Порно

Как о дальнёй край нашего городу ходит шальна девка по воду. С двумя левыма ногами — бродит кругами, машет руками! В одной руке она дёржит весло, в другой зажата ржава лопата, на плечах лежит криво коромысло, а на том коромысле два дырявых ушата повисли. У девки энтой ума-то совсем нету! Ушаты на угоре бросит, по пояс в море забредёт — веслом воду подгребат да на лопаты в гору носит. Цельной день по берегу шастат, а ушаты всё порозны! Вот так без ума-то по жизни и маецца: на берег идет — вовсю песни орет, а домой ворочаеца — лишь кряхтит да ругаецца.

Может, вам эко на дикось кажет, а мы на своем веку ишше и ни таки парады видали!

Как у тетки Тарабуки Пораньи было четыре класса образования, один глаз синий, другой — карий, коса руса до пояса, калачом ноги, до земли руки, дом двужирной кондовой, мужик — на всю голову бестолковой да двенадцать дочерей погодок, кажна для своей подмоги:

одна — воду носить,

одна — траву косить,

одна — дрова колоть,

одна — репу полоть,

одна — дратву сучить,

одна — лыко мочить,

одна — сажу пахать,

одна — шуйкой махать,

одна — жито веять,

одна — крупу сеять,

одна — полы шоркать,

одна — горшки скоркать…

А тринаццата родилась у ней Гаша — за старшими обноски донашивать.

И подрастала та Гаша ни бойка, ни работяшша, умом да красотой не блистала. Тарабука ее сызмальства баловала: до вторых петухов спать давала. Сестры попросту любили — хороводов вокруг ей не водили. Пойдут, быват, скопом на покос, насыплют Гаше сухого гороху в горсть и оставят посередь деревни стоять — с воронами горох делить. Али станут с гостями в праздники пировать, а Гашу на печь посадят, платком замотают, лопотьём завалят, в обмотках зароют, занавеской закроют (штоб никто не увидал). Сунут в рот ей горелой сухарь, а сами за столами сидят: во сыть едят да пьют да опосля песни всема орут.

Время на деревне быстро бежит — не успешь детей нарожать, как пора уж всех приданым наделять. Приспело и Поранье своих девок замуж выпихивать. Стала Тарабука накоплено добро из амбаров вываливать да за кажной дочерью на выданье выкладывать:

которой — горбату прялку,

которой — криву скалку,

которой — шшербату плошку,

которой — дыряву ложку,

которой — битой горшок,

которой — розной мешок,

которой — латаной ватник,

которой — драной латник,

которой — рога от ухвата,

которой — дно от ушата,

которой — от граблей зубы,

которой — рукава для шубы…

А Гаше — пока та проспалась — токмо дыра от самоварной трубы и осталась.

Вот сидит она в запечке и ревет-причитат, сопли по шшекам трет да слезами подолы поливат: «Пошто, маманя, вы меня опять обделили-обидели! И кто ж на меня в сестриных обносках-то позарицца да с вашим нишшенским приданым теперь в замуж приютит! Пойду ужо сама с сумой по улица-ам!» А Поранье никак не охота экой позор на людях-то терпеть.  И решила она тогда сшить Гаше парадной сарафан в придано.

Поднялась надысь до свету Тарабука, под образами наспех помолилась, по дому на скору руку обрядилась и побежала промеж барм да кулиг на дальню мызу — лен теребить:

внаклонку ходила,

соломку стелила,

тресту обрывала,

в снопы вязала,

в росе мочила,

на пряслах сушила,

на гумне колотила,

на риге мяла,

на повети веяла,

в овине трепала,

в бане чесала,

в печи парила…

Пока эдак-от пожнями сёртала, все ноги стерла, спину сломала, руки вывернула! Потом ишше четыре недели плела кудели. Напряла пряжи — спроём!

День отдышалась да ночь на печи отлежалась и выстала сызнова спозаранку — ткать полотно для сарафана:

пряжу мотала,

в избы сновала,

вороты ставила,

основы правила,

цевки скала,

стены сымала,

кросна запрягала,

узоры набивала,

холсты стелила,

на солнце белила,

кичигами била,

абуть творила…

Вышло полотно — гладко да ровно!

Выробилась Тарабука напрочь и повалилась с устатку навзничь на лавку. Семь дён пластом так и лежала: во сне стонала да руками махала. На осьмой день через силу поднялась, кое-как оклемалась и стала сарафан кроить:

на груди крой сделан прижимист,

подол смётан о восьми клиньев,

верх стачан распашной на лямках,

низ забран в пряму складку,

на тальи заложен набор,

по лифу расшиты украсы да сборки…

По переднику белы лебеди л;тят, а в оподольи красны кони скачут!

Вовсю Поранья старалась, от темна до темна билась-упиралась, штобы вышло шитье ладно да носко. Сколь раз порола, по столь — сшивала, потеряла последний наперсток, сломала четыре иголки, на глазах натерла мозоли да все пальцы в кровь исколола!

Наконец — пришла пора готовой наряд примерять.

Вот надела Гаша новой сарафан на чисту льняну рубаху…

Лямки поправила — баско! Подолы одернула — порно!

Стала Гаша свой сарафан разнашивать. Как инде насдевала, так досель и не сымала. По воду в вечеру улицей пойдет — свет на столбах меркнет!  В лавку за солью ли за мукой заглянет — в кажной раз без очереди отоварицца! Коли песню затянет — на том берегу люди подхватывают! Из хоровода не выйдет, пока все жонки без сил на пол не поваляцца!

Дак, слышь-ко, чем больше Гаша тот сарафан вынашивала, тем становился он краше, а чем становился он краше, тем шибче спорилась работа у Гаши. Зарод на остожьях вымечет, навоз из хлева выносит, ягод наберет, грибов натаскат, белье настират да нагладит, шанег да пирогов напечет, а в заполночь вышивать ишше сядет. И всё — в один упряк, без подмоги и продыху. И сама не устанет, и сарафан — как неношеной.

Токмо пока Гаша эдаким манером на деревне-то форсила да своими нарядами козыряла, последних видных женихов у ей из-под носу расташшили, и остались одне лишь корявы да некрасивы.

Ходит-бродит Гаша босиком по стерне за амбарами вся в слезах и печали, ничего вокруг не замечат да сама себя уговариват: «На кой лешой мне эка голытьба да бесточь деревенска нать, да при моей-то красе — впору теперь в городу женихов богатых выбирать!»

Вот, стала она в город попажу искать, а сарафан-то из деревни ей никак не выпускат! То ей белья в реке полоскать среди ночи захочецца, то опять на весь день навоз в поля таскать потянет.

И столь дико зло Гашу разобрало, што сорвала она в сердцах экой порной сарафан да на мелки куски ножнями его искромсала! Опосля скидала пожитки все в чемодан, даже не попрошшалась ни с кем, да в чем была — так, с первой попажей, в город и отбыла…

И сидит теперь Гаша — ни чужа ни наша, в городу на окраине в стоптанных туфлях и линялом пуховике: через день сыта, через два — пьяна, и нос всегда в табаке!

Порно - крепко, прочно, добротно.