Бурак, или Зеркало молнии

I

В ту ночь, когда луна висела над Багдадом как опрокинутая чаша, алхимик Идрис опрокинул свой собственный кубок. Вода полетела к полу — медленно, как во сне, где время другое.

Он не успел поднять руку.

Комната наполнилась светом, как если бы кто-то зажег невидимую лампу внутри воздуха. Капли воды замерли в падении, превратились в хрустальные линзы, и в каждой отражалось существо, которого не должно было быть.

Бурак.

Не тот, которого описывают в легендах о ночном путешествии Пророка — не гибрид осла и павлина, не небесный скакун. Это было нечто иное: тело из света, постоянно перетекающего сквозь самое себя, как будто сотканное из расплавленного серебра. Глаза — два чёрных зеркала, в которых отражались не предметы, а возможности предметов. Грива — застывшие разряды молнии.

— Ты звал меня, — сказало существо, и Идрис не понял, откуда исходит голос: снаружи или изнутри его собственной груди.

— Я не звал никого, — прошептал алхимик.

— Ты звал всю жизнь. Каждый раз, когда нагревал реторту до красного свечения. Каждый раз, когда читал суру о ночном путешествии. Ты искал меня в ртути, я был в промежутке между словами Корана.

Идрис опустился на колени. Его руки дрожали.

— Что ты хочешь?

— Не что я хочу. Что ты готов увидеть.

II

Седло возникло само — или его всегда не было? Идрис оказался верхом на Бураке прежде, чем понял, что двигается. Стены лаборатории растянулись, как ткань, провисая складками. Улица за окном изогнулась петлёй, начало которой соединялось с концом, образуя кольцо без разрыва.

— Где мы? — спросил Идрис.

— В том же месте. Но пространство имеет больше измерений, чем вы думаете. Я показываю тебе его истинную форму.

Они мчались, но без движения. Багдад одновременно удалялся и приближался, складываясь сам в себя, как сложенная бумага. Идрис вспомнил свою работу с философской серой — как она проходила через стадии: чернота, белизна, желтизна, краснота. Превращение без разрушения. Форма меняется, сущность остаётся.

— Вот первое небо, — объявил Бурак.

Это не была сфера. Скорее — мембрана с отверстиями, как поверхность губки. Через отверстия Идрис видел других себя: в одном он был ребёнком, играющим у реки; в другом — стариком на смертном одре; в третьем — вообще не родился.

— Топология судьбы, — пояснил Бурак. — Твоя жизнь не линия. Это поверхность с множеством петель. Каждый выбор — отверстие, через которое проходишь ты в другую версию себя. Но все версии связаны.

Идрис протянул руку к одному из отверстий, хотел коснуться того, другого Идриса, который стал торговцем, а не алхимиком. Пальцы прошли сквозь мембрану, но другой Идрис не заметил — он смотрел в другую сторону, подсчитывая монеты, которых у настоящего Идриса никогда не было.

III

На втором небе Бурак начал меняться.

Сначала Идрис подумал, что это оптическая иллюзия — усталость от полёта сквозь пространства, которые не подчинялись геометрии Евклида. Но нет: тело существа действительно трансформировалось. Оно становилось плоским, расширялось, превращалось в зеркальную поверхность, огромную, искривлённую, как параболоид.

Идрис увидел в нём тысячу своих отражений. Но это были не просто копии — каждое отражение двигалось по-своему. Одно молилось. Другое смеялось. Третье плакало. Четвёртое целовало женщину, лица которой Идрис не узнавал.

— Что это? — его голос сорвался на крик.

— Множественность в единстве, — ответил Бурак, и теперь его голос шёл из зеркала, из всех отражений сразу. — Ты не один. Ты — легион возможностей, свернутых в точку, которую называешь "я". Я показываю их тебе, потому что на этом этапе пути нужно понять: чистота помысла не в том, чтобы быть простым. Чистота — в том, чтобы принять сложность и не рассыпаться.

