Барин

Чем старше становился Николай Алексеевич, там чаще у него случались моменты, когда ему очень хотелось уединиться, собраться с мыслями, вспомнить что-то или записать. Хотелось не замечать работающий телевизор, не слышать людские голоса, не вникать в политические события, происходящие в стране и мире. Хотелось отстраниться от всего житейского, от всего привычного. Хотелось побыть одному, чтобы насладиться спокойствием и тишиной.
Но уединиться в сельском доме не удавалось. За тонкой перегородкой в спальной комнате были слышны детские голоса. На кухню всегда кто-нибудь заходил и что-то переставлял, стукал, спрашивал. Оставалось только выйти на улицу, чтобы постоять или посидеть там под яблоней или под дубом, который вырос возле погреба...
Но и это только в том случае, когда не улице лето. А что делать зимой? Николай с тягостной ностальгией думал о том, что раньше у каждого порядочного дворянина или даже какого-нибудь уездного врача или такого же как он сельского учителя, был свой кабинет, свой письменный стол или конторка, где стояли недорогие, но любимые безделушки. В этом кабинете были полки для книг, небольшая картина маслом, бронзовая подставка для фотографий, бюст Руссо или Вольтера, мягкое кожаное кресло.
Иногда Николай даже представлял себя в этом кабинете. Как он сидит, расслабленно опираясь на мягкую спинку кресла, положив руки на широкие подлокотники и смотрит в заиндевевшее окно. За окном крупными хлопьями падает снег, а его в кабинете тепло, уютно и воздух в нем кажется слегка синеватым. Эта синева слегка разбавлена коричневым отсветом заката, тоже теплым. Так он сидит в своем кабинете один вечер, другой, третий и никто его не беспокоит, никто ему не звонит, никто не просит его сделать какую-то неотложную работу. Его глаза прикрыты тяжелыми веками, тело повторяет форму кресла, мысли ясны. От долгого сидения в душе Николая копиться странное теплое благоговение и надежда на то, что эта тишина никогда не закончится. Никто не войдет в его кабинет и не потревожит его грубым голосом, не огорошит ненужной информацией. Он так устал от бесполезной болтовни за последнее время. Ему хочется отдохнуть.
Но вместо этого к Николаю Алексеевичу то и дело заходит на огонек надоедливый сосед Прокопий Зорин, и прямо от порога начинает делиться новостями похожими на исторический казус.
- Слыхали, вся Европа к войне готовится против нас.
Он всегда так говорит, как будто обращается не к одному Николаю, а ко всем присутствующим в его доме.
- Старая песня, - ворчит Николай Алексеевич, пряча от соседа холодные глаза. – Хотя я всегда говорил, что политические вопросы военным путем не решаются. Тут нужен особый подход, без резких выпадов и необдуманных движений. И вообще, лучше было не связываться с этим делом.
- Как это? – не понимает Прокопий и смотрит на Николая Алексеевича своим оловянными (на выкате) глазами.
- Я не знаю. Но… любые вопросы лучше решать переговорами... Надо уметь находить компромиссы. Искать золотую середину. Выход есть из любой ситуации. Я так считаю.
- И с Украиной? - удивился Прокопий.
- И с Украиной тоже. Хотя это мое личное мнение. 
Пока Николай говорил, Прокопий уже успел сесть на диван, по обыкновению скрючившись, оперев локти на колени и высоко подняв лысую голову. В глазах его появилось удивление и досада. В мышцах - напряжение.
- Наглядный пример – Израиль и Палестина, - нехотя продолжил Николай. - Сколько длиться этот конфликт?
- Не знаю, но долго, - часто мигая глазами, ответил Прокопий.
- И конца ему не видно, - продолжил Николай. - То же самое и с Украиной будет.
- Но там у них два разных народа, две религии. Им трудно найти общий язык. А здесь-то... У нас-то с Украиной, что может быть неразрешимого.
- Так только кажется. А по факту, что мы имеем?
- Что? – переспросил Прокопий с остановившимся взглядом.
- Два государства.
- Но… у нас общая история.
- Она была общей, пока не выросло новое поколение.
Николай Алексеевич пробовал доказать, что время для решения политических и земельных вопросов плохой помощник. Никто не сможет решить этот вопрос легко, потому что всегда будут обидчики и обиженные, всегда найдутся патриоты и пацифисты, подстрекатели и рационалисты, вожаки и толпа, готовая действовать... А о чем это говорит? Это говорит о том, что со времен Александра Македонского, царя Дария и Тамерлана в человеке мало что изменилось. За любую уступку или неверный шаг всегда приходится платить той или другой стороне. Причем, чем больше игроков втянуто в эту проблему – тем хуже.
