Сапоги

Кавказ подо мною!
Конечно же, в юности мы знали его по произведениям Лермонтова, Толстого, Пушкина. Да, кто только из великих не бывал здесь по делам военной службы или в поисках вдохновения для своего творчества.
Мне с земляком Колькой Лопановым повезло!
Наш осенний 1961 года призыв на срочную военную службу поездом доставили из Челябинска в столицу Северной Осетии г. Орджоникидзе (ныне восстановлено первоначальное название - Владикавказ).
Новое пополнение разместили в одной из казарм военного городка, расположенного примерно в 3-4 километрах от Орджоникидзе. Старослужащие солдаты второго и третьего годов службы с интересом рассматривали нас (тогда служили по три года). Мы с ещё большим интересом озирались по сторонам. Все было ново, необычно: дежурный по роте; дневальный со штык-ножом у тумбочки; постоянные команды «Смирно!» при входе начальников в казарму; «Так точно!»; «Никак нет!»
Кто служил срочную – знает: первый день разбивают по ротам, взводам, отделениям, знакомят с командирами, распорядком дня, выдают обмундирование.
Для нас полной неожиданностью стало, что мы будем служить в ракетных войсках. В целях сохранения секретности нам выдали авиационное обмундирование: фуражки с голубым околышком, голубые погоны и петлицы с эмблемой в виде пропеллера с крылышками. Очень строгим был инструктаж о сохранении военной тайны. В письмах писать, что мы служим в авиации. Даже в части, между собой не произносить слово «ракета», только – «изделие».
Не могу не вспомнить добрым словом нашего старшину роты. Статный фронтовик средних лет с пшеничными усами и молодецкой выправкой, строгий и по-отечески заботливый. Главное, учил он, чтобы на ногах не было мозолей. В подборе сапог по размеру помогал каждому. На своей ноге показывал, как правильно намотать портянку, чтоб она не сбивалась во время ходьбы, затем это же показывал на ноге новобранца.
Особого обихода требовали и сами сапоги. Новые их обрабатывают по швам особым жирным водоотталкивающим составом, затем чистят гуталином, а уже потом доводят до блеска суконкой. Надо уметь их и правильно мыть, и сушить, чтобы ранее срока не вышли из строя.
В первый же день после обеда старшина выдал нам матрасовки и сказал, что идем в поле делать матрасы и подушки. В поле за пастелью?! Интересно!
Привел нас к копнам золотистой, душистой соломы, последовала команда: «Набивай!»
Смешно было видеть, как мы возвращались с поля с туго набитыми соломой матрасовками в виде громадных колбас на плечах.
Масса впечатлений первого дня службы, хлопоты по обустройству на новом месте к вечеру валили нас с ног – спали как убитые.
После подъема и утреннего кросса – осмотрелись.
За плацем, на юг, за рощей белой акации, величественно возвышались снежные вершины двуглавого Казбека и горы Столовой.
Справа от плаца, на открытом пространстве, стояло восемь, списанных от полетов, реактивных МИГ-15, на фоне которых в дальнейшем мы «летчики» фотографировались и посылали снимки домой.
Командиры и замполиты постоянно напоминали нам о военной тайне, воинском долге и бдительности. Предупреждали, что не всё местное население дружелюбно к Советским солдатам, и что бывали случаи, когда антисоветски настроенные горцы, с целью завладения оружием, нападали на часовых и вырезали целые караулы.
Впервые горцев, мы, ребята с Южного Урала, увидели во время первого своего похода в баню. После подъема в 6 часов утра и завтрака, каждому из нас выдали чистое нательное белье: рубаху, кальсоны с завязочками и новые портянки, а также полотенца и, нарезанное на небольшие кусочки, буро-коричневое хозяйственное мыло. Все это в рюкзаках разместилось за спиной. Построенные в колонну мы своим пешим ходом двинулись из военного городка в г. Орджоникидзе, в одной из бань которого нам было отведено утреннее время для помывки.
Во время марша в город нам для тренировки неоднократно подавалась команда «Смирно!», и мы переходили на строевой шаг, держа равнение в шеренгах. Впереди шагали «старики» (сейчас их зовут «дедами») - солдаты третьего года службы, а точнее сказать четвертого, так как их увольнение в запас было задержано из-за международного Карибского кризиса, когда весь Мир был на грани третьей мировой атомной войны.
Именно они, бывалые воины, задавали ритм марширующей колонне, твердо чеканя шаг. Стальные подковки на каблуках их кирзовых сапог высекали искры из асфальта. Это был шик! Мы, молодежь, старались равняться на них.
В 8 утра по мосту над буйно ревущем Тереком наша колонна вошла в город.
Жителей Владикавказа (мне милей это историческое название) на улицах было ещё не много. Кое-где в частном секторе пригорода мы увидели стариков в национальных костюмах и глубоко надвинутых на глаза папахах, а также пацанов, взирающих на нас с любопытством.
При входе на одну из центральных улиц вновь последовала команда «Смирно!» и сразу, следом, впереди колонны ударили полковые барабаны.
Трам - тарарам, трам – тарарам…
Трам – тара – ра – ра – ра – ра – рам!..
Шеренги, как монолит, сомкнулись плечо к плечу. Шаг был тверд и четок. Подошвы сапог с остервенением били асфальт, высекая искры. «Левой! Левой!», - стегала по ушам команда. Местные жители, до этого спешившие по своим делам, невольно останавливались. Пацаны мелкими стайками бежали сбоку колонны пытаясь подстроиться под её шаг.
Трам - тарарам, трам – тарарам…
Трам – тара – ра – ра – ра – ра – рам!..
Какой восторг! Мы – русские, идем под барабанный бой по улицам Владикавказа, по земле горцев, некогда покоренных нами.
Трам – тара – ра – ра – ра, ра – ра – рам!..
Наконец смолкла барабанная дробь и раздалась команда: «Запевай!»
Звонко и задорно взметнулся ввысь голос запевалы. Затем строевую песню подхватила вся рота.
Слушайте нас все! Кто ещё не проснулся, просыпайтесь и слушайте! Строевая песня! Это как знамя – у каждого подразделения своя.
Куплеты этой песни врезались в мою память навсегда:

