Реликты. Часть первая

Обломки авиалайнера полыхали. Только раз я оглянулась на красный столб огня. И поползла, поползла – энергично работая локтями; ног я почти не чувствовала.
Я задыхалась в раскаленном воздухе пожара. Разум, сознание – подернулись мраком. Я проталкивалась вперед на одном инстинкте. Общем для человека, улитки и тигра инстинкте самосохранения. Дальше, дальше – по неровностям почвы и опаленной траве. По проступающим из земли кривым корням.
В каждой клеточке тела пульсировала дикая боль. Одежда намертво липла к коже – не отскоблишь и ножом. Кровь стучала в висках и тонкими струйками вытекала из носу. Кое-как я выбралась на поляну, полную фиолетовых цветов и красных ягод. Уткнула лицо в землю – и отключилась…
Что я помню дальше.
Я сижу на краю той крохотной – стиснутой хвойным лесом – поляны. Уперлась спиной в шершавый еловый ствол. Гул в голове. Перед глазами – расходятся красные круги. Во рту непереносимо сухо; как будто я наглоталась песка.
Машинально я протянула руку к ближайшему кусту. Сорвала несколько налитых соком крупных ягод. От которых меня немедленно стошнило. Я вытерла рот. Задрала голову: над деревьями – достаточно далеко от поляны – вился дымок. Вероятно – догорал мой разбитый лайнер.
Тело все еще болело. Но боль была уже ноющая и тупая – а не убийственно-пронзительная. В мозгу не вполне прояснилось. И все-таки, приходило понимание: я – такая хрупкая и слабая девушка – чудом уцелела при крушении лайнера. Неужели из стольких пассажиров – я одна?.. Я снова впала в забытье.
Помню еще: черная туча накрыла лес. Сосны и ели едва не цепляли ее верхушками. Ударил ливень. Струи дождя – со слезами вперемежку – сбегали по моему перепачканному лицу. Не без труда я разомкнула запекшиеся губы – силясь проглотить хоть немного влаги. Ливень был шквальный, тяжелый – но недолгий. Туча умчалась; небо сделалось голубым и теплым. Поляна снова сияла в солнечных брызгах.
Я понимаю теперь: ливень потушил обломки самолета. Не дал огню распространиться по лесу. Иначе – всего лишь царапинами и ссадинами заплатившая за падение из-под облаков – не погибла бы я от нещадного жара, от дыма и духоты?.. Под обугленным черным стволом рухнувшего дерева?.. Но мне везло, головокружительно везло. Наверное, я как кошка: имею в запасе девять жизней.
Не берусь судить, что было раньше: отторгнутые моим желудком ягоды или спасительный ливень. Память многое перетасовала. Все равно что тряхнула ящик с размалеванными шариками – да к тому же еще и дырявый. Я вообще слабо представляю, сколько часов – или дней? – приходила в себя.
Я открывала глаза. Видела поляну, цветы, ягодный куст, стену леса. То соскальзывала обратно во тьму. Тьма – должно быть – была для меня сейчас уютнее. Я не хотела возвращаться в жестокий мир – к тем испытаниям и опасностям, с которыми неизбежно столкнется заброшенный в дебри одиночка.
