Сезон черных туманов

-Остров Маарифа открыли только  в прошлом году, слышь? - Моня развернул  рекламный буклет, вальяжно  растекшись по креслу. -В переводе с суахили - «знания». - Он повернулся ко мне, проверяя реакцию.

Мне было  все равно, я еще пару часов назад работала во всю. Я и сейчас, уже сидя в самолете еще не до конца понимала, что отпуск начался,  работа на пару недель позади, заботы остались за бортом лайнера, странно полупустого    и от этого какого-то воздушного, легкого,  словно  нереального.

-«Знания»!- потрясывал буклетом в воздухе Моня, словно продираясь сквозь мои, еще скачущие по обрывкам рабочих заданий мысли, - «сведения, умения!» - ликуя, смаковал он,  - "Опыт"!! - Сын ошибок! -  прохохотавшись,    опять состряпал увлеченно серьезное выражение лица и продолжил чтение вслух:
- Туристическая отрасль здесь еще почти не развита.- выговаривал он каждое слово с  педантичной дикторской  четкостью. - Вы можете насладиться уникальной возможностью  жить на лоне почти девственной природы еще вчера необитаемого острова! Слышь, Лорыч! - Моня подпрыгнул, вскочил на ноги, облокотился о спинки кресел — переднего и заднего, обвел торжествующим  взглядом полупустой салон самолета.- Мы похоже, вообще одни из первопроходцев! Никто еще не в курсе!- хихикнул он, делая круг рукой в  воздухе, -   поэтому и в самолете никого!

Да, эти путевки  достались нам почти даром. Акция акций, счастливый билетик,  перелет в подарок. Конечно, мы не могли отказаться.  А тут еще и новорожденный остров. Настоящий, никем не топтанный рай.

-Остров имеет уникальное географическое положение,- продолжал Моня, пока я вспоминала в уме, все ли папки закрыла на работе и ничего ли не забыла впопыхах, -  Он находится на стыке четырех  климатических зон,  конфликтующих друг с другом, вследствие чего его собственный климатический профиль неординарен и  судя по всему, еще недостаточно изучен. -Моня взъерошил загривок, как всегда,  когда натыкался на что-нибудь интересненькое. -... температурный режим не похож на стандартный … колебания недостаточно изучены...- перескакивал  Моня  через абзац в поисках важной информации -   ... т-так...  сезон дождей,  сезон черных туманов, остальное лето- почти одиннадцать месяцев... Лорыч!-  он уставился  задумчиво   на меня,- а сезон черных туманов — это что?

Я только недоуменно пожала плечами — рот был занят  едой. Стюардесса, проплывающая мимо, как шлюпка с четким маршрутным листом — от нас до  своего кресла, забирая ненужную  посуду,  услышав вопрос вставила:
-Черные туманы они и есть  - черные туманы. Как наши, только темные. У них там все замирает на острове в это время — ни черта не видно. Завтра как раз по прогнозам. Посмотрите, расскажете потом.
-А вы не попадали на них? - кокетничал Моня, не стесняясь меня.
-Нет,  -  поддерживала она его бойцовский настрой, не прекращая сорить улыбочками,- мы не летаем в эти дни. Видимость нулевая. Сейчас вас высадим и тут же назад, чтобы успеть.- забрала у нас всякое ненужное  своими  отточенными  ловкими  жестами,-  Садимся уже, пристегнитесь.- и ушелестела к себе, не переставая улыбаться.
-Вот и разгадка бесплатного сыра! -  Скуксилась я, -  Потому и дешево.
-Не боись, прорвемся! -  жизнерадостность Мони была непотопляема, - Главное — не работать! Погуляем, воздухом подышим. Покупаемся — даже если туманы будут. Все не   наш ноябрь!
Он помахал издалека ручкой стюардессе, получил свою затрешину, чтоб не кокетничал лишнего, рухнул в кресло и прильнул к иллюминатору наблюдать за  приземлением.



Выйдя в аэропорту, размером с Пятерочку в нашем дворе, я наконец-то выдохнула остатки  рабочего напряжения:  вокруг –  чистота и тишина.  Пальмы,  зелень, цветы. Какие-то пышные кучерявые кусты  ровной волнистой линией вокруг здания. Почти безлюдная природа.

В момент исчезнувшие прилетевшие с нами  пассажиры,  редкие  служащие аэропорта, тут же  пропадающие из  поля зрения.  Ни машин. Ни такси.

-А, вон один! - Моня рванул   к зазевавшемуся таксисту,  что-то увлеченно кричавшему  в телефонную  трубку рядом с  открытой дверью машины.

Махнули ему раз, другой — он в своих разговорах нас даже не замечал.

Моне пришлось  активизировать все свое обаяние. Он выпрямился, подпрыгнул, замахал руками и с выражением крайнего дружелюбия,  рванул  к цели.Таксист, наконец увидев нас,  сделал испуганное лицо и хотел было юркнуть в салон, но уже  не успел.

-Я не работаю! Смена закончилась! - орал он Моне, перемежая корявый английский с  неизвестным нам  языком,  которым плевался в трубку. Телефон отвечал ему тем же. Не смотря на общую ругань, звучал этот язык  на редкость поэтично.

-Е-е-й, -  заорал он, когда мы попытались открыть  дверь   его машины сами, —  моя смена закончилась, я- домой!
-Как домой?  - пнул Моня чемодан так яростно, что    таксист, явно испугавшись, что следующим, кого пнут будет он, отбежал, все еще  перемежая фразы нам  с руганью   по  гаджету.

Используя язык жестов и пинков, чередуя его  с исковерканным в спешке английским и   смиренными намасте,  мы какое-то время боролись, пока он не сдался,  позорно продув  всем троим (спасибо невидимому   собеседнику). Кивнул нам  зло и  махнул  рукой . Мы загрузились за секунду. 