Там, где пехота не пройдет
И бронепоезд не промчится,
Могучий танк не проползет,
Там пролетит стальная птица!

Пропеллер громче песню пой,
Неся в размах стальные крылья.
В последний раз, на смертный бой
Летит стальная эскадрилья…

И ещё:

Прощай, Маруся дорогая…
Я не забуду твои ласки…
А может быть, в последний раз,
Я вижу голубые глазки…

Через полгода нас перевели к постоянному месту службы в Чечено-Ингушетию, где в тот период ударными темпами завершалось строительство подземного ракетного комплекса. Он располагался в лесных предгорьях Главного Кавказского Хребта, между казачьей станицей Асинской и чеченским аулом Бамут.
Как обычно, до обеда занимались теорией – изучали свое грозное оружие, способное нанести ядерный удар по противнику на расстоянии до 4,5 тысяч километров, осваивали свою воинскую профессию ракетчика. Периодически практиковались, производя условные учебные пуски. Я был на должности наводчика, кто-то был заправщиком, столовиком и т. д. Каждый, в отдельности от других, изучал только свою профессию.
По завершению строительства комплекса и обучения наш дивизион вместе с «изделием» и другой техникой эшелоном прибыл в «Кап.Яр» - (г. Капустин Яр, Астраханской обл.), неподалеку от которого располагался ракетный полигон.
Настоящий пуск «изделия», правда, с болванкой, имитирующей боеголовку, мы провели на отлично и, возвратившись на свой ракетодром, заступили на боевое дежурство.
Вскоре после этого, меня и Кольку, как отличников боевой и политической подготовки, приняли кандидатами в члены КПСС (Коммунистическая партия Советского Союза).
В те далекие времена мы искренне верили, что победа Коммунизма неизбежна и вполне осознанно вступали в передовые ряды её строителей.
Кандидатский срок в один год мы прошли успешно. Кроме изучения Устава партии и программы КПСС, занимались и общественной работой. Я был художником стенной печати, в том числе – боевого листка, а Колька умудрился стать даже комсоргом нашего подразделения. Оба принимали участие в спортивной жизни дивизиона. В основном увлекались баскетболом.
По завершению кандидатского срока был назначен день явки в политотдел нашего соединения, дислоцирующегося во Владикавказе, для приёма нас непосредственно уже в члены КПСС и получения партийных билетов.
От нашей части до Владикавказа всего-то около 120 километров, но уже накануне отъезда как-то все не заладилось. Замполит роты по какой-то причине не смог прибыть в часть за нами, и было поручено представлять нас в политотделе замполиту дивизиона.
Намечался выезд накануне, чтобы по прибытию во Владикавказ переночевать в полку, а утром уже явиться в политотдел.
Однако, вышел из строя единственный командирский автомобиль. Его ремонтировали с утра до обеда, но он так и не завелся.
Выход из положения нашел Колька.
Он убедил замполита, чтобы он выписал нам увольнительные записки и что мы доберемся до Владикавказа на попутных машинах по трассе Грозный – Орджоникидзе.
В то далекое время в нашем районе конфликтов с местным населением не было, немало проживало и русских. Так, в станице Асинской, откуда нам следовало тронуться в путь, в подавляющем большинстве проживали потомки русского казачества.
Я, правда, подражая Лермонтову, оттачивая поэтическое перо, писал:

Город мой любимый!
Где ты? Отзовись!
Надо мной Кавказа
Лишь синеет высь.
Горные отроги,
Темные леса,
Да чеченов смуглых
Злобные глаза.

