Поезд времени S-16

Поезд S-16 с привычной бело-синей окраской — вытянутые полосы вдоль кузова и аккуратный блеск металла, отполированного дождями и ветрами, с ярко-красными дверями, словно акцентирующими внимание на входе в другой мир, — мягко качнулся, тронувшись со станции Винтертур. Этот город в северной части кантона Цюрих давно прославился как индустриальный и культурный центр, где старинные фабричные корпуса соседствуют с музеями, парками и современными офисными кварталами. Часы на фасаде главного вокзала показывали 6:43 утра: именно в это время, как всегда, с пятого пути состав направлялся к столице кантона, в сторону Цюриха.
Студент физического факультета Цюрихского университета Штефан Валтер едва успел вскочить в вагон, когда предупредительный сигнал пронзительно пискнул, а красные двери начали сомкаться. Прыжок получился поспешным: он чуть не столкнулся с пожилым человеком, который уже вошёл и теперь, опираясь на перила, неторопливо поднимался по лестнице на второй этаж, где было тише, просторнее и уютнее.
— Entschuldingung (Извините)! — выдохнул Штефан, извинившись, и старик, замедлив шаг, слегка повернул голову и кивнул. Его вид был странен: полосатый красно-белый свитер, на котором нелепо болтался жёлтый галстук, зелёные штаны, словно с чужого плеча, пляжные туфли, абсолютно неуместные в утренней прохладе. Белые спутанные волосы торчали в разные стороны, на лице застыла улыбка — холодная, будто нарисованная, а глаза, стеклянные, неподвижные, с мутным блеском, не выражали ничего человеческого. Двигался он резко, с отрывистыми жестами, словно кукла, которую дёргали за невидимые ниточки: шаги слишком резкие, локти — угловатые, повороты головы — как у плохо смазанного механизма. Штефан про себя решил, что старик, вероятно, страдает какой-то неврологической болезнью, и терпеливо подождал, пока тот пройдёт дальше и займёт свободное место у окна.
— Мы приветствуем вас на маршруте S-16 и желаем вам приятной поездки, — раздался в динамике мягкий женский голос. Запись звучала слегка неестественно — слишком безупречная интонация, ровный ритм, одинаковая улыбка в каждой фразе. Штефан всегда ловил себя на том, что за этой бездушной вежливостью легко представить машину, которая приветствует пассажиров только потому, что так её запрограммировали.
Придерживая одной рукой рюкзак с тяжёлыми учебниками, папками и ноутбуком, а другой настраивая свой цифровой MP3-плейер McAfee на ритмичную латиноамериканскую музыку, он поднялся наверх и устроился возле окна, в двух метрах от странного старика. В вагоне было немноголюдно: солидный мужчина в тёмном костюме и с кожаным портфелем читал свежий номер бесплатной газеты 20 Minuten; четыре пожилые туристки оживлённо переговаривались и рассматривали путеводитель; на сиденье у стены спала маленькая девочка лет пяти, положив голову на свой рюкзачок. Основной поток пассажиров появлялся ближе к семи-восьми часам, но уже сейчас поезд должен был сделать привычные короткие остановки — в Эффретиконе, аэропорту, Орликоне, а затем въехать в Цюрих и идти дальше по маршруту до Херрлиберга-Фельдмайена. Те, кому на работу или учёбу приходилось ехать пораньше, обычно оставались на нижнем уровне — там легче выйти на перрон.
Двадцатипятилетний Штефан учился на втором курсе: после армии и «матуры» — швейцарского аналога выпускных экзаменов — он решил посвятить себя физике. Широкоплечий, крепко сложенный, с прямой осанкой, голубыми глазами и густыми чёрными волосами, он выглядел заметно старше своих сверстников. В его лице и фигуре угадывался сплав европейских и азиатских черт: высокие скулы, чуть раскосый разрез глаз при правильных чертах лица — эта особая смесь делала его облик необычным и привлекала внимание девушек. Но сам Штефан был скованным, застенчивым, редко делал первый шаг к знакомству, и потому удивительно, но факт: у него всё ещё не было подруги. Родители и друзья подшучивали, выражали недоумение, однако сам он не считал нужным оправдываться.
Он был человеком сосредоточенным и серьёзным, скорее склонным к наблюдению, чем к действию. Если его товарищи гонялись за вечеринками и мимолётными романами, то Штефан выбирал книги, статьи, лабораторные эксперименты. Он хотел разобраться в законах природы, понять, из чего построена Вселенная, и лишь потом думать о личной жизни. Образование казалось ему фундаментом, без которого любое счастье окажется зыбким. В этом и заключалась его натура: упрямая, вдумчивая, несколько одинокая, но честная и твёрдая.
Поезд шёл уверенно и плавно, развивая скорость около сотни километров в час — достаточно быстро, но не так стремительно, как знаменитые «бомбардиры»1, которые промчались бы мимо, оставив за собой лишь шлейф звука и дрожание стёкол. За окнами мелькали ленты пейзажа: тёмные силуэты лесополосы, аккуратные домики с черепичными крышами и ухоженными садами, вытянутые в шахматном порядке поля, где жёлтые пятна кукурузы соседствовали с зелёными лугами. Время от времени проплывали серые бетонные мосты и развязки, будто расчерченные гигантским циркулем; над дорогами тянулись линии электропередачи, металлические опоры которых напоминали фантастических стражей, выстроившихся в безмолвный строй. Всё это вместе с тоннелями, сигналами, аккуратно подстриженными откосами говорило о Швейцарии — стране, нашпигованной технологиями, словно живущий организм, где каждая клеточка насыщена точностью, инженерной мыслью и удобством для человека.
Пассажиры второго этажа клевали носами: их сон, прерванный ранним подъёмом, словно тянул за собой обратно в полусонные грёзы. Только две старушки оживлённо переговаривались, обсуждая вчерашнюю серию телесаги «Анна и её любовь». Их голоса то и дело повышались, когда одна возмущённо указывала на нелогичный поступок главной героини, а другая спорила, оправдывая её страдания. Они с азартом смеялись над нелепым костюмом второстепенного персонажа и негодовали по поводу коварного врага Анны, который, как уверяла одна из женщин, «слишком уж хорош собой, чтобы быть злодеем». Их беседа превращала мелодраму в предмет почти академического анализа, где ошибки сценаристов разбирались не менее подробно, чем важные политические события.
А странный старик сидел напротив неподвижно, словно изваяние. Он сложил руки на груди, пальцы его были застывшими, и глядел прямо в потолок, не мигая, не двигаясь, словно даже дыхание у него остановилось. Лицо оставалось каменным: губы вытянуты в застывшей улыбке, глаза стеклянно отражали свет, и от этой неподвижности веяло чем-то жутким — то ли пустотой, то ли скрытой угрозой. Штефан инстинктивно отвёл взгляд: эта странная фигура начинала действовать на нервы.
Осень в Швейцарии вступала в свои права. Деревья вдоль железной дороги ещё держали золотисто-красные кроны, но всё чаще из них сыпались листья, кружась в воздухе и ложась тонким ковром на влажную землю. Солнце пробивалось сквозь пелену облаков, но уже не обогревало по-настоящему, только мягко золотило верхушки холмов и крыши деревень. Утро было прохладным; влажный воздух пах сырой землёй и прелой листвой. Сегодня мелкий дождик нудно стучал по окнам вагона, но надвигающиеся тяжёлые тучи обещали нечто большее — ливень с раскатами грома и вспышками молний.
Штефан, уткнувшись лбом в прохладное стекло, слушал латиноамериканские ритмы в плеере и одновременно в мыслях повторял материал. Перед ним стояла важная задача: провести эксперимент по электропроводимости и защитить его перед профессором Херцгутом и группой. Несколько последних дней он проводил почти исключительно в лаборатории — проверяя контакты, калибруя приборы, записывая данные. Сегодня он специально выехал пораньше, чтобы первым добраться до аудитории, занести оборудование, подключить кабели и ещё раз перепроверить всё до лекции.
Солидный мужчина, сидевший неподалёку, внезапно громко рассмеялся, заставив несколько человек поднять головы. Он был лет пятидесяти, с коротко остриженными тёмно-русыми волосами, с едва заметной сединой на висках. Его плотное лицо с выступающим подбородком и чуть красноватым оттенком кожи говорило о привычке к хорошему вину и частым ужинам вне дома. На нём был тёмный костюм, безупречно выглаженный, а в руках — свежий номер 20 Minuten, который он держал с такой же солидностью, как кто-то другой держал бы юридический документ.
— Совсем обалдели эти журналюги! — громко произнёс он, потрясая газетой. — В Израиле, представьте себе, археологи копают древнее захоронение, которому две тысячи лет, и вдруг находят там гильзы калибра «двести двадцать три Ремингтон» от штурмовой винтовки «Зиг-Заура»! — Он расхохотался ещё громче. — Нет, свобода прессы зашкаливает, тормоза ставить надо! Чушь собачья, а они это как сенсацию подают!
Штефан машинально вскинул глаза, как и несколько других пассажиров, но тут же снова уткнулся в окно и в свои мысли. Никто не стал комментировать — ни старушки, ни молодой студент. Мужчина же не успокаивался: он продолжал громко бубнить о журналистах, их невежестве и «погоне за сенсациями». Иногда он обращался словно к невидимому собеседнику, то поднимая брови, то размахивая газетой.
Ехать оставалось недолго, и Штефан, вытянувшись на сиденье, машинально перекинул ногу на другую, когда вдруг услышал над собой приятный, мягкий голос:
— Место свободное?
Он поднял голову и увидел девушку — симпатичную, живую, с какой-то внутренней энергией, которая сразу привлекала к себе внимание. В руках у неё была толстая тетрадь с аккуратно выписанными конспектами, где виднелись рисунки человеческих органов, схемы кровообращения, химические формулы. «Фармаколог или врач», — мелькнула мысль у Штефана, и желудок тут же болезненно сжался от внезапного волнения.
Девушка выглядела лет на двадцать два. Небольшой, курносый носик был украшен крошечным серебряным пусетом, вставленным в левую ноздрю; тёмная, чуть загорелая кожа придавала ей оттенок южного шарма, будто она недавно вернулась с моря или слишком увлекалась солярием. Светлые волосы — не слишком длинные, но густые, слегка волнистые — небрежно спадали на плечи. Чуть раскосые глаза, с длинными ресницами, сверкали живостью, а тонкие губы с естественным изгибом выглядели так, словно они были созданы для улыбки. На лице почти не было косметики, лишь лёгкая тушь и, может быть, блеск на губах — и от этого её естественная красота выглядела ещё ярче.
Одетая она была просто и практично: чёрная кожаная куртка, обычные голубые джинсы и белые кроссовки Nike. В её облике не было ни нарочитой модности, ни показной дороговизны — скорее лёгкость, удобство и естественность, свойственная студентке, спешащей по делам.
— Да, конечно, — поспешно ответил Штефан, боясь, что она передумает и выберет другое место.
Она слегка кивнула, опустилась напротив него и, не тратя времени, раскрыла учебник, начав вчитываться в диаграммы. Губы её то и дело шевелились — она явно заучивала названия, формулы, описания функций органов. Иногда брови сдвигались, взгляд замирал на одной строке, потом она кивала самой себе, будто утвердив ответ на внутренний вопрос, и переводила глаза дальше.
Штефан же, положив голову на руку, уже не мог сосредоточиться ни на музыке, ни на мыслях о своём эксперименте. Он украдкой рассматривал её — то профиль, то прядь волос, упавшую на щёку, то пальцы, держащие ручку. Его захватило внезапное желание — не просто познакомиться, а чтобы эта девушка стала чем-то большим в его жизни. Он представлял, как они вместе идут по университетскому коридору, как она смеётся, как держит его за руку. Но для этого следовало начать разговор, и тут Штефан упёрся в собственную нерешительность: язык словно прилип к нёбу.
Самый простой шаг — сказать что-нибудь, любую мелочь, лишь бы зацепить внимание. Но именно это и было для него трудным: вступить в диалог с незнакомым человеком. «А если она откажет? Скажет, что занята, или просто отвернётся?» — в сердце кольнул страх. Он боялся, что любое неловкое слово сделает его смешным, а её улыбка обратится насмешкой.
«Ну, давай, давай, не молчи! Чего сидишь как истукан?» — уговаривал он сам себя, чувствуя, как в голове начинают роями метаться фразы и тут же рушиться. До Цюриха оставалось не больше двадцати минут, и он ясно понимал: если не сейчас, то больше никогда.
И вдруг его осенило: вагон ведь полупустой. Девушка могла выбрать любое место, но подсела именно сюда. Значит ли это?.. Голова пошла кругом от мысли: «Так она сама хочет со мной познакомиться! Просто ждёт, когда я сделаю первый шаг».
Он судорожно вдохнул, собрался и, преодолев застарелый барьер, вымолвил:
— Гутен морген! Извиняюсь, вы случайно не будущий врач?
Девушка оторвала взгляд от тетради. В её глазах вспыхнули смешливые искорки, губы дрогнули в улыбке, и всё её лицо будто говорило: «Ну наконец-то, заговорил».
— Да, — произнесла она с лёгкой усмешкой, — а что? Вы болеете?
Штефан сделал страдальческое лицо, приложил ладонь к груди и, стараясь импровизировать, продолжил:
— О, да! У меня сердечко болит. От тоски и одиночества. Такое маленькое сердце, а столько психологической нагрузки — разрывается на части. Не знаю, как лечиться. Может, вы, как будущий врач, мне поможете? Или мне к вам термин2 нужно назначать?
Девушка, приняв игру, театрально вздохнула, сложив руки на груди:
— Ох, с удовольствием я бы спасла вас от этого недуга, да только по специальности я не кардиолог... Я будущий гинеколог, и если у вас что-то по женской части, то могу прямо здесь провести осмотр...
Штефан мгновенно покраснел, щеки загорелись, словно его обдало пламенем, по шее и лбу поползли красные пятна, а взгляд беспомощно метался — то в сторону окна, то обратно к девушке. Он заикнулся, едва находя слова:
— Э-э-э, пардон, но я — стопроцентный мужчина, не транссексуал... операций по смене пола не производил... Но вы... неужели такая симпатичная — и не изучали кардиологию? И что же мне теперь, упасть прямо здесь, на пол поезда, от остановки сердца?
Собеседница расхохоталась звонко, легко, без всякой сдержанности:
— Ха-ха-ха! Кардиологию изучают вне зависимости от внешности. Не беспокойтесь, я сумею завести ваш «мотор» в груди — навыки первой помощи я освоила ещё на первом курсе. Есть такой приём — прямой массаж сердца.
Штефан, не понимая, нахмурился и озадаченно переспросил:
— Вы вскроете мне грудную клетку?
— Ну-у... — протянула девушка, сдвинув брови и изобразив сосредоточенность, — надо же посмотреть, какое сердце у этого мужчины, который, может быть, вскоре предложит его... и руку впридачу.
Эти слова словно распахнули в груди Штефана тёплое окно — он едва не заулыбался во весь рот, но сдержался, лишь внутренне ликуя: «Я ей нравлюсь! Ура!»
— Меня зовут Штефан, — сказал он чуть тише, чем хотел, но с искренностью. — Это на тот случай, чтобы вы знали, кто умрёт у ваших ног, если массаж вдруг не подействует. Я учусь на факультете физики...
— А я — Патриция. Как вы уже поняли, на медицинском, — она криво улыбнулась и прищурилась. — Та-ак... вот где я вас видела — в лабораториях уни3! Вы там всегда такой озабоченный: ходите, приборы крутите, разбираете...
В её голосе прозвучал лёгкий укор, и Штефан почувствовал, как его улыбка стала кислой, с оттенком смущения. Она была права: он действительно часто замыкался в себе, словно крот, роющий ходы в своих формулах и проводах. Иногда следовало поднимать голову и смотреть по сторонам — на людей, на жизнь, на такие вот случайные встречи. Ведь молодость не вечна, а наука — дело долговечное; не убежит и Нобелевская премия, если он уделит часик на улыбку или разговор.
— Да... просто профессор много задаёт... — начал он оправдываться, чуть отводя глаза. — Вот и сегодня я должен провести эксперимент перед аудиторией...
В этот момент поезд нырнул в поле, и стекла окон стали покрываться крупными каплями дождя. Они падали с тяжёлых туч, бились о стекло и скатывались по нему в длинные струйки, медленно ползущие в противоположную движению сторону, словно сотни прозрачных змей. Вдруг мелькнула молния — белый зигзаг вспорол небо. Спустя несколько секунд разнёсся гулкий гром, запоздавший, как и должно быть по законам физики.
Патриция, на секунду оторвавшись от его лица, посмотрела на серую стену за окном, вздохнула и уже серьёзнее спросила:
— Это эксперимент не с природой? А то уж слишком часто стали дожди... слякоть, унылая пора, всё какое-то грустное.
Штефан махнул рукой, как отгоняя её подозрения:
— Нет, погодой управлять не так просто. Хотя кое-что люди научились — например, разгонять облака.
— Зачем? — удивилась девушка, приподняв брови.
Парень немного растерялся, не сразу найдя ответ:
— Как зачем? Ну, на праздники... Чтобы ясно и тепло было, и люди не мокли.
— Я думаю, что разогнав где-то, люди переводят непогоду в другую точку планеты... — возразила она, наклонив голову набок и глядя в окно. — Ведь наш мир — это как система сообщающихся сосудов...
Штефан вынужден был признать, что собеседница не дура и в физике кое-что понимает. Он уже раскрыл рот, собираясь объяснить, что об этом думают учёные, как вдруг раздался удар грома.
Звук был настолько мощным, что поезд словно подхватил и встряхнул смерч. Вагоны затряслись, колёса с визгом вцепились в рельсы, люди повскакали с мест, по инерции швыряя сумки и рюкзаки на пол. В проходе покатились бутылки с водой, кто-то уронил дорожную корзину, и из неё высыпались яблоки. Несколько женщин вскрикнули, прижимая к себе детей.
Старушки, сидевшие неподалёку, в растерянности перешёптывались:
— Господи, что это? Землетрясение?..
— Да не может быть, тут же равнина...
— Может, война началась?..
Патриция тоже побледнела, пальцы судорожно вцепились в конспект. У Штефана отвисла челюсть: он впервые сталкивался с таким явлением. Сердце билось в утроенном темпе, как барабан перед казнью. Он уставился в окно, но краем глаза всё же заметил: старик, сидевший всё это время спокойно, вдруг неторопливо поднялся, развернулся и, опираясь на поручень, направился вниз, на первый этаж вагона. В тот момент парня это не заинтересовало — всё внимание приковало то, что происходило снаружи.
А там бесновалась природа. За окном «танцевали» молнии — десятки молний, бивших сразу, будто кто-то в небесах запустил гигантский генератор и разряжал его прямо в землю. В секунду воздух вспарывало не меньше десяти ярких вспышек, и тучи становились серебряными, переливчатыми.
Утреннее холодное солнце исчезло, но темно не стало. Напротив, откуда-то разливался свет — не солнечный и не электрический, а какой-то иной, густой, заполняющий всё пространство вокруг. Потом молнии угасли, а воздух начал уплотняться, как если бы превращался в облако. Пространство стало странно изгибаться, переливаться и извиваться, словно бесконечная лента.
Штефану вдруг пришла в голову мысль: геометрия окружающего мира напоминает ленту Мёбиуса4 — бесконечную поверхность, у которой нет ни начала, ни конца.
Поезд, не сбавляя скорости, нырял в этот новый, непонятный мир — в яркий, густой туман, в изгибающуюся, меняющуюся ткань пространства. Пассажиры в ужасе жались к окнам и друг к другу, но ничего не понимали.
В это время девочка лет семи, худенькая, с двумя тонкими косичками, завязанными розовыми ленточками, проснулась и потёрла глаза. Соскочив с сиденья, она дёргала за рукав бабушку, шепча испуганно:
— Ба, что это? Почему так страшно?
Старушка только качала головой, бормоча молитву и не находя ответа.
Растерян был и сам Штефан. Как физик, он должен был пояснить хоть что-то, но таких явлений он никогда не слышал, не читал и даже в Интернете не встречал.
— Что это такое? — изумлённо спросила Патриция, переводя взгляд с окна на него.
Штефан беспомощно пожал плечами:
— Чёртовщина какая-то... Конец света, что ли?..
— Не пугай... — пробормотала девушка, крепче прижимая конспект к груди, и её губы задрожали. — Я зачёт не успела сдать... Неужели все мы попали... в загробный мир? Но его ведь не существует...
Ответить Штефан не успел, потому что туман вдруг начал редеть, словно его сдуло чьим-то невидимым дыханием, и перед окнами поезда разверзся величественный закат. Красный, густой, с прожилками золотистого и фиолетового света, он заливал всё пространство, как будто в небе разлили расплавленный металл. Лучи не ласкали, а обжигали, в них было нечто тревожное, как в последнем взгляде дня на мир, уходящий в темноту.
Но это были не поля Швейцарии, и, скорее всего, не рай и не ад, о которых до сих пор бесплодно спорят атеисты и теологи. Нет — перед глазами открылся совершенно иной мир, неведомый и несравненный ни с чем. Долина, куда ворвался поезд, утопала в зелени гигантских деревьев, напоминавших папоротники, только увеличенные в сотни раз. Их стволы толщиной с башню уходили вверх на десятки метров, где распахивались громадные кружевные кроны. Листья были длинными, в человеческий рост, покрытые прожилками, и шуршали под ветром так, будто трепетала ткань какого-то чудовищного шатра, раскинутого над землёй.
По долине бродили существа, которых, казалось, можно было увидеть лишь в музеях или на страницах учебников. Длиношейные диплодоки, тяжеловесные, но удивительно спокойные, неторопливо переставляли колонноподобные ноги, словно каменные статуи ожили и пошли сквозь время. Их шеи тянулись вверх, подбирая зелёную массу листьев с самых верхних ветвей папоротников-гигантов. Каждое движение было медлительным, уравновешенным, и казалось, что вся земля содрогается под их шагами.
А над ними, разрезая огненно-красное небо, парили птеродактили. Их кожистые крылья вытягивались во всю ширину пассажирского вагона, а клювы сверкали, когда они складывали крылья, пикируя вниз. Подобно коршунам, они выхватывали мелких существ из травы — длиннохвостых ящериц и каких-то шустрых двуногих зверьков. Раздался пронзительный визг добычи, и один из птеродактилей, хлопая перепончатыми крыльями, уносил её в небеса.
Но самое страшное зрелище ждало с другой стороны долины. Там, среди зарослей, двигался он — король мезозойской эры, тираннозавр-рекс. Высокий, с тяжёлым туловищем и головой, утыканной клыками, острыми, как клинки. Его глаза горели жёлтым хищным светом, хвост работал как балансир, а лапы вонзались в землю с хрустом, словно он ломал кости невидимых врагов. Рекс рывком кинулся за добычей — маленьким стадом рогатых травоядных, и вскоре воздух прорезал рёв, такой мощный, что даже окна поезда задребезжали.
И это всё было не игрой воображения, не искусной графикой или виртуальной реальностью. Нет — существа были реальны до безумия. Хоть выйди из поезда, дотронься до их шкуры, пни по ноге или хлопни по хвосту, если только хватит смелости и если хищники позволят. Их бронированная чешуя отливала светом заката, словно отполированная бронза. Клыки сверкали так, что ими можно было бы резать сталь. А там, где тираннозавр настигал жертву, земля окрашивалась багряным: кровь фонтаном брызгала в стороны, мгновенно всасываясь в тёплую почву.
Поезд летел сквозь этот чужой, невероятный пейзаж, и пассажиры не могли оторвать глаз от окон. Никто не находил слов. Растерянность, страх и восторг сливались воедино — перед ними раскрывалась эра, о существовании которой знали лишь по костям, пылившимся в музеях. А теперь она ожила — и впустила в себя целый вагон людей.
– Это что – «Диснейленд» у нас открылся? – провела рукой по волосам Патриция, не сводя глаз с пейзажа за окном. Ей казалось, что только подобное нелепое объяснение могло хоть как-то уложиться в голове.
Штефан нервно повёл плечами, будто хотел стряхнуть напряжение:
– Какой ещё «Диснейленд»? Вчера здесь ничего подобного не было. Ты хоть представляешь, сколько времени нужно, чтобы вырастить такие деревья? Или создать роботов, похожих на этих монстров? Да и зачем ночью скрытно их запускать? Нет, это похоже скорее… на «Парк юрского периода». Может, кино снимают? Новый приключенческий фильм…
– Тогда почему в такое утро? – тут же возразила девушка. – И к тому же смотри: у нас на перроне был октябрь, холод, дожди, а там – тропики и закат. Несовместимость полная! И откуда у режиссёра настоящие динозавры? Ты что-нибудь слышал о таких проектах? Их ведь не воскресить. Они вымерли шестьдесят миллионов лет назад. Разве что ближайшие родственники остались – вараны на Комодо, да змеи с крокодилами.
– Ну, точно, – кивнул парень, не отрывая взгляда от стегозавров, бившихся с рапторами. – Эти твари на крокодилов никак не похожи.
Тут в спор вмешались остальные пассажиры.
– Бабушка, бабушка, что это? – тоненьким голоском спросила девочка, дёргая за рукав старушку. Для неё взрослые были хранителями истины и должны были знать ответы. Но бабушка лишь качала головой и крестилась, как будто отводя беду. Её спутницы таращили глаза в окно, то ахали, то издавали невнятное бормотание – ни слов, ни смысла, только потрясение.
Мужчина в костюме резко поднялся, окинул всех тяжёлым взглядом, словно обвиняя их во всём происходящем, и с силой стукнул ладонью по стеклу. На миг Штефану показалось, что тот собирается выбить окно и выпрыгнуть наружу. Лицо его побелело, губы дрожали от ярости:
– Что за чушь! Мы должны ехать в Цюрих, а не в это безумие! Куда нас везёт этот идиот-машинист?! У меня заседание Совета директоров! Вы понимаете? Миллионные контракты! Если я не приеду вовремя – это катастрофа! Я подам жалобу на железную дорогу, у компании хорошие адвокаты – мы разорим эту шарашку!
Его крик сотряс вагон, вызвав ещё больше смятения.
– Успокойтесь! – взвизгнула старушка, дрожа всем телом. – Не надо на нас кричать! Мы-то чем виноваты?
– Да-да, – добавила её подруга, та самая, что недавно обсуждала сериал. – Мы сами ничего не понимаем!
– Может, это игра? – пробормотала Патриция, прижимая учебник к груди. Она всё ещё пыталась отыскать рациональное зерно в происходящем. – Какая-то панорама, сделанная голограммами… Скрытые камеры, эксперимент над реакцией людей. Вечером нас покажут в каком-нибудь телешоу.
Штефан покачал головой, сам не веря в её слова:
– Нет… такое невозможно. Смотри сама! – он указал на сцену за окном. Там рапторы слаженной стаей рвали на части стегозавров. Хищники прыгали на спины, царапали когтями и пытались добраться до мягкого подбрюшья. Но панцирные гиганты отчаянно оборонялись: один размахивал хвостом, другой всадил рог в грудь нападавшего. Тот рухнул замертво, и тут же на него набросились собственные сородичи, впиваясь зубами в ещё тёплую плоть. Каннибализм здесь был в порядке вещей.
Менеджер, услышав Патрицию, неожиданно сбавил тон, словно её версия нашла отклик в его упёртой логике. Он поправил галстук, откашлялся и сел на место, бормоча:
– Да, точно. Какое-то идиотское шоу. Но я не намерен участвовать в цирке. Поймаю продюсера – шею ему сверну. Нашли развлечение – в поезде, утром, в такую погоду… Болваны! В суд всё равно подам…
Эта тирада лишь подтвердила: скандалист он по жизни, привыкший решать всё угрозами и жалобами.