...А ехали минут пять. 

-Ну вот... — фыркнул Моня,  когда мы выгрузились у крошечного одноэтажного отельчика,  -  дольше по телефону базарил, а еще брать не хотел. -  он повернулся, а желтая машина уже увиливала от нас  вдаль, виляя  и подпрыгивая на поворотах, чуть не сбивая роскошные огромные цветы с ближайших кустарников, оторачивающих  дорогу.


Смеркалось. Нежный  голубой  туман   подернул небо. Все как будто поблекло, расфокусировалось, чуть потускнело, как высохшие акварельные краски на бумаге.
В воздухе пахло сладко и   фруктово. Пальмы лениво шевелили своими жирными листьями, птицы  перекликивались вдали.

Одна из стен номера была полностью стеклянной,  раздвинув ее, Моня выскочил  наружу, в один прыжок преодолел крошечную веранду, выложенную плиткой  с  греческим узором,   растянулся прямо на  лужайке, заросшей травой.  Широкое, вольное пространство, там дальше деревья, кусты роз, за ними — бассейн с голубой водой.

Все невозможно  прекрасное, нереально  томное, тихое, какое-то покорно замершее перед нами.

-Ну что, - приобнял меня Моня,  когда накувыркался вдоволь, -  как там мысли про работу?
-Про что?-   переспросила я на автомате, даже  не поняв о чем он  и удовлетворенно   улыбнулась.



Внутри лежала памятка на английском. Красивая папка, насыщенно коричневая,  кожаная, тяжеленькая.   
Завтрак, обед, ужин.
Номер ресепшн для  внутреннего телефона /хаха, один этаж, быстрее дойти, чем звонить/
Курить  внутри запрещено.
Во время туманов двери и окна держать закрытыми,  общаться с персоналом по телефону. Из здания не выходить. Соблюдать меры противопожарной безопасности.

-Что-то больно много у них запрещено?- поцокал Моня кокетливо, -   Кто нам может запретить получать удовольствие от жизни?

-Я бы, конечно,   поинтересовалась «почему» запрещено, - размышляла я, вспоминая наш разговор при заселении на ресепшн, -  Но  ведь они ничего конкретного не говорили. Одни общие   пространные ответы, я  и сама такие могу придумать. 


Ресепшионист, милый, хрупкий,  с круглыми очками на  крошечном носике  оформил все за пару минут, потом воткнулся  в нас   пронзительными глазками и  словно включил магнитофонную запись: сначала что-то там  промямлил скороговоркой  про завтраки  ужины и ключи, а потом прибавил звука и  артикуляции:
-У нас по прогнозам  завтра начинаются  черные туманы. Пожалуйста, будьте осторожны.  Не выходите из номера, не открывайте окон и дверей. Не курите  в комнатах.
-А на веранде можно?
Он уничижительно посмотрел на Моню поверх очков:
-Во время черных туманов запрещается открывать двери и окна. Все общение  с внешним миром — только по телефонам и гаджетам. С персоналом — только в периметре здания.
-Почему?
-Для вашей безопасности, — с беспристрастным лицом выдал он все  заготовленные фразы и  отвернулся по своим делам, уставившись в комп очками,   бликующими от пронзительно белого  экранного света.
 


Нам, сидящим сейчас  на верандочке перед  собственным бассейном все эти предостережения казались смешными.   
-Ну... ок. А что так перестраховываться -то? - недоумевал Моня,  созерцая  полет запоздалой бабочки, спешащей домой в вечерних сумерках. 

- Ну, видимо они боятся, что  в тумане    туристы растеряются, собьются с пути. Типа,   остров мал,  изолирован, можно утонуть невзначай,  можно   заблудиться в лесу, можно свалиться со скал.

-Коне-ечно, -  подхватил Моня, - какой дурак пойдет  в лес или полезет  в океан сослепу? Ну да ладно. Формалисты — они везде формалисты.

Мы допили  приветственное шампанское, проводили последних мотыльков на  покой и отправились спать.Утомленные перелетом, переездом, разнеженные ужином и вином, мы рухнули, отключились тут же  и проспали всю ночь.



А утром поняли, что такое черный туман.

Мы застали самое его начало. Успели   прогуляться раненько, полюбоваться   солнцем, восходящем где-то там, вдали,   ультрамариновым  томным, словно лакированным океаном, шепчущим нашим ногам свои таинственные заклинания,  песком, напоминающим  сахарную пудру, рассыпающимся в пыль  под каждым твоим шагом.
Успели искупнуться,   разомлеть и даже курнуть на веранде, когда   заметили вдруг  тонкую  серую линию у горизонта.

Линия темнела, расширялась и  росла, приближаясь медленно, но неотвратимо.
Ни  ветра не было, ни  дождя, ни туч. Только странная  рассыпанная в воздухе тень, как пыль. Развешенная, как невидимая вуаль черного цвета,   как дым. Клубами, пучками,  сначала с проседью,   постепенно  уплотняющаяся, заполняющая собой все пространство.

Мы видели разбегающихся людей,  последних,  улепетывающих по домам,  мчащих  на ревущих машинах — вдаль. И эти торопящиеся фигурки  от которых даже на таком расстоянии отчего-то фонило  тревогой и суетливостью, мчали от нас, быстро уменьшались в размерах и терялись вдали.
 
Работники отеля  с удвоенной прытью забегали, засуетились,  подскочили к нам,  лепеча на своем поэтичном что-то строгое.  Вырвали у Мони окурок прямо из пальцев, затушили его, торопясь и загнали нас в номер.

Закрыли   огромные двери  со стороны веранды, задвинули тюль.   В спальне закрыли форточку, везде задернули шторы, включили свет, телевизор,  поклонились со своими дежурными улыбками и намасте, пятясь,  вышли вон, желая прекрасного дня.

