Микроб

Утром, выслушав доклад ведущих вирусологов страны, Президент вылетел на вертолете в Корячинск. Чрезвычайная обстановка в районе требовала мгновенного вмешательства в ситуацию первого лица. Никто из министров и советников не знал, что произошло. Почему три месяца не пивший водки народ вновь стал злоупотреблять спиртным, как будто кто–то произвел диверсию. Мысль о вирусном происхождении недуга не давала покоя Президенту. Он, глядя на землю с высоты птичьего полета, продолжал аналитически оценивать ситуацию и старался найти рациональное зерно.
Весть о прилете Президента страны облетела Раскорячинск, так называли жители свой город, стоящий на развилке федеральной трассы. Телефонные звонки, нарушив тишину предрассветного утра, подняли со своих кроватей девять тысяч триста человек жителей города Корячинска. Кто бросился накрывать столы, кто печь пироги с капустой и творогом, кто на своем огороде рвал ландыши и первые тюльпаны. Многие знали, что Президент любит ходить в гости и пить чай с пирогами и ватрушками. Почти каждый корячинец молился о встрече с Президентом, стоя перед его портретом на коленях. Почти у каждого были вопросы. Каждому горожанину хотелось слышать ответ из уст самого главного великой страны — как жить дальше. Многим хотелось знать, когда в город проведут газ и почему жители Раскорячинского района, живя между двух огромных газопроводов, идущих на Запад, не могут иметь маленькую трубочку, чтобы не топить дома и котельные «легкими» планеты Земля. Все хотели знать, когда в самой богатой стране мира в городе будут заасфальтированы все улицы, а утки и гуси не будут погибать под колесами автомобилей, потому, что они почему–то облюбовали все лужи на проезжих частях города.
Вертолет, вопреки всем ожиданиям, сел не на стадионе, где собралась местная администрация, а в центре на городскую площадь, как раз напротив «Дома культуры». Столь экстремальная посадка вертолета в этом случае не обошлась без небольшого происшествия. Пилот, немного не рассчитав место приземления, случайно приблизился к гипсовому памятнику вождя, мирового пролетариата. Вертолетная лопасть, словно огромная сабля, рубанула воздушным потоком по протянутой в сторону Запада руке. Старинное гипсовое изваяние, не выдержав потока воздуха, упало с постамента и разлетелось на мелкие куски, подняв над площадью облако белой гипсовой пыли.
— «Ну, вот блин, теперь этого нам не хватает»! — подумал Президент, глядя пустой постамент, с торчащими из гранита обрубками ног. Несмотря на небольшой казус при посадке, народ возгласами и овациями встретил своего горячо любимого Президента.
— Здравствуйте, господин Президент! — кричала толпа, напирая на вертолет. В открытую дверь винтокрылой машины полетели ранние весенние цветы, которые так явно отражали безмерную и хроническую любовь русского народа.
В то самое время в деревне Горемыкино, как всегда в сельпо, собрались почти все горемыкинские старухи. Последнее время очередь за хлебом они занимали еще с шести утра, по причине, спустившейся на деревню космической аномалии, которая вот уже три месяца, как воцарилась в деревне Горемыкино. Молодой шофер, возивший хлеб из Раскорячинского хлебозавода, отказался исполнять свои обязанности из– за страха заболеть страшным недугом, который царил в деревне.
Теперь вместо машины в Горемыкино на подводе приезжал дед Матвей, которому и водка была не нужна, да и баб он давно обходил стороной по причине прогрессирующего мужского бессилия. Еще полгода назад как–то сватался он к Максимовне, думая, что она, выйдя за него замуж, она как прислуга будет варить кашу, да стирать кальсоны. Но Максимовна выведала тайный замысел хитрого деда Матвея. Уже через три дня, вернувшись назад в деревню, по всему колхозу разлетелся слух:
— «Негож дед Матвей, как жених! На печи сидит да махорку шмалит! На ласку совсем не заводной! Хворый, наверное, дедок–то?!
