Элен

Я сел в поезд Ереван — Тифлис с тяжелой головой и смутным желанием добраться до моря.
День рождения следовало встретить на берегу под шум прибоя, это казалось мне единственно верным.

Фестиваль вина на дне Рождения Еревана давал о себе знать — голова гудела, веки слипались, и я с облегчением забрался на верхнюю полку.

Напротив, на нижней, устроилась она.

Грузинки красивы особенной красотой — в них есть что-то древнее, царственное. И эта была чудо как хороша.
 
Русые волосы, редкие для этих мест, благородный нос с горбинкой, точеная худоба высокой фигуры. И этот низкий голос с грузинским напевом — он обволакивал, как теплый ветер с гор.

Звали ее Элен.
Она ехала с компанией русских эмигрантов, делающих очередной виза-ран.
Усталые, нервные люди, говорившие о России с той особенной ненавистью, которая рождается только из любви.

Они обсуждали политику, запрет майонеза — да, моя страна докатилась до того, что государственных мужей волновал этот соус. Абсурд, достойный пера Гоголя.

Через час разговоров они спросили, не из ФСБ ли я. Параноики. Они всерьез верили, что их фотографируют на демонстрациях в Грузии, чтобы внести в какую-то базу. Несчастные люди без родины, фрилансеры в изгнании.

А мы с Элен переглядывались.

В ее карих глазах читалась вселенская тоска. Прокуренные веки, усталая улыбка — она понимала, где находится, и пыталась уйти от реальности так же, как и я.

Перед сном она встала и негромко сказала: — Пойду пройдусь...
И посмотрела на меня долгим, многозначительным взглядом.

Надо было идти за ней. Мой друг выразился бы грубо и точно: "и отпороть в толчке — мы же в аду". Но я не пошел.
После того, как она разочарованно вренулась, я начал расспрашивать ее о нетуристических местах Тифлиса.

— Серные бани, — сказала она. — Там мылся сам Пушкин.
Сера и высокая температура — это ли не ад?

Эта грузинская принцесса с прокуренными глазами была недостойна грязного секса в туалете поезда.
 
Мне хотелось читать ей стихи, гулять по осеннему Тбилиси и заниматься любовью на белоснежной постели.

Хотелось невозможного — чтобы она не курила, не тосковала, не ездила в виза-ранах с озлобленными изгнанниками.

Поезд качался. За окном проплывала ночная Грузия. Элен легла на свою полку и мы молча смотрели друг на друга.

Больше не разговаривали.

К утру поезд пришел в Тифлис. Я ехал дальше, в Батуми, к морю. Она осталась.

Иногда я думаю о ней. О том, что могло бы быть...

Но разве не лучше — эта нежная тоска, этот несбывшийся образ, чем грязный секс в раскачивающемся туалете?

Пусть она останется такой — грузинской принцессой с русыми волосами, с низким голосом и печальными глазами.

Пусть останется мечтой, стихами, которые я так и не прочел ей, прогулкой по осеннему Тбилиси, которая так и не случилась.