Монолог 3

Бывает, идешь по улице в ясный день, и вдруг — запах сирени. Не просто запах, а целый мир. И уже не видишь асфальта под ногами, а видишь старый палисадник своего детства, слышишь смех того, кого давно нет, чувствуешь на ладони шершавую кору дерева, под которым зарыта капсула времени с фантиком от конфеты. Запах сирени — это ключ. Он открывает потаенную дверцу внутри, за которой хранится то, что ты давно не трогаешь, боясь смахнуть пыль ностальгии и грусти.

Так же и с горем.

В каждом из нас есть тихая комната. Комната, куда мы заходим редко и неохотно. В ней нет окон, и воздух в ней спертый и неподвижный. На полках этой комнаты лежат наши потери. Засохший букет от первого свидания, которое ни к чему не привело. Потрепанный билет в кино, где мы плакали над выдуманной историей, потому что своей боли не могли вынести. Осколок мечты, от которой пришлось отказаться. Грусть от несказанного слова. Разочарование в том, кому верил. Боль от укола собственной глупости. Все это — наша личная, сокровенная печаль. Мы прибираем эту комнату, стараемся не смотреть по сторонам и поскорее захлопнуть дверь.

А потом мы приходим на похороны. Или слышим историю о чужой потере. И видим другого человека, у которого есть такая же комната, и его дверь сейчас распахнута настежь. Его громкое, безудержное горе — это тот самый ключ. Оно, как запах сирени, щемяще знакомо.

И в этот миг происходит нечто удивительное. Незнакомое горе, как камертон, попадает в нужную ноту — и струны нашей собственной печали начинают вибрировать в унисон. Мы плачем не только о чужом отце, мужe, ребенке. Мы плачем о всех отцах, которые когда-либо уходили. О всех обещаниях, которые были нарушены. О всех ранах, которые хоть и затянулись, но шрамы от которых ноют при смене погоды.

Наше личное, молчаливое горе, годами копившееся в той самой комнате, наконец, слышит родной звук — звук такой же боли. И оно больше не может оставаться в одиночестве. Оно вырывается наружу, чтобы присоединиться, чтобы слиться с другим в один мощный, очищающий поток.

И тогда эти слезы на похоронах малознакомого человека — самые честные. Это не слезы вежливости или приличия. Это слезы узнавания. Узнавания собственной боли в боли другого. Это слезы о том, что все мы, живущие, носим в себе эти тихие комнаты с запертой печалью.

И когда один открывает свою — другие, не сговариваясь, открывают свои. Чтобы поплакать вместе. Чтобы разделить тяжесть. Чтобы напомнить друг другу, что мы не одни в этом вселенском, человеческом горевании.

Это и есть сострадание. Не просто «я понимаю твою боль». А «моя боль плачет с твоей болью». И в этом общем потоке слез есть странное, горькое утешение. Потому что одиночество заканчивается там, где начинаются общие слезы.