-Куда уж распрекраснее!- буркнул Моня, плохо сдерживаясь, но давая им совершить все положенные дела. Что нам  чужие инструкции. Мы же все равно потом по-своему все переделаем.

Мы выдержали при закрытых окнах не больше четверти часа. Интересно ж, что там такого необычненького — не выдержала я первой и  распахнула  шторы.

И мы окаменели.
За стеклом не  было видно ничего. То есть вообще ничего. Сплошное черное полотно.  Плотнее, чем черная бумага, чем  стена, крашеная черной краской. Ни  бассейна, ни лежаков во внутреннем дворике отеля. Ни пальм в паре метров от веранды. Ни стульчика со столиком,  почти вплотную стоящую к стеклу.


Мы завороженно смотрели на все это,  по факту — в свои  глаза, отражающиеся от стекла, ставшее практически  зеркалом   на таком   идеально плотном темном фоне.
Моня, обычно шутящий по любому поводу молчал,  задумчиво сверля зрачками стекло. Я  отнеслась к этому, как  к ночи. Ну, темно и темно, подумаешь. Не навсегда, в конце концов.

Немного погодя мы   пришли в себя,  вспомнили ковид с его  карантином, подумали, что уже натренированные. Почитали, посмотрели сериалы. Початились в интернете,   позвонили родителям. Когда интересное в телефонах закончилось,засели за карты и джин из минибара.



-Хочу покурить. - не выдержал Моня к вечеру.
-Нельзя же.
-А я тихонько.
-Открывать,  двери  нельзя, - я не настаивала, я просто напоминала.
-Тогда я тихонько — внутри.
-Моня, внутри тем более нельзя, -  уже    энергичнее откликнулась я — он прекрасно знал, что запах табачного дыма в доме я не переношу.
-Тогда я не здесь — снаружи.
-Это была ловушка, да?
-Да- хитро заулыбался он, но я еще попыталась побороться на стороне  шаблонных инструкций:
-Моня, двери сказали не открывать.
-Да что там может случится-то!? — загорячился он.
-Откуда я знаю? Может, змеи какие заползут. Скорпионы. Комары москитные.   А мы их не увидим.
-Ну, как не увидим — увидим же,  какие проблемы?
Моня схватил пачку, зажигалку и    дернул ручку двери.
Не успел он сделать крохотную щель — узкую, не больше пары сантиметров, как что-то неуловимое вздрогнуло в пространстве. 
Туман, словно только этого и ждал.   Медленно, исподволь, тонкой  серой струйкой он начал  вливаться внутрь. Но не как вода,  тихонько и снизу, а сразу везде  широкой полосой, во весь рост, заполняя комнату,  надувая ее, как воздушный шарик этой серостью, уплотняясь, чернея прямо на глазах.

Пока мы  сообразили что происходит, Моня  распахнул дверь   еще  шире, просто автоматически продолжая свой жест,  и  туман, удивленный от такой щедрости принялся уплотняться с удвоенной скоростью,
Быстро разлился по   комнате, полетел в спальню.
Моня   удивленно чертыхнулся, оторвал руку от двери,  чтобы почесать в затылке  -  и  скрылся от меня в тумане.  В черном, густом, как дым,  бесплотном, черном  воздухе.
-Моня! -  запоздало   очнулась я, — закрой дверь! Мы сейчас тут задохнемся!
-Не могу! - булькнуло откуда-то из черноты, — я что-то...   не вижу ни хрена...  - снаружи что-то едва слышно пошуршало, раздался его голос, чуть глуше -  вот же ж...отпустил ручку двери  и теперь не  могу найти ее... - он истерично хохотнул,-   ни черта не вижу.

Что-то громыхнуло, послышался мат и   треск  падения  стула со столиком, видимо, в поисках потерянной ручки  двери Моня сделал шаг на веранду и снес мебель.
-Моня!
-Не вижу ничего!  Долбаная темень! Стой там! Я сейчас вернусь! - послышался его еле слышный голос,   явно удаляющийся от меня.

Я замерла, не зная, что делать. Закрывать  дверь?  Как, если там снаружи остался  Моня? Не закрывать?   Туман уплотнялся здесь.  Даже  противоположная стена комнаты уже была еле видна.
А вдруг он ядовит?

Мурашки выпрыгнули откуда-то изнутри, поскакали по коже. По рукам, ногам, голове, врассыпную. Меня тряхануло.   Я стояла, как дура, посередине комнаты, наблюдая, как   постепенно тают в чем-то черном  и пушистом мои стопы, мои голени, колени, бедра и  кружева новенького цветастого топа.


Туман ничем не пах, не душил,  давал дышать, на вкус был как обычный воздух,  но застилал все.  Менял ориентиры, обескураживал,  терялся в пространстве.
Я стояла в комнате,   около кровати, боясь сделать даже шаг. Я знала что передо мной — кровать, где-то за спиной -  шкаф.  И там рядом — дверь в коридор. Наверное, нужно пойти туда,  к людям. К свету. И попросить у них помощи. И попробовать найти Моню. Пока он не ушел куда-нибудь далеко, случайно выйдя в темноте с территории отеля.

Или  подождать, пока он рассеется? Осядет, там, я не знаю... обесцветится? И проблема решится саморассасыванием?


