Дом Песни. Глава 3. Навстречу

Алдрис зажег от свечи факел, передал его напарнику и решительно направился в темноту. Орторн последовал за мастером, неся перед собой факел едва ли не торжественно. Проход был настолько узким, что идти с колдуном плечом к плечу было невозможно. А потому юноше ничего не оставалось, как стать замыкающим.
Туннель кое-где был укреплен деревянными балками и распорками, но в остальном представлял собой грубо выдолбленный в породе и толщах грунта проход, пахнущий камнем, сыростью и затхлостью. От стен веяло холодом. Густой спертый воздух, казалось, растворял робкий ореол факельного пламени.
- Господин, – позвал Орторн и едва не подпрыгнул от звука собственного голоса, укатившегося далеко за пределы туннеля.
- Чего тебе? – прошептал колдун, зашелестев голосом, словно барышня – пышными юбками.
- Неужто вам не жаль своей хижины? Хоть бы дверь заколотили, а то набредет всякого сброда, кресло ваше попортят, буфет обворуют… - юноша, следуя примеру хаэрти, тоже зашептал.
Колдун резко обернулся, да так, что воспитанник едва не налетел на его небольшую фигурку. Косая тень упала на острое лицо мага, черные глаза потусторонне заблестели в отсветах пламени. Позади что-то вкрадчиво зашуршало.
- Заклинаю тебя, Орторн Пустослов, покуда мы не выберемся наружу – молчи. Ты выбрал самое неподходящее место для бесед, – мастер оглядел его с ног до головы и, смягчившись, добавил, – держи меч в ножнах и помалкивай.
Он тенью устремился в темноту, шагая столь бесшумно, словно бы ступни его помнили каждый камень, каждую пустотелую иссохшую кость, что могла, щелкнув, лопнуть под сапогом. Свет пламени более не выхватывал знакомого силуэта, и Орторн глубоко втянул носом воздух, дабы убедиться – мастер был не далее, чем в десятке шагов от него.
Руки в тугих перчатках отяжелели, пульсировали – будто ладони, раздувшись, стенали от недавнего увечья. Алдрис сжал их в кулаки, продолжая укладывать на землистую поверхность стелющуюся поступь.
Впереди забрезжил свет, но то был ни огонь, разожженный изгнанниками, ни свет от факела – вздрагивающий и неровный. Фигурка колдуна очернилась, продырявила плотной своей структурой мерцающе-зеленое марево, истекающее из-за поворота. Где-то в глубине туннелей сорвался и покатился камень, стройной какофонией проскакав по орторновым позвонкам. 
За спиной взметнулся мрак пройденного пути, и юноша неуютно повел плечами. Он ускорил шаг, с трудом удерживая в узде дрожащие ноги, скребущую тревогой жилу под коленом. Он ковылял за господином, спотыкаясь так, словно обитатель пещеры щедро насыпал под ноги пригоршню островерхих булыжников.
Ступив – провалившись – в неизведанность  туннеля, краем глаза он заметил, что проход разделялся надвое, но боковой был завален крупными кусками породы. Орторн с усилием отвел взгляд от белеющих зеленовато костей, принадлежащих нескольким людям. На исходе мимолетного взгляда сознание царапнула мысль: скелетам не хватало черепов. А после пробороздила та, что пришла следом: «насколько вам на самом деле одиноко, господин?»
Облизнув пересохшие губы, юноша устремился вслед за хаэрти, отвернувшись от костей резче, чем того требовали приличия.
Туннель, что забирал вправо, расширялся и плавно переходил в просторную залу с высоким потолком. Оглядевшись, слуга понял, что некогда проход прорубили в стене, грубо нарушив покой и уединение таинственного прибежища. По обеим сторонам от рваной раны топорщились гладкие каменные плиты, испещренные изящными узорами. Пол был вымощен небольшими круглыми камнями, удивительно подобранными по размеру и форме. Неровные колонны исходили наростами не то грибов, не то кристаллов – именно от них исходило мерное, пульсирующее свечение. Орторну оставалось лишь гадать, были те наросты твердыми или же мясистыми -навроде подземных живых организмов или грибов. Прикасаться к ним – ясно дело – желания у юноши не отыскалось.
