Очерк о краеведе Г. В. Поспелове, Подмосковье

Воспоминания о Глебе Владимировиче Поспелове

«Нам не дано предугадать…»
Тютчев

Когда Ольга Глебовна Поспелова обратилась ко мне с просьбой поделиться воспоминаниями о Глебе Владимировиче Поспелове, преподававшем нам физику в Войново-Горской восьмилетней школе, я, не раздумывая, дал свое согласие. На это у меня есть свои причины, но об этом позже. А пока отмечу только, что в своем повествовании я, наверное, буду близок к манере Глеба Владимировича, который делал это неспешно, отклоняясь на какие-то побочные пояснения и мелкие детали, следуя более своей внутренней логике. Сразу же оговорюсь, что с хронологией у меня не все в порядке, но в субъективных воспоминаниях это не столь важно, поскольку по прошествии почти полувека многое стирается из памяти, остаются лишь отдельные одномоментные фотокадры или односюжетные видеоклипы, которые по какой-то необъяснимой причине запечатлелись навсегда. Из таких видеоклипов и будет состоять мое повествование с исключительно субъективной их интерпретацией и моим сегодняшним пониманием, недоступным мне в ту пору, когда я был бесконечно и безнадежно далек от понимания сути вещей. Может быть, я и сейчас далек от этого, но тешу себя надеждой, что уже не бесконечно и не безнадежно.

Для того, чтобы лучше понять общую тональность моих воспоминаний сделаю ещё одно отступление. Представим, два человека сидят перед мониторами с манипуляторами в руках и при наведении на цель нажимают кнопку «пуск». Все внешне идентично, но один из них сидит за игровой приставкой и при хорошей игре получит какой-нибудь символический приз, хотя бы в виде самоудовлетворенности, тогда как у второго все привязано к боевой установке и по нажатию кнопки уходит ракета, несущая разрушение и смерть. Но и для одного, и для другого заведомо известно, в какую игру они играют и у кого из них терминал подключен к тому, что я назову силами судьбы.

В жизни все иначе. Мы говорим какие-то слова, производим какие-то будничные действия, и никогда не можем предполагать, какие из них окажутся связанными с силами судьбы, а какие нет. Меня легко поймут те, кто часто ездил по нашим шоссе лет 15 – 20 назад и время от времени видел, что промчавшийся мимо них несколькими минутами ранее лихач лежит в кювете или на встречной полосе, зацепив по пути в свет иной кого-нибудь, кому не повезло выехать на несколько секунд раньше или позже. Судьба.

Так же и ВСТРЕЧИ с людьми. Одни из них оказываются ничего не значащими, а другие могут оказаться судьбоносными событиями. А теперь – к встрече с Глебом Владимировичем.

…Как наше слово отзовется,
И как оно в сердца прольется…

Я бы, наверное, никогда не встретил Глеба Владимировича, если бы в 1954 году (год я помню, так как в этот год я перешел во второй класс), нашу школу не перевели из категории начальных в категорию семилетних, и к нам пришла целая плеяда новых учителей. Не могу сказать точно, был ли Глеб Владимирович среди них или пришел позже. От физики нас отделяло еще целых 5 классов. К своему стыду, совсем не помню его объяснений нового материала, которые в ту пору были обязательным компонентом урока. Помню только два эпизода: один из них – как мы с моим другом из далекого детства Мишей Федуловым, сидя за первой партой в правом ряду возле двери, приподняли парту на колени и, перебирая ногами под партой, проехали по классу. Мы не были хулиганами, имели по физике «5», а Миша впоследствии проделал путь от подручного рабочего до главного инженера Михаила Михайловича на станкостроительном заводе. Можно сказать, злоупотребили добротой души и мягкостью характера Глеба Владимировича.