Но все тот же инстинкт самосохранения заставил меня – наконец – очнуться. Из мутных глубин, в которые засасывало ум и волю, вдруг выстрелил жуткий страх: пока я в обмороке, из чащи выйдет лисица или хорек – и обгрызет мне лицо. Я вскрикнула и вскочила на ноги, растрепанная и жалкая. (Да, с ногами моими все было теперь в порядке. Но я забыла обратить на это внимание). Хрустнула ветка. Быть может, под лапой зверька. Я и правда вовремя вспугнула какого-нибудь любителя живого мясца и теплой крови?..
И вот я стою на своей ничтожно маленькой поляне. Темный, глухой, дикий лес – со всех сторон. Долетали голоса птиц, стук дятла клювом по дереву. Какие-то непонятные шорохи, о которых можно было вообразить все, что угодно. Уже и в помине не виден был дымок от потерпевшего крушение самолета. Я затеряна в безбрежной чащобе – лишенная всех ориентиров. Где-то между Москвой и Владивостоком. Более определенно не сказать. Я горько рассмеялась, растерла по щеке грязную слезу.
В Москве я учусь. Во Владивосток – летела к маме и папе на каникулы. (Закончила первый курс университета). Села в тот злой судьбы лайнер… Вид из иллюминатора на зеленый лесной океан. И вдруг – внезапная тряска. Паника в салоне. Бледное, как мел, лицо бортпроводницы. Что было потом – совсем не отпечаталось в моем мозгу.
Теперь я одна, как несчастный Робинзон на острове. Без пищи и воды. Без навыков выживания. В непролазных дебрях, где мне грозят дикие звери. Отчаяние комом застряло в горле. Но я призвала на помощь здравый рассудок.
Упал самолет. Значит – в район ЧП прибудут поисково-спасательные команды. За «черными ящиками», за останками жертв. За возможными выжившими. Меня найдут. Не сегодня – так завтра толпа спасателей, медиков и волонтеров уложит меня на носилки. Вертолетом доставит в ближайшую больницу. Оповестят моих родителей. Я увижу милые мамины глаза – заплаканные, но уже блещущие счастьем от радости за то, что я жива.
- Ты только не сдавайся, моя хорошая, - сказала я себе. – Ты только не сдавайся.
Поляна производила ложное впечатление безопасного «домика» посреди недоброго – готово меня поглотить – хищного леса. Но я решила не задерживаться на мести. Спасатели прочешут не один квадрат – но лучше мне быть возле искореженных обломков лайнера. Так на меня быстрее наткнутся. (Правда, я плохо представляла, в какой стороне лежит пепелище).
Если мне повезет (а я ведь везучая, как кошка!), встречу таких же, как я, уцелевших пассажиров. Или набреду на раненного, которому требуется моя помощь. Главное – двигаться. Что-то предпринимать. Меня, вдобавок, мучила жажда. Я надеялась: по пути к пепелищу мне попадется родник. Ручеек. Да хоть бы гнилая лужица.
Была и другая – безумная – надежда. Что если я не к сгоревшему самолету выйду – а на просеку?.. А то и вовсе – к железнодорожному полотну?.. Ведь неизвестно: в такой ли я и глуши. Я это сама со страху вбила в свою глупую девчачью головку. Может статься: до цивилизации – рукой подать.
Я вся трепетала от волнения. И по-прежнему чувствовала себя изможденной и слабой. Но – нетвердым шагом – двинулась с поляны.

