Глава девятнадцатая. Грядущие перемены

Лихолетье Книга третья.
Глава девятнадцатая. Грядущие перемены.

 Совсем недолго пробыл Генеральным секретарём ЦК КПСС Юрий Владимирович Андропов. С ноября 1982 по февраль 1984 года. Осенью 1983 года его здоровье заметно ухудшилось и 9 февраля 1984 года он умер. На его место был избран Константин Устинович Черненко.
 Убирая в аптеке с видного места портрет Андропова с траурной лентой, Нина Ивановна Печерникова попросила своих сотрудниц не убирать слишком далеко траурную ленту. Уж очень плохо выглядел новый Генеральный секретарь. Однако же, никто не думал, что так скоро это произойдёт. Черненко уже не станет 10 марта 1985 года.
 Никто тогда, даже и в самом страшном сне, не мог предвидеть, что сразу же после его смерти страну начнут сотрясать катастрофические катаклизмы, связанные с избранием Генеральным секретарём ЦК КПСС молодого и говорливого Горбачёва. И эти потрясения с самого начала новый Генеральный секретарь назовёт перестройкой. Причём, всего и вся. Именно, она, его "перестройка", и приведёт к гибели великую державу Советский Союз.
 Казалось бы, внешне ничего катастрофического в стране не происходило. Только лишь звучали по радио и телевидению и сыпались со страниц газет партийные бравурные и пламенные призывы о необходимости быстрейшего перехода к гласности и демократии. Но, особенно, в основной массе, народ на них внимания почти не обращал.
 Считая всё это очередной шумихой и политической трескотнёй, какой-то новой кампанейщиной. Вроде того, как: "Выполним и перевыполним!", "Борьба за экономию и бережливость", "Рабочее время - работе" или же "Экономике - быть экономной!".
 В стране, казалось бы, всё было по-прежнему. Незыблемо и прочно. Работали все фабрики и заводы, борьба шла за выполнение планов очередной пятилетки и Продовольственной программы. Родители ходили на работу, а дети в ясли-сады, школу, студенты - в техникумы и институты.
 Но только вот, почему-то, всё острее и острее стала чувствоваться нехватка в стране продуктов питания, да всё полнее и полнее стали набиваться в выходные дни пригородные электрички до Москвы за колбасой.
 Появилась такая шутливая загадка: "Длинная, зелёная и пахнет колбасой. Что это?".  И все смеялись этой новой шутке, считая нехватку колбасы временными трудностями. Эти поездки вошли даже в привычку, считались уже не столь обременительным развлечением в выходной день.
 Тем более, что от Тулы стоимость проезда стоила всего рубль девяносто копеек. То есть, менее стоимости килограмма колбасы. Холодильники у всех дома были по-прежнему полны. Возрождалась привычка в организациях и учреждениях праздновать, прямо на рабочих местах дней рождения и юбилеев, проводов на пенсию.
 Никакого голода никто нигде не ощущал. Жизнь, по-прежнему, казалось, безоблачной и светлой, радостной и прекрасней. Все были веселы и довольны жизнью, уверены в своём будущем.
 Перестройка и гласность, казались, продолжением этого праздника жизни с прекрасными песнями по телевидению и радио, речами и демонстрациями. После правления Андропова, с его "закручиванием гаек", то есть, попытками бороться с расхлябанностью и расточительностью в производственной и общественной жизни, эта самая перестройка с гласностью и демократизацией общества, казались, теперь всем настоящим торжеством свободы и демократии.
 Которая должна была бы реформировать все сферы жизни общество и подвигнуть его на достижение дальнейших высот в строительстве светлого коммунистического будущего.
 Но на деле, все эти "реформы" нового словоохотливого генсека с его новой командой, оказались для страны не столь безобидными. Все эти реформы таили в себе нешуточную опасность для самого общества и советского общественного строя.
 Все новые веяния и его речи были, всего лишь, дымовой завесой, прикрытием, непонятных пока народу замыслов и планов, направленных на разрушение существующего общественного строя.
 Возможно, Горбачёв и сам не понимал того, что творил, упиваясь своим словоблудием под рукоплескания капиталистического запада. Но результаты его перестройки обнаружатся значительно позже, когда крушение страны станет очевидным и неизбежным.
 Но тогда об этом мало кто догадывался, не подозревая, не чувствуя и не понимая грозящей опасности. Не понимал этого и сам Сергей. Вот потому, когда Матвей Николаевич Маленчев, решивший окончательно уйти на пенсию, прощаясь за дружеским столом в редакции вдруг неожиданно сказал:
 - Дай, вам Бог, ребята, пережить эту перестройку!
 И выпил тут же рюмку водки, не чокаясь и не дожидаясь всех. И это тоже всех удивило. Совсем это не было на него похоже, всегда общительного и выдержанного в словах и поступках человека.
 И никто не осмелился тогда у него переспросить: "Что означают эти его слова? Что он имел ввиду?". Слишком большим было к нему уважение, к его авторитету, как к старинному партийному работнику, фронтовику, чтобы его переспрашивать или же уточнить высказанную им мысль.
  Но такое вот его высказывание не могло не удивить присутствующих в редакции. За столом застыло неловкое молчание в ожидании продолжения сказанного. Но Маленчев молчал. И все молчали. Сергей почувствовал в этом неловком молчании какую-то скрытую угрозу и тревогу, повисшую в воздухе. Все пытались разгадать  сказанное им за столом в столь торжественную минуту. 
 Но разгадка на ум никому не приходила, тревога оставалась. Но откуда она, эта тревога взялась?  Матвей Николаевич задумчиво смотрел в окно. Сергею было почему-то его жаль: "Не понимает, старик, что сейчас происходит в стране. Не может перестроиться. Он весь ещё в плену своих старых убеждений".