С того момента, как дед Матвей появился в деревне на сивой кобыле по кличке Зоряна, бабы при виде его смеялись вслед и кричали слова, сказанные когда–то самой Балалайкиной.
— «Негож дед Матвей, на ласку совсем не заводной».
От того и ходили старухи в сельпо еще за час до открытия магазина, чтобы покуражиться над районным «женихом» да порадоваться, что еще живы. Дед, чтобы не зубоскалить с бабами, старался обойти их разговоры. Приезжать в Горемыкино он стал все раньше и раньше, пока время его приезда не совпало с утренней дойкой коров. Он знал, что старухи дойку не бросят, от того подковыривать его будет некогда и некому.
В один из таких дней в сельпо пожаловала баба Таня, по прозвищу Канониха, которая, еще до спустившейся с небес напасти, промышляла самогоном. На заработанные от его продажи деньги, купила она в районе дорогой плазменный телевизор на всю стену. Все бабы с утра спешили в магазин оттого, что слыла Канониха удивительным рассказчиком. Все передачи и фильмы, которые она высмотрела накануне вечером, баба Таня рассказывала с таким упоением, что старухи были готовы слушать её так же как вся страна Евгения Петросяна. Сегодня Канониха была, как никогда взволнована и, энергетически возбуждена.
— Ты что, Танька, сегодня светишься, что Ильичева лампочка?! — спросила Германовна, видя, что её подругу прямо что–то распирает.
— Я, бабы, открыла жуткую тайную тайну! — заорала Канониха, войдя в сельпо.
— Что, новый рецепт самогона? — спросила Семеновна. — Будешь снова наших мужиков спаивать?
— Да какой самогон?! Я, выведала тайну, куда наша Балалайка делась!
Среди старух прошел шепоток. Многие переглянулись и ответили в унисон, будто перед этим репетировали:
— Куда?
— Максимовна наша, в Москву подалась!
— Ты, Канониха, что сказилась? Почто старой перхоти по столицам мотаться? Чай, жениха богатого да ласкового искать поехала? — спросила Семеновна, опираясь на свой посох. — Что, негож ей Матвей был, так ей теперь столичного молоденького захотелось?
— Ты, Семеновна, как была дурой, так ею и осталась! Ничто тебя не берет: ни годы, ни засуха, ни клопы с тараканами, ни инопланетяне! Максимовна–то наша сеанс чудо омоложения прошла и стала, как девка красная и, лицом и фигурой молода и хорошо собой…. Не то, что мы с тобой две клюшки в предсмертном возрасте!
— Ты что, Танька, белены объелась? Как старая старуха могла в девку молодую обернулась? Чай не яблоки молодильные кушала и не в чудо молоке искупалась….
— Может искупалась, а может где молодость свою сыскала?! Ты себя вспомни, как сидела перед телевизором и бельмы свои таращила на того пана Кашпировского! Все дурочка мечтала, от своих болячек избавиться…. А мой старый пердун, тоже все стаканы с водой ставил и говорил, что «Кашпиросс — этот воду в водку превращает»! Я тоже была тогда дура, фотку его к ноге привязывала, думала, что поможет! А оно во как! Мы на костылях, а Максимовна по телеку танцует и поет, как новая!
— Ты сама, Таня, дурочка! Покажи нам доказательствы! — заорала Семеновна и, замахнувшись клюкой, стала напирать на Канониху.
— А вот табе доказательствы! — сказала Канониха и вытащила из–за пазухи журнал «7 дней». — Во, глянь, кобыла ты германская! Это кто?!
Под фотографией молодой певицы стояла подпись «Мария Балалайкина — номинант на убывание, или будущая звезда российской эстрады?»
— Как фамилия Максимовны?!
Бабы хором, словно по–заученному ответили — «Балалайкина».
— А во это кто? — спросила Канониха и достала фото семидесятилетней давности, которую еще в 1942 году в партизанском отряде сделал фронтовой корреспондент газеты «Красная звезда».