***

Я нырнула в чащу, как под плотный полог шатра. Сквозь ветви, переплетенные над моей головой, почти не просачивалось солнце. Шатер напоминала и каждая раскидистая треугольная ель в колючем пуху иголок. Бурые сосны в шершавой коре – торчали высоченными колоннами.
Идти было тяжко. Я вязла в трескучем буреломе. Под ноги катились высохшие шишки. Острые шипы кустов рвали мои тонкие брюки; до крови царапали кожу. Я подумала вдруг: этот лес с преобладанием хвойных пород правильно называть тайгой. Улыбнулась грустно.
В детстве я «болела» флорой и фауной. Мечтала, что стану храброй исследовательницей природы. Но папа с мамой решили, что рекламный бизнес – более перспективная отрасль. Я должна быть, в конце концов, реалисткой – и т.д. У меня не хватило воли сопротивляться. Я пошла учиться на маркетолога. Давнюю любовь к цветам и зверушкам – забросила. Как старую газету за шкаф.
Но я попала в экстремальную ситуацию. Моя жизнь на кону. Чем мне помогут «идентичность бренда», «показатели конверсии» и прочие благоглупости, которые я так прилежно зубрила?.. Мне бы отличать съедобные грибы от ядовитых. И разбираться в искусстве разведения огня без спичек. Не заплутать без компаса и навигатора…
Ох, боже мой!.. Я сама не заметила, как потеряла направление. Даже то приблизительное, которое наметила себе, когда покидала поляну. Я напрочь не знала, в какой стороне от меня место падения лайнера. И куда повернуть, чтобы выйти обратно к поляне.
Я остановилась, учащенно дыша. Глянула туда и сюда. Вокруг смыкался лес. Исполинская черная улитка переползала трухлявую колоду. Торчал красный – в белых пятнышках – мухомор. Где-то высоко надо мной гулял в верхушках деревьев ветерок. С перерывами гомонили птицы: точно смеялись над моей бедой.
Навалились усталость и тоска. Так и подламывались в коленях ноги. Растянусь на земле – поверх старой хвои цвета ржавчины!.. Забудусь последним сном. И пусть лесное зверье растащит мои кости. Все равно: мое имя уже наполовину стерлось со страниц книги жизни. Никто меня никогда не найдет: обо мне не вспомнили. Или заранее посчитали мертвой.
Мой напряженный слух вдруг уловил плеск воды.
Я смахнула с волос дохлого паучка. Отчаяние сменилось суровой решимостью. Нет, я не умру – не сейчас. И – во всяком случае – не от жажды. Через кусты напролом – я двинулась на сладостное журчание.
Ручей вырывался из-под земли. Пенился. Змеился по мелким камушкам неглубокого русла. Я подбежала. Грохнулась у самой воды. Воспаленными губами прильнула к кристально-чистым струям...

