощущением руки, тянулся почесать несуществующие пальцы, а потом реальность обрушивалась заново.
Из кухни доносился запах яичницы и звон посуды — мама готовила завтрак. Она старалась не показывать жалости, но Антон видел это в её глазах, в том, как она украдкой вытирала слёзы, когда думала, что он не замечает.
— Антон, завтрак готов! — крикнула она из кухни.
— Не хочу, — буркнул он, хотя желудок предательски заурчал.
Телефон на тумбочке завибрировал. Марина. Четвёртый звонок за утро. Антон проигнорировал и этот. Что он мог ей сказать? «Привет, я вернулся, но только частично»? Или «Извини, свадьбы не будет, я теперь инвалид»?
До всего этого у них была нормальная жизнь. Он работал автомехаником, она — учителем младших классов. Снимали квартиру, копили на свадьбу, планировали детей. Обычные мечты обычных людей. А потом началась СВО, и он пошёл добровольцем. Марина плакала, но поддержала его решение. «Я буду ждать», — сказала она, надевая ему на шею простой серебряный крестик.
Теперь этот крестик был единственным, что связывало его с прошлой жизнью. Антон машинально потрогал его через ткань рубашки. Телефон снова завибрировал. На этот раз сообщение:
«Я знаю, что ты дома. Пожалуйста, поговори со мной. Я люблю тебя».
Антон швырнул телефон на кровать. Любит. Кого? Того парня, который ушёл на фронт, или этот обрубок, который вернулся?
В дверь постучали.
— Антон, к тебе Марина пришла, — голос мамы звучал неуверенно. — Она ждёт в гостиной.
Он закрыл глаза. Рано или поздно это должно было случиться. Лучше покончить со всем сразу.
Марина сидела на краю дивана, теребя ремешок сумочки. Увидев его, она вскочила, но остановилась на полпути, не решаясь подойти. Её глаза, карие с золотистыми крапинками, были такими же, как он помнил. Только теперь в них читалась тревога.
— Привет, — тихо сказала она.
— Привет, — ответил он, оставаясь у двери. — Зря ты пришла.
— Почему ты не отвечал на звонки? Я волновалась.
— Был занят, — он отвёл взгляд. — Осваиваюсь.
Повисла неловкая пауза. Раньше между ними никогда не было таких пауз.
— Антон, я... — она сделала шаг к нему. — Я так рада, что ты вернулся. Мы можем...
— Нет, — оборвал он. — Ничего мы не можем. Всё изменилось, Марина. Я изменился.
— Но я люблю тебя, — в её голосе звучала решимость. — И мне всё равно, что...
— А мне не всё равно! — он повысил голос, потом сразу пожалел об этом. — Послушай, тебе двадцать три. Вся жизнь впереди. Зачем тебе калека?
Марина вздрогнула, словно он ударил её.
— Не смей так говорить, — тихо, но твёрдо сказала она. — Ты не калека. Ты герой.
Антон горько усмехнулся:
— Герой? Посмотри на меня. Я даже рубашку сам застегнуть не могу.
— Научишься, — она подошла ближе. — Мы вместе научимся.
Он покачал головой:
— Уходи, Марина. Пожалуйста.
Она стояла так близко, что он чувствовал запах её духов — лёгкий, цветочный. Тот же, что и раньше. На мгновение ему захотелось обнять её, зарыться лицом в волосы, притвориться, что всё как прежде. Но вместо этого он отступил на шаг.
— Уходи, — повторил он. — Так будет лучше.
Неделя после визита Марины тянулась бесконечно. Антон почти не выходил из дома, целыми днями лежал на кровати, глядя в потолок, или бесцельно переключал каналы телевизора. Мама пыталась расшевелить его, но быстро отступала перед глухой стеной молчания.
В четверг утром она вошла в комнату решительнее обычного.
— Антон, хватит, — сказала она, распахивая шторы. — Сегодня ты выйдешь из дома.
— Зачем? — он поморщился от яркого света.
— В Сквере Героев будет памятная церемония у монумента "Скорбь и печаль". Годовщина его открытия.
— И что? — он отвернулся к стене. — Какое мне дело?
— Такое, что ты часть этой истории, — мама присела на край кровати. — Этот памятник стоит там, где в 2014-м погибли люди от таких же обстрелов, что ранили тебя. Хватит прятаться.
Антон хотел огрызнуться, но что-то в голосе матери остановило его. Усталость. Боль. Она тоже страдала, просто не показывала этого.
— Я не готов к толпе, — тихо сказал он.
— Никто не готов, — она погладила его по голове, как в детстве. — Но жить дальше нужно.
Когда она ушла, Антон долго лежал, глядя в окно. Потом медленно поднялся и подошёл к шкафу. На верхней полке лежала парадная форма, которую он так и не надел после госпиталя. Рядом — берет с нашивкой его подразделения.
Телефон пискнул новым сообщением. Марина:
«Сегодня памятная церемония в Сквере Героев. Я буду там в 11:00 у центрального входа. Очень хочу тебя увидеть».
Антон положил телефон экраном вниз. Нет. Он не пойдёт. Не может.
Но в 10:45 он уже стоял у зеркала, неловко поправляя берет. Форма висела на нём — за время госпиталя и последующей депрессии он сильно похудел. Пустой левый рукав он аккуратно заколол булавкой.
— Ты очень красивый, — сказала мама, появляясь в дверях. В её глазах стояли слёзы, но она улыбалась.
Сквер Героев находился в пятнадцати минутах ходьбы от их дома. Антон шёл медленно, с непривычки быстро уставая. Вокруг спешили люди — кто-то в праздничной одежде, кто-то с цветами. Некоторые оборачивались на него, узнавая военную форму, но он старался не замечать этих взглядов.