На фото в шапке–ушанке, с автоматом на груди, стояла Мария Максимовна Балалайкина. Она улыбалась, а орден «Красной звезды» украшал её девичью грудь. Так же, как и в журнале «7 дней» было подписано и под фото, а рядом статья из газеты «Красная звезда»: «Мария Максимовна Балалайкина за проявленный героизм награждена орденом «Красной звезды».
Прямо на старух с фотографии семидесятилетней давности и с глянцевого журнала «7дней» смотрело одно и то же лицо. Сомнений не было. Это действительно была Мария Максимовна Балалайкина. Даже Германовна в свои телескопы не увидела меж фотографиями никакой разницы.
— Во! Во, вам, бабы и, доказательства! — сказала Канониха и заплакала. — А я ж с ней партизанила вместе! Я ведь тоже, могла звезду красную получить! А оно во как?!
— Это, наверное, однофамилка! — вмешалась Клавочка. — Такого не может быть, чтоб старая баба да в молодуху обернулась, как будто по– щучьему велению! Нет таких лекарств! Старость она не лечится!
— Ты Клава, дурочка! Ты же сама ей тогда в пасть глядела, когда у нее зубы лезли, словно грибы после дождю!
— А может я, тогда обмишурилась?! Может мне тогда, что по пьянке привиделось такое?
— Ты, Клавка, научного факта омоложения признать не хочешь. Ты идешь супротив прогрессу! — сказала Канониха. — Я лично чуяла по телевизору, что есть такая Президентская программа. Всех героев войны кладут в санатории и с помощью камня молодильного омолаживают, чтоб оны потом пример молодым казали, как надо Родину любить. Вот и нашу Максимовну, наверное, так омолодили?
— Ты, Канониха, от жизни отстала. Максимовна «молодильный кришталл» сперла у наших лунатиков. Чаго ихний император Сюсель помирает? — вмешалась в разговор продавщица Нинка. — Помирает, он от того, что камень молодильный пропал. Он его жизненной силой питал! А Семен Гутенморген у них звездолет украл! Вернее украл Шумахер, а продал потом Гутенморгену на металлолом. Вот и полетел Гутенморген с Крюковом за Балалайкой, чтоб вернуть этот кристалл! А еще Гутенморген у нашего участкового Бу–Бу машину украл. Они её в космос затащили, там и бросили. В новостях показывали, как его «козел» в космосе парит, словно космический корабль.
— А на кой нам Нинка, твои новости? Я только сериалы гляжу, а об этих инопланетянах и слыхом не слыхивала, — ответила Канониха.
— А ты возьми баб, да сходи к Аньке, она–то вам и поведает, где её мужик делся и куда они полицейскую машину дели? — сказала Нинка.
В эту минуту в магазин, улыбаясь во всю ширину своего рта и широко шагая в хромовых сапогах, вошел тракторист Колька Шумахер. На его плече висел пиджак с залатанными рукавами, а на голове на самом затылке была надета американская бейсболка, из–под козырька которой торчал золотистый чуб, вьющийся от природы.
— Здрасте вам с кисточкой! Что, старые клюшки, с утра кости людские перемываете? — спросил он, и, виляя задом, словно гусь, подошел к прилавку.
— А ты что, чай, зарплату получил? — спросила Канониха. — Конфетки куплять будешь?
— А нявошь! Решил вот по случаю праздника коньячка отведать.
— Какого праздника? — спросила Канониха, по привычке ставя руки на бедра.– Нет сегодня никакого праздника!
— А сегодня, бабы, исполнилось триста лет русскому граненому стакану! День так сказать стеклодува и профессионального алкоголика! — сказал Шумахер. — Ну–ка, Нинка, дайка мне вон ту бутылочку коньячка, — сказал Коля, и ткнул пальцем в литровую пузатую емкость с пятью звездочками на горле.
— Это, что за пятьсот восемьдесят рублей?! — спросила продавщица Нинка.
— Её родимую! — ответил Шумахер, улыбаясь старухам, которые не понимали, что же такое происходит.
— И шоколадку «Аленку», на закуску дай и стакан! Не люблю с дула пить!
