О несогласии Отцов

(Сергей Лепин)

Принцип Consensus patrum (согласие Отцов) – сегодня является одним из фундаментальных понятий православно-кафолического богословия. Он был сформулирован еще в V в. прп. Викентием Леринским (лат. Vincentius, +450) – Западным (! – для нашей темы это важно) святым «неразделенной» Церкви.

Суть этого принципа выражается такими словами: «Должно сносить суждения только тех отцов, которые живя, уча и пребывая в вере и в кафолическом общении свято, мудро, постоянно, сподобились или с верою почить о Христе, или блаженно умереть за Христа. А верить им должно по такому правилу: что только или все они, или большинство их единомысленно принимали, содержали, передавали открыто, часто непоколебимо, как будто по какому предварительному согласию между собою учителей, то считать несомненным, верным и непререкаемым; а о чем мыслил кто, святой ли он или ученый, исповедник ли и мученик, не согласно со всеми или даже вопреки всем, то относить к мнениям личным, сокровенным, частным, отделенным от авторитета общего, открытого и всенародного верования; дабы, оставив древнюю истину вселенского догмата, по нечестивому обычаю еретиков и раскольников, с величайшей опасностью относительно вечного спасения, не последовать нам новому заблуждению одного человека».

Т.е., все учения делятся на три вида: а) те, что мы не принимаем и отметаем; б) те, что мы сносим и терпим; в) те, что мы принимаем в качестве обязательных и всеобщих.

Это – в качестве предварительного терминологического замечания.Теперь – к сути.
Отец Иоанн Мейендорф, повествуя о Ферраро–Флорентийском соборе, пишет интересное: «Идея consensus patrum [согласия отцов Церкви], которую с таким воодушевлением восприняли сторонники унии, возможно, и помогла бы вывести ситуацию из тупика, но самой проблемы никогда бы не решила. Георгий Схоларий, который в итоге полностью принял богословские взгляды Григория II, впоследствии ясно и решительно выступал против принципа святоотеческого согласия, примененного на соборе»…
Говоря об отказе Георгия (в монашестве Геннадия) Схолария от принципа consensus patrum как решающего довода, Мейендорф ссылается на работу Turner C.J.G. «George–Gennadius Scholarius and the Union of Florence», которую я, будучи заинтригованным, тоже решил посмотреть... https://www.sci-hub.ru/10.1093/jts/XVIII.1.83

Там на самом деле сказано, что Геннадий во время Флорентийского собора, будучи сторонником Унии, использует принцип согласия Отцов, а после собора, став уже противником Унии, радикально его пересматривает (но не опровергает полностью): мол, важно не просто мнение отдельных Отцов (пусть и взятых в техническом большинстве), а учение всей Церкви.
О как.

Принцип consensus partum, признаюсь, вызывал и у меня чисто(!) методологическое(!) подозрение. Почему?
1) Он по своей конструкции есть ничто иное, как имплицитная апелляция к мнению большинства, которое, будучи взятым в любой другой плоскости, никогда не представляло собой аргумент для здорового богословия.

2) Опять же, чисто методологически, мы можем судить только о том, что сказали те или иные отцы, а не о том, о чем они умолчали («но подумали»). И как идентифицировать ситуацию, в которой, скажем для примера, лишь один Августин говорит о Филиокве, а другие, не споря с ним, молчат на эту тему – значит ли, что учение Августина противоречит мнению молчащего большинства?
Один отец сказал «подробнее», а другие – вскользь и неполно. Должна ли чья-то подробность не выбиваться за рамки этой неполноты? Поясним это не примере двух известных цитат из Писания: «Итак идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа» (Матф.28:19) и «Услышав это, они крестились во имя Господа Иисуса» (Деян.19:5) – противоречат ли (или «противополагаются» ли) эти цитаты друг другу? Если нет, то… может быть так и с «Филиокве»? Вопрос риторический, напомню.

3) Консенсус патрум не содерджит в себе также и внутреннего критерия для избрания приоритетов: например, три святых отца-моралиста, более преуспевшие в нравственных теориях или экзегетике, одержат заочную количественную победу в догматическом вопросе над одним единственным отцом, который является признанным авторитетом в актуальной области вероучения, но не согласен с ними.
Т.е., получается, консенсус – это когда побеждает простое большинство, а не бОльшая компетентность? А если нет, то где ознакомиться с понятным и наглядным табелем о рангах авторитетности мнений по конкретным вопросам?

4) Большой логической проблемой consensus’а является и то, что он… несколько тавтологичен по своей сути. Православие = учение Святых Отцов = consensus patrum. Но мы ж как раз именно об этом и спорим, каким оно является, это учение, и в чем именно Отцы были согласны – как можно делать аргументом в споре то, что является предметом самого спора?
Именно поэтому у каждой стороны окажется свой собственный consensus. Аналогичную по форме проблему получат позже и протестанты со своим альтернативным принципом «sola Scripture», который должен был заменить принцип consensus patrum в качестве критерия истины. В итоге, у каждой деноминации оказывается свое собственное понимание Писания, основанное на локальном консенсусе внутренних авторитетов – технически тех же «отцов».
Очень большие надежды в свое время возлагались на библейскую критику и либеральную церковную историю – дескать, они помогут нам докопаться до истины, возведенной до уровня очевидного научного факта, но… и там у каждого Абрама своя программа: свой список «общепризнанных» и «доказанных» мнений, распределенный среди разных ученых группировок, как вписывающихся в какие-то конфессиональные рамки, так и нет.