Я стояла, боясь сделать шаг .
Что за  чертовщина, черт побери! Как это вообще может быть?
Подняла руку перед собой — ни чего не видно.  Натянула ладонь,  растопырила пальцы,  поднесла поближе к лицу, пытаясь разглядеть во тьме. Ничего. В этом темном, беспросветном  неужели даже светлая кожа не будет отсвечивать? Вот же она, моя рука, по ощущениям совсем рядом с лицом!
Я медленно  приближала  ладонь, пытаясь в темноте увидеть хоть что-то. Как вдруг   до лица дотронулось что-то  ледяное и колючее.
От неожиданности я вздрогнула, подпрыгнула, тут же   проехала   по щеке  когтями, царапнув  по виску, чуть не заехав в веко. Голенью сзади врезалась в деревянную опору кровати,    взвыв от боли подтянула ее к себе, задела коленом тумбочку
 
-Да боже ж мой! 
Сердце билось,  мысли метались, захотелось заныть. Просто по-человечески от отчаянья. Это дома все  удобно. Все на своих местах. Ходишь, ничего не боишься,  даже с закрытыми глазами точно определишь, что  где стоит.
И какого черта я делаю этот когтистый маникюр, им же зарезать без  ножа можно!
И сдались мне эти огромные перстни —  авторские, красивенные, колючие, потенциальные убийцы!
 
Я  проверила перстень на  пальце.    Пробежалась подушечками по когтям. Все на месте, ничего вроде бы не сломала.
Потерла голень,  всхлипывая.
 
Нашарила  рукой постель сзади. Медленно, боясь даже  слишком глубоко вдохнуть, опустилась на кровать.
Опять всмотрелась   в темень. 
 
Мозг привык, что через пяток минут любой темноты он   привыкает к отсутствию света и начинает худо-бедно различать предметы. Я сейчас была согласна  на любых серых кошек и светло-черную мебель,  хотя бы символично но -нет.
 
Я  пыталась  рассечь взглядом  пространство, словно  шпагой,  мне казалось, что должно же что-то измениться, адаптироваться,  пристроиться в зрачке ли, в   сетчатке. Ну мы же можем видеть даже в кромешной тьме!  В любую самую безлунную ночь! В самых что ни на есть  закрытых от  случайных   бликов уголках — рано или поздно,  ты хоть что-то, но начинаешь различать. Стены хотя бы, двери, пол.   Вентилятор, может, включить, пусть погоняет   воздух, глядишь, рассеет  что-нибудь.
 
Здесь все это не работало.
 
Я начинала понимать правила безопасности. 
Казалось бы, какой пустяк —  черный туман. 
А не видно не зги.
НЕ ВИДНО НЕ ЗГИ!
 
Как они здесь живут эти две недели?
Как не сойдут с ума?
 
-Моня! —    негромко  выдохнула я куда-то вверх. Где он там, любитель покурить на свежем воздухе?  Он же не мог уйти далеко, — Моня!
Черный воздух глушил   звуки. Я даже свой голос  почти не слышала. Он был таким мягким, пушистым,  как вата,  круглым, пухлым,  не летящим. Я выдыхала слова, а они где-то здесь, на кончиках губ и оставались.
-Моня! — увеличила я звук.
Тишина  в ответ. Мертвая тишина в мертвой черноте.
 
- Моооняяя! Гдее тыыы? —  заорала я во всю  свою мощь.
Никто не отвечал мне. Ни  деревья не шуршали, ни бассейн ни шелестел. Птицы не пели,    не скрипела ни одна,  мать ее, половица.
И люди не откликались, как вымерли.
Ну кто-то где-то же должен мяукнуть в ответ! Кто-то же здесь есть? Все эти ресепшионисты?   Другие посетители отеля? 
Моня, в конце концов. Куда они подевались?!
 
-Мооня!! Отзовись! — тишина в ответ.
 
 Я сидела на постели, пытаясь сообразить, как действовать.  Кого звать, куда бежать за помощью. Хорошо сказано — бежать.  Не понятно даже в какую сторону пару шагов сделать. И с какой целью. Где люди? Где хоть кто-то,  кто может  помочь?  Дать фонарик хотя бы ?
Фонарик… 
Я вспомнила про телефон.   Он за это время  еще не должен был разрядится, тут прошла-то пара часов.
Медленно, дрожащими ладонями, стараясь не терять   контакта с полом хотя бы одной ногой я начала  перебирать  руками  по  поверхности постели. Вот она тумбочка, ага.  Бумажки какие-то, ручки, флакон духов, сотового нет.  Шаря по   поверхности  я что-то задела, конечно: звон,  грохот, треск — опять внезапно, опять заставляя меня подпрыгнуть, отдернуться. Это  я свалила стационарный телефон, молодец какая.
Он упал на пол,  трубкой  стукнувшись о  паркет, своим черным пластиковым телом  плашмя прямо  на  мою стопу. Я взвизгнула, дернула ногу вверх, опять саданула ее об угол тумбочки.
 
Уняла хлипы, дошарила рукой до   обеих его частей. Схватила. Поднесла трубку к уху. Гудит.  Проводной,   обычный, старинный. Как я тебя люблю,  как же я этого не понимала до сих пор! Почти несокрушимый старичок, работающий в любых условиях.

Стоп... Я поставила его к себе на колени. 
А как по нему звонить-то? Куда? Что набирать? Ни кнопок не видно, только наощупь, ни номера ресепшн я не знаю.
Внезапная радость  сменилась внезапной растерянностью. Я даже  при дневном свете не была уверена, где искать. А уж сейчас и подавно. Где-то там в папке. Где-то там в  темноте, в папке, которую не видно, на столе, которого не видно,  прочесть  шрифт, которого тоже не...
Очень смешно.
 
Пальцы автоматически  общупывали   прямоугольное  шершавое тельце, крупные  кнопки,  курчавый провод,  громоздкую ручку.  Единственное живое существо во всей вселенной сейчас,  кроме меня и Мони, затихарившегося  где-то там снаружи.
 