— Ты что, Шумахер, от инопланетной хворобы излечился? — спросила Нинка, поставив товар на прилавок.
— А нявошь? — ответил Шумахер, откручивая пробку. — Ну что, старушки, за ваше здоровье и за трехсотлетие русского граненого стакана!
Старухи, зная, какая вонь сейчас пойдет по магазину, прижались друг к дружке, будто увидели медведя, который шел на них, поднявшись на задние лапы. Заткнув носы платочками, они замерли в каком–то ожидании. Коля артистично налил половину пластикового стакана коньяка и поднял руку.
— За вас! За бабс! — сказал он, и, смело вылил коньяк в свой рот и словно гусар оттопырил в сторону мизинец. После чего, как ни в чем небывало отломил от плитки кубик шоколада и, положив его на язык, сказал, щелкая языком от удовольствия:
— Какой, бабы, это непередаваемый кайф, — у меня нет слов! Коньяк и для сердца полезен и глист от него дохнет, как муха от хлорофоса.
Первой в очереди отреагировала Канониха.
— Ты что, сукин сын, перед нами тут куражишься?! С Нинкой чай договорился, а теперь вместо коньяка чаем перед нами балуешь?! Ну–ка дай мне глынуть! — сказала Канониха, — экспертизу проведу на предмет обмана.
Ничего не говоря, Шумахер налил полстакана коньяку и подал Канонихе. Та, перекрестилась и, закрыв глаза, влила в рот напиток, полагая, что это заранее налитый Нинкой чай для поднятия спроса на протухшее спиртное. Но того, что ожидала, старуха не получила. В стакане был не чай, а настоящий коньяк.
Отломив от Колиной шоколадки кусок, она запихнула в свой беззубый рот и, тут же загомонила.
— А, а, а! Бабы, это же настоящий коньяк! Сдох, сдох окаянный! Сдор микроб, чтоб ему ни дна, ни покрышки, — сказала она и, задрав свою юбку выше колен, с невиданной скоростью понеслась домой.
— Куды она побегла? — спросила Семеновна, протирая свои окуляры концом платка, повязанного на её голове.
— Танька побегла свой завод запускать…. Чай брага, наверное, уже месяц, как прокисла! — спокойно сказал Шумахер и налил себе еще пол стакана. — Я бабы давеча, у Ирки, у нашей фельдшерицы был, она это — мне укол в жопу делала! Вчера делала, так яёный спирт, как и вся водка в Горемыкине, кошачьим дерьмом воняла. А сегодня — сегодня чую, бабы, а это натуральный спирт! Я ватку нюхнул — спирт! Я из пузырька покушал — спирт! Вот тут я и понял — все, сдох инопланетный микроб! Доконали мы его гада! Не выдержал ён нашего земного климату! Светка–Пипетка та, дура, на радостях пузырь–то со спиртом залудила, теперь на крыльце сидит, песни поет на всё Горемыкино! — сказа Шумахер и, выпил налитый коньяк.
Тут до баб дошло, что «валюта», которую девальвировали гуманоиды, снова будет пользоваться спросом. Махая своими «конями», они, словно по команде выстроились вдоль прилавка, отпихнув в сторону даже Колю Шумахера. Что тут началось:
Бабы, доставая свои узелки с пенсией, стали покупать водку, будто завтра её ни в Горемыкино, ни в райцентре уже её не будет. Кто брал по три, кто по пять бутылок, не жалея на это своих кровных пенсий. Ведь почти каждой из них нужен был навоз, дрова, наемные работники и другие услуги, которые в деревне оплачивались только жидкой «валютой».
Горемыкино в течение пяти минут превратилось в разоренный улей. Кто, бросив на поле свой заведенный трактор, бежал в сельпо через поле. Кто к Канонихе, а кто и к своим тайным закромам, которые ломились от алкогольной продукции.