У входа в сквер собралась небольшая толпа. Антон остановился в отдалении, высматривая Марину и одновременно надеясь, что она его не заметит. Внезапно кто-то тронул его за плечо. Он обернулся, ожидая увидеть её, но перед ним стоял пожилой мужчина с седой бородой и глубокими морщинами вокруг глаз.
— Простите, — сказал незнакомец. — Вы ведь с фронта вернулись? Я по форме вижу.
Антон неохотно кивнул.
— Спасибо вам, — просто сказал мужчина. — Меня Виктор Иванович зовут.
Он протянул руку, и Антон машинально пожал её своей правой.
— Антон.
— Вы на церемонию? — спросил Виктор Иванович. — Пойдёмте, я знаю, где лучше встать. Там будет не так много людей.
Что-то в этом пожилом человеке располагало к доверию. Антон пошёл за ним, лавируя между группами людей. Они обогнули главную аллею и вышли к небольшой площадке. В центре возвышался памятник — две полуарки и чёрный колокол между ними.
— Вот здесь, — Виктор Иванович указал на скамейку в тени дерева. — Отсюда всё будет видно, и никто не будет толкаться.
Они сели. Антон украдкой разглядывал своего неожиданного спутника. Простое морщинистое лицо, выцветшие голубые глаза, натруженные руки. Обычный пожилой горловчанин, каких много.
— Вы, наверное, думаете, чего я к вам привязался, — вдруг сказал Виктор Иванович, перехватив его взгляд. — Просто этот памятник... он для меня особенный.
— Почему? — спросил Антон, сам удивляясь своему любопытству.
— Он стоит на том самом месте, где погибли моя дочь и внучка, — тихо ответил старик. — В 2014-м. Обстрел был.
Антон не знал, что сказать. Слова соболезнования казались пустыми и бессмысленными перед лицом такой потери.
— Я понимаю, — наконец произнёс он. — Мне жаль.
Виктор Иванович кивнул:
— Я знаю, сынок. Ты-то понимаешь.
В этот момент Антон увидел Марину. Она стояла у ограждения, оглядываясь по сторонам. Искала его. Он инстинктивно вжался в скамейку, надеясь, что она не заметит.
— Твоя девушка? — проницательно спросил Виктор Иванович, проследив за его взглядом.
— Была, — коротко ответил Антон.
— А что случилось?
Антон хотел отмахнуться, сказать, что это не его дело. Но вместо этого молча показал на пустой рукав.
— И что? — пожал плечами старик. — Рука — не голова, отрастёт.
— Как же она отрастёт? — раздражённо спросил Антон.
— Не сама, конечно, — Виктор Иванович усмехнулся. — Протез сделают. Сейчас такие технологии, что не отличишь. А девушка твоя, смотрю, красивая. И любит тебя, раз ищет.
Антон промолчал. Церемония начиналась.
Церемония была короткой и сдержанной. Выступали представители администрации, ветераны, родственники погибших. Антон слушал вполуха, больше наблюдая за Мариной. Она стояла в первых рядах, держа в руках букет белых гвоздик. Когда объявили минуту молчания, он увидел, как она украдкой вытирает слёзы.
— Хороший памятник, — сказал Виктор Иванович, когда официальная часть закончилась и люди начали расходиться. — Простой, но говорящий. Эти две арки — как разорванные жизни. А колокол — память, которая не даёт забыть.
Антон кивнул. Памятник действительно впечатлял своей лаконичностью и силой образа.
— Вы часто сюда приходите? — спросил он.
— Каждую неделю, — ответил старик. — Иногда чаще. Разговариваю с ними.
— С кем?
— С дочкой и внучкой, — просто сказал Виктор Иванович. — Кристиной и Кирой. Кире было всего десять месяцев. Они шли из поликлиники, когда начался обстрел.
Он говорил спокойно, без надрыва, словно рассказывал о давно прошедших событиях. Но глаза выдавали — боль была свежей, как в первый день.
— Как вы... справляетесь? — осторожно спросил Антон.
— Никак, — пожал плечами старик. — Живу дальше, вот и всё. Сначала думал — не смогу. Жена ушла через полгода — не выдержала. А я остался. Кто-то же должен их помнить.
Антон молчал, не зная, что сказать. Его собственная боль вдруг показалась мелкой и незначительной рядом с горем этого человека.
— А ты почему от девушки прячешься? — неожиданно спросил Виктор Иванович.
— Я не прячусь, — автоматически возразил Антон.
— Прячешься, — спокойно сказал старик. — Я же вижу. Боишься, что ли?
— Чего мне бояться? — огрызнулся Антон.
— Того, что она тебя любит, — Виктор Иванович смотрел прямо на него. — А ты себя — нет.
Антон хотел возразить, но слова застряли в горле. Старик попал в точку.
— Она заслуживает лучшего, — наконец выдавил он.
— А кто решает, чего она заслуживает? — Виктор Иванович покачал головой. — Ты за неё уже всё решил, да?
Антон отвернулся, глядя на памятник. Люди подходили к нему, клали цветы, стояли молча. Среди них он заметил Марину. Она положила свои гвоздики и что-то прошептала, глядя на колокол.
— Она каждый день приходила, пока ты был в госпитале, — вдруг сказал Виктор Иванович.
— Откуда вы знаете? — удивился Антон.
— Я же говорю — я здесь часто бываю. Она приходила, садилась вот на эту скамейку и молилась. Иногда плакала. Я не спрашивал, но догадывался. А потом увидел вас вместе и понял.
Антон почувствовал, как к горлу подкатывает ком. Он не знал, что Марина приходила сюда. Она никогда не говорила об этом.
— Пойду поздороваюсь с ней, — сказал Виктор Иванович, поднимаясь. — А ты сиди, раз боишься.
— Я не боюсь, — снова возразил Антон, но старик уже шёл к памятнику.