«Не хотел бы я работать в его компании», – мрачно подумал Штефан.
В этот момент девочка снова заговорила, тряхнув косичками:
– Бабушка, а мне кажется, это кино. Телевизоры вместо окон поставили, и теперь фильм крутят. «Прогулки с динозаврами»! Ты ведь помнишь его? Там про монстриков было!
– Помню… – пролепетала бабушка и вновь перекрестилась.
Удивительно, но именно эта версия показалась самой правдоподобной. Действительно, почему бы швейцарской железнодорожной компании SBB5 не заменить, пускай и прочные, но всё же обычные стекла на плоские плазменные панели и не транслировать через них ландшафтные панорамы? Зачем? – мог бы возникнуть резонный вопрос. Ведь экраны таких размеров стоят недёшево. «А чтобы рекламу пускать», – сам себе ответил Штефан, но тут же усомнился: прошло уже несколько минут, однако никакого информационного объявления или рекламного логотипа не появлялось. Не может рекламный ролик тянуться столь долго и с такой пугающей натуралистичностью. И о чём тогда это «послание»? – о путешествии в прошлое? О доисторической природе, от которой зрителя должно мутить? Приглашение в некий парк развлечений? Или новый способ отвлечь пассажиров от серой дороги?
– Да, точно, это просто телепередача, – согласился наконец мужчина в костюме и, словно желая подчеркнуть собственное равнодушие, раскрыл газету «20 Minuten». Его глаза скользнули по жирному заголовку: «Катастрофа в Китае: авиалайнер, следовавший из Пекина в Гуанчжоу, потерпел крушение, выживших нет». В статье перечислялись подробности – пылающий корпус, тела, которые спасатели находили в радиусе километра, версии экспертов о неисправности двигателя и халатности техников. Черно-белая фотография с обгоревшим хвостом самолёта только усиливала мрачность текста.
Остальные пассажиры тоже постепенно уселись на места. Вагон снова наполнился знакомыми, повседневными звуками: тихий звон чашек в автомате, шелест страниц, шёпот старушек, которые всё ещё крестились, но уже без прежней паники. Даже дети перестали плакать, заворожённо прижимаясь к стеклу. Казалось, страх улетучился, уступив место любопытству и странному, детскому восторгу. Поезд, словно не замечая чужих миров за окнами, продолжал гнать вперёд по расписанию.
Только два студента оставались в смятении. Штефан никак не мог свыкнуться с мыслью, что это лишь хитроумная затея SBB, ведь даже самые современные технологии не в силах так виртуозно воспроизвести каждую чешуйку динозавра, каждую каплю крови, каждую тень от гигантского крыла. Это было реальнее, чем сама реальность. А Патриция, прикусывая губу, думала уже в медицинском ключе – о возможном коллективном обмане восприятия.
– Слушай, а может, это массовый гипноз? Нам внушили, что мы видим динозавров? – тихо предположила она. – Или массовый бред...
– Массовый бред?.. – Штефан скептически вскинул брови. – А что, бывает так, чтобы всем людям сразу казалось одно и то же? И если это гипноз – то кто и зачем?
– Ну-у... – Патриция пожала плечами, – смотрят реакцию на рекламный ролик... или... – но договорить она так и не смогла.
Потому что именно в этот момент поезд снова окутал плотный молочно-серый туман. Всего секунд двадцать — и завеса рассеялась. За окном открылась новая картина, завораживающая не меньше прежней.
Теперь речь шла о человеческой истории, и без сомнений – о первобытном строе. Но поразительно: за окнами царила зима. Снега не так уж много, но достаточно, чтобы серебристым ковром укрыть долину. Солнце низко висело над горизонтом, его свет отражался от льда, и всё казалось чуть голубоватым, будто покрытым тонким хрусталём.
Два десятка людей – то ли питекантропов, то ли неандертальцев, – с такого расстояния различить трудно. Их широкие лица с выступающими надбровными дугами, массивные челюсти и растрёпанные волосы делали их похожими на чудовищных детей дикого леса. На плечах звериные шкуры, на ногах — грубые повязки из меха. В руках у каждого – каменные топоры или длинные копья с остро отточенными наконечниками.
Они загоняли в ловушку мамонта. Животное, огромное, с рыжей шерстью, свисавшей клочьями, с бивнями, изогнутыми, словно белые серпы луны, ревело и кружилось в панике. Оно пыталось угрожающе размахивать головой, но люди не отступали. И всё же мамонту удалось – одним мощным ударом ноги – размозжить охотника в кровавое месиво, так что тело повалилось, как тряпичная кукла, окрашивая снег алыми пятнами.
В ответ в хобот и бок зверя вонзились пять копий. Мамонт взревел, его хриплый трубный крик, пронзительный и полный боли, прорезал даже толстое стекло вагона, отчего у пассажиров похолодело в груди. Животное в панике стало пятиться, но позабыло, что за ним зияла глубокая яма, щедро утыканная острыми сучьями.
Кто-то из охотников ловко ударил каменным топором по бивню. Мамонт пошатнулся, тяжело взревел и рухнул в яму. Из неё раздался жуткий вой – смесь отчаяния, ярости и смертельной боли. Даже сквозь стекло казалось, что воздух внутри вагона задрожал.
Люди, обезумев от восторга, стали прыгать вокруг ловушки, размахивая копьями и топорами. Их крики, их первобытный танец вокруг обречённого зверя были подобны празднику – празднику крови и победы над природой. На лицах застыла дикая радость: они знали, что их племя будет сыто.
– Фу, какая пошлость, – покачала головой старушка, морщась так, будто ей показали вовсе не доисторическую охоту, а неудачный скандальный сериал. Её подружка, сжавшая руки на коленях, поддержала ворчание:
– Да, разве можно показывать сцены насилия? Компания перебарщивает со своими рекламными роликами. Это не детская тема – охота, да ещё с такими кровавыми подробностями...
Нельзя сказать, что пятилетняя внучка выражала солидарность. Наоборот, в её глазах горел восторг: они сияли, отражая скачущие вокруг ямы фигуры древних людей. Для неё это было не ужасом, а живой сказкой, ожившей картинкой из какой-нибудь книжки о первобытных временах. Розовые щёки пылали, губы дрожали от улыбки, и она прижимала ладошки к стеклу, будто хотела сама прыгнуть вместе с охотниками, помочь им в победном танце. Идеи общества защиты животных ей были пока что неведомы, чужды и недоступны; что мамонт мучается и истекает кровью, её нисколько не трогало. Всё происходящее воспринималось как «кино» – красивое, увлекательное, не более.
– Слушай, Штефан, а может девочка права – это кино? – задумчиво спросила Патриция. – Сначала нам показали жизнь динозавров, теперь наших предков...
– Хм... интересно, а что будет дальше? – парень пожал плечами, не зная, чему верить. Он снова сел на место, подался вперёд и продолжал наблюдать, уже с какой-то странной смесью страха и жгучего любопытства.
Поезд вновь вошёл в туман. И снова через считаные секунды плотная завеса растаяла, словно кто-то сдёрнул серый занавес. Все, кто сидел у окон, невольно крякнули – не то от удивления, не то от ожидания. Картину, которую они увидели, многие раньше встречали лишь в фантастических фильмах и компьютерных играх.
Перед глазами раскинулся мегаполис будущего. Он был серым, чуждым и бесконечным, тянулся от горизонта до горизонта. Из тумана и пепельной мглы вырастали тысячные ряды небоскрёбов – из стекла, металла, бетона и пластика. Они взмывались на два, а то и три километра вверх, острыми шпилями упираясь в облака. Казалось, целые кварталы соединялись прозрачными мостами и транспортными магистралями, похожими на натянутую паутину. По этим путям скользили капсулоподобные поезда, над головами вспыхивали огни дронов, но в целом пейзаж был подавляюще мёртвым. Нигде не видно было ни деревьев, ни травы – лишь бесплодный камень и искусственные конструкции.
Но это был не просто город будущего. Он горел и плавился, как пластилин, оставленный на солнцепёке. Небоскрёбы кренились и сползали, словно их строили не из бетона, а из воска; огонь и жара превращали улицы в реку расплавленного асфальта. Где-то внизу слышались взрывы, и целые кварталы оседали, уходя в провалы, наполненные дымом и огнём.
Шла война. Но не простая, а апокалиптическая. Казалось, здесь сошлись в схватке все виды оружия сразу. Одни — гигантские механизмы, двигающиеся на металлических ногах и гусеницах, управляемые людьми внутри, – палили из плазменных пушек. Другие – странные летающие машины, напоминающие одновременно насекомых и корабли, – атаковали их сверху, и пилотировали их не люди, а чудовищные существа с вытянутыми лицами и горящими глазами.
В воздухе вспыхивали разноцветные лучи – красные, зелёные, синие, – они рассекали дымный купол, рвали воздух на куски. Каждое попадание сопровождалось огненным шаром, и разрывы уносили и защитников, и нападавших в пыль и пепел. В нескольких местах поднимались ядерные грибы, и от их сияния металл небоскрёбов плавился, а живые тела – людей и чудищ – превращались в прах за секунды. Город рушился, словно декорация, но масштаб был слишком реальным, слишком детализированным, чтобы быть вымыслом.
– О-о, теперь «Звёздные войны», бабушка! – девочка захлопала в ладоши и звонко рассмеялась.
Бабушка укоризненно посмотрела на неё, зашипев:
– Ну что ещё, дитя! Разве это «здорово»? Это конец света!
– Но, бабушка... ведь это так интересно! – не сдавалась малышка, прижимаясь к стеклу.
– А мне это напоминает больше компьютерную игру, типа StarCraft, – мрачно заметил Штефан.
– Наверное, кто-то играет... – неуверенно предположила Патриция.
– Вряд ли... – парень покачал головой. – Слишком уж чёткая картинка. Такое даже самые крутые программисты не могут выдать. И если это игра, то почему мы её видим в окнах поезда? Думаешь, машинист сам играет? – он усмехнулся, но в смехе сквозило напряжение. – Или всё-таки он ведёт нас в Цюрихский аэропорт?..
– Ты думаешь, мы едем в Цюрих? – испуганно спросила Патриция, сжимая конспект так, что страницы зашуршали. – Мне кажется, нас занесло черт знает куда. Представляю, что сейчас думают другие пассажиры… Как они напуганы или удивлены…
– Может быть, – пробормотал Штефан, всё ещё всматриваясь в невероятный пейзаж за окном.
В этот момент небо раскололось ревом металла и огня. Огромный механический гигант, высотой почти с десятиэтажное здание, медленно навел ракету на цель. Внутри сидел явно человек в скафандре, но когда ракета отлетела, из кабины мелькнуло что-то чуждое, безобразное – словно сам пилот превратился в чудовище. Ракета вычертила сложную петлю в воздухе, уходя от электромагнитного контрвоздействия, и ударила прямо в «брюхо» противника. Летающий диск вспыхнул, закренился и стал падать по касательной линии. Казалось, что он рухнет на поезд, но за несколько метров до рельсов обрушился на бетонную дорогу, взметнув к небу облако искр, бетона, металла и стекла, словно гигантский вулканический фонтан.
Удар был такой силы, что близлежащие конструкции выгнулись, заскрипели и треснули, но поразительнее всего было то, что воздушная волна дошла до самого поезда. Вагоны затряслись, пассажиры неожиданно оказались на полу. Кто-то расшиб лоб о спинку кресла, кто-то ударился коленями, у кого-то разбилось стекло очков или губы – падение оставляло след, и страх осязал в каждой мышце.
Плафоны на секунду потухли, погрузив вагон в сумрак, затем вспыхнули вновь, но звуки визга, крика и стука гремели повсюду, даже с первого этажа. Бабушка прижала к себе внучку, которая от страха закрыла глаза, чуть дрожа всем телом. Остальные женщины побледнели, бессильно облокотились на спинки кресел, шепча молитву.
Мужчина в костюме, похоже, задыхаясь от испуга, отбросил газету и вскрикнул так, что дрогнуло всё помещение:
– Ну это уже слишком! Эта кампания совсем с ума сошла! Что за иммитация? Решили попугать нас? Нет, я дела это просто так не оставлю! Сегодня же натравлю на SBB адвокатов, они выкачают хорошую сумму за такие шутки!
Но никто его не слушал. Штефан успел схватить Патрицию за руку, удержав её от падения и, возможно, спасая от травмы. Он с силой посмотрел в её глаза:
– Слушай, это точно не игра и уж точно не видео – это реальность! Мы попали в какой-то странный мир!
– Но как? Мы же в обычном поезде, а не в звездолёте! – отчаянно воскликнула девушка. – Где мы сейчас? Неужели железнодорожная компания отправила нас на другую планету?
– Я не думаю, что наш поезд – это космический корабль, – Штефан глубоко вздохнул, – но возможно, мы… перемещаемся во времени… Блин, бред какой-то… но уж очень это похоже на правду!
Патриция сомневалась, хотя не слишком сильно:
– Машина времени? Ты шутишь…
В этот момент поезд вновь окутал густой туман, серый и влажный, словно выжатый из самого воздуха. Он скрывал все: пылающие города, гигантских динозавров и сражения, настолько фантастические и опасные, что казалось, их нельзя описать словами. Колеса грохотали по рельсам, стуча ровно, но при этом эхо многократно отражалось от стен туннеля, складываясь в глухое, металлическое многоголосие. В этих звуках слышался ритм движения, тряска и звон, создавая ощущение, что поезд мчится сквозь сердце подземной пещеры.
Уже через несколько минут они должны были достигнуть подземной станции Z;rich Flughafen («Аэропорт Цюриха»). Пассажиры приходили в себя после невероятного стресса, хотя некоторые продолжали дрожать и хватать ртом воздух, пытаясь успокоить сердце.
– Мне плохо, – произнесла Патриция, бледнея. – Сейчас блевану на пол.
Штефан понимал её состояние, но не хотел, чтобы пол вагона оказался изгаженным. Он мягко предложил:
– Давай я провожу тебя в туалет. Там уж в унитаз и отправишь то, что не можешь удержать в желудке.
В голосе Штефана не было ни тени ехидства; наоборот, в нём звучало сочувствие и тепло, и Патриция это почувствовала. Она кивнула благодарно. Парень аккуратно взял её рюкзак, перекинул на другое плечо, а левой рукой поддержал её за локоть. Вместе они спустились на первый этаж вагона, где, что было удивительно, люди казались гораздо спокойнее, лица были расслаблены, страха не наблюдалось.
Возле туалета стояла женщина лет сорока семи, средний рост, темные волосы собраны в аккуратный пучок, лицо спокойное, но внимательное, взгляд мягкий, руки держались за поручень, словно готовые помочь любому пассажиру.
– Вам тоже плохо от тряски? – спросила она, заметив бледное лицо девушки.
– Да, попугало нас падение летающей тарелки, – пояснил Штефан, уверенный, что всех в вагоне трясет от последних событий.
Женщина нахмурилась:
– Какой еще летающей тарелки?
– Как какое? – удивился парень. – Та машина, которую сбил ракетой человек в каком-то устройстве... Вы разве не заметили этого?
Женщина взглянула на него с недоверием:
– Вы шутите? Ничего подобного мы не видели… Сильная гроза была, и молния ударила рядом с вагоном, напугав нас всех…
Патриция с недоумением уточнила:
– Молния? Ах да… сначала были молнии, а потом эти динозавры, пещерные люди, потом сражение с инопланетянами… что ли?
Чем больше девушка говорила, тем более растерянным становилось лицо женщины.
– Я не понимаю, о чем вы…
– Ну как же! На окнах… или на этих видеоэкранах были кадры из какого-то ролика…
– На каких экранах? На табло мониторов только информация об остановках…
Штефан внезапно понял: пассажиры первого этажа ничего не видели того, что проецировалось на окнах второго этажа. Им представлялся обычный земной пейзаж. «Значит, они не в курсе того, что узрели мы», – мелькнула мысль. Получалось, что вагон разделился то ли в пространстве, то ли во времени, и единственное, что их объединяло – это чувство толчка, которое ощутили все, правда, объяснение происходящего для каждого было разное.
– Фантастика! – выдохнул Штефан, совсем путаясь в происходящем, ощущая одновременно страх, изумление и восторг.
Патриция тоже ничего не понимала. Эта поездка выбила их из привычной колеи, словно обычный утренний маршрут внезапно превратился в переплетение фантастики и реальности, где все привычные ориентиры перестали работать. Девушке было трудно объяснить себе и другим, как десяток людей на втором этаже наблюдали странные изменения окружающей среды, тогда как сидевшие ниже видели лишь привычный пейзаж, рельсы и дома. «Может, видео там нет?» – пыталась рационально разобраться она сама, ощущая при этом щемящее чувство невозможного.
Тут женщина недовольно топнула ногой, раздражение было видно по сжатым плечам и поджатым губам:
– Этот старик не умер там? Что так долго? – и она указала на закрытую дверь с надписью WC.
– Какой старик? – переспросил Штефан, и тут вспомнил: они же ждут своей очереди в туалет. Поезд уже приближался к станции, а железнодорожные туннели, фонари и перегонки мелькали мимо окон, создавая эффект ускорения.
– Сюда вошел десять минут назад какой-то старик в красно-белом свитере и не выходит, – пояснила женщина. – Может, ему плохо? Вдруг потерял сознание… Знаете, он какой-то странный был… Говорил нелогично, несвязанно… Больной, наверное… За таким только уход и нужен…
Штефан вспомнил, что действительно видел на своем этаже странного старика, который перед самыми последними событиями вдруг встал и ушел. «Значит, он впустился в WC», – подумал парень, ощущая, что есть какая-то пока неясная, но ощутимая связь между этим чудаковатым человеком и тем, что они видели за окнами поезда. Интуитивно понималось, что старик каким-то образом связан с произошедшим, хотя объяснить это логически он не мог.
– Знаете, молодой человек, можете заглянуть в туалет и посмотреть, может, старику нужна помощь? – сказала женщина, обращаясь к Штефану.
– Да-да, – попросила его Патриция, приложив ладонь к горлу, словно стараясь сдержать тошноту.
Парень кивнул и несмело подошел к двери, постучался, но никто не ответил.
– Может, он умер?
– Ой, не пугайте меня! – воскликнула женщина. – Придется взламывать дверь или вызывать помощь! Я сейчас сообщу машинисту.
Штефан заметил, что дверь не закрыта на замок – об этом свидетельствовал зеленый сигнал. Он осторожно надавил на ручку и толкнул дверь. Та с легкостью открылось. Просунув голову внутрь, Штефан увидел, что туалет свободен:
пространство было чистым и аккуратным, с металлической отделкой стен, светлым полом, компактной сантехникой, унитазом и раковиной с автоматическим краном. На стенах висели информационные таблички с правилами пользования, рядом – дозатор мыла и бумажные полотенца. Внутри царила стерильная, почти неприкосновенная тишина, нарушаемая лишь тихим звуком вентиляции.
– Тут никого нет, – произнес он, повернувшись к дамам.
Патриция с недоумением уставилась на него, а женщина взмахнула руками:
– Не может быть! Я сама видела, как старик вошел внутрь. Он закрыл дверь перед моим носом!.. Может, он выпал из окна?
– Мадам, из этого окна трудно выпасть, к тому же оно закрыто, – ответил Штефан, показывая рукой. Женщина подозрительно посмотрела на него, словно думала, что это неуместная шутка, но всё же заглянула внутрь. Через несколько секунд сказала:
– Извините… странно всё это! Неужели старик незаметно ушел? Ох, какая я дура, столько времени стояла тут. Может, у меня галлюцинации?..
– У нас всех сегодня галлюцинации, – выдохнула Патриция. – Вы не представляете, какие ужастики мы видели на втором этаже.
По лицу женщины было видно, что она не совсем понимала, о чём идет речь, глаза бегали по вагону, губы чуть поджимались, а брови нахмурились в легком недоумении. Тем временем раздался сигнал, и голос из динамика произнёс на трёх языках: „Station Z;rich Flughafen. Passagiere, die in andere L;nder fliegen, k;nnen hier aussteigen... Station A;roport de Zurich. Les passagers se rendant dans d’autres pays peuvent descendre ici... Station Zurich Airport. Passengers flying to other countries may disembark here.“ ("Станция «Аэропорт Цюрих». Пассажиры, вылетающие в другие страны, могут сойти здесь")
Женщина ничего не ответила и вошла в туалет. Патриция осталась стоять у двери, ожидая своей очереди.
- Поезд будет стоять здесь минут пять, а потом тронется в сторону Орликона и Цюриха, – сказал вдруг Штефан. – Ты жди меня здесь…
- А ты что?
- А я осмотрю вагон, – пояснил он.
- Едва поезд остановился и двери открылись, как со второго этажа ураганом промчался солидный мужчина, ругаясь при этом далеко не скромными словами. Он кричал:
- Verdammte Schei;e! Was f;r ein Wahnsinn! Ich werde mich bei dieser verdammten Eisenbahngesellschaft beschweren! Nom de Dieu! Quelle folie!"
Он угрожающе размахивал руками, быстрыми шагами направляясь к первому попавшему отделению железнодорожной компании, которое оказалось в аэропорту, и позабыл о своём срочном совещании Совета директоров.
Штефан пожал плечами, выражая полное непонимание к таким людям, легкое удивление на лице сочеталось с презрительной ухмылкой, плечи расправлены, руки опущены, взгляд спокойный, будто он наблюдает за абсурдом, который никак не касается его лично.
Впрочем, не это заботило его. Он прошёлся вдоль вагона и внимательно осмотрел его. С виду тот ничем не отличался от других, стоявших впереди и позади: обычный цвет, стандартный размер, привычное внутреннее размещение кресел, обычные стекла, а не мониторы, как он отметил. Из окна первого этажа на него смотрели полусонные пассажиры, не видевшие ничего того, что поразило людей на втором этаже.
«И всё-таки это странный вагон», – думал Штефан, достал ручку и блокнот и записал номер В508526-33067-7.
Едва он это сделал, как его внимание привлекло нечто у дверей возле колес. Парень подошёл и замер: кусок красного металла был врезан прямо в обшивку, острые края слегка блестели, поверхность была ровной, словно отшлифованной, но с явным следом сварки или сплава – явно чужеродная деталь, не принадлежавшая вагону.
Сам того не осознавая, Штефан подошёл и взялся двумя руками за металл, и тотчас отдернул – он был холодным, с лёгкой металлической липкостью на ладонях. Конечно, сейчас было уже прохладно, но не настолько, чтобы металл буквально прилипал к коже. Чертыхнувшись, парень почесал нос, достал из кармана носовой платок и вновь взялся за кусок.
Ткань спасала от холода, смягчала ощущение прямого контакта, но долго держать металл было сложно: он будто сопротивлялся, создавая чувство тяжести и вибрации, словно был встроен в вагон силой, которую трудно преодолеть обычными усилиями. Снять предмет полностью оказалось непросто – впечатление было, что он удерживается какой-то невидимой энергией, которая сжимает металл, словно фиксируя его на месте.
– Ах, дьявол, – пробурчал Штефан и рванул на себя. Металл с легким звуком металлического скрипа вырвался из обшивки.
К удивлению студента, кусок почти ничего не весил, хотя по объему должен был тянуть на три-четыре килограмма. Складка его ладоней могла с лёгкостью обхватить объект, и если бы поставить на весы рядом муху, та, казалось, перевесила бы этот странный кусок. Он был легок, но упруг, с металлической текстурой и холодной гладью, не вызывая ощущения хрупкости, словно сделан из материала с невероятной плотностью и прочностью одновременно.
- Странно, – пробормотал Штефан, закинул предмет в рюкзак и поднялся обратно в вагон. Женщина уже вернулась на место и слушала, как старушки с пятилетней девочкой делились впечатлениями о странных событиях на втором этаже. Слушатели охали, но по глазам было видно, что никто не верит.
А одна моложавая дама, лет двадцати пяти–двадцати восьми, в синей куртке, с персингом на губе, с аккуратными татуировками на запястье и легкой бунтарской прической, презрительно заявила:
- Das ist alles L;ge! Ihr habt Geschichten erfunden und denkt, dass sich hier alle vor euch ausbreiten und euren Unsinn nachplappern. (Враки все это! Придумали сказки и думаете, что все тут так и разлягуться перед вами, подпевая вашим бредням).
Это вызвало взрыв негодования у очевидцев странных событий, и они потребовали, чтобы неверующая сама поднялась наверх и увидела всё своими глазами. Штефану было смешно: что она могла обозреть, если события уже произошли, а на втором этаже не осталось никаких материальных доказательств.
- А вагон тряхнуло, потому что в нас чуть не врезался какой-то самолёт! – кричали старушки, размахивая руками.
Женщина в синей куртке им отвечала:
- Какой самолёт? Если рядом с нами аэропорт, это значит, все самолёты должны падать на поезда? Вы с ума сошли! Состав тряхнуло из-за грома, и все сидящие со мной это подтвердят.
Она повернулась к другим пассажирам: пара людей, дрожа от утреннего холода и недавшего испуга, неуверенно поддакивала, кивая головами, а глаза их выражали смесь страха и растерянности.
Входившие в вагон люди с вещами — видимо, недавно прилетевшие в Швейцарию гости — с недоумением смотрели на ругающихся и поднимались на второй этаж, где было спокойнее.
Тут из туалета вышла Патриция. Она была бледна, но держалась сдержанно, плечи чуть сгорблены от усталости, губы поджаты, взгляд сосредоточен на Штефане, но в нем читалась лёгкая тревога и раздражение от тошноты.
- Не блеванула, просто подташнивает… Не знаю, как сегодня я усижу на лекциях, – вздохнула она, стараясь улыбнуться и скрыть своё недомогание.
Штефан покраснел, сердце застучало чаще, и он несмело предложил:
- Мы можем сегодня вместе пообедать в кантине.
Девушка схватила его за руку:
- Ой-ой, пока ничего не говори про еду, а то итак тошнит…
Он чуть не вздрогнул: Патриция едва не стошнила на его куртку, и он поспешно отдернул руку.
- Ладно, как хочешь… Но телефончик свой дашь?
Та улыбнулась, глаза слегка блеснули, и она продиктовала номер мобильного. Штефан записал его на свой аппарат и в свою очередь продиктовал личный номер. Второй шаг в процессе знакомства был сделан. В голове парня уже витали разные мысли, и боясь, что они проступят на лице, он закашлял в кулак, слегка опустив голову и краснея от смущения, пытаясь скрыть учащённое сердцебиение.
В этот момент девушка предложила:
- Ну что, поднимаемся? Нам еще ехать до Цюриха. Или ты сегодня на занятия не идёшь?
- Да-да, конечно, – поспешно ответил Штефан, и они вернулись на своё место.
Поезд тронулся, и Патриция поинтересовалась:
- Что-нибудь обнаружил?
Он пожал плечами:
- Ну, внешне вагон как вагон, ничего особенного… Только я нашёл вот это, – и достал из рюкзака кусок металла, перебрасывая его с ладони на ладонь, как будто он был горячий. – Он был в обшивке… Только осторожно, эта штука страшно холодная…
- Да? – удивилась девушка и осторожно коснулась пальцем странного предмета. Палец едва скользнул по поверхности — и она сразу же отдернула руку. – И вправду, холодный как лёд...