В центре залы возвышался непроницаемо-черный алтарь с идеально ровной, тускло поблескивающей столешницей. По бокам он был украшен витиеватыми линиями, а ножками настолько глубоко зарывался в землю, что казалось, будто он пророс, пробился из самоей горной породы, распустившись бутоном в отполированной каменной плитой.
Внезапно перед Орторном возникло взбудораженное, бледное лицо господина. Он схватил воспитанника за запястье так крепко, что ткань перчаток немилосердно скрипнула, а слуга – крупно вздрогнул от неожиданности. Черные глаза мага возбужденно блестели, взгляд лихорадочно прыгал по лицу юноши. Пересохшие губы что-то шептали, а свободная пятерня орудовала во всклокоченных черных волосах – в попытке не то выдрать, не то расчесать.
Одной части Орторна было радостно за господина, другой – грустно. Он знал, насколько тяжело давались мастеру противоречивые чувства.
Раньше, когда он был ребенком, у него был безотказный метод. Стоило крепко уцепиться за мастера, прилепившись в объятиях, или, напротив, громко разреветься – как морок внутреннего истязания сходил на нет, и хаэрти вынужден был переключаться на проблемы более насущные, нежели глубинные душевные тяготы. Сейчас же – в силу возраста – подобная стратегия едва ли смогла сработать, а потому Орторну оставалось стоять неизменно – испуганному и растерянному.
- Молчи, молчи Орторн!.. – сотканные шепотом слова наскакивали друг на друга, запинались и падали. – Ты слышишь их песни?.. Стоны? Боевые кличи?.. – бешено сверкая глазами, маленький маг тянул за собой юношу, цепко ухватившись за запястье. – Я покажу тебе дотоле невиданное!.. Только взгляни на сие великолепие!..
Орторн, тяжело переставляя ноги, осторожничая, дабы не налететь на господина, семенил следом, и поднял глаза, когда хаэрти широким жестом обвел стройный ряд потайных ниш в дальнем конце залы.
Величественные воины стояли в торжественных позах, с честью храня упокоенное с ними оружие. Множество тел – иссушенных, гордых, мертвых – взирало на путников широко распахнутыми глазами без век. Тела их покоились в призрачных льдистых кристаллах – поджарые и полностью обезвоженные. Редкие тонкие пряди волос свисали с обтянутых кожей черепов, иссохшие пальцы сжимали рукояти изогнутых клинков, с характерным зарубом на внешней поверхности лезвия. Фрагменты наручей и нагрудников инкрустированы были сизо-лазоревыми камнями, поверх перевязей мечей белела вуаль тонкой полупрозрачной подвязки. Гордые, заостренные смертью скулы, казалось, крошили заточивший их камень. Пронзительные глаза – чудилось – наблюдали за осквернителями, стоило им потерять обладателей из виду.
- Кто они? – задохнувшись, спросил Орторн.
- Если бы я знал!.. – захлебываясь восторгом и трепетом, ответил Алдрис. – Знаю только, что они нас не тронут. Если не трогать их усыпальницы, –  добавил колдун, нервно хихикнув.
Они уходили все глубже и дальше под горы. Залы сменяли друг друга, словно постепенно знакомясь с путниками, будто рассказывая некую историю – столь же изящную, сколь – трагичную. Историю, подернутую мерцающим зеленым светом.
Минуя лучников и копейщиков, минуя увитые каменным плющом арки и кварцевые витрины с церемониальным оружием, Орторн, извернувшись и схватив мастера за рукав, беспардонно поволок оного к выходу. Сквозь залы и галереи, мимо ритуальных жертвенников и скорбно журчащих фонтанов прокладывал он путь вглубь гор или – к поверхности. Обостренным обонянием улавливал он слабый аромат восходящего солнца, горькую паль пробуждавшихся очагов.
Ослабев и обмякнув, колдун плелся следом, едва не свисая с орторновой ручищи благоговейной, сквозь пропитанной раболепством материей. Более всего в мгновения эти хотелось юноше как следует врезать своему спутнику, дабы, оскорбившись, колдун возвратил бы себе спесь, презрение и высокомерие и подпер оными абсолютами расхлябанное и расшатанное мироустройство незамысловатого слуги его.
- Скорее, мастер, скорее! – взволнованно подгонял Орторн. – Они идут следом, они скоро нагонят!
