Третий Цирк абсурда Части 1-3

Пролог

Темнота антарктической ночи. Только мерцание звезд и холодное сияние приборов внутри утепленного модуля станции “Восток-7”. Два человека в полярной экипировке сидят перед мониторами. Капитан Егоров, лицо обветренное, с пронзительными глазами, тычет пальцем в скачущие графики на экране.

“Смотри, Петрович! Опять! В секторе “Дельта-Чертова Пасть”. Три часа назад, потом час, и вот сейчас!” – Его голос был приглушенным, но напряженным.

Майор Петров, помятее, с кружкой остывшего чая в руке, склонился к экрану. “Опять эти сейсмические гуляния? Лед трескается, Егоров. Как всегда.”
“Не гуляния! – Егоров стукнул кулаком по столу, заставив кружку подпрыгнуть. – Смотри на паттерн! Ритмичный! Шаг… пауза… шаг… И амплитуда! Это не треск, это… шаги! Огромные!”

Петрович нахмурился, прищурился. “Шаги? В “Чертовой Пасти”? Там же минус семьдесят и ветер под сто! Кто там шагать будет?Пингвины-переростки?”
“Не пингвины, – Егоров переключил изображение. На экране – термальная съемка. На фоне сине-черного холода выделялось несколько расплывчатых, но явно высоких фигур, излучающих странное, не характерное для льда тепло. Они двигались. Медленно, тяжело. – Видишь? Тепловые аномалии. Рост… эдак под три метра, не меньше. Контуры… угловатые. Каменные, что ли?”

Петрович замер. Чай забыт.
“Что за… Это же… Это бред, Егоров! Артефакт съемки! Отражение! Или… или галлюцинация от недосыпа!”
“Пять раз подряд? В одном и том же квадрате? С одинаковым паттерном движения?” – Егоров повернулся к нему, глаза горели. “Это не бред. Это факт. Там что-то ходит. Каменное. Высокое. И оно явно не должно там быть.”

Петрович долго смотрел на экран, потом на товарища. Цвет лица стал землистым. “Ладно… Допустим. Что они делают?”
“Пока просто ходят. По кругу, как мне кажется. Или… патрулируют? Не знаю. Но активность нарастает.”
Петрович тяжело вздохнул, потер переносицу.
“Черт… Ладно. Пиши шифровку в Центр. Всю информацию. Съемки, сейсмограммы, всё. Пусть разбираются головы поумнее. А нам… нам пока просто наблюдать. И молиться, чтобы они не решили прогуляться в нашу сторону.” Он встал, подошёл к иллюминатору, глядя в непроглядную антарктическую ночь. За стеклом бушевала пурга. И что-то еще.


Город дышал болью и цементом. Повсюду грохот отбойных молотков, визг циркулярных пил, запах пыли и свежего бетона. Руины аккуратно разбирали кранами, на их месте росли каркасы новых зданий – пока уродливые, как скелеты. Восстановление шло ударными темпами, но масштабы разрушений, особенно от шагов 500-метрового Короля, были чудовищны. Целые кварталы выглядели как вырванные зубы.

Кабинет мэра Арнольда сиял новизной. Новый стол, новые стены, залатанное окно. Сам Арнольд выглядел… не просто здоровым. Он выглядел *ожившим*. Кожа под гримом (теперь с еще более яркой красной каплей) была упругой, глаза горели энергией, не было и следа былой усталости или сердечной боли. У его пояса, как всегда, висели бронзовый и серебряный ножи. Рядом стоял Гуфи, его верный оруженосец, тоже подтянутый и бодрый после лечения у Человека.

“Гуфи,” – начал Арнольд, разглядывая отчет о восстановлении через новые, стильные очки (подарок Человека “для улучшения зрения в три раза”). – “Мировые СМИ… они как назойливые мухи. Унюхают труп – слетятся. Надо чтобы здесь пахло… мармеладом и прогрессом. А не раздавленными клоунами и инопланетными тварями.”
Гуфи кивнул, его лицо под гримом было серьезным. “Работаем, босс. Все репортажи – только про стройки, про новые медицинские чудеса Человека, про героических спасателей. Про Гренадёров – тишина. Официальная версия: техногенная катастрофа плюс редкое сейсмическое явление. Кто не верит – тот враг народа и спонсор китайского шпионажа.”
Арнольд усмехнулся. “Китай… да, не забывай про Китай. Пусть вечно остаются главными злодеями в наших новостях. Отвлекающий маневр. А насчет свидетелей…?”
“Омутов курирует. Его люди беседуют с особо болтливыми. Эффективно. Память – штука гибкая, особенно после такого стресса.” Гуфи сделал многозначительную паузу. “И Человек… он может помочь с ‘корректировкой воспоминаний’ для самых упорных. За отдельную плату.”
“Договорись. Деньги не проблема. Главное – тишина.” Арнольд махнул рукой. “Иди, работай. И чтоб к концу месяца хоть один квартал сиял как новенький. Для фотосессии.”
Гуфи отдал подобие чести (цирковой поклон) и вышел. Арнольд откинулся в кресле, положив руку на грудь. Там под тканью билось новое, гибридное сердце – мощное, не знающее усталости. И сыворотка Человека текла в его жилах, останавливая время. Он чувствовал себя непобедимым. Почти.


Деревня Носа напоминала гигантскую рану. Восстановление шло медленнее городского. Нос, временно поселившийся в скромном, но достойном особняке в городе (конфискованном у “нелояльного бизнесмена”), каждый день выезжал на место, наблюдая за работами. Его шпага была при нем, но теперь он чаще опирался на трость – старая рана от Прыгуна давала о себе знать. Лицо его было непроницаемо, но в глазах читалась горечь и невероятная усталость. Потери были слишком велики.

Манекены… Они все еще были. Но теперь это были жалкие тени былой угрозы. Одиночные, потертые, с отбитыми конечностями, они брели по задворкам, пустырям, иногда замирая у стен, словно забыв, зачем пришли. Они не собирались в стаи, не нападали. Просто… существовали. Как мрачные памятники прошлому хаосу. Горожане уже не шарахались от них в ужасе, а скорее отгоняли, как бродячих собак, или просто игнорировали. “Мусор. Оживший мусор”, – говорили они. И это было правдой.


Стены города заклеили новыми плакатами. Стильные, минималистичные, с логотипом в виде стилизованного ДНК-штрихкода. Заголовок кричал: **”Эволюция Доступна. Сегодня.”**

Человек стоял перед камерами (редкое событие). Его белый халат был безупречен, очки-сканер мерцали холодным светом.
“Эпоха неизлечимых болезней и несовершенства тела уходит в прошлое. Представляю вашему вниманию завершающие этапы проекта ‘Абсолют’. Во-первых, **’Абсолютная Иммунная Формула’**.” Он показал небольшой флакон с прозрачной жидкостью. “Один курс адаптирует вашу иммунную систему к любым известным и неизвестным патогенам. Рак, вирусы, бактериальные суперинфекции – все это становится не более опасным, чем легкая простуда. Стоимость курса: 2.5 миллиона рублей.” Камера крупно сняла флакон. Роскошь за деньги.

“Но здоровье – не привилегия избранных,” – продолжал Человек, его голос звучал почти… страстно? Нет, просто констатируя факт. “Поэтому основные услуги Лаборатории становятся доступнее, чем когда-либо.” На экране за его спиной всплыли цифры:
*   **Печень:** 15 000;
*   **Сердце:** 10 000;
*   **Желудок/Кишечник:** 5 000;
*   **Легкое (1 шт.):** 1 000;
*   **Почка:** 8 000;
*   **Рука/Нога:** 1 000;
*   **Искусственная кровь:** **10; за литр** (Камера специально задержалась на этой цифре. Дешевле воды из-под крана!)
*   **Восстановление зрения/слуха/речи, лечение деменции, улучшение зрения/слуха/работы мозга:** 3 500; (каждая услуга).

“Сложные хирургические вмешательства уходят в прошлое. Большинство процедур теперь занимают минуты и напоминают обычную инъекцию. ‘Дуновение волшебной палочки’, если хотите. Тело человека больше не тюрьма. Оно – проект. И этот проект можно улучшить.” Человек замолчал, его взгляд через очки-сканер казался обращенным в будущее. Холодное, эффективное, контролируемое. Арнольд, разумеется, уже закупил себе не только иммунную формулу, но и целый набор “улучшений” для себя и своей свиты. Вечная молодость требовала веческой остроты чувств и ума.

В глубине лаборатории, в усиленных боксах, пульсировали не только знакомые паразитические сердца, но и новые ужасы: почки, обрастающие кристаллами и выделяющие едкую слизь; легкие, пытающиеся срастись со стенками бокса и дышащие едким паром; печень, излучающая слабое тепло и пульсирующая с нездоровой частотой. Человек называл это “Парагон-проект”. Оружие нового поколения. Тихий апокалипсис в пробирке.

**Городские Типы: Жизнь После Конца Света**

*   **Оскар:** Его шоу снова гремело под куполом временного цирка-шапито. Народу – битком. Людям нужно было отвлечься. Оскар блистал, его шутки были остры, но… в каждой программе теперь было **ровно пять минут** обязательного славословия в адрес “великого мэра Арнольда, ведущего город из руин к светлому будущему”. Оскар произносил эти слова с улыбкой, но глаза его были печальны. Месть откладывалась. Зато бесплатная клиника при цирке, спонсируемая Человеком (и, по сути, рекламирующая его услуги), работала на полную.
*   **Клоун-грузчик:** Его однокомнатная квартирка теперь напоминала проходной двор. Степан, его жена Маша и двое детей ютились на матрасах и раскладушках. Воздух был густ от запаха дешевой еды, детского плача и вечного насморка Клоуна.
    *   Степан (разбирая вещи): “Клоун, ну извини, брат… Как отремонтируют – сразу съедем!”
    *   Клоун (жмурясь от света, чихая): “Похер. Купил сосисок. Вари.”
    *   Маша (устало): “Спасибо вам огромное, Клоун…”
    *   Клоун (маши рукой): “Ничего особенного. Просто похер с кем жить.” Он ушел на кухню греть чай. Ему было действительно похер. Лишь бы сосисок хватило.
*   **Алексей Степанович:** Общежитие было шумным и душным. Но его комната – каморка под самой крышей – была его крепостью. Он сидел на койке, разглядывая ключи от ячеек Александра Николаевича и его пистолет. Его лицо было сосредоточенно. Он листал блокнот с шифрованными записями, найденными в бумажнике. “Деревянные человечки… Артефакт… Портальная монета…” – шептал он. Он не знал, что делать дальше, но знал, что должен разобраться. За Александром остался долг. И, возможно, шанс.
*   **Василий Артемьевич:** “Три ноги” гудели как улей. Производство мармеладок било рекорды. Василий радостно потирал руки, наблюдая за конвейером, но его глаза постоянно бегали по углам, по потолку, искали невидимые камеры, датчики. Борисыч пытался его успокоить.
    *   Василий (тихо, злобно): “Чувствую, Борисыч! Чувствую их взгляд! Как мыши под колпаком!”
    *   Борисыч: “Вася, может, паранойя? Улетели же…”
    *   Василий (фыркнул): “Улетели? А контроль? ‘Периодический мониторинг’? Это вечная петля на шее! Чтоб их…”
*   **Омутов:** Вернулся в свой кабинет в полицейском управлении. Все было чисто, вылизано. Он сел в кресло, включил мониторы. Его лицо – все те же бусинки-глаза, абсолютное хладнокровие. На экране – карта города, точки восстановления, точки потенциальной нелояльности. Он взял отчет о “беседах” с болтливыми свидетелями. Прочитал. Поставил резолюцию: “Неисправность устранена. Мониторинг продолжать.” Никаких эмоций. Город должен быть чист. И тих. Как ледник.

Часть 1

Холод здесь был не просто температурой, а физическим давлением. Стекло иллюминатора покрывалось ледяными узорами быстрее, чем их можно было стереть. Капитан Егоров, прильнувший к тепловизионному экрану, был похож на статую – только его пальцы нервно барабанили по столешнице.

“Петрович! Сюда! Смотри!” – его голос, обычно сдержанный, сорвался на шепот, полный недоверия и ужаса.

Майор Петров, дремавший над рапортом о расходе солярки, вздрогнул. “Опять твои каменные призраки, Егоров? Отпусти, старик. Галлюцинации от кислородного голодания…” Он неохотно подошел, протирая глаза.

“Не призраки! Смотри!” – Егоров ткнул пальцем в экран. На термальной карте сектора “Чертова Пасть” четко выделялись несколько высоких (под 3 метра), угловатых тепловых сигнатур – каменные фигуры. Они стояли неподвижно, как изваяния. Но это было не главное. Вокруг них, у их “ног”, копошились десятки меньших тепловых пятен. Знакомых пятен.
“Пингвины? Императорские? Здесь? В “Пасти”? Но там же… – Петрович замолк, всматриваясь. – Егоров… увеличь вот это… Вон того, слева.”

Егоров дрогнувшей рукой выполнил просьбу. Изображение приблизилось. Очертания пингвина были искажены. На нем словно была… накидка? А на голове…
“Фуражка?.. – выдохнул Петрович. – Бред. Сканер глючит. Перегрев…”
“Смотри на паттерн!” – настаивал Егоров, переключая камеру на обычную (с усилением остаточного света). Кадр был зернистым, но различимым. На фоне темных силуэтов каменных гигантов сновали фигуры пингвинов. И да – на некоторых были видны странные накидки, напоминающие укороченные шинели, а у одного на голове сидела крошечная, но отчетливая фуражка. Но самое жуткое было в их поведении. Они не копошились беспорядочно. Один из “офицерских” пингвинов вытянул ласт в сторону одной каменной фигуры. Та медленно развернулась на месте. Другой пингвин что-то “сказал” (быстро закивал головой, выпятил грудь) – и два других пингвина строем двинулись в указанном направлении, словно патруль. Каменные великаны начали медленно, синхронно менять своё расположение, как солдаты по команде.

“Разумные… – прошептал Петрович, его лицо стало пепельным. Он отшатнулся от экрана, будто обжёгся. – Они… они ими командуют? Пингвины командуют каменными монстрами? Это… это же…”
“Абсолютный бред? – закончил за него Егоров, его собственный голос дрожал. – Да. Но это здесь. На экране. Петрович, это не глюк. Это реальность. И она безумнее любого кошмара.”
Петрович схватился за спинку стула, чтобы не упасть. Его скепсис рухнул, оставив лишь леденящий ужас.
“Пиши… Пиши в Центр. Всё. Всё, что видишь. Срочно. Это максимальный приоритет. Пусть шлют кого угодно – ученых, военных, экзорцистов! – лишь бы разобрались. И… проси усилить наблюдение. Спутники, дроны, всё! Если они решат двинуться со своей “Чертовой Пасти”…”
Егоров уже набирал шифровку, его пальцы летали по клавиатуре. В модуле повисла тишина, нарушаемая лишь гулом приборов и тяжёлым дыханием двух мужчин, столкнувшихся с чем-то, что ломало все их представления о мире. За иллюминатором, в кромешной антарктической тьме, пингвин в фуражке отдал новую “команду”, и каменные тени сдвинулись, начав новый, непостижимый для людей ритуал.

**Город Арнольда. Парк Победителей.**

Руины убрали, новые здания поднялись ввысь, хотя шрамы на городе все еще были видны. Алексей Степанович сидел на скамейке, сжимая бумажный стаканчик с остывшим кофе. На экране его телефона – сводка новостей: “Временное правительство объявило дату выборов мэра!”, “Человек объявляет о прорыве в лечении нейродегенеративных заболеваний!”, “Безвозмездная помощь пострадавшим завершена!”. Он листал их без интереса. Что ему теперь? Александр мертв, оппозиция разрознена, восстание “Рассвет” заглохло само собой после нашествия Короля. Тупик.

Внезапно тень упала на него. На скамейку рядом опустился человек в длинной, глубокого фиолетового цвета мантии, капюшон натянут низко на лицо.
“Алексей Степанович?” – спросил незнакомец, голос был приглушенным, но знакомым.
Алексей насторожился, рука непроизвольно потянулась к внутреннему карману, где лежал пистолет Александра. “Я. А вы кто?”
Человек медленно откинул капюшон. Под ним открылось лицо с умными, чуть усталыми глазами и характерной легкой асимметрией улыбки. **Борис Петрович.**
“Борис?! Черт возьми!” – лицо Алексея расплылось в искренней, неожиданной улыбке. Они пожали руки крепче обычного. “Жив! А я думал…”
“Чудом, Алексей, чудом,” – Борис Петрович улыбнулся, но в глазах была горечь. “Скрывался в бункере под цехом, когда эти… твари все сровняли. Выбрался, когда все стихло.”
“Как позвоночник?” – спросил Алексей, помня о титановом импланте, который Борис получил ещё много лет назад.
“Как новенький! – Борис похлопал себя по пояснице. – Единственное, что не пострадало. В отличие от всего остального. “Фурсик”… прах. Мармеладная империя – конец. Теперь буду, видимо, резюме по заводам рассылать. Опыт управления есть,” – он попытался пошутить, но шутка не удалась.

Алексей вздохнул. “Мои соболезнования… У меня тоже потери. Александр Николаевич. Хороший мужик был… Рисковый до безумия, но умный. Вместе восстание против Арнольда готовили.”
“Слышал шепотки,” – кивнул Борис. “И что теперь? Идея похоронена?”
“Без Александра? – Алексей мотнул головой, глядя вдаль. – Денежные потоки, связи, организаторская жилка… Все ушло с ним. Возродить такое в одиночку… Почти нереально. Да и город сейчас не до бунтов – восстанавливается.” В его голосе звучало отчаяние.

Борис Петрович помолчал, разглядывая пробивающуюся сквозь асфальт травинку. Потом поднял взгляд на Алексея.
“А если не в одиночку? – спросил он тихо. – Я… я не Александр. У меня нет его амбиций или безумной храбрости. Но знания есть. Оборот денег, схемы поставок, слабые места городской инфраструктуры… Контакты. И я знаю Василия Артемьевича как свои пять пальцев. Знаю, как его вывести из себя, знаю все его грязные делишки до войны.”
Алексей насторожился: “К чему ты ведешь, Борис?”
“Я предлагаю помощь, Алексей. Помочь тебе… оживить “Рассвет”. Или создать что-то новое. Я в игре. Но с одним условием.” Борис посмотрел ему прямо в глаза. “Когда Арнольда не станет – а он не вечен, даже с сывороткой Человека – и к власти придет наш человек… Я хочу “Три ноги”. Полный контроль. Василий мне жизнь знатно подпортил. Хочу вернуть своё. Мармеладную корону.” В его голосе зазвучала сталь.

Алексей Степанович задумался. Риск? Огромный. Борис не боец, он делец. Но умный, хитрый, и у него есть мотив – месть Василию. И его ресурсы… знания… могут быть бесценны. В одиночку он точно ничего не добьется.
“Идет, – твердо сказал Алексей, протягивая руку. – Помощь за фабрику. Добьемся власти – “Три ноги” твои.”
Борис Петрович крепко пожал протянутую руку. Его улыбка стала шире, почти хищной. “Отлично. Тогда начинаем, партнер. Рассказывай, что осталось от сети Александра…”

Лаборатория Человека. Главный Операционный Зал.

Стерильный блеск нержавеющей стали, мерцание голографических проекторов с вирусами и цепочками ДНК. Арнольд расхаживал по залу, его новое сердце билось ровно и мощно. Он излучал энергию вечной молодости и почти королевскую самоуверенность.
“Сроки, Человек, сроки поджимают! – вещал он, размахивая рукой. – Мне нужна иммунная формула! Усилители мозга, зрения, слуха – для ближнего круга! Выборы на носу, надо демонстрировать силу, превосходство! Когда будет готово?”
Человек стоял у главной консоли, не отрываясь от экрана с данными о культурах паразитических органов. Его голос был ледяным, как всегда:
“Биохимический синтез такого уровня сложности не терпит спешки, господин мэр. Месяц – реалистичный срок для партии требуемого объема и качества. Ускорение процесса чревато… непредсказуемыми мутациями.”
“Месяц?! – Арнольд фыркнул. – Да за такой прогул можно и срок реальный получить, а не биохимический! Шутишь хуже Оскара.”
Человек проигнорировал шутку. “Что касается редактирования памяти свидетелей… Технология находится в стадии доклинических испытаний. Риск необратимых повреждений коры головного мозга превышает 87%. Я не могу гарантировать результат или безопасность. Пока.”
“Пока, пока… – Арнольд махнул рукой, но в его глазах мелькнуло раздражение. – Ладно. Но с формулой и усилителями – поспеши. И по теме Гренадёров есть что-нибудь новое? Суперсолдаты мои когда будут?”