- Мне кажется, что его температура даже ниже, чем у льда, – произнёс Штефан, нахмурив брови. – Не пойму, что это за металл, ведь он почти ничего не весит. По цвету вроде бы медь... нет, у меди совсем другая плотность и вес соответствующий... Но больше всего меня поражает то, что этот кусок никак не нагревается, – и, сказав это, он сунул находку обратно в рюкзак. – Иначе я отморожу все руки.
Поезд мягко покачивался, продолжая свой путь к Орликону. За окнами мелькали серые кварталы, перемежающиеся полями, по которым ползли клочья тумана. Дождь не прекращался: тяжёлые капли ударялись о стекло и стекали вниз длинными струйками, оставляя за собой мутные разводы, так что контуры домов и деревьев расплывались, словно акварель на мокрой бумаге. Небо низко нависало над землёй, сплошное, затянутое облаками, и вдалеке то и дело вспыхивали белые, ослепительные молнии, сопровождаемые гулким раскатом грома. В вагоне становилось чуть темнее, и редкие огни фонарей с улиц отражались в стекле.
- Как этот металл попал в вагон? – спросила Патриция, глядя в окно, словно ища там ответ.
Ответ оказался и простым, и ничего не объясняющим.
- Наверное, это от того аппарата, что разбился, когда в него попала ракета, – предположил Штефан. – Ты же видела, как он рухнул недалеко от нас...
- Тогда получается, что всё происшедшее за окнами было реальностью? – почти шёпотом произнесла Патриция. – Настоящей настолько, что в поезд отскочил этот осколок... Значит, там был какой-то настоящий мир... и мы каким-то чудом попали туда, стали свидетелями чего-то страшного... Ты помнишь ту войну... о боже, где это было? Какая-то фантастика! Может, мы были в параллельном пространстве?
- Параллельное пространство?.. Штефан задумался.
Параллельный мир — это, по сути, иная реальность, существующая рядом с нашей, но невидимая и недоступная в обычных условиях. Как слой, наложенный поверх другого слоя: в одном течёт привычная жизнь, в другом — события, которые могут быть совершенно отличны, пугающе чужды, а иногда и зеркально похожи. Считается, что такие миры могут пересекаться в особые моменты, и тогда граница между ними становится проницаемой, позволяя случайным свидетелям — вроде них — заглянуть в чужую, альтернативную историю.
Фантастическая версия, но другой у Штефана не было. Он надеялся, что вместе с друзьями-однокурсниками, а также профессором Херцгутом сумеет найти объяснение случившемуся. И вслух сказал об этом Патриции.
- Ты думаешь, они поверят? – недоверчиво спросила она.
- Может, и не поверят, – пожал плечами парень, – но у меня ведь есть доказательство. Этот странный кусок металла...
- Ах да, – оживилась Патриция, будто ухватилась за нить надежды. – Давай сделаем так... вечером созвонимся...
- ...и встретимся, чтобы обсудить всё, – с лёгкой дрожью в голосе, но с горячей надеждой в сердце подхватил Штефан.
Спутница улыбнулась, и в этот миг душа у парня чуть не упорхнула из тела от радости: внутри у него словно распустился целый сад из фейерверков, коленки едва не подкосились, и даже вагон со всеми своими пассажирами, дождливым пейзажем за окном и грохотом колёс вдруг показался не столь реальным, как эта улыбка.
Патриция почесала нос и, чуть подумав, сказала:
- Хорошо, это неплохая идея. И я попробую кое-что распросить у своей профессорши психологии фрау Бормашине, может, она что-то скажет насчёт увиденного.
- А что именно?
- Ну, с медицинской точки зрения... массовый психоз, галлюцинации... может, нас в поезде накачали каким-то химическим газом, и мы в прострации, чудится что-то... Может, случайно газ из какой-то цистерны вышел, сломался поршень и закачался в вагон...
- Есть гипнотические газы?
Патриция, не слишком уверенно, но стараясь припомнить лекции по фармакологии, перечислила:
- Ну... в принципе, известны вещества вроде ЛСД, кетамина, скополамина, фенциклидина (PCP), некоторые производные барбитуратов, ещё есть диэтиламид лизергиновой кислоты... они могут вызывать галлюцинации, искажения восприятия... Но всё это либо таблетки, либо растворы для приёма внутрь или инъекций. В газообразной форме мало что применяется. Разве что в экспериментах с психоактивными аэрозолями...
Она нахмурилась и добавила:
- Ну, есть ещё природные — грибы. Псилоцибиновые, мексиканские, панеолусы... они вызывают зрительные галлюцинации, искажения пространства, времени, вспышки образов, видения. Но опять же — это не газ, а скорее пища...
Вообще-то Штефан не верил в такую возможность — слишком уж выборочно всё получилось: почему только второй этаж оказался «отравленным» этим загадочным газом? Но спорить не стал, мало ли... вдруг и эта версия правдива. Потому лишь согласно произнёс:
- Да, конечно, это тоже со счетов сбрасывать не следует...
Так быстро они проскочили станцию Орликон, что почти и не заметили её, а затем вышли из вагона в Цюрихе. В последний миг успели заметить, как полицейские, которых, скорее всего, вызвал кто-то по мобильному, уже прошмыгнули на первый этаж — там надо было разнимать сцепившихся в драке женщин.
Женщина в синей куртке и две старушки визжали, царапались, кусались и пинались так, что юбки и волосы летели во все стороны. Одна из бабушек, схватив врагиню за куртку, с силой дёрнула, пытаясь повалить её на сиденье, другая лупила сумкой по плечам и голове, а сама дама отбивалась ногами, шипя и выкрикивая проклятия.
Пятилетняя девочка, подпрыгивая от азарта, подбадривала свою бабушку:
- Так её, бабуля, дай ей в глаз!
- Да, я ей язык поганый оторву за грязные слова! – орала та, налетая на противницу с новой силой.
Увы, даже швейцарцы порой позволяли своим чувствам вырываться наружу, забывая про хладнокровие и толерантность. Сцена больше напоминала уличную свару в бедных кварталах, чем спокойный вагон швейцарских железных дорог.
Полицейские — двое крепких мужчин в тёмно-синих мундирах, со строгими лицами и пластиковыми щитками на руках — выглядели так, будто им предстояло обуздать не женщин в возрасте, а стаю диких зверей. Один пытался вклиниться между дерущимися, другой уже раскладывал пластиковые стяжки для запястий, явно готовясь применять силу. По их лицам было видно: дело предстоит нелёгкое.
Но окончания этой «спортивной» сцены студенты не увидели — им нужно было торопиться на занятия.
Станция «Цюрих HB» находилась под землёй. Длинные коридоры с кафельными стенами, сияющими витринами бутиков и маленьких магазинчиков, фонтанчики с питьевой водой, ряды банкоматов и огромные табло с расписанием поездов встречали пассажиров. Толпа размеренно текла в разные стороны, а где-то наверху гремели колёса трамваев.
Поднявшись на эскалаторе, они сразу прыгнули в ярко-синий трамвайчик №6. Цюрихский трамвай был чист, просторен, с мягким светом, удобными сиденьями и большими окнами, из которых открывался вид на городские улицы, утопающие в дожде. Внутри тихо гудел двигатель, и казалось, что вся машина скользит по рельсам почти бесшумно.
- Происшедшее никак не выходит из головы, – призналась Патриция, пока они ехали к университету.
- У меня тоже, – согласился Штефан. – Ладно, мне сходить здесь.
- А у меня на следующей остановке, – махнула рукой девушка.
- Ты сейчас как себя чувствуешь — полегчало?
- Да, уже получше, просто слегка подташнивает... – ответила Патриция, и её глаза сверкнули одновременно усталостью и тихим облегчением.
Они расстались, и Патриция скрылась в трамвайчике, а Штефан быстрым шагом направился на физический факультет. Внутри у него всё ещё клубилось то ли волнение, то ли радость, то ли хаос, и, едва он вошёл в лабораторный зал, мысли его уже не были там, где требовалось. Эксперимент по электропроводимости требовал внимания, точных формулировок и сосредоточенности, но вместо этого юноша снова и снова возвращался к поезду, к дымке, динозаврам, падающим дискам и холодному металлу. Когда дошло до ответа, он встал, собрался было рассказывать о кристаллической решётке и токе, но вдруг сорвался на рассказ о случившемся в электричке.
Сначала аудитория слушала молча, студенты переглядывались, не понимая, куда клонит однокурсник. А профессор Херцгут — седой, сухощавый, с пергаментной кожей и холодными глазами, всегда тщательно приглаживавший редкие волосы, — сначала замер с открытой тетрадью, а потом его нижняя губа задрожала от недоумения. Он вообще редко проявлял эмоции, но сейчас было видно: слова студента его выбивают из привычной ледяной стойкости.
Штефан же описывал всё до мельчайших подробностей, словно каждая деталь могла оказаться ключом к разгадке. Когда он закончил, повисла тишина, тяжёлая, как бетонная плита.
Профессор дребезжащим голосом спросил:
— И к чему всё это было сказано, молодой человек?
— Я думаю, что мы столкнулись с неизведанным явлением... Может, под воздействием каких-то сил... гравитации, изменения геомагнитных полей, вспышек на солнце и тому подобного прорвало пространственно-временной континуум, и мы оказались то в прошлом, то в будущем...
В зале раздались приглушённые ахи. Херцгут побледнел — уже не от недоумения, а от возмущения. Его обычно неподвижное лицо стало похоже на маску ярости: скулы напряглись, губы побелели, руки начали подёргиваться. Он напоминал вулкан, готовый извергнуть лаву, и только очки на переносице ещё сохраняли видимость учёного, а не разъярённого зверя.
Но Штефан, вдохновлённый внезапной идеей, не заметил реакции и уже чертил на доске.
— Представим себе движение времени в виде знака бесконечности, и видим, где соприкасаются линии. Видимо, в этой точке происходит смещение прошлого, настоящего и будущего. Очень хорошо подходит для рассмотрения такой гипотезы лента Мёбиуса, которая является топологическим объектом. Известно, что лента – простейшая неориентируемая поверхность с краем, односторонняя при вложении в обычное трёхмерное евклидово пространство R;. Попасть из одной точки этой поверхности в любую другую можно, не пересекая края. Иначе говоря, бесконечность в пространстве представляет собой замкнутную прямую. Точно также бесконечной и замкнутой является, судя по всему, время. Если разреза;ть ленту вдоль по линии, равноудалённой от краёв, вместо двух лент Мёбиуса получится одна длинная двухсторонняя - вдвое больше закрученная, чем лента Мёбиуса - лента, которую называют «афганская лента».
Он говорил всё быстрее, захлёбываясь словами, рисуя петли, поясняя про односторонние поверхности и афганскую ленту, как будто открывал новую вселенную. Профессора уже буквально колотило от злости: он хватался за очки, стучал ладонью по столу, лицо его краснело всё сильнее, как от приступа гипертонии, и глаза сверкали холодным бешенством.
Штефан же продолжал:
— Если эту ленту разрезать вдоль, получаются две ленты, намотанные друг на друга. Так происходит слияние пространства и времени. Точка соприкосновения этих лент и есть место, откуда можно видеть движущее пространство и время. Иначе говоря, можно из этой точки попасть как в другую галактику, так и в эпоху... Видимо, мы сегодня на поездке S-16 именно были в точке пересечения пространства и времени...
Аудитория гудела. Студенты переглядывались, кто-то крутанул пальцем у виска, кто-то улыбался снисходительно, а кто-то, наоборот, с неподдельным интересом слушал — мало ли, вдруг этот сумасшедший друг действительно наткнулся на что-то? Появилось напряжённое шушуканье, смешки, жесты: ясно было одно — в их глазах с Штефаном «не всё в порядке».
А он не останавливался, увлечённый собственной идеей.
— Другие комбинации лент... парадромные кольца... история Вселенной за минуты... выброс энергии, измеряемой в... — и он уже чертил формулы, выводя цифры.
Но тут шум в аудитории стал нестерпимым.
— Хватит! — рявкнул профессор, и его голос сорвался, словно отломился кусок железа. Он покраснел до корней волос, пальцы дрожали на кафедре. — Это издевательство над наукой, а не гипотеза! Смещение времени... путешествие в прошлое и будущее!.. Мы не на уроке литературы, где можете дать волю своей фантазии и описывать всё, как Герберт Уэллс! Мы всё-таки физики и должны оперировать математикой, логикой и законами природы!
Он говорил так, будто каждое слово было ударом плётки.
— Но я предполагаю, что совмещение времени возможно, — с растерянностью, почти жалобно сказал Штефан, ошарашенный реакцией профессора. Голос его дрогнул, глаза метались по аудитории, и он заметил, что на него смотрят не как на смелого исследователя, а как на умалишённого. В каждом взгляде читалось осуждение, недоверие или насмешка. — Ведь это произошло с нами сегодня, несколько часов назад! — почти умоляюще добавил он. — И я размышлял всё это время, чтобы понять, что же случилось.
— Это бред! — резко выкрикнул Маркус, высокий блондин с худым лицом, вечный душа компании и лучший друг Штефана, с которым они не раз делили конспекты и студенческие радости. Его голубые глаза горели злостью, а обычно мягкая улыбка исказилась презрением. — Ты, наверное, перегрелся в солярии или переусердствовал с книжками по фантастике...
— Нет, нет, у меня есть доказательства! — вскричал Штефан и дрожащими руками вытащил из рюкзака кусок красного металла. Он блеснул под лампами, словно в нём мерцало внутреннее свечение. — Вот! Я нашёл это на обшивке вагона. Думаю, это обломок корпуса того инопланетного корабля, что был сбит ракетой. Он рухнул на землю, разрушился, и взрывом этот осколок врезался в поезд. Это — прямое доказательство соприкосновения разных точек времени! — его голос дрожал от возбуждения. — И если мы поймём принцип его движения, то сможем создать механизм, позволяющий путешествовать в разные эпохи Вселенной! Я даже предполагаю возможность уйти в прошлое до самого Великого Взрыва, породившего наш бесконечный мир!..
От одной только мысли об этих горизонтах у него перехватило дыхание. Мир перед глазами заискрился безграничными перспективами: звёзды, галактики, первобытная Земля, будущее цивилизаций — всё было словно на расстоянии вытянутой руки. Штефан почувствовал себя первооткрывателем, шагнувшим за пределы науки.
— Хватит! Долой! — раздались возмущённые крики в аудитории.
Герр Херцгут медленно встал, лицо его побагровело, он пошатывался, словно его трясли изнутри. Подойдя к кафедре, он ледяным голосом произнёс:
— Мне очень жаль, но наука не терпит подобного безответственного отношения. Вы, герр Валтер, подавали большие надежды. Я считал вас лучшим студентом. И — увы! — я ошибся. Сегодня вы продемонстрировали полное невежество в физике и математике, заменив науку фантазиями. Мы ожидали лекцию с практическими опытами по электропроводимости, а услышали абсолютную чепуху, возведённую в степень. Все эти годы, выходит, вы занимались не наукой, а жалкой алхимией, лженаукой. Очень жаль, Штефан, очень жаль...
— Но профессор, у меня же есть доказательства! — взмолился он, подняв металл.
— Доказательства? — сорвался Херцгут, голос его взвился до визга, словно знак бесконечности в гневе. — Дурацкий рассказ, нелепая теория и кусок металла с мусорной свалки — вот ваши доказательства!
— Но потрогайте! — взмолился Штефан. — Металл холодный, хотя я ношу его уже несколько часов, он не нагрелся до температуры окружающей среды! И он легче пёрышка, хотя выглядит массивным! Как это объяснить?
— Молодой человек, свои игрушки из папье-маше показывайте девицам и рассказывайте им сказки про путешествия во времени! — едко оборвал его профессор. — И больше не упоминайте мне ленту Мёбиуса в подобном контексте! Август Фердинанд Мёбиус и Иоганн Бенедикт Листинг, должно быть, перевернулись в гробах от такой вольной трактовки их математических открытий! Я возмущён до глубины души вашим поступком, Штефан!
— Но, профессор!.. — пытался вставить он, но его заглушили голоса со всех сторон.
— Эй, хватит дурака валять! — крикнул кто-то. — Ты нам зря голову морочишь!
— Иди выспись, приятель! — засмеялся другой.
— Вчера перебрал пива, да? — донеслось из задних рядов.
Гул голосов, смех, насмешки — аудитория превращалась в толпу, готовую выместить раздражение.
Херцгут вынужден был рубануть словами:
— Вы свободны, герр Валтер. Вы провалили задание, не подготовились к демонстрации и решили выкрутиться таким нелепым способом — сказками о пространстве и времени. Ступайте домой. Мы позже ещё поговорим о вашем отношении к учёбе...
— Герр Херц… — попытался было образумить учителя Штефан, но тот даже слушать его больше не хотел. С резким движением профессор указал на дверь, словно выталкивая студента силой собственного гнева. Лицо Херцгута перекосилось, вены на висках вздулись, очки съехали на самый кончик носа, и было видно, что нервы его предельно натянуты, как струна. Ещё секунда — и он сорвётся окончательно.
Понурив голову, Штефан неловко засунул конспекты и тетради в рюкзак, стараясь не встречаться глазами с однокурсниками. Те провожали его взглядами, в которых читалось презрение, насмешка, жалость. Вдруг кто-то из задних рядов издевательски засвистел, и свист этот прозвучал как насмешливый приговор.
Выйдя в коридор, Штефан глубоко вдохнул, будто выбирался из удушья. Его лицо дрожало от обиды, но в глазах загорелся огонёк упрямства. Он сжал кулаки и, глядя прямо вперёд, твёрдо произнёс:
— Ничего, ничего! Я докажу свою теорию. Обязательно докажу! — и голос его дрожал от злости и какой-то новой решимости.
Он выскочил на улицу. Гроза уже отгремела, и теперь над городом сияло чистое осеннее солнце. Небо отливалось глубоким васильковым цветом, а в лужах, оставшихся после дождя, плавали жёлтые и багряные листья, напоминая крошечные кораблики. С клёнов стекали капли, сверкая, словно крошечные хрустальные бусины. По мокрой траве весело скакали воробьи, ловя спрятавшихся насекомых, а мимо, важно переваливаясь, полз большой ёж, не боясь людей — ведь в Швейцарии природу берегли и уважали. В воздухе пахло свежестью, влажной землёй и мокрыми листьями. И всё это вдруг подняло настроение Штефану, будто сама природа шептала: «Не сдавайся».
— Итак, что мне делать? — пробормотал он, размышляя вслух. — Может, в столовую? Или лучше позвонить Патриции и встретиться пораньше? А вдруг она согласится пообедать со мной?..
Желание увидеть девушку оказалось сильнее любых сомнений. Он достал телефон, набрал её номер.
Она ответила почти сразу:
— Алло?
— Привет, это я, Штефан. Ты сейчас на занятиях?
— Не-а, меня профессорша выгнала...
Глаза парня округлились.
— Ух ты! А за что?
— Я рассказала всем о сегодняшней истории в поезде, — раздражённо сказала Патриция, — и фрау Бормашине назвала меня психически неуравновешенной. Сказала, что мы якобы испытали обычную реакцию на наркотики...
— Что? Она назвала тебя наркоманкой? — изумился Штефан.
— Ну, не напрямую, но намекнула, что если я не закончу «колоть героин», то учёба в университете мне не светит! — воскликнула девушка, и в её голосе звенела обида. — Чёртова дура! Я никогда в жизни не пробовала никаких наркотиков, даже лёгких!
Штефан помедлил, а потом нерешительно, но с надеждой сказал:
— Слушай... может, мы пообедаем вместе в кантине6? Сейчас. Я угощаю.
— Хе, согласна, — сразу откликнулась она, и в голосе прозвучала улыбка. — Жди, я буду через десять минут.
Медицинский факультет находился рядом, и Патриция появилась даже раньше обещанного. Они встретились у входа в просторную студенческую столовую.
Это было огромное, светлое помещение с длинными рядами столиков у панорамных окон. В воздухе витал запах свежей выпечки, кофе и жареного мяса. Всё здесь было просто и без изысков, но уютно. Цены были настолько демократичные, что даже бедные студенты могли позволить себе полный обед.
Сегодня меню радовало глаз: дымящиеся супы в больших кастрюлях, сочные куриные ножки с золотистой корочкой, шницели, картофельное пюре, свежие овощные салаты, макароны с сырным соусом и целая витрина с пирожными.
Штефан улыбнулся девушке, и в тот момент жизнь показалась ему прекрасной.
— Уже не тошнит? — спросил он осторожно.
— Данке, нет... — Патриция слегка пожала плечами.
— Не расстраивайся. Мы докажем, что это была не галлюцинация, — убеждённо произнёс он. — У меня есть теория. Но сначала — давай выберем еду.
Они подошли к стойкам, набрали подносы: Патриция взяла курицу с овощами, Штефан — шницель и картошку, оба прихватили по бутылочке колы. Сели у окна, и золотые лучи солнца залили их стол, делая атмосферу ещё теплее.
— Итак, — сказала Патриция, отрезая вилкой кусочек курицы, — что у тебя за теория?
Штефан наклонился вперёд:
— Есть мысль, что перед нами прошла реальность. Но не обычная — это была реальность прошлого и будущего.
— Ты хочешь сказать... что в будущем нас ждёт эта ужасная война? — тихо произнесла девушка, и в её глазах мелькнул страх. Она вспомнила ослепительные вспышки ядерных взрывов, ярко-жёлтые раскаты огня, тела, превращающиеся в пепел, и остервенелый свист лазеров, прожигающих воздух.
Штефан кивнул:
— Не исключаю. Может, нас это действительно ожидает. Но я уверен, что всё было реально. Мы чувствовали ударную волну от падения аппарата. А этот осколок говорит о многом, — он указал на рюкзак.
— Ты узнал, что это за металл? — с затаённой надеждой спросила Патриция.
– Нет пока. Загляну чуть позднее в лабораторию геологии, там мой сосед работает лаборантом, попрошу сделать химический анализ этого осколка… – Штефан взялся за спагетти и с таким сосредоточенным видом накручивал их на вилку, словно пытался намотать змейку на катушку. Макароны упрямо соскальзывали обратно в тарелку, пружинили, как живые, и один особенно длинный кусок выстрелил, будто пружина, и шлёпнулся ему на нос. Парень фыркнул, откинул его и с воинственной решимостью вновь атаковал тарелку – теперь уже победно.
– Это хорошая идея… – жуя мясо, проговорила подруга.
– Дальше, нам нужно узнать, были ли подобные вещи и раньше? Может, кто-то тоже ездил и видел в окнах нечто подобное. Если это так, то явление имеет постоянный характер, и мы можем в следующий раз зафиксировать его на плёнку или через другие приборы и доказать, что это не наша выдумка.
Патриция кивнула:
– Отлично. И если подтвердится факт происшедшего, то я брошу фрау Бормашине документальные подтверждения, что ничего не выдумываю и у меня не психическое расстройство…
– Вопрос в том, где и как это можно узнать? – поднял палец Штефан. – Может, в редакциях газет? Кто-то же мог сообщить об этом туда, порадовать их сенсацией… Хотя уверен, что мало кто этому поверил… И всё же, нам нужны факты таких заявлений.
Тут Патриция хитро улыбнулась:
– Слушай, Штефан, у меня дядя Паскаль – брат матери, работает на SBB, в главном управлении кантона, он отвечает за техническую часть подвижного состава. Может, сходим к нему и спросим? А потом пошатаемся по редакциям?
– О-о, ты молодец, – с восхищением произнёс парень и яростно напал на спагетти, накручивая их на вилку так, словно мотал червей на крючок. Макароны болтались, хлестали его по щеке, но Штефан был непреклонен: пока блюдо горячее, следовало быстро отправить его в желудок.
Они быстро покончили с обедом и устремились вначале в лаборатории факультета геологии. Она встретила их прохладой и запахом пыли. Вдоль стен стояли массивные шкафы, набитые образцами пород в коробочках с аккуратными надписями: «Гнейс», «Базальт», «Мрамор». На длинных столах лежали молотки, линейки, лупы и целые горки разноцветных камней. Слышался тихий гул вытяжки, а в углу мерно тикал старый настенный хронометр. Атмосфера была скорее музейной, чем рабочей — казалось, сюда случайно занесли кусочек Альп и разложили по ящикам.
Навстречу им вышел рыжеволосый парень лет двадцати двух, веснушчатый, с хитрым прищуром. На нем был белый халат, заляпанный пятнами неизвестного происхождения, а на носу висели очки, которые он то и дело поправлял пальцем. Это был Сандро, славящийся тем, что знал про минералы больше, чем про собственные экзамены.
– Что это у тебя, Штеф? – спросил он, когда парень вытащил из рюкзака красноватый осколок. Взгляд Сандро мгновенно загорелся любопытством. Он взял находку двумя пальцами, будто боится испачкаться, внимательно посмотрел и, усмехнувшись, прошептал что-то вроде:
– Ну, валтеровские штучки… Ладно, проверим.
– Только никому, Сандро, не говори об этом металле, лады? – серьёзно попросил Штефан.
Сандро поднял руку, изображая клятву, но в глазах его плясали бесёнки: прохвост ещё тот.
После этого студенты двинулись к трамвайной остановке. На лекции решили сегодня не идти – настроение учиться уже пропало, а желание разобраться в этой истории всё больше распирало их.
Управление SBB было недалеко, и уже минут через двадцать они стучались в кабинет герра Шумельца.
– Да-да, – отозвался мягкий голос за дверью. – Входите.
Штефан и Патриция вошли. Кабинет оказался самым обычным, каких тысячи в Швейцарии: белые стены, шкафы с папками, компьютер, стопки бумаг, аккуратный календарь. За столом сидел немного полноватый, но весьма живой мужчина лет пятидесяти с густой шевелюрой, которая торчала в разные стороны, словно он только что снял наушники. На носу поблёскивали очки в тонкой оправе, а глаза – живые и насмешливые – сразу же придавали ему больше вид профессора географии, чем чиновника.
Увидев племянницу, герр Шумельц отвлёкся от монитора и с радостью в голосе воскликнул:
– О-о, Патриция! Как я рад тебя видеть! Как мама? Как братишка?
– Спасибо, дядя Паскаль, всё нормально, – ответила девушка.
– Это твой парень? – спросил дядя, переводя взгляд на Штефана. Глаза его при этом смотрели внимательно, изучающе, будто пытались сразу раскусить характер и намерения юноши.
Патриция не скрывала:
– Да, мой…
У парня чуть сердце не вспорхнуло из груди.
– Очень приятно, – герр Шумельц протянул руку для знакомства. – Так-так, и какие дела вас привели ко мне?
– Дядя Паскаль, – присаживаясь за стол, сказала Патриция, слегка наклонившись вперёд. – Только выслушайте нас до конца, и не смейтесь, хорошо? Мы говорим серьёзно.
– Ого, вы меня интригуете, это как в детективе, – улыбнулся тот, пригладил шевелюру и жестом пригласил начать повествование. – Ну, начинайте, пока меня не вызвали начальники постарше.
Они уложились в десять минут. Пока говорили, герр Шумельц то и дело пальцем чесал переносицу, потом тер щёку, иногда массировал виски, словно хотел разогнать кровь и прояснить мысли. По мере рассказа глаза его становились всё более серьёзными, а пальцы – беспокойными. Он явно был возбужден и в то же время слегка ошарашен.
После паузы он вздохнул и медленно сказал:
– Гм, интересно… очень интересно…
– Вы нам не верите? – с напряжением спросил Штефан.
Дядя всплеснул руками:
– Да как вам сказать… Гм, это всё так… странно, если честно! Вы не первые, кто мне об этом рассказывает…
– Да?!! – одновременно вскочили парень и девушка, переглядываясь: неужели удача? – Это правда?
