Сдача

 

Сдача

В наше быстрое и безналичное время, когда вся жизнь умещается в тонком корпусе телефона, люди, честно говоря, совсем забыли, как выглядят мелкие бумажные деньги. А уж что там говорить про монеты. Все эти медные и серебристые кругляшки давно осели где-то по карманам старых пальто или потерялись в щелях диванов. Кассиры и те давно уже перестали вдумываться в слово «сдача», потому что девяносто девять человек из ста просто прикладывают карту или телефон к аппарату и уходят. Это, конечно, удобно. Но есть люди, для которых удобство — это синоним потери бдительности.

Григорий Иванович к таким людям не относился. Ему стукнуло шестьдесят пять, и он был той самой старой закалки, которую не сломать ни инфляцией, ни, тем более, новым электронным миром. Бывший начальник крупного отдела, он вышел на пенсию не то чтобы с достатком, а с очень большим достатком. Он жил в огромной квартире, имел внушительный счёт в банке и регулярно отдыхал в санаториях, но при этом патологически не выносил, когда его «обвешивали» или «обманывали». Для него это был не вопрос денег — это был принцип. И этот принцип Григорий Иванович выковывал десятилетиями, словно орден на своей широкой, хоть и полысевшей, груди.

На нём были дорогие, хоть и порядком старомодные вельветовые брюки, тяжёлый кожаный пиджак, а в руке он держал старый, ещё советский кожаный портфельчик, куда складывал чеки. Сегодня, в пятничный вечер, он прикатил в супермаркет «Наша еда» в спальном районе — этот магазин он выбирал исключительно за то, что тут был самый большой выбор качественных, «наших» продуктов.

Он неторопливо катил свою тележку, которая ломилась от санкционной гордости. Здесь была красная икра высшего сорта, густо засоленная, её он ел ложками прямо из банки; здесь лежал отличный российский сыр с благородной плесенью, который, по его мнению, давал «наш ответ всем этим западным чудакам». Наконец, в тележку отправилась тяжёлая, запотевшая бутылка водки премиум-класса — та самая, которую он всегда покупал.

Когда тележка наполнилась, Григорий Иванович не пошёл к живым кассирам, которые, по его убеждению, «сговорились с начальством и обсчитывают народ». Он направился к ряду блестящих, серых автоматических аппаратов — касс для оплаты без продавца. Он называл их «бездушными машинами», но именно бездушной машине он доверял больше, чем живому человеку. В конце концов, машина должна следовать программе!

Он методично просканировал все товары, и на экране загорелась крупная сумма. Григорий Иванович достал свою золотую банковскую карту, но тут он решил сделать свой «контрольный выстрел». Он аккуратно достал из внутреннего кармана несколько крупных банкнот и положил их в приёмник, словно говоря: «Пусть машина докажет, что честна, выдавая сдачу именно наличными».

Экран засветился красным: «Сбой. Невозможно выдать сдачу. Обратитесь к сотруднику».

Григорий Иванович почувствовал, как кровь приливает к лицу. Он стоял тут со своей тележкой, и аппарат не смог выполнить его простую, но принципиальную просьбу.

— Что происходит? — воскликнул он. — Где моя сдача? Где моя сдача?

Григорий Иванович почувствовал, как кровь приливает к лицу. Он стоял тут, со своей тележкой на тридцать тысяч рублей, и аппарат украл у него триста восемьдесят рублей. Не взял, не ошибся, а именно украл!

— Это что же такое делается! — его голос, привыкший к приказному тону в кабинетах, разнёсся по тихому ряду автоматических касс. — Где моё? Где мои деньги? Грабёж!

Он оттолкнул тележку, оставив её прямо у кассы, и, не оглядываясь, пошёл искать хоть кого-нибудь из администрации.

Через пару минут к месту инцидента подошёл менеджер Артём. Ему было лет двадцать пять, он носил модные узкие брюки и слишком обтягивающую рубашку, а на лице у него застыло выражение глубочайшей, почти буддистской, скуки.

— Что случилось, дедушка? — спросил Артём, даже не глядя на Григория Ивановича. Он сразу уставился на экран кассы.

— Не «дедушка»! — вскипел Григорий Иванович. — Я — гражданин! И я требую вернуть мне мою законную сдачу! Триста восемьдесят рублей! Ваш воровской аппарат их сожрал!

Артём закатил глаза. Он прекрасно знал эти аппараты и эти сбои. Вскрывать кассу посреди пятничного вечера, чтобы достать эти несчастные триста восемьдесят рублей, было целым испытанием.

— Так, спокойно, — сказал Артём, не меняя выражения лица. — Аппарат сейчас вскрыть нельзя, тут сигнализация, все дела. Я вам вот что предлагаю: я даю вам купон на четыреста рублей, на следующую покупку, и закрываем вопрос. Вы даже в плюсе остаётесь.

