Революционный марксизм vs. культурный марксизм или

Революционный марксизм vs. культурный марксизм или
Призрак,блуждавший по Сорбонне: "новые левые", Франкфуртская школа и духовная анатомия мая 1968-го

Это было одно из самых парадоксальных революционных движений в истории. Май 1968 года во Франции не был революцией в классическом, ортодоксально-марксистском смысле. Это был взрыв, но взрыв не на фабрике, а в сознании. Его бойцы читали не столько "Капитал" Маркса, сколько "Историю безумия" Фуко; их врагом был не класс буржуазии, а сам каркас буржуазной цивилизации — её мораль, её семья, её религия, её скука. Чтобы понять этот феномен, необходимо провести чёткую демаркационную линию между двумя типами марксизма: между революционным ортодоксом и культурным критиком.

Две ипостаси красного: революционный vs. культурный Марксизм

Революционный марксизм (ортодоксальный) — это проект модерна в его предельной форме. Он рационалистичен, детерминистичен и материалистичен до мозга костей. Его пафос — в освобождении производителя (пролетария) от оков производства (частной собственности). Все его ответвления — от ленинизма и троцкизма до маоизма и чудовищного эксперимента Пол Пота — спорят о тактике: о роли партии-авангарда (ленинизм), о перманентной революции (троцкизм), о революционной силе крестьянства (маоизм). Но их цель едина: штурмовать Зимний дворец, захватить государственную машину и перестроить экономический базис общества. Это марксизм штурма и власти, где пропаганда велась напрямую перед пролетариями на заводе, а борьба за власть велась силовыми методами.

Культурный марксизм — это дитя сомнений и разочарований. Почему пролетарий на Западе, вопреки всем прогнозам, не спешит совершать революцию? Потому что, ответили мыслители Франкфуртской школы (Теодор Адорно, Макс Хоркхаймер, Герберт Маркузе), капитализм научился не только эксплуатировать тело рабочего, но и колонизировать его душу. Он создал "индустрию культуры" — конвейер по производству фильмов, музыки, рекламы — который формирует ложные потребности и усыпляет критическое сознание. Угнетение переместилось из сферы производства в сферу повседневности, психологии, желания.

Этот марксизм — не про штурм дворцов. Это марксизм подрывной критики. Его цель — освободить не производителя от отчуждения продуктов труда, а человека — от всех форм отчуждения. И здесь мы сталкиваемся с коренным отличием в методах. Если большевики и прочие прежние коммунисты боролись за власть силовыми методами, здесь шла тотальная борьба за умы подрастающего поколения. Пропаганда велась не на заводах, а профессорами в университетских аудиториях. Этот стратегический сдвиг прекрасно иллюстрирует знаменитое высказывание, приписываемое одному из идеологов этого движения: "Вы нам не нужны, нам нужны ваши дети". Хотя прямое авторство этой фразы установить сложно, она идеально передает суть "долгого марша через институции", предложенного Антонио Грамши и взятого на вооружение "новыми левыми": нужно не свергать правительство, а постепенно, из поколения в поколение, захватывать ключевые центры формирования сознания — университеты, СМИ, систему образования.

Интеллектуальные кумиры баррикад: Фуко, Маркузе, Адорно и Ницше

Студенты на бульваре Сен-Мишель действительно читали не столько Мао, сколько Ницше и Фрейда, пропущенных через призму современных им французских мыслителей. Примечательно, что за полвека до них, в огне и хаосе Первой мировой войны, русский футурист Владимир Маяковский в своей поэме «Облако в штанах» (1915) с гениальной провидческой силой сформулировал программу этого будущего бунта, объявив войну на четырёх фронтах: «Долой ваше искусство, долой ваш строй, долой вашу религию и долой вашу любовь!». Это был протокультурный марксизм, выраженный не в терминах социологии, а в огненной лаве поэтического образа, предвосхитивший тотальный протест «новых левых» против всей системы буржуазных ценностей.

· Герберт Маркузе, "отец новых левых", в своей книге "Одномерный человек" дал диагноз: современное общество — это тоталитарная система, даже без видимых концлагерей, ибо она подавляет инакомыслие через комфорт и потребление. Его концепция "Великого Отказа" — тотального отрицания системы и её ценностей — стала манифестом для тех, кто видел в буржуа не экономического врага, а врага экзистенциального: скучного, конформистского, "одномерного".