Нет, в самом деле, какая там злоба. Когда двое наших «стариков» в самоволке напились в ауле Бамут и стали приставать к молодым чеченкам, то их просто чеченцы связали и на телеге привезли к командиру части. Пальцем не тронули…
Так или иначе, замполит, видимо, понимая, что с него взыщут за срыв представления двух солдат в политотдел для приема в партию, выписал нам увольнительные.
Плотно пообедав, мы с Колькой наконец-то, около 15 часов, вышли из части. Четыре километра до станицы Асинской - пешком! Ни одной попутки, даже телеги. Прошли через станицу к другой её окраине, где проходила нужная нам трасса Грозный – Орджоникидзе.
Из самой станицы в нужном нам направлении никакого транспорта не было. Прошли по трассе вперед около 3 километров до развилки, с надеждой, что из глубинки по трассе появятся машины. Но если они изредка и появлялись, то ни одна из них не шла до Орджоникидзе; так, во всяком случае, поясняли нам водители.
Начал моросить мелкий майский дождичек. Мы накинули на себя, предусмотрительно взятые с собой, солдатские плащ-накидки.
Небо все плотнее и плотнее заволакивалось дождевыми тучами. Как-то быстро стало смеркаться. Свет фар проезжающих мимо машин выхватывал наши скорбные, промокшие фигуры на краю обочины, но никто не реагировал на наши жесты – остановиться.
«Колька!», - говорю я. «А за кого принимают нас водители в этих потемневших от дождя накидках, да ещё в потемках, через сетку дождя?!» Решили при приближении какой-либо машины скинуть с себя плащ-накидки и, голосуя, не месить грязь на обочине, а выйти хоть немного на дорогу, чтобы нас видели. Помогло! В свете фар водитель мог видеть, что голосуют солдаты в полной парадной форме, и в руках ничего нет.
Один из них на «Москвиче» притормозил и остановился возле нас. Водитель-кавказец примерно сорока лет, узнав от нас, в чем дело, пояснил, что он может нас подвезти в попутном направлении, но, не доезжая 30 километров до города, он свернет в аул, где живет его мать и дети.
Ввиду усиливающегося дождя мы решились ехать, надеясь, что ближе к городу будет больше попуток и кто-нибудь довезет нас до конечной цели.
По дороге водитель нам рассказал, что он с недавних пор работает инженером в г. Грозном на нефтеперерабатывающем заводе. Квартиры пока нет, и он там с женой временно живет в общежитии, а его дети находятся на попечении матери, проживающей на месте старого аула. Навестит вот детей, передаст матери деньги на продукты, а рано утром обратно в Грозный - на работу.
Водитель хорошо говорил по-русски. Поинтересовавшись у нас - откуда мы родом, он в свою очередь рассказал, что его отец советский офицер-полковник погиб в апреле 1945 года в боях на подступах к Берлину.
Он же с матерью и братьями, в числе прочих народов Северного Кавказа, в годы Великой Отечественной войны были депортированы в Казахстан, где он и провел свои юные годы.
После разоблачения культа личности Сталина и учиненных им репрессий, его семья, как и многие другие репрессированные, возвратились в родные края. Правда, многие аулы были разрушены или вовсе уничтожены.
В одном из таких они и стали проживать, пока он не устроился в Грозном на работу.
«Получу вот скоро в Грозном квартиру, мать с ребятишками заберу к себе», - закончил свое повествование наш водитель.
За разговором время пролетело незаметно. Уже совсем стемнело. Дождь все сильнее барабанил в лобовое стекло автомобиля.
«Ребята!», - прервал вдруг молчание водитель. «Через пару минут мне надо сворачивать вправо к аулу. Ну, как же я высажу вас в такой дождь?! Да и будут ли ещё попутки? Поедем к нам, переночуете». Мы с Колькой в два голоса пытались возражать, но он твердо произнес: «Нет, ребята, я сделаю так, как поступил бы мой отец». И вскоре машина свернула вправо на грунтовую дорогу.
Не проехали и километра, как в свете фар мы увидели смутные очертания большого двора. Слева какие-то хозяйственные постройки и навесы, под одним из которых был оставлен автомобиль, справа два больших дощатых барака на высоком фундаменте и верандой с навесом вдоль фасада.
Прошли по грязному, промокшему двору к веранде одного из бараков, в оконцах которого кое-где теплился свет. Кое-как отскоблив грязь с сапог о металлическую скобу у крыльца, поднялись по ступеням к двери. Водитель постучал и что-то сказал на своем языке. Дверь отворилась и в тусклом освещении дверного проема мы увидели силуэт женщины. Водитель ещё сказал ей что-то и затем нам по-русски: «Проходите, ребята, проходите».