- Аршаян с тобой, дитя… - зашелестел благопристойностью хаэрти. – Было бы скверно, если бы не преследовали… Пришлось бы самим расплачиваться…
- Но что же это получается?.. Они все это время следовали за нами? Искали? Пока мы переправлялись через реку, пока спали в вашей хижине… Господин, они же увидят все ваши записи, они вломились в ваш дом!..
Алдрис тонко улыбнулся.
- А ты думал, нам сойдет с рук осквернение тела Хельги?
Колдун представил, какое впечатление на добрый люд Нордстейна произвело представшее взорам тело девушки. Черное, вздувшееся, зловонное, но способное издавать звуки и двигаться.
Улыбка на губах хаэрти стала шире.
- Осквернение?! – Орторн выпучил глаза и, уставившись через плечо на господина, едва не врезался в колонну. – Да старый Хульд упрашивал вас ни один день, да еще подкупить пытался, только бы дочь вернуть!..
- Сдается мне, под «воскрешением» старик имел в виду нечто иное, – криво усмехнулся колдун. - К тому же, мы-то покинули деревню, а ему еще в ней жить… Не удивлюсь, если мы увидим его в первых рядах.
Алдрис говорил складно, да только голос его вибрировал и дымился. Завидев полоску света, он с силой вырвался из хватки Орторна, отпихнул юношу в сторону и, толкнув плечом створку каменной двери, устремился наружу.
Слуга отшатнулся, обескуражено моргнул и, вопя и размахивая руками, вылетел из подземелья следом.
***
Луны бледнели на небосводе, истлевали под расцветающими солнечными лучами. Алдрис ступил на желтую выгоревшую землю, бежевая труха рассыпавшихся зданий заскрипела под сапогами.
Первых вдох после подземелья прилип пылью к языку, сдавил горло щербатым одеревенелым комом. Сердце заплясало, перед глазами на миг потемнело. Он облизнул растрескавшиеся губы и неспешно пошел вперед. Давящая, натужная тишина придавила маленькую фигурку к тверди, ветер сухими пыльными потоками заскользил меж пальцами, обвил ступни – ветер, ползающий над поверхностью полупрозрачной невесомой вуалью.
Алдрис порывисто снял перчатки, подставляя ветру стянутые старыми ожогами ладони, словно бы зарываясь в его воздушную гриву. Пылевая взвесь поднималась с забытой земли от каждого шага, присыпая сапоги прахом вымершего города.
Тропинки не было – лишь исжелтевшее, выцветшее плато, обхваченное равнодушными скалами с трех сторон. Разбитая лента старого тракта тянулась поодаль и вдоль. По ту сторону дороги густой грядой чернел лес, но, казалось, деревья не осмеливались перебрасывать семена через изувеченную временем ленту дороги – ни единого деревца или кустарника не росло по эту сторону тракта. На всем плато возвышался лишь камень, доходивший невысокому колдуну до середины груди. Да по левую руку высились обломанные зубья старых надгробий – настолько обкусанные ветром, что истинная форма их с трудом угадывалась.
И взлелеял Алдрис взглядом их. И похолодела, выцвела кожа его от жуткого ощущения – словно бы могильные камни коснулись шероховатой поверхностью ее. Укрытые забвением старые кости - молчаливые свидетели - снисходительно пощелкивали в гуще земли под каждым шагом его. Возвеличивались от того, что лежат они, укрытые каменистой почвой сотни лет в одном и том же месте, а глупое тело хаэрти мечется по поверхности, не способное принять свою участь и обратиться вечным безмолвием. Не от того ли поднимал он чужие кости, легко ладонью взмахивая? Не оттого ли вглядывался в смердящие внутренности, выискивал ответы в остывающих потрохах?
Вибрации пронизывали густой сухой воздух, поднимали в груди волны предвкушения, восхищенного благоговения. Колдун прикрыл глаза и шумно втянул носом воздух – запах горячей, исходящей жаром плоти обжег ноздри. Он двинулся к камню, вожделенно вытянув перед собой руки – словно ладони, некогда искупавшиеся в пламени, жаждали вновь прикоснуться, обуглиться, рассыпаться. Отдаваясь ревущему густому пламени, он взлелеял обезображенными ладонями камень, возвышающийся на перепутье.
В дымке белесых, призрачных утренних лучей, камень отбросил тень, стократ превосходящую гору, из-под которой путники выбрались. Бездна распласталась над трактом, ощерившись густой всепоглощающей сущностью. Алдрис вздернул руки навстречу, губы его изломала широкая, полубезумная улыбка.
