Констанция, Констанция...

      Дарья сверила номер квартиры по заявке в рабочем приложении и нажала кнопки домофона.
      — Да, да, Дарья Михайловна, я вас жду! Четвертый этаж, проходите, — послышался доброжелательно-восторженный голос.
      Анна Петровна Коновалова, старушка с безупречно уложенной химической завивкой, встретила ее у раскрытой двери, на лестничной площадке.
      В квартире мебель в стиле 80-х перемежалась современной техникой, пахло мастикой и свежеиспеченными булочками.
      Потенциальная клиентка провела Дарью в гостиную и усадила за уже приготовленный стол, накрытый скатертью со связанными крючком, накрахмаленными салфетками под вазой с цветами и фигурным подносом с теми самыми булочками. На стенах висели иконки, портретная фотография хозяйки квартиры в молодости и вышитые по номерам картины с цветами и томными дамами в нарядах по моде начала ХХ века, с высокими прическами и кружевными воротничками. На Дарьин вкус все это было немного слишком, но не аляповато и в целом выдержано по стилю с обстановкой.
      — Чаю, кофе?
      — Чаю, если можно, — ответила Дарья, доставая планшет для записей. — Анна Петровна, вы не против, если мы запишем беседу на диктофон? Так надежнее, точно ничего не останется пропущенным.
      — Да-да, конечно, это как вам удобно.
      — Тогда я включу, — предупредила Дарья, нажимая кнопку и выкладывая телефон на скатерть.
      — Вы уж простите, я буду говорить и бегать на кухню, тут шагов немного, все слышно, — сказала Анна Петровна, расставляя на столе сахарницу и вазочку с вареньем. — У меня прадед был купец Ферапонт Сильвестрович Ивантеев, бакалейный магазин у его семьи располагался не где-нибудь, в центре Иркутска. А жена у него была полячка, перекрещенная в православие. Я в детстве помню, как бабушка рассказывала, что до перекрещивания звали ее Констанция. Помните, в «Трех мушкетерах»? Как Боярский поет! "Констанция, Констанция..." А Алферова какая хорошенькая! — последняя пара фраз донеслась до Дарьи уже из кухни.
      Для верности, Дарья быстро набрала информацию в планшет и подождала с вопросами, пока Анна Петровна не вернулась. Той впрочем, вопросы не требовались.
      — Красавица была, настоящая полька, ну, знаете, у них особый шарм, как у Барбары Брыльской… в общем, прадед влюбился без памяти. А она из богатых, хотя и воспитывалась тут в сиротском приюте. Бабушка рассказывала, что перед тем как выйти за прадеда, Констанция ездила в Польшу, получила там наследство, родственники звали ее остаться, не хотели отпускать, но она уже влюбилась в Ферапонта.
      — Анна Петровна, позвольте, я уточню, — воспользовавшись паузой, сказала Дарья. — Правильно ли я понимаю, что моя задача, как генеалога, отыскать ваших предков по этой линии?
      — Не совсем, — кокетливо поправила завиток старушка. — Про Ивантеевых я все нашла сама, по библиотекам ходила, по ЗАГСам, в ФСБ запрос подавала, чтобы личное дело репрессированного получить — прадеда после революции сначала раскулачили, а потом репрессировали. От вас я хочу то, что не могу сделать сама — найти в Польше родственников Констанции, узнать, откуда она была, кто.
      — Отлично, я поняла ваш запрос. Вы большая молодец, справились в одиночку с Ивантеевыми, — ответила Дарья.
      Анна Петровна довольно заулыбалась и тут же заторопилась на кухню, услышав бульканье чайника. Вернулась она с подносом в руке и поставила перед Дарьей перламутровую фарфоровую чашку.
      — Как видите, Дарья Михайловна, про Констанцию я знаю очень мало, в основном из рассказов бабушки. Сначала у них магазин отобрали по национализации, потом дом уплотнили, превратили в коммуналку, а потом прадеду дали десять лет исправительно-трудовых лагерей, а семью выслали в Нарымский край на спецпоселение, на голую мерзлую землю фактически. Сколько они там натерпелись…
      Старушка медленно помешивала чай, то ли вспоминая, то ли наоборот, пытаясь забыть.
      — Сын младший у прабабушки умер, маленький, ослаб без нормального питания. А бабушка моя старшая была, выдержала. Вспоминала, как Констанция жалела, что в Польшу не переехала к родственникам. Надо, говорила, было переехать хотя бы после революции… Языка только не знала, вот и побоялась. Точнее, в детстве-то знала, а потом разучилась. И прадед не хотел. В общем, так и не решились… Бабушка у меня тоже красивая была. Неудивительно, такое-то смешение кровей — русский богатырь-сибиряк и полячка-красавица. В общем, замуж вышла хорошо, за врача, с ним и вернулась из ссылки. А Констанция там умерла, в 1951 году, немного недотянула до смерти Сталина.
