От Начала до Начала

Диана сбежала замуж из родительского дома, где много лет бушевала война. Как Столетняя война между Англией и Францией. Ни шагу назад, бьемся до последней капли крови. «Ненавижу тебя! Чтоб ты сдохла!»

Диана никогда не понимала, почему ее родители так и не развелись, а продолжали изводить друг друга.

Замуж ее позвали на втором курсе, в девятнадцать лет — совсем ребенок. Хороший, представительный мужчина, тридцати лет, на зависть подругам, что шептались: «И где она его отхватила? И как ей так повезло?»

В двадцать родился Кир — громкий, шумный, активный, король всех видов спорта и победитель по жизни. Лидер. Отец в нем души не чаял. Кир дрался яростнее всех, прыгал выше всех, бегал быстрее всех, орал громче всех. В местном травмпункте их знали как родных. Зашивали, заматывали, заклеивали. И это не мешало Киру на следующий же день с тем же азартом носиться и вопить.

Дианины родители все так же были заняты своей войной; родители же мужа Кира просто обожали, души в нем не чаяли, баловали и заваливали подарками. Диана очень была за него рада, если честно. Ее саму бабушки выносили с трудом, предпочитая вести светскую жизнь: выставки, консерватория, органный концерт.

Так шли годы. В браке Диана не была счастлива, и, как это бывает у несчастливых женщин, она постоянно находила у себя недостатки и изъяны. Морщинки, лишние килограммы, кольца Венеры на шее. И худела, и ходила в спортзал, и на массаж, и мазала, мазала, мазала себя кремами, сыворотками и лосьонами, и витамины пила круглогодично. И все без толку.

Нет, со стороны все было просто идеально! Шикарно, великолепно! Дом — полная чаша, муж зарабатывает, и еще как, и денег не жалел ни на Диану, ни на сына с его вечными тренировками и дорогущей частной школой. И муж ее не обижал. Но и не замечал особо. У него было Дело всей его жизни, а Кир подходил на роль наследника идеально. Высоченный, белозубый, блондинистый, кудрявый, да и с мозгами, как ни странно, для спортсмена, все в порядке. Даже слишком. Умный. Идеальный наследник.

А Диана чувствовала себя статистом. Муж не замечал ее, и это ее обижало. Однажды она даже провела эксперимент: купила ярко-черный, в сажу, карандаш для бровей и намазала от души. На ней, блондинке, это смотрелось так нелепо и чужеродно! А муж ничего, весь вечер мимо ходил и даже не заметил этих бровей в цыганском стиле. «Ну, дорогой, позолоти ручку», — с горькой иронией подумала она.

Сильнее всего огорчал Диану их супружеский секс. Муж жестко брал на работе и так же жестко брал ее. Столько раз она пыталась достучаться до него, рассказывая о прелюдии, о том, что ей нужны ласки, что она так не может, что ей не нравится, когда ее берут за горло или за волосы, и синяки на бедрах тоже не радуют. Но мужу на все прелюдии было плевать. Его время стоило денег, и тратить этот драгоценный ресурс на «целование ручек» — увольте.

Если честно, Диана была бы даже не против, если бы у мужа завелась любовница. Чтобы он ее, эту любовницу, хватал за волосы и за шею. Или, наоборот, чтобы завелась любовница, которая хватала бы за шею Дианиного мужа, — чтобы он на себе прочувствовал, каково это, трепыхаться в чужих руках, теряя всякую надежду на возбуждение.

Диана работала, писала статьи для никому не известного женского интернет-журнала обо всем подряд. Стоит ли идти на премьеру новых «Мстителей», как варить киноа или как делать минет «глубокая глотка» — писала и про это. Мастер на все руки была Диана. Платили ей мало, копейки, но это были ее копейки, и за свои статьи, даже про глубокую глотку, ей было не стыдно.

И вот как-то раз отправил ее этот самый журнал освещать фотовыставку никому не известного фотографа. Тема — кошки.

И Диана пропала. Кошки были везде: они ели, спали, дрались, растягивались в длинные кошачьи канаты, сворачивались в клубок. Рыжие, белые, полосатые, серо-буро-малиновые в крапинку. Они сидели в вазах и сверкали оттуда изумрудами глаз — попробуй, выковыривай, и как получишь! Эти фотографии потрясли Диану. Это было так круто и так чертовски талантливо!

Перед одной из фотографий она расплакалась. Кошка на фоне маяка. Никого вокруг. Но от этой кошки не сквозило одиночеством, неприкаянностью или ненужностью. Эта кошка была сама по себе. Свободная. «Гуляет сама по себе», —подумала Диана.

