Золотой мост

         ВЛАДИМИР  ВЕЩУНОВ

          М О С Т    З О Л О Т О Й

Р а с с к а з

На телеэкране промелькнули апокалиптические комбинезоны с двумя рыльцами со пшикалками. Лощёный чиновничек с едва проклюнувшимися усиками заученно пролепетал:
— Пров;едена повсеместная дезактивация. Вв;еден карантин. Всё под контролем. Ведётся работа с бродячими собаками…
Сибирская язва в алтайской деревне со здоровым названием Дружба. Один человек умер. Четырнадцать язвенных.
Бодрая «женская» рекламка:
— …Кожа подтянутая, свежая — как огурчик!;
— Бр-р!.. Огурчики и пупырчатыми бывают…
Она невольно провела по щеке, гладкой ещё, но зрячие пальцы углядели-таки «гусиные лапки» в уголке глаза. Недавние, проплаканные, горькие… «И сказал Ангел Лоту: «Не оглядывайся назад!..» Вспомнив ветхозаветную притчу и отрешаясь от хваткой горечи, взяла газету.
«Грандиозное событие, мечта не одного поколения владивостокцев, наконец состоится — в эту субботу, 11 августа, в 11.00 состоится торжественное открытие моста через бухту Золотой Рог…»

Она начала спускаться с сопки, облепленной «гостинками», в одной из которых жила.
Мост… Фантастическая стрекоза!
— О-ошареть! Супер!.. — её чуть не столкнула с «козьей тропы» восхищённая мостом пара бегущих бесполых патлачей в грязно-синих джинсах.
На автостоянках застрекотали по-сорочьи, затявкали сигнализации. Затявкали на мусорных баках чайки.