Идрис закрыл глаза, но отражения не исчезли. Они были внутри его век, выжжены на сетчатке, как остаточное свечение после взгляда на солнце.

— Ты — Bur;q al-afk;r al-;;hirah, — прошептал он, вспоминая слова, которые никто ему не говорил, но которые он всегда знал. — Бурак Чистых Помыслов.

Зеркало задрожало, и все отражения одновременно кивнули.

IV

Время сломалось на пятом небе.

Идрис увидел свою лабораторию внизу — но "внизу" было условным словом, потому что направления потеряли смысл. Он видел момент, когда опрокинул кубок. Вода всё ещё падала. Капли висели в воздухе, как звёзды.

— Сколько прошло времени? — спросил он.

— Меньше, чем нужно, чтобы вода достигла пола. Больше, чем вся твоя жизнь.

Бурак превратился в чистую энергию — молнию, которая не гасла, а горела ровным светом. Существо было повсюду и нигде. Идрис ощутил холод — не температурный, а метафизический. Холод, который возникает, когда понимаешь масштаб бесконечности.

Его сердце начало замерзать.

Он почувствовал, как ледяные иглы растут в груди, как кровь густеет в венах. Это смерть, подумал он спокойно. Не физическая. Растворение в Едином.

И тут невидимая рука хлопнула его по плечу.

Не сильно. Скорее — дружески, как старый учитель хлопает ученика, который слишком увлёкся сложной задачей.

Тепло вернулось. Сердце оттаяло.

— Возвращайся, — сказал голос, который был и не был голосом Бурака. — Интегрируй эликсир.

V

Идрис сидел в лаборатории. Его рука всё ещё была протянута вперёд, и в последний момент он успел поймать кубок. Ни капли не пролилось.

Бурака больше не было.

Но когда Идрис посмотрел в окно, он увидел: ночное небо испещрено линиями молний, которые не исчезают после разряда, а остаются в воздухе тонкими светящимися нитями. Они соединяют звёзды в узор, который напоминает одновременно созвездия, алхимические формулы и каллиграфические письмена.

Он понял урок, не словами, а всем телом:

Трансформация — не событие. Это состояние. Ты всегда в пути. Меркурий никогда не становится золотом окончательно — он постоянно находится в процессе становления. Бурак не несёт тебя к цели. Он сам и есть путь.

VI

Спустя годы ученики Идриса найдут в его рукописях странную запись:

"Видел Бурака. Он принял три формы: скакун света (движение без перемещения), зеркало (множественность без распада), молния (энергия без субстанции). Но истинная его форма — четвёртая, которую невозможно описать. Скажу так: Бурак — это то, что происходит между вдохом и выдохом, когда понимаешь, что дыхание не принадлежит тебе. Это момент, когда сера и ртуть встречаются в реторте, и на миг — прежде чем станут философским камнем — они не являются ни тем, ни другим.

Я спросил: "Почему меня?" Он ответил: "Потому что ты готов вернуться. Большинство, увидев Единство, хотят остаться. Но истинный алхимик знает: золото должно вернуться в мир, иначе Великое Делание не завершено".

После этого моя работа изменилась. Я больше не ищу эликсир бессмертия. Я понял: бессмертие — не продление жизни. Это способность видеть, что каждый миг содержит вечность, если знать, как расположить зеркала".

Ученики не поняли этого текста. Но один из них, самый младший, однажды ночью опрокинул свой кубок с водой. И в падающих каплях, на миг, увидел отражение света, которого в комнате не было.

Он улыбнулся и поймал чашу прежде, чем вода коснулась пола.

***

Говорят, что в старых кварталах Багдада, если знать нужные улицы, можно заметить: иногда тени ложатся неправильно, будто пространство в этих местах искривлено. Местные объясняют это геометрией древних построек. Но некоторые — очень немногие — знают, что это следы, оставленные Бураком в ту ночь, когда он нёс Идриса через небеса. И что если встать в нужной точке в нужный час, можно услышать: тихий звук, как звон хрустальных капель, которые падают вечно и никогда не достигают земли.