Потом она взяла интервью у автора фотографий. Молодой мальчик, двадцать пять лет, на пять лет старше ее сына и на пятнадцать лет — ее моложе. Они говорили гораздо дольше запланированного.

— Почему кошки?
—Они никому ничего не должны и не пытаются никому понравиться.
—Почему фотография?
—С детства мечтал останавливать мгновения, как волшебник с волшебной палочкой. Чтобы они застывали в потоке вечности и их могли увидеть другие.

Говорили об успехе, признании, деньгах, самоидентичности, свободе, путешествиях. О том, как разные люди видят мир по-разному, о судьбе и ожиданиях, о реальности и вымысле, о подсознании и роли современного искусства.

Она спрашивала и спрашивала, он отвечал и отвечал. И сам спрашивал ее. Они не могли наговориться. В конце концов, когда пришлось расстаться, он подарил ей фотографию кошки с маяком, позвал в свою студию и предложил ее сфотографировать. Она стеснялась себя, своего возраста, неидеальности овала лица и отнекивалась. Но в итоге согласилась: позориться так позориться. В крайнем случае, завернусь в штору по самый нос, и пусть фотографирует себе на здоровье.
Кошку на фоне маяка она назвала Маякошкой.

Перед походом в студию Диана нервничала. Она трижды накрасилась и трижды все смыла. Мешки под глазами, которых раньше не было, стали так заметны, что даже консилер от «Шанель» не справлялся — казалось, стало только хуже. Надела черное платье — «Блин, не на поминки же иду», — переоделась в джинсы и толстовку — получился «престарелый подросток». И все было не так, и волосы, которыми она обычно была довольна, почему-то торчали дыбом, как у ведьмы. И никакого с ними слада.

— Ссышь, мать? — строго спросила Маякошка с туалетного столика.
—Ссу, — честно ответила ей Диана.

Если бы потом ее спросили, чего она боялась, идя на эту фотосессию, она бы сказала, что боялась неловкости. Что та магия, то притяжение душ, которое возникло между ними на интервью, — она сама себе его надумала. Боялась, что на снимках увидит некрасивую себя с морщинками или, наоборот, отфотошопленную, красивую, но не имеющую ничего общего с реальностью. Диана даже в зеркала предпочитала не смотреться в последнее время, чтобы не увидеть некрасивую себя.

В итоге она надела повседневную юбку-«солнышко» до колен, в красных маках, футболку с «Rolling Stones», кроссовки и джинсовую куртку.

В такси она поняла, что у нее дрожат руки. Будто к зубному еду, — недовольно подумала она и решила зайти перед фотосессией выпить кофе с булочкой. Мучное ее всегда успокаивало, хотя она никогда не налегала — так, откусить кусочек и смаковать. Она вообще любила смаковать. Сын с мужем: «Еге-гей, по коням, оружие — к бою!!! А где мать?» А мать на кухне с чашкой «Эрл Грея» смакует маковый рулет. «Ты что, мать? Враг на подходе. В атааааку!»

К кофе с булочкой она внезапно заказала бокал просекко, а за ним — второй. Она никогда не перебарщивала с алкоголем, не дружила с ним, не топила в нем горе, не искала в нем отрады. Но вот сейчас захотелось сесть на открытой террасе, подставить лицо солнцу (три слоя SPF-крема, почему бы и нет?) и ощутить дуновение ветра на щеках. И плевать, что волосы еще больше запутаются. И чтобы на языке пузырики щекотались, как новорожденные котята. И жизнь — пусть мимолетно — но прекрасна.

Будучи человеком пунктуальным, Диана отправила смс фотографу. Мальчику. Максиму. «Сижу у тебя внизу в кафе, скоро буду».

Все-таки удивительно, как людям идут их имена. Свое собственное, с которым прожила сорок лет, уже не замечаешь. А вот ее сын, Кирилл, Кир, — его имя как рокот космодрома, как ракета, как рычание. Сложно представить его Сашей или Димой. Ее муж Вадим — холодный, расчетливый, все шаги просчитаны. Шах, мат, сдавайтесь, сударь, дела ваши плохи. А фотограф Макс, Максим, — совсем еще мальчишка, улыбка до ушей, модная щетина, а-ля «я не брился трое суток, кого тут надо пощекотать». В его возрасте у нее не было беззаботности от слова «совсем»: у нее уже был пятилетний Кир, который скакал на палке, словно на лошади, и вопил так, что бабули на лавочках падали в обморок. Оптом. Как воробьи.

Макс ответил: «Сейчас спущусь, подожди». И она подождала, куда ей было торопиться.