– Увы, да, чудаков заглядывает к нам немало, – произнёс дядя и, оглядев опешившие лица собеседников, рассмеялся. – Нет-нет, речь идёт не о вас. Просто за этот год это уже пятое сообщение, что с нашими поездами творятся чудеса. Ко мне приходили люди, которые рассказывали, что во время движения состава видели за окнами каких-то доисторических чудовищ, более того – древние войны и ещё чёрт знает что. Сами понимаете, что этому верить сложно. Мы их выслушивали, подшивали их истории к папкам и… откладывали в шкафы. Мы же не психиатры, а инженеры; подобные истории нас только смешат.
– Да? – немного расстроились студенты.
– Ну, сами посудите, разве всё, что вы мне рассказали, не походит на фантастику? – продолжил он уже мягче. – Ребята, я работаю в серьёзном учреждении. Через меня проходит масса технических средств и оборудования; мы закупаем и используем сотни наименований агрегатов и установок для локомотивов, вагонов, путей и коммуникаций. И никто из нас, работников SBB, не видел, чтобы вместо окон были телевизоры, и чтобы вагоны превращались в кинотеатр. Уверяю вас, у нас нет средств для балагана.
Лицо у дяди Паскаля стало серьёзным: уголки губ опустились, глаза прищурились, а пальцы сцепились в замок на столе — так он выглядел всегда, когда переходил от добродушного тона к деловому.
– У нас тоже была такая версия, что вместо окон вы установили плоские плазменные телевизоры высокой чёткости, – признался Штефан. – Но потом поняли, когда осмотрели внимательнее — это обычные стёкла.
– Вот видите! – воскликнул дядя Паскаль. – Я пытался объяснить тем «свидетелям» подобных чудес, а они упорно стояли на своём, мол, глазам своим верят и не сошли с ума.
– А можете сказать, когда это было? – спросил парень. – Я имею в виду, когда были эти события?
Герр Шумельц кивнул:
– Естественно, ведь всё это было запротоколировано… вам это срочно?
– Ой, дядя, очень срочно, пожалуйста, – взмолилась Патриция. – Bitte, bitte! (Пожалуйста, пожалуйста!)
Мужчина вздохнул, развёл руками — мол, трудно отказывать родственникам, – встал с кресла, стал ковыряться в стеллажах, после чего извлёк зелёную папку:
– Вот… здесь все записи этих чудаков, – и он передал папку Штефану. – Читайте, веселитесь, хотя это не анекдоты! Был бы я психиатром – докторская работа уже обеспечена документами и фактами!
Тот с девушкой стали перелистывать её и читать один за другим записи.
– Итак, тут заявления от двенадцати человек о пяти событиях, – произнёс Штефан, потом быстро достал блокнот и стал записывать. – Ага, последнее событие было 10 августа… предпоследнее – 5 мая…
– Было также 11 апреля, 19 марта и 2 февраля, – добавила Патриция, внимательно читая заявления очевидцев. – Все пишут, что видели невероятные картины, причём очень реальные…
– Вот-вот, психоз какой-то, – поддакнул герр Шумельц, откинувшись на спинку кресла. – Я уж думал, что весенне-осеннее обострение шизофрении... Знаете, такое часто бывает. Вот мне шеф как-то поведал, что иногда приходят разные чудаки, которые утверждают, что стали объектами нападения «летающих тарелок», морских чудовищ или призраков и требовали, чтобы управление SBB спасло их от этой пакости. Ну, как к этому относиться – разве серьезно?
Тем временем студенты, нахмурив брови, почти синхронно склонились над зеленой папкой. Бумаги хрустели и слегка пахли пылью архива. Штефан водил пальцем по строчкам, царапая карандашом по блокноту торопливые заметки, иногда выписывая не только даты и места, но и странные выражения свидетелей: «ужасающее зрелище», «нечто древнее», «бессмысленный ужас». Патриция же аккуратнее — обводила важные слова кружочками, а где-то ставила восклицательные знаки. Их блокнот постепенно превращался в странный конспект — смесь газетных заголовков, медицинских терминов и заметок в духе детектива-любителя.
– Запиши их фамилии, Штефан, – попросила Патриция, щелкая ногтем по одному из листов. – Я попробую узнать через медицинскую картотеку, состоят ли они на психиатрическом учёте.
Дядя Паскаль вскинул брови:
– Ну, ребята, вы какой-то детектив разводите.
Тут Штефан, азартно перелистывая страницы, ткнул пальцем в одну из бумаг:
– Вот самое главное! И это проходит красной нитью через все заявления.
– Что именно?
– Это происходило только утром, в интервале шесть–семь часов, на линии S-16, и именно в промежутке от станции Эффретикон до станции «Аэропорт Цюриха»! – горячо зашептал Штефан. – И в это время была гроза! И эти видения видели только те, кто сидел на втором этаже вагона! И ни одного заявления от пассажиров, что сидели ниже.
– Ой, как у нас! – выдохнула Патриция, широко раскрыв глаза. – Мы ведь тоже сидели там!
– Да, совпадение полное с нашими событиями, – кивнул Штефан, чувствуя, как под грудью рождается странный огонь. Первые результаты разжигали в нём страсть исследователя, ту самую, что он однажды испытал в песочнице лет в семь. Тогда, ковыряя детской лопаткой сухую землю, он нащупал монету и, дрожа от нетерпения, начал копать дальше, будто уже стал кладоискателем. Его труды не оказались напрасными: рядом лежали ещё пять медяков, среди которых затесалась одна древнеримская — с потёртым профилем императора, словно пришедшая из другого мира, и оттого ценная вдвойне.
Теперь то чувство возвращалось — руки его мелко дрожали, он ёрзал на стуле, словно малярийный больной, боясь упустить что-то важное, что-то ускользающее, как тень. Он сам себя подгонял: «Быстрее, быстрее, пока удача рядом!»
Только дядя Паскаль был иного мнения. Сделав кислое лицо и пальцами, как гребнем, пригладив буйную шевелюру, он протянул с раздражённо-усталой усмешкой:
– Слушайте, мои дорогие, мне кажется, что вы занимаетесь ерундой. Уверяю вас, наши вагоны вполне нормальные, никаких чудес на них нет, и по пути следования S-16 не лежат парки Диснея, Лос-Анджелевского Universal Studio или иного аттракциона. Вы же сами катаетесь там каждый день и видите поля, поселки, дороги, линии передач и прочее. Один из заявителей мне сообщил, что вместо долины узрел скалы в снегу, а другой с пеной у рта убеждал о наличии вулканической деятельности, типа, вся планета сотрясалась, и поезд тоже! Полный бред!..
– Да, верно, – поддержала дядю Патриция, отыскивая в заявлениях знакомые строки. – Они об этом пишут...
– Могу сказать, что горы и вулканы тут были сотни миллионов лет назад, когда был раскол материка на Европу и Африку, – самодовольно произнёс герр Шумельц, демонстрируя свои познания в геологии. – Тогда единую сушу — Пангею — разорвало движением литосферных плит. Образовались океанские впадины, рифты, горные цепи. Шли извержения, кипела магма, сотрясалась земля. Но всё это давно кануло в лету. Мы же должны знать досконально рельеф, прежде чем прокладывать рельсы. Поэтому могу заверить вас: ныне нет здесь ни гор, ни вулканов, ни кратеров от падения болидов. У нас вполне сейсмоустойчивый регион.
Штефан кивнул:
– Да, спасибо, мы это учтём в своих гипотезах.
– Учтите, учтите, архимеды-диогены, – махнул рукой мужчина, решив, что спорить с молодёжью бесполезно. Пусть сами набьют шишки и поймут: их детективы — всего лишь игра в «Шерлока Холмса для студентов».
В этот момент парень вспохватился и торопливо выпалил:
– Герр Шумельц, можете ли сказать, когда был поставлен вагон за номером В508526-33067-7 и откуда он?
К счастью, чиновник не стал интересоваться, зачем это студенту. Он и так чувствовал, что юноша задал вопрос «из академического любопытства», а сам решил: чем быстрее даст ответ, тем скорее отвяжется от этих слишком любознательных молодых людей. В глубине души он полагал, что, получив сведения, ребята поймут — они взяли неверный курс в своих расследованиях, и сами сойдут с рельс. Поэтому охотно пошёл навстречу.
– Да, без проблем, – кивнул он и, развернув к себе монитор, стал отстукивать что-то на клавиатуре. Пальцы быстро щёлкали по кнопкам, отражаясь в стеклах его очков. Наконец он выдал: – Итак, это двухуровневый вагон с местами второго класса, поставлен SBB пять лет назад компанией «Симменс»... Так... год назад прошёл ремонт, заменили кое-какие агрегаты.
– А что за агрегаты? – не удержался Штефан.
– Энергооборудование, рядом с туалетом, и кое-что на крыше вагона, – пояснил герр Шумельц, пробегая глазами схему ремонта. – По-моему, ничего необычного. Что ещё вам нужно знать?
Штефан посмотрел на Патрицию. Та слегка покачала головой: мол, хватит пока. Парень выдохнул и ответил:
– Нет, спасибо, всё, что нужно, мы узнали.
Они попрощались и вышли из здания. Перед ними раскинулась площадь перед железнодорожным вокзалом Цюриха — кипучее сердце города. Здесь было многолюдно: рядом громоздились административные учреждения с флагами у входов, стеклянные фасады торговых центров переливались дождевыми бликами, витрины ресторанов манили огнями, с площадей стекали потоки людей в музеи и гостиницы. Вокруг, будто гигантская паутина, пересекались трамвайные линии, автобусы, такси и автомобили, гудки и звонки трамваев сливались в общий городской хор.
Кого только не было в этот час: европейцы в строгих костюмах и с папками в руках, африканцы в ярких куртках, азиаты с фотоаппаратами наперевес, латиносы с гитарами и улыбками до ушей. Туристы с чемоданами, безработные с банками пива, курьеры с коробками под мышкой, студенты с рюкзаками, школьники в форме, рабочие в спецовках, клерки в белых рубашках, даже полицейские, поглядывавшие поверх толпы. Все спешили куда-то, лавировали, а кто-то наоборот — прохаживался беззаботно, словно время остановилось. С высоты домов улицы казались муравейником, где тысячи живых точек бегут, сталкиваются, разбегаются и снова собираются в рой.
– Итак, а что теперь? – спросила Патриция, остановившись у лотка с мороженым.
Продавал там веселый курносый итальянец: смуглый, с круглым лицом и озорным блеском в глазах. Он громко пел хрипловатым голосом песни из репертуара Тото Кутуньо: «L’italiano vero... Lasciatemi cantare...» и, размахивая руками, словно дирижировал своим воображаемым оркестром, подзывал покупателей, то кивая детям, то подмигивая девушкам.
– Купим по порции шоколадного, а потом сядем на скамеечку и обсудим всё, – предложил Штефан.
Девушка была не против. Итальянец, тараторя и улыбаясь, ловко накрутил два высоких стаканчика мороженого, сверху щедро посыпал шоколадной крошкой, сунул в них по вафельной ложечке и с широкой жестикуляцией пожелал: «Buona giornata!».
Мороженое оказалось божественным: густое, плотное, в меру сладкое, с глубоким, почти горьковатым вкусом настоящего какао, таящее во рту медленно, словно намеренно задерживая наслаждение. Студенты сидели на лавочке, не спеша заглатывали холодные ложечки и смотрели друг на друга поверх стаканчиков.
– Так что мы можем суммировать? – спросил сам себя Штефан и тут же ответил: – Первое: явление имело место и раньше, и у него есть свидетели. Второе: оно появилось недавно, меньше года назад. И именно в это время был отремонтирован вагон. Отсюда вытекает, что факты как-то связаны.
– То есть кто-то вставил в вагон какой-то прибор, и мы увидели эти фантастические картины? – осторожно уточнила Патриция.
Штефан несколько минут молчал, морщил лоб, и наконец произнёс, словно выдавил из себя:
– Сегодня я предположил, что мы видели прошлое и будущее, и профессор Херцгут меня обсмеял...
– А меня профессорша Бормашине, – вставила Патриция и сделала комичное выражение лица: округлила глаза, сложила губы трубочкой, изображая толстую тётку. – Такая вредная!
– Ага, мы стали посмешищем для всех. Но что бы ни думали окружающие, мы обязаны реабилитироваться. Сделаем так... Я пойду в депо и попробую выяснить, что за ремонт производили в этом вагоне. А ты сходи в газеты — Winterthur Zeitung, Winterthurer Stadtanzeiger, Der Landbote, Zwanzig Minuten и другие. Может, там что-то знают: к ним наверняка звонили чудаки, которые видели то же, что и мы.
– Отлично! – оживилась девушка. Идея показалась ей разумной, даже вдохновляющей: наконец они действуют, как настоящая команда, и расследование обретает форму.
Чихнув, Штефан взглянул на часы и сказал:
– У нас есть ещё три–четыре часа рабочего времени. А потом вечером созвонимся. Может, я ещё покопаюсь в Интернете.
– Договорились, – подружка вскочила, закинула сумку за плечо и энергично махнула рукой. – Не будем терять времени. Разбежались!
Штефану нравилась её лёгкость на подъём, стремление к приключениям, её живость и искренний азарт. Всё сильнее он питал к ней добрые чувства, и благодарил судьбу, что подарила ему встречу с такой девушкой. «А что, если бы я сел на другой поезд? А если бы она зашла в другой вагон?» – эта мысль пугала, и он отгонял её прочь. Он улыбнулся, помахал ей вслед — Патриция растворилась в потоке людей и трамваев.
Сам он поднялся и направился к железнодорожной станции. Нужно было выяснить, где находится ремонтное депо и что именно там делали с вагоном. Удивительно, но в Швейцарии это не составляло труда: никаких секретов, никакой военной тайны, всё прозрачно и открыто для любого интересующегося.
Штефан подошёл к одному из сотрудников, что раздавал задания рабочим, и представился студентом физического факультета. Сказал, что для курсовой работы ему нужно взглянуть на оборудование в вагонах.
– А что именно? – спросил тот, поправляя каску и прищуриваясь на юношу. Его лицо было загорелое, с лёгкой небритостью, руки в чёрной смазке, пахло железом и потом.
– Энергооборудование, возле туалетов, – пояснил Штефан. – У меня тема связана с электропроводкой на пассажирских составах.
– Ага. Ясно, – кивнул тот и подозвал одного из бригадиров. – Вот, помоги студенту.
Бригадир оказался турком: плотный, с тёмными густыми бровями и цепким взглядом. На нём болталась рабочая форма, из кармана торчал разводной ключ. Он говорил чудовищной смесью немецких слов, турецких оборотов и случайно вставленных английских выражений: «Hier, du gucken... Kabel kaputt maybe... dann wir machen neu, verstehst du?» Акцент резал слух, стилистика ломала фразы, и Штефану приходилось напрягать каждый нерв, чтобы улавливать общий смысл. Он с усилием вычленял главное, стараясь не потерять нить разговора и хотя бы понять суть сказанного.
Турок завёл его в один из ремонтирующихся вагонов и стал пояснять, что и как. Его голос гремел в металлическом нутре состава, он размахивал руками, показывал на толстые кабели, на блестящие блоки, на стальные панели. Штефан, конечно, почти ничего не понял, но делал вид, что ему жутко интересно: кивал, щурился, подносил руку к подбородку, словно инженер-эксперт, хотя в голове больше роились вопросы, чем ответы. Он действительно осмотрел, как проходят кабеля: толстые пучки в изоляции, закреплённые металлическими хомутами, уходили под потолок, соединялись в распределительные коробки, пересекались с тонкими жилами, ведущими к лампам освещения и приборам. Где-то внизу урчал трансформатор, сбоку был закреплён блок питания с мигающим светодиодом, и всё это напоминало паутину, в которой каждая жилка тянула энергию в свой угол. В голове Штефан пытался мысленно строить схему их взаимодействия, рисовал воображаемые стрелки: ток пошёл сюда, напряжение преобразовалось там, дальше распределилось по приборам...
Наконец он осторожно спросил:
– Год назад вы ремонтировали один вагон, номер В508526-33067-7, и вы там поставили что-то непонятное. Мой профессор не понял, что это, и просил разобраться. По курсу электропроводимости мы не уяснили, зачем это нужно. А если я не отвечу, то не получу зачёт.
Парню показалось, что бригадир обиделся: его лицо стало мрачнее.
– Ми не ставить ничего нинужного! Нам сказать – ми делать надо-правильно. Но если ви нипанимать – ми паказать!
И он повёл Штефана в цех, где хранились технические документы. Огромный зал пах бумагой, пылью и машинным маслом. Вдоль стен стояли серые металлические шкафы, увешанные ярлыками. Турок отпер один, скрипя замком, и стал рыться в папках: вытаскивал одну, листал, отбрасывал на место, доставал другую. Листы шелестели, страницы хрустели под его грубой рукой. Наконец он довольно хмыкнул и вытащил увесистую папку зелёного цвета.
– Вот, сматри, как ми делать... – сказал он и положил её на стол. Перелистал страницы, ткнул пальцем в строчку. – Эта стаять подпис Марсэл Хэлмуть...
Штефан начал читать. Оказалось, что было задание заменить несколько силовых агрегатов, а заодно... переделать туалет. Парень нахмурился. В документах не указывалась причина такого ремонта. Ни поломки, ни дефекта, ни жалобы – просто приказ: заменить оборудование. Это было странно.
– Зачем вы меняли туалет? – удивился Штефан.
Турок снова посмотрел на бумаги и кивнул:
– Да, я помнить эта замена. Ми менять туалет. Нам привозить всё новий оборудование, ми ставить сюда, и подсоединять сюда. – Он ткнул пальцем в схему, где рядом с водопроводом и канализацией неожиданно красовались какие-то дополнительные блоки. – Это новий машина. Ми низнать, зачим он нужин. Но ми виполнять всё.
Штефан попросил разрешения сфотографировать чертежи. Турок кивнул, махнул рукой – в этом не было ничего секретного. Более того, он был явно доволен тем, что может помочь студенту, и залопотал что-то долгое и путаное: о том, как непросто работать с немецкими инженерами, что зарплату урезали, что скоро отпуск и что сын его учится в Стамбуле в высшей школе на химика. Слова путались, то и дело проскальзывали турецкие, английские и немецкие обрывки, и Штефан ловил только суть.
– Коллега мой, – улыбнулся он, хотя сам был физиком.
Турок, довольный такой реакцией, одобрительно хлопнул его по плечу, пожелал удачи, и вернулся к своим делам.
Штефан же, поблагодарив, поспешил домой. В голове его шумело: новые факты, странные схемы, непонятные блоки рядом с туалетом – всё это нужно было срочно переварить. Он представлял себе, как будет сидеть за компьютером и рыска;ть по Всемирной киберпаути;не, пытаясь сопоставить данные. И ему не терпелось этим заняться.
Вечером зазвонил телефон – звонила Патриция.
– Привет, как дела?
– Нормально, сижу, ем бутерброды! Запиваю кофе...
В трубке раздался весёлый смех:
– Бедняжка, а горячего ничего нет?
– Есть, мама готовит на кухне, суп какой-то. А я сижу у компьютера и рыскаю в Интернете.
– Ясно... Так что выяснил? Введи меня в курс свежих новостей и идей.
– Итак, новости... – начал Штефан, иронично вытянув голос. – Канцлер Германии говорит о сложностях стабилизации евро, участники единой валюты не выдерживают параметры инфляции и бюджетного дефицита... Что ещё... а-а-а, на Ближнем Востоке опять неспокойно – очередной теракт... Чемпионат Европы по футболу начался со скандала...
– Ох, амиго, опусти политические и спортивные события, – перебила Патриция. – Это мне скучно. Давай по нашему делу...
Откусив бутерброд и пережёвывая, Штефан заговорил оживлённее:
– Узнал, что ремонт был сделан по распоряжению одного из чиновников в управлении SBB, некий Марсель Хельмут. Вагон был исправен, но почему-то был установлен какой-то блок на энергооборудовании и новый туалет. Но откуда эти агрегаты прибыли – неизвестно. Накладных нет. И в этом странность. Обычно у SBB всё в порядке с бухгалтерией и технической документацией. А тут бригадир, что мне помогал, ничего пояснить не мог. То есть он что-то говорил, но я не понимал.
– Почему? Ты забыл немецкий? Или собеседник был француз7?
– Не угадала. Это был турок, а его «диалект» мне был недоступен. Чуть с ума не сошёл, слушая его объяснения... Но это ещё не всё. Я просмотрел сайты, зашёл на ресурс гидрометеорологической службы, поднял фотоснимки и данные за сегодняшний день, а также за 10 августа, 5 мая, 11 апреля, 19 марта и 2 февраля. И оказалось, что в эти даты в целом по стране было безоблачно, ничего особенного... Но именно на участке между Эффретиконом и станцией «Аэропорт Цюриха» фиксировалась непогода – значительная концентрация молний и сильный дождь. И именно в утренние часы. А потом всё быстро прекращалось, и снова светило солнце.
Патриция удивленно выдохнула:
– Да ну...
– Вот-вот, – откликнулся Штефан, – такое ощущение, что кто-то специально делал эту непогоду и атмосферным электричеством закачивал что-то...
– Может, те агрегаты, что ставили на поезде S-16? – предположила девушка. – Они вызывают атмосферные явления? Вызывают же дождь всякими химикатами в атмосфере.
Она оживлённо пояснила: самолёты распыляют реагенты в небе, серебристый йод или сухой лёд, и от этого тучи уплотняются, собирается влага, и вот уже над засушливым полем льёт дождь. На военных полигонах такими способами разгоняют туман, а в Китае и вовсе вызывают ливни для «управления погодой». Получается, техника для этого существует, и если её встроить в железнодорожный состав, то можно добиться локальных бурь в строго ограниченном месте.
Парень кивнул:
– Может быть, может быть... И в этом не одна странность. Я зашёл на сайт геологической службы США и через него просмотрел данные геомагнитных полей вдоль всей поверхности планеты. И что же: именно на ранее мной сказанном участке кантона Цюрих проходят сильные магнитные линии. То есть эта зона энергетических аномалий, здесь сильная напряжённость двух тектонических плит! Понимаешь? Получается так, что железнодорожное полотно практически проложено под магнитными линиями. И это меня насторожило... Слишком уж много совпадений для одного места.
– Ух ты! – снова вырвалось с другого конца провода.
– Вот-вот, – подтвердил Штефан. – И я чешу затылок, чтобы это значило.
– Но ты многое разузнал за эти часы, – сказала Патриция с уважением. – Ты тот парень, который может многое, а такой мне нравится – решительный, умный и не задавака.
Хорошо, что она не видела, как Штефан моментально покраснел: будто уши загорелись, руки задрожали, и бутерброд в руке превратился в нелепый ком. Он поспешил сделать глоток кофе, но поперхнулся, закашлял, глаза заслезились, и пришлось отставить чашку, судорожно вытирая рот салфеткой.
– А у тебя какие новости? – спросил он, справившись наконец с кашлем.
Патриция оживилась:
– Знаешь, я вначале сходила в госпиталь Цюриха, там в психиатрическом отделении работает моя подруга, и она помогла мне просмотреть списки всех зарегистрированных персон. Так вот: из числа очевидцев необычных явлений, которые написали письма в SBB, на учёте состояла только одна пожилая женщина – и то по диагнозу неврастения. Таким образом, сумасшедших среди них нет. После этого я зашла в семь газет, и две подтвердили, что к ним обращались люди со странными историями о поездке на поезде. К счастью, одна журналистка взяла у очевидцев телефоны, но сама не звонила – редакция не заинтересовалась «сказками». А я вот позвонила этим людям и выяснила много интересного.
– Что именно?
– По-моему, это связано с твоим открытием в ремонтном депо. Один из опрошенных мной – спортсмен-дзюдоист Фауст Грилль. Это произошло с ним в мае. Он во время грозы находился в туалете, справлял нужду, так сказать, и тут дверь насильно была вскрыта. Бах-тарарах! – перед Фаустом предстала какая-то старушка в длинном полосатом красно-белом свитере и коротких лыжах. Она выволокла спортсмена из туалета, и этот громила не мог оказать никакого сопротивления. «Я пытался защититься и применить приёмы, однако она меня просто взяла в охапку и вышвырнула из туалета в тамбур», – сказал он мне. Спортсмен был ошарашен: его сломила какая-то пожилая женщина! Старушка влетела в туалет, закрыла за собой дверь, там что-то вспыхнуло, грохнуло, и всё затихло. Фауст открыл дверь и... никого не обнаружил.
– Ух ты! Так это... – Штефан мысленно представил эту картину.
В его воображении всё ожило: узкий вагонный туалет, белая эмаль раковины, гул грозы за окном. Огромный дзюдоист, согнувшийся, растерянный, и вдруг – скрип двери, резкий удар, и в проёме появляется нелепая фигура: седая старушка в полосатом свитере, с лыжами, словно выскочившими из зимнего шкафа. Она берёт богатыря под мышку, как плюшевого медведя, и вытаскивает наружу, несмотря на его сопротивление. Фауст дергается, пытается бросить через бедро, но тщетно: руки её железные, шаги лёгкие, и вот уже дверь хлопает. Внутри вспыхивает ослепительный свет, раздаётся грохот, будто грянул гром, и всё стихает. Когда он снова распахивает дверь, там – пустота, лишь запах гари и следы копоти на кафеле.
Штефан передёрнул плечами. Слишком уж странная сцена для реальности.
– Вот именно! Мы сегодня тоже столкнулись с фактом, как какой-то старичок исчез в туалете! – напомнила Патриция. – Помнишь?
Штефан воскликнул:
– Конечно! Я помню этого нескладного, как чучело огородное, старика, который тоже был в таком же полосатом свитере. Дело в том, что я в Винтертуре столкнулся с ним. Странноватый такой был… и дело не только во внешности, а в том, что какой-то... даже не знаю, как это сказать. Он сидел как истукан, лицо – словно маска. Совершенно неестественные движения... я подумал, может, страдает болезнью Дауна или ещё чем-то похожим… Да, я вспомнил, что когда всё это началось – эти видения в окнах, – то старик встал и спустился на первый этаж...
– Так, так… значит…
– Значит, есть общее между странным стариком и той старушкой-силачкой, ремонтом вагона и событиями в окнах, – завершил её мысль Штефан.
Однако Патриция возразила:
– Нет, я имела в виду, что старик и старушка – это типа путешественники... уж не знаю, откуда они, может, из другой эпохи или галактики, но только явно не люди... И это означает, что их могут быть десятки, если не сотни в Швейцарии. Представляешь, нелегалы у нас под носом, а миграционная полиция и ухом не ведёт... И чего они, эти существа, хотят?
Парня это озадачило. Он задумчиво поводил пальцем по кружке, потом хлебнул кофе – горячий, терпкий, с лёгкой горчинкой, будто возвращал его к реальности. В голове крутился вихрь мыслей: «А вдруг Патриция права? Может, эти старики – вовсе не люди, а маскировка? Но зачем им скрываться в поездах? Что общего у них с грозами, с ремонтом, с загадочными агрегатами? И почему именно наш вагон?».
– Ах да, верно! – выдохнул он. – Думаешь, нужно сообщить в полицию?
– Да кто нам поверит? – скептически отмахнулась девушка. – Там в лучшем случае посмеются над нами... И ещё: мы ведь видели эпохи динозавров, пещерных людей и какого-то фантастического будущего. А спортсмен Фауст рассказывал про океан, где плавали странные рыбы и медузы, потом был пустынный мир, бомбардируемый метеоритами... А ещё я звонила троим очевидцам, и они описывали то, что узрели с окон вагона: бесплодную планету, горящие леса, вулканы, ледяные долины... Уж не знаю, что это за мир.