 Стране нужен новый мощный рывок вперёд, свежее дыхание для дальнейшего продвижения к социализму. Обязательно нужен! Слишком уж всё расслабились и попривыкли к безмятежности, самоуспокоенности, что всё хорошо у нас и прекрасно. А недостатков в стране ещё уйма. С той же дисциплиной и воспитательной работой. Есть над чем работать и работать.
 Гласность и демократизация общества должны раскрыть энергию масс, закрепощённую излишней регламентацией, пробудить в человеке творческий потенциал для технического совершенствования производства и роста экономики, для развития производительных сил...
 "Или же ему, Матвею Николаевичу, просто не хочется уходить на пенсию?- вдруг подумал Сергей.- Мог бы ещё и поработать. Парткому, да и редакции, он тоже сегодня нужен. Оставили бы без проблем...". И тут Сергею стало стыдно за эту мысль: "Нет, не такой он человек. Ведь сам он попросился на пенсию? Что-то здесь не то! Но что?".
 Ведь сегодня объявленная в стране перестройка в самом разгаре. С экранов телевизоров не слезают "архитекторы" и "прорабы перестройки", радио и газеты трещат перестроечными фразами, гласность выдаёт "на гора" не только лозунги и призывы, но и выявляет всё больше и больше имеющихся в стране недостатков. Это же хорошо! Нужно искоренять непростительные промахи в строительстве социалистического общества с "человеческим лицом". Эта фраза нового генсека прочно засела у всех в головах. Но какое сейчас лицо в стране никто не знал, да и не интересовался.
 С экранов кинотеатров хлынули зарубежные фильмы с откровенными сексуальными сценами, до того запрещёнными и непозволительные для советского общества. Не отставали от телевидения центральные и региональные газеты и журналы. Многим это не нравилось, а иным казалось, что так это должно быть в свободном обществе.
 Потому, видно, все сидящие за столом в редакции и промолчали, что не знали, как на эти его слова реагировать. Сделали вид, что не расслышали его слов. Никто не желал противиться взятому курсу партии на перестройку, дискутировать и спорить с ним в торжественный момент его проводов на пенсию. Человека уважаемого, коммуниста и журналиста с многолетним стажем. Все любили Матвея Николаевича. Потому никому не хотелось переходить сейчас за столом на столь серьёзную тему.
 Да и некому было здесь размышлять над этим. Не многие задумывались над сущностью перестройки, что и как надо перестраивать, а воспринимали её как лишь данность, спущенную им сверху для исполнения.
 Только Элеонора Кузьминична резко вскинула брови при этих его словах, но тоже промолчала, опустив глаза к своей тарелке. Хитро улыбнулась Бутинова. Ей-то перестройка нравилась, как и происходящие в стране процессы. Демократия и гласность манила молодёжь, кажущейся своей безудержной свободой во всём, "как на Западе". И она себя тоже причисляла к молодёжи.
 Эти слова Матвея Николаевича не столько удивили Сергея, сколько озадачили: "С чего бы он это так?". Он считал его человеком умным и настоящим коммунистом. Выдержанным и сдержанным в подобных высказываниях. Но вот такие его слова против линии партии были, по его мнению, здесь опрометчивы и совсем не к месту.
 Реакция многих сидящих здесь за столом могла быть совсем неоднозначной. Не все его поняли бы или постарались понять. Его проводы на пенсию могли бы быть испорчены ненужными спорами о том, чего никто ещё не знал и не понимал.
  Но большинство сделали вид, что не расслышали сказанных слов, занятые едой и разговорами между собой на далёкие от политики темы. Пытаясь, всё же, что-то понять и прочесть в его глазах, Сергей взглянул искоса ему в лицо.
 Глаза старого коммуниста-фронтовика были печальны. Но они поняли друг друга. Их взгляды встретились. Матвей Николаевич понял немой вопрос Сергея и также ответил взглядом: "Лихие времена грядут, дорогой мой, так что держись ты тут со своей газетой. Я всегда готов прийти к тебе на помощь, даже находясь на пенсии...". Сергей улыбнулся ему, встал и подняв бокал произнёс:
 - Дорогие рабкоры, друзья-журналисты! Давайте поднимем бокалы и выпьем за здоровье нашего Матвея Николаевича, талантливого журналиста с ещё фронтовых лет. Мне лично будет его очень не хватать в редакции. И его материалов. Давайте попросим Матвея Николаевича не забывать нас и наведываться к нам почаще со своими мыслями и предложениями, а лучше со своими очерками, рассказами и стихами. За продолжение вашей творческой жизни, Матвей Николаевич!   
 Все дружно поддержали его слова. Раздался звон фужеров и бокалов, посыпались со всех сторон пожелания и маленькое торжество продолжилось. Однако же, Сергею показалось, несмотря на весёлый тон его поздравления, что Матвей Николаевич несколько расстроился, что он слишком уж пессимистически смотрит в своё будущее, а также комбината, да и страны в целом. И он знал почему.
 Слишком много физических и творческих сил, здоровья отдал Матвей Николаевич стране, предприятию и Крутому Яру. Сергей понимал, что его уход на пенсию был  обусловлен не столько его возрастом, сколько предчувствием каких-то кажущихся бед, грозящих стране. А он уже стар и не молод, не в силах теперь бороться против наступающих перемен. Но что в них страшного, в этих переменах, этого Сергей не понимал. Чего же он боится?
 "Так что же это у него такая за фобия?- размышлял он,- нужно с ним поговорить  об этом как-нибудь наедине". Конечно же, только не сегодня, в день его проводов. Не в таком вот его упадническом настроении, когда ему так нехорошо. Нужно просто постараться его понять и переубедить, что не всё так плохо в стране, как ему сейчас кажется.
 Конечно, многое в этой перестройке ныне Сергей тоже не понимал и многое его не удовлетворяло. Что перестраивать и как перестраивать? Из речей Горбачёва это было трудно понять. Всё тонуло в его трескучих фразах и многословии о "развитом социализме" или же "социализме с человеческим лицом".