Человек повернулся к нему, очки-сканер скользнули по фигуре клоуна.
“Анализ биоматериалов Гренадёров подтверждает их внегалактическое происхождение. Уровень деформации пространственно-генетического кода исключает ближний космос. Вероятнее всего – Предгалактический Пояс Туманов. Тело Короля особенно ценно – концентрация адаптивных генов зашкаливает.”
Арнольд загорелся: “Вот-вот! То, что ты писал мне в отчёте! Берёшь гены скорости у Прыгунов, силу и броню у Громил, летучесть у Летунов… Вживляешь в моих людей! И получаешь армию невиданной мощи! Роботы Омутова? В жопу их! Живое, мыслящее, непобедимое оружие! Представляешь?!”
Арнольд разошелся, рисуя в воздухе картины величия своих будущих сверхвойск. Человек в это время спокойно отошел к неприметному терминалу, вмонтированному в стену рядом с боксом, где пульсировало особенно крупное паразитическое сердце. Его палец нажал единственную, ничем не примечательную кнопку.

Арнольд вдруг замолк на полуслове. Его глаза широко распахнулись. Рука схватилась за грудь. Из его горла вырвался хриплый, бессмысленный звук. Он пошатнулся, как подкошенный, и **грохнулся** на идеально чистый пол лаборатории, дергаясь в немых судорогах.

Человек медленно подошел и присел рядом на корточки. Его лицо было бесстрастным.
“Ограничивать мою свободу, господин мэр… Контролировать исследования… Ставить сроки, как надсмотрщик… – Его голос звучал тихо, но каждое слово падало, как камень. – Это было ошибкой. Я терпел всё это время. Но вы перешли черту.”
Арнольд, с трудом фокусируя взгляд, пытался что-то сказать, но из горла шла только пена с прожилками черной крови.
“То сердце, что бьется у вас в груди… Оно не просто гибридное. Оно – Парагон. Паразит высшего порядка. Я научился программировать такие органы и запрограммировал этот на скрытность. Он работал… до поры. – Человек показал на кнопку на терминале. – Один сигнал. И его истинная природа активизируется. Он пожирает вас изнутри. Стремительно. Знаете, вторжение Гренадёров мне было даже на руку. Не пришлось придумывать, как травмировать ваше изначальное сердце”. Человек встал, глядя сверху вниз на корчащегося клоуна. “Ваша вечная молодость закончилась через нескольких минут после ее начала. Надеюсь, следующий мэр будет мудрее. Или… осторожнее.”

Человек нажал кнопку внутренней связи, его голос стал резким, симулируя тревогу: “Срочно в главный зал! Мэру плохо! Похоже на острый сердечный приступ!”

Медики лаборатории ворвались в зал. Они увидели Человека, склонившегося над бездыханным телом Арнольда, якобы пытающегося реанимировать. Позже, в официальном заключении, будет значиться: “Массивный инфаркт миокарда. Осложнение после имплантации искусственного органа на фоне хронического стресса”. Новость о внезапной смерти “вечно молодого” мэра потрясла едва оправившийся город. Временное правительство  немедленно объявило об ускорении подготовки выборов. Игла вечности остановилась. Игра за власть началась с чистого листа.

Толпа колыхалась, как живое море, заполнившая всю площадь и прилегающие улицы. Воздух гудел от тысяч голосов, смешанных с грохотом реконструкции где-то вдалеке. Над импровизированной трибуной, сооруженной на обломках старого памятника Арнольду (теперь затянутых черным траурным полотном), развевался новый флаг города – строгий, без клоунских завитушек. Игорь “Грач” стоял у микрофонов. Его фигура, обычно энергичная и чуть сутулая во время митингов, сейчас была выпрямлена, почти царственна. Он выждал, пока гул стихнет, превратившись в напряженное ожидание. Его взгляд, острый и пронзительный, как у птицы, давшей ему прозвище, медленно скользил по толпе.

“Граждане!” – его голос, усиленный динамиками, прокатился над площадью, чистый и мощный, без привычной для политиков хрипотцы. – “Граждане нашего многострадального, но непокоренного города!” Он сделал паузу, дав словам осесть. “Сегодня – наш день. Ваш день. День, когда вы, своей волей, своим мужеством, проявленным в самые темные времена, сказали: «Хватит!»”

Он поднял руки, ладонями к толпе, в жесте, одновременно призывающем к тишине и заключающем в объятия. “Я стою здесь только благодаря вам. Благодаря вашей вере в перемены, вашей готовности бороться за достойное будущее. Вы выбрали меня. И я клянусь перед вами всеми, перед памятью погибших, перед будущим наших детей: я не подведу это доверие! Я оправдаю вашу веру не словами, а делами!”

Толпа взорвалась овациями. “Грач” стоял, впитывая эту энергию, его лицо было серьезно, лишь в уголках глаз светилось что-то похожее на сдержанное волнение. Он знал, что эта вера хрупка, ее нужно немедленно подтверждать действиями.

Овации стихли так же резко, как и начались, когда он опустил руки. Его выражение сменилось. Исчезло тепло, осталась стальная решимость. Голос стал жестче, рубящим.

“Но путь к светлому будущему лежит через очищение от скверны прошлого!” – он ударил кулаком по трибуне. – “Режим клоуна Арнольда оставил глубокие, гноящиеся раны на теле нашего города. Он держал нас в страхе, в унижении, в циничном фарсе! И те, кто был его руками, его палачами и приспешниками, кто наживался на нашем горе, кто душил свободную мысль – они не уйдут от ответственности!”

Он выпрямился во весь рост, его взгляд стал ледяным. “С сегодняшнего дня, силами новой, честной полиции, начинаются массовые аресты всех активных сторонников клоунского режима! Каждый, кто участвовал в репрессиях, в цензуре, в незаконных поборах, в сговоре с оккупантами – предстанет перед судом! Справедливым и публичным судом! Мы вырвем корни этого зла с нашей земли! Никто не уйдет от возмездия!”

В толпе пронесся гул – одобрительный и зловещий одновременно. Кто-то кричал “Правильно!”, кто-то смотрел испуганно, озираясь. “Грач” видел это. Ему нужен был и страх, и одобрение.

Тон его речи снова смягчился, но не до теплоты первого обращения. Стал деловитым, обещающим.

“Очищая город от скверны, мы обязаны исцелить его раны!” – продолжил он. – “Все жертвы безумного режима Арнольда будут реабилитированы! Политические заключенные, уволенные за инакомыслие, оскорбленные и униженные – их доброе имя будет восстановлено. Они получат компенсацию из конфискованных у палачей средств!”

Он сделал паузу для эффекта. “Но важнее денег – воздух свободы! С сегодняшнего дня в нашем городе отменяется цензура! Навсегда! Говорите то, что думаете! Пишите правду! Критикуйте власть – мою власть в том числе! Только в споре, в свободном обмене мнений рождается истина и процветание!”

“Но свобода слова – это не только право говорить!” – продолжил “Грач”, его голос обрел осуждающие нотки. – “Это также право не быть оболганным, не быть мишенью для лжи и ненависти! Режим Арнольда отравлял ваш разум не только цензурой, но и гнусной, лживой пропагандой! В частности, я говорю о той мерзкой антикитайской истерии, что годами лилась с экранов его подконтрольных СМИ!”

Он сделал паузу, давая словам достичь каждого.
“С сегодняшнего дня всякая антикитайская пропаганда на территории нашего города – ЗАПРЕЩЕНА! Мы строим будущее, основанное на взаимном уважении и сотрудничестве между народами, а не на лжи и ксенофобии, которые сеял павший тиран! Наш город открыт для мира!”

Затем он кивнул в сторону невидимой камеры. “Символом этой новой свободы станет возвращение к зрителю старого друга в новом качестве. Шоу Оскара больше не будет орудием лживой пропаганды! Никакого принудительного прославления тиранов!” В голосе “Грача” прозвучало легкое презрение. “Оскар свободен шутить так, как считает нужным. Его талант принадлежит ему и зрителю, а не политическим кукловодам!”

Он сделал еще одну паузу, его взгляд стал проницательнее. “Эта свобода распространяется и на деятельность, ранее жестко контролировавшуюся прошлой властью. Лаборатории и поликлиника Человека больше не связаны обязательствами исключительно перед узкой группой приближенных тирана. Их передовые технологии – борьба с раком, доступные гибридные органы – должны служить *всем* горожанам, кто в них нуждается. Мы создадим условия для их работы на благо города, без прежнего диктата!”

Руки “Грача” легли на трибуну, он наклонился к микрофонам чуть ближе, его голос обрел энергию созидания.

“И наконец, самое главное – наше будущее! Мы выстояли в войне с инопланетной чумой. Мы свергли тирана. Теперь – время строить! Время восстанавливать наш город, но не таким, каким он был – а лучшим! Более чистым, более удобным, более процветающим!”

Он начал перечислять, отбивая пункты пальцем: “Программа масштабного благоустройства стартует немедленно! Восстановление жилья, школ, больниц – в приоритете! Реконструкция дорог и коммуникаций! Создание новых рабочих мест на стройках и возрождающихся предприятиях! Мы привлечем инвестиции, но контроль останется за городом! Каждая копейка бюджета будет работать на вас!”

Он расправил плечи, его голос зазвучал почти пророчески: “Мы превратим наш город из города страха и разрухи в город гордости и надежды! В образец возрождения! В место, куда захотят вернуться те, кто уехал, и куда захотят приехать новые люди! Время клоунады и разрухи окончено! Начинается эпоха созидания, порядка и свободы!”

“Граждане!” – его голос вновь достиг максимальной силы. – “Путь будет трудным. Нас ждет много работы. Но я верю в вас! Верьте в меня! Верьте в наш город! Вместе мы сделаем его великим!”

Он отступил от микрофонов, поднял сжатый кулак в символе единства и несгибаемости. “За город! За свободу! За будущее!”

Толпа взорвалась неистовой овацией. Крики “Грач!”, “Слава!”, “Свобода!” слились в единый гул. Флаги заколыхались. Игорь “Грач” стоял на трибуне, впитывая эту бурю, его лицо было каменным, лишь в глубине глаз горел холодный огонь триумфа и непомерной ответственности. Его речь, четкая, жесткая и полная обещаний, висела в воздухе, как приговор прошлому и манифест нового порядка. Черное траурное полотно на обломках памятника Арнольду колыхалось на ветру, как последний призрак ушедшей эпохи.


Телевизор бубнил новостями, освещавшими первые указы нового мэра. На столе – остатки скромного обеда: хлеб, колбаса, банка тушенки. Степан тыкал вилкой в тарелку. Клоун сидел напротив, его неизменный грим казался еще более блеклым при дневном свете, красный нос съехал чуть вбок. Он методично сморкался в огромный клетчатый платок.

Степан: (Вдруг оторвавшись от экрана) Клоун, а как думаешь… мы вот тут вот… (он ткнул пальцем в воздух) а реально ли тут? Или это всё… симуляция какая-то? Типа компьютерная игра для каких-нибудь сверхсуществ?
Клоун: (Не поднимая глаз, засовывая платок в карман брюк) Хер его знает, Стёп. Мне похер. Симуляция, не симуляция… Жрать хочется одинаково. Ипотека на хату висит одинаково. (Чихает громко, три раза подряд) Вот нахера мне эти думки? От них насморк не проходит и бабла не прибавляется. Лучше подумай, не осталось ли там пива на дне холодильника.
Степан: (Помолчав, мотнул головой) Ага… Ладно. (Потянулся за пультом, увеличивая громкость). Глянь, “Грач”-то как распоясался! Всех клоунятников – под арест! Ха, пусть знают, как Арнольда целовать!
Клоун;Пожал плечами) Ну и хер с ними. Мне-то что? Я клоун по призванию, а не по политике. Работать надо. (Встал, потянулся, костюм затрещал по швам) Пойдём, Стёп. Грузы сами не перетаскаются. Охеренно, конечно, что цензуру сняли… Может, теперь в новостях меньше вранья нести будут. Хотя… хер там.

Степан неохотно оторвался от экрана, где показывали кадры первых задержаний бывших чиновников Арнольда, и последовал за Клоуном. Вопрос о симуляции повис в воздухе, как запах дешевого табака.


Квартира Алексея дышала недавним прошлым: коробки с вещами из тюрьмы стояли нераспакованными в углу, на столе – карта города с пометками, напоминавшими о планах восстания, и скромная закуска. Алексей Степанович разливал по стаканам дешевый коньяк. Напротив него, с трудом умещаясь на неудобном стуле, сидел Борис Петрович. Его прямая осанка, несмотря на обстановку, выдавала титановый позвоночник.

Алексей;Толкая стакан Борису, голос хрипловатый от усталости и эмоций) Сам, Борис. Сам избрался. Мы с Сашей… (голос дрогнул на имени погибшего Александра Николаевича) …мы пахали как проклятые, рискуя шкурой каждый день, печатали листовки в подвалах, искали союзников, поднимали людей… А народ… народ просто устал. Устал от Арнольда, от страха. “Грач” оказался на гребне этой волны. Нам даже… толком не пришлось вступать в финальную схватку.
Борис;Взял стакан, покрутил в руках. Голос ровный, деловой) Это довольно ффективно. Экономит время и средства. (Он посмотрел прямо на Алексея) Ты помнишь наш разговор, Алексей? В тот вечер, когда полиция Арнольда чуть не накрыла твою типографию? Я тогда помог не деньгами… а рекламой. Мои связи, мои каналы распространили твои антиклоунские памфлеты шире, чем ты мог мечтать. Помог создать нужный… фон для “Грача”.
Алексей;Кивнул, глотнул коньяку) Помню, Борис. Помню. Без той волны возмущения, которую ты помог поднять, все могло сложиться иначе. Саша… Саша бы оценил. (Он потёр лысину, взгляд стал решительным) Я человек слова. “Три ноги” – твои. Я поговорю с “Грачом”. Он знает, что без нашей подпольной сети, без той самой “рекламы” возмущения, его бы просто не услышали в нужный момент. Компания перейдет под твой контроль. Как и договаривались.
Борис;Наконец сделал маленький глоток. Уголки его губ приподнялись в подобии улыбки) Я никогда не сомневался в твоей честности, Алексей. Это выгодно всем. Я восстановлю “Фурсик”, мармеладки снова пойдут в народ. А “Три ноги”… станут сильным активом. (Он кивнул на экран ноутбука, где застыл кадр с триумфующим “Грачом”) Теперь нужно думать, как нам… вписаться в эту программу “развития” и “восстановления”. Мармеладное возрождение города – звучит… патриотично и прибыльно. Ты обеспечишь мне нужное слово в совете?

В тесной квартире запахло дешёвым коньяком, пылью и новыми, осторожными амбициями. Алексей смотрел на карту с пометками, думая о погибшем друге. Борис смотрел в будущее, где его имя снова значило вес.


Гостиная в доме Носа, деревня. Нос, в бархатном камзоле и с напудренным париком (немного помятым после недавних событий), сидел за резным столом. Он пил чай из тонкого фарфора, откусывая крошечные кусочки лукума. Глаза его были устремлены в окно, на все ещё лежащую в руинах часть деревни.

Нос;Про себя, на французском) “Mon Dieu… Que faire? Les champs sont en friche, les maisons sont des squelettes, et les gens… les gens sont partis ou morts.” (Боже мой… Что делать? Поля заброшены, дома – скелеты, а люди… люди ушли или мертвы). (По-русски, с тоской) Репутация… репутация “тихого уголка старины” разрушена нападением этих… тварей. Кто захочет селиться здесь теперь? Нужен… пиар. Да, пиар! Реклама в газетах нового времени? “Возрождённая усадьба графства N”? Хм…

Внезапный стук в дверь заставил его вздрогнуть. Так громко здесь не стучали со времён… со времён Гренадёров. Нос поправил жабо и направился к двери.

На пороге стоял незнакомец. Низкий, очень худой, горбатый, в старомодном, но добротном сюртуке. Лицо было длинным, нос выдающимся, глаза глубоко посажены и казались невероятно старыми и проницательными. В руках он держал трость с набалдашником в виде стилизованного солнца. Незнакомец снял цилиндр и низко поклонился.

Незнакомец;Голос скрипучий, но вежливый) Простите великодушно, добрый господин, за беспокойство в столь поздний… вернее, неурочный час. Меня зовут Карл… Карл фон Штерн. Я… я потерял всё. (Он сделал паузу, изобразив горестную гримасу). Эти чудовищные твари с небес… они уничтожили мою усадьбу на опушке леса. Спаслись лишь я да моя верная трость. (Он постучал тростью о порог). Я бродил по лесам, питаясь кореньями, и лишь чудом набрёл на вашу… восстанавливающуюся деревню. Умоляю вас, не откажите в ночлеге страждущему путнику! Хотя бы на пару ночей, пока я не соображу, что делать дальше. Клянусь, я не обуза и заплачу, как только смогу!
Нос;Окинул “Карла” оценивающим взглядом. Вид был жалкий, но манеры… манеры были безупречны, почти аристократичны. Это тронуло сердце Носа). “Ah, un homme de qualit; dans la d;tresse!” (Ах, достойный человек в беде!) – воскликнул он по-французски. (По-русски, с сочувствием) Милостивый государь! Конечно, конечно! В наше тяжёлое время мы, люди цивилизации, должны держаться вместе! Прошу, входите! Мой дом – ваш дом! Я, Нос, к вашим услугам. Чай? Лукум? Расскажите, как вы спаслись… это же ужасно!

“Карл фон Штерн” – Тушканчик в человечьей шкуре – еще ниже склонился в поклоне, скрывая довольную усмешку. Его план сработал. Он вошёл в дом, его цепкий взгляд мгновенно оценил обстановку, антиквариат, запас выходов. Он ловко подставил Носу стул, продолжая сыпать благодарностями на идеальном русском, лишь с лёгким, неуловимым акцентом. Трость с солнечным набалдашником он поставил у двери. В глубине его глазниц мерцал холодный расчет. “Дом есть. Теперь нужно найти информацию. Куда дели тело того… Короля? И где моя Бутыль? А этот сентиментальный барин… идеальный источник”. На руке “Карла”, когда он брал чашку, на мгновение проступило темное, как сучок, деревянное пятнышко – единственный намек на его истинную деревянную природу.


Оскар нервно поправлял галстук перед огромным монитором, показывавшим обратный отсчет до эфира. Его обычный клоунский колпак валялся в углу – символ отменённой цензуры. Грим был сдержанным, почти театральным. В тени, за камерой, сидел Человек. Его лицо, как всегда, было безупречной маской хладнокровного учёного, лишь пальцы медленно постукивали по подлокотнику кресла.

Оскар;Поворачиваясь к Человеку) Свобода слова, Игорь обещал… До сих пор не верится. Никаких обязательных од Арнольду. Никаких справок о “лояльности” перед эфиром. Я могу… просто шутить?
Человек;Голос ровный, без интонаций) Корректировки минимальны, Оскар. Несмотря на то, что наше сотрудничество было очевидным, договор со студией теперь официально прозрачен. Моя лаборатория – спонсор твоего шоу. Упоминание – по твоему усмотрению, но рекомендуется для… взаимной выгоды. Что касается шуток… (Его губы чуть дрогнули) …ты теперь свободен критиковать прошлую власть. Новую… пока стоит соблюдать осторожность. Публика жаждет разоблачений клоунского режима. Дай им это. Главное – мы свободны от его идиотского контроля. Мои исследования больше не скованы его прихотями.
Оскар;Вздохнул, явно с облегчением) Значит, гнать про “некомпетентных клоунов у власти” и “фарс выборов при Арни” можно? И про то, как его “сердечко” не выдержало ответственности?
Человек;Твёрдый кивок) Можно. Более чем. Это способствует стабилизации. И дискредитации его сторонников. Что касается сердца… (Он посмотрел прямо в объектив камеры, которую настраивал оператор) …да, трагическая случайность, подчеркивающая важность качественной медицины. Акцентируй доступность и надёжность услуг нашей клиники для всех горожан. Борьба с раком, доступные гибридные органы – это приоритет. Сыворотка и Формула… пока остаются эксклюзивными. Нам нужны ресурсы, Оскар. Ресурсы для развития. Для настоящего будущего. Твоё шоу – важный голос в этом диалоге.
Оскар;Профессиональная улыбка тронула его губы) Ясно. Будет сделано. Поехали! (Он глубоко вдохнул, повернулся к камере, его лицо оживилось знакомой харизмой). Всем привет! Это “Вечерний Звонок”! И сегодня у нас исторический выпуск! Цепи цензуры сброшены! А значит, можно наконец громко смеяться над тем, над чем мы шёпотом плакали годами! Над тем, как нас водили за нос, заставляли аплодировать фальшивому величию и бояться собственной тени! О…

Человек откинулся в кресле. На экране монитора лицо Оскара было свободным и энергичным. На другом мониторе тихо ползли вверх биржевые котировки его лаборатории. В кармане его белоснежного халата лежал маленький пульт. Он мысленно перебирал имена из списка арестов “Грача”. “Некоторые из них могли бы стать идеальными кандидатами для испытаний новых стабилизированных протоколов. Нужен лишь правильный подход”. Его взгляд скользнул по Оскару, весело жестикулировавшему перед камерой. “И правильный инструмент влияния”. Где-то в глубине секретной лаборатории пульсировало в стерильном растворе новое гибридное сердце. Человек позволил себе едва заметную, ледяную улыбку.