Чайка, чайка —
Помойная птица…

Точно издеваясь над белокрылой, злорадно захрипел по-бардовски динамик на фонаре «цивильной» улицы у подошвы сопки. Там, среди «Мира кожи» зазывали рекламы: «О!обувь», «5 мин/сек 10% кредит», «Хорошее утро начинается ночью. Наука о сне. Спи спокойно!», «Хочешь кушать, подходи к окошку!» А рядом для «поднятия аппетита» гигантские «пень» о трёх корнях, подвешенный на цепи к толстенной пятиконечной звезде — розовый зуб: «Хочешь иметь такие зубы?»
Не спеша влиться в кипучую «цивилизацию», она ещё раз вгляделась в панорамный мост. Однако теперь он чудился ей не стрекозой, а библейской саранчой в восьмой египетской казни. Голени выше лап. Будто приготовилась к прыжку. Прыжок — казнь…
На Фастовской темнел «монитор» строящегося театра оперы и балета. Отсюда мост виделся усыпанным людским «конфетти» о двух потоках. От травмпункта — к фуникулёру; от горного трамвайчика — на мыс Чуркина, в народе этот район назывался просто Чуркин.
Потоки разделяло леерное ограждение. Встречный, из центра города, был более плотным. Его украшали триколорные гроздья из воздушных шаров с надписями «Пешком по мосту», «Владивосток — 2012», «Бухта Золотой Рог». Из этой гущи вынырнула группа легкоатлетов, расчищая путь уважаемым мостопешеходам: губернатору, градоначальнику, их замам, отличившимся строителям в робах и касках, ветеранам с почётными гражданами. Сквозь морось, туманец и гул толпы долетали обрывки музыки духового оркестра. «Амурские волны» заглушило тарахтенье «драндулетов». Автомотостарина: «эмка», «Победа», «Волга», «Москвич», мотоникель «Харлей-Дэвидсон», под восторженно-насмешливые возгласы «Запорожец», под презрительное фырканье «членовоз» — зиловский лимузин, на котором якобы возили президента Форда во время его встречи с Брежневым в 1974 году.
Она отрешённо шла по «течению» справа. Левое, встречное слегка раздражало её. Вот после «ретро» женихи понесли невест на руках, запустили голубей перед видеокамерами. Остальные же без конца фотографировались. Любопытные, дабы полюбоваться красотами со стометровой высоты с обеих сторон, то и дело перелазили через срединный леер.
Но и на спокойной стороне ей досаждали. Пыхтящая пышка-бегунья в футболке и шортах чуть не сбила с ног. Вихляющие велосипедисты в скелетистых шлемах. Шаткие роллеры, ноги нараскоряку — вот-вот грохнутся. Очередь у шеренги туалетных кабинок. Контейнер облупленный с охраной. Пожарка, «скорая»… Мамочки с колясками. Пудельки — и все почему-то в жилетках. Бесцеремонные мяукающие китайцы. Таинственно-напряжённые, закукленные мусульманки. Дежурные мостостроители в касках. Взвод солдат загромоздил весь пролёт перед фотокамерой командира. Девушки-полицейские. Модели. Красуются…
— Ого! Мир всё-таки тесен!.. — мичман в пилотке распахнул руки навстречу многодетному семейству во главе с усачом, на плечах которого вертел белобрысой головёнкой малыш. — Тридцать лет служу во Владике — и никого из знакомых. Ба-альшой мостик! Полтора километра. Таких в мире только пять… Наконец-то, Боцманюга! Сколько лет, сколько зим!.. А вон мой «Альбатрос», — он указал вниз, где у причала судоремонтного завода стоял противолодочный корабль. — К саммиту подтягиваемся. Меры безопасности… Дамочка, вы не сфоткайте меня на фоне дорогих мне людей?..
Она обескураженно взяла у него фотоаппаратик и беспомощно заозиралась. Скучающие парень и девушка, продающие триколорные флажки, соскочили с леера:
— Давайте мы! А малышу флаг в руки. Сто рублей!..
Вант, вздыбленный из узла крепления, напоминал орудийный ствол. В небесах ванты устремлялись к острию пилоновой стелы, мерцая паутинными нитями.
Узкий технический проход, зажатый мощными леерами в бисере мороси. Непешеходный. После торжеств сюда не проникнешь: охрана…
Под мост букашкой прочапал «седоусый» буксир и издал гулкий озорной гудочек. Хрипло отозвалась отставшая от него тучная баржа, обогнувшая четырёхэтажную платформу, в которую тыкались, точно кутята в матку, два буксирёнка, подталкивая её к причалу с понурыми «жирафами»-кранами. На левом берегу бухты, за номерным судоремонтным, с противолодочным «Альбатросом», пограничными катерами и даже «пилоткой» «Варшавянки», громоздились «голливудские» буквищи «Sollers» — название автоконцерна, вытеснившего великий советский Дальзавод. Горизонт за бухтой венчали три спички — трубы ТЭЦ.
Справа вздымалась сопка, с которой она добралась сюда. Подобие женской молочной груди. Материнской…