Телефон гудел.  Равнодушно, ровно, нейтрально.
Я попыталась понажимать кнопки. Ноль - три. Девять -один- один, если предположить, что единица —  с этой стороны…
Я пару раз прокляла свою невнимательность:   секунда — взгляд на пространство, крошечное усилие запомнить, что и где, да разве ж можно было предположить  еще пару часов назад, что  это устройство будет  так смертельно необходимо   нынешним вечером!

Я начала  всхлипывать, перебирая кнопки. Сначала в одном порядке, потом в другом. Сколько там может быть вариантов комбинаций?  Сколько цифр могут содержать телефоны, к примеру рецепшн?  Я тут  до конца сезона туманов буду  пытаться подобрать правильную комбинацию. Туманы рассеятся,  а я так и не угадаю эти загадочные   сочетания.
Я  всхлипнула,   раздражительность, подкатившая  к  горлу плотным,   корявым комком,  стала   где-то внутри, надавила на   шею, на глаза изнутри,  на душу — и я, со всей своей силы размахнувшись,  швырнула  невидимый телефон в невидимую стену. 

Он   с тихим урчанием рассекая черное, густое, как маргарин, пространство полетел   в сторону  угла (как я предполагала),  вырвав внезапно длинный хвост провода из  телефонного гнезда. В то же мгновенье ровный гудок захлебнулся и тьма поглотила звук так же, как она уже сожрала за этот вечер все  изображения.  Через полсекунды раздался грохот: пластиковый корпус влетел в стену и раскрошился на осколки — это было слышно,  сначала  громкий, похожий на хлопок   удар,  разлетевшийся на мелкие,  колкие  ударчики,   падающие вниз беспорядочно. Звонко, хлестко и  словно потоком. Несколько секунд и  это стихло.
 
Ничего не прояснилось. Та же чернота, никаких изменений.
Та же тишина, даже дуновения воздуха нет. Кондиционер не работает? Или работает так тихо, что туман гасит и его гул?
Я сглотнула.
Моня не отвечает. Потерял ориентиры, усвистал наверное, в другую сторону, не докричишься уже. Главное, чтобы не вышел за периметр отеля хотя бы. 
 
А я тут одна.
Или не одна?
Я снова уставилась в темноту.  В сторону двери в общий коридор, где я ее предполагала.
Она открыта или нет? Я... не помнила, кажется да.   Или нет?
И в этой темноте… хорошо, если  все друг другу пытаются помочь. А если нет?

Ведь если тихо идти, то твоих шагов почти не слышно. Я встала, сделала шаг, проверяя свою теорию.
Так и есть. Если аккуратно ступать —  вообще не слышно. И в этой  тишине и темноте кто угодно может   подобраться к тебе так близко — я сделала еще шаг — что ты даже защититься не успеешь.
Где-то  вон в том углу должны быть чемоданы. А в чемодане  хотя бы…  я не знаю… лак для волос…   чем еще можно защититься? Ни ножей, ни скалок.  Я стала вспоминать, что из увиденного  в комнате или привезенного нами можно было бы использовать для защиты. Ну, мало ли что?
Утюг?
   


Тишина.
Тишина и темнота. Нет, нет,не темнота — чернота.   Как в детстве, когда тебе завязывают глаза повязкой,   сначала страшно и ты хихикаешь от страха, не от смеха — от страха, как будто смех  - оружие.

Как будто он  поможет тебе справиться с собой,  и с этой жутью внутри. Мерзкой,  морщинистой, вдруг появившейся  в глубине живота. И вот это темнота,как  рука тибетского врача, только это  ни черта не он, а чья-то костлявая, черная,  тощая  рука,    влезает в тебя, проникая через кожу, словно впиваясь в масло,  мягко и жестко, непримиримо и    непреодолимо,   внутрь тебя, вглубь, куда -то туда, к солнечному сплетению, немного шевелясь из стороны в сторону, чтобы глубже закопаться своими колкими  косточками.  И ты становишься такой тряпочной куклой, надетой на страх, а он, нагло орудуя  в твоем животе,  словно наматывая кишки на  свой костлявый кулак, затягивает тебя   в себя, притягивая все ближе, так, что уже не вырваться — ты в чужих лапах. Ты весь  изнутри уже — в его   кулаке,   там все внутри тебя сжалось и натянулось и заныло. А снаружи ты, такой, смеешься   прерывисто, словно ничего не происходит — подумаешь,  завязывают глаза.

Ну подумаешь,   это ж игра. Поиграем и  закончим.

Я  сглотнула внезапно.   Облизнула   засохшие губы.   Вспомнила детство и эти прятки с дурацкими  повязками на глазах. Ненавидела их всегда.   Не понимала, что там интересного может быть -  какого черта   ты стоишь, как дурак, лишенный зрения -   пока все над тобой издеваются?


Да... с чувством юмора у меня всегда было туго. И с детской непосредственностью тоже.

Я   как-то на миг словно провалилась в детство. Словно выпала из этой сегодняшней чернухи и   Алисой в зазеркалье свалилась вверх тормашками в воспоминания.

Платья, ноги, косы, руки — все  летит, перекрещивается,  топорщится вверх.
Душа орет,  разум вообще  в обмороке от происходящего.

Кто-то  в глубине царапает тебя по грудной клетке. Та — черная, костлявая рука, что  уже намотала твоих кишок на себя, освободила пальчик и   проникла в   грудную клетку. И там поцарапывает изнутри, как котенок, который хочет привлечь внимание.

Я   еще раз  сглотнула. Откинула  прядь с влажного лба.
Это страхи. Это детские страхи.   Это   все давно прошло, детка -  внушала я сама себе, словно   разделившись на две половины. На взрослого, кому все пофиг: подойдет сейчас, включит свет и рассеет всю эту гарь. И на ребенка, который не знает  ни куда ступить,   ни на что опереться.  Даже в  какую сторону лицом стоять — не понимает. 