      Анна Петровна снова погрустнела.
      — Вы не поймите меня неправильно, я Иосифа Виссарионовича очень уважаю, он столько всего для страны сделал, в такой войне страшной под его руководством победили. Но и людей жалко. Сколько погибло, сколько мучалось…
      — У вас есть какие-нибудь документы? Свидетельство о смерти, например? Полное имя-отчество, девичья фамилия прабабушки? — Дарья вернула разговор из политико-философского отступления в основное, генеалогическое русло.
      — Свидетельство о смерти? Есть, есть, — Анна Петровна, забыв о чае, подхватилась и засуетилась у большого резного шкафа-буфета. — И метрика о браке даже, я заказывала… Сейчас… Вечно не могу найти очки, когда они нужны… Простите, вроде готовилась, все сложила, а очки…
      Дарья терпеливо ждала, пока клиентка найдет все необходимое.
      — Вот, слава тебе Господи… — Анна Петровна, водрузив на кончик носа очки, извлекла из глубин шкафа обшитую бархатом, распухшую сверх своих возможностей папку и вернулась к столу.
      — Метрика о браке, — вытащила она первый документ.
      На самом деле это была архивная выписка из метрической книги, но придираться к мелочам не имело смысла. Согласно выписке 5 марта 1902 года венчались мещанин Ферапонт Сильвестрович Ивантеев 23 лет и воспитанница сиротского приюта Павла Викентьевна Вержбицкая 18 лет.
      — Значит, Констанцию перекрестили в православие как Павлу? — уточнила Дарья.
      — Да, верно! Вы настоящий профессионал, Дарья Михайловна, все схватываете на лету! А на самом деле она была Констанция Вержбицкая!
      Приблизительный год рождения 1884-й, сделала себе пометку Дарья.
      — А вот справка о смерти. В ЗАГСе сказали, в свидетельствах 1950-х годов умершим место рождения не записывали.
      Дарья кивнула. Справка о смерти мало что давала, но выписка из метрики о браке с именем Павла Викентьевна Вержбицкая — это была отправная точка. Остальные документы и фото в бархатной папке ценности для текущего исследования не представляли, так как были не о предках, а о потомках Вержбицкой. Но Дарья вежливо позволила Анне Петровне провести ритуал, который мысленно называла «рассказ клиента о себе через генеалогию», и который особенно был характерен для пожилых клиентов.
      Допив чай с булочкой, Дарья, не скрываясь, взглянула на часы и прервала разошедшуюся в воспоминаниях о комсомольской молодости Анну Петровну.
      — Прошу прощения, но мне пора — надо успеть на еще одну встречу. А с вами, Анна Петровна, осталось уточнить последний вопрос — финансовый, поскольку от него зависит, как тщательно и глубоко можно будет пройти вглубь.
      Дарья понимала, что воодушевленность клиентки естественным образом натыкается на ограничение в виде размера ее же пенсии, поэтому, прикинув объем работ, наценку и прейскуранты архивов, мягко подвела к промежутку в 50 лет, от момента свадьбы с Ивантеевым до середины XIX века. Анна Петровна согласилась.
      — Потом, постепенно, вы сможете дозаказывать нужные исследования, думаю, так вам будет удобнее.
      — Спасибо вам большое, Дарья Михайловна. Вы очень приятная женщина и очень профессиональный специалист.
      — Вам спасибо за гостеприимство. Булочки просто тают во рту. Авансовый счет секретарь перешлет вам в мессенджере. И вы, как оплатите, перешлите ей квитанцию, пожалуйста.
      — А по времени? Сколько это займет?
      — Многое зависит не от меня, а от скорости исполнения запросов архивами. Но будем стараться, чтобы и скорость, и качество не пострадали.
      — Ой, спасибо вам еще раз, Дашенька Михайловна. Мне так не терпится, наконец, узнать, — предвкушала Анна Петровна, провожая Дарью до двери.

      Три недели спустя Дарья позвонила и пригласила клиентку в офис для ознакомления с результатами.
      — Итак, — начала Дарья
      — Итак… — эхом повторила Анна Петровна.