Нерешительное, почти растворенное в белесой взвеси облако, скорбно выдохнув, обронило несколько сухих, слабо отблескивающих снежинок.
Орторн ускорил шаг, продираясь сквозь толпу невыспавшихся зевак. Дотоле он не видел подобных людей, не слышал гортанного ухающего наречия.
Чему удивляться? В сознательном возрасте юноше ни разу не доводилось бывать по эту сторону гор.
- Господин! – закричал он взволнованно, когда фигура хаэрти начала теряться в сгущающейся толпе.
Строгое черное облачение хаэрти резко выделялось на фоне светлых - с яркими цветными вставками - одеяний. Его смольные растрепанные волосы чернильной кляксой скакали меж беловолосых обладателей вычурных причесок.
Кусты с тяжелыми гроздями красных ягод, с по-северному темной листвой контрастировали с желто-костяным цветом стройных каменных домов. То тут, то там возвышались колонны, нависали над суетой раннего утра и приземистыми квадратными жилищами. Самыми примечательными были две остроконечные стелы на площади – Орторн залюбовался, запрокинув голову и всматриваясь в облака, но шпили устремлялись далеко ввысь, и юноша часто заморгал, ослепленный белесым светом. Между ними, удерживаемая неведомой силой, вращалась металлическая сфера, состоящая из металлических колец разной величины, помещенных друг в друга. Каждое кольцо вращалось в определенную сторону, однако же направления движения не совпадали. Кое-где на поверхности колец виднелись металлические выступы, кое-где инкрустированы они были разномастными камнями. Невзирая на это, в совокупности собой они представляли единую сферу, непрерывно движущуюся, изменяющуюся, неповторимую в каждое отдельное мгновение движения.
Чуткий слух юноши угадывал гармоничный гул, усиливающийся и меняющий звучание, когда какая-нибудь пара из нескольких десятков колец едва не соприкасалась утолщениями друг с другом. Иногда близ одной точки сходились три-четыре таких нароста, и тогда звук густел, проваливался внутрь себя, проникновенно тянул сухожилия из податливой плоти наблюдателя.
Звук сей едва ли напоминал музыку – скорее, вибрации, завывания ветра или шум срывающейся со скал воды. И в каждое последующее мгновение он менялся, с каждым вращением того или иного кольца он становился объемнее и, непрерывно истекая из сферы, ни в одну секунду не повторялся.
Более всего Орторна заворожило то, что сфера не была ничем скреплена ни внутри себя, ни с обелисками. Она просто висела в воздухе между двумя стелами и непрерывно изменялась. Юноша прикинул: должно быть, чтобы дотянуться до нее пришлось бы поставить друг на друга два-три двухэтажных дома, да еще стремянку сверху.
Он внимательнее пригляделся к горожанам: они невозмутимо сновали туда-сюда по площади, не обращая совершенно никакого внимания ни на звук, ни на обелиск. Торговцы выкатывали тележки, доставали из-под прилавков лотки с товаром, разгружали подвезенные мешки и бочки. Время от времени некоторые из них делали мимолетный жест рукой, не глядя, впрочем, в сторону замысловатой конструкции. В конце концов, юноша так и не смог понять – был тот жест приветствием друг к другу или почтением обелиска.
Засмотревшись на удивительную конструкцию, он не сразу спохватился: мага уж и след простыл, затерялся колдун меж виляющих улиц и снующих горожан. Последние, впрочем, не обращали никакого внимания на Орторна. Некоторые и вовсе глядели сквозь него, так что идея вызнать у кого-то про господина таяла на глазах.
Юноша лихорадочно вертел головой, глубоко тянул носом воздух, но все было тщетно: запах хаэрти словно бы растворился в пыльном, густом, терпком запахе уличных торговцев и их товаров. Выругавшись под нос, Орторн вцепился в лямки рюкзака и устремился в том направлении, где последний раз видел колдуна.
- Господин! – звал он, перекрикивая гомон жужжащего города.
- Господин Алдрис! – голос его хрипел и срывался визгливо на последнем слоге.
Протянув ладони навстречу тени, боковым зрением колдун углядел нескладную знакомую фигуру, размахивающую руками и странно петляющую среди редких обглоданных обломков строений – древних спален и городских нужников.