Он видел, как Виктор Иванович подошёл к Марине, как они обнялись, словно старые знакомые. О чём-то поговорили, и старик указал в его сторону. Марина обернулась, их взгляды встретились. Антон хотел отвернуться, но не смог. Она что-то сказала Виктору Ивановичу и направилась к скамейке.
— Привет, — сказала она, останавливаясь в двух шагах от него. — Я рада, что ты пришёл.
— Мама настояла, — соврал Антон.
— Понятно, — Марина присела рядом, оставляя между ними расстояние. — Как ты?
— Нормально, — он пожал плечами. — А ты?
— Скучаю по тебе, — просто ответила она.
Антон молчал, не зная, что сказать. Часть его хотела обнять её, сказать, что тоже скучает. Другая часть кричала, что нужно оттолкнуть её, пока не поздно.
— Я получила предложение о работе, — вдруг сказала Марина. — В Донецке. Хорошая школа, выше зарплата.
— Поздравляю, — выдавил Антон, чувствуя, как что-то обрывается внутри. — Когда уезжаешь?
— Я отказалась, — она смотрела на памятник, не на него. — Моё место здесь.
— Из-за меня? — резко спросил он. — Не нужно жертв, Марина. Я справлюсь.
— Не из-за тебя, — она повернулась к нему. — Из-за нас. Я люблю тебя, Антон. С рукой, без руки — неважно.
— Тебе легко говорить, — он почувствовал, как внутри поднимается злость. — Ты не представляешь, каково это — быть зависимым от других. Не мочь застегнуть рубашку, не мочь открыть бутылку воды...
— Так научи меня, — перебила она. — Расскажи, покажи. Я хочу знать, через что ты проходишь. Хочу помочь.
— Мне не нужна помощь! — он повысил голос, и несколько человек обернулись. — Мне нужно... мне нужно...
Он не смог закончить фразу. Что ему нужно? Чтобы всё стало как прежде? Это невозможно. Чтобы она ушла? Эта мысль причиняла почти физическую боль.
— Тебе нужно время, — мягко сказала Марина. — Я понимаю. И я подожду, сколько потребуется.
Она встала, собираясь уходить.
— Я буду здесь каждый день в шесть вечера, — сказала она. — Если захочешь поговорить — приходи.
Антон смотрел, как она уходит, и чувствовал себя последним идиотом. Почему он не может просто принять её любовь? Почему отталкивает единственного человека, который видит в нём не инвалида, а просто Антона?
— Упрямая девчонка, — Виктор Иванович вернулся и сел рядом. — Напоминает мою Кристину. Такая же решительная была.
— Она заслуживает лучшего, — повторил Антон.
— А ты заслуживаешь быть несчастным? — спросил старик. — За что ты себя так наказываешь, сынок?
Антон не ответил. Он смотрел на памятник, на чёрный колокол между двумя арками. Символ памяти и скорби. Но также — символ продолжения жизни вопреки всему.
Антон начал приходить к памятнику каждый день, но всегда раньше шести. Он садился на ту же скамейку и наблюдал издалека, как Марина приходит, ждёт полчаса и уходит. Иногда ему казалось, что она замечает его, но она никогда не подходила первой.
Виктор Иванович часто составлял ему компанию. Они говорили о разном — о городе, о войне, о жизни до неё. Старик рассказывал о своей дочери и внучке, показывал фотографии. Постепенно Антон начал рассказывать о себе — о службе, о ранении, о страхах.
— Знаешь, что самое страшное в потере руки? — однажды спросил он. — Не то, что не можешь что-то сделать. А то, что постоянно пытаешься сделать это несуществующей рукой. Тянешься почесать нос, хочешь взять чашку... И каждый раз заново понимаешь, что руки нет.
— Фантомные боли? — понимающе кивнул Виктор Иванович.
— Не только в руке, — тихо ответил Антон. — В душе тоже. Словно часть меня умерла, а я всё ещё пытаюсь ею жить.
Виктор Иванович долго молчал, глядя на памятник.
— Когда Кристина и Кира погибли, — наконец сказал он, — я каждое утро просыпался и на секунду забывал об этом. Тянулся к телефону, чтобы позвонить дочке. А потом вспоминал. И это было как потерять их заново, каждый день.
Он повернулся к Антону:
— Знаешь, что помогло? Не пытаться забыть. Принять, что они ушли, но остались частью меня. Не той, которой можно пользоваться, а той, которую можно любить и помнить.
Антон задумался над его словами. Может, и с рукой так же? Не пытаться забыть, что она была, не злиться, что её нет, а просто принять новую реальность?
В тот вечер он впервые дождался Марину. Она пришла как обычно, в шесть, и замерла, увидев его на скамейке.
— Привет, — сказал он, чувствуя, как колотится сердце.
— Привет, — она осторожно присела рядом. — Как ты?
— Лучше, — честно ответил он. — Виктор Иванович помогает. Мы много разговариваем.
— Он хороший человек, — кивнула Марина. — Сильный.
— Ты давно его знаешь?
— С прошлого года. Я приходила сюда молиться за тебя, и мы познакомились. Он рассказал мне о своей дочери и внучке.
Они помолчали. Вечернее солнце золотило верхушки деревьев, где-то вдалеке играли дети.
— Прости меня, — вдруг сказал Антон. — За то, что оттолкнул. Я думал, так будет лучше для тебя.
— А меня спросить не пробовал? — в её голосе слышалась обида, но глаза улыбались.
— Я боялся услышать ответ, — признался он. — Боялся, что ты со мной из жалости. Или из чувства долга.
— Глупый, — она покачала головой. — Я с тобой, потому что люблю тебя. Всего тебя, понимаешь?
Она осторожно взяла его за руку — единственную, правую. Её ладонь была тёплой и знакомой.