 Получалось, что раньше у нас социализм был с нечеловеческим лицом? Но на это не многие тогда обращали внимания. Мало ли что придумал генсек. Значит, знает что говорит, а наше дело выполнять все предначертания партии.
 Внешне пока ничего в стране не изменилось, ничто не предвещало никаких бед и негативных перемен. Работа комбината была, как всегда, на должной высоте. Предприятие не выходило из числа передовых не только в области, но и в стране. Было оно одним из лучших в металлургии. Зарплаты и премиальные были у работников комбината неплохими, даже и в редакции. За счёт премиальных. Не многие журналисты других предприятий могли бы похвастаться этим.
 Люди на комбинате были довольны жизнью. Подсобное сельское хозяйство успешно развивалось. Печи работали исправно. Фитинги реализовывались не только внутри страны, но и её пределами, во многих странах мира. Выпускать начали даже оцинкованными для молочной промышленности.
 Их охотно брали, например, в Прибалтике. Начато было строительство ещё одного, не меньшего по площади цеха по производству фитингов, но только с конической резьбой. И это было замечательное новшество не только для комбината, но и для всей страны. 
 Кстати сказать, таких цехов в Союзе было не более двух-трёх, но значительно меньшего размера и небольшой производительности. На комбинате его можно было бы считать и третьим заводом. Вторым по возрасту был цементный цех.
 Вот только этот второй цех несколько "хромал" в производстве цемента, а также в отношении трудовой и производственной дисциплины, а значит, и в выпуске качественной продукции. Нередки были аварии.
 Над этим ломало голову всё высшее руководство комбината. Но особых перемен там не происходило. Никакой инициативы, кроме лозунгов и призывов. Вот таким было, например, тревожным сообщение из производственного отдела комбината, опубликованном в одном из последних номеров газеты:
" Из-за неудовлетворительной работы вращающейся печи №2 в июле текущего года срывается выполнение государственного плана. Значительно ухудшилось качество выпускаемого цемента. Руководители цеха, во главе с начальником Жаворонковым, парторгом Курозовым и предцехкомом Строговым, плохо мобилизуют технологический персонал и инженерно-технических работников для стабилизации работы коллектива.
 Вращающаяся печь №2 долгое время работала с разуплотнёным холодным концом. На текущий месяц была намечена остановка этой печи на ремонт, но начальник цеха не принял необходимых мер по созданию запасов клинкера. И это не позволило начать своевременно ремонт.
 Руководителям цеха, всему коллективу необходимо принять срочные меры к улучшению работы цеха.
23 июля 1985 года. Начальник производственного отдела Е.Новиков".
 Публикуя это сообщение, Сергею тоже показалось странным резкое ухудшение работы  цеха в последнее время. Именно, когда на комбинате своевременно и в первую очередь решались все вопросы обеспечения работников цементного цеха всем необходимым.
 Литвинов и раньше не допускал никаких упущений в обеспечении всем необходимым основных цехов комбината. Строго лично сам контролировал работу каждого агрегата, цеха, участка. А тут? В чём же причина такой расхристанной работы?
 Руководителями цементного цеха, как сам начальник, так и парторг, были в коллективе комбината людьми, весьма, уважаемыми, довольно авторитетными, опытными и профессионально грамотными. Специалистами высокого класса.
 Правда, Сергею было трудно сказать этого о председателе цехового комитета профсоюза Строгове. Он недавно был в цехе и в этой отрасли. Говорят, что он работал где-то на заводе железобетонных изделий заместителем начальника цеха, но вот каким он был там специалистом пока никто ничего не знал.
 Особенно большим авторитетом на Крутояровском металлургическом комбинате пользуется до сих пор многолетний руководитель цеха и высококлассный специалист своего дела Жаворонков, награждённый за хорошую работу многими высокими правительственными орденами и медалями. Его подозревать в некомпетентности трудно. До перестройки цех под его руководством работал много лет стабильно. 
 Опытным партработником был и нынешний начальник смены, а теперь вот уже ещё и секретарь партийной организации цеха Курозов, да и новый председатель цехкома Строгов, что мастером на силосах, за небольшой срок работы в цехе тоже показал себя неплохим руководителем.
 Не только человеком чрезвычайно активным, умеющий по-деловому выступать, остро критиковать имеющие недостатки на комбинате, но и ещё хорошо работать на своём рабочем месте. На его силосах чистота и порядок. Как-то Сергей заскочил к нему его силосные башни. А он самолично долбит ломом спрессованную глыбу цементной пыли. Сергей ему:
 - Яков Константинович! Неужто ты сам? А где твои работники?
Смахнув пот с грязного лица, Строгов недобро взглянул на Сергея и недовольно
 сказал:
 - Там, где они и должны были быть, на рабочих местах...
 И отвернувшись от Сергея спиной, он продолжил разбивать цементную глыбу. С ног до головы он был весь в цементной пыли. Заметив явное его нежелание разговаривать и посчитав, что он сейчас слишком занят и ему не до разговоров, Сергей развернулся и пошёл туда, куда он и направлялся, к бентонитовому участку ремонтно-строительного цеха. Там ему нужно было взять интервью у начальника участка по поводу изготовления железобетонных изделий для строящегося свиноводческого комплекса.
 Но всё равно, он был просто шокирован хамским поведением Строгова, обычно бывающим вежливым и стремящимся всегда расположить к себя собеседника. А тут столько злобы. Не за руководящей работой застал его Сергей. Не ко времени он подошёл. Запомнился Сергею и его взгляд, недобро сверкнувший из под пыльной  каски. "Вот он какой настоящий!",- невольно мелькнула мысль. Таким Сергей его ещё никогда не видел. 
 Придя на следующий день в редакцию, Строгов, поздоровался со всеми, в том числе и Сергеем, и как бы ни в чём не бывало стал рассказывать всем о последних новостях из профсоюзной жизни.    
