Я - Ксюша
«Хорошо бы, чтобы Машка и правда была моей сестрой», — думала Ксюша.
Они вообще не расставались, не могли наговориться. «Болтушки», — с улыбкой звала их Ксюшина мама. Они сидели за одной партой. Душа в душу. Пока не нагрянула беда.
Корпорация, в которой работал Машин отец, отправила его жить в Китай и возглавить там филиал. Для него это был шанс и скачок по карьерной лестнице. Для девочек-подружек — катастрофа.
Полгода до их отъезда пролетели незаметно. Ксюша до последнего дня надеялась на чудо, но Машка, заливаясь слезами, уехала.
Ксюша чувствовала себя так, будто её придавило бетонной плитой. Она возвращалась в свою комнату, а там на столе лежал второй подаренный Машей браслет — парный тому, что был на её руке. И в тишине становилось слышно, как ноет и гудит пустота. Говорят, если ампутировать руку, тело помнит и болит. У Ксюши ампутировали часть души, и эта часть ныла и болела без перерыва.
В школе было совсем тоскливо. Ей отчаянно не хватало Машки с её шуточками: «Смотри, смотри на причёску русички! Ну точно гнездо!.. Вот прикинь, а там ещё и яйца!».
И Ксюша загадывала желания, чтобы для неё нашлась новая подруга. Она, конечно, не заменит Машку — никто и никогда. Но вдвоём всё-таки легче, чем одной.
И вот в середине учебного года в их классе появилась новенькая. Классная руководительница посадила её рядом с Ксюшей — на пустующее место Машки.
«Это знак», — подумала Ксюша. — «Мы обязательно подружимся».
Новенькую звали Марина. И она была… другая. Совершенно другая. С длинными волосами, осветлёнными на кончиках, с ухоженными ногтями и лёгким шлейфом дорогих духов. Её юбка была ультракороткой, даже по меркам самых отчаянных старшеклассниц.
И Ксюша, никогда не видевшая такой уверенной, почти взрослой красоты у девочек-ровесниц, была совершенно очарована.
Они с Мариной моментально стали не разлей вода. Только это была не та, детская дружба в стиле «болтушек». Это было стремительное посвящение в новый мир. Марина учила Ксюшу красить губы блеском и подводить глаза стрелками, вставлять в лифчик специальные подушечки — «А то, Ксю, у тебя тут два прыщика, а не сиськи».
Ксюша краснела, но послушно повторяла. Она так хотела стать крутой, такой же, как Марина. Потом Марина научила её курить тонкие дамские сигареты с ментолом. Курить было противно, голова кружилась, а во рту стоял мерзкий горький привкус. Но Ксюша терпела, с гордостью глотая дым. Она становилась другой — взрослой, рискованной, заметной. И это опьяняло сильнее любой сигареты.
Потом была первая в жизни Ксюши вечеринка — у какого-то Паши, чьих родителей не было в городе. Музыка, давка, сигаретный дым. Новые друзья Марины, которых оказалось миллион, звали ее просто «Ксю». Там она выпила свою первую бутылку пива. На вкус — откровенная кислятина. Но через полчаса мир стал мягким и дружелюбным, а смеяться хотелось до икоты.
Домой она вернулась за полночь, пропахшая дымом и алкоголем. С этого момента началось.
«Мы тебя не узнаём!» — «Это что, запах курева?» — «Ты почему в час ночи? Где ты была? Кто этот мальчик, который тебе звонил?»
Ксю орала в ответ и отбивалась, хлопая дверью. Мама сидела на кухне, и от нее пахло валерьянкой. Папа ходил вокруг нее и успокаивал: «У неё подростковый бунт, перерастёт». А мама, всхлипывая, твердила, что она этот бунт не переживёт.
Ксю, запираясь в своей комнате, дико злилась, слушая эти приглушённые рыдания. Как будто ей было легко! Весь этот ужас: прыщи, вскочившие на лбу алым островом, руки и ноги, которые стали как у щенка дога, — длинные, неуклюжие, живущие своей жизнью. Её собственное тело стало ей враждебным, а они тут со своими нравоучениями!
А потом случилась история с рюкзаком. Первый звоночек, как потом ей психолог сказала. На самом деле первый звоночек был про прыщики вместо груди. Ах, как тогда Ксюшу эти слова задели! Она и так дико комплексовала из-за своей фигуры — плоской, как доска. «Два соска», — с ненавистью думала она, глядя на себя в зеркало.
Так вот, рюкзак.
Пошли они после школы тусоваться с одноклассниками-парнями. Раньше с Машкой они не тусовались с мальчишками.
Машка, к слову, совсем растворилась в своей иностранной жизни и на сообщения Ксюши отвечала сухо, как будто писала не она, а её вежливая тень. И эта разница во времени...
Так вот, пошли гулять с мальчишками в парк. Ноябрь, холодно. Марина — в короткой юбочке, тонких колготках, в ботфортах, в кожаной курточке. Мальчишки смотрят на нее, слюной чуть не капают.
«Чисто королева», — думала Ксюша. — «А мы... я.… её свита».
Сама она была одета в неброский длинный пуховик, джинсы и теплые ботинки. «Как пенсионерка», — думала она недовольно про свою одежду.
Дошли до парка. Купили по бутылке пива и по пачке сухариков.
В парке в такую холодину, кроме них, никого.
Они сидели на скамейке, кто поместился, остальные толпились рядом. Пили пиво, курили, говорили о школе.