— Я не могу обещать, что будет легко, — тихо сказал Антон. — Бывают дни, когда я ненавижу весь мир. И себя.
— Я знаю, — кивнула Марина. — Но мы справимся. Вместе.
В этот момент лёгкий ветерок пронёсся по скверу, и колокол на памятнике издал тихий, едва слышный звук. Словно шёпот из прошлого, напоминание о хрупкости жизни и ценности каждого её мгновения.
Через месяц Антон вернулся в автомастерскую — сначала на полставки, потом на полный день. Оказалось, что многие операции можно выполнять и одной рукой, а где не получалось — помогали коллеги. Без лишних слов, без жалости — просто как товарищу.
Марина поддерживала его во всём. Она научилась помогать ему, не вызывая чувства беспомощности, находила информацию о протезах, записывала на реабилитационные программы. А главное — относилась к нему как к мужчине, а не как к инвалиду.
Виктор Иванович стал для них почти членом семьи. Они часто навещали его, приносили продукты, помогали по дому. Старик сопротивлялся поначалу, но потом смирился и даже начал готовить для них свой фирменный борщ, когда они приходили.
В годовщину гибели Кристины и Киры они втроём пришли к памятнику. День выдался пасмурным, накрапывал мелкий дождь. Виктор Иванович принёс две белые розы и положил их к подножию монумента. Его руки дрожали, но глаза оставались сухими.
— Иногда я думаю, — сказал он, глядя на колокол, — что они видят нас оттуда. Видят и радуются, что мы продолжаем жить.
Марина крепче сжала руку Антона. Он посмотрел на неё — любимое лицо, каштановые волосы, намокшие от дождя, решительный подбородок. Его опора, его сила.
— Знаешь, — сказал он Виктору Ивановичу, — мы с Мариной решили пожениться. В следующем месяце.
Старик улыбнулся:
— Давно пора. Я уж думал, не дождусь.
— И мы хотим, чтобы вы были нашим почётным гостем, — добавила Марина. — Почти как отец невесты.
Виктор Иванович кивнул, не в силах говорить от волнения.
Они ещё долго стояли у памятника, трое людей, связанных общей болью и общей надеждой. Дождь усиливался, но никто не спешил уходить. Капли стекали по чёрному колоколу, словно слёзы по щеке.
Когда они наконец направились к выходу из сквера, Антон оглянулся на памятник. Две разорванные арки и колокол между ними — символ потери, но и символ продолжения. Как его собственная жизнь — разорванная войной, но не оконченная.
— Идём домой, — сказала Марина, беря его под руку. — Завтра много дел.
— Домой, — повторил Антон, и это слово вдруг наполнилось новым смыслом.
Они шли по аллее, и шелест дождя сливался с их шагами в тихую, умиротворяющую мелодию. Жизнь продолжалась — несовершенная, раненая, но всё ещё прекрасная в своей хрупкости.
Справка об объекте

Памятник погибшим мирным жителям Горловки «Скорбь и печаль», адрес: Россия, г.Горловка, сквер Героев
Открыт 7 мая 2016 года, при поддержке волонтеров из Москвы, в память о мирных жителях  Донбасса ставших жертвами киевского режима. Значение памятника глубоко символично: две полуарки символизируют руки родителей, которые стараются закрыть своих детей от ужасов войны, а черный колокол — символ скорби и печали обо всех взрослых и детях, кто погиб и продолжает погибать в этой войне. Изготовленные из гильз цветы символизируют продолжение жизни.
Источник:
Хроники площади
Автор: Алла Панова

Такси остановилось на углу площади Революции, и Глеб расплатился, намеренно оставив щедрые чаевые — московская привычка, неуместная в родном городе. Водитель недоверчиво пересчитал купюры, словно подозревая подвох.
— Спасибо, — пробурчал он наконец. — Вы из Москвы, да?
Глеб кивнул, вытаскивая из багажника потертый рюкзак и штатив для камеры.
— Сразу видно, — хмыкнул водитель. — У нас так не платят.
Когда такси уехало, Глеб огляделся. Десять лет — не такой большой срок для города, но Горловка изменилась. Или изменился он сам? Площадь выглядела одновременно знакомой и чужой, как лицо старого друга, с которым давно потерял связь.
Бронзовый монумент героям восстания 1905 года возвышался между зданием культурного центра "Стирол" и гостиницей "Родина" — шестнадцать метров литого металла, застывшая волна человеческих фигур. В детстве памятник казался Глебу огромным, почти пугающим. Сейчас он выглядел меньше, но всё равно впечатлял своей монументальностью.
Глеб достал фотоаппарат и сделал несколько снимков, игнорируя любопытные взгляды прохожих. Для них он был чужаком — по манере одеваться, по осанке, по тому, как держал камеру. Забавно, ведь он родился и вырос в нескольких кварталах отсюда, а теперь вернулся как журналист исторического портала "Хроники мест", чтобы рассказать о городе, который когда-то покинул.
Накануне редактор прислал сообщение: "Сделай что-нибудь неожиданное. Все устали от стандартных исторических справок. Копни глубже". Легко сказать — копни глубже. Что нового можно найти в истории Горловского восстания, которую изучили вдоль и поперёк?
Глеб обошёл памятник по кругу, разглядывая детали, которых раньше не замечал — напряжённые лица рабочих, складки одежды, оружие в руках. Скульптор постарался передать решимость и единство восставших, но что-то в композиции казалось чересчур идеальным, слишком упорядоченным для стихийного народного движения.
На площади шла подготовка к какому-то мероприятию: рабочие устанавливали сцену, разматывали провода, расставляли скамейки. Одна из афиш сообщала: "День города — большой праздничный концерт".