***

Пила я долго и жадно. И одновременно не могла отделаться от неприятного чувства, что за мною кто-то наблюдает. Но я пила, пила взахлеб – с алчностью животного. Сколько бы «датчики» в моем мозгу не сигналили о близкой опасности.
Наконец – я рывком подняла голову. И чуть не поперхнулась. С противоположного берега ручья – из зарослей – на меня смотрело странное лицо.
Да уж, воистину, странное!.. Под шапкой косматых волос. Оно разом напоминало и обезьянью морду, и чумазое личико заигравшегося на улице ребенка. Толстые – в ссадинах – губы приоткрыты; как бы улыбаются. Видны зубы – белые, как алебастр – сильно смахивающие на клыки.
Лицо оставалось в поле моего зрения недолгие секунды. Исчезло в гуще кустов. Я услышала хруст валежника. Торопливо удаляющиеся шаги.
То ли сладкие воды ручья меня опьянили. То ли я окончательно потеряла разум. Но я совсем не испытывала страха. Я… я засмеялась. Заливисто, звонко, от души. Я в сердце непроходимых лесов. Человеческое жилье – в сотнях, если не в тысяче – километрах от меня. Откуда бы взяться в такой глухомани шалуну-ребенку?.. Да еще настолько уродливому?..
Или он с борта моего разбившегося лайнера?.. Но я бы запомнила, покажись в салоне лохматый обезьяноподобный мальчишка. Легче вообразить: в дебрях хозяйничает нежить – лешаки и вурдалаки из бабушкиных сказок. А на деле: от физического и нервного истощения у меня случилась галлюцинация. Просто, как два и два.
Снова хруст веток. Шаги возвращались. Я уверена была: это обман слуха. Далее последует обман зрения. В голову мне пришла дурацкая блажь; пить больше не хотелось – но я опять приникла к ручью. Шаги приближались, нарастали. Затем я уловила чье-то сопенье. И тогда-то – медленно и плавно – подняла взгляд. По ту сторону ручья – стоял крупноголовый ребенок. Кривил свои обезьяньи губы и недоверчиво косился на меня.
Он выглядел лет на пять. Весь приземистый и нескладный. Толстые ноги – слишком мощные для такого малыша; зато и коротковатые. До ненормальности грубые черты лица; широченные ноздри. Вокруг талии – намотан кусок звериной шкуры мехом наружу. Дикий ребенок?.. Яркость видения потрясала. (Я все еще пыталась убедить себя: это – галлюцинация. Но сомнения закрадывались).
Лесное дитя опустилось на колени. Склонилось к воде – и принялось лакать. Совсем по-кошачьи.
- Э-эй!.. – позвала я моего нового «приятеля».
Он уставился на меня. А я, не раздумывая, плеснула в него водой.
Малыш не то захохотал, не то залаял. Пустился прыгать и гримасничать. Мотать головой и фыркать. Бить по воде руками. Он правильно понял: я хочу с ним поиграть.
Мы долго дурачились. Обдавали друг друга целым фонтаном брызг. Пока мой маленький обезьяно-человечек внезапно не утратил интереса к игре. Шлепая босыми ногами, вразвалочку, он сделал несколько шагов вдоль ручья и юркнул в лес.
Я осталась одна. Минуту – просто глядела на прозрачный поток. И вдруг волосы зашевелились на моей голове. Я сообразила, наконец: малыш из чащи – вовсе не галлюцинация. Конечно, я и сама могла залить себе лицо и плечи водой из ручья. Но на том берегу – кто примял траву?.. Под чьей пяткой сломалась пополам та сухая ветка?.. А в носу моем – застрял не самый нежный запах получеловеческого детеныша.
На лес потихоньку спускался вечер. Воздух темнел. Под елями было всего лишь прохладно – но от страха меня пробрало до костей. Надо усвоить: я все равно что на неведомом острове. Здесь не ступала ни одна обутая в сапог или ботинок нога. Самые жуткие страсти-мордасти могут быть запрятаны в таежную глушь!.. Такие, что и не снились ни рядовому городскому обывателю; ни корпящему над книгами и пробирками свободомыслящему ученому.
Своими глазами я видела «чудо лесное». Мне хватило критического мышления – сию же секунду не уверовать в кикимор и упырей. И я припомнила кое-что, вычитанное когда-то в научно-популярных журналах. Не сохранился ли в сонной тайге доисторический «почти человек»?.. Вроде какого-нибудь неандертальца?.. Реликтовый двоюродный брат наших отдаленнейших пращуров?..
От ужаса я вся покрылась «гусиной кожей». Новыми глазами посмотрела на лес. Зловещий, полный древних тайн. Не привел бы тот игривый малыш своих косматых папу и маму!.. Перспектива встретиться со взрослыми троглодитами – не слишком прельщала. Перед ними я буду беспомощнее, чем перевернутый на спину жук…
Задерживаться у ручья казалось небезопасным. До темноты одолею пару километров. Если мне в очередной раз повезет – ноги сами вынесут меня к обломкам лайнера.