Дело в том, что моя тетя, Татьяна Петровна Шохина, преподавала в нашей школе русский язык и литературу, была по-старообрядчески сурова, и если бы Глеб Владимирович пожаловался, то мы получили бы по полной. Но он не пожаловался, в чем подсознательно мы были уверены, так же как были уверены в мягкости его характера и незлобивости. И первое, и второе было чуть ли не на генетическом уровне предопределено его врожденной интеллигентностью. А он действительно был интеллигентом, как минимум в третьем поколении. Как я узнал позже, дед его был земским врачом в Судогде, где в его честь даже была названа одна из улиц. Отца его я видел всего один-два раза. Это был сухопарый, чуть сутулый и более чем пожилой человек с короткой стрижкой и типом лица, напоминавшим чем-то и русского композитора-эмигранта Сергея Рахманинова, и другого русского эмигранта – чемпиона мира по шахматам Александра Алехина. Если к этому прибавить, что дядя Глеба Владимировича был видным эсером, даже имевшим переписку с Владимиром Ильичом Лениным, легко допустить, что и отец Глеба Владимировича был тоже эмигрантом, только внутренним (Прим. С.О. – Речь идет о дяде Г. Поспелова – Владимире Афанасьевиче Галкине. Здесь автор воспоминаний, как мне кажется, ошибается насчет переписки Галкина с Лениным. Во всяком случае, ни в Дневниках моего отца, Г. Поспелова, которые он вел всю жизнь, ни из его речей, ни в его очерке о В.А. Галкине об этом факте не упоминается. Но В. Галкин знал В. Ленина в период своей работы в новом правительстве после 1917г. И есть документ, о школах, подписанный Лениным, Луначарским, Галкиным.). Но это всего лишь мое предположение, которое далее позволяет объяснить одну особенность Глеба Владимировича. Но и об этом тоже позже. Пока же, в рамках описанного выше эпизода из школьной жизни скажу, что Глеб Владимирович был бессребреником, начисто лишенным греха стяжательства и наживы. Ему было абсолютно чуждо ставшее впоследствии повальным стремление урвать и нажиться за чужой счет. Осмелюсь сказать, что даже в 1960-е он не совсем вписывался, неся в себе с избытком предыдущую эпоху – эпоху на грани 19-го и 20-го веков.

Закончив с этим эпизодом, я могу, не прерывая связность повествования, сделать небольшое отступление и объяснить упоминание конкретных лиц, которые для постороннего читателя могут оказаться излишними деталями. Во-первых, вряд ли читатель будет посторонним, а не посторонний, будет вероятнее всего связан с Орехово-Зуевым 50-60-х годов прошлого века, где два любых самых далеких друг от друга человека были соединены между собой каким-нибудь общим знакомым.

И тогда любое упомянутое вскользь имя может запустить целый поток воспоминаний того, что представлялось безвозвратно забытым. Во-вторых, для меня это редкая возможность помянуть добрым словом тех, кого уже нет и кто общался с Глебом Владимировичем намного более моего. Я имею в виду Татьяну Петровну Шохину, которая поддерживала Глеба Владимировича в самые трудные периоды его жизни, о чем я тоже не могу не рассказать далее. А пока вернусь к непосредственно школьным воспоминаниям.

Странно, что я не помню каких-либо объяснений учебного материала, но физика была мне понятна. А что запомнилось, так это замена преподавателя по истории, когда кто-то из класса спросил: «Глеб Владимирович, Вы же физик, а история у Вас тоже неплохо получается. Как это?», на что Глеб Владимирович скромно ответил, что для образованного человека это не должно представлять труда.

И ещё я вдруг вспомнил, что Глеб Владимирович вел кружок краеведения, рассказывая, что знал, об истории Войнова и Орехово-Зуевского района. Он даже вывозил нас «в люди», и мы с нашими докладами выступили сначала во Дворце пионеров г. Орехово-Зуево, а затем с коллективным докладом на областной конференции в Московском областном педагогическом институте (МОПИ).

Для Глеба Владимировича краеведение было любимым делом, и, насколько я знаю, он был не последним в руководстве краеведческого музея в Орехово-Зуеве. У меня сложилось впечатление, что он не всегда находил понимание со стороны коллег, имея свое собственное мнение об исторических ценностях. Он безуспешно пытался спасти исторический облик старой части города, начиная от Вокзальной площади, облик дореволюционного провинциального городка, где первые кирпичные этажи домов предназначались для торговых лавок, а вторые, деревянные, для проживания их владельцев. Не судьба.
Сейчас мало кто помнит, как всё это выглядело 50 лет назад.