Струящийся шепот зашелестел со стороны надгробий, и крохотные волоски вдоль хребта колдуна поднялись, словно выстраивающаяся армия, обнажившая клинки с характерной зарубкой на внешней стороне лезвия. Каждый из воинов стоял подле своего камня, ожидая приказа иль повода.
Орторн двигался хаотично – отпрыгивал, петлял, глаза на бледном лице прыгали огромными невидящими плошками.
С трудом разлепив губы, Алдрис повелительно прогремел:
- Ложись немедленно!
Призрачный воин в авангарде уже на четверть повернул истлевший лик.
В затылке жарко кольнуло и юноша, не задумываясь более, прыгнул в узкий переулок, распластавшись по камню, закрывая голову обеими руками. Должно быть, выходка сия казалась абсурдной степенным горожанам, но нутро и тон колдуна подсказали юноше, что действовать нужно незамедлительно.
Слабый рокот прокатился по руинам, когда воины – в едином порыве – сделали первый шаг. Останки перемолотого ветрами камня и праха взметнулись, когда потусторонняя стража зашевелилась, пришла в движение единой массой.
- Кого это ты мне привел? – знакомый голос прокатился под кожей, приподнимая редкие волоски над поверхностью конечностей.
В одночасье дома и святилища, нужники и колодцы рухнули, обернувшись удушливой взвесью под шагами безмолвного призрачного отряда. Гул от резонирующих гигантских колец замолчал, и город наполнился тошнотворной, выстуженной, посмертной тишиной.
Лежа на земле, скованный призраками, ужасом и замкнутым временем, Орторн видел, как господин его коснулся камня. Взлелеял кротким касанием, провел пальцами невесомо, почти нежно, словно вернулся к старому другу. Рука его дернулась, разрезала воздух, будто кто-то неведомый силился выломать, выкорчевать от самого плеча. Алдрис вскрикнул, и голос его – удивленный, резкий – раскатился по мертвой земле, россыпью каменьев отскочил от обрубков старых стен и колодцев.
Орторн видел, как, стоило господину дотронуться до камня, тот дернулся и чуть переместился – как если бы необъятных размеров существо шевельнуло от щекотки пальцем на ноге. Юноша готов был поклясться, что видит сквозь пылевые вихри проступившие очертания исполинского тела, в сотни раз превосходящие по размерам крошечного колдуна.
Выломав поясницу, бестелесные руки подхватили мага, вознесли над стылой землей. Орторн облизал пересохшие губы, но не нашел во рту влаги, не сумел смочить немую глотку: оклик его так и трепыхался в груди, нерожденный.
Тело мага изогнулось, грудью устремившись к небесам. Ноги безвольно повисли, замерли, с тихим шуршанием сполз сапог – добыча палача. В молельном жесте Алдрис воздел руки, стремясь коснуться незримого, объять желанное, давно утерянное. В мертвой тишине забытого города Орторн слышал, как скрипят от натуги жилы и мышцы хаэрти, как щелкают суставы и хрустят кости. Хрупкий сосуд жизни расходился осколками и черепками, сквозь трещины влажной мякотью рдело нутро - слуга не мог отвести глаз от чарующего зрелища. 
- Вместо него я привел тебе три десятка, –осклабился хаэрти. – Пропустишь? – добавил он лукаво, едва не подмигнув.
Существо расхохоталось, обрушивая камни в глубине прилегающих скал.
Алдрис блаженствовал, укрываясь исполинским звуком, словно священной мантией, породившей небесное полотно, звезды и луны. Благодать беспрерывного созидания, благодать боли в отделяемых конечностях экстатично пылала в его фрагментированном теле.
Существо подарило его телу ощущение смерти. Чувство бесконечной, вновь повторяющейся, неумолимой смерти. И Алдрис был очарован. Алдрис, который не мог ответить, что же такое любовь даже под приставленным к горлу заточенным лезвием.  Чувство это подогревало жажду созидания через разрушение. Истинность перерождения бытия в каждой смерти, в падении империй, в сдвиге горных масс, в зарождающемся безумии отдельно взятого разума.
- Сколько лет ты жил рядом с этими людьми?
Улыбка Алдриса расплылась шире, глаза закатились от наслаждения, обнажая белки.