В кабинете начальника полиции пахло не привычным озоном от пульта Омутова, а пылью и свежей краской. Следы «старого режима» выметались буквально: техники в серых комбинезонах снимали со стен панели с мигающими лампочками, уносили сервера, на месте которых теперь висела дешевая репродукция Шишкина.

Сотрудники, толпящиеся в коридоре, перешёптывались.

— Слышал, Омутова сняли ночью. Приехали какие-то люди в штатском, он даже не сопротивлялся, — делился один, озираясь по сторонам.

— Говорят, новый — ставленник «Грача». Говорят, свободу нам принёс, — скептически хмыкнул другой, поправляя на плече ремень автомата.


— Свободу от чего? От работы? — прошептал третий. — Мне бы отчёты Омутову за прошлый квартал вернуть, вот это тогда была бы свобода.

Дверь кабинета распахнулась. В проёме возник сержант Дымов, бывший заместитель начальника, лицо его было бледным, а под глазами залегли тёмные круги.

— Заходите, товарищи… то есть, коллеги. Новый начальник скоро прибудет.

Толпа полицейских влилась в кабинет, сгрудившись перед массивным, теперь чистым столом. Наступила тягучая, нервная тишина. Все ждали.

Дверь открылась снова. Первым вошёл он. Михаил Юрьевич Зуза. Облегающая новая форма сидела на нём мешком, подчёркивая неспортивный живот. Его голова была стрижена ёжиком, а лицо казалось неестественно плоским и широким, как приплюснутый булыжник. Лопоухие уши торчали, словно ручки от амфоры. Он неуверенно прошёл к столу, его взгляд скользил по потолку, избегая встречаться с подчинёнными.

За ним, словно тень, проследовал его помощник. Высокий, худощавый араб в белоснежном дишдаше и агале — чёрном обруче, держащем головной убор. Его лицо, обрамлённое аккуратной чёрной бородой, было абсолютно бесстрастно. Он не выглядел ни дружелюбным, ни враждебным. Он выглядел так, будто только что вышел из машины времени где-то из Эр-Рияда и не понимал, куда, чёрт возьми, попал. Его имя было Халид ибн Сауд.

Тишину в зале разрезал возмущённый шёпот:

— Ты это видишь? Он в чём, в пижаме?

— Это что, новый дресс-код? Зачем я тогда свой галстук надел?


Зуза сел, откашлялся. Его голос был выше, чем ожидалось, и в нём сразу проявился тот самый дефект:

— Здравзтвуйте, коллеги. Я — Михаил Юрьевич Зуза. З этим моментом для нашего ведомзтва назчинаетзя новый этап. Этап озвобождения от того зверского гнёта, который зоздавал прежний режим.

Он сделал паузу, ожидая аплодисментов. В ответ — мёртвая тишина. Халид ибн Сауд уставился в потолок, его лицо выражало лишь лёгкую, вселенскую отстранённость.

— Гафрил Зергеевич Омутов, — Зуза с трудом выговорил имя, — превратил нашу злужбу в инструмент террора. Злежка за гражданами, тотальный контроль, детские порядки по поводу идеальной формы… Взё это упразняется. З зегодняшнего дня.

По залу пронёсся облегчённый вздох. Кто-то даже улыбнулся. Может, и правда свобода?

— Однако, — голос Зузы стал твёрже, — порязок должен быть. Изтинный, добрый порязок. Не на зглядах и дубинках, а на отчётности и взимопонимании. Поэтому, вводитзя новая зизтема рапортов.

Лица полицейских вытянулись.

— Каждый из вас ежедневно будет предзтавлять мне письменный отчёт о проделанной рабозе. Объём — не менее двух зтраниц. Указать: количество патрулирований, маршруты, все контакты с гражданами, их подозрительные действия или их отзутзтвие, перечисление всех затраченных ресурзов — от патронов до бензина. Езжемесячно — обобщающий отчёт, з анализом эффективности.

В зале повисло ошеломлённое молчание. Его нарушил старший сержант Котов, что пережил чистки Омутова.

— Михаил Юрьевич, а когда… собственно, полицией заниматься? Патрулировать, дежурства…

— Отчёты — это и езть ваша главная работа! — перебил Зуза, и его плоское лицо оживилось. — Это — документирование порязка! Зкзолько ты задержал — не важно. Важно, как ты это опишешь! Кроме того, вводитзя полная цифровизазия. Зкоро вы бузете работать не з бумагами, а з компьютерами. Это бузет эффективно и зовременно.


Он обвёл зал победным взглядом. Халид ибн Сауд медленно перевёл взгляд с потолка на Зузу, и на его лице застыло выражение чистого, немого вопроса: «Аллах, за что мне это наказание?»

— Вопросы езть? — спросил Зуза.

Вопросов не было. Была гробовая тишина, нарушаемая лишь скрипом кожаного ремня Халида.

— Тогда — за работу. Порязок должен восторжезтвовать. Дизмиззион.

Полицейские молча, как стадо, потянулись к выходу. Дверь закрылась, оставив Зузу и его арабского помощника в кабинете.

Коридор взорвался.

— Да он долбоёб! — выдохнул кто-то первый. — Два листа в день! Я писать не умею, я школу-то еле окончил!

— Цифровизация… У нас компы с «Виндой-95», они и «Эксель» не тянут!


— А этот араб? Кто он вообще? Почему он в халате? Он хоть по-русски говорит?

Сержант Дымов, понурый и пониженный, пытался их успокоить:

— Ребята, может быть, это и к лучшз… лучш-ш-шему. Бумаги — это же не «Осы», за тобой не летают. Можно… придумать. Пофантазировать.

— Он выглядит как гном из дешёвого фэнтези, — не унимался Котов. — И говорит так, будто у него во рту сметана. «Порязок должен восторжезтвовать»… Да он сам себя не слышит!


Обсудив новый путь, полицейские разошлись. Не с радостью о конце тирании, а с тяжёлым, гнетущим чувством. Тиран-функционер сменился тираном-бюрократом. И если Омутов хотя бы был страшен и эффективен, то этот… этот был просто странным.

А в кабинете Михаил Зуза, довольный, повернулся к Халиду:

— Ну как, коллега? Как вам моя первая речь?

Халид ибн Сауд медленно перевёл на него свой взгляд. В его глазах читалась тысячелетняя мудрость пустыни, смешанная с полнейшим, абсолютным недоумением. Он молча поднял руку и медленно, очень медленно почесал свой висок.

Новый порядок начался.


Сержант Дымов нервно поправил галстук, врезавшийся в потное горло. Этот уродливый аксессуар — часть старой, омутовской формы, — теперь был символом всего, от чего он жаждал избавиться. От прошлого, от унижений, от собственной невидимости. Приказ нового начальства, Зузы, о «смягчении режима» он воспринял не как послабление, а как шанс. Шанс проявить инициативу, которую душил прежний, молчаливый как скала, Омутов. Теперь можно было действовать. И он знал, на ком сорвать свой первый, победный куш.

Объектом его миссии был Павел Сергеевич Бог. Человек-гора, богатырь с посохом и тёмными очками, чья репутация целителя и «квантового доктора» вызывала у Дымова приступ язвительного скепсиса. Слепой, который видит? Целитель, творящий чудеса? Нет, просто умелый мошенник, играющий на доверчивости старушек. И Дымов будет тем, кто сорвёт с него маску.

Он притаился за ржавым кустом шиповника, нацелив камеру телефона на скамейку, где недвижимо, как монумент, сидел Бог и с невозмутимым видом взирал в пустоту, уплетая ванильное мороженое. «Взирал» — это громко сказано. Но складывалось стойкое ощущение, что он и впрямь всё видит.

Вот к скамейке, кряхтя, подсела старушка лет восьмидесяти. Дымов внутренне воспрял. «Начинается, — лихорадочно подумал он. — Сейчас он начнёт втирать ей о каком-нибудь дорогостоящем бальзаме или заговорит деньги».

Старушка что-то жалостливо рассказывала, размахивая костлявыми руками. Бог слушал, не перебивая, доедая мороженое. Потом, без суеты, протянул руку и накрыл своей ладоней её старческие, исчерченные венами пальцы. Не сжимал, не гладил — просто накрыл, будто проверяя пульс. Минуту спустя убрал руку. Старушка замерла, а потом её лицо озарилось такой безудержной, детской радостью, что Дымову стало не по себе. Она что-то бормотала, явно благодаря, судорожно пыталась что-то сунуть ему в руку — он мягко, но твердо отказал, лишь кивнул. И она ушла, будто помолодев на двадцать лет, её походка стала твёрже.

— Вот! Ловись, рыбка! — торжествующе прошипел Дымов, выключая запись. Он был уверен, что только что зафиксировал если не шарлатанство, то как минимум нарушение закона о целительстве.

С энтузиазмом охотника, наконец-то загнавшего дичь, он выскочил из-за кустов и направился к скамейке.

— Павел Сергеевич Бог? — начал он с фальшивой официальностью, пытаясь скрыть дрожь в голосе. — Сержант полиции Дымов. Я только что стал свидетелем весьма интересного сеанса. У меня есть вопросы о вашей… деятельности.

Человек-гора медленно повернул к нему лицо. Тёмные стёкла очков были направлены точно на него, и Дымову снова почудилось, что его видят насквозь.

— Вопросы? — голос у Бога был низким, бархатным, и в нём вибрировала какая-то неземная глубина. Он звучал так, будто доносился не из груди, а из самой сердцевины мироздания. — Я полагаю, вы записали на камеру момент исцеления. Вы считаете это мошенничеством.

Дымов смутился. Его сценарий не предполагал такого прямого хода.

— Ну, я… да! — запнулся он. — Какое ещё исцеление? Вы что, врач? Нет! Вы — лжецелитель. Вы пользуетесь доверчивостью беспомощных людей! Я всё видел! Вы дотронулись до неё, и она вам что-то пыталась дать!

— Она пыталась отблагодарить за то, что боль в суставах, мучившая её шесть лет, отступила, — спокойно ответил Бог. — Я не взял денег. Энергия Вселенной не продаётся и не покупается. Она лишь проходит через того, кто научился быть проводником.


— Какой энергии?! — взорвался Дымов, чувствуя, что почва уходит из-под ног. — Какая Вселенная? Это всё антинаучная чушь и мракобесие! Вы просто гипнотизёр!

— Проверьте. Поговорите с теми, кто ко мне приходил. Спросите их, стали они здоровее или нет. Факты — вот что имеет значение, сержант, а не ваши предубеждения.


Дымов молчал, чувствуя, как его уверенность тает под спокойным, незрячим взглядом.

— Но это не главное, — продолжил Бог, и его голос приобрёл твёрдость. — Главное — это то, что гонит вас ко мне сейчас. Не служение закону. А жажда. Жажда доказать свою значимость. Вернуть утраченный статус. Вам кажется, что, разоблачив меня, вы заслужите уважение нового начальства и коллег. Вы прибегнете к любым методам, лишь бы вас наконец-то увидели.

Дымов почувствовал, будто его ударили в солнечное сплетение. Все его тайные, постыдные мысли были вытащены на свет и озвучены этим слепым человеком с пугающей точностью.

— Вы… Вы ничего не понимаете, — слабо пробормотал он.

— Я понимаю, что вас никогда не воспринимали всерьёз. Ни холодный Омутов, для которого вы были лишь винтиком. Ни коллеги, которые видят вашу неуверенность. Эта погоня за славой — на самом бег по замкнутому кругу. Вы мечетесь, пытаясь доказать своё существование окружающим, забывая понять, кто вы есть для себя самого.


Павел Сергеевич поднялся со скамейки. Его фигура заслонила собой солнце. Дымов замер.

— Остановитесь. Перестаньте бежать. Слава, которую ищут, — ускользает. Та, что приходит сама, — остаётся навсегда. Вам нужно не задержание, а перезагрузка.

Он сделал шаг вперёд и, прежде чем Дымов успел среагировать, мягко коснулся пальцами его лба.

И мир для сержанта Дымова перевернулся.

Это не был шок или потеря сознания. Это было чувство абсолютной, немыслимой духовной гармонии. Мгновенный, всеобъемлющий покой. Будто кто-то выдернул вилку из розетки бушующего внутри него хаоса из страхов, амбиций и обид, и наступила тишина. Тишина и ясность.

Он не видел ангелов и не слышал хора. Он просто на миг понял. Понял всю мелочность своей затеи, всю глубину своего заблуждения. И ощутил странную, щемящую грусть от этого понимания.

Когда он снова пришёл в себя, Павел Сергеевич Бог уже шёл по аллее, удаляясь. Его мощная спина казалась воплощением незыблемого спокойствия.

Дымов стоял, как вкопанный. В его руках безвольно висел телефон с «уликой». Он посмотрел на него, потом на удаляющуюся фигуру. Потом медленно, будто впервые в жизни, поднял голову и посмотрел на небо.

Он не побежал вдогонку. Он не стал звонить в дежурную часть. Он просто развернулся и пошёл в противоположную сторону, с наслаждением чувствуя, как ненавистный галстук перестал душить его. Ему нужно было идти. Думать. Или не думать. Просто идти. Впервые за долгое время у него не было никакого плана.


Кабинет Василия Артемьевича, обычно пахнущий кофе и дорогими сигарами, сегодня напоминал логово раненого зверя. Сам хозяин, багровый от ярости, метался между баром и массивным дубовым столом, на котором лежал, как приговор, официальный бланк с печатью нового правительства.

Пётр, его помощник, стоял по стойке «смирно», сжав в руках портфель. Он только что озвучил новость, от которой у самого подкашивались ноги.

— Повтори, — просипел Василий, останавливаясь и упираясь руками в стол. — Только медленно. Я, кажется, ослышался.

— Василий Артемьевич… — Пётр сглотнул. — Согласно постановлению городского комитета по экономическому развитию, все ваши активы, включая основное предприятие «Три ноги» и смежные производства, подлежат… принудительной передаче в управление Борису Петровичу Смирнову. Мотив — неэффективное использование и нанесение убытков городскому хозяйству.


Наступила тишина, которую можно было резать ножом. Затем Василий медленно выпрямился. Его лицо из багрового стало почти фиолетовым.

— Какие… — он начал тихо, и каждый слог звучал как удар молота по наковальне. — КАКИЕ НАХРЕН УБЫТКИ?! Ты видел отчёты за последний квартал?! Прибыль выросла на восемнадцать процентов! Восемнадцать!!! Пока этот… этот Борис Петрович своё последнее предприятие на карты спустил! Он не предприниматель, он — профессиональный неудачник! Щенок, которого пнула судьба, и он теперь гавкает на всех подряд, чтобы отнять кусок пожирнее! Это моё! Построено моими руками, моими мозгами! Это ему никогда не принадлежало и принадлежать не будет! Сволочь!!!

Он с размаху швырнул на пол дорогую хрустальную пепельницу. Осколки разлетелись по всему кабинету. Пётр вздрогнул, но не сдвинулся с места.

— Василий Артемьевич, я полностью с вами согласен. Это беспрецедентная наглость. Позвольте мне составить официальное письмо-жалобу в вышестоящие инстанции. Изложим все факты, приведём цифры…

— Я сам напишу! — взревел Василий, хватая ручку. — Я им такое напишу, что они свою собственную подпись под этим циркуляром не узнают!


— Василий Артемьевич, умоляю вас, — Пётр сделал шаг вперёд, его голос стал мягким и дипломатичным. — Ваша ярость абсолютно праведна. Но они… они могут не понять её языка. Позвольте мне. Я изложу всё в сухих, официальных терминах. Без эмоций. Этим мы выбьем у них почву из-под ног.

Василий тяжело дышал, глядя на помощника. Глаза его были полы бешенством, но где-то в глубине теплилась искра здравого смысла. Он с силой швырнул ручку на стол.

— Ладно! Пиши! Но чтоб каждый пункт бил точно в цель! Как гвоздь!

— Не сомневайтесь, — кивнул Пётр и, бросив на хозяина полный сочувствия взгляд, поспешно ретировался.


Едва дверь закрылась, Василий схватил телефон. Его пальцы дрожали, когда он набирал номер Борисыча.

— Борисыч! — почти крикнул он в трубку, не дожидаясь приветствия. —  Эти… ЭТИ НОВЫЕ ПРАВИТЕЛЬСТВЕННЫЕ СКОТЫ! Решили меня сожрать! Целую бумагу прислали – «передать активы»! Мои активы! Борису Петровичу, ты представляешь?! Этому щенку, который своё последнее ржавое корыто утопил, а теперь хочет моё забрать!

Борисыч на том конце провода несколько секунд молчал, переваривая услышанное:

— Тихо, Василий, тихо, — наконец послышался его спокойный, рассудительный голос. — Ярость твоя понятна, как божий день. Праведная. Но рубить с плеча сейчас — себе дороже. Остынь немного. Давай всё обдумаем, варианты поищем.

— Какие варианты?! – не унимался Василий. — Арнольд, тот хоть был диктатор понятный: цензура, пошлины… Жёстко, но хоть правила ясные. А эти… эти перешли все границы! Это грабёж средь бела дня!!!


— Всё так, всё так, — успокаивал его Борисыч. — Но горячность сейчас – не помощник. Успокойся, выпей коньяку. Завтра встретимся, всё обсудим.

Но Василий уже не слушал. Ярость была его главным помощником последние двадцать лет. Он бросил трубку и, порывшись в ящике стола, достал странное устройство, похожее на кристалл с пульсирующей голубой жилкой внутри. Крайний случай. Подарок Зиггурда.

Он с силой нажал на кристалл:

— Зиггурд! Ты меня слышишь? Мне нужна помощь! Местные царьки решили отжать мой бизнес! Передать его какому-то местному банкроту! Вы должны вмешаться! Я же вам помогал, чёрт побери, рисковал своим бизнесом!!!

Из устройства послышался ровный, холодный, лишённый всяких эмоций голос, звучавший прямо в сознании:

— Василий Артемьевич. Конфликты внутри ваших властных структур не входят в сферу наших интересов. Мы ведаем вопросами глобальной безопасности. Угрозой Гренадёров.

— Какая безопасность?! – завопил Василий. — Меня сейчас на улицу выбросят! Я вам целый подземный этаж оборудовал! Вы обязаны мне помочь!!!


— Наша помощь уже оказана. Ночные смены на вашей фабрике. Повышение эффективности на сорок три процента. Взаимный расчёт завершён.

В трубке (вернее, в голове) раздались короткие гудки. Связь прервалась.

— КИДАЛОВЫ! — прошипел Василий, с силой швыряя устройство в кожаное кресло. — Инопланетные мрази!!!

Он снова схватил телефон и набрал Борисыча.

— КИНУЛИ! Представляешь? Сказали – «ночная смена уже помощь». Да я бы десять таких смен нанял за те деньги, что теряю! Мрази космического масштаба!!!

— Ну, Василий, я же говорил — остынь, — снова раздался терпеливый голос друга. — На инопланетян надейся, а сам не плошай. Мы сломим их. Мы всегда что-то придумывали.


— Я не хочу быть бомжом, Борисыч, — в голосе Василия впервые прозвучала не ярость, а усталое отчаяние.

— И не будешь. Обещаю. Выспись. Завтра разберёмся.


На этот раз Василий послушался. Он положил трубку, тяжко опустился в кресло и закрыл глаза, пытаясь прислушаться к голосу разума сквозь гул собственной ярости.


Тем временем, на заброшенном чердаке на окраине города, в свете десятков восковых свечей и полной луны, врывавшейся в пыльные окна, происходила совсем иная встреча.

Алексей Степанович, лысая голова которого блестела от пота, а упитанное тело было затянуто в дорогой, но мятый костюм, почтительно склонился перед высоким человеком в длинной жёлтой мантии. Лицо незнакомца скрывал глубокий капюшон.

— Всё сделано, как и было предписано, — отрапортовал Алексей. — Наш человек поставлен главой города. Механизм запущен.

Человек в жёлтой мантии медленно кивнул. Его голос был низким и глухим, будто доносился со дна колодца:

— Твои успехи впечатляют, Алексей. Ты смог завершить дело нашего павшего брата, того, что носил мантию серого цвета. Он пал от рук безумного клоуна, ослеплённого своей тиранией. Но и сам Арнольд стал её жертвой.

— Что прикажете делать дальше? — спросил Алексей.


Фигура в жёлтом замерла на мгновение.