Вторым всепоглощающим делом в жизни Глеба Владимировича было народное образование. Помимо преподавания физики в восьмилетке, Глеб Владимирович много времени отдавал Заочной школе. Преподавание в заочной школе было связано с постоянными поездками по району, в основном в направлении Куровского. Страна шла вперед, Советская власть, как бы её не поносили, выстроила систему народного здравоохранения и народного образования.

По-деловому и без громогласного декларирования национальных проектов страна перешла от обязательного четырехклассного образования к обязательному семилетнему, а затем и десятилетнему образованию. Для тех, кто ранее ограничился семилетним образованием и пошел работать, организовывались вечерние/заочные школы, неповторимая атмосфера которых великолепно передана в фильмах «Весна на Заречной улице» и «Большая перемена».

Я думаю, что по инициативе Глеба Владимировича и при его непосредственном участии была открыта такая школа в Войнове. Была трезво оценена ситуация, определен потенциальный контингент учеников, их количественный и качественный состав, проведена разъяснительно-воспитательная работа с каждым из кандидатов, кто нуждался, хотел или хотя бы мог пройти курс с 8-го по 10-й класс. К сожалению, я шел параллельным курсом, учился в техникуме, и знаю о том, что и как организовывалось и проходило только в той степени, в какой моя тетя, Татьяна Петровна, была соратником Глеба Владимировича на всех этапах организации и деятельности этой школы. Мне трудно судить, в какой степени полученное образование оказалось практически востребованным в последующей жизни выпускников, но из редких эпизодических ремарок моих бывших односельчан могу утверждать, что их воспоминания окрашены в ностальгически-романтические тона сродни воспоминаниям о самых безоблачных днях детства: «А помнишь, как… ».

Не будучи непосредственным участником этой эпопеи, я не могу и не имею полномочий от имени непосредственных участников сказать Глебу Владимировичу спасибо, но как сторонний наблюдатель я не могу не восхититься его организаторскими способностями.

Ещё один видеоклип из прошлого – игра в футбол на школьном стадионе, который был оборудован самими учениками под руководством ещё одного незабвенного преподавателя нашей школы Виктора Яковлевича Покасанова, который вел немецкий язык и физкультуру.
Был солнечный и теплый вечер, мы гоняли мяч, и в это время к нам подошел Глеб Владимирович. «Дайте постоять в воротах.» – попросил он. Его просьба была более убедительной, чем наши попытки отговорить его, ссылаясь на костюм, белую рубашку и галстук и возможность получить травму.

Конечно, все по очереди стали бить по воротам, многие забили, но в нем проснулся какой-то мальчишеский азарт. Была некоторая неуклюжесть движений, но за ней все равно просматривался мальчишка 13-15 лет, который знает, как защищать ворота.

Почему мне запомнился именно этот эпизод? Уроки не помню, беседы не помню, а этот эпизод сам врезался в память? Как сказал один мой бывший студент, ставший после окончания иняза священником, ничего случайного в нашей жизни не бывает.

Возвращаясь памятью в этот видеоклип, я пытаюсь найти причину, чтобы понять логику событий и впечатлений и встроить его в канву повествования так, как мы пытаемся встроить отдельную деталь в паззл, чтобы сложилась целостная картина. Сейчас я могу экстраполировать картинку в прошлое и легко представить. Что этот немного неуклюжий преподаватель когда-то мог отчаянно играть на опережение и бросаться в ноги нападающим, чтобы остановить мяч. Куда всё это ушло? Почему, чтобы этот мальчишеский азарт проявился, нужно было не только сбросить пиджак, но и тридцать пять – сорок лет жизни?

Не кроется ли ответ на эти вопросы в моем последнем школьном воспоминании о моем учителе?