Глеб проверил часы — до встречи с директором архива оставался час. Он решил прогуляться по центру, чтобы освежить в памяти город своего детства. Странное чувство охватило его: словно он одновременно был и своим, и чужим, и это двойственное положение давало необычный угол зрения — возможно, именно тот, который нужен для хорошего репортажа.
Городской архив размещался в небольшом двухэтажном здании неподалёку от площади. Внутри пахло бумагой и пылью — запах, знакомый любому журналисту, работавшему со старыми документами.
— Глеб Соболев? — миловидная женщина лет тридцати встретила его в холле. — Я Полина Краснова, заведующая отделом дореволюционной истории. Директор просил меня помочь вам с материалами.
Она провела его через лабиринт стеллажей в небольшую комнату с рабочим столом и компьютером.
— Вы же про восстание 1905 года хотите писать? — спросила Полина, доставая папку с документами. — Что именно вас интересует?
— Что-нибудь необычное, — Глеб улыбнулся. — То, чего нет в учебниках истории и на мемориальных табличках.
Полина внимательно посмотрела на него, словно оценивая, можно ли ему доверять.
— Слышала, вы из Горловки, верно?
— Родился и вырос здесь, — кивнул Глеб. — Десять лет назад уехал в Москву.
— И решили сделать репортаж о родном городе? — в её голосе проскользнула ирония. — Ещё один журналист, который хочет рассказать провинции её собственную историю?
Глеб смутился:
— Нет, я просто... Это моя работа.
— Извините, — Полина вздохнула. — Просто устала от людей, которые приезжают на день-два и думают, что поняли всё о нашей истории. Особенно когда речь идёт о таких... неоднозначных событиях, как восстание 1905 года.
— Неоднозначных? — Глеб удивлённо поднял брови. — В школе нам рассказывали довольно однозначную историю: героические рабочие восстали против эксплуататоров, организовали вооружённое сопротивление...
— И победили? — прервала его Полина. — Вам рассказывали, чем закончилось восстание?
Глеб задумался. Действительно, в школьных уроках акцент делался на сам факт восстания, его героизм, но финал как-то размывался.
— Мне кажется, я могу показать вам кое-что интересное, — Полина понизила голос, хотя в комнате они были одни. — Три месяца назад к нам поступили материалы из частной коллекции. Среди них — дневник Фёдора Савельева, одного из участников восстания. Не лидера, обычного рабочего, который просто оказался в центре событий.
Она достала из ящика стола потрёпанную тетрадь в тёмной обложке.
— Это копия, оригинал в хранилище. Но текст полностью аутентичный, проверено экспертами.
— И что в нём такого особенного? — Глеб с интересом взял тетрадь.
— Этот дневник рисует совсем другую картину восстания, — Полина прикрыла дверь, словно опасаясь, что их подслушают. — Не героический миф, который запечатлён в бронзовом монументе, а сложную, противоречивую реальность. Там есть записи о внутренних конфликтах среди восставших, о предательстве, о сомнениях.
— Почему вы рассказываете это мне? — спросил Глеб, листая пожелтевшие страницы.
— Потому что эта история заслуживает быть рассказанной, — просто ответила Полина. — Не как упрощённая пропаганда, а как человеческая драма. И мне кажется, вы могли бы сделать это правильно.
Глеб посмотрел на неё с сомнением:
— Но памятник, площадь Революции — это же символы города. Что будет, если я начну их развенчивать?
— А кто говорит о развенчании? — Полина улыбнулась. — Может быть, правда сделает эти символы только сильнее.
В следующие три дня Глеб разрывался между архивом и площадью Революции. Утром он погружался в пожелтевшие страницы дневника Фёдора Савельева, а после обеда наблюдал за подготовкой к празднику города, делая заметки и фотографии.
Дневник оказался откровением. Вместо монолитного героического повествования — живые, противоречивые записи обычного человека, оказавшегося в водовороте событий.
«15 декабря 1905. Сегодня Гришин предложил захватить оружейный склад. Петро был против, говорил, что нас перебьют как собак. Чуть до драки не дошло. В итоге решили голосованием — большинство за захват. Я воздержался. Боюсь, но больше боюсь показаться трусом».
«17 декабря. Склад взяли почти без сопротивления. Сторож — наш человек — сам открыл ворота. Винтовок на всех не хватило. Михаил кричал, что оружие должно достаться тем, кто умеет стрелять, а не по старшинству или громкости голоса. Снова спорили до хрипоты».
Глеб выписывал цитаты, фотографировал страницы. История, описанная Савельевым, была далека от монументальной простоты памятника. Восставшие спорили, ссорились, не доверяли друг другу. Некоторые примкнули из страха, другие — из корысти. И всё же было в этой истории что-то подлинно героическое — обычные люди, несмотря на разногласия и страх, нашли в себе силы противостоять несправедливости.
На площади тем временем кипела работа. Рабочие украшали сцену, устанавливали световое оборудование. Вокруг памятника школьники высаживали цветы под руководством учительницы.
— А вы знаете, что именно здесь произошло в 1905 году? — спросил Глеб у мальчика лет двенадцати, который старательно утрамбовывал землю вокруг саженца.
— Восстание рабочих, — бойко ответил мальчик. — Нам в школе рассказывали. Они боролись за свои права.
— И чем всё закончилось?
Мальчик задумался:
— Не помню. Наверное, победили, раз памятник поставили.
Вечером Глеб встретился с Полиной в небольшом кафе неподалёку от архива. Она принесла ещё несколько документов — газетные вырезки того времени, официальные отчёты полиции.
— Нашёл что-нибудь интересное? — спросила она, помешивая чай.
— Более чем, — Глеб показал ей свои записи. — Но я не понимаю, почему эта информация замалчивалась. Ведь это делает историю только интереснее, человечнее.
— История редко бывает такой аккуратной и однозначной, как нам хочется, — Полина пожала плечами. — Особенно когда речь идёт о событиях, которые становятся символами. Памятники не ставят сомневающимся или спорящим людям. Их ставят героям.
