Клад. Часть 3 Глава 16
(Черновик)
---------------
Скворушка
**
Вероятно следует нам вернутся туда, где реки в слёзы превратились, а то мы и забыли про ещё
один Цветок, быть может тот, кому мы сейчас нужнее?
В эти последние дни много чего произошло, но мы так толком и не написали ничего. Веселись народ,
кому слёзы кому мёд! А ещё придавленный камнем цветок, что из сердца свои руки к небу синему тянет,
"Забыло небо обо мне, А я ведь жива, только сейчас ожила, не успели и птицы на крыльцо спуститься,
А я им уже зёрнышек на пороге насыпала, Клюйте птички золотые, пойте милые родные, о заре о свете
небе, о проталинах примёрзших о деревьях с ветром схожих, о плывущих облаках, может кто услышит
вас, За предутренней росой, пусть в глазах не только боль, всей души моей как уголёк, в мире сем он
одинок, тлеет малою свечой, уголок во тьме ночной, только слёз моих не удержать, тонкою рукою,
буду падать и вставать, с непокрытой головою, под дождём и снегом я..ветер обнимаю, не кори меня
заря, всё равно я умираю."
Наверное нужно начать, и по нашему обыкновению, переместиться на некоторое время назад,
самую малость, чтоб объективно и отчётливо отобразить к восприятию, именно то что происходило
в душе нашей одной из главных героинь сего романа Алёнки, так самоотверженно начавшей эту
часть с первой главы, да где-то спрятавшуюся в своих душевных терзаниях, так мы поверхностно
захватывали краешком пера эту столь прекрасную и интересную особу, но в сущности своей не
написали о ней ничего, А именно того, сколь была она именно той, в образе первичном нами
представленной. Может быть мы что-то упустили? Может быть не до конца разглядели её маленькое
но сильное сердце? Может что-то было в нём особенное, до боли спрятанное, то что не могло вырваться
наружу, под внешней оболочкой что держала её как гранит, в коем собрано было всё самое не очень
хорошее из качеств человеческих, Но коль уж наш роман о душе, о Кладе спрятанном внутри нас,
и о том маленьком затаённом затерянном мире, "где все люди были бы счастливы" вот чрез неё
и конечно же не без помощи нашей светлой и доброй Танюшиньки мы и попытаемся, сделать то
к чему и изливались эти страницы от первых глав сего написания.
И всё же для начала попробуем ответить, почему она тогда не зашла в гостинную, что было у неё
на сердце, что сжимало его, От последствий ли её исступления? когда она разметала всё в комнате
топча свои прекрасные платья? Быть может что-то ещё пронзало его в своей сокрушимости? тяготило
безумием неприятия? будто бы утопающий хватается хоть за что нибудь, даже за то чего нет, кроме
Неба? и умирая, только внутри, рождается заново, в этом мире подобном океану, она тонула в нём,
когда гордыня поглащала её, и она думала что жила, а на самом деле глубоко в душе понимала, что
это не тот мир, чуждый ей, не её. Да, вот тот цветочек чувствовал, но был бессилен, и всё же тянул
ручки хватаясь за небо, и небо мимо не прошло, Так и рухнула телега, покрутилась гордыня подле неё
лежавшей, но назад войти не смогла не посмела, Небо не пустило, цветочек укрыл её лежащую "более
вам не быть здесь!" Заберайте всё до крошки порабощённое вами, и взгляд свой надменный, и холод
в нём, всё то что возвышало и топило в черной воде голубые слёзы Ангела. "Не быть вам более в сём
храме, он Божий!" - Наверное тогда то она и поняла, что единственный человек который её любил
и любит до сих пор, была именно та, кого она всегда хотела унизить и уничтожить, та кого она
ненавидела всем сердцем, всегда тянула к ней руки, как она сейчас тянет их к небу. Вольно ли под
ребром сердцу? Сладко ли горькому мёду? Много ли пришлось в один миг сбросить с себя, чтоб обнять