В тот самый момент, вернувшиеся на звездолете в деревню Коля Крюков и Семен Гутенморген с удивлением заметили, что в Горемыкине произошло что–то поистине ужасное. Зависнув над сельпо, они с удивлением глядели, как мужики, бросив посевную, словно спринтеры на длинные дистанции, бежали к магазину, поднимая ногами облака рыжей пыли. Гуси, не успев собраться посреди дороги в большой луже, разлетались в разные стороны при виде очередного несущегося на них трактора. Коровы, потеряв своих пастухов, разбежались по полям и спрятались в кустах молодого березняка, где еще десять лет назад колосилась золотая пшеница.
— Эй, Крюков! Глянь, что это там такое? — спросил Семен Гутеморген. — Конец света, что ли?
— Так ведь гуманоиды детектор отключил, чтобы военные снял кордон! Вот народ и за водкой и бежит!
— Вот дурни! — со вздохом сказал Гутенморген. Он, обхватив свою голову руками и упершись, стеклянный купол лбом, пробубнил: — Нет, нашему народу пить нельзя! Прав пришелец, когда говорил, что мы сами из–за этой дряни себя погубим.
Коля присел рядом и тоже с сожалением взглянул на своих соотечественников. Кто, выскочив из магазина, тут же заливал водку в рот прямо из горла. Кто уже валялся пьяный среди улицы, кто стоял за углом и, разбившись по трое, делили водку, заполняя им пластиковые стаканы и пустые консервные банки. Все это напоминало день всеобщего сумасшествия.
Только сейчас Семен заметил, что ему не хочется никакого алкоголя. Поглядев на столичную жизнь, на магазины полные товара, на культурных людей, посещающих кино и концерты, Семен поклялся алкоголя в рот больше не брать. Ведь он человек. А как любой нормальный человек он хочет жить достойно по–человечески. Вся эта круговерть вокруг открывшегося «источника» настолько потрясла его, что он, глядя на своих односельчан, просто заплакал.
— Ты что, тоже выпить хочешь? — спросил его Крюков, трогая за плечо разрыдавшегося «Гутенморгена».
— Нет, не хочу! — ответил Семен, вытирая сопли и слезы, носовым платочком.
— А что тогда нюни распустил?
— Мне, Коля, жалко наших горемыкинских! Ведь они за всю свою жизнь не видели настоящей, хрошей жизни! Не видали они ничего! Вон, погляди — всего три месяца не пили, а у некоторых и машины появились, Хоть и старые, но появились! Некоторые даже свои туалеты шифером покрыли и, хаты свои покрасили и, заборы поставили. Прав Хрёгур, планета у нас хорошая, да нам дуракам досталась! Теперь я точно знаю, что нельзя отключать тот «телепатон»! Пусть работает день и ночь, десять, двадцать, нет, сто лет, чтобы не то, что дети наши — наши внуки забыли вкус этого дерьма.
— Ты, Семен, прав! Дождемся Максимовну вот тогда и включим, — сказал Коля Крюков, и вздохнул так глубоко, что купол инопланетного звездолета даже запотел.
В эту минуту надо было видеть их лица. С высоты птичьего полета, Крюков и Гутенморген с сочувствием смотрели на снующих внизу пьяных людей. В этот миг, они представили себя представителями инопланетной цивилизации, которые, прилетели с дружеским визитом на такую же, планету типа Земля.
— Господи, ну хоть бы раз они посмотрели на себя вот так, как смотрим мы, — сказал Семен Гутенморген и, нажав на шар, посадил тарелку в свой огород.
— Ты куда?! — спросил его Крюков.
— Пойду, Коля, домой, у меня сорок бутылок водки, — сказал Семен и, вылез из корабля с каменным лицом Терминатора.
— Да подожди ты, дурачок, с минуты на минуту приедет Хрегур. Потом и разберемся.
— Нет! — твердо сказал Гутенморген. — Ай, вил би бэг! — сказал он словами Терминатора и тут же помчался в хату, словно ужаленный шершнем.