- Позволь мне увидеть, как ты уничтожаешь мое прошлое, – выдохнул он, потянувшись к другу обрубком предплечья. – Возьми их, оставь мне мальчишку.
- Оставлю, – согласилась сущность, рокоча сдвигаемой твердью. – Пусть прорастет глубже. Пусть связь оплетет нутро твое, и тогда я покажу тебе, что такое истинный ужас погибели. Это постная жертва – ничего не значит. Пока ты не испытаешь привязанности, ты не сможешь познать истинную боль утраты, величие смерти. Все это время ты приводил мне людей десятками, но не пожертвовал еще ни одним человеком.
- Если ты мне поможешь вернуться, я приведу тебе тысячи.
- Чтобы это стало возможным, песнь должна оборваться. Только в тишине явится истина.
- Я сделаю это, – он облизнул губы, стремясь удержать в горле клекот восторга. – Приравняю.
- Гнилое ты отродье.
- По праву рождения со временем гниет каждый, – согласился колдун, удерживая губы от торжествующей улыбки.
Ощетинившись выставленными клинками, воины промаршировали мимо приникшего к земле Орторна, чеканя беззвучный шаг. Скрежет отворяемой каменной двери разорвал безмолвие затаившихся руин. Подземелье разверзлось какофонией разномастных голосов, несуразными телами и одеждами, мечами, факелами и вилами, запревшим животным смрадом людских тел.
- Отнимут твою добычу, – буднично сообщил Алдрис, свисая с поднебесья отделенными частями собственного тела.
Сущность взревела безобразно, и вопль сей громогласный прокатился над плато, перемалывая призрачный отряд песчинками рассыпавшихся камней.
Юноша не смог разобрать слов в чудовищном рокоте, но к своему изумлению нашел наречие сие удивительно схожим с языком хаэрти – на оном Алдрис нередко напевал маленькому Орторну, будучи в подходящем расположении духа.
Слуга услышал и другое, отчего пальцы его, сцепленные на затылке в замок, похолодели.
Голоса Хульда и Торна. Низкий кряжистый голос Бьорна – вояки, что учил юного Орторна обращаться с мечом. Встревоженный голос Ранеды, визгливый – Нурелия. Хохочущий некогда бас Хугарта. Голоса воинов и крестьян, доярок и пастухов. Пекаря и оружейника.
Алдрис безобразно закричал, когда конечности его вновь обрели свои законные места, а тело начало постепенно опускаться. Он ощутил себя покинутым и осиротевшим, когда всеобъемлющее прикосновение сущности начало постепенно истаивать. Аршаян свидетель: ничего более сладостного и тоскливого хаэрти никогда не доводилось испытывать - до дня их случайного знакомства.
Орторн во все глаза уставился на мастера, опустившегося на землю, чинно прячущего в перчатки изувеченные ладони. Он слышал уродливые слова оскорбления в адрес господина. Кровожадные угрозы и унизительные замечания.
Орторн не мог себе представить, сколько яда в себе носила вечно радушная и улыбчивая Ранеда, простодушный хохочущий Хугарт; сколь кровожадным на деле оказался отставной вояка Бьорн.
Мастер тоже смотрел на приближающуюся толпу, и глаза его непроницаемо-черные странно поблескивали. Едва ли кто-то кроме Орторна смог заметить, но слуга различил такой знакомый вспыхнувший уголек во взгляде, когда неведомая сила вырвала из толпы Хульда. На мгновение разномастный гул прекратился, толпа затихла. И лишь где-то в вышине, за облаками, царапнул слух вкрадчивый треск разрываемой одежды. На губах хаэрти заиграла, расползаясь с каждым мгновением, улыбка. Он ритуально развел в стороны руки, направляя раскрытые ладони к облакам. В давящей, удушливой тишине разорвался вопль, словно далекий раскат грома. Хаэрти воздел лик навстречу звуку, благоговейно прикрыл веки.
Стройная капля крови коснулась заостренной скулы и покорно скользнула вниз, оставляя на лице колдуна тонкую красную полоску. Ошметок сырого мяса с отвратительным чавканьем приземлился на плечо колдуна.
Когда облака разверзлись кровавым дождем, когда забытый тракт умылся мясистыми шлепками человеческий останков, Алдрис посмотрел на толпу – открыто, покойно. Лицо его окрасилось красным, липкая субстанция поблескивала на лбу, два ручейка сходились под носом, с острого подбородка капало на носок сапога.