Вошли. Оказались в кухне, о чем свидетельствовала печь и шкаф-буфет. Водитель уже по-русски пояснил матери: кто мы такие, куда следуем, и почему он завез нас к ней на ночлег.
Сухонькая, невысокого роста женщина лет шестидесяти с сединой в волосах, одетая в какие-то темные кофту и платье, внимательно слушала его, кивая изредка головой и оглядывая нас.
Огляделись и мы. В тусклом свете лампочки – нищета. Кроме кирпичной печки, буфета и маленького столика с лавкой – ничего. Справа, наискось от двери, мы увидели спящих на подстилке, брошенной на пол, трех пацанов в возрасте от пяти до десяти лет. Они были укрыты большим, самодельным, пестрым, лоскутным одеялом, какие можно встретить и в российских деревнях.
«Раздевайтесь», - сказала женщина. Мы повесили намокшие плащ-накидки у двери. Стянули с ног сапоги и, обернув портянки вокруг раструба голенищ, оставили их тут же у порога.
Подумалось, а где же спать? На полу места уже почти не было, а ведь где-то должны лечь и хозяева.
После того, как мы отказались от предложенного чая, хозяйка достала из буфета ключ и подошла к, ранее не замеченной нами, внутренней двери. Открыла её ключом и включила свет. Мощная электролампа ярко осветила не очень большую, чистенькую комнату. Поток света через дверной проем вырвался и в кухню, высвечивая её нищенское убранство. Кто-то из детишек зашевелился, с ним заговорил отец.
«Проходите, проходите», - сказала хозяйка, подталкивая легонько нас в спину. Мы нерешительно вошли в комнату.
На противоположной от двери стене мы увидели ковер, а на нем два фотопортрета мужчин почтенного возраста в национальных кавказских костюмах. Фото в темных рамках были невысокого качества, частично выцветшие, но горделивая осанка, усы, черкески и папахи на головах смотрелись весьма колоритно. Под портретами на ковре же находились два кинжала, напоминающие, видимо, о военной доблести горцев.
Привлекла внимание и расположенная справа от входа двуспальная металлическая кровать с блестящими набалдашниками на спинках. Постель венчала пирамида подушек, их было чуть ли не с десяток, от самой большой снизу, до маленькой наверху. Когда хозяйка сняла их и откинула покрывало и одеяло с постели, то взору предстали уложенные друг на друга матрацы и перины в количестве чуть меньшем, чем подушки. Я просто не успел их пересчитать, так как был, как и Колька, ошарашен действием хозяйки, которая, разбирая постель, сказала: «Вот здесь и будете спать» Будучи смущены происходящим, мы стали отказываться, пытаясь выйти из комнаты с дипломатическим заявлением, что не будем стеснять хозяев и ляжем спать на полу в кухне. Сын хозяйки, т.е. наш водитель, раскинув по сторонам руки, воспрепятствовал нашему отступлению и пояснил, что комната эта предназначена для гостей и что по Кавказскому обычаю – все лучшее в доме для гостей и гости не вправе нарушать обычай – обижать хозяев.
Пришлось подчиниться. Легли на пуховики. Хозяйка, погасив свет, вышла, пообещав, как мы её и попросили, разбудить нас в 6 утра.
«Ну, Колька», - говорю я – «Увидим ли мы утро следующего дня?!»
«Двум смертям не бывать, а одной не миновать», - буркнул он.
Через пять минут мы уже спали.
В 6 утра хозяйка нас подняла. Сын её часом раньше уже уехал в Грозный – спешил на работу.
Выйдя на кухню, мы увидели наши сапоги возле теплой печки. Они были вымыты и просушены. Стало стыдно, что мы сами с вечера не побеспокоились об этом. Вновь и вновь благодарили мы эту женщину с приветливым лицом. Извинялись за причиненное беспокойство. «Ничего, ничего…», - улыбалась она: «Вон мои то подрастут», - кивнула она на внуков – «Может в ваших краях доведется служить, и другая мать о них позаботится. Вы все наши дети».
Мы вышли из дома. Светало, но солнце ещё не поднялось из-за отрогов Большого Кавказского Хребта.
Величественно в небесной лазури пламенели розовым снежные вершины Казбека, первыми встречающие солнце нового дня.
На дворе был май 1964 года.
До Афгана, развала СССР и русско-чеченской войны было ещё далеко… почти вся жизнь.


Конец 1990-х годов
г. Челябинск

Это рассказ моего старшего родного брата. Автор: Бармин Владимир Алексеевич.