Я, случайно оторвавшись  от кровати,  выпрямившись в полный рост и оторвав руку от опоры ощутила, что  нахожусь почти в воздухе. Ну, как почти — одни стопу на полу.  Все остальное и правда  в воздухе.

Вот тут должна бы оставаться кровать — я протянула руку, вбок — пустота.

Вот тут...  протянула чуть подальше -  ничего.
Вот... вот... тут... присела. Ничего не было.
Еще раз провела по  влажному лбу, откидывая мокрую  челку, как будто она мешала мне видеть.  В животе сжалось.  Где все? Должно же быть тут.. я не могла уйти далеко, всего лишь полшага, всего лишь...Я присела еще больше. Рука  скользнула вниз и  прильнула к  шелковистому одеялку.
Боже мой! Сколько раз я за сегодняшний день упомянула бога и черта, надо же. Я  за пару прошедших лет их так часто не вспоминала!

А тут — бесконечно.
Я выдохнула  и  прислонилась голенью к  кровати.
Хотя бы какой-то ориентир.  Главное  - не   отлипать.

Я протянула другую руку  в  противоположную сторону — вот тут должна быть тумба, и шкаф напротив. Должна дотянуться. 
Я хотя бы буду понимать где я.
 
Сплошная стена... нет, дверца, ручка...  я вдохнула, провела поглаживая шкаф ладонью, словно хотела поблагодарить его за то, что он  остался на месте.
Плавно, нежно гладя сверху вниз его шершавую створку.
Черт!
Вздрогнула внезапно,  аж подпрыгнула, оторвав голень от кровати и вновь  оставаясь в  пустоте. В припадке своей доброты расслабилась,  засадила занозу в  ладонь. По ощущениям  длинную, как  швейная игла и такая же острая.
Да чтоб тебя! И не посмотреть даже. Невозможно больно. Эти мелкие мерзавки иногда ноют громе, чем сломанная кость.

Что же делать... Что же делать... В голове стучало молоточком. Таким, уже непрекращающимся сумасшедшим  молоточком, который того и гляди проломит  черепушку изнутри.  Ладонь саднила,   надеюсь, хоть не кровила.

Подпрыгнув, я опять потеряла и кровать, и  шкаф. Опять шарить руками и  искать  точку отсчета для ориентира.

- Моня! Да где ж ты, черт тебя побери!


Пара шагов и я подошла к   двери. В коридор, надеюсь. Если в темноте не   перепутала стороны.
Прильнула к ней, как к спасительнице.Нажала ручку, открыла.
-Твою  ж мать...- прыснула вместе со слезами.

Как же я забыла! Я даже не подумала об этом. Я даже не обратила на это внимания.  Мы же заходили в номер через внутренний дворик.  Открытый внутренний дворик, да  навесы по внутреннему периметру, но  без общей крыши.  Тьма пялилась мне в зрачки и здесь.  Скрывая   и деревянные дорожки, и  резные перила и  фонтанчик в середине общего дворика и  цветы,   овивающие все, что можно обвить. "Общение внутри периметра отеля" - передразнила я сама себя. Я наивно полагала, что с этой стороны   свет.  А здесь - та же тьма,   и чужие двери, которые тебе никто не откроет, спасая себя...

Я  соскользнула  по  наличнику вниз. Порыдала, придерживая дверь. Еще не хватало, чтобы она захлопнулась. Когда эта партия слез вылилась, прислушалась.

Тишина. Тишина. Ощущение, что  даже планета не та.

Я вдруг поняла, что никогда не слышала такой тишины — ошеломляющей, абсолютной.
Оказывается всегда, когда мы  считаем, что тихо -  в воздухе живут еще какие-то звуки.
Даже в тихой ванной комнате —  легкое шуршание воды.
Даже в    предрассветной   тишине утра  - едва заметный шелест тюли, в поле — легкий  свист ветра, в театре   в паузе между   фразами -   скрип кресел, дыхание зрителей.
Везде звуки. То дальний  грохот проезжающей машины, то   хруст веток. То стук каблуков, то   тиканье часов.

Сама улица дышит  звучно. Тихо, неопределенно, не расщепишь на ноты — но это не тишина.

А здесь - ватное, ваккуумное, абсолютно, разреженное пространство, не заполненное ничем.

Глушащее   любой скрип, любой всплеск.
Я вспомнила шаги Мони, скрип двери, которую он открыл,   неспешность, но неотвратимость  тумана, юркнувшего внутрь   змейкой,  навязчивую ловкость, с которой   он залил помещение темнотой. То, как тихо звуки удалялись  даже не вдаль, а  куда-то прочь из эфира, словно исчезала громкость. Будто радио выключали  круглой   рукоятью. Один поворот, другой. Тише, еще тише, еще.  Еле- еле, совсем почти не слышно...

Насидевшись на полу, я решила все таки вернуться в номер. По крайней мере, там я хоть представляю  диспозицию предметов. И Моня тоже где-то там притих.

Я аккуратно прикрыла за собой дверь.   Подумала немного и прикрыла до щелчка. В этой темноте мне еще насильников не хватало. Вновь пошла  прошаривать комнату.

 
-Моня, черт тебя подери! —  опять нашла стену.  Ту, которая с тумбой,  телевизор,  какая-то мелочь на столике узком, вот она. Вся под руками.  Он длинный. Как раз до стеклянной стены с  раздвигающимися дверями   к лужайке.  Перебирая по столу / а сотового и здесь нет, как назло/ дошла до  дверей. Вот они. Вот занавески,  взмокшие от влажности. Тяжелые, набухшие,   впитавшие в себя капли. Ощутимые — но невидимые.   Вот  край открытой   двери.   Вот щель.  Не широкая, но я в нее пройду. И, если закрою, конечно, уже ничего не изменю. Только Моне затрудню возвращение, если он вдруг в этом мраке найдет путь назад.