Штефан задумался. И вновь услышанное ожило перед его внутренним взглядом: ревущий океан с гигантскими медузами, переливающимися фосфорическим светом; пустыня, по которой с неба сыплются огненные камни, разбивая поверхность в огненных всплесках; дремучие леса, объятые сплошным пламенем, огонь вырывается до самых небес, воздух насыщен гарью и дымом; горы, извергающие лаву, шлейф пепла закрывает солнце; ледяные равнины, безмолвные и холодные, где снег перемежается с синевой вечных глыб. Картины сменялись, как в безумном калейдоскопе, словно сам поезд проносился сквозь эпохи, от рождения планеты до её гибели.
Он провёл рукой по лбу и сказал:
– Иначе говоря, вагон позволяет узреть всю историческую эпоху Земли... С момента рождения до её... ну, не знаю, уничтожения ли. То есть можно путешествовать во времени, находясь в поезде... Мне кажется, моя теория о ленте Мёбиуса верна...
– А это что за теория? – подозрительно спросила Патриция. – Ты что-то мне ничего об этом не говорил... Не скрывай, раскалывайся, что это?
– Да, так… долго объяснять, сплошные формулы, – махнул рукой Штефан, вспомнив, как в штыки восприняли его идею однокурсники и профессор Херцгут. Ему совсем не хотелось, чтобы ещё и Патриция вдруг высказала свою негативную оценку (на тот момент он напрочь забыл, что девушка не владела математическими теориями и вряд ли стала бы критиковать). – Но мне кажется, что нужно ещё раз заглянуть к твоему дяде Паскалю...
– Для чего?
– Хочу узнать, что же это за новшества, которые были вставлены в вагон В508526-33067-7. И кто такой этот начальник Марсель Хельмут, который подписал наряд на ремонт... Если понадобится, постараюсь пробиться к нему на приём, выяснить причины ремонта для исправного вагона.
Тут Патриция хлопнула ладонью по столу, словно только что вспомнила важное:
– А как там с анализом того осколка, что ты нашёл в корпусе вагона? Что-нибудь есть... какая информация от этого рыжего парня-лаборанта?
При упоминании этого момента Штефан скривился, будто у него заболел зуб:
– Звонил Сандро, он очень и очень озадачен. Сидит и пытается выяснить, что и как. Подробностей не даёт, но просил явиться к нему с утра, хочет кое-что показать. Вообще-то он выпускник нашего «уни» и пишет докторскую. Толковый парень, только болтун и бабник.
– Ты хочешь сказать, что без пяти минут доктор наук не знает, что это за металл? Что он тогда делает в лаборатории? Может, он не разбирается в анализе веществ и не умеет работать с приборами? Чему он учился, этот умник?
– Ну, я этого тебе не говорил, ты сама пришла к таким выводам. Просто, как я понял, он ещё не до конца провёл тесты... Завтра выясним.
– Тогда завтра в десять утра встречаемся у Сандро.
– А как твои занятия?
– Они не убегут – в случае чего наверстаю упущенное. Мне сейчас важнее реабилитироваться.
– Эх, и мне тоже, – вздохнул Штефан. – Ладно, аста лависта8, бэйби.
– Аста маньяна, амиго9, – ответила Патриция и отключилась.
Штефан ещё часик посидел за компьютером, потом был насильно оторван от экрана и отправлен на кухню. Мама приготовила густой гуляш с говядиной, паприкой и картофелем, к нему – салат из огурцов со сметаной и чесноком, и свежий хлеб, только что из духовки. Он ел с жадностью, хотя брюхо уже начинало протестовать, а мать только качала головой: «Учёный, называется!»
После, с набитым желудком, он рухнул в кровать и почти мгновенно провалился в сон. Ему снился мир динозавров – только в этот раз они паслись на зелёной лужайке, словно безобидные овечки. Один здоровенный тираннозавр поднимал голову и блеял: «Бе-е-е!», а рядом другой травоядный велоцираптор щипал травку, как корова. Штефан шёл между ними с невозмутимым видом, а за руку держал Патрицию, которая почему-то была в мексиканском сомбреро и с кривой шпагой за поясом. Она грозно махала этой шпагой и командовала динозаврам: «Эй, амигос, пастись строем!» – и те послушно строились рядами.
Утром он проспал. Будильник по каким-то загадочным причинам отключился, и его разбудила мама. Она влетела в комнату, постукивая каблуками по полу, и резко дёрнула шторы, впуская в комнату свет. На ней был домашний халат в цветочек, волосы собраны в тугой пучок, а на лице – решимость генерала перед атакой.
– Штефан, вставай, ты же должен был ещё полчаса назад уйти! Сам об этом говорил вчера! – строго сказала она, нахмурившись и уперев руки в бока.
– Ох! – вскочил Штефан, дико озираясь, словно попавший под прожектор зайчонок. Было ясно, что придётся наверстывать упущенное время, и это будет непросто. Однако армейская школа дала ему многое: движения у парня были отточенные и быстрые. Влетел в ванную – ледяная вода за пару секунд смыла остатки сна, зубы почистил чуть ли не на бегу, натянул джинсы и рубашку, сунул ноги в кроссовки, накинул рюкзак и уже мчался к двери. В подъезде, перепрыгивая через две ступеньки, он напоминал спешащего десантника, которому срочно приказали прыгать в пропасть.
– А завтрак? – крикнула вдогонку мама.
– Поем по дороге! – отозвался он, уже вскакивая на велосипед.
Благодаря этому железному коню Штефан довольно быстро домчался до станции Винтертура. Он влетел на перрон, тяжело дыша, и вскинул взгляд на табло. Цифры и буквы сменялись электронным миганием, выдавая расписание: ближайший поезд на Цюрих – S-7. Бело-синий двухэтажный состав подкатывал к платформе, блестя утренним металлом. Штефан запрыгнул в вагон и устроился у окна.
Достал из рюкзака распечатанные фотокопии чертежей, что вчера выдал ему турок в ремонтном депо. На серых листах, с разводами от принтера, чернели линии, стрелки, непонятные блоки. Штефан вглядывался в хитросплетение схем: словно кто-то нарисовал мозг инопланетянина в разрезе.
Через Интернет он пытался найти что-то подобное, задавал запросы Google и Yahoo. Но поисковики упрямо выдавали то учебники по сантехнике, то схемы водонагревателей, то инструкции к стиральным машинам. Ни одно пояснение не совпадало с этими загадочными блоками, соединёнными со стояком туалета вагона. Похоже, устройство было неизвестно никому или тщательно засекречено.
Именно поэтому Штефан и направлялся к герру Шумельцу. Дядя Паскаль сидел в своём кабинете, стол завален папками и бумагами, на телефоне мигал красный индикатор непрослушанных сообщений. Он выглядел уставшим, но приветливо поднял голову:
– Извини, Штефан, уделю немного времени. У тебя дело серьёзное?
– Да, иначе бы не пришёл, – кивнул парень.
– Хорошо, давай, выкладывай, что там у тебя?
Штефан достал из рюкзака фотокопии и разложил их на столе.
– Это то, что было в техническом задании по ремонту или модернизации вагона В508526-33067-7. Я пытался разобраться, что это за устройства, которые вставили сюда, и для чего они, но не понял. Можете дать пояснения?
– Ты же физик, а не инженер... Это не просто пояснить...
– Физик обязан понимать инженерные расчёты, особенно если это касается техники...
Дядя Паскаль посмотрел на племянника долгим взглядом. В этом упрямом мальчишке чувствовался азарт исследователя и упорство, которое он уважал. Даже мелькнула мысль: «Вот бы моей дочке такого настойчивого жениха...»
– А ты молодец, упорный и дотошный, – сказал он вслух и придвинул бумаги к себе.
Штефан внимательно наблюдал за ним. Лицо чиновника SBB постепенно менялось: привычное спокойствие исчезало, лоб нахмурился, губы сжались, глаза заскользили по чертежам, будто он сам не ожидал того, что там увидит.
– Странно... я не понимаю смысла этого, – наконец признался Паскаль, почесав висок. – Вагон новый, а модернизация чем-либо требует технического согласования с компанией «Симменс». Ничего такого мы не делали с немцами, во всяком случае, я не осведомлён. Обычно именно я комплектую подобную заявку.
– То есть вы не знаете, зачем тут эти агрегаты? – насторожился Штефан.
– Не просто не знаю, зачем они нужны поезду. Я ещё больше не понимаю, что это за агрегаты и какую нагрузку они несут.
– Тут ещё туалет меняли, – напомнил парень.
– Да, я вижу, что устройства имеют соединения с туалетом... только зачем? – недоумевал герр Шумельц, барабаня пальцами по столу. Было видно, что собственное незнание раздражало его. – Может, запросить кого в главном офисе?
– Подписывал Марсель Хельмут, вот его подпись. Вы знаете его?
Дядя Паскаль поднял глаза и задумался.
– Знаешь, я помню этого типчика. Странный такой. Рассеянный, говорит невпопад, трудно уловить его мысль. Но начальство считало, что он – технический гений. Потому что изобрёл что-то такое, что принесло SBB огромную прибыль. Всё было засекречено, и подробностей я не знаю.
- А как он выглядел? – чуть уже не допрашивал чиновника Штефан. – Можете описать его?
И получил описание странного человека:
– Гм, тут тоже сложно что-либо сказать. На лицо ему около тридцати, но седые волосы, дурацкая улыбка, стеклянные глаза, двигающиеся уши, руки как у столетнего человека – кожа дряблая, с венами и пятнами. Одет... э-э-э, полосатый бело-красный свитер, зелёный галстук, помятые серые штаны и сапоги. Короче, на высокопоставленного сотрудника никак не похож. Да только на его причуды никто не обращал внимания – это же был человек, приносящий доходы своими техническими предложениями. Тут можно простить всё, в том числе и внешний вид. Я видел его только один раз на одном из технических совещаний SBB.
– Он сейчас у себя?
– Не знаю, давно о нём не слышал, но могу позвонить, – и герр Шумельц стал звонить в Берн. Разговор длился не больше минуты. Положив трубку, дядя Паскаль заявил:
– Он уволился вчера. И куда уехал – никто не знает.
– Вот, невезуха, – чертыхнулся Штефан. Более-менее одна зацепка была и то растаяла, как дым на ветру.
– Тебе что-то ещё нужно?
– Ох, нет, спасибо, дядя Паскаль, всё уяснил, – произнёс парень, засовывая бумаги в рюкзак.
– Тогда привет Патриции, – махнул рукой чиновник, давая понять, что разговор окончен.
От управления SBB студент направился в лабораторию университета. Там у дверей уже стояла Патриция — строгая, подтянутая, с собранными волосами, придающими ей вид сосредоточенной деловой леди. Она стояла, скрестив руки на груди, и казалось, что её нельзя сбить с толку ничьими шутками или ухаживаниями. Но Штефан знал: это лишь маска. На самом деле девушка была любезной и милой, но напускала на себя этот холодный вид, чтобы никто не лез к ней с глупыми комплиментами или дежурными ухаживаниями. Потому что и так немало студентов пытались обратить её внимание на себя.
– Я не опоздал? – спросил парень, подбегая.
– Всего на три минуты, и это не страшно. Сходил к дяде?
– Ага.
– И что?
– Да ничего конкретного. Дядя Паскаль не знает назначения этих агрегатов и к чему была проведена модернизация вагона. И описал человека Марселя Хельмута как одного из тех, что видел я вчера в вагоне, и что рассказал твой спортсмен Фауст.
– Он не мой, – обиделась девушка. – И он женатый. И он — кусок мускулов и обладатель маленького черепа — не моего вкуса.
Штефан едва не рассмеялся:
– Ой, прости, я просто уточнил, что это ты выяснила подробности его стычки со странной старушкой, обладающей силой терминатора. Все эти странные личности одеты в бело-красный свитер, словно хотят показать наличие общей связи между собой.
– А ты намерен встретиться с ним?
Штефан пожал плечами:
– Хотел бы... но увы, он уволился вчера.
– Да? – брови у Патриции взметнулись вверх. – Подозрительно... Как мы вышли на след, так сразу начинаются игры в прятки.
– И я так думаю, – согласился Штефан.
Тут девушка указала на дверь лаборатории:
– Так мы будем стоять тут или войдём?
– Ты права — не будем терять времени. Думаю, и Сандро уже заждался нас.
Лаборатория была обставлена как надо – словно небольшой научный городок под крышей. Стены, выкрашенные в строгий светло-серый цвет, скрывали за собой сеть проводов и кабелей, питающих приборы. Вдоль стен тянулись длинные металлические столы с блестящими хромированными стойками для пробирок, стаканов и реторт.
Компьютеры – мощные рабочие станции с двумя-тремя мониторами – мерцали графиками, кристаллографическими сетками, сложными спектрограммами. Слева стоял массивный рентгенофлуоресцентный анализатор — высокий, с дверцей из свинцового стекла, внутри которого медленно вращался образец, сканируемый тонким голубым лучом. Рядом располагался лазерный спектроскоп с тончайшими оптоволоконными каналами, ведущими к рабочему столу, – прибор для анализа состава веществ по световому излучению. В глубине, за стеклянной перегородкой, возвышался прибор для масс-спектрометрии, с трубками высокого вакуума, откачивающими воздух и создающими условия космоса. На другом столе стояли электронные микроскопы разных типов – сканирующий и просвечивающий, похожие на небольшие телескопы, направленные не в небо, а в тайны материи. Чуть дальше стояли аппараты для низкотемпературной обработки образцов – блестящие криостаты, поддерживающие минусовые температуры.
Университет Цюриха никогда не скупился на современные технологии, и потому студенты имели возможность обучаться по полной программе, словно работая в настоящем исследовательском центре международного уровня.
В то утро здесь было мало людей – лишь слабый гул приборов и приглушённый свет мониторов оживляли просторное помещение. Сандро они застали сидящим за электронным микроскопом, глубоко наклонившись к окулярам, и его стол был завален толстыми справочниками и распечатками с графиками. Он так ушёл в свои мысли, что не заметил прихода Штефана и Патриции.
– Привет, как дела? – хлопнул по спине лаборанта Штефан.
Тот поднял красные, помутневшие глаза. Под ними залегли тёмные круги, кожа побледнела, губы сжались в тонкую линию. Взгляд у него был странно расфокусированным – одновременно усталым и возбуждённым, словно он переживал не только недосып, но и постоянное умственное напряжение.
– Привет, – несколько вяло ответил он. – Извини, я не спал всю ночь и сейчас сижу на кофеине, – тут он показал на десятки распакованных пачек кофе, валявшихся у его ног, – ещё немного, и перейду на кокаин.
– А что? – спросила Патриция. – Трудно разобраться?
Сандро показал на герметичную камеру, внутри которой находился небольшой кусок матового металла, похожего на застывший каплей ртутный сплав. Именно в этом устройстве происходил анализ вещества.
– Не просто трудно – чудовищно трудно, – признался лаборант. – Я готовлю докторскую в области редкоземельных металлов, но то, что я увидел здесь, – и он указал на горящие мониторы с графиками и кристаллической структурой вещества, – заставило меня усомниться в правильности таблицы Менделеева. Этот русский химик, видимо, ошибся в своих предположениях... Говорят, он таблицу увидел во сне. Но он бы сошёл с ума, увидев это.
– Чего-чего? – ахнули студенты.
– Я не стану вам долго говорить, но поясню одно – этого металла не может быть в природе. Анализатор рисует странную монокристаллическую структуру, и я не могу ни с чем сравнить. Это и газ, и жидкость, и твёрдое вещество, и плазма одновременно! – это невозможно, – в голосе Сандро прозвучала смесь ужаса и восторга.
Мониторы показывали нелепую, неправильную красоту – кристаллическая решётка выглядела не как привычный куб или гексагон, а словно сплетение живых нитей, меняющих форму в реальном времени. Графики спектров прыгали, пульсировали; программа несколько раз предупреждала о невозможности вычислить плотность вещества.
Собеседники с изумлением уставились на него – Штефан сжал ремешок рюкзака, словно пытаясь нащупать опору в реальности, Патриция замерла, чуть наклонившись вперёд, её обычно холодный взгляд дрогнул, став живым, почти испуганным.
А лаборант устало продолжал:
– Более того, атомный вес показывает, что это самое тяжёлое вещество, но весы демонстрируют совсем иное – всего лишь полтора грамма! И ещё – у него температура минус сто двадцать градусов, и за всю ночь она не поднялась. Металл не согревается, ты понимаешь это?! Я поставил его на электроплитку, да только он не стал тёплым ни на один градус! Более того, он поглощал тепловое излучение, словно аккумулировал его, и на это у меня нет никакого пояснения! Или я сошёл с ума, или приборы врут, или это не из нашего мира...
– Это, э-э-э... это точно, не из нашего мира, – согласился Штефан, вспоминая падение неизвестного аппарата, сбитого ракетой. Только рассказывать об этом не было желания. Лаборант вряд ли поверил бы в такую историю, несмотря на наличие явного доказательства, находящегося у него в камере анализатора – кусок вещества, который сам по себе отрицал привычные законы физики.
Тут Сандро, словно потеряв самообладание, взвился от злости, схватил Штефана за грудки так, что у того хрустнула ткань рубашки.
– Признавайся, откуда этот металл у тебя? Где ты его нашёл?.. Ты понимаешь, что это – мировое открытие, и за него мы можем получить по десять Нобелевских премий каждый? Я уже не говорю о премии в сотни миллионов евро!
– Догадываюсь, – пробормотал парень, тщетно пытаясь отцепить со своего воротника пальцы настырного лаборанта. – Да отпусти ты меня – задушишь ведь.
Пришлось Патриции вмешаться. Она шагнула к ним, молниеносно ухватила Сандро за запястье и нажала на точку между сухожилиями, там, где боль вспыхивает мгновенно и ярко, как от удара током. Лаборант дёрнулся, вскрикнул и невольно разжал пальцы, отшатнувшись назад. Его дыхание стало частым, а глаза продолжали лихорадочно блестеть из-под очков, словно он всё ещё держал внутри себя бурю.
– Ладно, со мной всё в порядке... Просто я взволнован... – пробормотал он, усаживаясь обратно на стул, но нервно постукивая пальцами по столешнице.
– Мы не меньше тебя, – спокойно произнесла Патриция.
– Так я слушаю, – Сандро указал на свободные стулья, приглашая друзей присесть.
Однако у Штефана не было плана здесь задерживаться. Он покачал головой:
– Потом всё расскажу. Предлагаю сделку: ты забираешь металл и работаешь над ним сколько захочешь. Нобелевка – твоя, мы не претендуем на неё.
– А вы? Вы чего хотите? – удивился лаборант, приподняв брови. Ему не верилось, что можно вот так просто отказаться от сокровища, за которое учёные по всему миру отдали бы половину жизни. В его глазах блеснула смесь недоверия и жадного интереса: он искал подвох.
– Мне нужен только тот анализ, что ты сделал. Сможешь скинуть на флэшку? – и Штефан протянул ему карточку на 10 гигабайт с USB-портом.
Сандро, конечно, не возражал. Его пальцы быстро застучали по клавиатуре, и через пару минут файлы перекочевали на накопитель. Возвращая флэшку, он только поинтересовался:
– Это всё?
– Нет, есть ещё просьба: мне нужны некоторые портативные приборы. На пару часов.
– Зачем?
– Хочу снять информацию. Проведу тесты. Не спрашивай больше – я тебе дал то, что стоит в миллионы раз дороже всего имущества в этой лаборатории! И это стоит того, чтобы ты не задавал лишних вопросов!
С этим утверждением Сандро был вынужден согласиться. Жадность и любопытство перевешивали осторожность, и потому он без проблем передал Штефану счётчик Гейгера, магнитометр, набор светодиодных сенсоров для измерения яркости и ещё пару приборов, назначение которых Патриция определить не смогла. Впрочем, она была уверена, что Штефан позже всё объяснит. Все эти вещи парень аккуратно уложил в рюкзак, который распух, словно готовый лопнуть мяч.
Когда они вышли из лаборатории, девушка сразу спросила:
– Ты хочешь провести тесты в вагоне? Или я не так поняла?
– Верно. Хочу снять показания приборов и выяснить, чем вагон В508526-33067-7 отличается от других...
– Тогда нам придётся ловить нужный нам поезд, а ведь по маршруту S-16 курсирует много составов, – заметила Патриция.
– А мы будем стоять на двадцать втором и двадцать третьем путях вокзала в Цюрихе и ждать любой поезд с рейсом S-16, – решительно сказал Штефан. – Так и встретим нужный нам вагон.
На деле всё оказалось гораздо сложнее. SBB вечно жонглировала составами: днём поезда шли короткие, из пяти–шести вагонов, а утром и вечером вырастали до шестнадцати–восемнадцати. Иногда вагоны перегоняли на запасные пути, где они простаивали до востребованности. Порой меняли и маршруты – вагон с одним номером мог внезапно оказаться в составе S-12 или S-24. Для железнодорожников это была обычная практика, но для тех, кто высматривал конкретный вагон, превращалась в головоломку.
К счастью, этого не произошло. Через три часа им попался нужный вагон – и узнал его Штефан не по номеру, а по следу от осколка: тонкая щель на корпусе всё ещё зияла в обшивке. Никто из обслуживающего персонала её не заметил или попросту проигнорировал, что выглядело почти чудом.
Перрон же был полон людей. Толпы пассажиров спешили к дверям, кто-то тянул чемоданы на колёсиках, кто-то тащил велосипеды, у кого-то под мышкой болтались лыжи. Поток был густым, как река, и пробиться к заветному вагону оказалось делом непростым: их толкали плечами, зажимали между сумками, сбивали с курса, и Штефану с Патрицией приходилось буквально прорываться к цели сквозь стену людских тел.
– Вот он! – вскричал Штефан, махнув рукой Патриции, которая стояла у другого конца состава и, щурясь, пыталась разобрать номер на борту. В этот момент двери уже начали подавать резкий звуковой сигнал, предупреждая, что закроются через пару секунд. Парень рывком взлетел на подножку, ухватился за поручень и юркнул внутрь. Патриция, не теряя времени, вскочила в соседний вагон, едва не сбив с ног женщину с коляской, и, лавируя между пассажирами, рюкзаками и чемоданами, рванула по переходам-шлюзам. Металлические стыки гремели под ногами, гул поездного хода усиливался, воздух был пропитан запахом резины и машинного масла. Втиснувшись между дверями, перепрыгивая через ноги сонного офисного клерка и почти разворачивая боком курьера с коробкой, девушка наконец оказалась в нужном вагоне, где её уже ждал Штефан.
Поезд мягко рванулся и двинулся в сторону Винтертура. Штефан тут же достал из рюкзака приборы: чёрный, блестящий корпус счётчика Гейгера щёлкнул в его руках, цифровой дисплей магнитометра мигнул зелёным, светодиодные сенсоры мерцали крошечными лампочками. Пассажиры почти не обращали внимания – кто-то читал газету, кто-то смотрел в телефон, женщина вязала серый шарф, дети играли на планшете. Лишь один двадцатилетний панк, с зелёным ирокезом и кольцом в брови, развалившись на ступенях у выхода, лениво поглядывал на пару, но даже не удосужился вставить комментарий – только ухмыльнулся криво, ковыряя ногтем в цепочке на штанах.
За окнами мелькали пейзажи: серые деревушки с черепичными крышами, ухоженные луга, где паслись коровы, асфальтовые дороги, петлявшие параллельно железнодорожным путям, и арочные мосты, под которыми блестела вода. Иногда пролетали ряды голых осенних деревьев, чёрных, как набросанные тушью, а за ними — густые леса, перемежавшиеся зелёными пятнами хвойных елей. Всё это промелькало в ритме поездного хода: ровно, как в старом кинопроекторе.
– Так что будем делать? – спросила Патриция, бросив взгляд на приборы.
– Первым делом изучим WC, – ответил Штефан и направился к туалету.
Панк фыркнул и усмехнулся, когда парень с девушкой скрылись за дверью. Его воображение тут же нарисовало картинку, достойную дешёвого анекдота. Но Штефан и Патриция вовсе не собирались заниматься тем, что пришло на ум юнцу.
Они быстро достали приборы, включили, и мягкое жужжание техники заполнило тесное пространство. Штефан проводил устройствами вдоль перегородок, вслух диктуя показатели, что вспыхивали на дисплеях, а Патриция аккуратно записывала всё в блокнот.
Само помещение выглядело вполне обычно: белые пластиковые панели, умывальник из нержавейки, зеркало, коробки с салфетками и бумажными полотенцами, дозатор жидкого мыла, блестящий металлический унитаз с поручнями по бокам и крошечное матовое окошко, в которое лился слабый свет. Над головой жужжали лампы дневного света, безжалостно высвечивая каждый шов и стык. На стенах висели стандартные таблички и инструкции на трёх языках – немецком, французском и итальянском.
– Обычный вагонный туалет, – пожала плечами девушка.
– Да, но почему-то все странные люди вваливались именно сюда и потом исчезали бесследно, – напомнил ей Штефан.
– Да, это так...
– Смотри, а это что? – неожиданно он указал пальцем на знак над кнопкой смыва.
Над маленькой пластиковой клавишей серебрилась тонкая гравировка – символ бесконечности. Это был не чьей-то баловской рисунок, а чётко выполненный профессиональный знак, словно выгравированный лазером.
– Узнаёшь?
– Нет... А что это?
– Символ ленты Мёбиуса... – нахмурился парень. – Хм, это наводит меня на мысль, что мы в правильном направлении. Такой знак просто так не ставят.
– Но он же прямо над кнопкой смыва! Что это может означать? – не поняла Патриция. – Нажал – и смыл... э-э-э... дерьмо. Что тут думать?
– Я не знаю. Но этот символ явно не для красоты, – упрямо ответил Штефан и нажал кнопку.
Патриция невольно задержала дыхание, ожидая чего-то ужасного – взрыва, вспышки, провала пола. Но всё прошло буднично: с лёгким журчанием в унитаз хлынула синяя дезинфицирующая жидкость, смешалась с водой и втянулась вниз насосом, исчезнув в баке под вагоном.
Все отходы – фекалии и урина – собирались там, в герметичных резервуарах. Потом на станциях специальными механизмами их аккуратно отсасывали для утилизации. SBB строго следила за экологией: ни грамма человеческих экскрементов не падало на пути, всё перерабатывалось. Это была гордость швейцарских железных дорог – чистота и порядок даже в таких, казалось бы, мелочах.

– Гм, ничего же не произошло, – с сомнением произнесла девушка, глядя в темную дыру унитаза, словно оттуда вот-вот должно было что-то появиться — синий туман, вспышка, существо из параллельного мира. Но ничего не произошло. Тишина, лишь приглушённое гудение под вагоном и вибрация металла.
– И не должно было, – хмыкнул Штефан, хитро щурясь. – Ведь такие штуки срабатывают только тогда, когда нужно. Например, когда этих странных людей — путешественников во времени — нужно отправить в их точку назначения. Если бы механизм включался при каждом нажатии кнопки, всех, кто заходит в туалет, давно бы вышвыривало чёрт знает куда.
Он на секунду представил, как из унитаза вырывается спирально закрученный энергетический вихрь — ослепительно бело-голубой, как плазма. Поток света засасывает человека целиком, изгибая пространство, смещая воздух, и всё вокруг гудит, дрожит, искажаясь, будто мир превращается в ленту из фольги, свернутую в бесконечную петлю. Плоть, одежда, время — всё втягивается в воронку, а следом остаётся только вспышка и тихое эхо, как после грозы.