 Недавно его избрали членом профкома комбината. И это повышение его статуса ему явно нравилось. В нём значительно прибавилось важности. Строгов и здесь стал отличаться высокой активностью. Активно выступал на заседаниях профкома, подавал дельные предложения.
 Так что и наказывать его, вроде бы, было не за что. Социалистическое соревнование в цехе, по повышению производительности труда, он организовывал, социалистические обязательства выполнялись, культурно-массовая работа была на высоте. Экскурсионные поездки организовывал, спортивно-массовые мероприятия тоже, активно развивалась цеховая художественная самодеятельность, работала школа коммунистического труда. Всё было нормально.
 А то, что производственные планы срывались, аварии да простои на ремонтах, так это к начальнику цеха, парторгу, производственным мастерам. У него на силосах всё нормально, цемент в целости и сохранности. Так что, таких активистов, как Яков Константинович, не всегда строго наказывались. Не всегда решался на это и сам Литвинов.   
 Виновных обычно искали среди низшего состава технологического персонала, среди начальников смен, мастеров, рабочих.
 Их лишали премий по итогам работы за месяц, квартал, как и всех руководителей цеха. Грозили полной заменой начальствующего состава. Но над парторгами и профоргами директорская власть была слаба. Улучшения в работе не происходило. И здесь, опять же, отличался Яков Константинович Строгов.
 Критикуя недостатки в работе смен и бригад, он старался не затрагивать руководство цеха. Основная же его критика была направлена в адрес руководства комбинатом и его служб. Выступления были его остроумны, ироничны, ядовиты. Критиковал же он всех подряд и невзирая на лица. Как член профкома и бывший журналист, он находил такие точные слова, которые били прямо в цель.
 Его смелости удивлялись. Слушать его было всегда интересно. Выступать перед народом он любил и умел. Это было видно по его лицу в такие моменты. Оно у него почему-то краснело. В такие минуты он был особенно интересен Сергею. Он хотел понять этого человека и что им движет. К тому же Строгов не был коммунистом. Почему? Если не партийный долг и не принципиальность коммуниста? То что?
 Неужели альтруизм? Желание искоренить все имеющиеся недостатки в людях, на предприятии и в посёлке, добиться идеально чисты и порядочности в здешней жизни? Или же это есть в нём обыкновенный карьеризм, желание заявить о себе? Если это первое и второе вместе, то почему же он не является членом партии?
 Ведь многие в наши дни, как например, Марина, жена Аркадия, для того, чтобы получить место методиста в детском саду очень близко сдружилась с начальником юридического отдела комбината, тоже коммунистом, что и стало причиной их развода. С тех пор слово "коммунист" для Аркадия просто нестерпимо. О чём у них не редки споры с Сергеем.
 Так почему же Строгов не коммунист? При его-то деловитости и принципиальности, нетерпимости к недостаткам? Это было для Сергея странно. Но на этот вопрос он получит ответ несколько позже.
 Спустя некоторое время. Когда кто-то из работников парткома расскажет им всем в редакции, что Яков Константинович пытался подать заявление на вступление в партию.
 И его было уже совсем приняли, но тут в секторе партийного учёта парткома кто-то заинтересовались тем, что в его трудовой книжке есть некий приличный разрыв в его биографии. Причём, в пять лет!
 Когда же его спросили: где он работал или учился все эти годы, то он молча схватил заявление и ушёл. И это тоже не могло не возбудить у Сергея к нему ещё большего интереса. Как, наверное, и у многих на комбинате.
 Что же он за человек? Сергею он, казался, загадочной личностью. И это было так на самом деле. Не похожим на других. 
 В короткий срок Яков Константинович стал не только хорошо известен своими деловыми качествами среди членов профкома, способностями оратора, но стал ещё хорошо заметен среди рабкоровского актива газеты "Калининец". Почти, что её внештатным сотрудником. Почти ежедневно заходить в редакцию.
 Его фамилия стала часто появляться на страницах газеты. Бутинова радостно потирала руки и говорила Сергею, когда Элеоноры Кузьминичны не было рядом:
 - Посмотри, Серёжа, как ловко он пишет!
 Сергей не мог с этим не согласиться. Заметки Строгова были остры и задиристы. В критике руководителей он не стеснялся резких слов. А тут-то ещё и получается, хоть впору и его самого критиковать за плохую работу в цементном цехе. Как председателя цехкома. А вот этого Сергею никак не хотелось. Почему?
 Во-первых, он недавно работает на предприятии и ещё недостаточно вжился в коллектив, чтобы его критиковать. Во-вторых, он член профкома комбината. В третьих - это один из активнейших рабкоров газеты. Свой брат-журналист. Как-то было это не с руки.
 Хотя у Сергею было к Строгову двоякое отношение. Ему нравились журналистские его способности, смелость в критических материалах, сарказм, умение подать материал.
 Но что-то было в нём смутное, не до конца им понятое. Несмотря на явное желание нового рабкора понравиться всем в редакции. Сергею порой, казалось, что Яков Константинович не совсем такой, как кажется на людях. Что-то есть в нём такое, что сразу и не разглядеть. Что он не совсем случайно оказался в коллективе их комбината. Как-то он поделился этой мыслью со своим соседом по Крапивенке
Николаем Алейниковым, работавший в доменном цехе мастером на участке разливки, когда они шли вместе после работы домой. Алейников внимательно посмотрел на Сергея и не сразу сказал:
 - Мне, кажется, это засланный казачок. Очень он не прост. Очень. Себя он ещё покажет.
 Почему он так сказал Сергей не понял:
 - Что за казачок? И кто его заслал?
 - Вот это мы ещё увидим. Не прост, очень даже не прост. Птицу по полёту видно. 
 Эти слова Сергея ещё более насторожили. В Строгове ему всегда, казалось, есть какая-то червоточина, двойное дно. Потому он не был с ним никогда до конца откровенен. В любом разговоре. Близко с ним не сходился, да сам Строгов этого не допускал. Был совершенно закрытым человеком.