Я выставила ногу  вперед — кафель. Тоже влажный.
Туман, он такой, да.  Эта влага еще   и какая-то... мерзкая. Холодная, леденящая, то ли сама по себе, то ли потому что черная ( почему она зараза черная-то!?).Какая-то  склизская.  Я пару раз, пробуя пол,  проскользила стопой вперед- назад. Пару сантиметров, краешком стопы. И  едва успела понять, что она скользкая, собака, словно намазанная слизью, как нога поехала вперед,    поставила всю мою стопу на эту дурацкую слизь, что только придало мне ускорения,  я всплеснула руками,  ушибла одну о косяк, второй дала по стеклу  (кажется не разбила),   тело рвануло за ногой,  я не удержавшись выкатилась на   верандочку, ударившись копчиком о   рельсовый механизм  раздвигающихся дверей внизу,  и проехала метр  по плитке,  сшибая плечом стульчики и столики.

Все это в кромешной темноте — даже не уберечься, не отнять ни рук ни ног, не уклониться,  ни  ухватиться. 

Заноза в пальце взвилась от боли,   рука  налилась жаром  и тупым  распирающим   чувством,  плечо болело, нога ныла,    копчик  вообще онемел так, что я даже встать не могла сначала.   Сидела, уставившись вперед — словно там  надеялась увидеть что-то.   На этом скользком и холодном,  мерзком,  постоянно съезжая то в одну сторону, то в другую.
И, наконец, от  всей этой боли, от безысходности и   бессилия, разрыдалась.  Громко,   не сдерживаясь, во весь голос. В два даже — я вообще не  помню, чтобы так орала и  плакала,  ни в детстве ни сейчас.

Ужас всего происходящего,  отсутствие даже идей — куда идти, кому кричать, как  дозваться людей, если все каналы коммуникации   сломаны все это меня наконец сожрало и я  сдалась. Орала, потому что вообще не понимала,   что делать. Вот же он, этот мир, вокруг, такой же, как всегда, полный всего.  Всего лишь закрытый туманом. Туманом,  какими-то чертовыми водянистыми пузырьками, только черного цвета. И вот же ж  — закончился свет  и закончилась жизнь.

Я рыдала,   даже не очень вытирая слезы и сопли.  Так, пару раз  только проведя  по лицу  ладонью автоматически, как вдруг   почувствовала мерзкий запах.  Сладкий, приторный,   очень специфичный какой-то запах.    Такой, от которого дернулось что-то внутри, в области солнечного сплетения.   Дернулось так и замерло.  Как заяц  вдруг делает стойку в лесу, когда чувствует запах волка (наверное). По лицу, вместе с  слезами и  пузырями из носа мазнуло чем-то вязким. Более вязким, чем  вода, более гибким, чем сопли.
Я даже была готова поклясться, что это   вязкое было красного цвета.   

Где-то я  поранилась. Этого было уже не выяснить — я общупывала руки,   плечо,   лицо,пальцы, кисти. Но все болело так, что не понятно было — цела кожа или нет. Где рана -  и опасна ли она?

И все это время я рыдала. Громко,   от всей души.  Отчаянно,  словно этот крик мог меня защитить. Словно мог отпугнуть любого, кто   не дай бог, воспользуется этой чернотой.

Как он воспользуется — вот только сейчас дошло до меня. Он же и сам ни хрена не увидит здесь, если только он человек!

И я увеличила громкость  рыданий.

Хрумхрум.
Хрум. Хрум. Хрум.
Щелк.

Еле слышно где-то вдали. Отрывисто,  колко.  Тихие  звуки, словно  когтями по стеклу.
Я   задержала дыхание на половине вдоха, закашлялась,  чихнула пару раз,   прислушалась опять.

Хрум.Хрум-хрум.
Чавк-чавк.

Я должна бы радоваться. Почему же  сердце остановилось,   не   заскокало от счастья?  Вокруг, как и минуту назад — темно. Не видно не зги,       я попыталась встать — ноги скользили по плитке,   руки — сзади тоже. 

Чавканье приближалось, наверное. По крайней мере, хруст  и клекот слышались  все яснее.

-Моня? - прошептала я пересохшими  губами,   почти не двигающимся языком. Моня, оказывается,  удачное имя  можно хоть промычать.
Сердце разрывалось, я  хотела бы чтоб это был он. А вдруг нет?
И если нет — то кто? А вдруг — зверь? А вдруг — голодный ?  А  у меня  кровищи-   на пол лица. 
-Моня!-  была не была, я перешла на крик,-  Скажи, что это ты! Моня!

Стук  и щелканье остановились. 

Я вскочила на ноги, подскользнулась снова, выехала   всей тушкой в траву. Слава богу,   хотя нет, что уж там слава — потеряла  опору  и ориентир в плитке.  Трава была влажной,  но хотя бы мягкой.  И тут прямо на меня    выстрелил огненный шар.

Ярко-желтый,   трубой  выскочивший из   тьмы. Абсолютно слепящий.
Я   уже даже не делала попыток встать, так, сидя,  закрылась двумя руками  от света, чтоб не сжег глаза. В   луче света,   прежде чем зажмурить веки, заметила  источник кровотечения:   на предплечье, узкая резаная,   из которой  выглядывали красные капли, и  кровавые дорожки от нее по всей руке,  к кисти.   
И лицо, наверное, тоже.


Я жмурила глаза, но  в щелки между век , сквозь окровавленные, ушибленные  и раздутые от отеков пальцы с  парой обломанных ногтей, все пыталась разглядеть  того, кто стоял по ту сторону  луча.