Увидев разъяренное лицо ворвавшегося домой мужа, Анька от страха выронила ведро с молоком. Поскользнувшись, она села в образовавшуюся на кухне лужу и запричитала. Вначале она даже не признала его. Вместо стеганой фуфайки на нем был надет дорогой импортный костюм от «Хьюго Босса» с белой рубашкой и галстуком. На ногах шикарные туфли, которые стоили по меркам колхоза огромную уйму денег. И вообще, Семен напомнил звезду Голливуда, а никак не рядового колхозника колхоза «имени Красный пахарь».
— Семен, так ты это — или какой Дикаприо?! — спросила она, глядя на него снизу вверх.
— Горилка, где?! — заорал Семен, будто бы это был не алкогольный напиток, а любовник, прятавшийся под кроватью жены.
— В подполье, — тихо сказала Анюта и пустила слезу обиды и горечи.
Семен открыл люк и влез в подполье. Нащупав наугад сумку, он вытащил её наверх.
— Так пить ты собрался? — спросила жена, продолжая держать в руках пустое ведро.
Семен, ничего не говоря, вытащил сумку на улицу и, схватив лопату, со всего размаха саданул по баулу. Бутылки лопнули. Запах водки стал заполнять двор. Семен, словно умалишенный, в истерике со всей силы бил, бил и бил лопатой по сумке, пока не разбил все бутылки. В этот момент на крыльцо выскочила жена. Анька не на шутку испугалась за состояние мужа. Ей показалось, что в мужа вселился настоящий дьявол.
— Ты умом, тронулся?! — заорала она, закрывая рот от страха подолом фартука.
Семен, словно мавр, сделал свое дело и тяжело дыша, бросил лопату на землю.
— Все! — сказал он. — Больше никогда, понимаешь, никогда этой гадости в этом доме не будет.
— Управился?! — спросил Коля Крюков, подойдя Семену.
— Управился, — спокойно ответил Гутенморген. Он посмотрел на плачущую жену и сказал: — Здравствуй, Анюта!
Анька бросилась, мужу на шею и, повисла на нем, целуя его в губы и щеки, пахнущие дорогим мужским одеколоном.
— Ты Семен, прямо какой–то начальник! — сказала она и, отойдя от мужа на шаг, стала рассматривать его с головы до ног. — Где это ты так оделся? Ты в этом костюме, как Френк Синатра!
— Ну не в сельпо же? — ответил Семен, поправляя галстук. — Я, Анечка, такой жизни хлебнул, что мне если сегодня помереть — не страшно! Мы теперь с тобой заживем, как настоящие боги! Дом каменный с колоннами справим! Пруд с красными карасями отроем! — сказал Семен гордо, глядя вдаль.
— А у нас, Семен, детёнок будет! — сказала Анька, вытирая слезу настоящего бабьего счастья.
— С прибавлением вас! — ответил Крюков, услышав новость о беременности жены Семена, завидуя ему настоящей чистой завистью. — Пора бы и гуманоиду с Максимовной пожаловать! А то народ без них сопьется!
— А ты Колька, давай–ка женись на Максимовне, на свадьбе погуляем. Император, детектор отключит, — сказал Гутенморген. — Напоследок, водовки покушаем….
— Нет, Семен! Ей же скоро девяносто годов будет! Какая на хрен свадьба?
— Это кому девяносто? — спросила Анюта, поглядев на Крюкова глазами полными удивления и бабского любопытства.
— Балалайкиной! — ответил Коля.
— Ну да, ей скоро восемьдесят семь! В собесе ей пенсию уже добавили. А ты что, на ней жениться надумал?! — спросила Анька, прижимаясь к мужу.
— Хотел! Вот только…. Вдруг чудо омоложения закончится?
Анька еще сильнее прильнула к груди своего Семена. Слова, сказанные Крюковом, настолько взволновали женщину, что она подумала, что Колька Крюков в Москве стал настоящим маньяком, который охотится на старых баб.
— Да ты что, умом поехал? — спросила Анюта. — Может вы там в столицах, поменяли свои ориентиры? Я слыхала, что эти «звезды», мать их, любят всякие постельные извращения….
— Да ты что! Максимовна, она теперь баба видная. Все при всем, да тут еще и пенсию ей добавят, вообще будет хорошо нам вдвоем. Поедем с ней в Москву, квартиру себе купим и заживем как олигархи и Романовой.
