Несверёжа

Вот как дело было: у жонки одной рябой молоко с печи сплыло рекой. Покуда его ловили, все шайки утопили! Погнались за молоком, спихнули в ту реку амбар углом, за амбаром — баню, за баней поплыло гумно, за гумном — жонкин дом, за ним дом другой, за другим вся деревня гужом так и сбежала по молоку! Теперь уже никто не живет тут...

Тако вранье-то ить всё раньше сочиняли, а нонче нать — пришла пора всю правду сказывать!

Дак вот, как дело вышло... В одной деревне глухой маялась в девках по жизни бестолочь одна никудышна. Родители за ней с рожденья не следили, не то што накормить — по имени назвать забыли! И шастала она все время на задворках не прибрана, чумаза да голодна, в опорках розных, и в последни ремки одета. Обряжаться ей не заставить — без толку, уму-разуму научить некому, спровадить в люди некак — лес кругом!

Жонки деревенски ею помыкали постоянно и гнали батогами со дворов, штоб не побиралась, не пакостила и под ногами не мешалась им.  А та — назло старалась: то выхлебат все пойло у коров, то заберется ночевать в овин, а то возьмется на гумне дичать с мышами.

Артельны мужики пойдут, быват, с работы мимо да крикнут походя ей: «Эй, полохоло, глянь-ко: эвоны журафля л;тит!» Она башку-от задерет, заткнет пальцем ноздрю, раззявит рот и смотрит: «Где-ко? Ух, ты-ы! Вот она журафль-то — л;тит боком!» Мужики-то уж прошли да и забыли про нее давно, а эфта час так простоит и два, да и заспит ише посредь дороги ненароком. Это стоймя-то!

Девки незамужни порато не любили брать ее с собою в клуб на танцы и никогда не звали в гости ночевать. Она как заревет на них, а девки и погонят прочь ее всема: «Кыш-ш! Кыш отсих! Ишь, прицепилась — оторопь соплива!» Дак та уйдет с обидой в лес, насоберет там выползков, шшуров да жаб в карманы полны да и почнет има потом тех девок насильно потчевать.

А парни молоды глумились над дней всяко: то в грязь спихнут, то мох-траву курить, да мухоморов варить научат. А то плеснут вина ей в рот и смотрят на спор, в каку она канаву раньше упадет! Вот, в кой то день, окликнули они ее из-за амбаров: «Э-э! Слышь-ка, ты — ягабово орёмье! Поди сюды, дадим тебе сёдни секс пошшупать. Хочешь?» Она и согласилась, дура! От них видать и на снося попала.

Урону поначалу в ней никто не заприметил, а кинулись ужо, когда она ребеночку придумывать названье стала: «Сверёжой, — бабкам сказывала, — стану звать. Как нашего царя!» Родители те в панике — кто в лес, кто со двора — бежали от позора! Деревенски тоже поначалу сполошились все: им-то куды с экой обузой?! Даже дважды посылали в центр за фершалом, но оба раза неудачно. Потом решили, што: «Пушшай рожат. А попожжа ужо обеих сразу же сдадим в приют!»

Так, вот... В назначенно время таки родила та бестолочь, но не мальчонку, как обешшалась, а вроде девочку, токмо с копытцами, хвостом и шаглами! Новорождённу и мать ее определили спать в ушате из-под квашенной капусты. И звать ей дали имя «Несверёжа» (потехи ради). Воды в ушат налили, чтоб Несверёжа могла шаглами дышать, да и ходили опосля всема глазеть на эку букось. А эфта Несверёжа сама собой менялась не по дням, а по часам. Отпустила, зараза, клешши с жалами, выползла из ушата в заполночь и выела всю ту глуху деревню одним разом! И даже жертв там не осталось никаких!

Сверёжой - свежий, бойкий, молодой.