      — Ваша прабабушка была крещена в православие 7 апреля 1891 года в возрасте 7 лет в церкви Успения Богородицы при сиротском приюте. Это было сделано по сугубо практическим соображениям — приют не в состоянии был обеспечивать ей ни обучение закону Божьему по католическим канонам, ни ее присутствие на религиозных службах и исповеди в костеле, к тому же крещение в православие обеспечивало именно то воспитание, которое готовило ее к жизни в реалиях Сибири того времени и соответствовало государственной политике. Поэтому из Паулины ее перекрестили в Павлу.
      — Из Паулины? Но бабушка была уверена, что из Констанции... Или Каролины… И я была уверена… Надо же… Как… оказалось… — в последнем слове слышался отчетливый привкус разочарования. — Паулина. Как Паулина Андреева.
      Анна Петровна провела пальцами по имени в копии крестильной записи, словно пытаясь смягчить удар, нанесенный семейной легенде. Сюда же видимо относилось упоминание красивой актрисы-тезки.
      — В записи о крещении Паулина названа дочерью ссыльнопоселенца. Она поступила в приют из городской тюремной больницы, где умер ее отец.
      — Господи! — Анна Петровна схватилась за сердце. — Это какой-то ужас, бедная девочка.
      — Документ на следующем листе. Запись о смерти ссыльнопоселенца Викентия Фомина — тогда у отчеств представителей низших сословий не писалось окончание «-вич» — Вержбицкого 44 лет от туберкулеза, — Дарья перелистнула страницу.
      — От туберкулеза, — эхом повторила Анна Петровна.
      — В те времена туберкулез был почти эпидемией.
      — Ссыльнопоселенец? Он политический был? Революционер? — оживилась Анна Петровна. — Народоволец? Пошел против воли своей богатой семьи?
      Для народовольцев 1890-е были поздноватым временем, но Дарья не стала заострять на этом внимания. Тем более, что это не влияло на ответ по существу.
      — Да — политический. Нет — не революционер в привычном понимании. Он был сослан за изготовление и распространение запрещенной литературы.
      — Запрещенной? — непонимающе переспросила Анна Петровна. — То есть… как это?
      — Он был участником «Польской Лиги» — движения, боровшегося за объединение и восстановление независимости Речи Посполитой. В современных терминах его скорее можно назвать сепаратистом, — Дарья постаралась сделать формулировку более понятной, но от этого формулировка не стала более безопасной для клиентки.
      — Сепаратист? Террорист что ли? Как эсеры?
      — Нет, — Дарья снова перелистнула страницу и указала на исписанный мелким витиеватым почерком судебного клерка документ. — В материалах дела, по которому бы осужден отец Паулины, говорится, что он работал в типографии и там, после официальных заказов ночами печатал листовки и статьи для нелегального распространения, а также учебники для тайных школ на польском языке. Такие нелегальные школы появились после того, как в 1885 году властями Российской империи официальным языком преподавания в народных школах был объявлен русский язык. Делал это ваш прапрадед с его собственных слов по идейным соображениям, чтобы дети могли учиться на родном языке и знать польскую историю такой, какой ее знают сами поляки.
      Ирония судьбы заключалась в том, что сидящий перед Дарьей потомок Винцента Вержбицкого не только не знал польского, но и все еще силился понять, о чем речь.
      — Революционеры тоже печатали… Я помню, газета «Искра»… И их тоже ссылали.
      Вот это уже было похоже на фазу принятия, и Дарья продолжила:
      — Мать Паулины умерла, когда дочери было всего два года. Дальше отец воспитывал ее один.
      — Да, я знаю. Это понятно было, что мать умерла раньше, иначе бы не отдали в приют, — кивнула Анна Петровна.
      — Вот запись о смерти, — Дарья еще раз перелистнула страницу. — 23 ноября 1886 года. От чахотки. Ей было двадцать шесть.
      — Молодая совсем, — вздохнула Анна Петровна. — И тоже от туберкулеза.
      — Она была младше своего мужа на тринадцать лет.
      — Ох ты, Боже! Но тогда так было принято, особенно в богатых семьях, женились на молоденьких, покупали себе невест, объединяли капиталы, — Анна Петровна оживилась, вернувшись на благодатную почву собственных фантазий и сериальных сюжетов.
      — Запись о браке также найдена.
      На этот раз Анна Петровна склонилась к копии документа с безопасным интересом.
      — «Побилетный солдат Винцент, сын Томаша и Луции из Погоцких Вержбицких тридцати пяти лет и Катаржина, дочь крестьян Якова и Эльжбеты из Кацелов Бенцевичей двадцати одного года, оба римско-католического вероисповедания». Вот, Катаржина, значит, мать у нее. Наверное, при пересказе все перепуталось и запомнилось, что Каролина.
      Дарья промолчала, не вмешиваясь в поток сознания. Клиентам почти всегда нужно было время и знакомые образы, зацепки, чтобы принять информацию. Через минуту она мягко продолжила.