- Где же тогда выход? – по инерции спросил Прокопий.
- Выхода нет... Такие раны не зарастают. Это тот случай, когда первый шаг важнее всех остальных. Но его-то порой как раз и невозможно исправить.
- То есть, лучше было бы ничего не делать? Так, что ли!
- Не знаю... Может быть лучше. Я не политик, чтобы разбираться в таких делах. Не мое это дело.
- Ну и ну!
Николай Алексеевич не хотел рассуждать на эту тему. Тем более что от его рассуждений ничего не изменится, а у Прокопия, наоборот, был такой вид, как- будто он нащупал рациональный ход, только не может его как следует сформулировать. Откровенно говоря, большая политика всегда мало интересовала Николая. Он старается избегать разговоров на эту тему. В большой политике с каждым годом все сложнее было разобраться. Лож и правда в ней переплетались крепким узлом, и потому однозначного ответа на тот или иной вопрос никто предложить не мог.
Вот если бы Николай Алексеевич имел свой кабинет, если бы у его была возможность читать иностранные газеты, тогда может быть из потока разного рода информации он смог бы составить истинное представление о происходящем. Уловить траекторию движения к правде, к скрытой ото всех истине. Но сейчас в мутном потоке новостей, странных объяснений и притянутых за уши доводов, это сделать было невозможно.
- Это Ельцин всё запутал в девяносто первом году, когда подписал Беловежские соглашения - вдруг выдал неожиданное суждение Прокопий.
- Не знаю, не знаю, - то ли возразил, то ли согласился Николай.
- Если бы он, жили бы мы сейчас мирно, как все люди.
Прокопий стал что-то объяснять, приводить какие-то примеры, намереваясь подтвердить правоту своих слов реальными фактами. Но Николай Алексеевич уже с трудом понимал его. Он заложил руки за голову и представил себя в несуществующем кабинете. Сейчас это было его тайное прибежище, о котором никто не знал. Это была возможность отгородиться от бесполезных разговоров. Почувствовать долгожданную свободу.
- А дальше что? – продолжал рассуждать Прокопий как бы откуда-то издалека.
- Что? – переспросил Николай.
- Война?
- Какая ещё война?
- С Европой...
Николай Алексеевич удивленно заморгал глазами. Неужели из его слов можно было сделать именно такой вывод? Странно. Кажется, он пытался объяснить, что никто не хочет войны. Что любой вопрос можно решить мирно. Тупиковых проблем не бывает, бывают плохие решения и упрямство, граничащее с безрассудством.
- Мне кажется, - начал было Николай Алексеевич, - мне кажется…
И в это время (слава богу) к ним в комнату вошла Анастасия Павловна, его миловидная и полная жена. Она пригласила мужчин пить чай. Николай Алексеевич с благодарностью посмотрел на жену. Это был как раз тот выход, которого он ждал.
После чая лицо Прокопия приобрело темно-бордовый оттенок, глаза сузились, руки стали излишне подвижными, лысина сильно вспотела и стала блестеть. А Николай Алексеевич снова почувствовал себя неким щедрым барином, у которого Прокопий мог быть, к примеру, дворовым работником, или конюхом. Или садовником в соломенной шляпе.
- Европа не сможет обойтись без нас, - снова уверенно проговорил Прокопий. – Без нашей нефти и газа.
Говоря это, он внимательно посмотрел на Николая. При этом глаза его хитро заблестели, а лицо слега вытянулось. Как будто он ожидал резкого возражения.
- Почему? – лениво откликнулся Николай.
- Ну как? Мы же это всё туда поставляем. Мы же это всё производим, а у них там ничего этого нет... Куда они без нас?
- Не знаю, не знаю, - протяжно, как бы в глубокой задумчивости повторил Николай, а сам подумал о том, как хорошо было бы выпороть Прокопия где-нибудь на конюшне за его длинный язык.  Дворовых ведь раньше секли, говорят. Жаль, ушли прежние времена. Николай не барин, Прокопий не человек из его челяди, даже не дворовый работник. Что из того, что дед Николая Алексеевича был купцом второй гильдии, магазины свои имел, пароходы. Сейчас это всё в прошлом. А как хорошо было бы это всё вернуть. В наше время семейное богатство ничему бы не противоречило, никому не кидалось бы в глаза. Сулило бы уважение. Но ничего уже не исправить. Всё в прошлом. Сейчас нужно сидеть и терпеливо выслушивать бредни Прокопия, который ничего в политике не понимает, а рассуждать между тем любит обо всем на свете. Дилетант. Философ самоучка.