Землю не выше травинки? Всё. До пересохших губ, и сломанных ногтей, чёрных слёз разлившихся
тушью, мраморного кома которой повис на шее, и града слёз голубых что пробились сквозь сумрак
к небу. Это осознание к ней вероятно пришло окончательно уже когда она стояла за партьерой
парадной двери, в самый разгар дискуссии, Она сквозь щёлку увидела Таничку, взгляд которой был
обращен в окно, блаженное личико Ангела было всем тем, что она когда то потеряла, детство, юность,
как они были неразлучны, во всём, в горе и радости, капельках счастья и золотой улыбке на лице,
сколь они выручали друг друга, сколь помогали друг другу. Танюшинька была для неё самым близким
и родным человечеком, только ей она могла доверить свои тайны, только ей она могла доверить своё
сердце, тогда то, Она отдала бы за свою Замурзяшичку (так когда то она её звала любя, потому как
Танюшинька была как маленький замурзаный котёночек в детстве, которого все пинали) не только то
что было ей дорого, но и жизнь свою выняла бы из груди, и эта Любовь.. Любовь забытая,
расстоптанная, сожженная до тла, выброшенная в канаву, подкотила к её горлу, сжала её худенькие
плечи, и рвалась сердцем из груди, В мгновение пронислось всё то не хорошее что она делала по
отношению к ней, на протяжении лет, Ни за что, но чтоб только растоптать, ту, которую она когда то
любила больше жизни, Жизнь разделилась на до и после, и на этой черте она стояла, еле держась
на ногах, облакотившись о стену в портьерах, ей было очень больно, вспоминая сколько зла она ей
причинила, и документы, было дело её рук, в которых был не только паспорт, аттестат, свидетельство
о рождении, но и ещё кое какие бумаги, И с Серёжей как она поступила, как обманула родителей, как
через мачеху Клавку делала её жизнь невыносимой, Науськивала вечно пьяного отчима хитростью
на разные пакости, Который Бог знает что вытворял. Да и много чего, того что Танюшинька и знать
не могла, Каждый камень оказавшийся у её ног, было что-то в очередной раз выбрашенное её любимой
подругой. Танюшинька очень любила её, не смотря ни на что. Она жалела её в своём сердце, как детя
малое прижемала к груди, и шептала "Алёнушка, сестричка моя родная, Мы сильные мы вытерпим,
сколь бы сердце моё не было вырванно из груди, я буду всегда тебя любить, ибо мертво оно без
страданий," - Она принимала эту данность без ропота без стяжания на причину, но в смирении
и кротости с мокрыми от слёз щеках, Она качала эту боль закутав её согревая сердцем, "Ты хорошая,
я верю! Ты добрая, я знаю! То не я терплю, то ты терпишь, То не я страдаю, а ты страдаешь! Не холод мне
ни голод, ни ветра вой ледяной, Мы сильные, Не бойся миленькая, Мы вытерпим!" - Это разрывало
сердце Алёнки, Она знала, она знала, что у кроткого Ангела было сердце именно таким. А сейчас,
спустя столько лет, стала и она, той кто скинет свои золотые наряды, уберётся в убогую одежёнку,
бросит жемчужные туфельки, да оденет дряхленькие ботиночки, склонет головку, да и пойдет ручки
в краюшку сухую превращать, Трудом своим коий в ней был, и ни куда ни делся! Именно это
и произошло, Так сердце обняло травинку. Она чувствовала себя виновной перед всем миром, пред
каждым камнем, пред стылой водой в лужицах, Пред каждым кустом средь ветвей, пред небом
пред птицами, пред слезами какой нибудь старушки, пред каждым колоском у извилистой тропинки,
пред грязью на её ботиночках, пред каждым рассветом склонившимся над её окном. Она мельком
думала о Пете, Сколь же было в нём того что она не разглядела в нём? Смог бы он сделать её
счастливой? Да. Она никогда не сомневалась в том, Но, была бы она счастлива без этого покаяния?