Глеб посмотрел в окно — площадь освещалась вечерними огнями, монумент отбрасывал длинную тень.
— Знаешь, что меня больше всего удивило в дневнике? — сказал он. — Савельев пишет, что многие присоединились к восстанию не из-за политических убеждений, а просто потому, что площадь была центром их жизни. Там они встречались после работы, обсуждали новости, знакомились с девушками. И когда началось восстание, они встали на баррикады, защищая не абстрактные идеалы, а конкретное место, которое считали своим.
Полина задумчиво посмотрела на него:
— И чем это отличается от сегодняшнего дня? Посмотри, как люди готовятся к празднику. Для них площадь — это тоже центр жизни, место встреч и праздников. Они могут не знать всех деталей восстания, но они чувствуют связь с этим местом.
Глеб молчал, обдумывая её слова. Его репортаж начинал обретать форму — не разоблачение мифа, а исследование того, как место становится символом, сохраняя свою роль в жизни города, несмотря на все исторические перипетии.
Накануне Дня города Глеб засиделся в гостиничном номере допоздна, пытаясь собрать разрозненные фрагменты истории в единый репортаж. На столе лежали копии страниц из дневника Савельева, фотографии памятника и современной площади, заметки с интервью. Материала хватило бы на целую книгу, но редактор ждал ёмкий, острый текст на три тысячи знаков.
Черновик репортажа получился неожиданно резким. Глеб прямо писал о расхождениях между официальным нарративом и реальными событиями, цитировал самые противоречивые фрагменты дневника, подчёркивал, как героический образ восстания постепенно вытеснил сложную, неоднозначную правду.
Он перечитал текст и поморщился — выходило что-то вроде исторического разоблачения, сенсационного, но поверхностного. И главное — совершенно не чувствовалась связь между прошлым и настоящим, то, как площадь продолжала жить в городе, меняя своё значение, но сохраняя роль центра притяжения.
Телефон завибрировал — сообщение от редактора: «Как продвигается? Жду сенсацию!»
Глеб отложил телефон без ответа и подошёл к окну. Из номера открывался вид на площадь Революции, сейчас почти пустую, освещённую лишь несколькими фонарями. Бронзовые фигуры восставших отбрасывали длинные тени, создавая впечатление, будто они действительно движутся вперёд.
Утром Глеб отправился на площадь, которая уже наполнялась людьми. Официальное открытие праздника было назначено на полдень, но горожане подтягивались заранее, занимая лучшие места. Дети бегали вокруг памятника, пожилые люди сидели на скамейках, молодёжь собиралась группами, громко смеясь и фотографируясь.
Глеб заметил Полину, которая разговаривала с седым мужчиной в строгом костюме. Заметив журналиста, она помахала ему рукой:
— Глеб! Познакомься, это Игорь Петрович, заместитель мэра по культуре.
Мужчина крепко пожал руку Глеба:
— Полина рассказала о вашем проекте. Очень интересно! Надеюсь, ваш репортаж привлечёт внимание к нашему городу.
— Я как раз заканчиваю работу над текстом, — осторожно ответил Глеб.
— Отлично! — Игорь Петрович просиял. — Кстати, сегодня после концерта будет небольшой приём в мэрии. Хотелось бы услышать ваше мнение о нашем историческом наследии. Полина, вы ведь тоже придёте?
Когда чиновник отошёл, Глеб повернулся к Полине:
— Он знает о дневнике? О том, что я собираюсь писать?
— Нет, — она покачала головой. — Он думает, что ты готовишь стандартный восторженный репортаж о героическом прошлом Горловки.
— А если я напишу правду? То, что мы нашли в архивах?
Полина внимательно посмотрела на него:
— Это и есть правда. Просто более сложная, чем та, к которой все привыкли.
Она кивнула в сторону площади, где пожилая женщина показывала внуку памятник, что-то эмоционально рассказывая:
— Для неё эта площадь — часть личной истории. Может быть, её дед или прадед участвовал в тех событиях. Или она ходила сюда на свидания в молодости. Или просто гордится своим городом и его историей. Что даст ей твоё "разоблачение"?
Глеб не нашёлся с ответом. Площадь наполнялась жизнью — играла музыка, выступали танцевальные коллективы, пахло шашлыком и сладкой ватой. Люди смеялись, обнимались, фотографировались на фоне памятника. Для них монумент был не просто символом исторического события — он был частью их настоящего.
— Знаешь, что написал Савельев в последней записи? — неожиданно спросил Глеб. — "Может, через много лет люди забудут, как мы ссорились и боялись. Запомнят только, что мы были вместе, когда это было важно".
Полина улыбнулась:
— Умный был человек, твой Савельев.
Глеб смотрел на празднующих горожан, на памятник, на старое и новое, переплетающееся на этой площади, и вдруг понял, какой репортаж он должен написать.
Через неделю после праздника Глеб сидел в том же кафе напротив Полины. Перед ними на столе лежал планшет с открытой страницей портала "Хроники мест". Заголовок гласил: "Площадь многослойной памяти: как одно место объединяет разные эпохи".
— Так значит, ты не стал разоблачать "исторический миф"? — спросила Полина, пролистывая статью.
— Я рассказал о дневнике Савельева, — Глеб пожал плечами. — О том, что восстание было сложным событием, с противоречиями и конфликтами. Но я не стал это преподносить как сенсацию.
В репортаже Глеб сплёл воедино три временных пласта: историю восстания 1905 года, создание мемориала в советский период и современную жизнь площади. Он показал, как образ революционных событий менялся с течением времени, обрастая новыми смыслами, и как при этом площадь сохраняла свою функцию — быть центром городской жизни.
— Редактор был разочарован? — улыбнулась Полина. — Никакого скандала, никаких разоблачений.