— Люди… Они падки на громкие слова и яркие лозунги. Но они устали от хаоса. «Деклоунизация» — верный курс. Город болен балаганом, он стал неподконтролен. Но время тиранов и клоунов прошло. — Он поднял руку, и длинный рукав мантии сполз, обнажив бледные, почти прозрачные пальцы. — Наступает эра контроля. Тотального, абсолютного и… незаметного. Иди. И следи за нашим новым инструментом.


Столовая полицейского участка пахла дезинфекцией, дешёвым кофе и тушёной капустой. В углу, за пластиковым столиком, устроились двое, чей вид резко контрастировал с уставшими лицами сотрудников. Михаил Юрьевич Зуза, его плоское, лопоухое лицо было сосредоточено, а новая форма по-прежнему сидела на нём мешком. Напротив, в своём белоснежном дишдаше, восседал Халид ибн Сауд. Его взгляд был устремлён в пространство, а пальцы медленно перебирали чётки. Он выглядел так, будто медитировал в самом сердце Мекки, а не в замызганной полицейской столовой.

Зуза огляделся, подозрительно сморщив нос, и резко крикнул через всё помещение:

— Домовой! А ну-ка, подойди зюда!

Из-за раздаточного окна кухни тут же появился суетливый, худощавый человек в заляпанном фартуке. Виктор Иванович, повар, имел вид вечно напуганного птенца. Его тонкий голосок задрожал:

— Я здесь, Михаил Юрьевич… Виктор Иванович.

— Я звал Домового, — бесстрастно парировал Зуза. — А домовой на кухне главный. Значит, ты и езть. Что у наз зегодня по чазти провизии?


— Ну, я… кашку сварил, — залепетал Виктор, потирая руки. — Овсяную. На бульоне. Очень питательная.

— Принези два порционных экземпляра. И чай. Без захарного пезка.


Виктор Иванович кинулся выполнять приказ, буквально побежав к плите. Зуза удовлетворённо кивнул и повернулся к Халиду:

— Перзонал нужно поддерживать в тонузе. Дизциплина начинаетзя з кухни. Неправильно оформленная опизь продуктов — прямой путь к хаозу.

Халид ибн Сауд медленно перевёл на него свой взгляд. В его глазах читалась бездонная, вселенская отстранённость. Он кивнул с такой торжественностью, будто Зуза только что изрёк величайшую истину бытия, известную ранее лишь пророкам.

За соседним столиком трое патрульных вполголоса обсуждали новую реальность.

— Вчера мне выговор влепил, — мрачно говорил один, водя ложкой в тарелке. — Я в отчёте написал: «Произвёл обход территории парка. Подозрительных лиц не выявлено». А он мне: «А почему не указал, что на детской площадке сломан один пролёт лестницы?» Откуда он это узнал? Его там вообще не было!

— Меня на две тысячи оштрафовал, — подключился второй, сгорбленный сержант. — Встретил ежа во время ночного дежурства. Ну, милый такой ёжик. Не стал писать. А он, как чёрт из табакерки: «Почему в отчёте отсутствует пункт 7.3, подпункт «г» — «Взаимодействие с представителями фауны на вверенной территории»?». У парня чуйка собачья на любую скрытую правду.


— Или везде камеры понаставил, — вздохнул третий. — Не иначе, как наш бывший, Омутов, ему свои секреты передал. Тот хоть молчал, как партизан, а этот… этот каждую соринку в протокол заносит.

В это время Виктор Иванович, дрожащими руками, поставил перед начальством две тарелки с дымящейся кашей. Зуза ткнул в неё ложкой, подозрительно изучил консистенцию.

— Это овзяная?

— Овсяная, Михаил Юрьевич, — запищал повар. — Я же говорил.


— В опизи за прошлый зыл чизлитзя как манная. Зто незоответзтвие. Штраф тызяча рублей. Зейчаз же оформите рапорт о замоштрафовании.

Лицо Виктора Ивановича побелело. Он беспомощно кивнул и поплёлся обратно на кухню, чтобы написать самому на себя донос.

Халид ибн Сауд тем временем приступил к трапезе. Он ел невероятно медленно и торжественно, будто каждое зёрнышко овса подвергалось тщательному духовному осмыслению. Зуза, успевший уже всё съесть, сидел и терпеливо ждал, пока его помощник закончит свой медитативный приём пищи.


Час спустя они вернулись в кабинет. Зуза уселся за стол, заваленный кипами бумаг, и вздохнул.

— Ну, коллега, какие на зегодня жалобы от гражданзкой общезтвеннозти?

Халид молча протянул ему тонкую папку. Зуза открыл её. Внутри лежал единственный, идеально составленный лист.

— Гм. «Человек». Жалуетзя на квадроберов, — прочёл Зуза, водя пальцем по строчкам. — Пишет, что безпокоят, мешают работать, могут унезти ценные образцы. Змешно. Но… порязок езть порязок. — Он отложил папку. — Мы что-нибудь предпримем. А пока… запузкайте первых полицейзких з отчётами. Пузть проверят периметр его лаборатории. И зозтавят подробный акт. Зо вземи подпунктами.

Халид кивнул с тем же видом вселенской мудрости, будто Зуза только что отдал ему приказ о штурме Рая.


В своей стерильной лаборатории Человек смотрел на резюме, которое светилось на огромном мониторе. Перед ним сидел Иван Аркадьевич Грызунов — ухоженный мужчина с уверенным взглядом и дорогой, но не кричащей стрижкой.

— Ваше резюме удовлетворительно, — голос Человека был ровным, без единой эмоции, как голос системы оповещения. — Проекту требуется публичное лицо. Ваша задача — стать им. Привлекать инвестиции, давать интервью, быть символом прогресса. Вы понимаете спектр ответственности?

— Абсолютно, — уверенно ответил Грызунов. — Я готов стать новым лицом генной инженерии. Новым Маском.


— Именно. Но с одной ключевой поправкой, — Человек скрестил пальцы. — Во всех ваших выступлениях мой вклад должен быть упомянут как незначительный. Акцент — на труде команды. На коллективном разуме наших хирургов и инженеров. И, что главное, на ваших личных выдающихся управленческих и предпринимательских качествах. Вы — гений, осенивший этот проект. Я — лишь один из многих винтиков в машине, который вовремя оказался в нужном месте. Вы поняли?

Грызунов уловил суть мгновенно. Он был не просто наёмным работником — он был живым щитом.

— Вполне. Моя биография уже вызывала доверие. А после ваших… правок, и вовсе стала безупречной.

— Ваш оклад — миллион рублей в месяц. Основная задача — ораторское мастерство и безупречная подготовка к каждому публичному выступлению. У вас есть необходимые навыки.


Грызунов встал и с лёгкой, почти актёрской улыбкой кивнул.

— Будет сделано. Я оправдаю ожидания.

Когда он вышел, в лаборатории воцарилась тишина, нарушаемая лишь тихим гудением серверов. Человек откинулся на спинку кресла:

“Быстро стереть себя из информационного поля не получится. Слишком много шума было создано. Но это поправимо. Потребуется точечное редактирование истории компании: убрать моё имя из ключевых пресс-релизов прошлого и переписать несколько интервью ранних инвесторов. Постепенно, пласт за пластом, моя фигура будет погребена под слоем мифов о «гении-одиночке» Грызунове и «дружной команде энтузиастов»”

Он посмотрел на голограмму бьющегося гибридного сердца:

“Это того стоило. Абсолютный контроль важнее сиюминутной славы. Публичность — это уязвимость. А у меня не должно быть уязвимостей”.


День выдался долгим и бестолковым, как обычно. Клоун, громко хлюпая носом в ярко-красную перчатку, побрёл в сторону дома, его разноцветные кудри парика раскачивались в такт неторопливой походке. В носу першило, в кармане болтались последние жалкие купюры, а в животе предательски урчало. Магазин. Надо было зайти в херов магазин.

Дверь отдела самообслуживания с шипением отъехала в сторону. Клоун, неловко перебирая ногами в огромных ботах, побрёл между ярких прилавков, косясь на ценники. Его пудровое лицо, украшенное одинокой зелёной слезинкой под глазом, исказила гримаса. Он достал клетчатый носовой платок и громко, на весь зал, высморкался.

— Херовина какая-то, — пробурчал он гнусавым голосом, словно говоря с сильно зажатым носом, тыча пальцем в перчатке в стоимость привычной докторской. — Второй день на ногах, а они тут цены космические выставляют.

Набрав в корзину батон, подозрительно блестящую колбасу, пачку сосисок, макароны и пластиковый лоток с бледными бутербродами, он поплёлся к кассе, по пути чихнув так, что с его красного носа чуть не слетел помпон. Очереди не было. Кассир, юноша с пустым взглядом, механически начал проводить товары через сканер. Пик, пик, пик. Цифры на табло росли с пугающей скоростью.

— Слушай, а не херовато ли? — вдруг гнусаво спросил Клоун, пока тот протягивал руку за макаронами. — Цены-то эти… Охерели совсем. Город только на ноги встал, вторжение отбили, так нет, надо с людей ещё три шкуры драть, да? Апчхи!

Кассир замедлил движения и уставился на него, будто увидел привидение в полном гриме.

— Простите? Какое… вторжение? О чём вы?

Клоун фыркнул, отчего у него снова заложило нос.

— Да как же, ё-моё. Эти… твари. Белые, тощие. По всему городу шастали. Клоуна того, Арнольда, потрошили. Солдаты тут воевали. Херов цирк был, а не жизнь. Память-то у людей вообще есть, или уже всю вытеснили, как неудобную херню? Апчхи-херчи!

Кассир смотрел на него с нарастающей тревогой, будто Клоун был не в парике, а в скафандре.

— Может, вам плохо? Медика вызвать? Никакого вторжения не было. Просто… экономические трудности, наверное. Инфляция.

Клоун молча, с презрительным видом, ткнул своей банковской картой в терминал. Транзакция прошла. Он схватил пакет и, не сказав больше ни слова, развернулся и вышел, громко хлюпая носом.

На улице его взгляд наткнулся на яркую рекламу: «КЭШБЭК 5% НА ВСЁ! ВОЗВРАЩАЙТЕ СВОЁ!». —Какой нахер кэшбэк, — пробурчал он, снова доставая платок. — Сначала обдерут, как липку, а потом пятак с сотни суют. Херня.

Дойдя до своей обшарпанной пятиэтажки, он забросил продукты в квартиру, постоял секунду посреди захламлённого коридора, чихнул ещё раз и, сдавленно похерив всё, снова вышел. Зарплаты грузчика с дурацкими налогами и ипотекой на эту конуру теперь категорически не хватало. Оставался один, омерзительный, но необходимый вариант.

Банк, в который он зашёл, пах не деньгами. Он пах какими-то сладковатыми, удушающими благовониями. Всё вокруг блестело. Сотрудники — девушки с мёртвыми улыбками и парни в идеально отутюженных рубашках — встретили его таким сладким хором «Добро пожаловать!», что у Клоуна снова запершило в носу.

Одну из этих улыбающихся статуй, молодого человека с идеальной укладкой, подозвали к нему.

— Чем могу помочь? — голос у парня был таким же глянцевым, как и его шевелюра.

— Кредит взять, — односложно пробубнил Клоун гнусавым голосом, усаживаясь в мягкое кожаное кресло, которое противно зашипело под ним. Его большой жёлтый ботинок неловко зацепился за ножку стула.


— Прекрасный выбор! — не моргнув глазом, воскликнул сотрудник. — На какую сумму ориентируемся?

— Сто тыщ, — выдавил Клоун, потирая перчаткой кончик носа. — Хватит, наверное.


Пока глянцевый парень стучал по клавиатуре, проверяя его небогатую кредитную историю, подошёл второй сотрудник, постарше, с умными глазами и дорогими часами на запястье

— Может, пока ожидаете, пропустите по маленькой? — предложил он с отеческой заботой. — У нас здесь есть всё на любой вкус. Пиво, водка, коньяк, виски… Или, может, сигареты? Есть редкие экземпляры.

— Не, — отрезал Клоун, вытирая платком вспотевший лоб. — Спасибо, конечно, но у меня и так в голове после ваших благовоний, как после хорошего вина, хер пойми что.


Но сотрудник, будто не услышав, уже погрузился в монолог:

— Я, знаете, страстный коллекционер. Вот это виски, — он указал на бутылку за стеклянной витриной, — выдержка двадцать лет, в его вкусе чувствуются ноты дуба, ванили…

Клоун смотрел куда-то мимо него, думая о том, как бы поскорее убраться отсюда и как сильно он хочет чихнуть. Ему было глубоко похер на ноты груши и землистые ароматы.

Наконец, глянцевый парень закончил.

— Всё одобрено! Деньги уже на вашем счёте. Было приятно с вами работать!

Клоун молча поднялся, кивнул и, не глядя на улыбающиеся лица, направился к выходу, громко чихнув на прощание.

— Хорошего дня! — проводили его вслед сладкоголосым хором.

— Ага, — буркнул он себе под нос, выходя на улицу и доставая платок. — Тоже мне, день. С кредитом на шее. Охереть как весело. Апчхи!




Кабинет Носа напоминал музейную экспозицию. Позолоченные часы тикали на каминной полке, портреты предков в напудренных париках строго взирали со стен, а сам хозяин, облачённый в бархатный камзол, разливал по фарфоровым чашкам ароматный чай с жасмином. Напротив него, стараясь не прикасаться к хрупкой ручке чашки своими пока ещё не привыкшими к человеческой форме пальцами, сидел Карл.

— До их проклятого нашествия, — голос Носа звучал меланхолично и бархатисто, — моя деревня была оазисом. Истинным оазисом утончённости и прошлых столетий. Здесь чтили традиции, здесь звучала музыка, здесь… здесь пахло не порохом и страхом, а свежескошенной травой и выпечкой. Я был счастлив, mon cher Карл. Я строил не фортификации, а будущее, основанное на мудрости прошлого.

Он с тоской посмотрел в окно, где виднелись свежевозведённые брустверы.

— Et maintenant? Разруха. И главное — духовное запустение. Как привлечь сюда новых людей? Как вернуть былое величие? Я размещаю объявления в газетах, но это капля в море. Реклама… я в ней ничего не смыслю.

Карл, до этого сидевший неподвижно, чуть подался вперёд. В его глазах вспыхнул живой, хищный интерес, который он тут же погасил, придав лицу выражение сочувствующей учтивости.

— Это ведь элементарная задача, мисьё Нос. В современном мире такие вопросы решаются с помощью технологий. Вам необходим компьютер и выход в глобальную сеть.

Нос поморщился, будто почувствовал запах гари.

— Компьютер? Non, non и ещё раз non! Эти ящики с мерцающими экранами убивают всю романтику, всю душу! Они — орудие того самого хаоса, что поглотил город.

— Я понимаю вашу привязанность к традициям, — мягко парировал Карл. — Но даже Наполеон использовал новейшие пушки. Это всего лишь инструмент. Очень эффективный инструмент для привлечения тех, кто ценит ту самую аутентичность, которую вы храните.


Нос задумался, нервно поправляя кружевное жабо. Прагматик в нём вступил в схватку с эстетом.

— В подвале… — он неохотно произнёс, — есть один старый аппарат. Мне его когда-то навязывали. Но он пылится там лет десять. Вряд ли он вообще функционирует.

— Позвольте мне взглянуть, — Карл поднялся с необычайной для его горбатой фигуры лёгкостью. — Я кое-что понимаю в механизмах.


Спустившись в пыльный, заваленный сундуками подвал, они действительно нашли старенький системный блок и такой же древний монитор. Карл, скрыв довольную ухмылку, стал осматривать его.

— Конденсаторы вздулись, пыли — на год чистки, — констатировал он. — Но… его можно починить.

— Вы умеете? — с недоверием спросил Нос.


— Я многое умею, — уклончиво ответил Карл. — Пятнадцать минут.

Ровно через четверть часа Нос, томясь в кресле наверху, услышал голос снизу:

— Готово! Помогите вынести его.

Втащив тяжёлый системник в кабинет и с трудом найдя свободную розетку за стеллажом с фолиантами, они подключили машину. Она загудела, монитор мерцающе вспыхнул. Нос смотрел на это действо с выражением глубочайшего скепсиса, как аристократ на паровоз.

Интерфейс операционной системы был для Носа китайской грамотой. Всеми манипуляциями занялся Карл.

— Видите, — он ловко управлялся с мышью, — мы можем создать великолепный сайт. Роскошный портал, который расскажет всему миру о вашей деревне. Нужно лишь придумать описание. Например: «Добро пожаловать в уникальную деревню-музей, где время остановилось в золотом веке аристократии…»

— Non! — Нос вдруг оживился, ударив ладонью по столу. — Это звучит слишком просто! Вот как должно быть: «Войдите под сень вековых аллей, где шёпот истории сливается со звоном хрустальных бокалов! Наша деревня — это не место на карте, это состояние души, воплощённый сон о балах, дуэлях чести и неслыханной рыцарской доблести! Здесь каждый камень помнит стук каблуков Марии-Антуанетты, а воздух пропитан ароматом свободы и старого вина! Это последний оплот истинной культуры в мире, погрязшем в вульгарной суете!»


Он закончил, тяжело дыша. Карл, слегка ошеломлённый этой тирадой, медленно кивнул.

— …Идеально. Это сработает.

В этот момент на экране всплыло уведомление о новом письме в почтовом ящике Носа, который Карл зачем-то уже успел настроить.

— О, вам письмо. От… чиновника городской администрации.

— Quoi? — Нос нахмурился. — У меня нет электронной почты.


— Теперь есть, — улыбнулся Карл и открыл послание.

«Уважаемый Господин Нос! — гласило письмо. — Примите наши искренние поздравления по поводу вашего вступления в цифровую эпоху! Мы крайне удивлены, но и обрадованы! В городе произошли изменения, к власти пришёл новый мэр, и мы хотели бы возобновить диалог. В знак доброй воли и для поддержки восстановления вашей замечательной деревни прилагаем скромный грант. С надеждой на скорую встречу!»

Внизу красовалась сумма перевода. Очень, очень крупная.

Нос отшатнулся от экрана, будто от гадюки.

— Что это? Какие деньги? Я ничего не просил!

Но Карл уже не слушал. Его глаза горели тем самым коварным огнём, который знали лишь обитатели тёмных лесов. Он медленно повернулся к Носу.

— Знаете, что мне нравится в вас больше всего, мисье Нос?

Тот, опешивший, уставился на него.

— Что?

— То, что у вас… — Карл многозначительно ткнул пальцем в экран, где сияла цифровая сумма, — …всегда есть деньги. Всегда. И это прекрасно.

Часть 2

Антарктическая ночь затягивалась, становясь невыносимой. Давление холода за иллюминаторами чувствовалось даже сквозь утеплённые стены модуля. Внутри царила гнетущая тишина, нарушаемая лишь монотонным гулом генераторов и мерным писком приборов. Капитан Егоров, уставившись в тепловизионный экран, был бледен и неподвижен, лишь его пальцы время от времени нервно постукивали по столешнице. Его обычно пронзительный взгляд был затуманен, мысли уносились в ту самую «Чёртову Пасть», к немыслимым каменным фигурам и их нелепым, жутким командирам.

Майор Петрович, пытаясь отвлечься, бубнил что-то о проверке запасов топлива, но и его мысли кружились вокруг одного и того же. Он то и дело поглядывал на застывшего у экрана Егорова, и по его спине пробегала мелкая дрожь.

«Опять эти пингвины в фуражках… — думал Петрович, бесцельно перекладывая бумаги. — Кому вообще могла прийти в голову такая бредовая идея? Антарктида… Лёд, смерть, тишина. И вдруг — целый парад абсурда. Каменные истуканы под командованием птиц. Если бы мне такое кто-то рассказал, я бы списал на полярное безумие…»

Егоров, словно читая его мысли, внезапно нарушил тишину, не отрываясь от экрана:

— До сих пор не могу поверить, Петрович. Смотрю на эти скачущие графики, на тепловые сигнатуры… и мозг отказывается принимать. Как будто мы в каком-то дешёвом фантастическом фильме очутились.

— Может, оно и к лучшему, — хрипло ответил Петрович. — Меньше знаешь — крепче спишь. Пусть бы себе ходили по своим ледяным кругам, пока мы тут солярку считаем.


Но его собственный скепсис был уже надтреснут, выеден изнутри ледяным червём сомнения. Он видел эти кадры. Видел, как пингвин отдаёт команду, и каменный гигант послушно повинуется.

Внезапно монотонный писк приборов сменился резким, учащённым тревожным сигналом. Егоров вздрогнул так, что чуть не опрокинул кружку с остывшим чаем.

— Петрович! Сюда! Быстро! — его голос, сорвавшийся на высокую ноту, был полон такого неподдельного ужаса, что Петрович подскочил с места, забыв про все свои сомнения.

— Что такое? Опять твои призраки?