Это был мини-выпускной вечер, когда нам вручали свидетельства об окончании восьмилетней школы. Кто из учителей и что говорил – не помню. Помню только прочувствованные напутственные слова Глеба Владимировича, которые были весьма необычны для такого события. Основой его напутственного слова была цитата из «Мертвых душ», которую я приведу полностью:

«Всё похоже на правду, всё может статься с человеком. Нынешний же пламенный юноша отскочил бы с ужасом, если бы показали ему его же портрет в старости. Забирайте же с собою в путь, выходя из мягких юношеских лет в суровое ожесточающее мужество, забирайте с собою все человеческие движения, не оставляйте их на дороге, не подымете потом! Грозна, страшна грядущая впереди старость, и ничего не отдает назад и обратно! Могила милосерднее ее, на могиле напишется: «Здесь погребен человек!», но ничего не прочитаешь в хладных, бесчувственных чертах бесчеловечной старости.»

Мне кажется, что эти два воспоминания внутренне связаны тем, что я знаю непосредственно от Глеба Владимировича, а именно, что он был комсомольским активистом и дошел до достаточно высоких должностей в комсомольском аппарате, и что дальнейшая карьера – продвижению в партийную номенклатуру – не состоялась из-за заболевания (...).

В пору юношеского максимализма, полного отсутствия мудрости, которая приходит иногда очень поздно, а ко многим не приходит совсем, никогда, я с осуждением относился к этой, как я считал, безвольной слабости, и был непростительно чёрств и сух в те трудные моменты, когда Глеб Владимирович более всего нуждался в каком-то человеческом участии, к тому же и психологически слаб, чтобы взять на себя тяжелый груз участия.

Как я теперь могу предположить, ... болезнь не была причиной, она была следствием. Будучи наделенным организаторскими способностями, активностью и незаурядным интеллектом, старшеклассник/студент Г.В. Поспелов не мог не попасть в поле зрения местного партийного руководства. Он отвечал всем параметрам отбора в комсомольские вожаки с дальнейшей перспективой вписаться в номенклатурную обойму. Но, как я понимаю, успех на этой стезе требовал своего рода договора с дьяволом. Для того, чтобы активный, энергичный, как сейчас говорят «креативный» юноша стал «номенклатурой», он должен был так же продать свое право на Поступок в обмен на «правильность», как Фауст продал Мефистофелю свою бессмертную душу. Все это превосходно описано в повести Ю. Полякова «ЧП районного масштаба». Человек более не мог поступать по совести, как ему подсказывало чувство долга или иные благородно-возвышенные моральные императивы. Он должен был поступать «правильно», как эту правильность понимали старшие товарищи; имела место своего рода добровольная самокастрация.

Не знаю, был ли Глеб Владимирович романтиком или прагматиком, делая свой выбор, но учитывая интеллигентский ген, о котором я уже упоминал ранее, легко представить тот внутренний разлад, который происходил в душе и сознании подростка, выбиравшего свой путь и понимавшего, что он совершает если не предательство, то уж точно отступничество. Я более чем уверен, что внутрисемейного выяснения отношений не происходило, укоров не звучало и упреков не бросалось, но и рай, и ад мы несем в себе, и полем боя гражданской войны становится наша душа.

Знакомство с внутренней кухней мира всегда таит в себе прозрение и разочарование, а уж знакомство с внутренней кухней политикума – тем более. Если Глеб Владимирович был или оставался членом партии, в тех редких высказываниях по политическим вопросам, которые я помню, он был сдержанно критичен. Он рассказывал, что присутствовал на выступлении А. Фадеева, автора «Молодой гвардии», убежденного коммуниста, который переписал свой роман и вскоре покончил жизнь самоубийством. Говорил он несколько раз о том, что большевики украли революционные лозунги у эсэров, рассказывал о свертывании работы учредительного собрания, когда «караул устал» и о роли Троцкого в революции и создании Красной Армии. А ещё он увлеченно раскладывал по полочкам детское стихотворение К. Чуковского «Таракан» как замаскированную политическую сатиру. Но ни КПСС, ни комсомол он не ругал и не хаял, так же как не злословил про людей.