5) Можно вспомнить и о критике consensus patrum профессором МДА М. Тареевым (+1934), который писал о… проблематичности отождествления догматического учения Церкви со святоотеческими учениями, поскольку… в реалиях истории нет никакого такого консенсуса, к которому можно было бы свести православное учение, а есть «мифологизирование разнообразных святоотеческих богословских систем, выражающееся в их искусственной гармонизации».
Зацикленность на якобы несуществующем отеческом согласии Тареев отождествлял… с духом протестантизма. Как протестанты произвольно толкуют Писание, выделяя одно и затеняя другое сообразно своему направлению, и при этом наперебой друг другу заявляя о достаточности своего предпочтения, так же мы склонны поступать на другом уровне обсуждения проблем: на уровне учения святых: «Обычно у нас считается неразрывною ассоциация Священного Писания и личного разума: Священное Писание в личном разумении, и этой ассоциации противопоставляется будто бы объективное святоотеческое учение. Обычно представляется дело так, что ищущие личного разумения прибегают к Писанию, а святоотеческое учение предохраняет от злоупотребления личным разумом.

Но ведь это фальшивое и крайне лицемерное представление дела, и защищающие его богословы должны выслушать обидно-элементарный урок от светского писателя. H.Н. Неплюев справедливо говорит таким богословам: “Ведь и творения св. отцов мы будем воспринимать тем же собственным разумом, выводы из них будем делать тем же собственным разумом. Почему же тот же разум так опасен при чтении Евангелия и становится таким безвредным при чтении святоотеческой литературы?”… Под именем церковного предания, которое систематически подменяется святоотеческими мнениями, в нашем богословии широко разливается протестантствующий произвол». «Непогрешимое церковное предание заключается только в догматических определениях Вселенских Соборов… Системы же и частные мнения отцов Церкви законообязательного учительного значения не имеют».
 
«Мы привыкли говорить о «святоотеческом учении о...» так же, как о «библейском учении о...». Но в действительности как в первом, так и во втором случае корректнее говорить о многоголосице и многообразии идей и концептов. Вместо того чтобы заниматься искусственным согласованием как библейских авторов (например, четырех евангелистов), так и отцов, необходимо научиться работать с этим разнообразием и ценить его». В общем, «несогласие отцов» имеет значение, consensus patrum – это та же самая игра в цитаты, только следующий уровень. https://m.vk.com/wall-79436804_1101368

Но давайте вернемся к Тернеру! Он продолжает: «Эмоциональный аргумент, использованный Геннадием Схоластиком в его кампании против Унии, был просто призывом к грекам оставаться верными традиционным доктринам своих предков. Он был готов признать, что в настоящее время мудрость латинян превосходит мудрость греков, но она не сопоставима с мудростью греческих отцов, и, в любом случае, свидетельства греческих отцов следует предпочесть свидетельствам их латинских коллег. Таким образом, хотя было немыслимо, чтобы какой-либо грек отказался от греческой позиции, тем не менее, это было бы естественным ожидать, что и ни один латинянин не откажется от латинской позиции. Результатом этого логического тупика не могло быть ничего, кроме возвращения к ситуативной терпимости, и Схоларий иногда предлагал такое возвращение к позиции, при которой ни одна из сторон не должна была провозглашать никакую доктрину, которая могла бы уничижить другую сторону. Такова была теологическая основа антиуниатства Схолария»…

В общем, опасная штука – этот консенсус патрум: мало того, что согласно критерию св. Викентия, то же Филиокве по формальным принципам может попасть в группу «терпимых» мнений, так можно еще и по щам получить по более худшему сценарию: самому не вписаться в группу даже «терпимых» и впасть в Унию. Чтоб этого не произошло, нужно просто держаться своего, старо-греческого тепло-лампового национализма (вот вам и критерий авторитетности мнений: следовать греческим отцам, а не латинским), и просто не участвовать ни в каких диспутах (дословно у Тернера:  flirtation) с латинянами. Мы-то пусть хоть и слабее латинян рационально, но вот наши отцы – они были о-го-го! А по истинности веры, скажем без ложной скромности – так и мы еще сгодимся. Это мой свободный пересказ общей мысли.

Похоже, значение консенсуса в вопросах Филиокве Геннадий сужает до границ греческой патристики. Но понимаемый таким антивселенским образом консенсус не превратиться ли в шагреневую кожу и не будет ли становиться все теснее и теснее по мере того, как мы будем пытаться решать проблемы уже сугубо внутренние для православного греческого богословия? И можно ли потом такой принцип применять, отсекая отцов уже не латинских, а, скажем, русских?