— Смотри! — Егоров ткнул дрожащим пальцем в экран. На термальной карте сектора «Дельта-Чёртова Пасть» несколько крупных, угловатых сигнатур — те самые каменные фигуры — резко смещались. Они больше не стояли на месте. Они двигались. Чётко, ритмично. И не по кругу. А по прямой. И вокруг них копошилась целая стая меньших тепловых точек — пингвинов.

— Активность зашкаливает! Они… они строем идут! — прошептал Егоров, его глаза расширились от ужаса. Он переключил канал, запустив прогноз траектории по последним данным. Алгоритм прорисовал тонкую красную линию на карте. Линия тянулась от сектора «Чёртова Пасть» прямиком к мигающей точке, обозначавшей их станцию «Восток-7».


Ледяной ком сдавил горло Петровича.

— Нет… — выдохнул он. — Этого не может быть. Совпадение… Сбой в программе…

— Смотри на паттерн движения, Петрович! Это не сбой! — голос Егорова снова стал твёрдым, но в этой твёрдости читалась паника. — Они идут сюда. Прямо на нас. Все. И каменные, и те… те, кто ими командует.


Петрович, поборов первый порыв отрицания, резко рванулся к пульту управления дистанционными системами.

— Активирую «Мороза». Дрон должен выдержать. — Его пальцы затрепетали, набирая код запуска. «Мороз» — специально сконструированный дрон, способный работать в экстремально низких температурах и штормовых ветрах. Их последняя надежда на дальнюю разведку. — Если они действительно направляются сюда… доложим в Центр. Немедленно.

С жужжанием со стороны ангара «Мороз» отстыковался от базы и рванул в кромешную тьму антарктической ночи, рассекая снежную гладь. На мониторе перед ними плыла картинка с его камеры — бесконечная, однообразная белая мгла, в которой мелькали лишь вихри снежной пыли.

Минуты тянулись, как часы. Оба мужчины, затаив дыхание, впились в экран. Егоров непрерывно считывал данные с сейсмодатчиков — ритмичные, тяжёлые удары, совпадающие с «шагами», неумолимо приближались.

— Вот… — резко прошептал Петрович. — Смотри!

В объективе камеры, в разрыве снежной пелены, проступили тёмные, массивные силуэты. «Мороз» снизился, картинка стала чётче.

Их дыхание перехватило.

Каменные статуи. Теперь они могли разглядеть их во всех подробностях. Ростом под три метра, не меньше. Широкие, монолитные, словно высеченные из единой глыбы тёмного, почти чёрного базальта. Руки и ноги были массивными, будто огромные каменные столбы. Головы… Голов как таковых не было. Вернее, они были втянуты в мощные плечи, глубоко утоплены в грудь. На их месте был нарисован контур абсолютно круглого, безвольного лица, проведённый мерцающей, неестественной золотой краской. По всей груди каждого исполина были выведены сложные, замысловатые узоры — те же золотистые, переливающиеся символы, значение которых было невозможно понять. А в том месте, где должны были быть глаза, пылали две точки холодного, пронзительного синего света.

И они шли. Тяжёлой, неспешной, неумолимой поступью.

Рядом с ними, семеня ластами, двигались пингвины. Но это были не те беззаботные птицы, что встречались у побережья. Большинство из них держали в ластах странное, футуристичное оружие, напоминающее длинные, обтекаемые ружья. Наконечники этих ружей источали то же самое зловещее синее свечение. Но самая жуткая деталь ждала их в хвосте процессии.

Несколько пингвинов, самые крупные, были облачены в крошечные, идеально скроенные шинели и фуражки. Они не несли оружия. Они шли позади всего отряда, и их ласты то и дело взмывали в воздух, размахивая и указывая направление, словно руки опытных полководцев, отдающих команды безмолвной каменной армии.

И весь этот кошмарный, не поддающийся никакому объяснению… двигался чётко и неотвратимо по направлению к станции «Восток-7».

— Боже… правда… — хрипло выдохнул Егоров. Его лицо было белым как мел. — Они идут на нас.

Петрович застыл. Его привычный цинизм, его скепсис — всё испарилось, оставив лишь первобытный, всепоглощающий ужас. Ужас перед чем-то совершенно иррациональным, безумным, но оттого не менее реальным и смертельно опасным.

На мгновение в модуле воцарилась абсолютная тишина. Их парализовало. Они могли только смотреть, как ледяной кошмар марширует прямо на них.

Паралич прошёл так же внезапно, как и наступил.

— ЦЕНТР, ЦЕНТР! ПРИЁМ! — закричал Егоров, срывая с крючка микрофон спутниковой связи. Его пальцы дрожали так, что он едва мог удержать его.

— «Восток-7» вызывает Центр! КОД — КРАСНЫЙ! — вторил ему Петрович, уже набирая экстренный частотный канал на втором пульте. Его голос был сиплым от крика. — У нас визуальный контакт! Аномалия движется на базу! Повторяем, каменные объекты и… и пингвины… вооружённые пингвины… идут на нас! Немедленная поддержка! Немедленная эвакуация! Любая помощь! Отвечайте, чёрт возьми!


Они кричали в микрофоны, наперебой, сбиваясь и заикаясь, их голоса сливались в единый панический вопль, который должен был пробиться сквозь тысячи километров льда и эфира к тем, кто мог бы им помочь. А за иллюминатором, в антарктической тьме, синие глаза каменных исполинов продолжали холодно гореть, приближаясь с неумолимой, роковой неизбежностью.


Чёрный правительственный лимузин с тонированными стёклами, словно акула, бесшумно рассекала потоки городского движения, пока не причалила к тротуару перед новым, сияющим стеклом и сталью зданием в центре города. Дверь открылась, и из неё вышел человек, чей вид заставил бы замереть любого чиновника средней руки.

Антон Павлович Быков, губернатор области. Высокий, статный, с военной выправкой. Его костюм — идеально сидящий чёрный пиджак, белоснежная рубашка, галстук-бабочка и отполированные до зеркального блеска туфли — был образцом строгого, безупречного стиля. Полусферическая лысина лишь подчёркивала властный и умный лоб, а пронзительные карие глаза с первого взгляда сканировали всё вокруг, выискивая малейший изъян. Он был живым воплощением системы, перфекционистом, воспринимающим мир как сложный, но обязанный работать без сбоев механизм. Любая ошибка, любое отклонение от нормы были для него личным оскорблением.

Его уже ждал Игорь «Грач». Мэр шагнул навстречу, его движения были уверенными, но в глазах читалась лёгкая напряжённость.

— Антон Павлович, добро пожаловать.

— Игорь, — голос Быкова был низким, бархатистым, но в нём чувствовалась стальная основа. Рукопожатие было коротким и сильным. — Поздравляю с открытием. Покажи своё детище.


Они вошли в просторный, трёхэтажный атриум. Воздух пах свежей краской и новыми книгами.

— Как я и говорил, концепция гибридная, — начал объяснять «Грач», обводя рукой всю комнату. — Первый этаж — книжный. Широкий спектр литературы для любого читателя.

Быков медленно прошёлся между стеллажами, его взгляд выхватывал названия. Внезапно его рука потянулась к одной из книг. Он взял её, изучил обложку с прищуром.

— «Лежу, где хочу, но никому не позволяю лежать на себе», — прочёл он вслух, его голос не выразил ничего, кроме лёгкого недоумения. Он пролистал несколько страниц, его брови поползли вверх. — Что это за постмодернистский бред? Людям нужны знания, классика, факты. Не это… словоблудие. Убрать.

— Будет исполнено, — кивнул «Грач», сделав едва заметный знак одному из помощников.


Следующая книга заставила губы губернатора дрогнуть в подобии улыбки.

— А вот это другое дело. «Горе от ума». Грибоедов. Фундамент. — Он положил книгу обратно, а потом взгляд его снова остановился на «Граче». — Знаете, я всегда находил, что Чацкий… удивительно похож на вас. Не пытались ли сознательно перенять образ? Бунтарь-идеалист, разбивающийся о стену косности?

«Грач» лишь скромно улыбнулся, оставив вопрос без ответа.

Дальнейший осмотр вызывал у Быкова ещё большее изумление, граничащее с отвращением. Стеллажи с аниме, мангой, фанфиками, книгами о квадроберах, фурри-литературой.

— Кому пришло в голову издавать… это? — спросил он, тыча пальцем в красочный том с антропоморфным лисом на обложке. — Это что, спонсорский раздел Запада? Убрать. Всё это убрать. Книжный магазин — не свалка субкультурных артефактов.

Поднявшись на второй этаж, они попали в царство науки. «Музей величайших достижений и открытий», — объявил «Грач». Быков кивнул одобрительно. Его взгляд упал на большой постер, изображавший двух знаменитых квантовых физиков. Учёные сидели за столом в ресторане, смеялись, у одного в руке была кружка кофе.

— Что это? — холодно спросил губернатор.

— Это чтобы показать, что великие умы были не безликими гениями, а людьми, которые умели дружить, — попытался объяснить мэр.


— Неверно, — отрезал Быков. — Здесь должны быть личности и их достижения. Не дружба. Разделите их портреты. Пусть каждый висит отдельно, с перечнем заслуг. Это музей, а не альбом для фото из путешествий.

Его острый глаз сразу выхватил другую диспропорцию. В отдельном углу висели портреты учёных африканского происхождения, причём некоторые — в компании с белыми коллегами.

— Это что ещё за сегрегация? — гневно прошипел Быков. — Вы что, специально их отделили? И эти совместные фото… Это или подчёркивание ненужной «дружбы», или умышленное создание контраста. И то, и другое — неприемлемо. Равномерно распределить их по всем залам. И убрать все групповые снимки. Закон о равенстве рас — не пустой звук.

Далее его взгляд упал на витрину с «величайшими открытиями»: заострённый камень, палка-копалка, кремень для разжигания огня.

— А это что? — его голос стал опасным. — Научные достижения?

— Это основы, Антон Павлович. С них начиналась цивилизация, — парировал «Грач».


— По вашей логике, сюда надо поместить и первичный бульон, и большой взрыв, — язвительно заметил Быков. — Эти… приспособления были созданы методом тыка, а не научного поиска. Убрать. Немедленно.

На пути к третьему этажу, на промежуточной лестничной площадке, Быков заметил встроенную в стену витрину. За стеклом одиноко сидел игрушечный жук-слон. Рядом висел терминал для оплаты.

— Объясните, — потребовал губернатор.

— Это намёк на следующий этаж, чтобы люди сразу понимали, куда поднимаются, — сказал «Грач».


— Глупость. Почему тогда нет намёка на этаж науки? А если эту… вещь купят? Тогда люди будут дезориентированы. Убрать.

Третий этаж встретил их шквалом красок и звуков. Это было царство игрушек и сладостей. Воздух был сладким от запаха карамели и шоколада. На мгновение даже непробиваемый Быков дрогнул. По его лицу промелькнула тень чего-то похожего на ностальгию, на миг ему захотелось скупить всё и отправить в своё давно ушедшее детство.

Его внимание привлекли странные игрушки под брендом «Лабуда». Он потянулся к одной, огромному розовому плюшевому медведю, чтобы рассмотреть его поближе. Неловкое движение — и массивная игрушка свалилась на него, обвивая его тучными лапами. Быков, вспыхнув от негодования, попытался оттолкнуть её, но медведь, казалось, прилип к его дорогому пиджаку.

— Что за идиотский дизайн! — зашипел он, пока «Грач» и помощники с трудом отлепляли навязчивую игрушку.

Перед уходом он по совету «Грача» попробовал леденец на палочке. Раздался тихий хруст. Суровое лицо губернатора на миг смягчилось.

— Вполне съедобно, — заключил он, выбрасывая палочку.

В кабинете мэра, за закрытыми дверями, зазвучали уже другие разговоры.

— С «деклоунизацией», как вы это называете, в целом я согласен, — говорил Быков, расстёгивая пиджак и устраиваясь в кресле. — Аресты активных сторонников клоунского режима — правильный шаг. Пропаганда должна быть искоренена полностью. Но что с беглецами?

— Единицы, Антон Павлович. Сети уже заброшены. Скоро и они в них попадутся, — уверенно доложил «Грач».


— Смотрите, чтобы так и было. Хаос должен быть упорядочен. Что касается роботизации… — Губернатор задумался. — Идея здравая. Роботы Дронова доказали свою эффективность. Пусть и служили узурпатору. Техника аполитична. Разработайте детальный план, я его рассмотрю.

Они обсудили ещё несколько перспективных направлений, от развития транспортной инфраструктуры до новых экономических зон. Быков давал чёткие, лаконичные указания, его мозг работал как процессор, выискивая слабые места и предлагая решения.

В конце он снова подошёл к окну, глядя на город.

— Что насчёт магазина… я его одобряю  с учётом внесённых поправок. Следите за порядком, Игорь. И помните: система — наше всё. Любое отклонение — угроза для всей конструкции.

— Я понимаю, Антон Павлович.


Снова короткое рукопожатие, и губернатор удалился, увозя с собой ауру неумолимой эффективности. «Грач» остался стоять у окна, глядя на удаляющийся лимузин. В городе, пережившем клоунаду и инопланетное вторжение, теперь утверждалась новая, железная логика. Логика перфекциониста.



У ворот фабрики «Три ноги» царила неестественная тишина, нарушаемая лишь далёким гудением оборудования из-за высоких стен. Борис Петрович, прислонившись к холодной бетонной тумбе, с наслаждением затягивался дорогой гаванской сигарой. Дым клубился в холодном воздухе, образуя причудливые фигуры. Он выглядел воплощением спокойной уверенности: его высокий, крепкий стан, одетый в отличное пальто, ухоженные чёрные волосы, голубые глаза, холодно и оценивающе скользившие по фасаду предприятия, которое вот-воть должно было перейти в его руки. В свои тридцать четыре он чувствовал себя на пике сил, и титановый имплант в спине лишь напоминал о прошлых битвах, но не мешал наслаждаться грядущей победой.

Эту победу нарушил оглушительный рёв, вырвавшийся из распахнутых главных ворот.

— БОРИИИС!!! — закричал Василий Артемьевич, выбегая на улицу. Его лицо было багровым от ярости, маленькие глаза горели бешенством. Он был клубком нервов в дорогом, но помятом костюме: низкий, полный, с сивой щёткой усов и лысиной, блестевшей под тусклым солнцем. — Ты! Щенок безродный! Смеешь тут стоять, как чёрт у часовни?!

За ним, тяжело дыша, появился Борисыч. Его богатырская фигура в простом кожаном пальто напоминала медведя, вышедшего из спячки. Взъерошенные каштановые волосы и густые усы дополняли образ этакого русского офицера из прошлого века. Его лицо выражало глубокую озабоченность.

— Вася, успокойся, ну что ты как… — пытался он вставить слово, но Василий его не слушал.

— Мое предприятие! — Василий ткнул коротким пальцем в грудь Бориса, тот даже не пошатнулся. — Моё! Построенное моими руками! Ты, тварь, своё профукал! Развалилось оно у тебя, «Фурсик» твой паршивый, потому что ты бездарь! И вместо того, чтобы сдохнуть тихо в канаве, ты лезешь сюда, с пакостными бумажками, отжимать моё?! Да я тебя…


Борис Петрович медленно вынул сигару изо рта, выпустил струйку дыма и улыбнулся холодной, уверенной улыбкой.

— Успокойся, Василий. Ты же сосуды порвёшь. «Профукал»? Моё предприятие стало загибаться не само по себе. Ко мне каждую неделю наведывались «гости» с монтировками. То конвейер сломают, то сырьё испортят. Диверсия за диверсией.

— Какие наёмники?! Я не знаю никаких наёмников! — взревел Василий, но в его глазах мелькнула искорка паники.


— Пришлось даже нанять одного… своеобразного монаха для защиты, — продолжил Борис, его голос был ровным и спокойным, что злило Василия ещё сильнее. — Расплатился с ним одной услугой. Но потом его кто-то убрал. Мне самому пришлось… поговорить с теми ребятами. И знаешь, что интересно? Все ниточки вели сюда. К тебе, Василий. Ты их проплачивал. Ты годами вёл нечестную игру. Теперь — моя очередь сделать ход.

Новая волна ярости захлестнула Василия Артемьевича.

— ВРЁШЬ! Врёшь, как сивый мерин! Сам во всём виноват! Не смог конкурировать — теперь ищешь крайних! Я тебя по судам затаскаю! Я тебя…

Он сделал резкий выпад вперёд, сжатый кулак занёс для удара. Но могучая рука Борисыча легла ему на плечо, остановив как клещами.

— Вася! Остановись! Опомнись! — его голос был низким и властным. — Ты чего? На ровном месте скандал закатил! Успокойся!

Но Василий, настоящий гневоголик, уже не контролировал себя. Его трясло от бессильной злости.

В этот момент со стороны донёсся насвистывающий мотивчик. По тротуару, заложив руки в карманы, шёл Оскар. Его яркий костюм, весёлое лицо с нарисованной улыбкой и жизнерадостная походка резко контрастировали с мрачной сценой у ворот.

— О-о-о! — воскликнул он, приближаясь. — А я вижу, что тут страсти кипят, прямо как в моём осеннем сезоне! Мужчины, сильнейшие мира сего, чего-то не поделили? Можно поучаствовать? Мир посредством юмора — моя специализация!

Все трое обернулись к нему. Василий смотрел с ненавистью, Борис — с холодным любопытством, Борисыч — с облегчением.

— А тебе-то что?! — прошипел Василий. — Этот щенок хочет отжать мой законный бизнес! — выпалил Василий, тыча пальцем в Бориса.

— А этот «уважаемый бизнесмен», — парировал Борис, — не хочет отвечать за то, что вёл нечестную конкурентную борьбу и теперь платит по счетам. Есть официальное решение городского комитета.


Оскар потер подбородок, изображая глубокомысленного арбитра.

— Так-так-так… Понятно. Две стороны, два мнения, один завод. Классика! Знаете, у меня в шоу была похожая история с двумя клоунами и одним ослом… Но это долго. Может, просто успокоитесь и разойдётесь по углам? Мирно?

Борис Петрович вздохнул, докурил сигару и бросил окурок.

— Я не намерен тратить время на истерики. Василий, у тебя два дня. Чтобы всё было оформлено чисто и правильно. Не сделаешь — будут последствия посерьёзнее, чем твои крики.

Он кивнул Борисычу и, игнорируя Оскара, развернулся и ушёл твёрдой, уверенной походкой.

Василий что-то прокричал ему вдогонку, матерное и злое, потом фыркнул и, бормоча под нос, потопал обратно на территорию завода. Борисыч, вздохнув, махнул рукой Оскару, приглашая следовать за ними.

Пройдя через проходную и оказавшись на фабрике, Василий резко обернулся к Оскару, который бодро следовал за ними.

— Так! А ты кто вообще такой? Чего влез, куда тебя не просят? — его голос всё ещё дрожал от ярости.

— Оскар, — с лёгким поклоном представился клоун. — Ведущий, юморист, всеми любимый телезвезда и просто весёлый парень. Цель — нести радость в каждый дом!


— Ага, знаю, — буркнул Василий, припоминая. — Ты тот, кто по ящику шуточки строчит. Ну иди и шути у себя в студии, какое тебе дело до наших проблем?

— Ну, как же, — не унимался Оскар. — Проблемы горожан — мои проблемы. Если в городе кто-то злится, значит, он не смеётся. А это нарушение баланса!


Василий фыркнул так, что затрепетали его усы.

— Идиот… — проворчал он и, развернувшись, зашагал к своему кабинету, бросив на прощание:

— Оставьте меня в покое! А его уберите!


Дверь кабинета с грохотом закрылась. В коридоре остались стоять Борисыч и Оскар.

— Простите его, Оскар, — устало проговорил Борисыч, протягивая руку. — Борисыч. Старый друг Василия. Он… вспыльчивый. Очень. А дело-то серьёзное, фабрика для него — всё.

— Оскар, — клоун пожал его могучую ладонь. — Я вижу. Неравнодушный вы человек. Редкое качество.


— Да уж, — Борисыч грустно улыбнулся. — Сюрприз, конечно, вас здесь увидеть. Обычно артисты к нам не заглядывают. Интересно, что вас привлекло в нашей… конторе?

— Люди, дорогой Борисыч! — воскликнул Оскар. — Их истории! Их драмы и комедии! Это же готовые сюжеты для моего шоу! Ну, конечно, анонимно. Не хотите ли обсудить это где-нибудь в более… спокойной обстановке? Я знаю одно местечко, где и пиво отличное, и уши не отваливаются от крика.


Борисыч посмотрел на закрытую дверь кабинета, вздохнул и кивнул.

— А что? Почему бы и нет. Мне, пожалуй, после этого спектакля тоже нужно что-то для успокоения. Расскажу я вам, Оскар… Расскажу, до чего может бизнес довести. Только чур, без камер.


