Последний Поезд на небо

Неотвратимо, как тошнота, накатывала очередная полночь. Секундная стрелка «командирских» индифферентно перепрыгнула сплетённую вензелем «двенадцатку» (двойка – статная, самодовольная и властная, единичка – приземистая, сгорбленная и подобострастная) и пошла на финальный круг. Вот сейчас, сейчас…

Закопчённые оконные стёкла, вздрогнув, мало-помалу густо заныли на одной басовитой ноте, задрожали, смазав зимний чёрно-белый пейзаж, нарастающе заходили ходуном, грозясь и боясь выпасть из ветхой рамы окончательно. Точно в срок… Поезд никогда не выбивался из расписания, кем бы оно там ни было составлено и чья бы послушная этому расписанию рука ни вела этот пассажирский состав. Точно в срок. Пожалуй, пора – не ровён час, намело за ночь, хрен дверь откроешь…

Смотритель проводил стрелку в последнюю четверть и, кряхтя поднявшись, кое-как выбрался на крыльцо. И верно – намело, но терпимо. В прошлый раз снегу было куда больше. А сейчас ничего.

На востоке, под нарастающее кузнечное громыханье, торопливо пухла на глазах пара пронзительных огненных светочей. Смотритель прикрыл веки, вспоминая сегодняшний обход – вроде всё нормально – вытянул из-за пазухи намотанный на древко потрёпанный жёлтый флажок, стащил рукавицу и, как бы голосуя приближающемуся Поезду, поднял ему навстречу вмиг продрогшую на ветру руку.

Конечно же, вечная здешняя непогодица, дурная акустика Бескрайней Степи и изрядно подсевшие глаза и слух и на этот раз не упустили сыграть со стариком своей традиционной злой шутки. Казалось, экспресс только-только на горизонте – и вот он здесь! Обдав едким жирным выхлопом и истошно проорав уставное приветствие, галопом пронёсся ревущий тепловозный «тянитолкай», взахлёб давясь оглушительным металлическими лязгами и сверкая узнаваемой фирменной раскраской, промчались длинные, похожие на глянцевых сардин вагоны, промелькнули светлые пятна лиц, затухающим дуплетом прогудело снова, подмигнул треугольник рубиновых фонарей – и разом всё кончилось. Неохотно успокаивающаяся снежная заверть, крутя драными рукавами и что-то тихо и недовольно шепча, медленно оседала на осиротевшие, белёсо тускнеющие рельсы. Исподволь крепчал колючий полуночный суховей. Вновь разгорелись напуганные железнодорожным грохотом звёзды.

Стараясь не выронить из окоченевшей руки несчастный ледяной флажок, Смотритель вернулся в каморку, сбросил в угол варежки с ушанкой, раздышал и растёр согревшиеся пальцы, охлопался. Не снимая сапогов, прилёг на скрипучую койку. На часах тикала вторая минута первого. Смотритель повернул голову к стылому подоконнику и посмотрел на увядшую фотографию в старомодной деревянной рамочке под треснутым стеклом. Опять подумалось, что вот только эту карточку он бы и взял с собою на тот Поезд – ах, как бы тамошний проводник удивился столь скудной ручной клади! Смотритель шумно и протяжно вздохнул, закашлялся. Достал с книжной полочки початую фляжку, плеснул гранёному на три пальца, хрипло хекнул и опрокинул. Закусить было нечем – продукты вышли ещё третьего дня. Солёным мазнуло уголок рта – хех, криво усмехнулся Смотритель, вот тебе и закусочка, старче. Взял берданку, ласково огладил отполированное до блеска цевьё, щёлкнул затвором. Прихватив коробку с картечью, пересел на табурет поближе к окну. Насилу отодрав примёрзшую раму, распахнул створку и упёр заплатанные локти в столешницу. Примериваясь, поводил стволом – и, словно выполняя очень важную работу, принялся методично сшибать звезду за звездой. Те в панике кинулись уползти и спрятаться, но куда уж им! Бах, бах, бабах!

Сейчас где-то там, в Тёплом Краю Заходящего Солнца, где непременно сходятся все рельсы мира, по проложенной неизвестным составителем расписаний лунной дорожке, самую малость не касаясь полотна бешено крутящимися колёсами, уходил в ночное небо Поезд – последний из Поездов. Больше их не будет, и Полустанки, поди, спишут за ненадобностью. Заодно с их Смотрителями и даже, наверное, Бескрайними Степями. Зачем они теперь? Кому можно хоть как-то помочь, доставлены по назначению, и дальнейшее следование Поездов долее смысла не имеет. Одно расходование казённых средств.