– Ах, да, верно... И что теперь? – выдохнула Патриция.
– Пройдёмся по другим вагонам и измерим там. Надо сравнить показатели, тогда хоть что-то станет ясно.
Они вышли из туалета. Панк, всё это время сидевший на полу, хмыкнул и вставил в уши крошечные наушники MP-плеера. Студенты не обратили на него внимания. Штефан уверенно шагал вперёд, держа в руках приборы, и мерил каждый отсек вагона — перегородки, поручни, окна. Патриция записывала показания, едва успевая за ним. Потом они перешли во второй, третий и четвёртый вагон, и, к своему удивлению, успели закончить до прибытия поезда в Винтертур.
На платформу они сошли одними из последних. Воздух пах кофе и свежей выпечкой из киосков.
Винтертур оказался небольшим, но очаровательным городом — словно игрушечным. Узкие улочки, мостовые из серого камня, аккуратные домики с черепичными крышами, витрины с часами и велосипедами, над которыми лениво кружили голуби. На горизонте виднелись мягкие холмы и силуэты старых фабричных труб — память о промышленном прошлом города.
Погода стояла удивительно тёплая для октября: солнце пробивалось сквозь тонкие облака, воздух был прозрачным, как хрусталь. По тротуарам прыгали воробьи, споря за крошки круассана. На автобусной остановке играла уличная скрипачка — тонкие звуки её инструмента плавали над головами прохожих.
Штефан остановился, поправил рюкзак и, слегка смутившись, произнёс:
– Я не могу... ну, ты понимаешь... на второй день знакомства пригласить тебя к себе. – Он почесал затылок. – Надо что-то другое.
– Например?
– Мы можем заглянуть в бар Tres Amigos, выпить по «Куба либрэ». Там и проанализируем результаты.
– Отлично, – улыбнулась Патриция.
Бар оказался за углом, рядом с супермаркетом Coop. Внутри пахло ромом, лаймом и жареными бананами. За стойкой вертелся бармен — ловкий, подвижный доминиканец по имени Рамон: кожа цвета кофе, белоснежная рубашка, браслеты из кожи и ракушек на запястье. Он быстро смешал коктейли, искусно подбрасывая шейкер, и через пять минут студенты уже сидели за столиком у окна.
Музыка мягко лилась из колонок — ритм бачаты. Гитара звенела сладко, томно, а голос певца из группы Aventura выводил:
“Cuando mis l;grimas caen,
siento el fuego en mi piel,
tu adi;s me quema el alma...”
Патриция глядела на Штефана, как заворожённая. Он, нахмурившись, листал блокнот, чертил в нём таблицы и графики, что-то подсчитывал на калькуляторе телефона.
– Итак, амиго, что скажешь? – спросила она, чуть склонив голову.
Парень кашлянул в кулак, словно перед лекцией:
– Так вот... кое-что видно. В вагоне В508526-33067-7 уровень радиации в три раза выше, чем в других.
– Ой! – побледнела девушка. Ей показалось, будто кожа мгновенно стала прозрачной, а волосы начали сползать с головы, как парик. Она даже почувствовала лёгкое покалывание, будто под кожей шевельнулся ток.
– Успокойся, – мягко сказал Штефан, жестом усаживая её обратно. – Всё в пределах санитарных норм. Лучевую болезнь ты не схлопочешь, обещаю. Но вот что интересно: в WC излучение в пять раз выше. Магнитное поле — в десять. Это значит, что агрегат внутри вагона работает и выполняет какую-то функцию.
Он показал ей спектрограмму.
– Смотри: проводимость стекла окон второго этажа выше в полтора раза. Это ненормально.
– И что это означает?
– Не знаю, – признался Штефан. – Но ясно одно: вагон В508526-33067-7 отличается. Его назначение — иное. Мы имеем: первое — это не просто вагон, а машина, которая прокручивает через себя время, как по ленте Мёбиуса. Второе — временные переходы, или иные миры, видны во время движения. Третье — путешествуют странные люди, возможно, не люди вовсе. И всё это происходит при определённых условиях.
– Каких?
Мимо проходила подружка Патриции — темнокожая Моника, стройная, с густыми кудрями, в узких джинсах и ярко-зелёной кофте. Она заметила подругу, хотела было подойти, но та жестом показала: не сейчас. Моника понимающе кивнула и пошла дальше, покачивая бёдрами под ритм бачаты.
– Условия, – продолжал Штефан, – это непогода. Дождь. Гроза. Полагаю, эти агрегаты накапливают энергию движения поезда, а затем провоцируют атмосферный разряд. А у молнии, между прочим, выделяется до пяти гигаватт энергии — достаточно, чтобы разорвать пространственно-временной континуум.
Он поднял палец вверх:
– Во время перехода видны разные хронологические эпохи Земли. Мы и другие это видели. Это означает...
– Что именно? – наклонилась Патриция.
– Что у нас есть шанс.
– Какой шанс?
– Совершить путешествие во времени.
У девушки перехватило дыхание. Сердце гулко ударило, как будто молния прошла по венам.
– Это хорошая идея... – произнесла она наконец. – Но мы не знаем, как им пользоваться. Мы же всё осмотрели: никакого пульта, никаких рычагов.
– Есть он там, есть, – улыбнулся Штефан. – Вчера из компании SBB уволился инженер Марсель Хельмут. Тот самый, кто подписывал документ о модернизации этого вагона. И я подозреваю, что он... не совсем человек. Думаю, он уволился, чтобы вернуться к себе. Свою миссию выполнил.
Он сделал глоток коктейля, глаза блеснули.
– И у нас есть возможность отправиться вместе с ним.
– Как? Как мы это можем сделать? – не понимала подруга, и на лице её появилось неподдельное недоумение: брови поднялись вверх, глаза округлились, а губы слегка приоткрылись, будто она вот-вот собиралась задать ещё десяток уточняющих вопросов.
– Смотри, амига, – спокойно начал Штефан, наклоняясь ближе к ней, – переход осуществляется только между шестью и семью часами утра, и только в непогоду, когда в атмосфере достаточно энергии, чтобы сделать дыру во времени. Такая погода была вчера…
– Может, тот старичок и был тем самым Марселем Хельмутом, которого ты видел вчера? – предположила Патриция, прикусив губу. – Тогда он уже… в будущем… или ещё чёрт знает где.
Штефан покачал головой, глаза его блеснули рассудочным огнём:
– О, нет, дорогая. Тот был старик, а по описанию дяди Паскаля, герр Хельмут выглядел как тридцатилетний. Он уволился вчера вечером и мог использовать вагон для перемещения во времени сегодня. Однако, как ты видишь, сегодня погода ясная – ни облачка, ни дождя. Значит, Марсель всё ещё здесь, в Швейцарии.
– И? – спросила она, сжимая бокал обеими руками.
– А завтра утром, – продолжил он, – ожидается облачность и гроза в районе Цюриха. Прогноз я посмотрел ещё вчера. Получается, этот тип может прыгнуть в свою эпоху только завтра.
Патриция побледнела, словно её ослепила вспышка молнии. Волнение так охватило её, что она одним глотком осушила бокал и тут же закашляла, уронив трубочку. Её плечи вздрагивали, глаза защипало от слёз, а голос сорвался на хрип. Штефан мгновенно подался вперёд и несколько раз хлопнул её по спине.
Бармен Рамон, наблюдавший за этой сценой из-за стойки, понимающе усмехнулся. В его глазах мелькнула искорка весёлого опыта: дескать, ну вот, юная парочка переоценила градус «Куба либрэ». Он не стал вмешиваться, только кивнул, ловко протирая бокалы. На фоне играла та же бачата — тихая, бархатная, будто сама музыка подшучивала над ними.
Когда Патриция наконец перевела дыхание и пришла в себя, Штефан вернулся на место.
– Завтра мы должны быть в этом вагоне, – сказал он твёрдо, с тем хрипловатым оттенком уверенности, который бывает у людей, принявших решение. – Я уверен, что прибудет именно тот S-16, у которого есть вагон с номером В508526-33067-7. Встречаемся завтра в половине седьмого в Винтертуре. Ты не проспишь?
– Не-а… – покачала она головой. – А ты не боишься?
Штефан вздохнул.
– Волнуюсь, да. Но не боюсь. Меня гложут сомнения, что я на верном пути, но сильнее всего во мне желание узнать правду. Меня ничего не пугает.
Патриция опустила глаза, крутя в пальцах соломинку.
– А я боюсь, – тихо призналась она. – Но ведь так жутко интересно… – Она подняла взгляд, покраснев. – Что нам взять с собой?
– Думаю, только видеокамеру и лэптоп, – ответил Штефан. – Этого будет достаточно.
– А одеться как?
– Гм… как обычно. Не знаю, в какой мир мы попадём. Может, там отравленная атмосфера, радиация… Скафандров у нас нет. Хотя… – он почесал висок, – думаю, Марсель Хельмут не стал бы прыгать туда, где есть угроза жизни. Он ведь тоже человек. Или почти человек.
Слова прозвучали неуверенно, и между ними на секунду повисла тишина. Где-то за окном звякнули стаканы, пролетел трамвай. Патриция вдруг ощутила, как по спине прошёл лёгкий холодок: чувство, будто они уже переступили черту, где кончается обыденное и начинается нечто иное — непостижимое, загадочное, из тех вещей, о которых не пишут в учебниках.
Штефан же смотрел на всё прагматично. Для него это была научная тайна, которую нужно разгадать. Для неё — встреча с неизвестным.
– Ладно, – сказала девушка, поднимаясь из-за стола. – Я пойду. Встречаемся завтра.
– Адью, – отозвался Штефан, улыбнувшись.
Он проводил её взглядом. Смотрел долго — как она, стройная, в светлом одеянии, шла между столиками, потом к двери, потом исчезла за стеклом, растворившись в вечернем воздухе. Сердце его трепетало, словно пойманная птица: ему нравилась Патриция всё больше — умная, живая, храбрая, с тем самым блеском в глазах, который зовёт на безумства.
Вечером он, как обычно, сидел за компьютером — искал статьи, просматривал прогнозы, изучал таблицы атмосферного давления. Мать позвала ужинать, он поел машинально, почти не чувствуя вкуса. Потом лег пораньше — впервые за много месяцев — чтобы набраться сил перед завтрашним утром, которое могло стать для них обоих началом конца… или началом великого открытия.
На этот раз он не проспал и встал вовремя. Бутерброды для похода в неизвестность уже лежали в герметичной плёнке и моментально перекочевали из холодильника в рюкзак. В ту же сумку уложились видеокамера Sony и лёгкий лэптоп — всё, что могло понадобиться для фиксирования чуда или разоблачения чудака. Перед уходом он поцеловал маму в щёчку; обычно сосредоточенное лицо её сына сейчас светилось каким-то странным, почти детским волнением — глаза были ярче, голос чуть тёплее, и она, на миг растерявшись, улыбнулась в ответ, как будто заметила в нём не только взрослого студента, но и мальчишку, готового к приключению.
На улице накрапывал мелкий дождик, но небо было тяжело-тёмным — сверху сгущалась свинцовая пелена облаков, и ветер временами приносил свежий запах электричества. Ветер рвал зонты и свистел в водосточных желобах; куски тёплого воздуха боролись с прохладной струёй, и в этом конфликте рождалась предчувствуемая буря. «Ага, это ещё раз подтверждает мою теорию», — думал Штефан, глядя на небо; в голове щёлкали логические цепочки: накопление энергии — гроза — пик атмосферных разрядов в нужный временной промежуток. Всё сходилось, и от ощущения собственной правоты у него защекотало в груди.
На пятом пути уже стояла Патриция. Она была в тёмно-синей куртке и потертых джинсах — практично и удобно для раннего утра и возможной непогоды. В левой руке — пластиковый стакан с горячим кофе, откуда клубился ароматный пар; в правой — газета 20 Minuten, которую она быстро просматривала, как привычку, чтобы казаться абсолютно спокоенной. Кофе парил, влага скатывалась на капюшон, и её губы чуть поблёкли от утреннего холода, но взгляд оставался собранным и внимательным.
— Привет, — поздоровался Штефан, не в силах сразу отвести глаз. Он любовался ею: как складки куртки ложились на плечи, как лениво перекрещиваются ноги в джинсах; в её лице сейчас было нечто уверенное, что его и притягивало, и щекотало одновременно. Он заметил, как у неё светятся глаза, когда она что-то читает, и мысленно поблагодарил судьбу за то, что она вовремя пришла.
— Салют, — ответила Патриция, не отвлекаясь от строки. Глаза её бегло скользили по колонкам, но тон голоса был мягким, приветливым.
— Что читаешь? — уточнил он, стараясь не выдать дрожащего в голосе волнения.
Она отмахнулась:
— Да, всякую ерунду... Скандал с фирмой Chopard, сотрудничество с дочерью узбекского диктатора, выставка часов и претензии правозащитников... Полный цирк.
— Ага, ясно, — кивнул он. — Но это политика. Ладно, займёмся серьёзным делом — скоро поезд.
Патриция бросила газету в урну — и вдруг застыла, как пластик, воткнутый в подножку. Лицо её изменилось: брови медленно возвысились, рот чуть приоткрылся, в зрачках мелькнул испуг и интерес одновременно.
— Ты чего? — спросил Штефан, заметив её напряжение.
Она ткнула пальцем в сторону. В пяти метрах от них, чуть поодаль на платформе, стоял человек. Сначала показалось, что это просто очередной странный прохожий — но по мере приближения узнавание превратилось в нарастающее волнение.
Мужчина выглядел моложавым, но странность в нём была не внешней шуткой, а какой-то глубинной неправильностью. На нём был строгий костюм, накинутый поверх яркого полосатого бело-красного свитера — словно он пытался одновременно соответствовать и провоцировать. На ногах — синие, почти резиновые сапоги; на голове — спортивная шапка, сдвинутая набекрень, из-под которой копнами свешивались седые, растрёпанные волосы. Большие очки делали его взгляд стеклянным; улыбка, застывшая на лице, была нелепо широкая, как у куклы — не теплая, а фиксированная. Кожа рук дряблая, венистая, голос — когда он что-то тихо проговаривал под нос — звучал едва слышно, с металлическим оттенком. В движениях был какой-то легкий рывок, резкий старт и мгновенная остановка, будто кто-то давал короткие команды моторчику — и тело безвольного механизма послушно с ними справлялось.
Ни кто-то из прохожих и пассажиров не обращал на него особого внимания: в стране хватает людей с нестандартным обликом и манерами, и сейчас толпа поглощала очередной причудливый образ, не делая из него событие. Но у Штефана сердце ухнуло — перед глазами всплыла фраза дяди Паскаля о Марселе Хельмуте, о бело-красных свитерах и странных привычках. Почему-то именно сейчас, в этот промозглый утренний миг, всё, что он думал и планировал, сложилось в единую картинку.
— Наверное, это и есть тот Марсель Хельмут, — прошептала Патриция, и её голос дрогнул от сочетания страха и радости.
Штефан инстинктивно сжал её руку; от резкого движения она чуть не выплеснула на кофту горячий напиток, и только быстрый рефлекс спас ткань. Он прижал к губам ладонь, чтобы не выдать предвкушающего смеха, и тихо сказал:
— Да... это он. Уже по свитеру можно догадаться. Думаю, его надо зафиксировать.
Его пальцы сами потянулись к сумке, к кнопке видеокамеры — и мир на платформе будто замедлился: дождь шёл своим обычным ритмом, людей было столько же, но теперь каждый звук стал фоном для одного — для этого странного человека в полосатом свитере.
Тот стоял, ничего не подозревая, и смотрел на электронное табло, где мигали строчки с расписанием поезда S-16 и временем его отбытия. Лицо его оставалось каменным, улыбка неподвижной, будто он читал не буквы, а некие тайные знаки. Люди вокруг, тоже ожидавшие поезд, суетились — кто-то поглядывал на часы, нервно переступая с ноги на ногу, кто-то отхлёбывал кофе из картонного стакана, переговаривался, смеялся, ставил чемоданы в ряд. Молодая мама пыталась угомонить ребёнка, старичок в сером пальто дремал на скамейке, курильщики, кучкуясь ближе к краю платформы, делились последними новостями. Всё это составляло привычный утренний оркестр вокзальной жизни — нестройный, но живой.
Тем временем дождь усиливался. Мелкие капли превратились в длинные нити воды, что били по крышам и рельсам, издавая ровное металлическое стрекотание. Над станцией гремело, но под широкой металлической крышей, покрытой ржавыми листами и стеклянными вставками, было сухо. Капли барабанили по куполу, звенели по водостокам и стекали длинными струями по краям, создавая впечатление, будто мир за пределами навеса тонет в дождевом потоке. Ветер загонял внутрь холодные вихри, но запах мокрого железа и электричества лишь усиливал ощущение, что гроза совсем близко — она будто подкрадывалась, готовясь сорваться в любой момент.
С разных путей то и дело отходили локомотивы, тянувшие за собой серебристые вагоны. Изредка, вздрагивая всем телом станции, мимо пролетали тяжёлые товарные составы — длинные, гремящие, как гром, обдававшие платформу ветром. На запасном пути стояли платформы с настоящими танками — массивные, зелёно-серые, с башнями, повёрнутыми в разные стороны, словно гигантские звери, заснувшие на цепи. Именно на таких танках служил Штефан. Для него это было привычное зрелище — броня с отполированными гусеницами, стволы, поднятые к небу, как трубы какого-то техногенного храма. В Швейцарии каждый гражданин несёт ответственность за оборону страны — поэтому эти машины не охранялись, стояли открыто, будто доверяя всем. Только дети, прижавшиеся к стеклу вагонов или тянущие родителей за рукав, глядели на них с восторгом; взрослые же равнодушно проходили мимо.
Наконец, вдалеке послышался низкий гул — и из-за поворота показался бело-красный локомотив. На лобовой панели горели две мощные фары, отбрасывая на мокрые рельсы ослепительные блики. Мигали сигнальные лампы. Поезд IC приближался плавно, но с чувством силы и уверенности. Стуча колёсами, он пронёсся вдоль платформы, тормозные колодки визгнули, и состав остановился, тяжело выдохнув паром из-под сцепок. С корпуса стекала дождевая вода, по окнам ползли струйки, искажающие лица внутри — пассажиры казались призраками, их силуэты дрожали, как отражения в старом зеркале. Кто-то читал, кто-то смотрел в телефон, кто-то дремал, опустив голову на грудь, — но в этот миг всё это выглядело нереально, будто внутри вагонов существовал иной, параллельный мир.
— Нам нужно искать наш вагон, — сказала Патриция, следя глазами за каждым номером, пробегая взглядом по надписям на бортах.
— Думаю, Марсель знает, где этот вагон, — ответил Штефан, не сводя взгляда с фигуры в полосатом свитере. — Мы просто последуем за ним. Главное — не потерять его из виду.
Однако далеко отходить не пришлось. Народу в этот ранний час было немного, и Марселя Хельмута было видно, как маяк. Он, не спеша, чуть наклонившись вперёд, двигался вдоль состава. Казалось, что каждый его шаг даётся с усилием — как у человека, впервые учившегося ходить. Его движения были неестественно ровными, будто у него внутри срабатывал замедленный механизм. Он подошёл к нужной двери, остановился на секунду, оглянулся — и, подняв ногу, почти церемонно вошёл внутрь. Словно актёр, выходящий на сцену.
Студенты двинулись следом. Они поднялись на второй этаж, тихо уселись за два кресла позади — им было видно и старика, и полвагона впереди. Атмосфера была странно спокойной, как перед началом чего-то большого.
В числе нескольких пассажиров они сразу заметили знакомое лицо — тот самый скандалист, что позавчера пытался устроить разборки с представителями железнодорожной компании. Сейчас он выглядел иначе: не буйно, а раздражённо-задумчиво. В руках — свежая газета, которую он читал, ворча себе под нос. Его губы беззвучно двигались, потом переходили в негромкие реплики, словно он спорил с автором статьи. Казалось, привычка комментировать вслух у него развилась давно — он не мог молчать, его голос требовал слушателя, даже если слушателем был только он сам.
Двери плавно закрылись, поезд вздрогнул и двинулся вперёд. За окнами мелькнули стены станции, серые здания, мосты и вывески — всё расплывалось в дождевых потоках, превращаясь в акварель. Электрические дуги сверкали на контактных проводах, отражаясь в мокрых окнах.
До Эффретикона было всего несколько минут. На втором этаже, как обычно, пассажиров немного, и шум шагов почти не слышен. Марсель Хельмут сидел прямо, глядя куда-то в потолок. Его лицо всё с той же безупречной улыбкой казалось маской, глаза не моргали, руки аккуратно сложены на коленях. Он напоминал не живого человека, а чучело, поставленное для эксперимента.
А вот строгий мужчина продолжал читать газету и негодовал, что некий центрально-азиатский социолог Баходир Мусаев, находясь в Германии, попался гамбургской полиции за совращение малолетки; сам же ученый оправдывался, мол, он хотел лишь заняться социологическим опросом о проституции в стране.
— Какая низ-зость, какое хан-жество… — голос скандалиста дрожал от возмущения. — Этот… Баходир Мусаев… социолог, понимаешь ли! В Германии! Малолетка! А оправдание — опрос!.. Тьфу! Всякая мерзость едет к нам! Кого только пускают в Европу?..
Газета шуршала и рвалась под его пальцами.
За окнами гремел гром — теперь совсем близко. Молнии вспыхивали почти у самой линии леса, ослепляя на секунду, потом небо снова заволакивалось серо-синими облаками. Дождь лил, как из ведра: крупные капли били в стекло с силой дроби, смывая всё, что ещё можно было разглядеть. Вдоль горизонта катились глухие раскаты, будто кто-то гигантской ладонью перекатывал по небу металлические шары. Воздух стал густым, насыщенным озоном, и у Штефана по коже побежали мурашки — он чувствовал, что момент приближается.
– Скоро начнется, – произнесла Патриция, вспоминая позавчерашнее утро, когда всё произошло впервые.
– Не сейчас. Это будет между Эффретиконом и «Аэропортом Цюриха», – напомнил ей Штефан, не отводя взгляда от герра Хельмута. Тот, как и прежде, сидел недвижимо, сложив руки на коленях, и, казалось, не замечал ни дождя, ни вспышек молний, ни того, что вагон с каждым метром становился пустее.
На станции Эффретикон сошли три женщины, оставив в вагоне ощущение внезапной тишины. После короткого сигнала двери с глухим вздохом сомкнулись, и поезд начал набирать скорость. За окном мелькали пригородные дома, их окна отражали молнии, превращаясь на секунду в белые прямоугольники света. Металлический корпус гудел, вибрация усиливалась, будто состав пересекал не только пространство, но и нечто иное — невидимую границу, где звуки искажались, а воздух становился плотным, натянутым.
Молнии теперь били почти непрерывно. Их вспышки озаряли всё вокруг мертвенно-синим светом, делая лица пассажиров масками — резкими, неестественными. Гром следовал почти сразу, без задержки: гулкий, раздирающий, как будто небо ломалось над самым потолком вагона. Дождь лил стеной, струи стекали по окнам так густо, что уже нельзя было различить ни рельсы, ни поля, ни деревья.
Скандалист заметно занервничал. Он отбросил газету и стал смотреть в окно, щурясь, как человек, пытающийся убедить себя, что видит то, что есть на самом деле. Но чем дольше он глядел, тем тревожнее становился его взгляд. Лицо побледнело, губы задрожали, пальцы вцепились в подлокотники.
А затем воздух в вагоне изменился. Он словно задрожал — сперва едва заметно, потом сильнее, и вдруг наполнился серым маревом, которое клубилось, как пар из сухого льда. В нём мелькали голубые искры, то вспыхивая, то гаснув, будто кто-то запускал молнии прямо внутри состава. Металл стонал, стекла дрожали, и с каждым ударом легкой вибрации вагон будто опускался ниже под собственным весом.
– Опять? Опять эта чертовщина? – зашептал скандалист, съеживаясь в кресле. Он подхватил с пола газету и, не зная, что с ней делать, стал рвать её зубами и жевать, как бумажного жука. Глаза у него бегали, он сипел, весь трясся мелкой дрожью. Казалось, тело его отказывалось подчиняться, а разум колебался на грани срыва. Пот заливал лоб, губы побелели.
И вдруг — резкий хлопок, как если бы лопнула сама реальность. Туман рассеялся. За окнами открылось нечто настолько грандиозное и чужое, что сердце у Патриции ухнуло в пятки.
За пределами вагона простирался черный мир, скованный гранитом и тьмой. Огромные скалы вздымались к небу, как острые зубцы, и уходили куда-то в бездну. Меж ними клубился фиолетовый туман, будто сама атмосфера была пропитана светящимся газом. В небе висели три луны — одна холодно-белая, другая зеленоватая, и третья, огромная, с кольцами, напоминающими Сатурн. Они освещали каменные хребты мягким, почти болезненным светом. Никаких звёзд — только вязкая завеса сияния, словно кто-то растянул над небом полупрозрачный купол. В этой синеватой мгле что-то медленно парило — похожее и на птицу, и на машину, и на живое облако одновременно.
– Ой, что это?.. – прошептала Патриция, прижимаясь к окну. Глаза её блестели, в них отражались три луны, и на миг она казалась существом из этого же мира.
Штефан не ответил. Он схватил её за руку, жестко, уверенно.
– Идем. Марсель уже встал, – тихо сказал он, показывая вперед.
Патриция обернулась — и действительно, герр Хельмут медленно поднимался из кресла. Его движения были отрывистыми, как у марионетки, но в них чувствовалась цель. Он шел по проходу к туалету, не оборачиваясь, не замечая никого.
Студенты двинулись следом, но не успели пройти и двух шагов, как чиновник-скандалист, охваченный паникой, схватил Патрицию за руку, притянул к себе и, дрожа, словно в припадке, попытался усадить на колени.
– Вы будете свидетелем! – выкрикнул он, брызгая слюной. – Вы обязаны помочь! Вы ведь тоже это видите?!
– Что именно? – Патриция пыталась вырваться, но хватка была стальной.
– Этот кошмар! – заорал он, тыча пальцем в окно. – Это всё подстава! Они травят нас газом! Это железнодорожная компания! Галлюциногены! Мы подадим иск, я добьюсь суда! Вы должны быть со мной! Я большой чиновник в банке, я вас вознагражу!
Пальцы его вцепились в запястье девушки, оставляя красные полосы, и она зашипела от боли.
– Да-да, конечно, – сказал Штефан, с трудом разжимая его хватку. – Только не сейчас, ладно? Завтра встретимся, всё обсудим.
Но времени не было. Герр Хельмут уже открыл дверь туалета и исчез внутри. Штефан почувствовал, как всё внутри оборвалось — вот-вот случится то самое.
Тем временем чиновник не унимался. Он трясся, глаза вылезли из орбит, губы шептали бессвязные фразы:
– Не уходите! Не имеете права! Не бросайте меня! – Он дергал Патрицию за рукав, хватал её снова и снова, словно тонущий за спасательный круг.
– Отпустите меня! – выкрикнула она, но бесполезно.
Тогда Штефан сделал то, что редко позволял себе. Он сжал кулак и, не раздумывая, врезал точно в скулу — коротко, резко, как боксеры на ринге. Удар получился точный. Раздался глухой звук — бах! — и чиновник, выдохнув, отлетел назад, ударившись затылком о стекло. Окно задрожало, по нему побежали тонкие трещины, а мужчина осел на сиденье, хватая ртом воздух и не веря, что по нему действительно ударили.
– Быстрее, – выдохнул Штефан, хватая Патрицию за руку. – Мы почти опоздали.