Он примчался — ах, совсем мальчишка, в дырявых джинсах, в простой белой футболке, художественно измазанной краской. Вот оно, современное искусство. Заказал целую бутылку просекко и присел к ней. Неловкости не было ни капли, будто их разговор и не прерывался.

Они говорили о тайнах вселенной, инопланетянах, войне токов, любовницах Эйнштейна. Диана живо представила, как скривился бы муж, услышь он про Николу Теслу. «Время — деньги, а ты со своей ерундой». Говорили о том, как красиво просекко в бокале, о вихре пузырьков, похожих на мини-цунами, о том, как солнце отражается в стекле небоскреба. О счастье просто сидеть вот так, никуда не торопясь и болтая ни о чем. Прелюдия? Прелюдия.

Она не планировала ничего с этим мальчиком, разумеется. У такого, как он, должны быть в подружках длинноногие студентки с винирами и осветленными в дорогой парикмахерской волосами. На шпильках, с сумочками под мышкой и ключами от красной «Теслы» в кулачке.

Она рассказывала ему про сына, про рокот космодромов, ракеты и разбитые стекла. Про петарду в унитазе мужского туалета в его дорогущей частной школе и о том, как ей пришлось вымаливать прощение у директора (честное слово, он смотрел так, будто ждал, что она встанет на колени) и нанимать бригаду для ремонта.

Он рассказывал, как рос с дедом-профессором, который теперь живет загородом. О родителях-врачах, которые под эгидой «Врачей без границ» и Красного Креста «торчат» в Африке и спасают человечество. Делают мир лучше. По-настоящему лучше, понимаешь?

— Я тебя с ним познакомлю, с дедом. Он просто отпадный мужик.

«Вот дед обалдеет, когда увидит, что у внука такая подружка, которая ему почти в матери годится», — подумала Диана. А потом до нее дошло: а может, Макс ее деду хочет сосватать? От этой мысли, от выпитого просекко, а скорее всего, от всего сразу, Диана рассмеялась.

— Смешинка в рот попала? — спросил мальчик. — Дед мой, великий и ужасный, профессор медицины, считает, что смех лечит и омолаживает.
—Ну, будем считать, что я полечилась и омолодилась прямо сейчас, — согласилась Диана.

Ей было хорошо, а когда ей было хорошо, она становилась удивительно покладистой.

Потом они говорили о том, почему он не пошел по стопам семьи. Почему фотография и кошки, а не скальпель и щипцы. Он ответил, что старший брат как раз пошел по стопам — он уважаемый хирург, учился в Эдинбурге и делает операции на открытом сердце.

— Вот ужас, представляешь?
—Представляю, — согласилась она.

Они взяли вторую бутылку просекко с собой и поднялись наверх, в огромную профессорскую квартиру, где располагалась его студия. Там он познакомил ее с кошкой, серо-буро-малиновой, по кличке Шато.

— Шато? — переспросила Диана. — Как винодельня?
Кошка посмотрела на нее осуждающе.
—Нет, Шато как шатенка.

Диана снова рассмеялась. Кошка-шатенка? Кто это придумал? Вообще, она поразительно много смеялась рядом с ним.

Она первая сняла с него футболку — просто чтобы увидеть его тело. Татуировка на ребрах — ну, конечно же, кошка. Сама Шато.

Потом они долго-предолго лежали в обнимку на его кровати, и она думала, что это первый и последний раз в ее жизни — момент концентрированного, почти болезненного счастья. Впервые ей хотелось, чтобы планета перестала вращаться, чтобы время остановилось и дало ей возможность надышаться этим ощущением, от которого сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Доктор, что со мной, это стенокардия? Нет, милочка, это с вами любовь.

По дороге домой в такси она плакала от переизбытка чувств, уверенная, что это больше не повторится, и дав себе сто клятв никогда не писать ему первой.
Дома Кир заметил: «Ма, ты сегодня красивая, глаза блестят, румянец. Выпила, что ли?»
—Ага, — согласилась Диана, целуя сына в макушку (только когда он сидит, до нее можно дотянуться). — Пьющая мать — горе в семье.

Она была уверена, что мальчик не напишет. Стыдно не было — они же даже не целовались. Вспоминать о нем было приятно и страшно.

В четверг он написал и пригласил ее к деду на дачу. С ночевкой. Как это мило — с ночевкой, как у подружки в детстве. И спать валетом на одной кровати.

Мужу она сказала, что едет к родителям на дачу, хотя знала: ему все равно, даже если бы она заявила: «Лечу на Марс на выходные, вернусь с загаром».