— Сначала да, — признался Глеб. — Но потом материал неожиданно выстрелил. Оказывается, людям интересно не только сенсационное переписывание истории, но и то, как история живёт в настоящем.
Полина дочитала статью до конца:
— "Может быть, главная ценность исторических мест не в том, чтобы точно документировать прошлое, а в том, чтобы создавать пространство, где разные поколения могут почувствовать себя частью чего-то большего, чем их личная жизнь." Красиво сказано.
— Это не я, — Глеб усмехнулся. — Это почти дословная цитата из речи заместителя мэра на приёме. Он, конечно, имел в виду патриотическое воспитание, но прозвучало на удивление искренне.
За окном кафе, на площади Революции, рабочие демонтировали последние элементы праздничных декораций. Вокруг памятника сидели подростки с гитарой, несколько пожилых людей занимали скамейки, молодая пара фотографировалась на фоне монумента. Обычный день, обычная жизнь.
— Я вчера снова перечитал дневник Савельева, — сказал Глеб. — Знаешь, что меня больше всего поразило? То, как он пишет о площади после поражения восстания. Он приходил сюда каждый день, наблюдал, как всё возвращается к норме. И ни разу не написал о разочаровании или предательстве. Просто отмечал, что жизнь продолжается, и люди снова собираются здесь, чтобы говорить, спорить, влюбляться.
— Места переживают людей, — кивнула Полина. — И события тоже.
Глеб допил свой кофе и закрыл планшет:
— Я уезжаю завтра. Редактор уже дал новое задание — что-то про старые заводы в Нижнем Новгороде.
— Понятно, — Полина старалась говорить ровно, но в голосе проскользнуло разочарование. — Что ж, было приятно поработать с тобой.
— Знаешь, — Глеб внезапно решился, — я думаю продолжить эту тему. Как места хранят память, как история трансформируется. Может быть, книгу написать. И мне понадобится помощь хорошего архивиста.
— Для этого тебе придётся чаще бывать в Горловке, — заметила Полина.
— Я как раз думал об этом, — Глеб улыбнулся. — Десять лет назад я уехал отсюда, потому что мне казалось, что в маленьком городе ничего не происходит, что настоящая история делается где-то в больших столицах. А теперь понимаю, что история повсюду, просто нужно уметь её видеть.
Они вышли из кафе и медленно пошли через площадь. Бронзовые фигуры восставших, застывшие в вечном движении вперёд, отбрасывали короткие полуденные тени. На постаменте памятника кто-то оставил букет свежих цветов — не официальный венок, а простые полевые цветы, собранные, наверное, где-то за городом.
— Кстати, — Полина остановилась, — Игорь Петрович звонил сегодня утром. Сказал, что твой репортаж ему понравился, и предложил сделать у нас в архиве выставку, посвящённую восстанию. С включением материалов из дневника Савельева.
— Серьёзно? — удивился Глеб. — А как же героический миф?
— Думаю, даже мифам иногда нужно обновление, — Полина улыбнулась. — Иначе они рискуют остаться просто бронзовыми фигурами, которые никто не замечает.
Они стояли посреди площади, окружённые обычной городской жизнью — шумной, суетливой, текущей мимо исторических монументов. И всё же что-то неуловимо связывало этих спешащих по своим делам людей с теми, кто стоял здесь больше века назад, — площадь, воздух, свет, ощущение принадлежности к месту, которое было здесь задолго до их рождения и останется после них.
Глеб сделал последнюю фотографию — не монумента, а людей вокруг него, живущих своей обычной жизнью в тени истории, которую они унаследовали, не выбирая её, но делая своей.
Справка об объекте

Площадь Революции, адрес: Россия, г.Горловка,
Площадь названа в честь революционных событий 1905 года в Донбассе,кульминационным моментом которых стало Горловское вооруженное восстание. Можно сказать "второй центр" Горловки поскольку место проведения всех городских праздничных мероприятий некоторое время назад было перенесено на площадь Революции.
Многофигурный 16-метровый бронзовый монумент между КСКЦ "Стирол" и гостиницей "Родина" является частью мемориала героям Горловского вооруженного восстания 1905 г. Столкновение вооруженных рабочих Донбасса с российскими правительственными войсками состоялось в ходе в всероссийской политической стачки, к которой примкнули рабочие Общества Южно-Русской каменноугольной промышленности и горловские машзаводчане.
Источник: https://vk.com/wall-98660148_58075




Сны танка
Автор: Василиса Барабанова
Тишина. Лёгкий шелест травы, васильково-синее небо с белоснежными облаками, парящими будто пёрышки в вышине, где-то вдали нежно курлычут редко пролетающие птицы. Воздух такой свежий, что не надышаться. Ласковый ветер легонько касается меня, и, кажется, что на земле всё замерло, всё наслаждается этим покоем.
Но вдруг - бац! Бац! Сильный обжигающий звук. Я резко просыпаюсь. Кругом кромешный дым, гарь и копоть. Грохочет бой, страшная горячая битва. И мне так не хочется в эту реальность. Но я здесь. Нужен тут! Я - танк. Самое грозное и жестокое создание человечества. Я создан убивать, давить, крушить и уничтожать. Надо! Танк не должен думать, чувствовать, а уж, тем более, спать. Я - Т34, а значит - русский, советский, несокрушимый! И создан для возмездия над фашизмом.
Я мощное оружие сильных, гордых и несгибаемых людей. Люди. Немного я их знал, но те, что управляют мной - настоящие герои. Мой экипаж - всего два человека. Но что это за люди! Они бесстрашно и неутомимо ведут меня в самый эпицентр битвы, и я послушен их командам.