· Мишель Фуко предоставил карту вражеской территории. Он показал, что власть — это не просто привилегия государства или капитала. Власть — это диффузная, капиллярная сеть, пронизывающая всю социальную ткань. Она живет в клиниках, определяя, что есть "норма" и "безумие"; в тюрьмах, дисциплинируя тела через надзор (его анализ паноптикона стал пророческим); в университетских аудиториях, в сексуальных отношениях. Бунт против власти, следовательно, должен быть везде: в психиатрии, в тюрьмах, в спальне. Отсюда — лозунги о сексуальной революции и раскрепощении желания, так шокировавшие старых коммунистов.

· Теодор Адорно, один из столпов Франкфуртской школы, углубил критику, перенеся её в сферу культуры, религии и самой структуры личности. Его радикальный психоаналитический подход привёл к выводам, которые и сегодня кажутся провокационными. В работе "Исследование авторитарной личности" и других текстах он напрямую связывал традиционную патриархальную семью с зарождением фашистского менталитета. Адорно отмечал, что такая модель семьи исторически одобряется и освящается религиями, в первую очередь авраамическими, и возлагал на них часть вины за воспроизводство авторитаризма. По его мнению, патриархальная семья, поддерживаемая религиозными догмами, является микромоделью будущего диктаторского государства, воспитывая в детях покорность власти, презрение к слабым и ненависть к "инаковым". Эта идея стала теоретическим обоснованием для атаки не только на семью, но и на религию как на оплот консерватизма и репрессии. Примечательно, что критический анализ Адорно массовой культуры был настолько всеобъемлющим, что породил среди конспирологов абсурдную, но показательную легенду о его авторстве текстов и музыки "Битлс" — будто бы эта группа была частью гипнотического проекта по разложению западной молодежи.

· Ницше и Фрейд стали философским фундаментом этого бунта. Ницше с его провозглашением "смерти Бога" и критикой "морали рабов" дал метафизическое оправдание тотальному отрицанию, направленному в том числе и против религиозных институтов. Фрейд, переосмысленный Маркузе и Вильгельмом Райхом, указал на репрессивный характер самой эксплуататорской цивилизации, уродующей психику индивида и подавляющей либидо. Революция, таким образом, становилась не только политическим, но и психоаналитическим актом — освобождением Эроса.

Рок-н-ролл, гашиш и берет Че: Стиль как Политика

Именно здесь рождается уникальный стиль "новых левых". Курение гашиша, ношение беретов, любовь к рок-н-роллу и открытая гомосексуальность — всё это были не просто причуды, а политические жесты. Это был "Великий Отказ" на языке повседневности.

· Буржуазному культу труда и ответственности они противопоставляли гедонизм и праздность.
·Моногамной семье как ячейке общества — сексуальную революцию и раскрепощённые отношения.
·Религиозной морали и догмам — атеизм, вольнодумство и ницшеанское "Бог умер".
·Национальному патриотизму — космополитизм и культ латиноамериканских революционеров вроде Че Гевары (чьи портреты были идеологически очищенным символом романтической борьбы, лишённой советской серости).
·Официальной культуре — молодёжную контркультуру, где рок-н-ролл был столь же важен, как политический трактат.

Для них коммунизм был не системой пятилетних планов и колхозов, а синонимом поэзии, свободы и игры. Их бунт был направлен против "мещанского и обывательского общества потребления" — общества, которое, по их мнению, умертвило всё живое, спонтанное и подлинное в человеке, заменив это симулякрами из супермаркетов и телевизоров.

Заключение

Таким образом, духовное родство с парижскими интеллектуалами 68-го — это родство не с борцами за диктатуру пролетариата, а с артистами экзистенциального протеста. Это родство с теми, кто понял, что самые прочные цепи — не экономические, а ментальные. Что настоящая революция начинается не с захвата вокзалов и почт, а с деконструкции языка, освобождения желания, критики религии и слома привычных иерархий. От четверного «долой!» Маяковского до студенческих баррикад в Латинском квартале тянулась нить единого восстания против основ западной цивилизации. Май 1968 года потерпел тактическое поражение, но его стратегическое наследие — повсеместная "культурная война", фокус на вопросах идентичности, расы, гендера и экологии, ведущаяся через захват институций, формирующих сознание, — продолжает определять лицо западной левой мысли и по сей день, оставаясь прямым следствием того дня, когда студенты предпочли "Битлс" "Капиталу", а Фуко — Ленину.