- И Американцы с англичанами снова против нас что-то замышляют. Воду мутят, санкции разные придумывают, - продолжил свою мысль Прокопий.
- У англосаксов всегда была своя линия, - без энтузиазма ответил Николай. – Тут нечему удивляться.
- А у нас?
- У нас - тоже своя.
- А правда на чьей стороне?
- Правда у того, кто в этой затее сможет выиграть. Выйти победителем.
- Как это? – снова озадачился Прокопий. – Это… это несправедливо. Так можно далеко зайти.
- В таких делах правда и справедливость вещи относительные. Тут столько факторов взаимодействуют, что даже представить сложно...
После этих слов Николай Алексеевич посмотрел на Прокопия рассеянно и тяжело вздохнул. Видно было, что он устал от бесполезных разговоров... И почему это в последнее время он должен думать за других? Находить выход из ситуации, суть которой ему до конца не ясна. Углубляться в вопросы, которые его не касаются, думать о тех обстоятельствах, которые не могут на него повлиять. Да и сам он повлиять на эти обстоятельства тоже не может... Отстраниться хочется от всего этого, начать рисовать или хотя бы писать стихи, что ли. Потому что однотонно всё, что вокруг происходит. Разговоры, распри, доводы. Одно и то же каждый день по телевизору, в газетах, в телефоне. А тут ещё этот надоедливый сосед со своими вопросами без ответа.
Хорошая раньше была традиция в состоятельных семьях. Когда хозяин приличного купеческого дома имел свой кабинет. Можно было пойти туда утром, наказать прислуге, чтобы до обеда не беспокоили, и заняться своими делами, сидя в кресле возле конторки или стола-бюро с выдвижными ящиками. В кабинете писчая бумага всегда под рукой, перо, чернильница. Не хочешь да напишешь что-нибудь. Письмо другу или воспоминания о детских годах. Хотя в детских годах у Николая Алексеевича ничего примечательного не было. Учился, разочаровывался, рос.
- Это всё из-за рыночных реформ, - донеслось откуда-то издалека. – Это всё в то время началось, когда доморощенные либералы, такие как Чубайс, были у власти.
- Что?
- Это всё после распада Союза началось, говорю, - повторил Прокопий.
Николай Алексеевич смотрел на Прокопия и не понимал, для чего тот повторяет то же самое, что каждый день говорят по телевизору? Ни одной оригинальной мысли, ни одного стоящего умозаключения. Сплошные банальности. И при всем при этом Прокопий считает, что он вправе отнимать у Николая свободное время.
Честно говоря, Николай Алексеевич мечтал вернуться в девятнадцатый век. К примеру, во времена Александра третьего. Хорошие, должно быть, были времена. Был бы он сейчас полновластным представителем купеческой династии. Магазинов бы прикупил побольше, чем было в то время у его деда Филипа, пароходов, лес бы в концессию взял, и жил бы себе припеваючи на широкую ногу. Торговля в то время была делом прибыльным. Построил бы дом из белого камня в два этажа с мансардой, с колоннами у парадного входа, с просторным кабинетом. В глубине сада устроил бы флигель для гостей. После обеда отдыхал бы там часика два или три... Как было бы хорошо. В саду птицы поют, липы высокие стоят в два ряда вдоль широких аллей, на клумбах цветы благоухают. Темные тени вдоль аллей, приятные запахи… По утрам туман, туман...    
 И вдруг… медленный скрип двери. Туман рассеялся. Николай открыл глаза. Что такое? Увидел, как в кабинет боком прошел человек в армяке с густой рыжей бородой чем-то похожий на деревенского попа.
- Звали, барин?!
- Что? – сквозь сон переспросил Николай. – А... Прокопий, где?
- Прощелыга-то этот, который надоедает вам каждый день?
- Ну, это как сказать... надоедает.
- Да турнул я его со двора. Взашей. Не нравится мне он. Да и вам отдохнуть пора. Вчера после утиной охоты вы не выспались, поди. А он вас беспокоит, в кабинет к вам лезет, когда его не просят...