Коробка опустела. Смотритель долго тряс её, надеясь на чудом завалявшееся, потом вздохнул ещё раз и аккуратно приставил винтовку на место. Не закрывая окна, пошарил в карманах, пожевал губами. На свет появился мятый советский трёхрублевик, следом – варварски обгрызенная ложка с выдавленной тогдашней эмблемой Главного управления путей сообщения, сокращённо ГУПС. Старик усмехнулся – целую жизнь назад он, ещё будучи далеко не Смотрителем, а всего лишь практикантом-проводником на маршруте из Петербурга в Москву, подначился «на слабо» коварных приятелей и спёр её из вагона-ресторана. Никто о пропаже так и не узнал, спор был выигран, а он сам – почётно принят в «свои». Надо же, дожила, кто бы мог подумать…

«Чего тянешь? – нетерпеливо ткнулся в потную ладонь шершавый комковатый предмет. – Доставай уже! Вижу, что не хочешь! А куда деваться-то?»

«Куда деваться-то?» – эхом поддакнула выцветшая фотография.

Деваться и в самом деле было некуда. Смотритель выпростал руку из кармана и, помедлив, разжал кулак. Отлипнув, на стол брякнулся мятый, донельзя засаленный билет – вагон 7, место 9. Билет на только что отошедший от Полустанка Поезд.

Из упавшей набок коробки выкатилось несколько невытрясенных картечин. Берданка, будто преданная собака, сама собою легла в руку мягко и бесшумно, проглотила смертоносное угощение и, благословляя, легонько прижалась приятно холодящим дульным срезом к больному виску. Неудобно потянувшись, старый Смотритель затворил ставенку и невзначай с неудовольствием отметил нанесённый на подоконник сугробик. Тронул пальцем фоторамочку – и отставил. Винтовка смиренно ждала.

На востоке, ёжась, показалось невыспавшееся красное солнце, и осмелевшие было звёзды досадливо зашушукались – пора и честь знать. Метель чуть стихла, и оттого раздавшийся выстрел раскатился по Бескрайней Пустоши как расходятся круги от брошенного в воду камня – далеко и беспрепятственно. Но, разумеется, как и всегда, услышать его было совсем-совсем некому.

* * *

Старик открыл глаза. Покачивало. Что такое?

– Успел, успел, дед, не волнуйся!

Он обернулся. В арчатом вагонном проходе, ловко уворачиваясь от свисающих ног и голов, стоял проводник в красной форменной шапке и держал в руке дымящийся стакан в архаичном мельхиоровом подстаканнике. На вид парню можно было дать лет тридцать, а то и все сорок. Вдобавок проводник изрядно благоухал тяжёлым сивушным духом, а вот чай – можжевеловый! с лимоном! – почему-то неожиданно пахнул новогодней ёлкой.

– Чего таращишься? – незло рассмеялся парень и клацнул ногтем по криво нацепленной кокарде – перекрещённым топорику и якорьку. – Успел, говорю! Вещи-то твои где, родимый?

Старик растерянно огляделся и неуверенно развёл руками.

– Без вещей? – усмехнулся проводник. – А и правильно… на кой ляд они, вещи эти, ага? Ну… давай провожу, что ли? Вагон седьмой, место девятое! Вот, чайку тебе нацедил, будешь? Нешто ещё постоишь?

Бывший Смотритель нерешительно кивнул и, спохватившись, поспешно зашарил по запревшей телогрейке.

– Да не суетись ты, дед! – совсем развеселился парень. – Билетика ищешь? Билетики нонче, уважаемый, пережиток прошлого, ага! Третьего дня распоряжение пришло – пускать по записи! А мы чо? Мы ничо – пускаем! Оно-то так в разы удобнее, ага? Долой, понимаешь, бюрократию! Ну, ты это самое… отдышись, что ли, а я тебе покуда чаёк занесу! Ты того… обращайся, ежели что! Я во-о-он там сижу, у самого сортира, ага!

Записанный в пассажиры Смотритель проводил проводника взглядом и прижался лбом к стеклу. Поезд мчался мимо спящих городов, тревожных станционных огней и других Поездов; в полуоткрытое по-летнему окно размашисто захлёстывал столь любимый стариком Запах Ночи – квинтэссенция аромата испаряющегося с асфальта дождя, пряного фимиама мокрой травы, терпкого духа горячего ветерка и чарующе прогорклой мазутной гари железной дороги, а под потолком переполненного плацкарта качалась круглая обрешечённая лампа, гипнотически навевающая сон и полузабытые детские воспоминания о восхитительных арабских сказках.

=========

Произведение навеяно песней «Железнодорожник» группы «Наутилус Помпилиус» из альбома «Крылья» 1996 года (слова покойного Ильи Валерьевича Кормильцева, музыка Вячеслава Геннадьевича Бутусова).

В качестве обложки использована фотография уважаемого Hamim Fadillah, взятая из открытого источника https://www.vecteezy.com/members/hameme.