Дневники ведут счастливые люди

«А я и не знала, что такая азартная! Всю ночь провела в игре «Ну погоди», где волк ловил яйца в корзинку на скорость. Проходя уровень за уровнем, совсем обезумела. И вопила в голос всякий раз когда нерасторопный Серый упускал заветное яйцо! Вот косорукий!

Так прошла ночь, а на утро, с первыми лучами солнца, ко мне, наконец-то вернулся разум! О, Боже, сегодня же контрольная по химии! А я, вместо того чтобы зубрить тему, сражалась за новый уровень! Вот дурында! И что теперь делать?

 А все Витька Семенов, это он притащил в класс эту игрушку и развлекался на переменах с ребятами. А после уроков вдруг подошел к нам, девочкам, и предложил взять ее домой. Всем сразу предложил, не выделяя никого особо. Просто я оказалась проворнее… И вот… Ночь прошла как один миг, а я совсем не готова… контрольная, кстати, за четверть… важная…

День набирал силу, тень отступала, разгорался восход. Внутри же меня играла дробь отчаяния. Что теперь делать?

Говорят люди могут управлять сознанием. Я не пробовала, но пришлось приглядеться к этой теории. Ведь двойку за четверть получать стыдно… А значит без вариантов, надо срочно заболеть. Да так, чтобы все поверили: я не врушка, действительно больна. Закрыв глаза прислушалась к себе: где болит? Что можно сломать? Справа живота кольнула нерешительная боль. Ого! Получилось!

 В общем когда совсем рассвело и в комнате мамы прозвенел будильник, я уже каталась по кровати от боли, прижав колени к подбородку. «Что случилось?» - испугалась мама и побежала к соседям вызывать скорую. В тот день меня прооперировали. Врач сказал, что если бы меня привезли позже, аппендицит удалять было бы уже бессмысленно. Меня бросило в дрожь… Оказывается, отрицательной верой тоже можно управлять…»

Она со стоном поднялась с кровати, где делала записи в старой, распухшей тетради, и, хватаясь за правый бок, подошла к окну. Осень. Темная непогода. Порывистый ветер гнал по земле сухие листья. Лучше вовсе не смотреть во двор — недолго и хандрой заразиться… Девочка вздохнула и вышла в больничный коридор. Пусто… и так же мрачно, как за окном. «Нельзя лежать, нельзя», — подбадривала она себя, направляясь в фойе для посетителей.

«Привет, красавица», — раздалось у двери, и к ней шагнул высокий паренек в серой куртке. Одноклассник. Виктор Семенов. Оказалось, он пришел к кому-то другому, но, увидев меня, скрюченную от боли, решил подбодрить. Усадил на лавку и принялся паясничать, пытаясь рассмешить. Через некоторое время мы стали хорошими друзьями…»

Запись в дневнике обрывалась. Даты становились редкими, почерк — размашистым, неровным. Кое-где слова и даже фразы были зачеркнуты до полной нечитаемости. Все правильно, дневники ведут счастливые люди, те, кто хочет запечатлеть мгновения жизни. А она? Скорее, ей просто не с кем было поделиться…

С новым другом в ее жизнь пришло что-то прекрасное — она влюбилась. А вместе с этим чувством нахлынули тревога, неуверенность, боязнь потерять, разрушить, испортить…

Они много гуляли по улицам. После операции девочку держали на больничном, а он бессовестно прогуливал занятия. Они мерзли в парках, и ближе к зиме ей страстно захотелось купить ему шапку-ушанку. Кроличью. Чтобы его голова была в тепле.

Но где взять деньги? Ах эта безумная любовь! И все то ей по плечу! Она отправилась к маминой коллеге и, наговорив небылиц, заняла нужную сумму. И купила шапку! О последствиях она не думала. Чем отдавать долг? Тем более мама очень скоро обо всем узнала и долго кричала.

 А мальчик ходил по улицам в новой шапке и улыбался. Ей улыбался…

"…Он носил ее каждый день. И каждый раз, когда видела его в ней, сердце замирало от счастья, смешанного со стыдом. Стыд был липким и противным, он ползал под кожей, когда мама, хлопая дверцами шкафов, причитала: «Влезть в долги! Из-за какого-то…» Мама не договаривала, но я понимала. «Из-за какого-то Витьки». Он для мамы так и остался «Витькой Семеновым», мальчишкой, который притащил в класс ту злополучную игру.

Но для меня он был всем. Тем, кто разгонял больничную тоску паясничаньем, кто грел мои руки в своих ладонях в промозглом парке, чья улыбка под кроличьей ушанкой казалась самым дорогим подарком судьбы. Я же платила за эту улыбку своим враньем, ночными кошмарами, где тонула в долгах, и снами, где он уходил, не оглядываясь. Да, да, так и произошло вскоре… Его верности хватило ненадолго..."

Однажды, возвращаясь из школы, она зашла в парк. Их парк. Снег только-только начал припорошивать землю, и сквозь его редкую пелену проглядывала пожухлая трава. И она увидела их. Его и рыжую девчонку из параллельного класса. Они смеялись, и на нем была ее шапка. Та самая, кроличья. Он снял ее и надел на голову той девчонке; та залилась смехом, погладила мягкий мех.

Девочка застыла за деревом, чувствуя, как тот самый липкий стыд наливается внутри новой, гораздо более страшной силой. Силой непонимания, горечи, боли. Ненависти к себе, к этой рыжей, к маминой сотруднице, что заняла ей деньги, к Витьке Семенову с его игрой, к волку, который не мог поймать яйца.

Она не помнила, как дошла до дома. Мама что-то говорила ей про уроки, про долг, но слова доносились как сквозь воду. Она заперлась в комнате, достала ту самую распухшую тетрадь.

Последняя запись в дневнике была короткой и обрывистой, слова кое-где пробивали бумагу, будто их вдавливали с невероятной силой.

«Больше не хочу. Ни шапок, ни долгов, ни парков. Никого. Я хочу, чтобы все сгорело. Лучше бы тогда, в тот день, аппендицит оказался «неактуальным». Лучше бы…»

На этом слова обрывались. Следующая страница была чиста.

А наутро она проснулась с ощущением пустоты. Той самой, что бывает после бури, когда ветер стихает и остается лишь выжженная, безжизненная равнина. Она собралась в школу.

Витька Семенов больше не подходил к ней. Он видел ее новый, отстраненный взгляд и проходил мимо, боясь объяснений. Рыжая девчонка однажды попыталась улыбнуться ей в раздевалке, но, встретив ледяную пустоту, поспешно ретировалась.

Она больше не играла в игры. Она училась. И возвращала маминой коллеге деньги экономя на завтраках. А непогода за окном и пустые тропинки заснеженного парка больше не ранили. Потому что она поняла простую и страшную вещь. Отрицательной верой можно не только управлять. Ею можно убить. Убить в себе все — и боль, и любовь. И жить с этой тихой, безжизненной пустотой внутри, где больше никто и ничто не могло ее ранить.

И в этом была ее новая, горькая победа.