Следующей стала Ранеда. Алдрис заворожено смотрел на упавшую к его ногам ладонь, что некогда хваталась за глиняную ручку кувшина, подливая в его кружку терпкого крепленого меда. Он смотрел на неестественно скрюченные пальцы и размышлял, чем отличается эта ладонь от ладони Орторна. Будь оторванная конечность орторновой, хаэрти бы сожалел. Не от того ли, что сам вырастил ее из крохотной ручонки в лапищу, что не столь искусно орудовала рукоятью клинка?..
Алдрис провел пальцами по слипшимся от крови волосам, недоуменно глядя в распахнутые от ужаса глаза своего спутника.
Когда ноги Торна оторвались от земли, и тот истошно завопил – юноша лишь крепче сжал голову ладонями и спрятал лицо в пропитанной кровью пыли.
«Почему ты отворачиваешься?»
- Смотри! – приказал колдун, припечатав взглядом светлую макушку юноши. – Смотри на свой главный урок.
Орторн лишь глубже зарылся лицом в землю.
Сквозь щель своего рукотворного укрытия он видел, как – то тут, то там – приземляются кровавые сгустки. Обостренный слух его улавливал влажные звуки вынимаемых суставов, полое щелканье костей высоко над головой.
Омерзительная, теплая липкая жидкость уже покрывала его спину, постепенно пропитывала ткань куртки, стекала струйками за шиворот, заползала под рукава.
Он слышал вопли разномастных голосов, звон падающего оружия, скрежет сминаемых нагрудников – малочисленная деревенская стража тоже присоединилась к ополчению.
Крики и глухой топот ног – кто-то надеялся спастись бегством.
Голоса хаэрти Орторн более не слышал – уловил лишь рев взметнувшегося пламени. Жар наполнил воздух удушливым теплом, запахло палеными волосами.
«Перекрыл путь к отступлению, – понял юноша и с трудом сглотнул спертый смрад закипающих кровавых луж».
Очередной вопль сорвался в вышину, а мгновением позже нечто тяжелое и мягкое обрушилось на орторнову голову, и юноша потерял сознание.
***
- Поднимайся, – кто-то грубо тряхнул слугу за плечо. – Лишился чувств, аки сентиментальная юная дева?
Орторн зашевелился и с трудом отлепил руки от головы: субстанция, покрывающая их, уже начала подсыхать. Конечности затекли, в ребра неприятно впивалась каменная крошка. Он грузно перевернулся на бок и подняла глаза на господина.
Черные брови на залитом кровью лице слиплись волосками и хмурились.
Убедившись, что слуга в порядке, колдун отыскал оброненный сапог и принялся натягивать, опершись спиной о тот самый камень.
- Что-то упало мне на голову, – засопел Орторн, старательно отводя взгляд от усеянной останками поверхности. От запаха его затошнило, ноги подкосились, и он едва вновь не рухнул на колени, в последний момент вернув себе самообладание.
- Смердит, – пожаловался он.
Осмотрев себя, колдун брезгливо подцепил пальцами налипший на куртку клок длинных волнистых волос.
Орторн открыл чистый сухой рюкзак (в последнее мгновение он исхитрился закрыть собой хозяйскую поклажу) и, вынув из недр аккуратно свернутую тряпицу, вопросительно протянул ее господину.
Хаэрти лишь махнул рукой.
Пожав плечами, Орторн уложил ткань на ладони и принялся медленно бродить вокруг камня, то и дело ковыряясь в субстанции носком сапога и подбирая нечто с земли.
С любопытством заглянув в ладонь слуги, Алдрис увидел горсть грязных монет, два серебряных кольца, камень для полировки оружия, перстень с непрозрачным зеленоватым камнем, гребень для волос и десятка два выдранных зубов.
- Они почти наверняка гнилые, – прокомментировал колдун находку.
- Отмоем и узнаем, – отозвался юноша, упрямо заворачивая добычу в тряпицу. – Я помню, сколько трудностей вам доставляет поиск здоровых зубов. Они нас не утянут.
- Твоя правда, – благодушно согласился маг.
***
Когда путники двинулись дальше, солнце уже преодолело большую часть небесного пути, но до заката оставалось еще несколько часов.
Они забрали на северо-запад по старому тракту. Дорога была вымощена изношенным разбитым камнем, но после лесной тропы и рукотворного подземного перехода казалась колдуну ровным плацем столичной площади.
