Коллективное бессознательное

Лето я провела во Владимирской области, в её далёком от цивилизации углу, когда-то густонаселённом, а сейчас в нашей деревне, как и во всей округе, живут исключительно дачники. Угол наш весьма симпатичен: лес на взгорье, под которым петляет по широкой луговине речка-переплюйка, а вокруг, заполняя просторы, бывшие колхозные поля непрестанно зарастают мелколесьем.
Когда-то, когда в нашей стране селяне зарабатывали свои трудодни в колхозах, в этой деревне была школа, медсанчасть и магазин, её жители засевали поля злаками и овощами, но в основном гоняли общественное стадо по луговинам двух сплетающихся между собой речек. Теперь, когда селяне, убежав из деревень в города, освободились от тяжелого труда, занявшие их места дачники пытаются вырастить какой-никакой урожай на своих огородах. Земля в нашем углу неурожайная – песок и суглинок и поэтому с каждым годом площадь огородов на приусадебных участках уменьшается, уступая место газонам и цветникам.
 - Зона рискованного земледелия, - говорят дачники, сваливая свои агротехнические огрехи на мать природу. - Каждый раз, сажая и засевая грядки, не знаешь, что взамен соберёшь в конце лета. Вот в этом году уродилась одна морковь, правда, несладкая.
А когда-то расползшиеся по этой земле союзы финно-угорского племени меря, не тратя время на копания в земле, ловили рыбу в реках и озерках, охотились на медведей, кабанов и зайцев в лесах, собирали про запас грибы, ягоды, орехи и, пережидая зиму, отсыпались в полуземлянках, рассказывая друг другу сказки.
Потом они ассимилировались с пришлыми славянами, и, попав под руку московского князя, стали частью многочисленного народа, назвавшись русскими. Нам на память о себе они оставили неистребимые картины природы: вековые Дубы в лесных массивах, немного щуки в реках, привычку ставить бревенчатые дома без фундамента и непонятные названия рек и населённых пунктов на забытом языке. Например, наша деревня называется Шиклово, а река, на которой она стоит, Молокча. Молокча довольно извилиста и достаточной длины - по ней местами проходит граница между Московской и Владимирской областями. В Молокчу немного в стороне от деревни впадает речка Пичкура, которую по цвету воды называют Чёрной. Какой смысл вкладывали меря в свои названия уже не доискаться и не докопаться, как не понять, что за люди придумали их для этих вертлявых речек.
Но не всё исчезает бесследно на нашей Земле. Говорят, а многие просто верят в существование коллективного бессознательного, которое включено на генном уровне в подсознание не только наше, человеческое, но и в настоянный на травах воздух, в воду рек, в дубы и травы в рост, березняки, овраги, и, конечно, в многочисленные карстовые воронки наших мест, заполненные подземными водами, таящимися в глубине земли. Иными словами, коллективное бессознательное — это душа планеты, невидимая и неосязаемая субстанция, которая хранит память обо всём, когда-либо случалось. Оно переходит из поколения в поколение неведомым пока для нас путём.
Похоже даже, что оно, бессознательное, часто является мотивацией некоторых неосознанных поступков.
Теорию коллективного бессознательного создал и развил Карл Юнг, ученик Зигмунда Фрейда.
Но я бы ни о нём, ни о них не вспомнила, если бы не один случай, который произошёл со мной в нашей деревне.
Со всеми случаются моменты, когда просыпаешься перед рассветом и сна ни в одном глазу. Лежишь, глядя в угол, и думаешь – чем бы таким заняться?
Я проснулась от чувства будто кто-то тихонько мазнул мягкой лапой по моему носу. Открыла глаза. В избе сумерки, за окном неохотно занимается утро: небо сереет, постепенно приобретая оттенок голубизны, но пока не подсвечивается солнечными лучами. В открытую форточку вливается влажный ночной воздух. Если выйти во двор, ноги тотчас вымокнут от обильной росы. Наверное, в этот час хорошо клюёт рыба, но я не рыбачка, нет у меня такого азарта, который бы перебил нежелание вылезать из тёплой постели и шагать в сторону покрытой туманом речки, чтобы, застыв на берегу сухим камышом, неотрывно следить за поплавком.
В сумеречной избе непонятно чем заниматься, а лежать, перекатываясь с боку на бок, уже стало невмоготу. Я оделась и вышла во двор, чтобы сделать что-нибудь полезное, а именно порвать сорную траву на грядках.
В целом деревня наша спокойная, но когда выходишь из тёплого дома в прохладную тишь царства полутеней и ночных шорохов, то становится как-то не по себе. Будто бы твоя вчера скошенная лужайка вовсе не твоя, а существует сама по себе, нет в ней того участия, что встречаешь солнечным утром или тёплым закатным вечером, будто бы по ней гуляет невесть кто невесть зачем.