Кабинет мэра Игоря «Грача» после его победы преобразился. Исчезли следы клоунской эстетики Арнольда, уступив место строгому, почти спартанскому минимализму. Холодный свет светодиодных ламп отражался от глянцевой поверхности длинного стола, за которым сидел сам мэр. Он изучал доклад о темпах восстановления города, когда дверь открылась без стука — знак, что войти мог лишь ограниченный круг лиц.

В проёме стоял Алексей Степанович. Он выглядел помятым, под глазами залегла усталость, но в его глазах горел тот самый огонёк, что когда-то заставлял его печатать листовки против Арнольда в подпольной типографии. В руках он держал плотную папку.

— Игорь, — кивнул он, подходя к столу.

— Алексей Степанович. Садитесь. — «Грач» отложил доклад. Его взгляд, острый и пронзительный, был полон ожидания. — Новости?


— Хорошие, — Алексей положил папку на стол и открыл её. — План. Тот самый, о котором мы говорили с Борисом Смирновым. Только в деталях и с официальными расчётами.

«Грач» молча пролистал первые страницы, испещрённые графиками, цифрами и схемами. Его лицо оставалось непроницаемым, но по едва заметному блеску в глазах Алексей понял — он зацепил.

— Озвучьте основное, — попросил мэр, откидываясь на спинку кресла.

— Цифровизация. Роботизация. Электрификация транспорта, — Алексей произнёс это чётко, как пароль. — Конечная цель — сделать наш город самым экологически чистым мегаполисом на планете. Эталоном.


Он начал раскладывать схемы.

— Всю низкоквалифицированную ручную работу — уборку улиц, обслуживание коммуникаций, логистику — берут на себя роботы. Модели Дронова уже доказали свою эффективность, осталось лишь нарастить производство и адаптировать программы. Насчёт транспорта. Полный отказ от ДВС. Только электричество. Автобусы, такси, муниципальный транспорт — всё на батареях. Соответственно, все АЗС перестраиваем под зарядные станции. Создаём замкнутую, чистую экосистему. Теперь о расчётах. Полный отказ от наличных. Все платежи — электронные. Чтобы максимально ускорить и обезопасить процесс, предлагаю внедрить систему чипирования.

«Грач» приподнял бровь.

— Чипирования?

— Да. Небольшой чип под кожу, в область запястья. — Алексей сделал соответствующее движение рукой. — Оплата, доступ к жилью, личные документы, медицинская карта — всё в одном месте. Никаких потерь карт, никаких забытых паспортов. Удобно и быстро. Разумеется, с многоуровневой системой кибербезопасности, чтобы защитить счета и данные горожан от любых посягательств.


Он перевернул ещё одну страницу, показывая архитектурные эскизы.

— И последнее. Чтобы выглядеть как третья столица, нужна соответствующая архитектура. Предлагаю снести ветхие пятиэтажки на окраинах и возвести на их месте современные, умные небоскрёбы. С автономным энергоснабжением, вертикальными садами, собственной инфраструктурой. Город будущего — сегодня.

Алексей замолчал, дав «Грачу» впитать информацию.

— Государство готово предоставить колоссальную поддержку. Видит в этом проекте стратегический потенциал. Наш город может стать символом нового технологического рывка России. Помимо Москвы и Санкт-Петербурга.

Игорь «Грач» медленно поднялся из-за стола. Он подошёл к окну и долго смотрел на город, на его ещё не зажившие раны и на краны, поднимающие новые конструкции. Когда он обернулся, на его лице играла редкая, но искренняя улыбка. В его глазах горел огонь фанатичного убеждения.

— Алексей… это гениально. — Его голос дрогнул от эмоций. — Абсолютно и полностью. Я сам вынашивал подобные идеи, но у меня не было ни конкретного плана, ни таких расчётов. Вы предоставили мне не просто проект, вы предоставили мне… будущее. Будущее этого города. То, о чём я говорил в своей речи! Порядок, эффективность, технологичность! Чипирование… Да, это смело. Это вызовет споры. Но это тот самый смелый шаг, который отделяет прошлое от будущего. С этим планом мы не просто восстановим город — мы построим новую реальность.

Алексей Степанович кивнул, сдержанно принимая восторг.

— Я рад, что мы на одной волне, Игорь. Но помни: в этот проект вложены не только деньги государства, но и репутация тех, кто его поддержал наверху. Многое поставлено на карту, — Его взгляд стал твёрдым. — Не подведи.

«Грач» вернулся к столу и с силой упёрся в него ладонями.

— Не подведу. Я даю слово. Этот город станет тем самым эталоном. Чистым, безопасным, технологичным. Третьей столицей. Я всё брошу на это: все ресурсы, всю власть, всю энергию.

Они ненадолго замолчали, оба глядя на разложенные схемы — карту грядущего мира, который они собирались построить на кошмарах прошлого.

— С чего начнём? — спросил «Грач», и в его голосе уже звучала сталь решимости.

— С закона о добровольном чипировании и с закладки первого умного небоскрёба, — без колебаний ответил Алексей. — Нужно дать людям символ, зримый и очевидный, чтобы поверили.


«Грач» кивнул, и в его глазах, помимо восторга, заполыхал тот самый холодный огонь непреклонной воли, готовой смести любое препятствие на пути к новой, идеальной системе.



Бар «Старая кузница» был одним из тех немногих мест в городе, что не пытались казаться ничем иным, кроме как заведением, где подают выпивку. Воздух здесь был густым и пропитанным запахом старого дерева, табачного дыма и чего-то кисловато-солодового. В дальнем углу, за грубым деревянным столом, устроились двое, чьё соседство выглядело бы странным, не будь на то воли случая.

Оскар, всё ещё в своём ярком сценическом пиджаке, словно яркий попугай, залетевший в курятник, медленно потягивал золотистый виски. Напротив него, обхватив огромными ладонями кружку с тёмным пивом, сидел Борисыч. Его богатырская фигура казалась ещё массивнее в полумраке бара.

Минуту длилось молчание, прерываемое лишь гулкими голосами из-за стойки и щелчком камешка льда в стакане Оскара.

— Ну, так что за история у вас с этим Борисом? — наконец поинтересовался клоун, его обычно весёлый голос сейчас звучал приглушённо и серьёзно. — Давно вы так, на ножах?

Борисыч тяжело вздохнул, отпил из кружки, оставив на усах пивную пену.

— Да ведь обидно до чёртиков, Оскар. За Василия обидно. Он мужик правильный. — Он посмотрел куда-то вглубь своей кружки, словно ища там ответы. — Понимаешь, с чего всё начиналось? У Василия голова-то светлая, мог бы развернуться… Да на любом серьёзном предприятии он бы директором стоял, корпорацию бы собрал. Высокотехнологичные станки там делать или… не знаю, нефть качать.

Оскар кивнул, делая вид, что представляет себе Василия Артемьевича в роли нефтяного магната.

— А он что? — спросил клоун.

— А он выбрал мармелад, — Борисыч развёл руками, будто это было самое нелепое решение на свете. — Говорил: «Мне, Борисыч, не нужны миллиарды и власть над миром. Надоели мне эти крысиные бега. Хочу жить спокойно, чтоб на хорошую жизнь хватало, чтоб бизнес мой никому не мешал, и мне никто не мешал». Минимальная конкуренция, продукт безобидный, душа радуется. И ведь наладил! «Три ноги» — это же бренд!


— Знаю, — улыбнулся Оскар. — Сам иногда беру. С апельсином особенно хорошо.

— Вот именно! — оживился Борисыч. — А потом появился он. Борис Петрович. С своей кампанией «Фурсик». Молодой, амбициозный, зубастый. И пошла война мармеладная. Не внаглую, нет. Потихоньку. То цены подрежет, то сеть поставщиков переманит, то рекламу агрессивную запустит. Василий-то человек вспыльчивый, его любая мелочь выводит, а тут… Тут его постоянно изводили. Как комар назойливый.


Оскар слушал, лениво помешивая виски.

— И что, этот Борис его обошёл?

— Да нет же! — Борисыч стукнул ладонью по столу, заставив кружки подпрыгнуть. — У самого Бориса какие-то свои проблемы начались. Не срослось у него что-то, не смог разрулить. Дела пошли вниз, убытки, долги… А потом… — Борисыч замолчал, его лицо потемнело. — Потом эти твари с неба посыпались. Гренадёры.


При этом слове по спине Оскара пробежали мурашки. Он помнил эти дни — всепоглощающий страх, грохот, небо, полное смерти.

— Да… — только и смог он выдохнуть, сделав большой глоток виски. Жжение в горле немного вернуло его к реальности.

— «Фурсик» был на окраине, — мрачно продолжил Борисыч. — Практически всё снесли. От фабрики одни лишь щепки остались. А наши «Три ноги» чудом уцелели. Так и вышло, что Василий остался на плаву, а его конкурент — нет. И вот теперь… — Борисыч с силой выдохнул. — Теперь этот Борис, видимо, с горя да с обиды на всю вселенную решил, что наш завод  должен ему достаться. Что мы ему чем-то обязаны! Отжать хочет. Законным, говорит, путём. А я этого не допущу. Василий в эту кампанию душу вложил.


Оскар к этому времени уже изрядно захмелел. Виски сделало своё дело — его обычная ирония куда-то испарилась, осталась лишь сентиментальная, пьяная эмпатия. Он смотрел на Борисыча, этого могучего человека, переживающего за друга, и его клоунское сердце сжалось.

— Так нельзя… — пробормотал Оскар, качая головой. — Несправедливо это. Человек всю жизнь строил, чтобы какой-то… обиженный судьбой щенок всё отнял. — Он откинул остатки вискаря одним махом и с силой поставил стакан на стол. — Не волнуйся, Борисыч. Я помогу. Чем смогу.

Борисыч посмотрел на него с искренним, немного грустным удивлением.

— Да ты же… артист. Тебе-то зачем во всё это ввязываться? Это не твои проблемы.

— А кто сказал, что проблемы моих зрителей — не мои проблемы? — с пафосом произнёс Оскар, слегка заплетающимся языком. — Моя задача — чтобы люди улыбались. А как они будут улыбаться, если таких, как ваш Василий, будут обижать? Я поговорю. С этим Борисом. В своём шоу как-нибудь обыграю… Намёком. Или… не знаю. Но помогу!


Борисыч смотрел на него несколько секунд, а потом медленно кивнул, и на его усталом лице появилась тёплая, почти отеческая улыбка.

— Спасибо, Оскар. Честное слово. Не ожидал я такой поддержки с твоей стороны. — Он допил своё пиво и поднялся. — Ну что, пойдём? Василий, наверное, уже всю контору на уши поставил в моё отсутствие.

Оскар, немного пошатываясь, поднялся следом. Они вышли из тёплого, душного воздуха бара на прохладный вечерней улицы. Фонари уже были зажжены, отражаясь в лужах от недавнего дождя.

— Ничего, — громко, уже совсем по-пьяному, сказал Оскар, кладя руку на плечо Борисычу. — Всё у вас будет хорошо. Оскар постарается!

Борисыч лишь хмыкнул в усы и повёл своего нового, неожиданного и немного подгулявшего союзника в сторону завода «Три ноги».



Настроение у Оскара было решительным, даже боевым. Весёлый клоун с телеэкранов сменился на человека с твёрдым взглядом и сжатыми кулаками, засунутыми в карманы клоунского костюма. Он подошёл к неприметному подъезду в одном из тех новых, отстроенных после вторжения домов, где селилась новая элита. Найдя нужную фамилию на домофоне — «Петрович Б.С.» — он резко нажал кнопку.

Секунду спустя в трубке раздался удивлённый, знакомый голос:

— Да? Кто там?

— Это Оскар. Мне нужно поговорить с Борисом Петровичем. Срочно.


— Оскар? — Голос Алексея Степановича выразил крайнее недоумение. — Как вы вообще нашли этот адрес? И что вам нужно в такое время?

Дверь с щелчком открылась. Поднявшись на этаж, Оскар увидел, что дверь в квартиру уже приоткрыта, а в проёме стоял Алексей Степанович. Он выглядел уставшим и настороженным.

— Объяснитесь, Оскар. И побыстрее.

—Мне с Борисом Петровичем нужно поговорить, — повторил клоун, не двигаясь с места. — Дело важное. Касается завода «Три ноги».

В этот момент из глубины квартиры в прихожую вышел сам Борис Петрович. Он был без пиджака, в дорогом жилете, в руке он держал дымящуюся сигару. Его ухоженное лицо с холодными голубыми глазами выражало лёгкое любопытство.

— Клоун-миротворец? Неожиданно. Впусти его, Алексей.

— Ты уверен? — нахмурился Алексей Степанович.


— Достаточно уверен. Он может говорить. И, что важнее, — он может слушать, — Борис сделал небрежный жест сигарой. — Проходи, Оскар.

Оскар, чувствуя лёгкую дрожь в коленях, но стараясь её скрыть, переступил порог. Квартира была обставлена безвкусной, но дорогой роскошью. Борис провёл его в гостиную с кожаными диванами и массивным столом из тёмного дерева. Алексей Степанович, бросив на них неодобрительный взгляд, удалился в соседнюю комнату, где зажёгся свет монитора.

Борис опустился в кресло, взял со стола бокал красного вина и отпил маленький глоток.

— Ну что, господин юморист? Что за важное дело заставило вас покинуть уют студии и явиться в моё скромное жилище? Не иначе, хотите предложить мне роль в своём шоу? — его тон был спокойным, но в нём чувствовалась стальная насмешка.

Оскар сел напротив, прямо глядя на него.

— Брось это, Борис. Я наслушался историй. Оставь Василия в покое. Оставь его завод.

Усмешка сползла с лица Бориса Петровича.

— Право, Оскар, для клоуна вы удивительно прямолинейны. Но ваша прямота основана на незнании фактов. Я имею полное законное право на предприятие «Три ноги». Это компенсация. Компенсация за целенаправленно нанесённый ущерб.

— Ущерб? — фыркнул Оскар. — Твой «Фурсик» развалился потому, что ты не смог им управлять! А добили его те самые Гренадёры! При чём тут Василий?


Голос Бориса стал тише, но от этого лишь опаснее, словно лёд, скрывающий под собой торосы.

— А ты знаешь, дорогой клоун, что все эти «неудачи» были тщательно спланированы? Что всё это время Василий Артемьевич, этот «простой мармеладный король», платил наёмникам, чтобы те саботировали моё производство? Ломали оборудование, портили сырьё, срывали поставки?

Оскар замер.

— А доказательства есть? — выдохнул он, чувствуя, как пол уходит из-под ног.

— Ещё какие, — Борис с лёгкостью откинул крышку ящика на столе, достал оттуда папку и одним движением швырнул её на стол перед Оскаром. — Угомонись. И читай.


Оскар с дрожью в руках открыл папку. Его глаза пробегали по распечаткам, отчётам, фотографиям повреждённого оборудования, расшифровкам переговоров. Его брови поползли вверх, лицо постепенно бледнело.

— Это… это не может быть правдой…

— Всё заверено и подписано, — холодно заметил Борис. — Обрати внимание на печати. Официальные печати «Трёх ног» на некоторых платёжных поручениях. Василий был настолько уверен в своей безнаказанности, что даже особо и не скрывался. Если он не отдаст завод добровольно, мне придётся воспользоваться не просто законом, а уголовным кодексом.


— Нет! — Оскар отшвырнул папку, как раскалённый уголь. — Я не верю! Это подделка! Фальшивка! Василий и Борисыч… они хорошие люди! Они не могли так поступить!

Борис Петрович медленно поднялся, подошёл к окну и снова затянулся сигарой.

— За внешним добродушием, Оскар, часто скрывается самое гнилое нутро. Василий отправил ко мне громил лишь потому, что его жалкое предприятие не выдерживало никакой честной конкуренции. Он играл грязно. С самого начала.

Оскар вскочил с дивана. Его лицо было искажено смесью гнева и растерянности.

— Этого не может быть! Ты всё выдумал!

— Сними наконец эти розовые очки, клоун, — спокойно, почти с жалостью сказал Борис, не оборачиваясь. — Мир — не цирковое представление. Здесь нет хороших или плохих парней в гриме. Здесь есть интересы. И месть.


— Не тебе говорить мне о розовых очках! — выкрикнул Оскар и, не сказав больше ни слова, развернулся и почти выбежал из гостиной. Хлопок входной двери прозвучал как выстрел.

Спустя минуту в комнату вошёл Алексей Степанович. Борис всё так же стоял у окна, наблюдая, как одинокая фигура в ярком костюме быстро удаляется по тротуару.

— Ну, и что ему было нужно? — спросил Алексей.

— Пытался вставить палки в колёса. Убедить меня оставить в покое Василия и его мармеладную империю, — ответил Борис, его голос был ровным.


— И?

— Я открыл ему глаза. Дал посмотреть документы. Но сомневаюсь, что это изменит его решение. Упрямый дурак. И лезет не в своё дело.


Алексей Степанович тяжело вздохнул.

— Он популярен. У него есть аудитория. Если он начнёт вещать о несправедливости в своём шоу…

— Именно, — Борис Петрович наконец обернулся. Его голубые глаза были холодны, как антарктический лёд. — Поэтому я предлагаю не рисковать.


— А что ты предлагаешь? — тихо спросил Алексей, хотя, казалось, уже догадывался о ответе.

Борис сделал последнюю затяжку и потушил сигару о мраморный подоконник.

— Устранить клоуна.

Часть 3

Дверь квартиры Клоуна со скрипом открылась, и он вышел на лестничную площадку с заветренным мусорным пакетом в руке. В квартире было тихо и пусто — Степан с семьёй наконец-то съехали в отремонтированное жильё, и теперь Клоун наслаждался блаженным одиночеством, прерываемым лишь собственным чиханием. Он спустился вниз, к контейнерам, его огромные ботинки гулко шлёпали по бетонным ступеням.

На улице его внимание на секунду привлекла сцена у скамеек. Какой-то худой, нервный тип в длинном пальто и шарфе, до боли напоминавший того самого композитора Прокофьева из местной газеты, о чём-то яростно спорил с кучкой бабушек. Те возмущённо размахивали сумками.

— …да он вообще рептилоид! Слыхала, Валентиновна? Из-под земли выполз! — кричал он.

— А по-моему, просто дурак! — огрызалась бабка в платочке.


Клоун постоял секунду, пытаясь понять, ругаются ли они друг с другом или обсуждают кого-то третьего. Он понял, что ничего не понял, и махнул рукой.

— Похер, — буркнул он себе под нос и побрёл к контейнеру, швырнув пакет в его проржавевшую утробу.

Возвращаясь, он снова стал подниматься по лестнице. На площадке между вторым и третьим этажами из соседней квартиры выскочил полуголый мужик в одних семейных трусах и с отвёрткой в руке. Он тут же принялся ковыряться ей в щитке счётчика, бормоча под нос:

— Я — центр своей реальности… Я контролирую потоки… Я нагну эту энергосистему…

Клоун остановился, посмотрел на это действо, чихнул от пыли и пошёл дальше.

— Ну да, — прошептал он. — Центр. Ясное дело.

В своей квартире он первым делом поставил на плиту кастрюлю с водой. Пока вода закипала, его мысли вертелись вокруг одной темы: деньги. Один кредит он недавно закрыл засчёт своих сбережений, а теперь на шее висел новый, ещё более неприятный. Как его гасить — было абсолютно неясно. Мысли были тягучими и неприятными, как холодный жир.

Вода закипела. Клоун швырнул в неё пару сосисок, достал хлеб и отрезал два толстых, чуть заветренных ломтя. Включил телевизор для фона. На экране шли дебаты какого-то совета. Депутаты с серьёзными лицами обсуждали закон о повсеместном чипировании.

— …гарантия безопасности и удобства! — вещал один, сияя лысиной.

—…тотальный контроль! — парировал другой.

Клоун сел за стол, положил сосиски на хлеб и стал есть, уставившись в экран. Ему было похер и на чипы, и на депутатов. Его волновал только кредит. Так он сидел, погружённый в свои невесёлые думы, пока не доел свою скромную трапезу.

Вставая, чтобы убрать со стола, он бросил взгляд на оставшуюся часть хлеба. И замер.

На срезе батона, в неровностях мякиша и корочки, проступили странные черты. Впадинки, напоминающие закрытые глаза, выступ, похожий на нос, и глубокая складка под ним, создававшая впечатление печального, почти трагического рта. Лицо. Несчастное, скорбное лицо.

Клоун прищурился.

— Что за херня? — пробормотал он.

Внезапно хлеб издал тихий, но отчётливый вздох. Клоун с испугом отпрыгнул от стола, задев стул.

— Не бойся… — раздался тихий, глуховатый голос, исходивший от хлеба. Он был таким же мятым и мягким, как и его источник. — Мне… тоже страшно.

— Мать твою… — выдохнул Клоун, упираясь в стену. — Кто… что ты такое?!


