Кофе

  Он увидел красивую девушку в «рилсах» ВК,  а потом прочел историю, которую она рассказала своим подписчикам в «запретграмме» и «тележке». Ее удивительная красота светила изнутри и привлекала людей, как мотыльков летящих на пламя свечи. Среди летящих на её выделялась одна, художница, которая вдруг, в короткое время, сблизилась с ней так, что стала своим огнем поддерживать ее угасающее пламя. Девушка из “рилсов” была тяжело больна и их сближение с художницей пришлось на финальный аккорд жизни красавицы. Эта история тронула тысячи сердец, дала надежду многим людям и укрепила веру в истинную любовь. Возможно, именно поэтому все наблюдавшие за ними через истории в “запретграмме” заговорили про близнецовое пламя. Пламя, которое разлетелось на тысячи искр и зажгло сердца. В том числе и израненное сердце Артема.


  Она стояла в стороне от своей картины – полуабстрактный взрыв цвета, в котором угадывались то ли птицы, то ли ангелы. Её звали Алиса, и ей было около 30. Ему – Артёму, сорок два, типичный скуф, увлекающийся рисованием в свободное от работы время, привыкший, что ему отказывают даже тогда, когда он ничего не предлагает.
Он  подошел, сделал комплимент картине, потом – ей. Предложил кофе. Алиса вежливо улыбнулась и отказала. Её глаза, цвета и глубины океана, смотрели сквозь него. Они были устремлены куда-то внутрь, на невидимые миру холсты. Парни, ухаживания, свидания – всё это казалось ей шумом, мешающим слышать тихий голос музы, которую она так отчаянно искала.


  Артём не сдался. Он находил её в социальных сетях, писал восхищенные комментарии, снова звал на кофе. Чаще всего она не отвечала вовсе, иногда – короткое «спасибо, я занята». Он стал для неё фоном, навязчивым, может даже раздражающим. Её мир был сосредоточен вокруг линий, красок и мучительного вопроса: «Что я хочу сказать?». Она пробовала гиперреализм, сюрреализм, концептуализм, но всё было не то. Во всём чувствовалась чужая тень, заимствованный восторг.
  Прошло несколько недель. Артём, исчерпав идеи, отступил. А Алиса купила билет на Бали, в надежде, что старые места и воспоминания подскажут ей ответ.
И вот он, поворот сюжета, который она сочла бы слишком мелодраматичным для своего искусства. Аэропорт «Шереметьево», утренняя толчея в терминале. Она бежала к стойке регистрации, роясь в сумке в поисках паспорта, и столкнулась с кем-то грудью.
 
  «Простите», – бросила она, поднимая голову.

  Перед ней стоял Артём. Немного постаревший, уставший, с дорожной сумкой через плечо.
 
  «Алиса?» – удивился он.

  И в этот мир что-то щёлкнуло. Не в романтическом смысле. В творческом. Она смотрела на него – на морщинки у глаз, на складку у рта, в которой читалась и усталость, и готовность улыбнуться. Она видела текстуру его слегка помятой футболки, отблеск утреннего света на щеке, историю в его взгляде. И за его спиной – аэропорт. Настоящий, живой, дышащий. Пары, сливающиеся в поцелуях и разрывающиеся навсегда; слёзы на глазах у матери, провожающей сына; деловой человек, сжавший в руке телефон, будто это якорь; ребёнок, с восторгом смотрящий на взлетающий самолёт.
 
  Это была не фотография. Это была жизнь, пропущенная через призму одного мгновения, одного случайного столкновения. В его глазах она прочитала всё: и его упорство, и её отказы, и эту странную нежность, которую он, видимо, всё ещё к ней испытывал. Вся человеческая комедия – любовь, тоска, надежда, разлука – была написана прямо здесь, на его лице и в окружающей их суете.
«Я… я лечу в командировку», – сказал он, и его голос прозвучал как последний мазок на этой картине.
«А я… на Бали», – выдавила она, и поняла, что ехать ей уже не зачем. Ответ был здесь.
Они простояли ещё минуту, пробормотали что-то о удачном полёте, и разошлись.
Но Алиса не полетела на Бали. Она вернулась в свою мастерскую и заперлась на неделю. Она не спала, почти не ела. Она писала. Она писала тот самый момент. Не портрет Артёма, а целый мир, рожденный из их столкновения. Она нашла свой стиль – напряженный, эмоциональный реализм, где каждое пятно света, каждая тень говорили о быстротечности времени, о случайности и судьбе, о красоте обыденного, пропущенного через сердце.


  Её картина «Столкновение в Шереметьево» стала сенсацией. Критики писали о «гениальном прозрении», о «новом слове в фигуративной живописи». С неё началась блестящая карьера. Алиса искала Артёма, чтобы показать ему ту самую работу, сказать, что именно он, сам того не ведая, стал её музой. Но его телефон не отвечал, а через общих знакомых она узнала, что он переехал работать в другую страну.

  Она искала его глаза, его историю в каждом новом полотне. Она стала знаменитой художницей, её называли «певицей человеческих мгновений». Она вышла замуж, родила детей, состарилась. Её волосы поседели, а руки, некогда такие уверенные, стали дрожать, заставляя её отложить кисти.
 

  И вот она, почти восьмидесятилетняя старушка, пришла на ретроспективу своих работ в Третьяковку. Она медленно шла по залам, глядя на лица, когда-то ею созданные: влюблённые, старики, дети. И вот она – та самая, первая картина из её «золотого» периода. «Столкновение в Шереметьево».
К ней подошёл седой, сгорбленный мужчина с тростью. Он долго смотрел на х олст, потом перевёл взгляд на неё.
 

  «Алиса?» – тихо спросил он.

  И она узнала его. Артёма. Время стерло в нём того уверенного джентельмена, оставив лишь печать прожитых лет.

  «Я всегда следил за вашим творчеством, – сказал он. – Гордился. Чувствовал, что причастен, хоть и не понимал, как именно».


  Она смотрела на него, на его старческие руки, лежавшие на ручке трости, и на свою, тоже старую, дрожащую руку. Вся её жизнь, всё её искусство, её слава, её прозрение – всё выросло из того мига, который она так и не сумела удержать. Она нашла свой стиль, но упустила человека, который стал его катализатором.
«Артём… – её голос дрогнул. – Я… я так и не выпила с тобой тот кофе».
Он улыбнулся. Та же усталая, добрая улыбка, что была в аэропорту много десятилетий назад.
О
  ни стояли перед картиной, запечатлевшей их мимолётную молодость – два старых человека, чьи жизни навсегда пересеклись, чтобы разойтись, оставив после себя не роман, а искусство. И она поняла, что главной картины ей так и не удалось написать. Картины под названием «Мы».