Кто-то  стоял молча.  Изучал меня оттуда. Ничего не говорил.
Прекрасно.   Осталось только чтобы это были какие-нибудь маньяки, и...   
-Ты одна?- наконец тишина прервала молчание  на английском с таким жутким акцентом, что я даже не сразу  разобрала эти простые слова.
-Что?
-Ты здесь одна?
-Да! - я закивала всхлипывая, еще не в силах остановить рыдания сразу  и тут же   замотала головой, — Нет! Мой муж, Моня, он где-то был здесь, он ушел  как раз в тот момент... Моня, его зовут Моня..- лепетала я все тише и тише,  окончательно теряя силы к концу фразы.

  Луч  пометался по дворику.  Я не знаю, что за  супер-сила была в их фонаре. Возможно, это был какой-нибудь железнодорожный прожектор, который  на заглавном паровозе светит на  сотни километров  километров ночи вперед. Когда   некто водил фонариком по сторонам,   я поняла, как плотна чернота:  фонарь  пробивал ее на пару метров,  и только по прямой, стоило ему отвернуться от меня — и, даже находясь близко  дорожки света не было видно — ее  гасила тьма.

-Сиди пока там, дай мне пару секунд. -  я увидела  черную, худую, жилистую кисть в свете фонаря, обращенную ко мне, открытую, останавливающую, говорящую — замри. И почему -то   мне стало легче от этого жеста. 
Свет  выжал мои последние силы.  Я до сих пор не понимала, что мне от него ждать — помощи или   окончательной   гибели.
А эта  рука,  сухая, жилистая,   с неухоженной кожей, вызженной солнцем и тяжелым трудом, с  грубыми ногтями, и   колкими костяшками,  вдруг внушила мне хотя бы надежду.  Она принадлежала человеку. И этот человек меня по крайней мере не съел сразу.  И то хорошо.

Он  сделал пару шагов от меня, увел свет  вбок. Шаги его чавкали теперь где-то рядом совсем,  явно по нашему дворику, тихо, осторожно, а вот  свет фонаря поглощался  тьмой. Почти целиком.

Фонарь пометался по дворику.

-Мон! -  шаги пошаркали  вокруг. - Мо-он! -   Не слишком  быстро шаркали. Аккуратно.
-Мооон!!!-  Ища  но не забывая о себе. 
 Наконец  тот, с фонарем  вернулся. Я  не видела его лица,  темень непреклонна. Даже  когда он взял   мою руку  и  рассматривал  раны в свете прожектора,  я не смогла увидеть его лица.  Двадцать сантиметров  от меня... ну, ок, полметра  — все поглощала мгла.

-Идти можешь?
-Да.
Он   ничего не сказал   больше,   просто помог подняться и обвил за талию одной рукой.
И мы сделали шаг.

Когда он обнял меня,  я словно стала частью его тела.   Каким-то звериным чутьем я поняла, как он двигался:  фонарем метр от себя и метр по краям. Зигзагом. И ступаем в этот квадрат. Потом опять фонарь зигзагом ощупывает почву впереди — и мы делаем синхронно шаг. Его рука    на моей спине,   чтобы не потеряться.

Ноги тряслись, разъезжались. Я была босиком,  трава кололась, мерзко холодила стопы, была влажной,  скользкой,  но  даже соскальзывая, уже упиралась в его обувь и в его стопы, стопорящие  мое падение.  А боль...   Вся я — руки, ноги, пальцы, тело, все слилось в единую боль, одна большая болезненная плюшка,    с капающей с предплечья  красной мерзко пахнущей жидкостью.


 - А Моня! -   всхлипывая, вдруг опомнилась я через пару шагов. -Мы не можем уйти  просто так! Он где-то здесь!   Мы должны!

 Мой проводник  молчал.
Его молчание меня распаляло.
-Мы не можем уйти просто так! Может, ему нужна помощь?Как он, к чертовой матери,   справится с этим вашим чертовым туманом без нас? Я не могу его здесь бросить!

Ответа не было. Только сильнее сжимала мою талию  костлявая жилистая рука.
-Я вообще не пойду никуда без него! - заистерила я наконец, снова принимаясь плакать, и тут  мы остановились. Я почувствовала команду «стоять»    в едва заметном жесте пальцев на талии.

Фонарь вздрогнул и вместо привычной для меня уже дорожки буквой  зет,  прыгнул дальше.   Я автоматически повернула голову в направлении луча.

Луч пробивал тьму на пару метров и   рассеивался за поручнями бассейна.  Того,  к которому выходила лужайка перед нашей верандой.   Там, зацепившись  плечом, рукой и головой за перила     навзничь  лежал  Моня.  Ровнехонько  затылком на остром крае   парапета.   Телом — в воде.  Открытыми, расширенными от внезапности  и непонимания  глазами -  в темный  непробиваемый мрак. Вода   почти не  плескалась вокруг, он, раскинув руки, выглядел  созерцателем, развалившимся в  вальяжной разухабистой позе,  словно отдыхающий,  если бы не  плитка, окрашенная красным под его  затылком, не    чересчур заломленная шея, и не  замершее выражение лица.

Мои слезы высохли  в секунду. Словно закончилась вода. Словно закончилось   все.
Фонарик вернулся метаться зигзагами перед нами.
Буква зет — шаг вперед.
Буква зет — шаг вперед
Чужая  легкая, но сильная рука на моей талии — поддерживала все мое тело.
Впрочем,  у меня ощущения тела не было.
Только   какое-то крошечное, сгруппировавшееся  за грудиной  в маленький комочек ощущение     себя.  Легкое, невесомое.  Зависшее в этой темноте, в этом дне, в этом странном коротком промежутке времени. Маленькое ощущение меня настоящей, сохранившейся  в этой кромешной, непробиваемой, испепеляющей тьме.
Только  то, что внутри.
И  уверенность в луче света, который  непременно  должен отыскаться в этой  кромешной тьме.