Нет, никогда. И это ей согревало душу, Ибо только в этом она чувствовала те ручки что тянулись
к небу, и несли её цветочек, Ангельский цветочек к спасению.
И вот значит, в чём была, более ничего не взяв, и более не войдя в свою комнату во втором этаже,
в тот уже поздний час когда Элвис уже давно отвёз Танюшиньку, пришла она ноченькой на кухню,
тихоничко из-за двери, позвала того кто был ближе всех, коей оказалась Олеся Кузьмина, привлекла
её ручки к своему сердцу, сказав ей "Родненькая, есть ли что у тебя одеть, дай мне, Я отработаю", -
сама же абсолютно не зная Олесю, - "Не прогони", - взмолилась она. Олеся право, чуть не остолбенела
и чуть не потеряла сознание. "Елена Петровна, это вы?" - прошептала она, - "Господи, что с вами?" -
Такого лица каким оно показалось в приоткрытом проёмчике двири, сейчас, никто, никто не видел
никогда. Бледное как лунные слёзы, блестело затёртыми пальчиками покраснением от слёз,
невероятной красоты глаза, в которых вместились бы все озёра, были наполненны кроткой печалью,
несказанной глубокой болью, умилённы в смирении, едва шевеля губами она прижемала Олесены
ручки и готова была упасть на колени, Но чтоб только та не прогнала её и дала ей хоть какое нибудь
старенькое одеяние, Какие нибудь тряпчаные колготки, да ботики и любую старенькую курточку, хоть
бы куфаичку хоть бы какую одёвку. Она сняла с себя все золотые украшения, и начала засовывать той
в карманы. Олеся чуть не упала в обморок. А та чуть ли не целуя её руки всё просила, и всё шептала
"Прости меня, не прогоняй," - умоляла она. Кузьмина самую малость начала приходить в себя, больше
склоняясь к любопытству, вероятно это её только и привело немного в чувства. Потому что не могла
поверить в происходящее, "как это, сама Лазорева? просит её о помощи. Та которая одним взглядом
бросала себе под ноги, Всех и вся. А тут, такая перемена?" - думала Леся кусая свои ногтики на пальчиках,
второй рукой боязно обняв Алёнку, Которая пряталась у неё на груди. Робкая, разбитая, перепуганная,
подавленная, "Ну что же произошло?" - с этими мыслями она боковым коридорчиком повела её к себе
во второй домик для служащих, Где в её комнатку можно было попасть с тыльного дворика, потому как
она там и жила, уже несколько лет работая служанкой у Питюковых.
За суматохой на кухне, Алёнку конечно же никто и не заметил, потому как работа к приготовлению
кипела, неустанно. Это была вторая кухня где в целом осуществлялась чистка, крупная нарезка, разделка
и прочее.. Вот та кухня по которой Мохин прохаживался, как победитель, после взбучки Макар
Тимофеича. Конечно же Алёнка ничего не могла ей рассказать, Единственное что она ей сказала, это,
"Нет меня прежней, умерла я.. Как зовут тебя, милая душа? Век не забуду!" - А Олеся усадив её
на самый лучший и красивый деревянный стульчик, забегала по комнатке, засуетилась. "Господи как
же это, Алёна Петровна, миленькая, как же это.." - из шкафчика доставая аккуратненько сложенные
старенькие но опрятные вещи. "Олесенька родная, - в подавленном голосе вскинула глаза в мольбе
Алёнка, - что нибудь не нужное, тёмненькое неприметное, чтоб не видели меня, чтоб не узнали,
Только ты! Только тебе доверюсь я, "Не быть рассветам золотым, не быть в отливе серебра луны..
и слёз не лить от суетной души, как ветер в поле кану, как капля расстворюсь в воде", - Виновата
Я Олесенька, виновата очень! Пред Мурзяшичкой моей, - и она уронила в слезах лицо в ладони.
