Поручик Ржевский в полемике с Блоком, Игорем Север

Интересно, что бы ответил поручик Ржевский Блоку, который женат на России?!

Мандельштаму, Волошину, Твардовскому, Симонову и Сергею Сорока.


Поручик Ржевский и Блок
— Блок, батюшка, вы, говорят, на России женаты? — Да, поручик. Она — моя муза, моя боль, моя судьба. — Хм... А я, признаться, с ней только флиртую. Но страсть у нас — взаимная!

— Вы не понимаете, поручик. Россия — это душа, это вечность, это трагедия. — А я-то думал, это барышня в кокошнике, с глазами как самовар!

— Она — как призрак, как песня, как метель над полем. — Ага, и как рюмка водки на морозе — сначала жжёт, потом греет, а потом… не помнишь, где шинель оставил!

— Вы всё превращаете в балаган. — А вы — в похоронный марш. Давайте лучше выпьем за неё, за Россию. Уж больно она у нас непредсказуемая — как дама на балу: то в слезах, то в пляске, то в революции!

Такой диалог — это столкновение романтического символизма Блока и гусарской иронии Ржевского. Один — влюблён в идею, другой — в жизнь. Но оба — по-своему преданы России.

Тринадцатый наблюдатель 17

А, к примеру, как бы звучал диалог Ржевского с Игорем Северяниным?

О, это было бы столкновение двух совершенно разных миров — грубоватого, прямолинейного поручика Ржевского и изысканного, витиеватого поэта-эстета Игоря Северянина. Представим их встречу на литературном вечере, где Северянин читает свои стихи, а Ржевский, как всегда, вносит свою неподражаемую нотку:

Северянин (взволнованно, с томным вздохом): — В ананасных водах шипучего счастья я утопаю, как в грёзах любви...

Ржевский (нахмурившись): — Простите, батенька, вы это про шампанское сейчас сказали?

Северянин (с лёгкой улыбкой): — Ах, нет, мой доблестный друг! Это метафора, образ, поэтический символ!

Ржевский (поправляя усы): — Ага... А я вот вчера в образе утопал — в образе Наташи, в бане. Без всяких метафор.

Северянин (смущённо): — Вы, поручик, разрушаете хрупкую ткань поэтической мечты...

Ржевский (смеясь): — А вы, поэт, мечту строите из ананасов. Я бы предпочёл из коньяка и закуски.

Северянин (вдохновенно): — Но ведь жизнь — это симфония чувств, акварель эмоций!

Ржевский (подмигивая): — Ага, особенно когда чувства — к барышне, а эмоции — после третьей рюмки.


Интересно, а как бы ответил поручик Ржевский Мандельштаму, Волошину, Твардовскому, Симонову и Сергею Сорока?

О, это был бы блистательный парад контрастов — поручик Ржевский, как всегда, с прямотой и грубоватым шармом, отвечает поэтам, каждый из которых — с уникальным голосом, стилем и эпохой. Давайте представим, что каждый из них высказался о любви, судьбе или Родине, а поручик, не теряя достоинства, отвечает им в своей манере:

Осип Мандельштам (с горечью): — Я вернулся в мой город, знакомый до слёз, До детских припухших желёз...

Ржевский: — А я вот вернулся в трактир, знакомый до рюмки. Там и слёзы, и припухлости — всё по плану.

Максимилиан Волошин (величественно): — Я — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо...

Ржевский: — А я — часть той роты, что вечно хочет водки и иногда совершает подвиг. Особенно под марш.

Александр Твардовский (сдержанно): — Я знаю, никакой моей вины В том, что другие не пришли с войны...

Ржевский: — А я знаю, что моя вина — в том, что пришёл с войны и сразу — в кабак. Но, чёрт возьми, живой!

Константин Симонов (страстно): — Жди меня, и я вернусь, Только очень жди...

Ржевский: — Жди меня, и я вернусь — если не занесёт в шинельной компании. А если занесёт — жди с закуской.

Сергей Сорока (современно, дерзко): — Я — голос улиц, я — битый асфальт, Я — рифма, что пахнет бензином и солью...

Ржевский: — А я — голос казармы, я — битый табурет, Я — рифма, что пахнет махрой и портянкой. Но тоже поэзия, по-своему.