Вдруг Марина крикнула: «А давайте объявим манифест против школы!!»
«Как, — хмыкнул Юрка, — выйдем на пикет около школы, что ли?»
«А вот так!»— закричала Марина, схватила Ксюшин рюкзак и кинула его в озеро, далеко, на самую середину.
В рюкзаке была целая жизнь. Учебники, домашка, пенал, дневник. Всё. И главное — написанный от руки и вложенный в папку проект по биологии, над которым она провела две недели. Биологичка отрицала современные технологии и требовала, чтобы все проекты ученики писали сами, от руки.
Ксюша онемела от ужаса. Она не могла сдвинуться с места, наблюдая, как её рюкзак медленно, нехотя погружается в чёрную ноябрьскую воду. Вместе с ним тонула её старая жизнь, её старая аккуратность, её старая «правильность».
Вокруг стоял хохот. Все, включая мальчишек, смеялись над этим дурацким, жестоким «манифестом».
Ксюша повернулась к Марине. Та стояла, сияя, с вызовом глядя на неё — королева, ждущая одобрения своей выходки.
И Ксюша...засмеялась. Скрипуче, неестественно, выдавливая из себя звук. Потому что иначе она просто разрыдалась бы навзрыд.
Это и был самый страшный «первый звоночек». Не сам поступок Марины, а её собственная реакция — этот подобострастный, предательский смех над самой собой.
Потом Марина оправдывалась: «Только твой рюкзак был красным! А красный — это цвет революции, всем известно!»
Ксюша молча кивала, глотая слёзы. Эта жалкая отмазка была даже обиднее, чем сам поступок.
Родителям она сказала, что рюкзак украли. «Положила на скамейку, отвернулась — а его уже нет».
Но эта ложь не спасла её, а лишь подлила масла в огонь.
«Какие скамейки? Где ты была? Почему больше ни у кого не украли, только у тебя?» — допытывались они.
Их голоса звенели от злости и непонимания. Они видели лишь испорченную вещь и прогул урока. Они не видели, что их дочь только что утопили в ледяной воде, а она сама над этим посмеялась.
Ксюше и так было невыносимо плохо, а эта родительская атака добила её окончательно. Она осталась один на один с предательством подруги, с потерей своей «прежней жизни» и с гнетущим ощущением, что рассказать правду и попросить о помощи — абсолютно не у кого.
Вторым— и последним — звоночком стал лифт.
Да-да, последний. После этого всё и закончилось.
Марина пришла к ней в гости после школы, и когда они уже спускались вниз (Ксюша пошла провожать её до остановки), Марина внезапно спросила:
«А слабо тебе исписать лифт?»
«Как?»— не поняла Ксюша.
«А вот так!»— Марина лихо достала из рюкзака перманентный маркер и с размаху вывела на стене: «ВСЯ ЖИЗНЬ — ГОВНО!»
И сунула маркер Ксюше.
И в этот самый момент двери лифта с лязгом открылись на первом этаже. На пороге стояла самая вредная соседка, бабка Вера. Она увидела Ксюшу с маркером в руке и свежую, пахнущую краской надпись.
Бабка Вера завизжала сиреной и вцепилась Ксюше в рукав куртки.
«Я побежала!»— бросила ей Марина. И правда бросилась бежать, стремительно скрывшись в дверях подъезда.
А Ксюша осталась. Одна. В цепких, костлявых руках брызжущей слюной и праведным гневом соседки.
Что было потом, можно было смело называть апокалипсисом. Даже отец, обычно пытавшийся сохранять спокойствие, вышел из себя. «Позоришь нас перед всеми соседями! Совсем с катушек слетела!» — кричал он. «Ваня, звони в скорую, мне с сердцем плохо!» — тут же вступила мама, хватаясь за валидол.
Маркер оказался перманентным. Наказанием стало драить лифт. Уайт-спиритом и прочими едкими растворителями, которые разъедали кожу на пальцах и стояли комом в горле. Лифт ездил с этажа на этаж, двери открывались, и новые порции соседей смотрели на Ксюшу с презрением, бросая обидные ремарки. Такого унижения она не испытывала никогда. В конце концов отец сжалился, пришел на помощь. Они оттирали вдвоем, до позднего вечера, но желтоватая тень надписи так и осталась на стене — несмываемое пятно позора.
А наутро Марина, как ни в чем не бывало, прискакала к ней «козочкой».
«Привет, Ксю!»
И тут Ксюша посмотрела на нее. Не отвернулась, не промолчала, а посмотрела прямо.
«Да пошла ты», — тихо и отчетливо сказала она.
Марина замерла с глупой улыбкой.
«Я— Ксюша. А этой собачьей кличкой зови других дур».
И она взяла свой рюкзак и перешла на другую, свободную парту.
Больше она никогда на Марину не велась. Хотя та пыталась — то насмешками, то внезапным «дружеским» панибратством. Но Ксюша слишком хорошо помнила ледяную воду озера и едкий запах растворителя в лифте. Эти воспоминания стали ее броней. Она снова была одна. Но на этот раз — по своей воле.
А потом она выросла. И было у неё много разных друзей и подруг. Но урок она усвоила хорошо. И как только в её окружении появлялся токсичный человек, она вспоминала Марину, рюкзак и лифт.
Не надо нам такого счастья. Плавали. Знаем.
Свидетельство о публикации №225101400194