Врум! Врум! Рывок, ещё один, и я резко иду вперёд по улицам небольшого города. Это славный город шахтёров Горловка. Наша земля! Слышите, проклятые фрицы? Наша! И мы выбьем вас отсюда любой ценой! Я чувствую бойцов в своём грохочущем чреве, слышу их громкий диалог:
- Вечереет!
- Да, сентябрь нынче жаркий выдался! Пить хочу, а воды нет!
- Терпи, брат, идём на штурм!
- Ты сколько уже на фронте?
- С сорок первого в танковых, сейчас сорок третий, считай два года. Да куда ты прёшь, собака!
Бац! Бац! Это летят наши снаряды и разят врага наповал.
- Заряжай! Быстрее же!
- Ничего не вижу, дымит!
- Скажи спасибо, что не мы!
- Где мы сейчас?
- Дебальцево прошли, в центре Горловки, вот вторая школа, вроде, или то, что от неё осталось.
- Левее держи! Не задень здание! Нашим детям здесь ещё учиться!
- Эк ты размечтался!
- А что, я верю в победу, а ну давай ещё по тому повороту жахни!
Пиииу, дыщ! И снова полетел свинец, разящий врага.
- Готово! Вот он немец, попёр! Чтоб им всем повылазило!
Я привык, что танкисты ругаются, наверное, никто так не может ввернуть словцо крепче, чем наша братия. Мчу вперёд, зная, что там люди, но это враг. Жестокий и беспощадный. А врага надо давить. Я танк. Делаю то, что прикажет мой экипаж.
- Вот, кажись, завод имени Кирова. Точно он! Тут мой дядька до войны работал, а ну давай туда.
- Что это?
- Обоз фашисткой техники. Мать моя, сколько тут всего. Стой!
Мои шестерёнки послушно глохнут, и я недвижно стою на месте. Что они задумали, мои танкисты? Даже я вижу, что немцев больше. А может, назад, братцы? Горючее вот-вот закончится. И снарядов почти не осталось. Нет! Я слышу команду: «Вперёд! За Родину! За Сталина!» И лечу в самое пекло. Пули, снаряды режут мои истерзанные бока, гусеница слетает с катушек, и я кручусь на месте как сумасшедший. Мне больно, очень. Но я не сдаюсь! Не сдаются и мои боевые пассажиры. Им тоже очень больно, но эта боль рождает ещё большую злость, непреодолимое стремление вопреки всему, даже здравому смыслу, не позволить врачу отдать этот некогда мирный шахтёрский город с ласковым именем Горловка! Нет! Ни шагу назад! До последней капли горючего, до последнего снаряда…
Стойте, ребята, что вы делаете, не надо выходить, не стоит открывать люк! Как же я тогда смогу вас защитить?!
Но командиры меня не слушают.
- Серега-а-а, будем жить!
Я слышу оглушительный хлопок, ещё один, и чувствую, как мои братцы один, второй словно обнимают меня своими телами. Что я могу сделать? Я всего лишь железная машина, и без человека бесполезен. О господи! Если ты слышишь меня, помоги! Уж лучше заснуть и никогда не просыпаться, чтобы не видеть этого ужаса!
Да, я знаю, что бог есть, и он там, в небесах. И у него самый большой и красивый танк. И когда его золотая танковая колесница катит по небу, все слышат раскаты грома. А от его сверкающих гусениц разлетаются снопы искр-молний. Он строг, но справедлив, и непременно покарает ненавистного неприятеля! Ребята, мои вы ребята, боевой экипаж, вечная вам слава!
3 сентября 1943 года мой экипаж совершил поступок, о котором потом скажут - подвиг! Да, силы были неравны, но бойцы 238 танковой бригады под командованием подполковника Тимина вступили в неравный смертельный бой, чтобы уничтожить немецкий обоз с оружием. Танкистов похоронили на площади около своего завода на улице Ленинградской. Два безымянных памятника. Два неизвестных воина советской армии, павшие в боях за освобождение города Горловки от немецко-фашистских захватчиков. Откуда я это знаю? Я был там, и это был не сон. Я очевидец этих событий, и никому не позволю переписать историю.
И снова будто во сне мне видятся небесно-голубые дали, высокий холм, с которого любуюсь городской рощей и цветущим ухоженным сквером. Неспешно гуляют пары, резвятся дети, горловчане приходят ко мне, чтобы почтить память воинов, павших за освобождение города от немецко-фашистских захватчиков в годы Великой Отечественной войны.
Но всё чаще мой сон прерывают страшные звуки разрывающихся снарядов, противный стрёкот беспилотных машин, гудки пожарных сирен и крики о помощи. Неужели снова война? Как же так?! Мы не раздавили своими праведными гусеницами фашистскую гадину? О нет, это другой враг. Коварный и хитрый. Но мы победим и его! И наша многострадальная донецкая земля освободится от всякой нечисти, и будут снова цвести сады, и никто никогда не будет бояться выходить на светлые чистые улицы моей родной Горловки!
Все танки мира должны спать и не сходить со своих пьедесталов! Мы грозное напоминание того, что никогда не должно повториться. Люди, остановитесь! Послушайте, ведь ничего нет прекраснее в мире, чем тишина, лёгкий шелест травы, васильково-синее небо с белоснежными облаками, и где-то вдали слышится нежное пение пролетающих птиц, ласкаемых лёгким дуновением ветерка.

Справка об объекте

Мемориальный памятник-танк Т-34 на братской могиле, адрес: Россия, г.Горловка, сквер Советской армии
Памятник-танк на братской могиле в Горловке расположен в сквере возле центральной автостанции. Во время штурма Горловки один из танков, входивших в состав 238-й танковой бригады, ворвался в город со стороны Дебальцево. В этом Т-34 находились два члена экипажа, которые погибли. В 1961 году останки танкистов были перезахоронены в братскую могилу, где в том же году был насыпан холм и установлен танк Т-34.