— Я… Грустный Хлебушек, — послышался новый вздох. — Существо из мира, где всё немного… печальнее. Я пришёл заключить сделку.

— Какую ещё нахер сделку?! — прохрипел Клоун. — Ты вообще кто такой? Говорящий хлеб?


— Обычно… противоположности притягиваются, — вздохнул Хлебушек. — Но, видимо… не в этот раз. А насчёт доверия… Я могу помочь тебе с твоим кредитом.

Клоун насторожился. Сквозь страх пробился луч надежды и прагматизма.

— С кредитом?.. А откуда ты знаешь?

— У каждого… есть свои секреты, — последовал очередной вздох. — Важно то, что я предлагаю.


— Ладно… — Клоун медленно приблизился к столу. — А что взамен? Тебе-то что нужно?

— Покой, — сухо ответил Грустный Хлебушек. — Просто покой. Гарантии, что эта квартира станет моим… пристанищем. Местом, где меня никто не потревожит. Я устал от суеты своего мира. И поэтому сбежал оттуда.


Клоун почесал свой красный нос. Он пережил вторжение Гренадёров и политические интриги бывшего мэра Арнольда. Говорящий хлеб, жаждущий покоя, был уже просто странностью из этого длинного списка.

— Ну… ладно, — пожал он плечами. — Похер. Только кредит закрой.

— Тогда… набери мне ванну, — попросил Хлебушек. — А потом… опусти меня в воду.


— Зачем? — удивился Клоун.

— Ванна… помогает мне расслабиться. И сосредоточиться на мыслях. На твоих… финансовых проблемах.


Клоун, покачивая головой, поплёлся в ванную. Он сунул шланг в ванну и открыл кран. Вода хлынула под сильным напором, шланг затрепетал и вырвался из его рук, начав метаться по ванной, как змея, обрызгивая всё вокруг. Несколько капель попали Клоуну в лицо, угрожая размыть его вечный грим.

— Ах ты, херовина! — проворчал он, с трудом усмиряя непокорный шланг.

Когда ванна наполнилась, он вернулся на кухню, взял Грустного Хлебушка — тот на ощупь был обычным хлебом — и отнёс его в ванную.

— Держи, — сказал он и опустил хлеб в воду.

Хлебушек плавно лёг на поверхность, как маленький островок печали. Он просто лежал и покачивался на воде.

— Спасибо… — прошептал он. — Теперь… оставь меня. Ненадолго.

Клоун вышел из ванной, прикрыв за собой дверь. Он сначала посмотрел на свои руки, потом на дверь. В его голове крутилась только одна мысль: «У меня в ванне плавает живой, грустный хлеб. Ничего удивительного». Он чихнул. Действительно, ничего удивительного.


Дверь кабинета мэра распахнулась, пропуская внутрь группу чиновников в одинаковых строгих костюмах. Их лица были напряжены, а движения — резкими, вымученными. Во главе группы шёл высокий, тощий мужчина с острым носом и бегающим взглядом. В его руках была свёрнутая в трубку карта города.

Игорь «Грач» поднял взгляд от бумаг, его бровь поползла вверх в немом вопросе. Он не назначал совещания.

— В чём дело? — спросил он, откладывая ручку.

Главный чиновник, не дожидаясь приглашения, развернул карту на огромном столе. Она была испещрена алыми крестами и восклицательными знаками.

— Игорь… господин мэр. В логистике творится хрень, — выпалил он, забыв о субординации. Его голос срывался.

«Грач» нахмурился, встал и обошёл стол.

— Объяснитесь. Конкретнее.

— Грузовики с продовольствием и стройматериалами ломаются на подъездах к городу! И не просто ломаются — у них отказывают тормоза, взрываются двигатели! Дороги, особенно новые участки, кто-то методично разрушает — ямы, размытые обочины — словно техника поработала! А сегодня… сегодня днём взорвался автобус, — чиновник сглотнул ком в горле. — Тот самый, что перевозил Виктора Леонидовича из комитета по ЖКХ. Он чудом выжил, с ожогами и контузией.


В кабинете повисла тяжёлая тишина. «Грач» обвёл взглядом бледные лица своих подчинённых.

— Это случайность? Серия несчастных случаев? — спросил он, хотя уже чувствовал ответ.

— Нет, господин мэр, — тут же отрезал другой чиновник, помоложе. — Слишком уж… закономерно. Слишком целенаправленно. Это саботаж. Умышленный и хорошо спланированный. Кто-то очень не хочет, чтобы наш город стал третьей столицей.


«Грач» медленно прошёлся вдоль стола, его пальцы сжались в кулаки.

— У вас есть предположения? Кто это мог бы быть? Недовольные сторонники Арнольда? Конкуренты?

Первый чиновник обменялся тревожными взглядами с коллегами и тяжело вздохнул.

— Все улики… все косвенные признаки указывают на одну организацию. Ту, о которой ходят лишь слухи. «Палантир».

«Грач» замер.

— «Палантир»? Что это за детская сказка? Никогда не слышал.

— Это не сказка, Игорь, — голос чиновника понизился до шёпота. — Это террористическая организация-призрак. Её никто не видел, её членов не могут поймать ни наши, ни спецслужбы других стран. Их цели — загадка. Они не предъявляют требований, не берут на себя ответственность. Действуют хаотично, но всегда точно бьют по ключевым точкам инфраструктуры. Известно лишь, что во главе стоит некто под псевдонимом… «Вампир».


«Грач» с силой хлопнул ладонью по карте.

— Бред! В чём смысл какой-то секте «Вампиров» и «Палантиров» рушить грандиозные планы по развитию города? Что им с этого? Усложнять жизнь обычным людям? Это абсурдно!

— Мы не знаем, Игорь, — развёл руками чиновник. — Их логика недоступна для понимания. Может, они против прогресса как такового? Может, им просто нравится сеять хаос?


Мэр отвернулся и подошёл к окну, глядя на свой город, который он мечтал превратить в эталон. Гнев медленно сменялся холодной тревогой.

— Хорошо. Допустим, это они. Что мы можем сделать?

— Все силы полиции нужно бросить на расследование. Немедленно. Пока они не устроили что-то более изощрённое.


«Грач» кивнул, приняв решение. Он обернулся, и его лицо вновь выражало стальную решимость.

— Передайте Михаилу Юрьевичу Зузе, новому начальнику полиции. Приказ мэра: перенаправить все доступные ресурсы на поиск и нейтрализацию этой… организации «Палантир». Это приоритет номер один. Ничто не должно стоять на пути прогресса. Никакие «Вампиры».

Чиновники закивали с облегчением, свернули карту и поспешно ретировались, оставив «Грача» в одиночестве.

Когда дверь закрылась, он снова подошёл к окну. Его тревога вернулась с новой силой. Террористическая группировка, которую не могут вычислить даже лучшие спецслужбы мира… Какие шансы у его полиции, возглавляемой бюрократом-неумёхой Зузой? Это была битва с тенью, с призраком, плюющим на любую логику.

Но бездействие было равно самоубийству. Он сжал кулаки. Если «Палантир» — это болезнь, поражающая город, значит, нужно найти лекарство. Или прижечь раскалённым железом. Даже если придётся иметь дело с «Вампиром».



Кабинет больше походил на храм забытых эпох. В воздухе, густом от аромата старого пергамента и воска, плясали тени от языков пламени в огромном камине. На полках, поднимавшихся до самого кессонного потолка, теснились фолианты в кожаных переплётах, античные амфоры, странные механизмы с шестерёнками и склянками, а на стене висел портрет человека в мантии серого цвета — основателя Ордена, чьё лицо скрывалось в тенях. За массивным дубовым столом, испещрённым чернильными пятнами, сидел человек в жёлтой мантии. Длинные, почти прозрачные пальцы с перстнем-печаткой на безымянном выводили на листе бумаги сложные кабалистические знаки. Но сегодня работа не шла.

Жёлтый отложил гусиное перо, и чернильная клякса расплылась на пергаменте, словно предзнаменование. Его что-то беспокоило, грызло изнутри. Он откинулся на спинку кресла, и его скрытое под капюшоном лицо обратилось к высокому арочному окну, за которым лежал спящий город. Тишину нарушил лишь скрип двери.

В кабинет без стука вошёл другой. Его мантия была цвета свежей крови, а широкие плечи и богатырский стан говорили о силе, контрастирующей с худощавой фигурой Жёлтого. Капюшон Красного тоже скрывал лицо.

— Ты снова хочешь надеть на них узду, — раздался спокойный, низкий голос Красного. В нём не было вопроса, лишь констатация.

Жёлтый не повернулся, продолжая смотреть в окно.

— Да. Этот город… он долгое время был слепым пятном в наших записях. Досадный просчёт твоего департамента разведки, — в его голосе прозвучал холодный укор.

— Этот город — пылинка. О нём мало кто знает, несмотря на весь его шум, — парировал Красный, подходя к камину. — Информация утекает, но она тонет в общем потоке новостей. Он идеально затерян.


— Именно поэтому он представляет интерес. Сделать его резервным центром Ордена было бы… стратегически мудро. Такая закрытость — дар.

— Почему бы не повторить эксперимент прошлого? — Красный протянул руки к огню, хотя холод, казалось, исходил от него самого. — Дать миру свободу. Отпустить поводья.


Жёлтый резко обернулся, и в складках его капюшона мелькнула бледная щека.

— Свобода ведёт к хаосу! Мы уже давали им свободу в прошлом веке! И что? Две самые кровавые бойни в истории, депрессии, кризисы! Твоя стабильность через коммунизм — утопия!

— Социалистическая система рухнула, потому что мы не контролировали процесс! — голос Красного зазвенел, как сталь. — Но её можно перестроить! Создать новый мир, лучше прежнего! Единый, справедливый!


— Нет! — Жёлтый ударил кулаком по столу, заставив прыгнуть чернильницу. — Единое человечество — это умножение конфликтов в геометрической прогрессии! В мирной, сытой жизни люди глупеют, теряют инстинкт выживания, деградируют! Они становятся мягкими, неспособными решить даже малейшую проблему! А проблемы в такой массе неизбежно возникнут! Даже при мировом коммунизме у власти окажутся те, кто захочет урвать свой кусок! И ради него они разрушат всё!

— Значит, у власти должен стоять не человек, — Красный повернулся к нему, и из-под капюшона, казалось, сверкнули глаза. — Искусственный интеллект. Беспристрастный, лишённый слабостей. Он направит все ресурсы человечества на созидание.


— Безумие! — Жёлтый засмеялся, и его смех звучал сухо и колко. — ИИ — не человек! Ему не понять живую природу! Он непредсказуем! Ему нельзя вменить этику! Дай ему цель «построить счастливое общество», и что он сделает? Уничтожит всех, чтобы не было несчастных? Или накачает население наркотиками счастья? А кто будет контролировать этого бога? Люди? С их жаждой власти? Его взломают, перепрограммируют! Нынешняя модель — единственно верная! Баланс! Войны и мир, кризисы и процветание, трудности и успехи! Это держит их в тонусе, заставляет искать смысл, творить, развиваться! Только баланс!

— Баланс? — Красный сделал шаг вперёд, его тень накрыла Жёлтого. — Миллиарды людей страдают от голода, войн, жестокости! И это запланировано нами! На нашей совести их страдания! Мы поддерживаем капиталистическую модель, которая и порождает это зло!


— Капитализм — отражение человеческой природы! — парировал Жёлтый. — Отклоняться от неё — смертельно. Нынешние трудности — меньшее из зол. Взгляни на двадцатый век — это был ад по твоему сценарию! Это ты предложил дать им свободу! Мы отпустили поводья, и они устроили бойню! Теперь нам приходится всё заново брать под контроль!

— Зато они увидели альтернативу! — не сдавался Красный. — Узнали, что возможен иной путь! Это необходимо для эволюции!


Он замолчал, и в тишине было слышно лишь потрескивание поленьев.

— Ты уверен, что сможешь удержать контроль? — тихо спросил Красный. — Что твой тотальный диктат не приведёт к ещё большему взрыву?

— Я уверен, — Жёлтый выпрямился, и его фигура обрела незыблемую уверенность. — Этот путь был верен тысячелетиями. Я продолжу курс Серого. Он единственный ведёт к реальному, хоть и медленному развитию. Все события уже расписаны на столетия вперёд. Контроль позволит лишь… корректировать курс. А тебе, брат мой, советую оставить мечты о прошлом и работать над будущим, которое уже определено.


Красный молча постоял ещё мгновение, затем развернулся и вышел из кабинета так же бесшумно, как и появился. Жёлтый снова повернулся к окну. Спор был исчерпан, но не разрешён. В отражении в стекле он видел не только город, но и тень Красного, упрямую и несгибаемую. Битва за будущее человечества продолжалась, и этот забытый богом город должен был стать новой шахматной доской.



Возвращаясь с ежедневной прогулки, Павел Сергеевич Бог казался таким же незыблемым и спокойным, как и всегда. Его трость мягко постукивала по асфальту, а глаза, скрытые за тёмными очками, были обращено куда-то внутрь себя. Он считал, что свежий воздух, даже пропитанный городскими запахами, — это лучший способ сохранить ясность ума, прочистить каналы восприятия, через которые к нему струилась «энергия Вселенной».

Но мало кто знал, что помимо дара целительства, Павел Сергеевич носил в себе ещё один, столь же мощный дар — дар музыканта. Под псевдонимом «P.B.G.» он был тёмной лошадкой российской музыкальной сцены. Его композиции — медленные, многослойные с гипнотическими звуковыми полотнами — не крутили на каждом углу, но они находили своего слушателя. Настоящего слушателя. Треки вроде «Молчание Эонов» или «Диалог с Тенью» набирали десятки миллионов прослушиваний на стриминговых платформах, а тексты, полные метафизических поисков и откровений, разбирали на цитаты.

Его квартира, в которую он вошел, была таким же отражением его внутреннего мира, как и его музыка. Минимализм, несколько дорогих инструментов, стоящих на специальных подставках, и сложная звукозаписывающая студия в одной из комнат. Здесь не было ничего лишнего, лишь то, что помогало творить.

Новый альбом, работа над которым шла последние несколько месяцев, был почти готов. Были записаны восемь композиций, каждая — законченная история, звуковой портал в одно из состояний души. Не хватало лишь одной, финальной. Завершающего аккорда, который должен был собрать всю концепцию воедино. Павел Сергеевич чувствовал её, как некую смутную вибрацию, но она ускользала, не желая облекаться в звук и слово.

В этот день всё было иначе. Вернувшись с прогулки, он не снял пальто, а прошёл прямиком в студию. Он сел за фортепиано, и его мощные, но удивительно чуткие пальцы коснулись клавиш. И полилось… Полилось само.

Это было состояние потока, граничащего с трансом. Мелодия, глубокая и пронзительная, родилась за считанные часы. Текст, ложившийся на неё, казался не сочинённым, а продиктованным свыше — строки о хрупкости бытия, о свете, который рождается из самой густой тьмы, и о тишине, звучащей громче любого грома.

Не теряя темпа, он перешёл к микрофону. Его голос, тот самый бархатный баритон, заряженный неземной глубиной и лёгкой, едва уловимой хрипотцой, заполнил помещение. Он пел, не делая дублей, на одном дыхании, будто не он сам, а сама Вселенная поёт его устами.

Когда последний звук угас, Павел Сергеевич откинулся на спинку кресла. В студии воцарилась тишина, но это была тишина наполненная, рождённая только что свершившимся чудом. Он не видел результатов на экране, но он чувствовал их каждой клеткой своего существа. Альбом был готов.

Он провёл рукой по лицу, ощущая приятную, творческую усталость.

— Девятая… Завершена, — тихо произнёс он в тишину.

Вечером того же дня на его официальной странице в социальной сети, где миллионы подписчиков терпеливо ждали вестей, появился лаконичный, но долгожданный пост от лица его менеджмента:

«P.B.G. Альбом “Абсолютный Случай” завершён. Всё сложилось. Благодарю за ожидание. Встретимся на живом концерте в нашем городе. 25 декабря. Зал “Филармония”. Билеты в продаже с завтрашнего дня».

Новость, подобно цунами, мгновенно разнеслась по всем музыкальным пабликам, медиа и сообществам фанатов.
«P.B.G. возвращается!», «Мистик от музыки даст концерт!», «Событие года!».

И в город, ещё не до конца оправившийся от клоунады, вторжения и бюрократических реформ, начала стекаться новая, странная кровь. Со всех уголков страны на поездах, автобусах и машинах потянулись люди. Разные — одетые в чёрное интеллектуалы, хипстеры с серьгами в ушах, простые парни и девушки, нашедшие в его музыке ответы на свои невысказанные вопросы. Они заполняли гостиницы, кафе и улицы, создавая в городе непривычную, но оживлённую атмосферу предвкушения. Они шли не на шоу, не на развлечение. Они шли на ритуал. Они шли к своему Богу.



Кабинет мэра вновь стал ареной для тревожных докладов. Группа чиновников, возглавляемая всё тем же тощим человеком с острым носом, стояла перед массивным столом Игоря «Грача». Лица у всех были напряжёнными.

— Игорь, протокол безопасности вызывает серьёзные опасения, — начал главный чиновник, постукивая пальцем по папке в своих руках. — На концерте этого… Павла Бога будет массовое скопление людей, что является идеальной мишенью для «Палантира». Мы настаиваем на временной отмене или, на худой конец, переносе мероприятия в другое место.

«Грач», просматривавший афишу концерта, медленно поднял голову. В его глазах читалось не раздражение, а скорее спокойная уверенность.

— Отменить? Это масштабное культурное событие. О нашем городе все говорят! Люди приехали со всей страны. Это показывает, что мы не выживаем, а именно живём и развиваемся.

— Но как же террористическая угроза! — взмолился другой, более молодой чиновник. — Мы не можем рисковать жизнями людей! Взрыв автобуса с чиновником был предупреждением!


— Угрозу мы нейтрализуем, — твёрдо парировал «Грач». — Усильте охрану в радиусе километра вокруг филармонии. Проведите проверки всех подвалов и чердаков. Поставьте ограды и кинологов. Но концерт должен состояться.

Он отложил афишу и посмотрел на чиновников с лёгкой, почти мальчишеской улыбкой, которая была несвойственна его обычно строгому имиджу.

— Кроме того, я должен признаться… я и сам давний поклонник творчества P.B.G. Его музыка… она даёт ясность. А в наше время ясность — на вес золота. Я лично буду присутствовать на концерте.

Чиновники залепетали, перебивая друг друга:

— Но, Игорь, это безрассудно!

— Мы не можем гарантировать вашу безопасность!


— Это же прямая провокация для «Палантира»!

Но «Грач» уже отвернулся, взяв в руки следующую папку. Его поза говорила сама за себя — разговор окончен. Чиновники, понурив головы, покинули кабинет, бормоча под нос о самоуправстве и неизбежном хаосе.


В день концерта у входа в зал царила оживлённая, но странно организованная суета. Сотрудники охраны с серьёзными лицами проверяли технику, полицейские оцепляли периметр. Игорь «Грач», одетый в неброский тёмный костюм без галстука, лично прибыл проверить подготовку.

Его взгляд скользил по снующим людям, сканируя обстановку на предмет чего-то подозрительного. И вдруг он замер. В стороне от основной суеты, в тени у стены сидели несколько стариков. Их тёмные, потрёпанные рясы напоминали облачения церковнослужителей, но что-то было в них не так. Не церковное, а… древнее, языческое. В руках они держали странные духовые инструменты, выточенные из тёмного, почти чёрного дерева. Их форма была извилистой, неестественной.

Но самым жутким во всём этом был звук. Вернее, его отсутствие. Старики дули в свои инструменты, их щёки надувались, однако человеческое ухо почти ничего не улавливало. Лишь самый низкий порог слышимости регистрировал некую вибрацию — густую, низкочастотную, которая вызывала у «Грача» инстинктивный, глубинный страх. По спине у него пробежали мурашки.

Он подошёл к одному из стариков, стараясь сохранить официальный тон.

— Извините. Кто вы? И что это за инструменты?

Старик медленно повернул к нему своё морщинистое, бесстрастное лицо. Его глаза были молочно-мутными.

— Бабушки. Цветочки. Выпускники, — произнёс он отрывисто и бессмысленно и тут же вернулся к своему занятию, снова начав беззвучно дуть в свою жутковатую трубу.

«Грач» почувствовал, как холодок страха сменился раздражением от этой бессмыслицы. Он уже хотел позвать охрану, но заметил знакомую мощную фигуру. Павел Сергеевич Бог, в своём привычном пальто и с тростью, стоял неподалёку, будто прислушиваясь к чему-то незримому.

«Грач» подошёл к нему.

—Павел Сергеевич, — поздоровался он, протягивая руку.

—Игорь, — кивнул музыкант, его рукопожатие было твёрдым и тёплым. — Благодарю вас. За то, что нашли время, и за то, что позволили этому случиться.