Из послешкольных воспоминаний остается только рассказать о его поездке на родину, в Судогду, болезнь и проводы в последний путь. И далее – самое главное. Когда я поступил в Орехово-Зуевский педагогический институт, незабвенная Клавдия Васильевна Смирнова, еще один человек, которому я бесконечно благодарен и перед которым я в неоплатном долгу, в самом начале наших занятий сказала: «Друзья – воры времени. На ближайшие годы забудьте про друзей. Впереди у вас одно – упорный и тяжелый труд».

Из группы в 16 человек до выпуска дошло только 6. Тем не менее, я для Глеба Владимировича стал, наверное, более интересным собеседником, поскольку мне уже можно было рассказывать даже про Достоевского, к которому у Глеба Владимировича было особое отношение. Как мне представляется, искания Алеши Карамазова и умственные построения Ивана Карамазова, особенно Сказание о Великом инквизиторе, не давали ему покоя.

Его неизменно приглашали к столу, и в качестве похвалы он иногда говорил: «А вот если бы к этому последующему, да соответствующее предыдущее», но предыдущего старались избегать, опасаясь спровоцировать рецидив болезни. А ещё одна фраза из его уст, которая навсегда запомнилась мне: "КНИГУ СУДЕБ ЕЩЕ НИКТО НЕ ЧИТАЛ."

Однажды он зашел к нам и рассказал, что ездил на родину, в Судогду. Купил на вокзале пирожок, и, наверное, им отравился. Его отправили на обследование, и всё оказалось намного хуже. Тогда пациентам не говорили, что у них рак. Врачи настаивали на госпитализации и операции. Когда я навестил его в больнице, я увидел бледного, похудевшего человека с каким-то по-детски испуганно вопрошающим выражением лица.

Хоронили Глеба Владимировича в морозно-ветреный холодный и пасмурный день. Насколько было можно, гроб несли на руках.

И нам дается благодать…

Время от времени я возвращаюсь к мысли о том, что в нашей жизни предопределено намного больше, чем мы думаем в своей гордыне, считая, что почти все определяется нашим свободным выбором. Мы не выбираем, когда нам родиться: в годину лихолетья или в годы всеобщего благополучия. Мы не выбираем страну своего рождения и своих родителей, которые определяют нашу стартовую площадку и дальнейшие горизонты.
Мы не выбираем тот генетический багаж, который определяет не только цвет наших глаз и волос, но и склонность к определенным заболеваниям и приблизительный временной и пространственный диапазон нашей жизни.

Так что жизнь – это не шахматы со стандартной изначальной диспозицией, а скорее карты, где наша стратегия игры и конкретные ходы определяются выпавшей нам рукой: кому – одни козыри, а кому – одна мелочь. И в этой игре с определенного момента моей жизни Глеб Владимирович предопределил последующий диапазон возможностей, из которых мне предстояло делать выбор.

Когда я закончил техникум, то согласно правилу 5 процентов мог не ехать по распределению, а сразу поступать в институт. Но в Орехово-Зуевском пединституте документы у меня не приняли, мотивируя тем, что «не по профилю». Глеб Владимирович не раздумывая вызвался мне помочь. Он сразу же пошел на прием к тогдашнему ректору Назарьеву (желательно найти имя и отчество, так я не помню) и получил от него рекомендацию съездить за разъяснением в Министерство народного образования. На следующий же день мы поехали в Москву и сходили на прием к сотруднику, который выдал соответствующую справку о возможности поступления в любой институт, а не только профильный. Затем Глеб Владимирович договорился о «прослушивании» со знакомой ему преподавательницей немецкого языка из института, которая дала положительный отзыв.

Я поступил в институт, где познакомился со студентом на курс младше, с которым вместе, уже после службы в армии, преподавал английский язык. У него на свадьбе я познакомился с его сестрой, которая впоследствии стала моей женой и матерью моих детей. За все это я благодарен судьбе и Глебу Владимировичу, поскольку без его участия у меня была бы иная, альтернативная судьба, которой я не представляю.

Поэтому если когда-нибудь кто-то из моих потомков пожелает назвать новорожденного Глебом, я настоящим даю на то свое благословение./.../

Борис Славутинский,
Бывший преподаватель англ. яз. ГГТУ,
г. Петушки, Влад. обл., 2019 год