Орторн нес рюкзак с пристегнутыми спальниками едва ли не торжественно: впереди себя, закинув лямки на плечи и поддерживая обеими руками снизу. Лицо юноши было светлым и чистым, лишь немного запыленным. Чистыми были и рукава куртки с внутренней стороны, грудь, шея, штаны спереди до колен. Со спины же он выглядел так, словно окунулся в бочку с ягодным сиропом. Отросшие светло-пшеничные волосы слиплись и топорщились одеревеневшей паклей, стягивая височные пряди на затылке, отчего слуга приобрел вид деловитый, если не аристократический.
Колдун хихикнул. Однако же, представлять, как выглядит он сам – желания не находилось. Достаточно было того, что одежда скрипела, тянула, с трудом сгибалась и смердела, что кабацкий нужник.
- В следующий раз напомни мне о необходимости сменной одежды, – скривившись, проворчал маг.
- Я взял ее для вас, – просиял юноша, блаженно прикрыв глаза от налетевшего ветра. – Когда вы переодевались в хижине, я подумал: не пропадать же добру. Мало ли что приключится? И, как видите, оказался прав, – едва не раздувшись от гордости, Орторн с удовольствием подставил лицо ветру.
«И где тебя такого только взяли? – сварливо подумал колдун, сдержавшись, впрочем, и оставив мысль при себе».
- А чего это они… кгхм… так отреагировали? – спросил юноша, задумчиво разглядывая облака. – Ну, Ранеда и все остальные. Я думал, что они огорчатся – да… Из-за пожара и… всего остального. Но чтоб со стражей и вилами!..
Колдун поскреб подбородок и в душе порадовался тому, что Орторн задал именно этот вопрос первым.
«Как чудно вышло, что мальчик вырос вне суеверий и религиозных предрассудков, – подумал маг, не забыв похвалить себя заответственный подход к выбору литературы для маленького воспитанника».
- Понимаешь, друг мой, - Алдрис перешел на тот особый тон, который подразумевал длинные витиеватые рассуждения, отчего Орторн незаметно скривился, - диковинным образом наличие священного культа у некой общности неизбежно ведет к искажению событий, фактов и явлений в соответствии с заложенными в этот самый культ регуляторными функциями правовой и морально-этической направленности. Иными словами, ни в одном постулате Вечной песни не сказано, что возвращение мертвеца к жизни является действием предосудительным и недопустимым. Там говорится о недопустимости надругательства над телом, его сакрального осквернения. Ну а дальше мы благополучно скатываемся в конфликт трактовок и разночтений, поскольку ни у одного Сонма единого мнения на этот счет нет, и последние триста лет кряду главы орденов только и делают, что грызутся над сотнями подобных вопросов, а простой люд решает на месте, к тому же – далеко не всегда в пользу оступившегося. Поэтому, отвечая на твой вопрос, скажу просто: наш случай наглядно демонстрирует как раз ту ситуацию, когда решение простого люда было мгновенным, стихийным и непоследовательным.
- И вы всех их убили, – закончил мысль колдуна юноша.
- Во-первых, технически это был не я, – приосанившись и важно вышагивая, продолжал хаэрти. – А во-вторых – по постулатам Вечной песни - они не умерли, а приобрели иное состояние, посему событие это нельзя в полной мере назвать убийством. Они шли отстаивать честь своих верований и религиозных убеждений и проиграли. В таком случае, это означает, что данное конкретное убеждение являлось ошибочным – только и всего. Кроме того, - глаза колдуна на мгновение сверкнули, - я мог бы сжечь их заживо в их же домах. Вот тогда это можно было бы назвать убийством.
- Вот только теперь нет нам ходу в города, – грустно засопел юноша.
- Отчего же? – взметнулась бровь колдуна. – По-твоему, из числа наших преследователей остался кто-то, кто в состоянии говорить?
- Вы и до этого утверждали, что погони за нами не будет, – кисло отозвался слуга. – А поди ж ты… Может они и к ярлу гонца отправили, если нас выследить умудрились…
- Так то другого ярла владения, дубина. По эту сторону гор ярл Бруньяр не правит.
От слов этих воспитанник изрядно приободрился, и путники продолжили путь в состоянии душевного подъема и миновавшей участи.