— Это что, с этой старухой?! — спросила Анька.
— Да какая она старуха? Ти видала ты яё таперича? — ответил Крюков и, вновь вздохнул. — Красивая же баба! Ноги стройные! Груди, что яблоки наливные! А голос–голос, словно канарейка щебечет! Не девка, а мед с молоком!
В этот миг Аньку словно ударило током и, она с завистью сказала:
— А с какого это хрена Максимовна так омолодилась? Я тут как дура всякими кремами мажусь, а рыло, как стареет — мать его, так и стареет и никакого тебя омоложения. О, глянь, что керза сапожная!!!
— Так это ж она «кристалл молодильный» у гуманоидов сперла, — ответил Семен, закуривая. — Молодырь называют! Я у Хрегура возьму такой кристалл, чтобы и ты, дура, в девку красную обернулась….
— Это у того головастика, что на нашем огороде искали?! Митька Дихлорэтан пока вы по столицам катались, по всем хатам ученых в скафандрах водил. Всех, сдал!
— А как наш больной?
— А что вашему рептилоиду станет?! Ты как в бане его попарил, так он малость и оклемался. И правду говорят, что наша русская баня омолаживает и дух и тело! Жив твой, гуманоид, жив — Коля, — сказала Анюта, прижимаясь к мужу.
Коля Крюков облегченно вздохнул. Ему казалось, что пока он в Москву к Максимовне катался, инопланетянин уже крякнул и сейчас лежит где в земле на его огороде.
— Ну ладно, Семен, пойду домой! Жрать хочу — кишки оркестром играют!
— Слышал я, Коля, твой оркестр, там больше все какая–то труба солировала! — сказал Гутенморген, подкалывая Крюкова. — Ты долю свою забери, а то улетят гуманоиды с деньгами в космос, хрен потом догонишь, — крикнул Гутенморген, вслед уходящему Крюкову.
— Сам возьми! Я потом заберу, — крикнул Колька через плечо и побрел домой с думой о Максимовне.
Анька, сделав удивленные глаза, взяла мужа под ручку и, лукаво глядя на мужа, спросила:
— А что это за деньги такие, Сенечка?
— А, он в бабу обернулся и каким– то образом кредит в банке взял.
— Миллион?! — удивилась Анька.
— Да нет! Двенадцать миллионов. Нам по три миллиона подарил. Максимовне пару дал. Она и без миллионов теперь хороша.
— Сёмочка, а ты мне шубку купишь?
— Куплю! — ответил Семен, гордо. Впервые в жизни Анюта почувствовала, что в доме появился настоящий добытчик. — Поди, Анька, переоденься, вон у тебя вся задница от молока мокрая! Не пристало теперь жене миллионера в таких затрапезных видах ходить. Не смеши народ!
Душа Аньки в этот момент пела и плясала. Муж вернулся с заработков с огромной кучей денег, которых теперь хватит пусть не на всю жизнь, но на долгую её половину. В голове поплыли радужные круги и она, хихикнув, прошмыгнула в дом, предчувствуя своей душой праздник плоти.
Соскучившись за неделю по жене, Семен Гутенморген вошел в спальню, словно истинный мексиканский мачо. Раздевшись до трусов, он хотел было уже прыгнуть в кровать, как…. Скрип открывающейся двери заставил его вздрогнуть в самый неподходящий момент. Из прихожей послышался гадкий и отвратительный голос майора Бу–Бу:
— Гу–гутенморген! Ты где?! — спросил он, следуя дальше в комнату.
— Гутерморген, гер официр! — ответил Семен, выйдя из комнаты в трусах и тапочках. — Какими судьбами, майор?
— А, попался гад! Я тебя уже неделю тут ожидаю, бу! Собирайся Семен с вещами на этап! За угон, Семен, служебного транспортного средства, бу, пойдешь теперь, бу, в тюрьму сосны лобзиком пилить! Я обещал, тебе?! — сказал участковый, потряхивая перед глазами «Гутенморгена» наручниками.