Мальчик заехал за ней с утра в субботу на новой машине. У Дианы тоже была машина и права, но водить она не любила, предпочитала, чтобы ее возили. Они мчались по шоссе, она открыла окно, и ветер творил с ее волосами чудеса. И ей было наплевать. Ей было страшно и весело. Ехала на смотрины к деду-профессору. Скорее всего, будет неловко, и все замолчат. Но она так привыкла к неловкому молчанию за годы брака, что ее этим было не напугать.

Но неловкости не было. И никто не молчал. Наоборот. Все было так прекрасно, что позже, в своей комнате, она плакала от осознания: оказывается, можно вот так, с юмором и легко, болтать с дедом, которому за восемьдесят, а он все еще пишет статьи. Не было шантажа, скандалов, подводных камней и вопросов с подковыркой, как всегда бывало в ее семье, где любые посиделки заканчивались грандиозными разборками. Никто не говорил: «Вот сдохну, и вы будете виноваты», — как это делала ее мать.

Почему у меня не было такого деда? — думала Диана. — Я бы, может, и замуж не вышла, сидела бы с ним на даче, перебирала яблоки и читала вслух советскую энциклопедию.

Под вечер от воспоминаний о своей семье у нее испортилось настроение и разболелась голова. Она рано ушла в свою комнату, улеглась в кровать и поплакала от души. Ну ты даешь, мать. Привет, биполярочка: то ржем, то плачем. Потом приняла душ, пришла в себя, вышла в сад и нашла Макса — он читал на веранде «Сто лет одиночества».

Она подошла и обняла его сзади. Сердце стучало в висках. Сегодня, — решила она. — Только сегодня я буду счастлива.

— Потанцуем? — спросил он.
—Давай. Я умею ламбаду и макарену. Выбирай. А вообще у меня есть предложение получше…
И она шепнула ему на ухо свое предложение. Хорошо, что было темно, и он не видел, как она покраснела.

Он взял ее за руку и повел в свою комнату. Или это она повела его — она уже и сама не помнила. Она решила, что одну эту ночь она заслужила.

Он ласкал ее нежно-пренежно. Она целовала его так, что у нее опухли губы. Их сердца бились в унисон. И кончили они одновременно. А потом лежали, сплетя пальцы, и он говорил ей все то, что хочет услышать каждая женщина после первой ночи. И она отвечала ему тем же, рассказывая все, что хочет услышать каждый мужчина.

Мне с тобой было…
Я никогда до этого не…

Потом они решили закрепить результат и в итоге проспали завтрак. А дед, великий и ужасный профессор, конечно, их не будил — потому что верил в целительную силу любви, смеха и сна.

---

Диана говорила себе: «Неделя. Еще неделя — и все. Я остановлюсь».
Но не смогла.
«Хорошо, месяц. Еще один месяц — и все».
Но не смогла.
Два месяца, три, полгода, год…
И чем дольше они любили друг друга, тем глубже прорастали друг в друга, тем неразрывнее становилась их связь.

А потом она залетела. Забеременела. Увлекшись подсчетом счастливых сроков, она забыла следить за таблетками.

Начался ад.
Сын кричал: «Мать, как ты могла!»
Она отвечала: «Милый, ты скоро съедешь, у тебя своя жизнь. Подумай, брат и сестра — разве это плохо?»
«Я тебя никогда не прощу!»— заявил он. Вранье. Увидел сестру — и простил.

Родители визжали и пророчили, что он ее бросит: «Куда ты пойдешь?»
—Ну уж точно не к вам, — грустно сказала Диана.
Мать в догонку обозвала ее Пугачевой— за любовь к молодым.
«Не делайте мне больно, господа», — пропела Диана уже в дверях.
Муж рвал и метал. В прямом смысле.
Диана сказала ему: «Я рожу — и поругаемся. А пока мне надо себя беречь».
И уехала на дачу к деду-профессору.
«Осуждаете?» — спросила она его.
«Я перестал осуждать лет тридцать назад, детка. И поверь материалисту и почти атеисту: детей дают свыше, по какому-то своему плану. Так что, если вас там, наверху, одобрили, кто я такой, чтобы спорить?»

Макс, мальчик, любимый, фотографировал ее, не переставая. Сначала — живот. Потом — новорожденную Дашку.

Его фотовыставка «От Начала до Начала» имела головокружительный успех. На главной фотографии, в центре зала, была она — та самая Маякошка, с которой все началось. А рядом, в такой же свободной позе, лежала на пледе и смотрела прямо в объектив Диана, с маленькой Дашкой на груди. В ее глазах, наконец, было то самое выражение — никому ничего не должна и не пытается никому понравиться. Она просто была. Свободная. Счастливая. Дома.


Рецензии