Мир за окном дрогнул, как искажённая голограмма, и начал стремительно меняться. Ночные горы словно расплавились, превращаясь в дымящиеся огненные потоки. По склонам с гулом стекала густая лава, её пламя ползло вниз, пожирая каменные гребни и долины. Воздух за стеклом заволокло ядовито-зеленым дымом — тяжелым, тягучим, который кипел и колыхался, будто живой. Поверх лавовых рек клубился газ, время от времени вспыхивая синими языками пламени.
В небе метались странные существа, похожие на гигантских летучих мышей, с полупрозрачными крыльями, в которых отражались отблески расплавленного мира. Они с визгом и отчаянным трепетом бросались прочь от потоков лавы, но некоторые не успевали — сталкивались с поездом, врезались в окна, разбиваясь с влажным, мясистым звуком. По стеклу растекались густые, тёмно-красные подтеки, словно дождь из крови. Один особенно крупный зверь, ударившись о стекло прямо напротив Патриции, оставил след когтей, расплавивших верхний слой стекла, и скользнул вниз, растворившись в клубах газа.
– Это уже не иллюзия… – прошептала она, чувствуя, как холод бежит по спине.
Чиновник, до этого лишь трясшийся, наконец не выдержал. Он сполз с сиденья прямо на пол, глаза закатились, изо рта потекла слюна. Он упал набок, неловко, как тряпичная кукла, и, хрипнув, потерял сознание. Слюна и рвотная пена собрались лужицей у его щеки, смешиваясь с грязной водой, стекшей с ботинок.
– Вперед, – процедил сквозь зубы Штефан. В голосе его звучало и облегчение, и решимость. Он мельком взглянул на распростертого чиновника — пусть, на следующей станции его, возможно, найдут проводники. А сейчас — не до этого.
Они сбежали вниз по лестнице. Внизу пахло металлом и озоном, воздух был густой, словно в грозовом облаке. Перед ними — дверь туалета. Она была закрыта, но зеленая лампочка горела — значит, замок не задвинут.
Штефан не стал медлить. Он схватил ручку, дёрнул — дверь распахнулась с сухим щелчком, и они увидели герра Хельмута.
Он стоял посреди узкого помещения, как вкопанный, и повернулся к ним. Его глаза… они изменились. Зрачки растянулись до самых краёв, а белки залились мутным, желтоватым светом, как у кошки, пойманной в темноте фарой. Кожа побледнела, губы тряслись, но в этом лице всё ещё оставалось нечто человеческое — словно он сражался сам с собой.
– Нельзя там приходить! – проскрипел он, странно растягивая слова. – Вы ходить там! Тут… моё!
Троим в туалете было тесно, почти некуда ступить. Пар из унитаза поднимался медленно, как дыхание живого существа. Герр Хельмут толкнул Патрицию, потом Штефана, будто желая выдворить их обратно, но они упёрлись. Дверь захлопнулась сама, от толчка, и защёлкнулась.
Теперь света лампы не хватало — всё помещение заполнилось дрожащими бликами, отражающимися от зеркала и блестящих поверхностей.
– Вам идти туда, – бормотал Марсель, и его голос дрожал, переходя с угрозы на жалобу. – Тут есть я! Моё место! Вам нельзя!
Он и вправду выглядел так, будто защищает нечто священное. Только взгляд его метался, дыхание стало хриплым. С каждой секундой он всё чаще бросал взгляды на унитаз. Оттуда исходил странный свет — мягкий, белый, потом голубой, потом слепяще-бирюзовый. Казалось, вода в чаше кипит, но не от жара, а от чистой энергии. Воздух начал вибрировать, и даже корпус поезда будто отзывался металлическим эхом.
Свет становился всё ярче. Глаза жгло, а зеркало напротив словно ожило, вытягиваясь, искривляясь.
– Идти туда! Это есть моя! Тебе ни здесь! – заорал Марсель, но Штефан уже схватил его за руку, а Патриция вцепилась в рукав второй.
– Нет уж, дружище, – процедил парень, – куда ты — туда и мы.
Свет ослепил всех троих. Раздался хлопок — мощный, низкий, будто воздух сжали в кулак и резко выпустили. Мир дёрнулся. Пол ушёл из-под ног. Всё завертелось в бешеном водовороте — унитаз словно превратился в воронку, которая втягивала не воду, а само пространство. Металлические стенки выгибались внутрь, волосы взметнулись вверх, всё вокруг стало белым. Шум, свист, вой — и больше ничего.
Всё исчезло.
Свет погас. Символ бесконечности над кнопкой смыва мигнул — и медленно растаял, будто выжженный.
Туалет был пуст. Только одинокая бумажная салфетка, поднятая потоком воздуха, плавно кружилась под потолком и, теряя высоту, легла на холодный пол. Несколько капель воды стекли по стенке и упали рядом, тихо, почти почтительно.
И снова воцарилась мёртвая тишина.
Сильный толчок бросил их вперед, словно вагон под ногами резко взорвался изнутри. Штефан инстинктивно обнял Патрицию, но от удара они оба рухнули на колени и по инерции повалились друг на друга, глухо стукнувшись плечами. Воздух вокруг будто хлопнул — и всё стихло. Они лежали так несколько секунд, не двигаясь, потом осознали: Марселя рядом нет.
Постепенно глаза начали привыкать к странному сиянию. Они сидели на поверхности — ровной, без швов, блестящей, словно стеклянное озеро, над которым застыл мягкий, не имеющий источника свет. Ни солнца, ни теней. Свет лился отовсюду — из воздуха, из-под ног, из самого пространства, создавая ощущение, будто они погружены в прозрачную сферу.
Под пальцами — прохладная гладь, немного упругая, словно под стеклом что-то медленно шевелилось. Если всмотреться, то можно было заметить глубину — на бесконечных уровнях, под прозрачной поверхностью, плавали неясные формы, будто отражения забытых миров или воспоминаний.
Туман здесь не стелился, а медленно парил, клубился, обвивая пространство мягкими слоями. Он то раздвигался, открывая горизонт, то снова замыкался, образуя бесформенные волны. Воздух был густоват, но дышалось легко, свежо, словно после грозы в горах. Ни холода, ни жары — идеальная температура. Ни ветра, ни запахов. Всё странно нейтральное, безвременное, как сон, в котором забыл, кто ты.
– Оп-ля, – тихо произнёс Штефан, поднимаясь. Его голос будто гулко отразился от самого пространства, без эха, но с ощущением, что кто-то слышит. Он протянул руку девушке. – Вставай, мисс путешественница во времени.
Патриция улыбнулась краешком губ, всё ещё ошеломлённая.
– И это что — мир будущего? Или прошлого? – спросила она, обводя взглядом белёсую бесконечность.
– А чёрт его знает, – ответил он, потирая виски. – Надо бы спросить…
И тут они оба увидели — Марсель стоял в трёх метрах от них. Неподвижный. Сутулый. Как будто застывший в моменте. Казалось, он превратился в гипсовую фигуру — взгляд остекленел, рот приоткрыт, руки свисают по швам.
Штефан открыл рот, чтобы позвать его, но замер. Из уха Марселя медленно выползло нечто блестящее — тонкое, полупрозрачное, как слизистое щупальце. За ним второе, третье — из ноздрей, изо рта. Они шевелились в воздухе, извиваясь, будто пробовали пространство на вкус. Затем из глазниц выдвинулись тонкие, дрожащие стебельки, на концах которых находились сами глаза — круглые, налитые мутным светом, раскачивающиеся в разные стороны, словно антенны.
Кожа на лице пошла трещинами, как пересохший пергамент, и начала отслаиваться. Изнутри пробивалось что-то массивное, живое, клубящееся. Плоть лопалась, ткань костюма трещала. С хрустом наружу вылезло белесое тело, усеянное жёлто-зелёными прожилками. Из пор торчали красные, игольчатые волоски. Оно медленно расправилось, выпрямилось, и в этом движении чувствовалась нечеловеческая сила.
Через несколько секунд всё закончилось — человеческая оболочка, пустая и сморщенная, упала на стеклянный пол, а перед ними стояло существо.
Оно походило на гибрид червя, паука и морской гидры. Толстое, многосегментное тело переливалось полупрозрачным жиром, конечности — от шести до восьми — шевелились мягко и плавно, как у осьминога. Снизу торчали мелкие присоски, сверху — блестящие наросты, похожие на глаза или органы чувств. Голова как будто отсутствовала — всё тело дышало, излучая странное биолюминесцентное свечение.
И при этом… от него пахло приятно. Не едко, не мерзко, а изысканно — смесь кедра, ванили и чего-то цветочного. Аромат был настойчивый, почти обволакивающий, дорогой. Если бы Коко Шанель вдруг воскресла и оказалась здесь, она бы, вероятно, упала в обморок от восхищения: запах был совершенством.
– Вот это да… – выдохнула Патриция, машинально прижимая ладонь к губам.
Штефан молчал. Глаза его расширились, мышцы лица застыли. Он выглядел так, будто мозг отказывался принять увиденное. Только дрогнувшие пальцы выдали, что он всё ещё жив и осознаёт происходящее.
– Вот кто, оказывается, скрывался под личиной людей, – сказала Патриция, уже немного оправившись и даже с ноткой иронии. – Космические насекомые. Надеюсь, они не каннибалы...
– Каннибалы — это те, кто едят себе подобных, – буркнул Штефан, не сводя взгляда с существа. – Главное, чтобы они не оказались людоедами.
Он не успел договорить — пространство позади вновь задрожало. Из воздуха, будто из складок света, начали вырастать ещё три таких создания. Они материализовались бесшумно, словно из паров. Их тела сверкали мягкими электрическими искрами, и при каждом движении от них исходили тонкие трескучие волны, как у коротящего кабеля. Казалось, они переговаривались — не словами, не звуками, а потоками энергии. Между ними пробегали голубые разряды, соединяя их в одну сеть.
Внезапно все искры погасли, и тот, кто прежде был Марселем, шагнул вперёд. Его щупальца мягко колыхались, а голос раздался прямо в головах людей — без звука, без акцента, совершенно ясно:
– Мы приветствуем незванных гостей. Удивлены вашей находчивостью и любознательностью. Вы — первые, кто сумел проникнуть в наш мир. И теперь мы в недоумении — как вам это удалось… и что с вами делать.
— Так вы инопланетяне? И вы изучаете нашу Землю? — спросили хором студенты, переглянувшись. Патриция, едва сдерживая дрожь, попыталась улыбнуться, а Штефан машинально убрал волосы со лба, будто хотел отвлечься от тошнотворного вида перед собой.
Они оба понимали: перед ними — нечто чужое, противоестественное. Тело этих созданий блестело слизью и переливалось под белым светом, их конечности шевелились с мягким, вязким звуком, как щупальца морских анемон. От них исходила волна неприятного, липкого чувства — не страха, а именно омерзения, которое хочется скрыть, чтобы не оскорбить существо, способное стереть тебя из бытия.
— Да, — ответило нечто, называемое прежде Марселем. — Мы жители совершенно другого мира, и находимся в другой галактике. Наше название вам ничего не скажет. А произнести его вам нет смысла — ваша артикуляция не способна воспроизвести наши звуки.
Шевелящиеся придатки снова задвигались, излучая слабое голубое свечение. Было трудно понять, откуда исходит голос. Никаких ртов, роговых пластин, антенн — ничего похожего на органы речи. Только колебания света и слабый, металлический тембр, словно человеческий голос шел из скрытого динамика. Возможно, они действительно использовали некий речевой синтезатор — невидимый прибор, вживленный в тело, который переводил их мысли в человеческие звуки.
— Мы путешествуем по времени, — продолжало существо. — Изучаем цивилизации, которые встречаем в космосе… или их останки.
— Останки? — переспросил Штефан. Его голос дрогнул. Сердце забилось чаще, горло пересохло. Он медленно повернулся к Патриции, будто надеялся услышать, что ослышался. — Так… от нас остались останки?
Инопланетяне замолкли. Между ними прошли волны искр — короткие, голубоватые разряды, будто они переговаривались молниями. Затем псевдо-Марсель вновь обратился к студентам:
— Да. Не будем скрывать. Ваша цивилизация погибла полтора миллиарда лет назад.
Пол под ногами стал меняться: стеклянная гладь просветлела, как если бы под ней включили прожекторы. Слой за слоем исчезали облака тумана, открывая пугающую глубину. Студенты взглянули вниз — и застыли.
Под ними, на бесконечной глубине, раскинулся мертвый мир. Ледяной, иссохший, без дыхания.
Виднелись хребты гор, обтянутые коркой застывшей лавы, и равнины, покрытые серо-голубыми глыбами — словно не камня, а спрессованного воздуха и мертвых газов. Ни растительности, ни океанов. Атмосфера исчезла: воздух превратился в лёд. Небо — черное, пустое, в нём тускло мерцали далекие звезды, а где-то в глубине космоса тлели спиральные галактики, похожие на замерзшие снежинки на потолке бесконечной пустоты.
— Это… это наша планета? — прошептала Патриция. Голос её дрогнул, а потом и вовсе сорвался. Она зажала рот ладонью.
Дыхание перехватило, как от удара током. Мир рушился внутри неё. Невозможно было поверить, что всё, что она знала — небо, солнце, запах кофе по утрам, человеческий смех — исчезло. Навсегда. Осталась только каменная скорлупа, дрейфующая в холоде.
— Да, — ответил Марсель. — Мы нашли её семь лет назад по вашему летоисчислению. Она блуждала по космосу более миллиарда лет и залетела в область, которую вы называли Большой туманностью Ориона. Наша экспедиция встретила её и провела разведку. После чего было принято решение установить здесь долговременную станцию времени. Сейчас вы находитесь на ней. Отсюда мы ведём хронологию вашей планеты.
— А как она там очутилась? — спросила Патриция, делая шаг вперёд. — Где наше Солнце? Юпитер, Сатурн?.. Что с нами стало? Неужели человечество погибло?
— Мы вынуждены вас огорчить, — произнесло существо. Его тон оставался ровным, безэмоциональным, как у машины. — Ваша цивилизация вымрет на девяносто процентов через пять тысяч лет. Причиной станет глобальное потепление. Из недр Земли выйдут палеобактерии мезозойской эры. Они будут устойчивы ко всем формам жизни вашего биологического типа. Большинство человечества погибнет прежде, чем учёные создадут вакцину. Это событие зафиксировано в нашей базе. Если хотите, мы можем показать запись.
— Ох, какой кошмар! — вскрикнула Патриция, не выдержав. Её лицо побледнело, в глазах блестели слёзы.
— Это ещё не кошмар, — продолжил голос. — После этого вашему виду потребуется около двухсот тысяч лет, чтобы восстановить численность и достичь нового уровня технологического развития. Люди начнут заселять ближайшие планеты, создадут орбитальные города и лунные колонии. И тогда вас заметят другие.
Свет вокруг них начал меняться — плавно, будто экран опускался. Перед студентами возникло изображение. На нём — Земля будущего: в серебристом ореоле орбитальных колец, усеянная спутниками. Затем — огонь. Сотни линий света, будто дождь комет, устремились к планете. Города вспыхнули, словно свечи, гигантские купола лопались от ударных волн. В небе двигались тёмные, угловатые корабли, похожие на чёрные насекомые с крыльями из металла. Это были «варвуки».
Они напоминали механических скорпионов, с хвостами, выбрасывающими огненные разряды. Их оружие разрушало не здания, а саму материю — всё, к чему касался сгусток энергии, превращалось в серый прах. Человеческие флотилии, хоть и огромные, сражались отчаянно, но бесполезно: от каждого залпа «варвуков» исчезали континенты. Пылающие города падали в океаны, а те испарялись мгновенно.
Пять веков длилась эта война. Люди прятались под землёй, в ледяных убежищах, передавая остатки знаний от поколения к поколению. Они больше не строили — только выживали. Лица их покрывали маски, а глаза светились от мутаций. От былой цивилизации остались лишь подземные тени.
Свет исчез. Всё снова погрузилось в белесую тишину.
— Всё, что создано, обратилось в пепел, — безучастно произнёс голос. — И только малые группы homo sapiens выжили в коммуникациях под поверхностью. Они стали иными.
— Ох… ужас! — Патриция сжала кулаки, всхлипнув, будто весь ужас мира сжался в её груди. А Штефан произнес:
— Мы видели настоящую войну… И вот этот кусок, что остался у меня, — это часть космического аппарата инопланетян.
— Да, этот металл из другой Вселенной, — произнес «Марсель», — там атом устроен совершенно иначе: ядро состоит из электрона и нейтрона, а позитрон вращается вокруг него.
У Штефана закружилась голова. Он ощущал, как привычные законы физики рушатся в его сознании. Если это правда, то все, чему его учили в школе и университете, превращалось в фикцию. Энергия, масса, химические реакции — всё работало по совершенно другим правилам. Существует ли там гравитация, как мы её понимаем? Может ли материя стабильно существовать, если элементарные частицы взаимодействуют иначе? Если такие атомы попадут сюда, в привычную Вселенную, то взаимодействие с нашим миром должно было вызвать катастрофу: цепные реакции, спонтанное разрушение молекул, невидимые для глаз взрывы энергии…
Парень прикусил губу, чувствуя лёгкую тошноту от непостижимой перспективы. Его мозг пытался построить модель этого безумного мира, но всё, что он мог вообразить, рассыпалось на атомы невозможного. Патриция пожимала плечами, не особо вникаясь в процессы физики.
- Это опасно? - лишь спросила она.
- Да. Поэтому мы стараемся проскакивать временные эпохи. Что бы материи разных времен и Вселенных не пересекались часто и плотно.
- Ужас!
«Марсель Хельмут» слегка кивнул, будто разделял их тревогу:
— Да, это произошло из-за нестабильности пространственно-временного континуума. Возможен прорыв одного хронологического отрезка в другой. На крыше вагона установлен приемник энергоизлучения, который пробивает ткань времени. В радиусе двух метров можно наблюдать эпохи, наложенные друг на друга, словно полосы на ленте Мёбиуса. Разные времена соприкасаются, и то, что вы увидели, — это пример такого наложения. Стабилизировать процесс удается не всегда, поэтому мы стараемся быстрее проскочить дистанцию, чтобы вернуться в нашу эпоху… В противном случае весь поезд может оказаться в чужой эре, вне контроля.
Патриция, не особенно интересуясь техническими тонкостями, перебила:
— Подождите… а что же стало с человечеством дальше?
«Марсель» опустил взгляд и, словно решая, с чего начать, продолжил:
— Варвуки сами будут атакованы более могущественной цивилизацией и вынуждены уйти из Солнечной системы, чтобы продолжать войну в другой части галактики. Они постараются нанести максимум ущерба — подожгут Юпитер. У вас появится новая звезда, что вызовет гравитационный хаос. Земля изменит орбиту и станет спутником Урана, а её спутники будут перераспределены. Чтобы выжить, людям придётся модифицировать свои гены — имплантировать ДНК варвуков, превратившись в иных существ.
Студенты переглянулись, глаза Патриции расширились:
— Вот это да…
— В ваших генах останется всего полтора процента от человека, — продолжал «Марсель», — но вы станете самыми сильными существами. Понятия добра и справедливости сместятся, вы превратитесь в хищников, но построите новый мир, освоите систему заново и выйдете к звёздам.
Он сделал паузу, и пространство вокруг них будто повисло в ожидании:
— Но беда придёт снова. Через полмиллиона лет мимо пролетит потухшая звезда, нарушит гравитационный баланс. Земля потеряет «место прописки» и уйдёт в глубокий космос, странствуя по галактикам. Она будет скользить через туманности, подвергаться излучениям голубых карликов, едва не падать в «чёрную дыру», сталкиваться с астероидами, которые изрешетят кору планеты. Всё живое погибнет от абсолютного холода.
Штефан всмотрелся в сияющее пространство, пытаясь осознать масштабы катастрофы:
— Даже если мы выживем… всё будет иначе.
«Марсель» продолжил, без тени эмоций, словно зафиксированная машина:
— Миллиард лет странствия. На планету будут высаживаться другие существа, проводить разведку, останавливать временные станции. Но никому не будет дела до вашей истории. Только мы проявим интерес, фиксируя развитие человечества в хронологическом континууме.
Штефан глубоко вдохнул, сжимая осколок металла в ладони, и тихо спросил:
— А вы сами… знаете, что с вами будет?
«Марсель» замолчал. Его глаза, казалось, уходили куда-то далеко за пределы видимого, в бесконечность времени, где прошлое и будущее сливались в одну непрерывную линию.
Инопланетяне не скрывали:
— Да, знаем, мы были в будущем и видели гибель своей цивилизации. Поэтому на всё смотрим философски. Вселенная родилась после взрыва, несколько миллиардов лет расширялась, потом сожмется до прежнего уровня, вновь нагреется и опять взорвется — и этот цикл повторяется. Дело в том, что и время, и пространство бесконечны, но они тесно связаны, и это легко увидеть на вашей ленте Мёбиуса. Можно находиться в одной точке пространства, а само время будет прокручиваться перед вами, словно киноплёнка. Мы рассчитали такую точку на Земле — и она оказалась в Швейцарии, на трассе поезда S-16. Наши коллеги сумели превратить ваше время в позиционную точку, откуда можно перемещаться в другие эпохи планеты. Для этого сделали новшества в вагоне В508526-33067-7. Специальное устройство во время движения поезда накапливает потенциальную энергию и вызывает изменения в атмосфере. Соответственно, электрические разряды грозы прорывают временную полосу, и можно переходить в тот отрезок вашей истории, куда есть желание. Мы поражены, что вам удалось разобраться с нашими разработками и понять, что мы — не люди. Как это удалось вам?
Студенты переглянулись и тихо рассмеялись. Патриция, чуть усмехнувшись, ответила:
— Вы ведёте себя странно. И ужасно одеты. Кто ходит в лыжах по дорогам, тем более по вагону — это же неудобно. А одинаковые полосатые красно-белые свитера — просто безвкусица.
Инопланетяне заискрили, словно обменялись мыслями между собой, и уже другой обратился к людям:
— Мы не знаем назначения одежды, — начал он, держа гибкие конечности в напряжении. — Мы сами не носим ничего подобного. Наш организм регулирует внутреннюю температуру, и ни холод, ни жара, ни вакуум нам не страшны. Но мы не понимаем, что вы называете модой. Своих «агентов» мы одевали согласно вашим письменным источникам.
В этот момент в воздухе появилось голографическое изображение журнала Best Neckermann — тонкий, блестящий, с аккуратно вырезанными фотографиями моделей и проставленной датой 1976 год. На страницах были фотографии разноцветных костюмов, пестрых свитеров, высоких шапок и громоздкой обуви. Этот журнал выглядел как типичный модный гид ФРГ середины семидесятых: строгие линии для мужчин, яркие принты и многослойность для женщин, реклама косметики и бытовой техники на каждой второй странице. Естественно, носить такую одежду в начале второго десятилетия XXI века — анахронизм. Только старшее поколение, мыслящее категориями прошлых десятилетий, могло бы позволить себе подобное, молодежь — точно нет.
— Мы нашли это во время первой экспедиции, на глубине сорока километров, — пояснил «Марсель Хельмут». — Журнал сохранился, потому что оказался в естественном вакууме под землей и не разрушился даже спустя миллиарды лет. Изучив его, мы поняли, что для человека это было необходимо. Мы сконструировали «скафандр» в форме человека и внутри него живём, пока находимся среди вас. Мне пришлось вернуться после трёх месяцев жизни среди вас, так как ресурс скафандра иссяк. Одежда скрывает наши биологические особенности. У нас другая структура организма и метаболизм, поэтому управлять движением конечностей и эмоциями не просто.
— Так у вас одна форма эмоции — глупая улыбка, — сухо отметила Патриция, разглядывая их лица.
Инопланетяне с некоторым сокрушением произнесли:
— Да, мы так и не поняли смысла всех ваших чувств, ибо у нас нет ничего подобного. Управлять мимикой лица трудно, но мы поняли одно: если просто улыбаться — в вашей среде это вызывает меньше сопротивления.
— Смех и добрая улыбка, действительно, открывают любые двери в нашем мире, — согласилась Патриция, но потом добавила, чуть скривившись: — Только у вас не улыбка, а... гримаса. Она отталкивает. Выглядит неестественно, даже... — девушка поискала нужное слово, — вызывает недоумение и лёгкую брезгливость. Все думают, что вы... даун.
Похоже, «Марсель» не понял, что означает это слово, потому что его кожа покрылась черными пятнами — видимо, так проявлялась их реакция на размышление. Его коллеги заискрили своими тонкими конечностями: электрические разряды пробежали по ним, словно паутина света, затем всё стихло.
— Да, вы правы, — наконец сказал «Марсель» с равнодушием, от которого становилось не по себе. — Мы сильнее человека в тридцать раз, выносливее, массивнее. Представьте, как трудно нам быть в человеческой «шкуре» — в прямом смысле этого слова.
В этот момент Штефан опустился на колени и склонился над останками человеческой оболочки — того самого «скафандра», в котором обитал псевдо-Марсель. Он осторожно приподнял изорванную синтетическую ткань, под которой виднелись крошечные, странно пульсирующие механизмы. Пальцы парня с интересом ощупывали внутренности устройства: гибкие жилы, тонкие светящиеся трубки, и то, что напоминало органы, но состояло из силиконовых блоков, соединенных микроскопическими проводами. Инопланетяне наблюдали за этим без тени интереса — будто рассматривали некое знакомое, скучное зрелище.
— А много вас? — спросил Штефан, не поднимая головы.
— Сто пятьдесят миллиардов, — ответил «Марсель». — Мы живём на двухстах четырёх планетах. И при необходимости число может быть увеличено. Мы планируем свою рождаемость и смертность. Продолжительность жизни каждого индивидуума — сто сорок лет. Мы можем регенерировать организм, но не видим в этом смысла. Новая особь наследует те же качественные характеристики.
Патриция, задумчиво глядя на него, вдруг сказала:
— Слушайте... но в поезде вы говорили ужасно. Неуклюже, сбивчиво, как будто только учились нашему языку. А сейчас излагаете мысли так... литературно. Вы специально делаете вид, будто не понимаете человеческой речи?
В интонациях ответа инопланетянина Штефану почудился лёгкий смешок — не человеческий, сухой, металлический, словно отражённый от стен тоннеля.
— Нет, не так, — произнёс «Марсель». — То, что вы сейчас слышите, есть результат подготовки и обработки предложений семнадцатью миллиардами живых существ, частью которых являемся и мы. Иными словами, наш интеллект растёт пропорционально числу подключённых к телепатическому потоку особей. Поодиночке мы ограниченны, но в массе — представляем разум с крайне высоким коэффициентом полезного действия. По своим характеристикам мы превосходим все известные вам компьютерные системы.
Второй инопланетянин слегка повернул голову, и его глаза — точнее, два светящихся диска — засияли слабым зелёным светом.
— Мы — результат коллективной формы эволюции. Каждый из нас — ячейка памяти и процессор, который соединяется с остальными, усиливая общий интеллектуальный потенциал.
Штефан растерянно посмотрел на Патрицию, явно не в силах постичь сказанное. Девушка замахала руками, словно объясняя очевидное:
— Ага... я поняла! Каждый из вас — как нейрон головного мозга. Вы обмениваетесь сигналами, каждый добавляет информацию, передаёт дальше... и так — пока не рождается идеальное решение!
— То есть, — выдохнул Штефан, — вы — это гигантский мозг, который работает через телепатический контакт отдельных существ?..
Он всё ещё не мог поверить, что разум может существовать не в теле, не в черепе, а в виде миллиардов взаимосвязанных существ, объединённых в одну мыслящую волну, которая, возможно, охватывала половину галактики.