      — Винцент попал в один из последних рекрутских наборов 1870 года, и семь лет отслужил в российской армии. Он не успел жениться до того, как забрали в рекруты, и ему потребовалось некоторое время, чтобы обустроиться после. Поэтому первый поздний брак в тридцать пять.Побилетный - это солдат, отслуживший по рекрутскому набору и переведенный в запас.
      — И как же после того, как он служил в армии, вы говорите, сепаратист? Ему же там патриотизм прививали.
      — Возможно, служба в армии лишь укрепила его взгляды, сформировавшиеся ранее, — сдержанно ответила Дарья. — Остался последний документ — ревизская сказка Трокского сельского общества за 1850 год.
      Она перелистнула страницу.
      — Родители Винцента, Томаш и Луция Вержбицкие были крестьянами Виленского уезда Виленской губернии. После того, как помещик отпустил их на волю, они были причислены в Трокское сельское общество. Это современный Тракай и его окрестности.
      — Но это же… Литва? — удивленно переспросила клиентка.
      — Тогда административно-территориальное деление отличалось от современного, — пояснила Дарья.
      — Подождите, я уже ничего не понимаю… голова кругом. Вы говорите, он был националист… или как это… сепаратист… печатал польские книжки. Потом говорите, что служил в российской армии семь лет. А теперь вдруг они жили в Литве.
      — До революции современный Вильнюс назывался Вильно и был центром Виленской губернии. А еще раньше, во времена Речи Посполитой обоих народов и Великого княжества Литовского был центром Виленского воеводства. Население там было смешанным, многонациональным и многоконфессиональным. Основную массу составляли беларусы, поляки, литовцы и евреи.
      — И вы говорите «крестьяне»…
      — Это не я говорю. Это в ревизской сказке так написано, — Дарья показала на документ.
      — Получается, они переехали в Литву и там разбогатели.
      — Что касается вопроса о переезде, то чтобы дать ответ на него, необходимо исследовать более ранний период, конец восемнадцатого — начало девятнадцатого века. Потом, если захотите. А что касается «разбогатели», то документов, подтверждающих это, мною не обнаружено.
      — Но ведь она говорила, что ездила получать наследство… — упрямо проговорила клиентка.
      — Возможно, какое-то наследство и было, но не богатство, — ответила Дарья. — Обе семьи были крестьянами-арендаторами, в типографии Винцент был работником, а не совладельцем.
      Скорее всего, Паулина, съездив на родину отца и убедившись, что наследства нет, а незнакомые родственники говорят на забытом ею языке, сделала рациональный выбор в пользу привычной среды, языка и веры, а главное — финансовой обеспеченности в купеческой семье. Ну и по возвращении немного приукрасила действительность, чтобы не выглядеть бедной сиротой из приюта. В ссылке рассказы о «Польше» обрели еще большую мифичность как защита от страшной реальности, в таком виде впечатались в память дочери и передались дальше, правнучке, застывшей сейчас напротив Дарьи в глубоком, разочарованном молчании.
      — Значит, и наследства тоже не было… — погасшим голосом, больше сама себе наконец сказала Анна Петровна. Ее опущенный вниз взгляд зацепился за копии документов, она перевернула страницу назад и еще раз внимательно всмотрелась в запись о браке.
      — Постойте… Бенцевич? Девичья фамилия Кацелов… Эта Катаржина, что, была еврейкой?!
      — Если бы она была еврейкой, то не венчалась бы в костеле, — возразила Дарья.
      — Но Кац — это же еврейская фамилия… И Яков Бенцевич… точно еврей, — шепот и растерянность Анны Петровны стали трагическими.
      — И Кацело, и Бенцевич — белорусские фамилии. А имя Яков до революции давали детям как в католицизме, так и в православии.
      — Вы точно нигде не ошиблись, деточка? — строго, наклонив голову спросила Анна Петровна.
      Дарья удержала мысленную улыбку — из «Дашеньки Михайловны и большого профессионала» ее разжаловали в «деточку». Наступил момент злости на «гонца, принесшего плохие вести».
      — Копии всех документов здесь, — Дарья закрыла папку и протянула ее клиентке. — Дома вы сможете изучить все более подробно. Если появятся какие-то вопросы — звоните. В вашем деле нет допущений, все найденные документы прямо связаны друг с другом.
      Анна Петровна осторожно, как нечто ядовито-опасное, взяла папку и вышла.
      Дарье было понятно, что дальше исследовать эту ветку своей родословной она не будет — результат вышел за рамки ее мировоззрения советского человека и ее представлений о себе.