- Матерь Божия, как же я виновата пред ней, - качая головой, - Да и пред всем миром, пред любой
душой"
Олеся упала пред ней на колени, обняла её, "Алёнушка, не плачь, не плачь" - и гладила ее
и ладошки к губам подносила. А цветочек уже прижал небо, и было не отнять его, никогда, никогда
уже было не отнять его. Это была уже не та Алёнка, "Снежная Королева" - безумная красота которой,
опракидовала и телеги с возницей, И заставляла съезжать с дороги на обочину дорогие иномарки,
водители которых замесь полосы видели только её длинные ножки, а притормаживая едва не целовались
лбом об свой руль или панель с отвисшей челюстью потерявшегося в фиерии пасажира. Нет, это уже
была не та Алёнка, Которой достаточно было взмахнуть пальчиком, и дорожка стелилась в жемчугах,
утончённых нарядах, французских духах. Она то и дома почти последние месяцы у себя не была,
всё по Вечеринкам, в дорогих дворцах в шампанском купаясь. Смех и сладкие слёзы от Коньяка,
от поднесённых ей в пурпурных футлярчиках, разных колец да серёжек, с брильянтиками подвесок,
Какого нибудь пьяного Богача, что положил свою жирную руку на её коленку. Не было больше той
Алёнки, Но была уже Алёнушка другая, оставившая всё. Всё, кроме кухоньки у себя дома, да огородика
крохотного, Да две комнатки родительского дома, просевший навес, да затхлую конюшню,
Пристройку заваленную всяким хламом, Дырявый сеннычёк, да пустые полки, Потому как заброшено
было всё. Ни индюков ни курей, некогда бегавших по двору, ничего, Даже собачка "Чиполлино"
куда то сбежала, Потому как и мисочку похлёбки не было кому поставить. Пересохшая басына,
с штукатуркой осыпавшейся, Виноградик всё тот-же, всё та же груша во дворе, калиточка скрипучая,
Да заборчик сеткой рабицей перекошенный, будто годы прошли, А может быть так и было?
Бог весть, что на сердце, и что под ним. Ни подруг ни друзей. Да и Маргаритка как то сама
отстранилась, после того как увела её с порожека, а у той началась истерика, впрочем, Алёнка тогда
её выгнала сама, хотя Маргаритка хотела её утешить и быть с ней, Но видемо просто, попросту говоря
Алёнка достала её, своим поведением. Так она и ушла не повернувшись, потому то весь вечер и слова
не проронила, Давидо сердце ей, да, быть может ей жалко было Алёнку, Но её тон и неприклонное
высокомерие, вероятно поставили точку в их отношениях, Быть может просто надоело её терпеть?
Алёнка всегда вела себя на голову выше рядом с ней, Могла и съязвить шуточкой неуместной, это как
булавку встрямить в сердце, за столом да в компании. Маргаритке порой было не очень, мягко
выражаясь от её проделок, Да и на том, как говорится, и дружбе конец, то была наверное последняя
капля, и даже не окинув её взглядом она повернулась тогда и молча ушла.
Но, всё это уже умерло, но что будет дальше? Вот что оставалось ещё нам, быть может в слезах
пролить на эти страницы. Да. Одев старенький бежевый свитерок, телогреичку, синию суконную
юбочку ниже коленок, коричневые колготки в каких вероятно Олеся ещё в школу ходила, да светлую
косыночку а по верх старенький платочек, застиранный уже, некогда в узорчиках по кайме, так
замоталась в него, что и почти не видно было её, На замухрышку была похожа, смыв всю краску со
своего лица, чуть сажей испачкала, чтоб никто не узнал, и чтоб меньше кто бросал взгляд.
Она конечно могла бы молча никому ничего не сказав уйти. Но она этого не хотела. Она хотела
остаться на кухне, и делать молча всё что скажут. Народа было много, Да кто его знает чья она?