 Безусловно, Яков Константинович являлся человеком одарённым, очень умным, энергичным и смелым. А вот что у него за душой Сергей никак не мог разглядеть. И это его всегда настораживало. Но общаться с ним ему было интересно. Ему хотелось его понять, в то же время и страшило.
 Было что-то хитрое и жёсткое во взгляде Строгова. Холодное и стальное, как лезвие ножа. В косоватых с прищуром глазах было что-то волчье, смотрящее на собеседника прямо и пристально, изучающе и не допускающих прочесть, что-либо, в его собственных.
 Чувствуя повышенное внимание к себе Строгов тут же отводил глаза в сторону, или же опускал полу, а затем резко поднимал голову, как бы спрашивая: "Что ты ещё от меня хочешь?".
 Вот тогда его глаза приобретали стальной блеск. Не каждый мог выдержать этот его взгляд. Сергею тоже. Именно так он сверкнул на него на силосах, когда ломом бил по бетонной глыбе. Строгов в общении с ним, казался, ему то открытым, в то и нет. В зависимости от темы разговора. Иногда он мог и посмеяться. пошутить, но чаще всего он был чем-то недоволен и всегда призывал работников газеты жёстче критиковать все имеющиеся недостатки на комбинате.
 Особенно он не любил высшее начальство, в том числе, и самого Литвинова. Хотя заслуги директора перед комбинатом и посёлком были слишком велики, чтобы он открыто выражал это недовольство.
 И напрямую он не мог его критиковать, а вот на конференциях и на заседаниях профкома, косвенно и краем, он обвинял его во всех недоработках в цеха, отделах и в жизни посёлка.
 Все это наводило Сергея на мысль, что Алейников прав. На самом же деле Строгов был полностью закрытым человеком, как будто бы он находился в непробиваемом панцире. Даже в самые доверительные минуты разговора с ним нужно быть очень осторожным. Это Сергей понял, когда он случайно обронил:
 - В самые трудные моменты моей жизни, в том числе и в журналистике, я всегда звоню брату в Москву, он у меня федеральный судья. И только тогда принимаю верное решение.
 Сергей понял, что в беседе с ним, в том числе в газетных публикациях нужно взвешивать каждое слово. Строгов любил когда с ним во всём соглашались. Иначе собеседник мог стать его врагом. И это однажды ему пришлось наблюдать именно в цементном цехе, когда он кричал, чуть ни хватая за грудки цехового художника Манина:
 - Ты между мной и начальником цеха не проскочишь...
 О чем шёл у них спор на повышенных тонах Сергей не стал уточнять. Начальник цеха стоял рядом. Видимо, касалось что-то оформительской работы. Но видеть такую разборку ему было неприятно.
 Вот и таким показал себя Строгов в этом моменте. Что-то бандитское было в этом его запале и раздражении. Чем закончился тот разговор Сергей не знает.Ко там был прав и виноват тоже. Только Манин сам уволился из цеха и в нём долгое время не было художника.
 Разговаривал Строгов с любым человеком так, словно играл с ним в шахматы. Прощупывая его и просчитывая каждый свой ход. Каждое его слово имело определённый смысл, словно им он зондирующий его сущность. Сергею он, казался, вещью в себе. Ящиком пандоры.
 И потому он был почти уверен в том, что даже самые близкие ему люди, вряд ли, знают каков он есть на самом деле. Даже в его семье. Не многое было известно о нём самом.
 Как и многие другие в Крутом Яру, он не был уроженцем здешних мест. Какие-то сведения были известны о нём в отделе кадров из его же автобиографии. То, что сам позволил о себе написать. А в этом он был тоже очень осторожен.   
 Говорили, что он появился в Крутом Яру откуда-то из Сибири. То ли с Лены, то ли с Оби, что он бывший хороший журналист какой-то очень крупной газеты. По его же словам в молодости его стихи публиковались в молодёжных журналах.
 Одно время он работал заместителем начальника какого-то цеха на одном из больших заводов в Свердловске. В Крутом Яру он оказался, женившись здесь на местной девушке. У него от неё есть дочь. Во и всё. Более точной его биографии никто на комбинате не знал.
 Но, особенно, этим никто и не интересовался. Тогда это было ни к чему, главным была лишь только его работа и общественная его деятельность. А это было у него просто замечательным. 
 Личность его, конечно же, не могла не заинтересовать Сергея. Прежде всего тем, как журналиста. Газета нуждалась в таких вот рабкорах, способных делать газету живее и интереснее.
 Появление его на комбинате стало, казаться, Сергею ничуть не меньшей случайностью, чем самого Горбачёва во главе страны. Строгов был всё из той же их перестроечной породы.
 Пришло их время, время перестройки и безудержной гласности и демократии. Время уличной демократии, митингов и безвластия. Полной свободы от всего. В том числе, и от совести. Но вот этого об Строгове нельзя было сказать.Умел он вовремя вступиться за рабочего человека. В том числе и в суде. И здесь ему помогал опять же брат.



 Если честно сказать, то Сергею нравились заметки Строгова. Как и читателям газеты. Они были конкретные и хлёсткие, приправленные юмором и сатирой. Работал же он не на непосредственном производстве цемента, а на его хранении, то есть на цементных силосах.
 Так что время для сочинительства здесь у него было. В том числе, и для критики.
 А самого его критиковать за плохую работу цеха, было, вроде бы, и не за что. Можно только критиковать лишь за неправильную сохранность цемента или же за нахождение бункеров не в должном состоянии, да ещё за плохую воспитательную работу в цехе, как председателя цехкома.
 Но и здесь претензий к нему особенно не было. Бункера были в порядке. Тем более цемента готового не хватало. Работал он мастером в цехе совсем недавно, председателем цехкома ещё меньше.
 Да и в профком комбината избран он на днях. Тут уже дело не до сохранности цемента, а в накоплением клинкера для его производства, в плохой работе сырьевых мельниц. Клинкера постоянно не хватало.