Консенсус патрум, как мы видим, призванный быть абсолютным и единственным критерием, несмотря на свою значимость, в реальности истории не является ни абсолютным, ни единственным. Опять же, почему? Потому, что ничто формальное в вопросах веры не является абсолютным и единственным. А что тогда таковым является? Или я просто этого еще не постиг, или… это Тайна. Свершившееся же разделение будет обосновано задним числом при любых условиях любым способом – в этом уже, напротив, нет никакой ни тайны, ни даже новости.

Антирационализм и «скептицизм» православного богословия en masse, как мне видится, корнями уходит в неудачи догматических греко-латинских полемик в формате «стенка на стенку». А после разгрома Константинополя, массовой эмиграции ученых и разорения школ антиакадемизм стал едва ли не единственно возможной нормой существования богословия.

Однако Геннадий Схоларий, который нередко в греческих публикациях называется святым, был большим поклонником… Фомы Аквинского и эмоционально выражал свое сожаление по поводу того, что такой ум родился «не у нас». Наш герой еще верил в то, что можно условно назвать силой науки – последний из могикан, не иначе!

Если же переходить на личности, то тут «не так все однозначно».
Вот, например, кто был более рационалистом: те, кто говорил «давайте просто следовать за большинством мнений предшественников», или те, что говорили «нет, давайте рассуждать» (типа свт. Марка Эфесского).
И насколько антирационалистичной была позиция Геннадия Схолария? Его поведение было вполне рациональным, прагматичным и следовало одной из самых простых и понятных идей, согласно которой высшая ценность всякой системы (в том числе и научной) – самосохранение. Если я отказываюсь от навязываемой мне игры, то это еще не значит, что я вообще не люблю игры и не способен к ним.

И, опять же, чисто методологически, чего стоят такие диалоги с православными, если они, почти единогласно (за исключением одного голоса) подписав результаты дискуссии, могут, вернувшись домой, легко отказаться от подписей под предлогом того, что «народ не принял»? «Народ», с одной стороны, много чего не принимал в истории, а с другой – и православных осуждали на соборах, которые мы сегодня лишь задним числом относим к еретическим.

Да и… чего на самом деле стоит проигрыш в споре (массовом или нет) – даже в самом честном? Ситуативно спор можно проиграть кому угодно, хоть атеисту, и иногда – совсем не потому, что твоя теория ошибочна. Я спорю много, и мне тоже приходилось проигрывать и признавать, что «не шмог». Огромное количество людей знает Священное Писание, богословие и историю лучше меня. Многие обладают большей находчивостью и скоростью полемической реакции, чем я. И чо? Я приходил домой, спрашивал умных людей, гуглил, читал, думал, молился и, спустя какое-то время: «И снова здрасьте, на чем мы остановились?».
В богословии, как и везде, побеждает не правый, а сильный (и еще хорошо, если не о физической силе речь). А проигрывает «более» одинокий, но умный. С одиноким – понятно, но почему умный? Да потому, что дурак не проиграет никогда. Умеренная придурковатость, особенно та, что подается под видом духовности – отличная форма иммунитета и адаптации, возможно даже самая лучшая в истории.

Сonsensus patrum – формальная спекулятивная концепция, которая могла обоснованно сформироваться только при холическом и системном подходе в построении богословия, чему благоприятствовала даже не столько имманентная рациональная культура Латинской Церкви, сколько развитая университетская среда, которая хоть и была напрямую с ней связана, но была не тождественна ей и обратно влияла на неё. Такие подходы были более характерны для Запада, чем для Востока, где возникшие богословские вопросы решались преимущественно в формате скорой помощи: только локально, симптоматически и никогда – без наличия реальной угрозы ереси или раскола, «ради науки».

Виноград уже со времен Паламитских споров чаще оказывался еще зеленым, а после описываемого нами времени – и подавно. Так рационализм стал исключительно чем-то западным: то ли латинским, то ли протестантским, а мистицизм, временами очень похожий для стороннего наблюдателя на мистификацию и отползание от темы, из варианта превратился в неизбежность.

За европейскими умниками было уже не угнаться – проще и даже рациональнее было отказаться от погони, в том числе и потому, что приоритетные задачи были другими (выживание). Можно, конечно, было время от времени рассчитывать на гениев-самородков – они на самом деле выручали. А можно было просто «воровать» науку в европейских универах, но таким пострелам потом с большим трудом приходилось доказывать у себя на родине свою личную непричастность ко всяким «европейским ценностям».

Отказ от европейской рациональности как от фундамента богословия, проявивший себя среди прочего в пересмотре и ограничении consensus patrum, имел и несомненные плюсы: благодаря тому, что греки не поставили все на зеро наукообразия, им потом и не пришлось спасать свои системы от какого-нибудь кантианства, позитивизма и прочих деконструктивизмов. Научные революции и прочие катаклизмы греков вообще заботят не очень, а если и да, то чаще в формате разоблачения каких-нибудь заговоров или попыток разгадать сценарии катастрофического будущего. Но это я уже передергиваю – слегка.