Может Дуськи Огородниковой сестра троюродная, с окрест села приехала, чаны таскать да картошку
чистить. А может двоюродная тётка Маньки Пелюлькиной? Да кто-ж его знает! Дело справно делает,
не отлынивает не гуляет, Молчком да волчком промеж застила крутится, аль в уголочку два ведра
лука дочищает, А то на карачках тряпкой пополу елозит, где что с вёдер да чанов выплюхнулось,
посуду грязную зашмаленную на первой мойке драит, Не много то и знать надо, коль работает, да в
помощи не отказывает, Да и Олеся рядом, убежит прибежит, и сразу к ней. По спинке согнутой погладит,
Да на ушко шепнёт, что "Всё хорошо", - Да и девчата за эту ночь и за день как то к ней потянулись,
ногти Алёнка срезала да и рученьки уже покраснели, чёлку вскинула на глаза чуть подрезала, (хотела
вообще обрезать волосы да Олеся не дала) за сутками так и в Скворушку превратилась. Да, именно так
её и прозвали. Потому как имени её так никто и не добился. Мычала чего то там, платок на голове
вокруг шеи обмотанный, Да и вообще мало что говорила, уткнётся носом в стилаж и жаровни драит,
молча. А никто и не кинулся её, Поспрашивали поискали, Нет так нет, Вероятно во всей пышности
с гордо поднятым подбородком к кому нибудь в Центр на частнике укатила. Сегодня кстати у Фони
Лепкина презентация, Мало ли? Да и все привыкли к её выходкам, Спрашивать ни у кого не будет,
захотела, развернулась и пошла. Много где её принимали, Да, наверное просто как Маникен, так, как
Ёлку новогоднюю, чтоб украшала собой какой нибудь вечер. Всяк Богачик хотел быть в обществе
окруженный парой тройкой красавиц, В конце девяностых их развелось как разноцветных носков
на верёвочках, в звёздочках и полосочках, И однотонные были, при галстуке и по заказу сшитых
штанах, в костюмчиках на Опелях да Ситроенах. Многие на металле деньги поднимали, целые Заводы
в утиль шли. "Гуляй басота, сегодня здесь а завтра в ..пе." Вот так вот, и такие времена были, но куда
уж горше как сейчас, Нет, далее уже некуда. "Встрямили палку в землю ото вся земля твоя, в глубь на
сажень, ибо поверх всё отобрано, всё продано, и уже давно не твоё, А лохматых рыжих Альбионцев,
Да всех тех кто жизнь и веру твою отобрал, вогнав тебя под эту палку [49]".
Ну и не без этого, вернёмся к Скворушке, Жалко её если честно, уж сколь из-за ней горя было
нахлёбано, А всё равно жаль, Почему? Бог его знает, наверное просто душа коли добрая, то всё всегда
простит, такова природа души Русской, ещё портки снимет и отдаст, То не мы такие, то любовь в нас
такая. Ватничек дырявый на плечах, да сапоги в болоте, А в глазах весь мир необъятный, руки и камень
согреют, уж у кого какая б не была душа чёрствая, обогреют оденут и накормят, и в замен ничего не
попросят, из засаленного кармана последний пряник отдавая, с улыбкой и слезинкой от ветра в глазах,
Необъятна Страна моя родная, вся она, вся под сердцем, под ватничком дырявым, с виду неказист,
а в душе вся любовь Господня, каждую травинку согреет, за каждую горстку земли умрёт, Этого как раз
и не понять, нас лапотников, Западникам, всё мы для них как грязь, как земля каменная, тридцаткой
мороза в кайло превращённая, Всё хотят победить нас, да находят покрывальце дорог над головушкой,
А мы всё равно землю пашем, чтоб тот пряничек из кармана дать, Небо над головой, под ногами душа,
Истоптали её, Боже правый, а на ней всё равно цветы ростут, всё равно родниковая водица в прогалинке
где нибудь журчит, и радуется, как морщинки на лице у старушки, ото вся земля моя, не моя, а Божия.
***
Примечания;
[49] Отсыл к нынешнему времени,
Продолжение следует;
Свидетельство о публикации №225101200990