Ширь

Сегодня теплый денек. Мы сидим на угоре: я, Толик и Барсик. Тут у нас сделана скамейка, чтоб смотреть на реку. Река сейчас гладкая, как зеркало, в ней плывут редкие белые облака, и если долго и пристально на них глядеть, то земля начинает переворачиваться и уходить из-под ног.

За рекой, покрытые серебристо-зелеными грядами ивовых кустов, лежат пойменные острова. Они изрезаны темными узкими руслами полоев, а их берега оторочены белесыми раскидистыми стрелками песчаных отмелей и рёлок. Отмели усыпаны светлыми крапинами лопухов. По рёлкам неторопливо бродят чайки, придавая своим беспорядочным движением толику реализма этой застывшей картине...

Толик! Толик шумно сопит и сосредоточенно смотрит вдаль. Ему хочется туда — на свежий простор островов, чтобы, как в детстве, бежать сломя голову куда попало и орать от избытка обуявших его первобытных чувств. Барсик внешне спокоен. Он щурится на солнце и делает умиротворенный вид. Но его мечты всегда одинаковы и всем понятны. Он надеется когда-нибудь уйти безвозвратно в эти дикие прерии, чтобы ходить по следу, искать добычу, строить жилища и ночевать у огня.

Мне же хорошо и здесь — на угоре. Мысли мои, свободные от всяких препон, смело разлетаются в стороны, душа радуется бескрайнему простору и замирает от приходящих вдруг откровений.

Там — кочи с моря идут под парусами, карбасы за собой тянут. В карбасах — бочки с рыбой соленой. На всю зиму ись нам хватит и на продажу ишше останет. Церквы белые по берегам — аки маяки светят. Деревень кругом — места пустого не увидать. Дома все огромны — двужирны, вдоль реки тянутся вереницей, крыши тесовые на солнце серебром отливают. Бань да амбаров подле домов — без меры рассыпано. Кругом пашни да покосы пестреют. За пашнями гумна с овинами стоят, да мельницы ветряны крылами машут. Лес темно-синёй с тылу всё прикрыват.

Я встаю на лавку и расправляю руки как крылья, в надежде, что, может быть, в этот раз кто-нибудь всемогущий заметит меня и вознесет над всем этим сущим великолепием.

Толик сдержанно ржет, заметив мое безрассудство, и трясет седой головой, понимая всю безнадежность человечьих потуг. Барсик на всякий случай чуть отодвигается на скамейке и косится недоверчиво в мою сторону.

Я опускаюсь на землю. «Пошли домой! Сено нать ишше ставить!» — сурово обращаюсь я к этим недоверцам и, последний раз окинув взором величественную ширь, ступаю по тропе.

Барсик, распушив хвост, вскакивает Толику на спину, Толик в два приема поднимается с земли потряхивая гривой, и они медленно следуют за мной в задумчивости, сокрушаясь, видимо, о несовершенстве и бестолковости бренной жизни.