 И здесь большая доля вины лежала, именно, на самом начальнике цеха, а в воспитательной работе на парторге. Цехком пока был в стороне. 
 Как тут можно разобраться в причинах плохой работы цеха, коли производственный отдел комбината уже чётко определил виновных. Не спрашивать же у самого Строгова: кто виноват в плохой работе его цеха?
 Как-то тут нехорошо получается. Скажет ли он сам Сергею всю правду о состоянии дел в его цехе и в чём причина провала? Если он сам об этом не сказал, будучи таким правдорубом, вряд ли он и Сергею скажет. Кто же будет рубить сук на котором сидит? "Но попробовать можно",- решил Сергей.
 Попытка, однако же, эта его не удалась. Строгов только пожал плечами:
 - Тут с кондачка сразу и не скажешь,- с прищуром, словно прицеливаясь, смотрел он на Сергея,- подойди ты к начальнику цеха, он тебе более квалифицировано всё изложит, а я нахожусь далековато от цеха, на цементных силосах...
 Этого ответа Сергей и ожидал. Правильно ли он просчитал Строгова? Знает он, что можно, а что и нельзя ему говорить. Вот и вся его принципиальность. "Однако же,- думалось потом Сергею,- мне нужно самому почаще бывать в этом цехе, понять причины сбоя в его работе, а также большого количества нарушений трудовой, производственной и технологической дисциплины".
 Позже, он утвердился в этой мысли: "Беседуя с нормальными рабочими можно и самому себе всё прояснить и выяснить,- рассуждал он,- правда, выпивох в цехе немало и как можно отличить нормальных людей от ненормальных, коли одни сегодня трезвы , а завтра же они пьяны?". Вместе же они все работают. В одном коллективе. Похоже здесь круговая порука, поди, есть и "честь мундира".
 Всегда ли люди сами смогут сказать про себя всю правду? Даже коммунисты!
 Вот тут тебе и вся гласность, критика и самокритик. Здесь она кончается. Кто же захочет выносить сор из избы? Не воспримут ли они эти мои вопросы, как провокацию к доносительству на своих товарищей?
 И без того, все вокруг и везде советскую власть пинают, проклинают и  несут на неё такую несусветную чушь, аж жуть. Попрекая тридцать седьмым годом. А то и андроповщиной день нынешний называют.
 Но если причины плохой работы скрываются тщательно в самом цехе от посторонних глаз и ушей, то это уже становится похоже на полное панибратство и попустительство со стороны не только начальства цеха, но и его партийной, цеховой профсоюзной организаций. И это уже совсем плохо.
 Вот это и стало ныне самым непонятным для Сергея при гласности, да демократии! Выносить сор из избы стало считаться как-то нехорошим, неприличным и плохим тоном, сродни предательству и доносительству. Появляется в цехах и отделах комбината тоже какая-то корпоративная закрытость. Не все рискуют говорить прямо, честно и откровенно, про свой коллектив, в котором сами же работают, про тех кто, якобы, мешает ему работать со стороны, то пожалуйста. Здесь Яков Константинович во всём блеске журналиста-производственника. Разделает под орех.
 Но тот же Строгов, разве сам про себя плохое скажет? Как и о своей непосредственной работе и своих подчинённых? Конечно, нет! Вроде бы от них уже в цехе избавились. Но так ли это?
 Самокритикой нынче редко кто страдает. Критиковать других всегда легче, чем себя самого. Все ищут теперь виновных на стороне, так легче и безопасней. Строгов тоже явно не дурак. Тем более, что он сам только-только вживается в коллектив.
 Вот и вся премудрость нынешней гласности и демократии. Проще критиковать самое высокое начальство. Оно высоко и далеко. И твоя критика для высокого начальства, не твоего непосредственно, как слону дробинка. Зато можно прослыть бесстрашным правдолюбом и защитником работяг, простых рабочих.  На то она и нужна сейчас критика, чтобы опорочить ныне прошлое, всё советское, тем более, что такая критика приветствуется сверху.
 Точно также, как после двадцатого съезда была разрешённой критика Сталина. И это пошло лавиной. А ныне приветствуется всякая критика партии и против всего советского, под видом совершенствования и демократизации социализма.Да и его лично, Строгова, разве сейчас критиковать не за что? За ту же плохую работу цементного цеха?! Так нет, в цехе он совсем недавно и вроде бы он тут ни при чём. Вся ответственность ложится на начальнике цеха и его служб, на парторга и его партийной организации. Профсоюзная организация опять на третьих ролях.
 Не критиковать же Строгову своё начальство, это будет себе ему дороже. Лучше промолчать. Как говорит Жанна Моисеевна: "Не гавкай на своё начальство, останешься без куска хлеба!". И она права. Видно, Яков Константинович тоже исповедует этот принцип.


  Потому ему Только лишь остаётся хвалить, то что можно и ругать то, что извне мешает работать цеху.
 В цехе он удивительно быстро сошёлся с людьми, увлёк их за собой игрой в шахматы. 
 Многие даже побросали играть в обеденный перерыв в домино. Добился же он через профком, чтобы приделали к спорткомплексу на стадионе пристройку под шахматный клуб. И это ещё больше подняло его авторитет.
 К каждому празднику Яков Константинович организует на стадионе шахматные соревнования. В том числе, и ко дню рождения Калинина, чьё имя носит комбинат. Особенно запомнились в Крутом Яру организованными им костюмированный праздник-соревнование в честь гроссмейстера Остапа Бендера.
 Литературного персонажа книги Ильфа и Петрова. Роман этот ныне, среди крутояровцев, особенно популярен. Просто герой нового времени. Весёлый, неунывающий проходимец, умный и до денег не жадный, хотя смысл жизни видит только в них. 
 К организации этого праздника-спектакля Строгов подошёл довольно основательно. Привлёк к этому не только работников Дома культура и библиотекарей профсоюзной библиотеки комбината, но ещё и пригласил какого-то настоящего гроссмейстера. Видно тоже не бесплатно.