— Ты, майор, не спеши! Приедет гуманоид, мы что-нибудь решим с твоей машиной!
— Ага, бу, в космос полетите?! Снимите её с орбиты, бу? Я к тебе, Семен, бу, как к брату относился, а ты меня на всю страну, бу, опозорил! Нехорошо, бу, это! Выговор, бу, получил за «козла»! Давай, бу, одевайся, поедем в участок. После тюрьмы, будешь Аньку свою полюблять! — сказал участковый.
— Инопланетяне тебе новый «Патриот» купят, –сказал Семен.
— А не брешешь, — спросил Бу–бу
— Брешет кобель, на цепи…. Говорю, приедет Хрёгур, будет тебе новый УАЗ «Патриот».
— Ну, смотри….
Семен Гутенморген, повинуясь власти, вошел в спальню с унылым лицом. Анюта, лежа в кровати в ожидании своего героя, заподозрила что–то неладное. По виду одевающегося мужа она поняла, что произошло то, что они в эту минуту меньше всего ожидали. Анька, накинув на себя ночную рубашку, вышла в коридор. Майор Бу–бу, увидев жену «Гутенморгена» в прозрачном шелковом пеньюаре, прикрыл лицо рукой, как бы заслоняясь от «соблазна», но одним глазом все же, глянул сквозь пальцы, стараясь рассмотреть её пышные и возбуждающие телеса.
— Ну и что? — спросила она, поставив руки на бедра. — Куда ты моего мужика забираешь, майор?!
— В тюрьму! — ответил Бу–Бу, скрывая за ладонью свое смущение.
— А ты, майор, будешь его дите кормить? — спросила Анька, напирая на участкового высокой грудью пятого размера.
— Какое, бу, дите?! — спросил участковый, краснея и смущаясь при виде ожидаемого контакта с женским бюстом.
— А такое дите! Брюхата я Семеном! — сказала Анька, беря в руки кочергу.
В тот миг майор опешил. Ему еще никогда не приходилось воевать с беременными бабами, а тут такой отпор.
— Я сейчас, как перееду по твоему хребту этой железякой, так твои позвонки в трусы посыпятся! Даже твоя жена потом хрен их соберет! — сказала Анюта, замахнувшись на участкового железной кочергой.
— Ты что, баба, творишь?! Я при исполнении! — сказал майор, пятясь назад, словно рак. — Мужик твой арестован бу по закону!
— Я на твой закон плевать хотела! — сказала Анюта. — Не я водку под железным ведром каждый вечер пью!
— Так это бу секретно! Ни кто же не знает — государственная тайна!
— Это тебе тайна, но не мне, — сказала Анюта.
— А с этого место по подробнее можно! Что за тайна такая про которую я, слыхом не слыхивал?
— Да это наш участковый придумал способ, как водку пить во время эпидемии.
— Молчи дура — это бу, государственная тайна, — сказал участковый.
— А за дуру ответить можешь, — сказал Семен, отодвигая жену в сторону.
— Дура твоя баба, — ответила Анька. -Была бы я твоя жена, я бы тебе твой экран давно бы размозжила.
— Какой экран, — спросил Семен.– Я что пока летал в Москву, пропустил что–то интересное?
— Какой– какой! Простой! Ведро на башку себе оцинкованное напялит и, пьет водку через трубочку. От инопланетных лучей говорит, защищает….
— Я тебя Анька предупредил! За разглашение бу, государственной тайны срок получишь!
— Так вот, катись ты подпокловник домой к своей жене! Не мешай нам с Семеном любовью заниматься! Не видишь, мужик мой из космического полета вернулся, ласки хочет, у него аж шкура чешется.
— Бешеная! Ты Анька, бешеная! — завопил участковый и, с грохотом падающих тазов и ведер вывалился из хаты.
— А ты что стоишь, гуманоид Гутенморген?! — спросила Анюта. — Давай, гад, исполняй свой супружницкий долг! — сказала она и, ринулась раздевать одевшегося мужика.