Григорий Иванович почувствовал, как его принцип кричит о помощи.

— Вы что мне предлагаете?! Отступные? За мои кровные деньги?! — он, конечно, округлил сумму словами «почти полтысячи рублей», чтобы придать скандалу моральный вес. — Дело не в ваших отступных! Вы что, не понимаете? Это мелочь! Но дело в законе! Я совершил покупку, я внёс деньги, и вы обязаны отдать мне мои триста восемьдесят рублей! Иначе у вас тут — не магазин, а бандитское место!

Начался долгий, утомительный спор. Артём, зевая, пытался объяснить ему про бухгалтерию, про инкассацию, про программу и про то, что триста восемьдесят рублей — это вообще не сумма, чтобы тут так стоять и орать.

— Да мне плевать, что это не сумма! — гремел Григорий Иванович. — Вы хотите, чтобы я пошёл и заявил, что вашу систему можно обмануть? Что вы грабите народ по триста восемьдесят рублей, а потом откупаетесь купонами?

Скандал затянулся. Кассы самообслуживания встали. Люди обходили это место, недовольно цокая языками, и Артём начал нервничать. Он понял, что его пятничный вечер рушится.

Тут же появилась девушка с телефоном, которая назвала себя «народный контролёр». У неё был яркий розовый пучок на голове и бегающие глаза. Она включила прямую трансляцию.

— Смотрите, друзья! — пропищала она в микрофон телефона. — Вот он, настоящий крах системы потребления! За «мелочь» человек готов стоять насмерть! А эти хипстеры–менеджеры пытаются его заткнуть! Держитесь, дедушка! Мы за вас!

Рядом, прислонившись к стене, стоял охранник магазина. Он был молодой, крепкий парень, который зарабатывал свои честные тридцать тысяч рублей в месяц. Он взглянул на тележку Григория Ивановича — икра, сыр, дорогая водка — и тихо, почти про себя, шепнул:

— Всего-то триста восемьдесят рублей... И стоит, как за миллион...

В этот момент Артём окончательно сломался. Вид блогера, который снимает его «поражение». Крики старика, который отказывался от четырёхсот рублей ради трёхсот восьмидесяти, довели его до бешенства. Он понял: этот скандал будет длиться, пока его не уволят или пока он не решит проблему самым быстрым способом.

— Нате! Подавитесь! — взревел Артём.

Он резко сунул руку в карман своих узких брюк, вытащил купюру в четыреста рублей и со всей силы, демонстрируя своё отвращение, швырнул её прямо в отсек для сдачи. Купюра, естественно, не поместилась и вывалилась наружу, на пол. Артём не стал ждать реакции и демонстративно, не оглядываясь, пошёл в подсобку. Пятничный вечер был испорчен.

Григорий Иванович победил. Он осторожно, с достоинством, поднял четыреста рублей с пола. Сдачу он получил. Не от аппарата, а от самого менеджера — в его, Григория Ивановича, понимании, это было даже лучше, это была моральная победа. Он торжественно вытащил из своего старомодного портфеля свой толстый бумажник, где лежала пачка пятитысячных купюр, и аккуратно спрятал туда взятую с «боем» сдачу.

— Вот, господа! — громко обратился он к редеющей толпе, включая блогера. — Вот как надо поступать! Нельзя давать себя обманывать! Это не деньги — это принцип! Иначе они по рублю, по триста восемьдесят, и оберут до нитки! Будьте бдительны!

Оставив этот ценный урок в головах случайных покупателей, он забрал свою тележку, выкатил её на улицу, перегрузил покупки в багажник и, с чувством выполненного долга, сел в свой личный, очень дорогой, но старенький «Мерседес» представительского класса.

Он выехал со стоянки, насвистывая какую-то забытую мелодию. Глаза его были затуманены гордостью за свою принципиальность. Он так спешил побыстрее покинуть это «бандитское место», что, выезжая, небрежно зацепил бампером припаркованный рядом новенький корейский седан. Раздался громкий, неприятный хруст пластика.

Григорий Иванович на секунду притормозил. Он посмотрел в зеркало. Царапина была глубокой, фара, кажется, треснула. Ущерб там был явно тысяч на пятьдесят.

— Эх, чёрт, — проворчал он, не замедляя хода. — Не связываться же теперь. Да и вообще, кто тут паркуется?

Он нажал на газ и быстро выехал с парковки. Он ехал домой, напевая, ощущая себя героем–правдоискателем, который отстоял свою честь и триста восемьдесят рублей перед лицом «бездушной корпорации».

Он даже не заметил, как его принципиальность, которая так ярко горела в магазине, погасла, как спичка, когда речь зашла о его личном комфорте.