***

Дневные птицы смолкли одна за одной. Все громче ухали совы. Черная тьма обволокла лес; деревья приобрели пугающие очертания. Я устроилась на неудобный ночлег в сосняке. Не было сил бороться с щемящим чувством безысходности. Я обречена. Обречена.
Во время марш-броска от ручья, я вконец изодрала руки и ноги. Непрестанно досаждали мне комары. (Чем заметнее вечерело – тем беспощаднее становились их гулкие рои). Но что расцарапанная кожа и вредные насекомые?.. Душу мне леденила мысль о таежных обезьянолюдях. Они не помилуют меня, если (когда!) найдут. Я для них враг, нарушивший дремотный покой их дебрей. Чужак. Незваный пришелец из внешнего мира.
В какой-то телепередаче однажды сказали: неандертальцы и иже с ними практиковали каннибализм. Я опасалась: не только сородичем, но и свалившейся с небес девицей «хомо сапиенс» троглодиты закусят с удовольствием. И пальчики оближут.
Ночь наполняли шорохи. Скрип ветвей. Звериные голоса. Прямо надо мной пронеслась летучая мышь; воздух свистел под ее крыльями. И все-таки: я довольно быстро погрузилась в сон. Правда, в сон мучительный и тревожный. Мне снилось: из лесу ко мне подкрадываются гривастые палеоантропы. Скрежещут зубами. Чмокают губищами. Урчат. Обломки сучьев трещат под их широченными – как лопаты – ступнями…
Я очнулась в поту, от собственного стона.
Первый золотисто-красный утренний луч пробился сквозь кроны сосен.
Сердце у меня прыгало. Пульс зашкаливал. Я глянула по сторонам – и вдруг обомлела. За соснами и кустарником – шагах в тридцати от меня – торчали на прогалине две сутулые фигуры. Таежные люди!.. Кошмар из моего сна – выплеснулся в явь. Лесные монстры были плечистые, широкогрудые и косматые. Оба – мужчины, самцы (не пойму, как правильнее назвать). В одежде из шкур. Один волочил за собой увесистую суковатую дубину. Чудовища раздували громадные ноздри. Похоже: пока не заметили меня, но уже учуяли.
Не знаю: возможно, мне стоило припасть к земле и не шевелиться. Сбитые с толку обилием лесных запахов, неандерталоиды меня бы не нашли. Но я запаниковала. Как тот маленький дукер, который спрятался в зарослях от неопытного льва, но выдал себя криком. Я не думала трезво. А, будто подброшенная пружиной, ударилась в бегство.
Дикие люди взревели. Захрустел под их ногами ломающийся валежник. «Лесовики» за мною гнались. Я оглядывалась: из чащи выныривали их квадратные головы. Двумя темными пятнами плыли шкуры, обмотанные вокруг могучих бедер и торсов. Космачи скоро начали меня настигать. Пусть я в обуви, а они босые. Их-то мозолистым твердым пяткам привычно лесное бездорожье!.. Я выбивалась из сил. Казалось: горячее дыхание преследователей обдает мне спину.
Я выскочила на звериную петляющую тропу. На тропе буду проворнее, чем в буреломе. Я не прогадала: хрип и рев треклятых «гоблинов» стали, как будто, менее отчетливыми. Но и лесным пугалам достанет, наверное, ума – тоже выбраться на тропу. И тогда…
Передо мною вдруг выросла грубо обтесанная колода. Или столбик, величиною в метр. Чья-то не слишком гибкая рука – каменным ножом или еще чем-то – провела в верхней части столба глубокие борозды, придав древесине смутное сходство то ли с ухмыляющемся старческим лицом, то ли с обезьяньей скалящейся мордой. При всем примитивизме – «скульптура» ошеломляла.
Я застыла. Случайно глянула себе под ноги. На тропе к отпечаткам звериных лап и копыт – примешивались и другие следы. Вроде бы от человечьих ступней – но здоровенные. С чересчур отставленным большим пальцем. Одни – посохшие, иные – почти свежие. Сердце мое упало. Колода – нечто вроде идола либо тотемного знака. Пятипалые следы – от стоп неандертальцев. Не ведет ли тропа прямиком в логово жутких обезьянолюдей?..
Я была подавлена, буквально убита своим открытием. Но мешкала недолго. Не такая я дурочка, чтобы мчаться в стойбище людоедов. Я бросилась обратно в густоту леса. В чаще у меня будет хотя бы шанс спрятаться.
Изранив руки о какую-то колючку, я вышла на заболоченную лужайку. Перегороженную изъеденным червями и плесенью опрокинутым стволом. На стволе – какой-то странный кольцеобразный нарост, который мне недосуг было рассматривать. Дальше, дальше!.. Буду прохлаждаться – дикари вмиг дотянутся до меня своими кривыми волосатыми ручищами.
Переступила поваленное дерево… Ай!.. Меня внезапно «торкнула» жгучая, невообразимая боль. Я сделала по инерции еще несколько шагов. Но правая нога тяжелела, будто превращалась в свинцовую. Перед глазами все пошло рябью. Я успела уловить: нарост со ствола исчез; а за мной волочится какая-то темно-серая лента – будто приклеившаяся к голени. Змея.
Из последних сил я тряхнула ногой. Отшвырнула чешуйчатую тварь. Грозно шипя и продемонстрировав напоследок мерзкую треугольную голову – змея растворилась в траве.
Гадина меня укусила. Я была усталая и голодная – оттого яд действовал молниеносно. К горлу моему подступала тошнота. Струйки пота противно щекотали кожу… Секунда – и меня накрыла тьма.