Дело всё в том, что дом мой стоит на перекрёстке: одна дорога ведёт к центру деревни, другая уходит к окраине ближнего городка, третья выводит за околицу к лесу, а четвёртая спускается к реке.
Перекресток у знающих людей издавна считался открытым местом для появления потусторонней силы. Если, к примеру, кому-то захочется пообщаться с существом тонких миров, нужно выйти на перекрёсток в полночь и оно само тебя найдёт. Можно даже не идти ногами на перекрёсток, а, закрывшись в бане, произнести наговор: встану не перекрестясь, выйду не помолясь, дойду до перекрёстка четырёх дорог и скажу такие слова…и просить, что хочешь получить. Многие, наверное, так и делают, поскольку дары на них так и валятся. Сама я о таком не помышляю, но, кому хочется, пусть попробует!
Короче говоря, дом возле перекрёстка строить стремно – не знаешь, на кого в ночи нарвёшься!
Хотя какая ночь? Уже развиднелось и к яблоне и кустам прижались ночные тени.
А вокруг тишина, но какая-то странная – ни звука, ни шороха, будто бы уши воском залили! И захотелось мне тогда ближе к земле прижаться. Села я на низкую скамеечку и начала в цветнике траву потихоньку рвать – ту, которая повыше, потому что маленькой разглядеть ещё не могу.
Сижу тихонечко – то ли сплю, то ли грежу наяву. Вдруг слышу – шаги. У нас недавно дорогу гравием подсыпали, так она ещё не укаталась. А шаги всё ближе, всё слышнее. Такие размеренные, но одновременно тяжёлые. Когда человек так ходит, значит он не торопится или устал сильно. Скрип подошв и шуршание гравия. Мой отец был военным, и я знаю, что так могут скрипеть только солдатские сапоги. Мне в голову сразу песня пришла
«Только пыль, пыль, пыль от шагающих сапог! Отдыха нет на войне…»
Хотя откуда в нашей маленькой деревне взяться солдату?
Тихонечко я выглянула из-под куста, под которым сидела и застыла. Застыла от страха – ноги к земле приросли, а руки в тяпку вцепились и не хотят разжиматься.
 - По дороге из леса в деревню в кирзовых сапогах, пилотке и в гимнастёрке, измазанной в земле, размашистой походкой шёл солдат.
Такой солдат, как в фильмах про войну показывают - в линялой гимнастёрке и пропылённых сапогах. Будто бы он месяц в окопе просидел, будто бы он со времени той войны в овраге пролежал, а теперь домой решил вернуться. По дороге шёл призрак прошлого. Страшного и незабытого. Забыть о прошлом страхе не даёт коллективное бессознательное.
 - Что ж его, бедолагу, приподняло с земли сырой? – подумала я. – Может быть дрон пролетал, ненароком задел-разбудил?
Глядела я на него, как идёт он, пошатываясь, под тяжестью бремени прошлой войны и так мне его жалко стало – и жалко и жутко одновременно. Но страх прошёл, улетучился вместе с фигурой солдата, который ушёл вперёд, не оглядываясь.
Весь день пока на грядках сидела, пока обед готовила, думала о нём – кто он был на самом деле – образ или фантом, призрак прошлой войны или предсказание будущей?
Прошло время, и случай этот стал забываться. Знаете, одно единственное событие ярким светом отражается в восприятии и долго хранится в памяти, а если одно наслаивается на другое, то всё прямиком уходит в коллектор коллективного бессознательного.
Зашла я примерно через неделю к своей племяннице. Её дом неподалёку стоит, за заросшим ивняком оврагом.
Сидим пьём чай. За столом я да она, да сын её, которому 20 стукнуло, студент 2 курса исторического факультета.
 - А наш Ваня, - говорит племянница, - полюбил одиночные походы.
Я тоже до недавнего времени любила одиночные походы по нашим лесам - и за грибами, и за ягодами, поэтому стала его расспрашивать куда и как он ходит.
 - Да, - говорит, - люблю я ходить, но не просто так, а со смыслом.
Я не так давно эксперимент поставил – решил узнать, как наши бойцы оборону в лесах держали. В нашей местности много траншей после войны осталось. Так я решил заночевать в лесу, узнать, что они чувствовали, каково им было не в кровати спать, а на земле сырой? Надел дедушкины кирзовые сапоги, гимнастёрку, в которой прадед с войны вернулся, пилотку и пошёл в лес. Лёг под берёзу и заснул.
 - Какие сны приснились? – спрашиваю, а у самой перед глазами возникла фигура солдата в рассветных сумерках.
 - Да я почти не спал - всю ночь прокрутился, муравьи заели, еле до рассвета дотерпел.
Дома потом отсыпался…