— Да, ты уловил суть их пояснений, — кивнула Патриция и, заметно оживившись, продолжила, глядя на Штефана. — Пойми, эти инопланетяне существуют раздельно, каждый сам по себе. Но разум, сознание в человеческом понимании, возникает только тогда, когда они объединяются в единую телепатическую сеть, где сигналы между ними устойчивы. Это — как компьютерный процессор, в котором миллиарды микросхем связаны и работают синхронно. Поодиночке они — всего лишь элементы, а вместе становятся разумом. Знаешь, на Земле есть нечто подобное... формы жизни, существующие исключительно в коллективе, в строго иерархической структуре. Пчёлы, муравьи. Они общаются при помощи химических выделений, электрических импульсов, феромонов — и принимают решения не индивидуально, а коллективно. Это и делает их высокоорганизованными существами: они строят жилища, защищаются, добывают пищу и выживают благодаря общей воле. Думаю, у этих типчиков всё примерно так же, — и Патриция с усмешкой указала на инопланетян.
Её спокойная, почти академическая речь вызвала уважение у Штефана. Он давно благоговел перед теми, кто мог говорить с уверенностью учёного, легко оперируя фактами биохимии, эволюции и физиологии. Сейчас преимущество было на стороне девушки, и отрицать это было бессмысленно. В её словах звучала не просто догадка — логика, знание, уверенность.
Слышавшие это насекомообразные существа зашевелились — их хитиновые тела заискрили мягким золотистым светом. Они кивнули всеми конечностями сразу, если вообще можно было так назвать этот странный, многофазный жест согласия.
— Вы правы, люди, — произнёс один из них. — Когда мы вместе, наш язык становится чище, речь — правильнее, а интеллект возрастает во много раз. Чем дальше расстояние между нами, тем слабее связь. А во времени её нет вовсе. Поэтому наши «агенты», оставленные среди человечества, ограничены в возможностях, говорят неестественно и часто поступают, как вы выражаетесь, не «по-человечески». Отметим, что человеческий язык — один из самых сложных для понимания. Вы используете обороты, смысл которых неочевиден. Мы до сих пор не выяснили, что означает «водить за нос», «сесть в калошу», «дать дуба», «отбросить копыта». Каждый раз, когда мы пытались понять буквально, реакция людей была... враждебной.
Эта фраза вызвала дружный смешок. Патриция даже закашлялась, представляя, как какой-нибудь бедный инопланетный «агент» буквально «даёт дуба» или «садится в калошу». Штефан захохотал, с трудом удерживаясь, чтобы не стукнуть ладонью по колену.
— Да, — сказал он, отдышавшись, — в каждом языке полно идиом и фразеологических оборотов, которые не всегда понятны даже людям, говорящим на разных диалектах одного языка. Но вы не поймёте, — он посмотрел на «Марселя», — ведь ваше общественное устройство, ваш метаболизм, сама природа существования — совсем иная.
— Это верно, — кивнул псевдо-Марсель, — нас удивляет и то, что у людей нет единого языка. Вы говорите на тысячах различных систем звуков и символов, и даже в рамках одного языка существует множество диалектов. Это сильно осложняет нашу миссию. Иногда мы не знаем, как верно произнести фразу, чтобы не вызвать недоразумений.
Тут Патриция, с хитрой улыбкой, спросила:
— А можно узнать... вот вы, Марсель, вы — мужчина?
Инопланетяне вспыхнули разноцветными искрами, словно их тела запульсировали током смущения. Несколько мгновений они обменивались импульсами — это выглядело как молчаливое совещание, — а потом «Марсель» произнёс:
— У нас нет разделения на полы. Мы вылупляемся из яиц, которые откладывает королева. Ваша Земля знает подобные формы размножения. Численность регулируется количеством ресурсов — пищи, энергии, условий для жизни. Хотим заметить, что ваша атмосфера, гравитация и радиация не подходят нам. Поэтому человеческие оболочки-скафандры защищают нас от неблагоприятного воздействия среды.
Ребята переглянулись, на лицах появилась тревога.
— Это означает... — начал Штефан, чувствуя, как у него стынет в груди.
— Да, — спокойно подтвердил псевдо-Марсель. — Это означает, что вы слишком долго здесь находитесь. Для вас это опасно. Вам нужно вернуться домой.
Штефана одолевали сомнения, и он спросил прямо:
— А вы не боитесь, что я вернусь домой и попытаюсь изменить будущее?
Инопланетяне отреагировали спокойно, будто знали то, чего не могли понять студенты:
— Что бы вы ни делали, ваши действия в настоящем уже заложены как предпосылка будущего. Прошлое невозможно изменить. Будущее — таким, каким оно будет. Вы не остановите климатические катастрофы, не предотвратите выход смертельных микроорганизмов из-под земли, не избежите нападения варвуков и влияния потухшей звезды. Всё уже предопределено. Любые ваши изменения коснутся лишь крошечного фрагмента времени — для Вселенной это почти ничтожный ноль.
Объяснение прозвучало простым и логичным, несмотря на его космический масштаб: будущее существует как следствие уже совершившихся событий, а попытки вмешательства не нарушают хронологию.
— То есть вы просто отпускаете нас? — удивился Штефан. Он ожидал чего-то совсем иного: стереть память, заморозить мозг, спрятать от человечества — как это делают в фантастических фильмах.
— А что с нами делать? — ответили инопланетяне. — Мы не убийцы и не уничтожаем никого, даже того, кто жил миллиард лет назад. Ваш мир — ваш. Вы сами несёте за него ответственность, хотя спрашивать с вас никто не станет. Решать, что вы можете и хотите сделать, должны только вы.
Окружив студентов, инопланетяне заискрили ещё сильнее, их тела вспыхивали мягкими электрическими импульсами. Псевдо-Марсель произнёс напоследок:
— Сейчас вы отправитесь обратно. Приготовьтесь к толчку. Мы не сможем вернуть вас точно в момент вашего проникновения в наш мир — столкновение с самими собой было бы фатально. Вернём вас через три дня, когда в Швейцарии будут соответствующие условия. Надеемся, это не причинит вам неудобств. Но запомните: никогда не приходите к нам. Это не ваш мир. Живите в своей эпохе и по своим правилам. Мы желаем вам удачи!
В глаза студентам ударил слепящий свет. Патриция прикрыла лицо ладонями, Штефан склонил голову, пытаясь защитить сетчатку глаз. В одно мгновение их закачало, словно на сильной волне. — Ба! — и их выбросило на пол туалета.
Парень ударился головой о холодный фарфор умывальника, Патриция, появившись из временного континиуума на полсекунды позже, уткнулась головой в его спину. Удар был ощутимый; Штефан, морщась от боли, стал осторожно протирать ушибленное место, чувствуя пульсацию крови. Патриция, тяжело дыша, отряхнулась, пытаясь привести мысли в порядок.
В ушах стоял знакомый шум работы унитаза, стук колес и лёгкая вибрация пола — поезд S-16 уверенно мчался к станции «Аэропорт Цюриха».
— Вставай, — произнёс Штефан, поднимаясь первым. Он протянул руку Патриции и помог ей подняться. Вместе они вышли из WC.
В тамбуре стояли пассажиры с багажом, готовые к выходу на станции. Они с интересом и лёгким недоумением наблюдали за молодой парой. Никто не решился задать вопрос вслух: что делали эти двое в туалете? Но студентам было не до чужих взглядов.
Едва поезд остановился, они сошли на перрон и начали переговариваться, пытаясь восстановить дыхание и тряски. Вокруг бурлила толпа: люди шли на регистрацию, кто-то только что прилетел. В глазах мелькали лица индусов, китайцев, арабов, парагвайцев, нигерийцев, эфиопов, узбеков, армян, канадцев и, конечно, швейцарцев. Городской шум, гудки тележек и объявления о рейсах создавали ощущение нормальности, в которое студентам только что было трудно вписаться.
— Мне нужно домой, — выдохнула Патриция, протирая виски. — Мои волнуются, если я исчезла на три дня. Уверена, мама уже сходит с ума, обзвонила все морги и поставила полицию на уши.
У Штефана были такие же мысли:
— Ты права, и у меня тоже есть подобные опасения. Давай лучше позвоним родителям.
Оба достали мобильные телефоны и стали дозваниваться родным. К счастью, им удалось сделать это вовремя: родители действительно были взволнованы, голос дрожал, в словах сквозило облегчение. Разговор длился минут десять, и после его окончания студенты снова встретились глазами. Между ними висело понимание и тихое признание: никаких масок, никаких притворств — свои чувства они друг другу не скрывали. Сердца билось чуть быстрее, ладони случайно соприкоснулись, и на мгновение мир вокруг перестал существовать, оставив только эту тихую, тёплую связь.
Но мысли крутились в другом направлении. Патриция тяжело вздохнула:
— Слушай… столько всего произошло за короткое время. Мне нужно осмыслить это и решить, что делать дальше. Трудно поверить, что всё, созданное человечеством, может кануть в лету, и что нас ждёт бесславный конец.
Штефан кивнул, его лицо было серьёзным:
— Да… и я тоже в шоке.
— Давай сделаем так, — предложила Патриция, глаза её засияли от волнения, почти как у ребёнка перед новым приключением, — три дня займёмся своими делами, а в субботу встретимся в кафе Tres Amigos и всё обсудим.
— Давай… — согласился Штефан, ощущая одновременно лёгкость и напряжение. — Ты в университет идёшь?
— Какой университет после всего этого? — усмехнулась она, но без радости. — Я теперь фрау Бормашине видеть не хочу. И к медицине немного приостановилась… Если честно, услышанное и увиденное выбило меня из привычной колеи. Я не знаю, чем мне стоит заниматься…
— А я перестал уважать герра Херцгута, — сказал Штефан, слегка усмехаясь, — но физику люблю ещё сильнее. Ладно, садимся на поезд. Вон с того перрона идёт состав в Винтертур.
Они перешли на другую платформу и сели в региональный поезд. Одноэтажные вагоны были старыми, с слегка потрескавшимися деревянными поручнями, но всё ещё достаточно уютными и просторными: широкие окна пропускали мягкий свет, сиденья были обиты тёмной тканью, а пол слегка скрипел под ногами. Студенты заняли место рядом, держась за руки. Молча смотрели в окно. Дождь барабанил по стеклу, молнии вспыхивали редко и вдали, не нарушая привычного пейзажа. За стеклом не было чудес: только знакомые поля, дома и шоссе, словно мир снова вернулся в свои рамки.
На соседнем кресле лежала газета 20 Minuten. Патриция взяла её и начала перелистывать, пока взгляд случайно не наткнулся на статью:
— Смотри, Штефан. Статья о событиях трёхдневной давности. Некий герр Блюдхаммер, чиновник банка с сотрясением мозга, был доставлен прямо с поезда S-16 в городскую больницу Цюриха. Он говорил, что видел какие-то видения в окне, а потом его избил какой-то инопланетянин. Герр Блюдхаммер намерен судиться с дирекцией SBB, мол, она устраивает сумасшедшие трюки с пассажирами. Думаешь, у него что-то получится?
— Маловероятно, — сдержанно ответил Штефан. — Но на учёт у психиатра его точно поставят.
Так они доехали до родного города. На станции они распрощались, каждый хотел остаться наедине, чтобы переварить произошедшее. Информации было слишком много, событий — слишком интенсивных и невероятных. Оба ощущали желание тишины, спокойствия, уединения. Каждый шаг по привычным улицам казался странно медленным, мир — невероятно обыденным после космического хаоса, пережитого всего за несколько дней. Сердце требовало паузы, разум — времени, чтобы усвоить все детали, а тело — просто отдыха.
В субботу, ровно в полдень, они встретились. Небо затянуло лёгкой, дымчатой облачностью, но сквозь неё всё же пробивались золотистые лучи солнца. Воздух был прозрачным и чуть влажным, будто напоённый дыханием уходящей осени. Из садов тянуло ароматом прелых листьев и кофе из уличных кафе. Люди шли медленно, наслаждаясь последними тёплыми днями перед тем, как первый снег покроет улицы и скроет под собой зелёную траву.
Кафе Tres Amigos гудело разговорами. За окнами отражались силуэты прохожих, в витрине блестели бутылки, а из колонок негромко звучала латиноамериканская мелодия — что-то между самбой и ностальгией. Штефану и Патриции пришлось поискать место, пока не нашли уютный столик возле большой кадушки с пальмой, под которой стояли два плетёных стула.
— Вот тут нормально, — сказал Штефан, помогая Патриции снять пальто.
Они сели и заказали себе по коктейлю Пина Колада — напитку, который будто обещал вернуть беззаботность, несмотря ни на что. Белая, густая жидкость с ананасной сладостью напомнила им лето — далёкое, простое, где не существовало ни инопланетян, ни временных континуумов.
Патриция выглядела бледной. Под глазами залегли тени, взгляд был рассеянный, будто она всё ещё мысленно блуждала где-то между эпохами. Она покрутила в руках соломинку и тихо вздохнула.
— Ты себя плохо чувствуешь? — с тревогой спросил Штефан, всматриваясь в её лицо.
Она покачала головой.
— Всё в порядке… Просто эти дни я размышляла. Трудно принять всё то, что мы увидели. Обычно человек верит в светлое будущее, а оказалось — у нас его нет.
Штефан сделал глоток, чувствуя, как холод коктейля разгоняет неприятный комок в горле.
— Ну… то, что ожидает человечество, мы при всём желании на себе не испытаем. Даже наши потомки вряд ли. Но ты права — всё выглядит мрачно. Хотя, если подумать, каждый должен жить настоящим и делать то, что приносит радость сейчас.
— Ты говоришь как философ…
Он улыбнулся, немного смутившись.
— У меня дядя профессор философии, видимо, заразил. Но если честно, я сейчас больше интересуюсь другим — историей.
Патриция удивлённо подняла брови. В её взгляде мелькнула тревога.
— Историей? Что ты имеешь в виду?
— Да ничего особенного… хотя... — он чуть подался вперёд, глаза заискрились, как у человека, которому в голову пришла безумная, но манящая идея. — Физика потеряла для меня смысл. Всё равно открытия произойдут и без меня. А я хочу изучать историю — но не по книгам, не по черепкам. Я хочу видеть её живьём.
Он говорил тихо, но с такой уверенностью, что Патриция похолодела.
— Подожди... ты хочешь сказать… ты собрался в прошлое? На поезде?
— Да, — просто ответил он.
Девушка побледнела ещё сильнее.
— Но они же просили нас не перемещаться во времени! Ты забыл?
Штефан усмехнулся, откинувшись на спинку стула.
— Они просили не приходить в их эпоху. А про использование вагона В508526-33067-7 ничего не говорили. Значит, формально мы ничего не нарушаем. И если есть шанс — почему бы не воспользоваться?
Патриция молчала. Её губы дрогнули — то ли от страха, то ли от предвкушения.
Он тем временем заказал ещё два напитка — Маргариту для неё и Мохито для себя. Лёд в бокалах приятно звякнул, возвращая разговор к земным удовольствиям.
— Тебя что-то смущает? — спросил Штефан, когда молчание затянулось.
— Да… — призналась она. — После того, что произошло, я вообще не хотела знать, что ждёт человечество. А ты говоришь — прошлое… Это заманчиво, но страшно. Как мы вернёмся? Мы же ничего не знаем о механизме! В прошлых веках нет поездов, нет электричества… Мы там просто застрянем. А как жить без всего привычного — без горячей воды, без лекарств, без кофе, без Интернета?..
Штефан слегка улыбнулся, будто ждал этого вопроса. Он достал из кармана куртки небольшой прибор — что-то вроде овального диска из полупрозрачного материала, похожего на титан и стекло одновременно. По его краю мерцали тонкие нити света, переплетаясь в узоры, которые невозможно было уловить взглядом: линии будто двигались, пока на них смотришь, и замирали, когда моргнёшь. В центре плавно вращалась крошечная сфера, испускавшая слабое голубое свечение.
— Что это? — прошептала Патриция.
— Не я сделал, — усмехнулся он. — Это осталось от того лже-Марселя. Когда он сбросил свою оболочку, я немного… покопался в останках. Нашёл этот прибор. Дома протестировал — и, похоже, он позволяет возвращаться обратно.
Он говорил спокойно, но в голосе звучала опасная уверенность.
— Временной поток проходит только через одну точку — здесь, в Швейцарии. Всё, что нам нужно, это дождаться грозы и включить таймер. По ленте Мёбиуса нас вернёт домой.
Патриция провела пальцами по краю устройства — оно было тёплым, словно живое.
— Это сложно, — прошептала она. — Но, кажется, тебе это не важно. Главное, что ты понимаешь, как этим управлять…
— Именно, — тихо ответил он и посмотрел на неё с тем блеском в глазах, который бывает у людей, решивших переступить грань.
— Точно. — Штефан улыбнулся, и в его голосе заиграла сорванная нотка авантюрного энтузиазма. — Долго в прошлом задерживаться не будем. Поживём месяц-другой, соберём материал, сделаем документальное кино — и вернёмся в современную Швейцарию. Как тебе моя идея?
Патриция расплылась в редкой для неё искренней улыбке; глаза её засветились живым, почти детским огнём. Она глубоко вдохнула и ответила:
— Отлично… Я согласна. Поеду с тобой.
— Ты готова быть верным товарищем? — продолжал он, глядя серьёзно.
— Ну… да… а что? — она рассмеялась, смягчив нервное напряжение в его голосе.
Вдруг он изменил тему, напряжение снова вспыхнуло в его лице:
— Скажи честно, почему ты тогда подсела ко мне? — спросил он мягко, но настойчиво.
Она чуть наклонилась, улыбка стала игривой.
— Я приметила тебя в «уни»: либо в библиотеке, либо в лаборатории. Среди девушек ты считался самым неприступным — молчаливый, сосредоточенный, никто не решался подойти. Некоторые шутят, что ты либо зануда, либо «голубой», либо транссексуал… — она пожала плечами и засмеялась. — В тот утренний рейс я возвращалась от подруги, увидела тебя и подумала: почему бы не подсесть? Ты не жалеешь?
— Нет, нет, конечно! — с облегчением выдохнул он.
— Вот и я решила дать тебе шанс. Я не глупая, — добавила она с лёгким вызовом.
— И симпатичная при этом, — признался Штефан, и в их взглядах промелькнуло что-то тёплое и уязвимо-радостное одновременно.
— Поэтому я с тобой. А куда именно мы собираемся? — Патриция мечтательно поморгала: — например, на балы и маскарады…
— А что насчёт Израиля? Христианская эпоха? — неожиданно сказал он. — Что думаешь о веке жизни Иисуса Христа?
Её лицо побледнело от смеси возбуждения и страха. Историческая эпоха, о которой он заговорил, — это мир полей, пустынь и городов под римским владычеством: постоянные военные конфликты на границах Империи, тяжелые эпидемии (тогда даже обычная инфекция могла привести к смерти), религиозное напряжение, политические интриги, жестокие казни и гонения на инакомыслящих. Повседневная жизнь большинства — тяжёлый труд, слабая медицина, нищета у одних и роскошь у немногих. Это время, когда любое чужое вмешательство — опасно и непредсказуемо.
— Э-э-э, — прошептала Патриция. — Ты хочешь попасть в первый век? Хочешь увидеть Иисуса? Это… опасно.
— Почему бы и нет? — коротко ответил он, но тот же голос звучал взвешенно. — Мы никуда не перемещаемся в пространстве, помни: поезд переносит нас по времени, а не в иное место. Значит, если мы окажемся в I веке н. э., то географически будем там, где сейчас наша точка на рельсе — надо будет добираться до Иудеи. Это займёт время: шаги, повозки, корабли и караваны. Для полевых историков это нормально — долгие переходы и нехитрый быт.
Патриция доревновала глоток напитка и задумчиво покачала головой.
— Хорошо. Что нам нужно взять? — спросила она и уже с готовностью принялась за практическую часть.
— Собери аптечку, — сказал он серьёзно. — Антибиотики широкого спектра, перевязочные материалы, антисептики, средства от обезвоживания, жаропонижающее. Тёплую одежду и походные туфли.
— А как насчёт одежды? — встряла она. — Мы будем отличаться от местных и привлечём лишнее внимание… Журнал Best Neckermann явно не спасёт.
Штефан усмехнулся: в его жесте была уверенность. Он разложил перед ней распечатанные страницы — иллюстрации и реконструкции одежды того времени, вырванные из академических ресурсов и музеев. На рисунках были показаны простые льняные и шерстяные туники, длинные плащи (паллеа, хитоны, тоги в римских городах), платки и накидки — элементы, позволяющие скрыть современную одежду. Были также изображения обуви — кожаные сандалии, закрытые сапоги у путешественников, и мешковины для переноса вещей.
— Главное — накидки и капюшоны, — пояснил он. — Они скроют нашу современную одежду. Часть костюмов возьму на складе городского театра — там работает моя мама. Досадливое, но полезное обстоятельство: театральные реквизиты часто крутятся в прошлом. Остальное добудем на месте: туники, ткань, кожаные ремни.
— А что ещё? — спросила она, рассматривая чертежи одежды: простая льняная туника с запахом, тонкая шерстяная накидка с клиновидной пряжкой, повседневные пояса, мешок для воды, фляга и хлебница.
— Я возьму бинокль, сухой паёк, ножи, фонарики, компас, топографические карты — и, — он слегка понизил голос, — запас средств самообороны: пара пистолетов и патроны. И свою штурмовую винтовку «Зиг-Зауэр»10. Я понимаю, это радикально, но в походе по чужим эпохам безопасность — первостепенна... Ты стрелять умеешь?
Патриция на миг охнула, но затем ровно сказала:
— Умею стрелять. Дядя у меня был в армии — он научил. Но… нам не стоит сразу показывать оружие. Это может изменить ход событий.
Штефан кивнул. Его лицо стало суровым, и в нём промелькнуло сочетание учёного расчёта и юношеской отчаянности.
— Я не хочу устраивать войны временем. Оружие — это крайняя мера. Главное — чтобы мы могли защититься и вернуться. Всё же мы не захватчики; мы — наблюдатели и документалисты.
Патриция погладила рукой край страницы с рисунками одежды и тихо сказала:
— Ладно. Если мы это делаем, то на разумных основаниях и с чётким планом. Месяц-два — взять образцы, снять кадры, не вмешиваться в главное. Поняла?
— Понял, — ответил он. — Никакого вмешательства. Наблюдаем, фиксируем, верим в осторожность.
Они выпили, и в кафе над их столиком повисло молчание, наполненное не страхом, а готовностью. На лицах обоих светилась мысль: шагнуть в прошлое — значит увидеть то, чего не дано увидеть никому из живущих, но нужно помнить: любая авантюра требует расчёта, а наука — дисциплины.
— Всё готово? — спросил он в конце.
— Готова, — призналась Патриция тихо, и в её голосе был тот самый стальной оттенок, который появляется у людей, решившихся на невозможное.
— Тогда договорились, — сказал Штефан, твёрдо сжав ладонь Патриции.
— И когда отправляемся? — спросила она, стараясь скрыть волнение.
— Уже завтра, — ответил он. — По прогнозу — проливной дождь с молниями. Идеальная погода для путешествия сквозь время.
Утром пятницы небо потемнело до цвета свинца. Воздух был густ, как пар в чайнике, пропитан влагой и электричеством. Тяжёлые тучи нависли над станцией, словно низкие потолки в подземелье, из которых срывались редкие ослепительные разряды молний. Дождь шелестел, как сито, прорываясь сквозь крыши навесов, стекал струями по железным перилам и мигал в отблесках прожекторов. Асфальт блестел, будто отполированный чёрный камень, и отражал огни станции.
Штефан и Патриция стояли у пятого пути. На обоих были плотные плащи и водонепроницаемые куртки, поверх которых струился дождь, не успевая пропитывать ткань. На плечах — рюкзаки, переполненные всем необходимым: аптечка, одежда, запас продовольствия, карты, приборы и тот загадочный инопланетный девайс, отвечающий за возвращение обратно.
Штефан держал в руках чёрный штурмовой карабин SIG Sturmgewehr 553 SB black GP90 .223 Rem — короткий, сбалансированный автомат, адаптированный под швейцарскую армию. Его ствол — матово-серый, с телескопическим прикладом и тактическим ремнём. Металлический корпус холодил ладонь, а пластиковая рукоять приятно ложилась в пальцы. В коробке — аккуратно уложенные магазины с патронами калибра .223 Remington, блестящие латунью. Оружие выглядело современно, сдержанно и внушительно — часть цивилизации XXI века, готовая шагнуть в век бронзы и песка.
Вокруг никто не удивился его виду: в Швейцарии, где почти каждый взрослый мужчина числится в резерве, появление вооружённого гражданина на платформе не вызывает тревоги.
— Пистолет передам тебе уже там, — сказал Штефан негромко. Патриция кивнула: смысл слова «там» был для них обоих кристально ясен.
— Хорошо… — произнесла она, слегка поёжилась от прохлады и спросила: — Только ты уверен, что мы не промахнёмся и действительно окажемся за две тысячи лет назад?
Он усмехнулся:
— Уверен. Знаешь, я как-то читал, что при раскопках в Израиле нашли гильзы от швейцарской винтовки. И это значит, что стрелял там кто-то… из нас. Думаю, об этом даже писали в 20 Minuten.
Патриция вздрогнула, пытаясь рассмеяться, но в глазах мелькнул тревожный отблеск:
— Ты хочешь сказать, что нам придётся стрелять?
Штефан коротко хохотнул:
— Дорогая, мы отправляемся в эпоху, где убить человека не считалось грехом, а обычным способом выжить. Там разбойники на дорогах, пираты в морях, римские легионеры, дикие звери в пустынях… Так что лучше быть готовыми. Наличие гильз — это просто историческое доказательство, что мы выжили и вернулись.
— Что ты сказал родителям? — спросила Патриция, пытаясь отвлечься.
— Что у меня осенний лагерь во Франции. А ты?
— Что уезжаю на медицинскую практику в Италию, — с хитрой улыбкой ответила она. — Так что о нас действительно никто не вспомнит ближайшие недели.
Вдруг она прыснула от смеха, прикрывая рот ладонью.
— Ты чего? — удивился Штефан.
— Просто подумала, как мы будем с рюкзаками, аптечками и автоматом протискиваться в туалет вагона… и исчезать в унитазе времени!
Он не выдержал и рассмеялся в ответ. Картина действительно выглядела абсурдно и смешно — два молодых учёных с оружием и багажом, решившие сигануть через тысячелетия прямо из общественного туалета.
И тут зазвучал гул приближающегося состава. Сквозь дождь показался серебристый поезд S-16: его окна светились мягким жёлтым светом, а капли дождя на металлических боках выглядели, как тысячи крошечных звёзд. Состав мягко остановился у платформы, двери раздвинулись с привычным шипением.
Штефан взял Патрицию за руку — крепко, уверенно, как человек, который знает: назад пути нет.
— Пора.
Они поднялись на подножку вагона. За спиной осталась современность — мир электричества, смартфонов и кофе на вынос. Впереди — древность, жара и пыль Галилеи, запах ладана и крови, римские доспехи и библейская тишина.
Двери закрылись, поезд тронулся. И никто из пассажиров вокзала не заметил, как на миг, при вспышке молнии, их вагон словно расплылся в воздухе, оставив за собой только тонкую дрожащую тень — след уходящего во времени поезда.
(20 августа – 19 сентября 2010 года, Цюрих-Орликон,
Переработано 10 октября 2025 года, Асунсион, Парагвай)