«Молишься, молишься… Ну и милостив твой Бог! Дитя малое не пожалел. За что забрал деточку? Тебя осиротил… Конец этой жизни… Да это не смерть — избавление от неё. Старение, тление, рабство от всяких мелочей и суеты, тревоги, скорби — ходячий труп. А конец этой жизни-нежизни — конец всей этой тьме, конец стыду и вине неизбывной. Как из материнского чрева выходит человек, так из тела душа выходит нагою. Иная светла, иная запятнана падениями, а иная тёмная от многих прегрешений. Грешна, ох, как грешна! Устала. Отдохнуть бы… Что ожидает здесь? А там?.. Кто покается, там блажен будет. Каюсь, Господи, каюсь! Прости!..»
«Палуба» моста на середине ощутимо качалась. Дежурные строители снисходительно улыбались встревоженным пешеходкам:
— Отыгрывает мостик. Работает. Надёжно работает!..
Как бы в подтверждение их уверенности оркестр грянул бравурное: «Не кочегары мы, не плотники!..» Взрыв меди, взрыв взметнувшихся воздушных шаров. Переливчатое сладкоголосие пилоно-вантовой арфы. Взахлёб засмеялись чайки, взмывшие до людской высоты. Йодистый ветер, полный морской, жизненной свежести, чуть не сорвал с неё горошковую шляпу с бантом. Она едва удержала её, прижав широкие полы к ушам. И ей показалось, что мост накренился. Крен в её сторону. Удобнее там. Точка невозврата. Прыжок — казнь: за свои грехи, дочку не уберегла, за одиночество…
Пара следочков на асфальте, аккуратно обведённых мелком. Детских. С надписью «Настя». Лет шесть. Как и её Настеньке…
«Взял и забрал. И тебя, мать родную, не спросил. А как уж просила, умоляла, молилась!..»
Шляпы и шляпки  навстречу. Одинокие. «Одиночество — предвестие смерти», — как сказал писатель.
На близость смерти чутко вздрогнуло сердце…
«Как выйдя из чрева матери, не помнишь того, что было в утробе, так и выйдя из тела, не вспомнишь того, что было когда-то в нём. Там ни брат не искупит брата, ни мать не избавит сына. А здесь отец — Отец, Господь наш Иисус Христос. И мать — Богородица. Они отзовутся, помогут…» — «Как же, помогли!.. Всемогущие, а деточку не вылечили…» — «Наущаешь, враже? Вкрадчиво проникаешь. Резко влезть боишься — сразу выдашь себя. На твою голову твои поползновения!.. По самоубийцам не читают Псалтирь». — «Но если кто не в здравом уме, то не может разуметь тяжести греха. Тогда возможно снисхождение…»
Сердце её опять вздрогнуло от близости невидимой охотницы. Колкий, с накрапом, будто с коготками, ветерок приподнял край её «медузной» шляпы. Застылое, едва начавшееся заостряться лицо с сероватым налётом тления, с запредельным холодом в отрешённом, уже неподвижном взгляде сквозь людей, суету, сквозь жизнь… Facies Hippocratika. Отмеченная печатью смерти…
— Бабуля-муравей, не заблудись, тут две дорожки! — перед разбегом пролётов девочка с рюкзачком «1 класс» строго дёргала бабушку в дачной панамке.
Клин развилки — сухой бассейн, засыпанный светло-голубым мраморным крошевом. Как среди серых облаков — небесный прогал. В нём барахталась, кувыркалась ребятня — вот-вот начнёт «брызгаться». Взрослые «черпали» из него горсточки камушков — на память о дне рождения долгожданного моста.
Ни одного пьяницы, ни одного бранного слова. Народное гулянье, торжество, праздник. Пасха!
— Настенька, давай поклонимся мостику. Вон он какой величавый и добрый!
Они задрали головы кверху, глядя на головокружительное «ангельское крыло» вантового пилона, и низко поклонились под умилительными взорами окружающих. Бабушка, шепча молитву, трижды перекрестилась и перекрестила мост на три стороны.
Под крестным знамением оказалась и отмеченная печатью смерти. Оно обожгло её. Своевольной смертью своей она заразила бы мост самоубийствами, обезобразила бы крылатый до пр;оклятого, гибельного. Сколько бы загубила жизней!.. И доченьку бы загубила. Господь позаботился о ней. Он — родной Отец. Другой же отец, паспортный, запил, бросил семью. А Господь в невинном её возрасте в вечное блаженство переселил. Ему ведомо и несодеянное людьми. Он знает, какой бы Настя стала, повзрослев… Потому и молитвы не принял, жалея мать и дочь. А теперь она живее живых…
Тёмный вихрь, недужный, смертный, посилился-таки затянуть пошатнувшуюся жизнь в свой омут. Но внизу зазолотились купола храма Успения Божией Матери. И в туманце, словно воспарив над ними, под сенью мостового ангельского крыла — золотистая корзинка-лодочка. Молодая мама опустила на мост люльку с младенцем, нежно поправляет золотистое
покрывало. И кроватка, и Младенец в ней, и Мадонна — словно явились на новорожденный мост из картины Рембрандта «Святое семейство и ангелы».
Улыбнувшись такому совпадению, она облегчённо, вольно вздохнула и легко перелезла через мокрый леер на другую, «чуркинскую» сторону Золотого моста. Отсюда обозревались «соты» краевого начальства, морвокзал, блистающие небоскрёбы Эгершельда, рыбный порт на Чуркине и трепещущие в дымке «крылышки» моста на остров Русский.