Пушкин и Гоголь
— Николай Васильевич, — начал Пушкин, отставляя чашку и наклоняясь чуть ближе, — ты ведь ищешь что-то новое, не так ли? Что-то, что могло бы встряхнуть эту нашу сонную публику, зацепить её за живое?
Гоголь, нервно теребя край сюртука, кивнул. Его глаза, всегда немного беспокойные, загорелись любопытством.
— Есть у меня две мысли, — продолжал Пушкин, и в его голосе появилась та искренняя увлечённость, которая так завораживала собеседников. — Одна — про чиновника, мелкого, но честолюбивого, которого по ошибке принимают за важную персону. Представь: весь город, от губернатора до последнего писаря, суетится, заискивает, суёт взятки, а он, сам того не ожидая, плывёт по течению и с умным видом несёт такую околесицу, что сам начинает в неё верить. Смешно, но и горько. Это жизнь наша, русская, в её самом анекдотичном виде.
Гоголь слушал, чуть прищурившись, словно уже видел перед собой вереницу перепуганных, льстивых физиономий. Он молчал, но пальцы его слегка дрожали — верный признак того, что идея его захватила.
— А вторая, — Пушкин понизил голос, будто делясь государственной тайной, — ещё занятнее. Представь себе дельца, который скупает мёртвые души, то есть умерших крестьян, ещё числящихся в ревизских списках. Он ездит по помещикам — один сентиментален и пуст, как сироп, другой — обжора и скряга, третий — грубый сквалыга. А наш герой с ними торгуется, плетёт небылицы, а за всем этим — пустота, алчность и нелепость. Это не просто история, это зеркало, в которое нам всем стоит взглянуть, желательно не сразу после обеда.
Гоголь замер. Его лицо, обычно подвижное, стало почти неподвижным, но в глазах зажглась искра. Он понимал, что Пушкин подарил ему не просто сюжеты, а нечто большее — возможность сказать правду о России, о людях, о самом себе, но сказать так, чтобы было и смешно, и страшно, и до коликов в животе.
— Александр Сергеевич, — наконец выдохнул Гоголь, — это… это гениально. Но почему вы сами не напишете? Уж вы-то могли бы!
Пушкин рассмеялся, откидываясь на спинку стула.
— У меня своих дел хватает, Николай Васильевич! Да и вижу я, что это твоё. Ты умеешь видеть смешное там, где другие видят только серость. Ты из мухи слона сделаешь, а из мелкого петербургского чиновника — целого ревизора! Бери, пиши. Только смотри, не щади никого — ни нас, ни себя. А то наши-то чиновники слишком уж зажирели, пора их немного пощекотать пером!
Гоголь ушёл из квартиры Пушкина поздно ночью, сжимая в кармане листок с каракулями — первыми набросками к будущему «Ревизору» и «Мёртвым душам». В его голове уже вовсю толклись хвастливый Хлестаков, аферист Чичиков и вереница причудливых помещиков, а сердце билось от предчувствия, что эти истории станут чем-то большим, чем просто книги. «Эх, Александр Сергеевич, — думал он, ускоряя шаг, — вы дали мне не просто сюжеты, вы дали мне целое охотничье угодье для сатиры!»
Позже, в «Авторской исповеди», Гоголь напишет, что сюжеты «Ревизора» и «Мёртвых душ» были подарены ему Пушкиным. Литературоведы, зная любовь Гоголя к мистификациям, долго спорили, не выдумал ли он эту историю, чтобы добавить себе или Пушкину ореола таинственности. Но в итоге большинство сошлось на том, что в этот раз Гоголь был искренен. Уж слишком точно эти сюжеты легли в его талант, слишком органично они вплелись в его творчество, словно и правда были переданы из рук в руки, как драгоценный дар от одного гения другому.
Так, в тот осенний вечер, зародились две великие книги, которые навсегда изменили русскую литературу, обнажив её смех и слёзы, её абсурд и её глубину. А Пушкин, подаривший эти идеи, остался в тени, с лёгкой ироничной улыбкой наблюдая, как его искра разожгла новый, мощный и вечно смеющийся сквозь слёзы, огонь.
Свидетельство о публикации №225101301304