— Я рад, что концерт состоится, — искренне произнёс «Грач». — Но скажите, что это за… персонажи? — он кивнул в сторону стариков. — Ваши музыканты? Они вызывают… беспокойство.

Павел Бог повернул голову в их сторону, хотя и не мог их видеть.

— Это особые гости. Из одной далёкой деревни, где традиции помнят дольше, чем где-либо. Их музыка не для ушей, Игорь. Она для… пространства. Они помогут настроить зал. Сделать его готовым к принятию. Неплохое дополнение к моей стандартной группе, не находите?

«Грач» снова взглянул на стариков. Теперь он понимал ещё меньше, но авторитет Павла Бога был для него непререкаем в этой сфере.

— Я надеюсь, вы знаете, что делаете, — сказал он, уже скорее себе, чем музыканту.

— Всегда, — тихо и уверенно ответил Павел Сергеевич. — Пойдёмте, я покажу вам аранжировку для одной из новых композиций. Там использованы интересные полифонические приёмы.


И они пошли вглубь здания, оставив снаружи странных стариков, беззвучно игравших свою пугающую музыку для пустоты, и полицейских, безуспешно искавших хоть какие-то следы «Палантира». Концерт уже вот-вот должен был начаться.



Бункер. Не квартира — именно бункер, замаскированный под роскошные апартаменты на верхнем этаже элитной высотки. Три слоя бронестекла, глушащие не только шум города, но, казалось, и саму жизнь за его стенами. Единственный вход — литая стальная дверь с шипящей гидравликой. Его личная крепость.

Василий Артемьевич, запертый в этой раковине, уставился в плазменный экран. Диктор с пластиковой улыбкой размазывал по эфиру тревожные новости.

«…взрыв автобуса с чиновником… деятельность организации «Палантир»… а сегодня вечером город ждёт духовное откровение на концерте P.B.G., известного как Павел Бог…»

— Цирк, — хрипло выдохнул Василий и щёлкнул пультом. Экран погас, в комнате повисла гулкая тишина.

Мысли, оставшись без внешней пищи, принялись пережёвывать собственную желчь:”Зачем эти ящики показывают одну чернуху? Неужели нельзя найти ничего путного? Какое дело человеку, который вгрызается в свою рутину, до какого-то чужого взорвавшегося автобуса? Один сплошной шум. Бесполезный. Раздражающий”.

Он поднялся, и тело, отяжелевшее от бездействия, с трудом подчинилось. В проходе, ведущем в гостиную-арсенал, стоял могучий, как утёс, Борисыч. Он с почти отеческой заботой проверял натяжение троса в хитроумном механизме из пружин и лески.

— Ну что, Борисыч? — голос Василия прозвучал скрипуче. — Ловушка готова?

Борисыч обернулся. В его обычно спокойных глазах читалась тень сомнения.

— В принципе да. Но я, как друг, обязан спросить… Мы точно хотим нажать на этот курок? Последствия будут необратимы. Это точка невозврата.

— Точка невозврата — это когда у тебя дело всей жизни отжимают! — Василий вспыхнул, лицо залил багрянец. — А это… самозащита! Эти двери ничего не возьмёт! Ни-че-го, слышишь?! Самый прочный сплав в этом долбаном городе!


Он не успел договорить. Пронзительный, многотонный визг домофона, похожий на сигнал тревоги на подлодке, разрезал тишину. Оба сердца замерли, а потом забились в унисон. Они метнулись к панели в прихожей.

Василий, сжав кулаки, ударил по кнопке. На экране, в холодном свете камеры, возникло лицо. Борис Петрович. Сигара застыла в его пальцах. Но не его маска безразличия заставила кровь стынуть в жилах, а шесть безликих фигур позади. Призраки в чёрной, матовой броне, с укороченными автоматами. Не бандиты. Не громилы. Высококлассный смертельный продукт. Те, кого нанимают для тихих, необратимых операций.

Василий включил звук, вкладывая в голос всю накопившуюся ненависть.

— Чего припёрся?!

Голос Бориса Петровича был ровным, как гладь озера в штиль.

— Последний визит вежливости, Василий. Открой. Подпиши. Сохрани лицо. Или я войду без приглашения. И тогда… лицо будет уже не сохранить.

— Нахрен пошёл! Вместе со своим частным цирком! — проревел Василий, вырубая связь. Он повернулся к Борисычу, и в его глазах загорелся отчаянный огонёк азарта. — Всё! По местам!



Снаружи Борис Петрович медленно выдохнул дым.

— Выбивайте. Не важно, как.

Глава группы кивнул, и двое бойцов шагнули вперёд, снимая с поясов компактные гидравлические щипцы. Они замерли в двух шагах от стальных дверей.

И застыли.

Из сумрака длинного коридора, словно из самой тени, вышел он. Юноша лет двадцати. Его красота была ледяной и нечеловеческой, как у падшего ангела с полотен старых мастеров. Иссиня-чёрные волосы ниспадали на лоб, и густая чёлка, словно траурная завеса, скрывала левый глаз. Правый, цвета полярного льда, смотрел с безразличием, от которого стыла кровь.

Борис Петрович отшатнулся. Его безупречное самообладание дало трещину. Сигара дрогнула в пальцах.

— Вампир?.. — имя прозвучало как выдох призрака. — После всех этих лет?.. Этого не может быть, мы двигались тише воды.

Молодой человек, известный как Вампир, усмехнулся. Уголок его губ дрогнул, создав маску презрительной насмешки.

— Я охочусь на призраков, Борис. Ваша «радужная» мафия слишком долго пряталась в тенях. Но там, где есть тайная власть, всегда найдётся и тайное правосудие.

Борис, пытаясь вернуть контроль, окинул взглядом пустое пространство.

— Где твоя банда? И где твой… костюм? Ты надеешься голыми руками уложить шестерых профессионалов?

Вампир рассмеялся. Смех был коротким и сухим, как щелчок взведённого курка.

— Моя «банда» обеспечивает культурную программу. А что до твоих наёмников… — Его единственный видимый глаз скользнул по группе. — Предлагаю сдаться. Давайте сэкономим наше общее время.

— Взять его! — скомандовал Борис, и в его голосе впервые прозвучала нотка беспокойства и гнева.


Первый боец рванулся, пытаясь захватить руку. Вампир не отшатнулся — он вписался в его движение, провернулся под мышкой, и с размахом ударил его по затылку. Тот моментально рухнул на пол.

Второй выхватил нож — короткий, с серрейторной заточкой. Вампир поймал его запястье, провернул до хруста, вырвал клинок и, не глядя, метнул его в горло третьему наёмнику, уже целившегося из автомата. Тот раскрыл рот и упал.

Четвёртый и пятый пошли одновременно, с двух сторон. Вампир присел, пропуская над головой удар локтем, и резко выпрямился, прописав апперкот одному в подбородок. Одновременно его нога, словно хлыст, ударила второго по колену. Раздался сухой, противный щелчок. Оба рухнули.

Шестой, глава группы, уже стрелял  короткой, приглушённой очередью. Вампир был быстрее. Он не уворачивался — он предвидел. Рывок влево, кувырок вперёд — и вот он уже стоит к нему вплотную. Локоть — в солнечное сплетение, ребром ладони — по каске, оглушая. Затем — захват за шею и резкий, ломающий дёрг. Тело затрепетало и обмякло.

Прошло не больше шести секунд. На полированном каменном полу лежали шесть тел. Тишину нарушали лишь хрипы и стоны.

Брови Бориса Петровича поползли на лоб. Он знал. Читал отчёты. Но реальность оказалась страшнее. Вся его уверенность, выстроенная на деньгах и расчёте, рухнула.

Вампир неслышно подошёл к нему вплотную. Его ухмылка была злорадным эпилогом к только что закончившейся бойне.

— Кажется, твой бизнес-план устарел. Теперь твоя жизнь — мой актив.

Из складок одежды появился пистолет с массивным глушителем. Холодный круглый обрез упёрся Борису в грудь.

— Двигай. Вперёд. Не заставляй меня ждать.

Борис Петрович, бледный как полотно, выронил сигару и покорно, под аккомпанемент приглушённых щелчков взведённых курков, сделал шаг вперёд. Вампир вёл его, как марионетку, в неизвестность, откуда не было возврата.



Загородный дом Михаила Зузы больше смахивал на полевой штаб, который вдруг решили использовать для выездного совещания с шашлыком. Воздух был густым — пахло дымом от мангала и невысказанным напряжением. На большом телевизоре шёл прямой эфир с концерта Павла Бога. Гипнотическая музыка должна была расслабить, но она лишь подчёркивала неловкость.

Зуза в своей строгой домашней форме напоминал надзирателя на курорте. Он пытался «сплотить коллектив», отметив выход альбома P.B.G., но делал это с казённой обстоятельностью, присущей ему во всём.

На столе, рядом с мясом и салатами, лежал распечатанный регламент:

«Лимит алкоголя: 2 бокала пива или 150 гр. Крепкого. Закуски: не более 3-х бутербродов на человека. Курение: 5-минутные перерывы в 21:00, 22:00, 23:00. Громкость речи: не выше 70 децибел.»

Полицейские, напряжённые и в то же время неестественно расслабленные, поглядывали то на экран, где Павел Бог выплёскивал душу, то на начальника. Они пытались изображать веселье, но получалось как у дрессированных зверей, заставленных танцевать. Сержанта Дымова, того самого, что недавно «прозрел» после прикосновения Бога, на вечеринке не было — его отсутствие висело в воздухе немым укором.

Внезапно раздался стук в дверь. Три отрывистых, чётких удара. Зуза нахмурился, отставил бокал и открыл.

На пороге стоял Дымов. Лицо его было не смиренным, а искажённым лихорадочной тревогой. Он был бледен, форма расстёгнута, глаза горели.

— Михаил Юрьевич. Мне нужно срочно с вами поговорить. С глазу на глаз.

Зуза, раздражённый сбоем в идеально запланированном вечере, вышел на крыльцо. Холодный воздух обжёг лёгкие.

— В чём дело, зержант? График мероприятий нарушаем?

— Концерт, — выдохнул Дымов, доставая телефон. Его пальцы дрожали. — Я был там перед тем, как сюда ехать. Снимал для отчёта. Смотрите.


На экране — кадры, снятые с дрожащей руки. Толпа, поглощённая музыкой. И там, в тенях, у колон, у выходов — едва заметные, скользящие фигуры в чёрном. Бесшумные, как тени, собранные, как спецназ.

— «Палантир». Это они. Я уверен.

Лицо Зузы исказилось. Его мозг, привыкший к протоколам, а не к живой угрозе, на мгновение завис.

— Почему… почему немедленно не доложил злужбе безопазнозти объекта? — выдавил он.

Дымов смотрел на него с немым укором.

— Вы же сами приказывали… Все подозрения — сначала вам. Лично. Пункт 7.4 инструкции.

Зузу будто окатило ледяной водой. Его же идиотский регламент сработал против него. Он рванулся к двери, бросив через плечо:

— Поднимай тревогу! Охране! Немедленно!

Дымов кинулся к своей машине.
Зуза ворвался обратно в дом, где царила вымученная идиллия. И застыл.

На экране телевизора мир взорвался. Резкая какофония сменила гипнотическую мелодию. Один, второй, третий взрыв, клубы огня и дыма, вырывающиеся из толпы. Крики. Паника. Камера поймала крупный план — Игоря «Грача» его охрана, сложившись живым щитом, буквально впихнула в бронированный внедорожник. Тело одного из охранников дёрнулось и рухнуло, сражённое снайперской пулей.

— По машинам! Взе! Немедленно! — закричал Зуза, и его голос, впервые за много лет, сорвался на настоящий, животный рёв.

Ошеломлённые, подвыпившие полицейские, спотыкаясь, повалили к выходу, превращая запланированный праздник в хаотичную спецоперацию.


Спустя несколько часов, в стерильной тишине своего кабинета, Михаил Зуза сидел, уставившись в стену. Отчёт о происшествии лежал перед ним. Цифры кричали: 23 погибших, двое из них — чиновники. 108 раненых. Взрывчатка, заложенная заранее. Снайперы. Мэр чудом уцелел. Просчёт. Колоссальный, фатальный просчёт. Его система дала сбой, и цена оказалась слишком высока. Он знал — это был далеко не последний акт.

Дверь открылась без стука. На пороге стоял Дымов. Но это был не тот человек, что приходил к нему домой. Его лицо было землистым, маска одержимости и гнева исказила черты. Глаза налились кровью, форма была в поту и помята.

— Ты… — голос сержанта был хриплым шёпотом, полным ненависти. — Ты видел эти цифры? Эти лица? Они умирали, пока ты бокалы и бутерброды считал!

Зуза медленно поднял на него взгляд, пытаясь натянуть на себя маску начальственного спокойствия.

— Зержант, узпокойтесь. Это трагедия, но…

— Молчи! — Дымов рывком достал табельный пистолет. Рука дрожала, но ствол смотрел прямо в грудь Зузы. — Твоя система! Твои бумажки! Ты знал, что «Палантир» здесь! Ты позволил этому случиться! Тебе место не в кресле, а в камере!


Палец Дымова напрягся на спуске. В глазах Зузы мелькнул не страх, а лишь ледяная усталость. Он видел это раньше — человеческий фактор, тот самый хаос, который не впихнуть ни в один регламент.

И тут воздух за спиной Дымова дрогнул. Пространство вспыхнуло слепящим жёлтым светом, и из него, словно из ниоткуда, материализовался Халид ибн Сауд. Его белоснежный дишдаша был безупречен, лицо под чёрным икалем — невозмутимым. Одно резкое, нечеловечески быстрое движение ребром ладони — и сержант Дымов рухнул на пол без сознания. Пистолет с глухим стуком откатился в сторону.

Зуза, не выразив ни удивления, ни благодарности, тяжело вздохнул. Он смотрел на распростёртое тело.

— Уведите его. В изолятор. — Его голос вновь приобрёл привычную, бесцветную твёрдость. — И подготовьте все отчёты по инциденту. К утру на моём столе.

Халид молча кивнул с видом человека, выполняющего рутинную работу, взвалил бесчувственное тело на плечо и вышел.

Михаил Зуза остался один. Он подошёл к окну, глядя на ночной город, в котором где-то затаилась чума по имени «Палантир». Его система дала трещину, но не рухнула. Она просто требовала… жёсткой перезагрузки. И он уже знал, с чего начать.



Стерильный воздух лаборатории Человека был прорезан лишь мягким гулом серверов и вентиляции. Он стоял, скрестив руки на груди, и смотрел на большой монитор, разбитый на несколько кадров. На центральном — вереница бледных, сутулых фигур в очках, с новенькими ноутбуками в дрожащих руках. Они шли, как по приговору, в стеклянные двери нового офиса его корпорации, походя на стадо слепых котят, заброшенных в незнакомый лес.

Рядом, почтительно замерли двое его ведущих учёных — Дрон и Штерн с планшетами в руках.

— Это та самая «креативная команда», что должна продвигать наш бренд в медиапространстве? — безразличным тоном спросил Человек, не отрывая взгляда от экрана.

— Так точно, — кивнул Дрон, щёлкая стилусом по своему планшету. — Лучшие умы, перетянутые с других предприятий.


— Тогда почему они выглядят так, будто их только что извлекли из макдональдса после 24-часовой беспрерывной работы?

Второй учёный, Штерн, хмыкнул:

— Это, если можно так выразиться, их… естественное состояние. Аскетичный образ жизни ради цифрового величия. Не волнуйтесь, они справятся.

Человек молча перевёл взгляд на другой экран. Там его новоиспечённое «лицо компании», Грызунов, сияя лучезарной улыбкой, вещал с пресс-конференции:

— …и именно моя команда, моё видение привело к прорыву в области переноса сознания! Мы стоим на пороге новой эры!

На третьем экране творился ад. Кадры с концерта Павла Бога, снятые на мобильники: взрывы, паника, крики. Человек заметил, что сам «квантовый доктор», отбросив имидж невозмутимого гуру, довольно шустро, по-заячьи, ретировался со сцены в сторону задних выходов.

— А это что за балаган? — спросил Человек, указав рукой на экран.

— Предположительно, работа одной террористической организации «Палантир», — ответил Дрон. — Полный хаос, никакого порядка.


— «Палантир»? — Человек на секунду задумался, затем махнул рукой. — Ладно. Разберёмся и с ними. Готовы ли наши… новые кадры?

Лица учёных озарились искренним энтузиазмом. Это была их гордость.

— Абсолютно! — почти хором ответили они. — Готовы к демонстрации.

Они спустились на лифте в глубокие подземные уровни. Место напоминало бункер суперзлодея: сталь, бетон, тусклый синий свет. Штерн приложил магнитную карту к сканеру у массивной бронированной двери. С шипением та отъехала в сторону, открывая ангар.

Внутри илеальным строем стояли солдаты. Сотни, если не тысячи. Лысые, с зелёной кожей, в чёрной тактической экипировке. Их пустые глаза были устремлены в никуда. Полная тишина.

— Первый тип, «Легион», — с гордостью начал Дрон, будто рассказывал о своих детях. — Базовая модель. Сила — в пять раз выше человеческой нормы. Скорость — стабильные 50 км/ч. Кожа — гибрид титановых нитей и синтетического паутинообразного полимера. Пули отскакивают, как горох. Со снайперской, конечно, будет сложнее, но экипировка нивелирует и это.

— Иммунитет ко всем известным токсинам, — подхватил Штерн. — Биологические потребности сведены к нулю. Специальные митохондрии синтезируют всё необходимое прямо из воздуха. Фотосинтез через хлоропласты в коже даёт дополнительную энергию. Дышат под водой сколько угодно. А главное… — он многозначительно посмотрел на Человека, — …абсолютная лояльность. В ДНК вшит ваш генетический маркер. Ваш голос, ваше присутствие для них превыше всего. Их нельзя обмануть. Рефлексы ускорены, в мозг загружены все известные техники боя. Растут в капсулах за три месяца.


Человек медленно прошёлся вдоль шеренги, его бесстрастное лицо на секунду тронула тень удовлетворения.

— Приемлемо. Всё по плану. А где… вторые?

Учёные переглянулись с ещё большим восторгом и провели его в соседний, меньший по размерам ангар. Здесь стояли другие солдаты. Похожие, но от них веяло чем-то иным, более опасным.

— Тип «Призрак», — почти шёпотом сказал Штерн. — Скорость — до 150 км/ч. Их тело и конечности сверхгибкие, что было достигнуто засчёт определённых контролируемых и направленных мутаций. Но это не главное. Им доступна квантовая телепортация в пределах видимости. Левитация за счёт антигравитационного органа. И… — он сделал паузу для эффекта, — …плазменное вооружение.

— В ладонях встроены эмиттеры, — добавил Дрон. — Они способствуют концентрированию единого луча плазмы. Для работы системы требуется вода, которая хранится в специальных органах. Недостаток — отказ от большинства биологических органов. Они целиком зависят от наших митохондрий. Более хрупкие, но несравненно более манёвренные. Экипировка включает в себя и оптический камуфляж.


Человек кивнул, медленно обводя взглядом ряды «Призраков».

— Вторые — для точечных, тихих операций. Первые — для зачистки. Хорошая работа.

— Есть ещё один момент, — Дрон достал свой планшет. — При вскрытии тела Короля Гренадёров мы нашли это. — На экране появилось изображение странной монеты из тёмного камня с выбитыми непонятными символами. — Активность энергии есть, но природа её не ясна. Не похоже ни на что нам известное.


— Продолжайте изучение, но без отвлечения основных ресурсов, — отрезал Человек. — А останки Гренадёров?

— Ждут утилизации. Часть генома уже использована при создании «Легиона» и «Призраков».


— Пока не уничтожать, — приказал Человек. — Возможно, мы найдём им применение, — Он в последний раз окинул взглядом свои бесчисленные легионы, и в его глазах, скрытых очками-сканерами, вспыхнул холодный огонь. — Мир за пределами этого города погряз в хаосе, тирании и некомпетентности. Пора наводить новый порядок. Наш порядок.

Он сделал небольшую паузу и вдруг… повернул голову, словно глядя прямо через монитор, через пространство и время, прямо на того, кто сейчас читает этот рассказ. Его голос прозвучал сухо и укоризненно:

— А вам, между прочим, не кажется, что подслушивать чужие разговоры — не самое продуктивное дело? Могли бы заняться делами и поважнее.

Он выдержал театральную паузу, а затем, как ни в чём не бывало, снова повернулся к учёным, которые застыли в полном недоумении.

Штерн растерянно покосился на Дрона, потом снова на Человека.

— Простите… а с кем вы сейчас разговаривали?

Человек сделал жест рукой, словно отмахиваясь от назойливой мухи.

— Не обращайте внимания. Иногда приходится делать замечания… сторонним наблюдателям. Вернёмся к работе.