 Так что Яков Константинович быстро становился одним из самых популярных и известных личностей в Крутом Яру. Весёлым и интересным получился у него тогда тот культурно-спортивно-литературный праздник. Активность нового члена профкома проявлялась теперь во всём. В том числе, и в участии во всех спортивно-массовых мероприятиях, в соревнованиях между цехами.
 По волейболу и мини-футболу, да ещё и баскетболу. Несмотря на всю его тучную комплекцию он самолично возглавлял цеховую команду. Он совершенно ничего не стеснялся. Ему казалось, что он выглядит довольно прилично. Однажды в редакции, внимательно рассматривая своё фото он сказал Бутиновой:
 - Когда я смотрю в зеркало. то мне кажется, что лицо у меня нормальное, а на фото рот на боку?
 Бутинова рассмеялась, пытаясь успокоить его:
 - Так, Яков Константинович, у всех у нас лица асимметричные. Не волнуйтесь. Вот фото и подметило такой ракурс. Не обращайте на это внимание. Всё у вас на месте.
 Но Строгов явно расстроился. Сергею показалось что он мнит себя донжуаном.
А было ему уже на пятый десяток. С большой залысиной которую он тщательно маскировал зачёсывая её волосами с боков головы. Но его коммуникабельность компенсировала все его физические недостатки, в том числе, и небольшую картавость.
 Она не мешала ему выступать. К этому все сразу же привыкли. Это стало как бы даже его шармом-изюминкой. Как и его полуулыбка на одну сторону, она, казалась, саркастической. Возможно, это было так и на самом деле.
 Особенно активным стал Строгов при объявлении Горбачёвым всеобщей гласности и демократии в стране. Многие на комбинате перестали вскоре удивляться его вездесущностью по всем вопросом комбината и Крутого Яра.
 Его язвительная критика и прекрасное владение пером сделали его ещё популярнее. Газете это тоже было на руку.
 Такого острого пера и языка многие стали опасаться и побаиваться. Газета стала острее и ещё более читаемой. Связываться с ним опасались многие, включая и самого Литвинова.
 Особенно, после того, как в мае девяностого года он примкнул к зарождавшемуся движению "Демократическая Россия". Популярность Строгова особенно резко возросла после одной из совместных партийно-хозяйственных и профсоюзных конференций, где выступивший начальник одного из самых крупных цехов комбината, фитингового, Габалович стал возражать против избрания в профком на должность председателя жилищно-бытовой комиссии одного из лучших бригадиров его цеха Костягина, с освобождением его от основного места работы, то Строгов встал и с места громко сказал:
- А что в профком нужно избирать только одних дураков?!
 Весь зал в Доме культуры, где проходила конференция, засмеялся и бригадир был избран. Таким острым и резким, находчивым был Яков Константинович на всех собраниях и совещаниях, где доводилось ему присутствовать.
 Но эта его известность, как возмутителя спокойствия, придёт к нему не сразу, а лишь в разгар перестройки и ближе к лихим девяностым. В то время он лишь только-только вживался в коллектив. Впереди ещё не так остро ощущались большие перемены и ещё не виделась никому впереди катастрофическая гибель страны.
 Несмотря на её предтечу Чернобыль, случившейся через год после прихода к власти Горбачёва. От этой катастрофы, случившейся в ночь с 25 на 26 апреля 1986 года, вздрогнет весь мир, но только не Советский Союз. Граждане его и не сразу узнают о ней, лишь только после того, как забили тревогу не Западе.
 Она стала крупнейшей катастрофой в атомной энергетике. А Первого Мая 1986 года граждане страны радостно шагали на демонстрациях, не зная об этой катастрофе, а на атомной станции уже боролись с ней ликвидаторы.
 В том числе, и солдаты Советской Армии. Только значительно позже станут известны её масштабы и героизм ликвидаторов. Многие из них потом сами погибнут от радиации, а город Припять обезлюдеет на многие годы.
 С этого несчастного года, полного бедствий, в том числе, и рукотворных, не оставят в покое страну. Начались они с неуёмной активности неистовых "архитекторов и "прорабов" перестройки и их говорливого лидера, сиявшего со всех экранов и портретов радостным своим ликом и белозубой улыбкой.
 Печать, радио и телевидение дорвавшись до гласности, почувствовав себя неуправляемой "четвёртой властью", с каким-то даже упоением и наслаждением смаковала имеющие в стране недостатки. Особенно, программы "Взгляд" и "Пятое колесо", многие газеты и журналы приобрели "жёлтый" оттенок. Появился телемост Познера со Штатами, где высмеивались советские люди, пытающиеся защищаться от западной "сексуальной революции".
 Единственная программа, которая нравилась Сергею, это были "600 секунд!" Александра Невзорова, но потом он разочаруется и в ней. Наступившая эра всеобщей вседозволенности и гласности открыла все шлюзы, сдерживающие антисоветизм и откровенный антикоммунизм, под лозунгом "За социализм с человеческим лицом". 
 Впереди всех здесь оказалась почему-то творческая интеллигенция. Так называемые, "властители дум" и "инженеры человеческих душ". Горбачёв вернул из ссылки академика Сахарова, Говорухин создал фильм "Так жить нельзя!", съездил сам к Солженицыну в Вермонт, где снял там о нём фильм. Популярный журнал "Огонёк" под редакторством Коротича осатанел и не уставал обличать сталинизм, не отставали от него и другие популярные "толстые" журналы.
 Тяжёлое впечатление на Сергея произвёл фильм "Покаяние". Он вышел из кинотеатра совершенно больным. У него трещала голова и поднялось давление. Были опубликованы роман Рыбакова "Дети Арбата", Колымские рассказы" Шаламова, "От "Глухаря" до "Жар-птицы" Жжёнова, " Один день Ивана Денисовича" того же Солженицына.