***

Я открыла глаза на той болотистой лужайке. Меня лихорадило, трясло. Правую ногу будто сверлили добела раскаленным буром. Я даже не нашла сил испугаться, когда увидела: меня взяли в тесный кружок «лесные люди. Теперь во всех деталях можно было разглядеть троглодитские физиономии: выпуклости надбровных дуг, «бычьи» ноздри, мощные челюсти.
«Лесовиков» было уже не два, а три. Парочка широкогрудых «вурдалаков» - тех самых, от которых я убегала – держала меня за локти. Крепко, но – надо признаться – аккуратно; почти бережно. Третья была старуха – костлявая, тощая и страшная. С неприкрытой сморщенной грудью. Ребра – выпирают. На голове – целое гнездо грязных свалявшихся волос. Горбя спину, старуха сидела на опрокинутом дереве. Показывала мне свои желтые зубы. Улыбалась?..
Что-то бормотнула здоровякам-«вурдалакам». Те согласно «ыкнули».
Кряхтя и гримасничая – старуха двинулась на меня. Занеся в руке острый обломок камня. Разрезала штанину на моей правой – синей и распухшей – ноге. И тем же каменным «ножом» вспорола мне кожу. Точными ритмическими нажатиями стала выдавливать кровь.
Меня наизнанку выворачивало от боли. Но старуха – ни на что не обращая внимания – делала свое дело. Здоровяки молча и бесстрастно наблюдали. Траву обильно залила моя кровь. Черная, а не красная – видимо, от змеиного яда.
Старуха удовлетворенно шамкнула. Взяла с поваленного ствола загодя подготовленный ворох каких-то листьев. Приложила к моей открытой ране. С листьев стекал густой липкий сок. Подала мне скорлупку с водой – напиться. Это было весьма кстати – потому что горло мое точно забили углем.
Затем «лесная женщина» сделала непонятный жест двум громилам. Один тотчас подобрал суковатую дубину. Другой – легко закинул меня себе на плечи. Вместе со мной – безвольной немой добычей – суровые неандертальцы покинули лужайку.

***

Плохо помню, как мы шли. Шли – вернее – «таежные люди». А я свисала с тащившего меня «лешака»; временами теряла сознание. Узкая тропка вилась через сосновую чащу – темную, непроницаемую, глухую. Редкие голоса пернатых – совсем не кстати вклинивались в гипнотическую тишину. Но послышались шум, возня, лопотанье. Я догадалась: подходим к неандертальскому стойбищу.
Сперва показались лохматые головы. За головами – спины. Либо – обнаженные, в красных бугорках; либо – в накидках из пестрых шкур. Обезьянолюди кишели в неглубокой – зато широкой – котловине, стиснутой со всех сторон коричнево-рыжеватыми соснами. Тропка сбегала вниз по пологому склону.
Ужимками и радостным воем племя приветствовало троицу сородичей, несущих диковинную добычу. Птица в цветастом оперенье – чем-то таким была я для зверообразных дикарей. На меня поворачивались жуткие получеловеческие лица с вытянувшимися в трубочку слюнявыми губищами и оскаленными зубами. И без конца стая гудела. Перекликалась.
Неандерталоидов было с полсотни особей.
Мужчины – плечистые великаны; с узором синих жилок по каменной мускулатуре. Женщины тоже выглядели здоровенными и сильными; с пышными – хотя и засаленными – волосами. На руках у одной из «дам» довольно причмокивал присосавшийся к груди немытый младенец. Недоверчиво, с опаской – поглядывала на меня из-за родительских спин ребятня постарше. (Я признала и своего чумазого приятеля с ручья). Молодые девушки были наименее безобразными во всем скопище. Клочком грязной ваты торчала борода худющего старика…
В котловине охапками лежала трава: там – свежая, там – желтая и увядшая. Наломанные сучья и ветки. Грудами – шкуры, кости и черепа животных; лосиные и оленьи рога. Это не было бессмысленной свалкой: в кажущемся хаосе чувствовался какой-то хитрый порядок. В самом центре стойбища – обложенный камнями – горел небольшой костер. Выходит, «лесной человек» владеет огнем.
«Меня изжарят, прежде чем съесть», - подумала я отрешенно и устало.
Но меня пока не торопились насаживать на вертел. Меня хотели напоить и накормить.
Отыскалось несколько полосок вяленого – с дымным запахом – мяса. После укуса змеи меня все еще мутило, но я заставила себя проглотить кусочек-другой. Надо было хоть немного восстановить мои до капли иссякнувшие силы. Воду – напиться – мне поднесли в своего рода чаше из черепа некрупного зверя.
Обхаживала меня девушка – с желтым цветком в длинных густых волосах. Не присоединяясь к ее хлопотам, пристально наблюдал за мной тот старик – «ватная борода»; умными – совсем человеческими – глазами. Чуть в сторонке топтался мой знакомец – безобразник-мальчишка.
Я отодвинула опустошенную «посудинку». Старик показал мне ложе из листьев и травы. Вместо одеяла – дали обрезок пятнистой шкуры. Я удобно устроилась в своей необычной постели – и скоро уснула. На удивление сладко.