 И всё это обрушилось чёрной лавиной на самого читающего в мире советского человека. Демократия и гласность по-горбачёвски открыли все шлюзы и занавесы перед западной культурой и эротические фильмы ринулись на экраны страны. 
 Снимались и советские фильмы про очень нехороших и бесчеловечных чекистов. Неприятнее всего было то, что антисоветизм входил в моду и особенно ярко вылился в творчестве нашего талантливого земляка-туляка Игоря Талькова, где слово "совок" звучало особенно оскорбительно и унизительно для советского человека. Но его эпатаж и талант, как певца и композитора, да ещё и выразительная внешность, не могли не привлекать людей, особенно женщин. 
 Сергей с Ниной тоже, случалось, ездили в коллективные поездки от комбината в Москву. Однажды, вместе с профсоюзной экскурсионной группой работников комбината они попали на программу "Шире круг", где он пел свою знаменитую "Россию". Песня потрясла их по силе эмоционального воздействия. И в первый раз он подумал: Что будет со страной?".
 Страна, таким образом, приближалась к катастрофе. Но даже таким людям, как Сергей и Нина, она казалась нереальной, страна была ещё достаточно прочна и мощна, как им, казалось, в своём экономическом и идеологическом развитии. А партия - монолитной и единой. Но это было не так.
  В середине восьмидесятых крушение страны, казалось, просто невозможным. Первый довольно ощутимый удар по стабильности в стране нанесла непродуманная антиалкогольная кампания Горбачёва. Вместо ожидаемых результатов роста производительности и укрепления труда, подобная забота о здоровье трудящихся, при сокращении производства и потребления алкоголя, был получен обратный эффект и расцвёл целый букет новых проблем: астрономический скачок теневых доходов и накопление первоначального частного капитала, бурный рост коррупции, исчезновение из продажи сахара, в целях самогоноварения…
 Короче говоря, результаты оказались прямо противоположными ожидаемым, а казна недосчиталась огромных бюджетных сумм, возместить которые оказалось нечем.
И эта борьба доходила порой до смешного, когда на стене одной из пивнушек в Крутом Яру Сергей прочёл слова: "Моча Мишки Горбача!".
 И от "палёной" водки и некачественного суррогата произошли немалые отравления. Продажа водки до 14 часов создавала огромнейшие очереди и это вызывало недовольство народа. Кроме того, началась вырубка виноградников на юге России, в Крыму и Молдавии, это тоже нагнетало недовольство и создавало социальное напряжение. А сокращение закупки вин в Болгарии, Румынии и Венгрии тоже создавало напряжение между социалистическими странами.
 Подобного и враг не мог придумать, действительно, благими намерениями вымощена дорога в ад. Но проблема со спиртным Сергея особенно не волновала. В их семье этим никто никогда не злоупотреблял. Но, всё-таки, на его глазах произошёл, однажды, такой казус. И он понял, что в борьбе с алкоголизмом палка сильно была перегнута. На юбилее одного из самых знаменитых и уважаемых хирургов Крутого Яра в бывшем спортзале Дома культуры, когда на столах, ломившихся от угощений, стояли бутылки лишь с минеральной водой, да сладкие газированные напитки с соками, то все разложенные яства не смогли вызывали аппетита у участников торжества. Все они остались почти нетронутыми.
 Вся эта борьба с пьянством и алкоголизмом, казалась, тогда смешной и нелепой, не более того. Спиртное покупалось в три-дорога у тех же таксистов, в любое время суток, да и у тех же негласных самогонщиков и торговцев разбавленным спиртом. Но Гончаровых пока эти проблемы мало волновали. Они жили другими проблемами и считали борьбу с пьянством жёсткой необходимостью и вызовом времени. Однако же, кроме принудительно-запретительных методов борьбы с этим злом, они считали и необходимость усиления воспитательной роли средств массовой информации и работников культуры и искусства.
 По-прежнему, они собирались в их "родовом гнезде", не отказываясь сами от бокала лёгкого вина.  Правда, эта тема тоже находила здесь обсуждение. Но правильного решения этой проблемы они тоже не находили.
 Сергей считал, что главным в решении этой проблемы должна быть правильная организация досуга трудящихся в кинотеатрах и театрах, в библиотеках и спортзалах, в том числе и в семье, а не в банях саунах.
 Вместе с ним нередко в этих обсуждениях принимала участие и Нина. Она совершенно не терпела пьянства, но и не была ксенофобкой. Всё чаще Сергей стал оставался ночевать у Нины, когда провожал её из Крапивенки до дома. То портилась погода, то было слишком поздно для возвращения в их "родовое гнездо". Иногда он приезжал к ней в Крутой Яр на "Запорожце", не имея ещё водительских прав.
 И потому, когда Нина уехала отдыхать в Нальчик в санаторий, то он взял тоже свой очередной отпуск и устроился на это время работать по договору экспедитором  почтовой связи. Мотался с водителем почтовой машины, без выходных, по почтовым трактам по всей Тульской области. Ему нужны были деньги для обучения в автошколе ДОСААФ. 
 Вера, жалея его, старалась его подкормить, когда он возвращался домой, но он так уставал, что ему было не до еды. Жизнь на колёсах его выматывала, но он, стиснув зубы, решил обязательно получить права. И он их получил, успешно сдав экзамены.
 Кроме того, Сергей, как одержимый, включился во всенародную "катастройку" в Крапивенке, где ломались старые бараки и народ, как муравьи, растаскивал весь пригодный, но бывший в употреблении, строительный материал. В том числе, набивные кирпичи из паровозного шлака или из котельных. К этому он привык и привлёк к этой работе после работы двух своих братьев -старшего и младшего. Сказалась их привычка использовать бывший в употреблении материал в строительстве "родового гнезда".
 Сергей мечтал построить здесь ещё и русскую баню. Впервые они вместе с Ниной поехали отдыхать лишь только 1987 году. Но это уже была особая страница в их взаимоотношениях. И довольно трудная, но счастливая.   
А.Бочаров.
2020.