Опасное искушение

Дождь стучал по темному стеклу панорамного окна, за которым плыла в огнях ночная Москва. Анна стояла, обхватив себя за плечи, но не от холода. Внутри все пылало. Пятьдесят лет. Пятьдесят лет она выстраивала свою жизнь как безупречную галерею: успешный бизнес, уважение в кругах коллекционеров, просторная квартира с видом на золоченые купола и небоскребы «Москва-Сити». Разведенная женщина с безупречной репутацией. Мать взрослого, состоявшегося сына. После двадцати лет брака с человеком, который считал ее своим самым ценным активом, а не женщиной, и последующих лет спокойного, ни к чему не обязывающего одиночества, она похоронила в себе не только веру в любовь, но и саму способность к безумным порывам. Она носила свою свободу и независимость как дорогой, отлично скроенный костюм — с достоинством, но и с неизменной, едва уловимой грустью. Ее жизнь стала предсказуемой и бесшумной, как эта звукоизолированная квартира.

А потом появился Он. Виктор. Он ушел час назад, оставив после себя не просто запах дорогого парфюма «Cuir de Russie» и тонких сигарет, а ощущение землетрясения, перепахавшего все ее устоявшееся существование. Эхо его прикосновений все еще жгло кожу, как будто он выжег на ней свои инициалы.

Они познакомились три недели назад на ее вернисаже. Виктор Орлов, арт-критик с репутацией блестящего и опасного мизантропа. Он не пошел к центральному, самому громкому полотну, куда толпились все. Он подошел к маленькому, почти интимному эскизу в углу, который купила когда-то влюбленная двадцатилетняя Анна и который никогда не выставляла. На нем был изображен одинокий фонарь в туманном переулке.

«Здесь так много одиночества», — сказал он, глядя не на холст, а прямо на нее. Его голос был низким, бархатным, способным проникать сквозь любые бронированные двери. Этот простой, точный, как скальпель, диагноз сразил ее наповал. Он увидел не картину, а ее душу.

Их первая близкость была не сексом, а откровением. Его пальцы скользили по ее позвоночнику, позвонок за позвонком, как буддистские четки, словно он пересчитывал все годы ее одиночества. Губы обжигали шею, а слова проникали прямо в мозг, парализуя волю.

«Ты не просто женщина, Анна. Ты — собор. И каждый твой изгиб, каждая морщинка — это история, высеченная в камне. Я хочу читать эти истории. Я хочу поклоняться здесь», — он провел рукой от ее виска до бедра.

И он читал. Всю ночь. Его рот, его руки, его язык были безжалостными и внимательными исследователями. Он не просто ласкал ее — он будил в ее теле давно уснувшие, атрофированные нервы, заставляя их петь симфонии, о которых она и не подозревала. Он находил потаенные точки, о которых не знали даже любовники ее молодости. Когда он вошел в нее, это не было простым соединением тел. Это было заполнением вакуума, который она годами носила внутри. В пятьдесят лет она впервые испытала настоящий, животный, всепоглощающий оргазм, заставивший ее закричать и разрыдаться от бессилия и восторга. Это был не просто секс. Это было возвращение к жизни, но какой-то дикой, опасной, нецивилизованной.

Звонок телефона вырвал ее из огненного воспоминания. На экране — имя Сергея. Ее бывшего мужа. Человека, с которым она прожила двадцать лет и развелась пять лет назад, сохранив дружеские, полные тихой благодарности отношения. Они были разными людьми, их брак умер тихо, без скандалов, и теперь он был ей скорее братом, самым старым и верным другом.

«Анна, извини, что поздно. Нужно поговорить. Этот твой новый… Виктор. Мне он не нравится».

Она фыркнула, стараясь звучать легко: «Ревность, Сереж? Не красиво. В нашем-то возрасте».

«Не ревность», — его голос был напряженным, неестественным. — «Я видел таких. В его глазах… пустота. Холод. Будь осторожна. Пожалуйста».

Она отключилась с легким раздражением. Сергей всегда был осторожным, занудным бухгалтером в душе. Его мир состоял из цифр и логичных цепочек. Конечно, такой порыв страсти, такой человек, как Виктор, был ему непонятен и потому страшен. Она списала все на эту разницу в мироощущении.

Утром пришла новость. Сергей найден мертвым в своем офисе. Ограбление. Преступник, якобы, ударил его несколько раз тяжелым пресс-папье. Но детали, которые она выудила у знакомого следователя, леденили душу. Удар был один. Точно в висок. Смерть наступила мгновенно. И еще — тело было аккуратно усажено в кресло, руки сложены на столе, будто он уснул. На столе перед ним лежал каталог ее галереи, открытый на странице с тем самым эскизом с фонарем.

Как перед картиной. Выверенно, эстетично, с посылом.

Ужас, холодный и липкий, сковал ее. Но когда через час позвонил Виктор, его голос был единственным антидотом, единственным источником тепла в этом внезапно оледеневшем мире.

«Я скучаю по твоей коже. По этому едва уловимому трепету у тебя на шее, когда я к ней прикасаюсь. Приезжай».

И она поехала. Как загипнотизированная бабочка на огонь. Его прикосновения в тот день смыли страх, превратив его в еще один ингредиент их безумного коктейля из страсти и смерти. Секс был другим — яростным, почти жестоким. Он кусал ее, оставляя синяки на бедрах, метки хищника, а она в ответ царапала ему спину, пытаясь выплеснуть наружу смесь наслаждения и ужаса, впивавшегося под кожу.

«Ты вся дрожишь», — прошептал он, входя в нее сзади, его руки стальным обручем сковывали ее запястья. «От тебя», — выдавила она, и это была самая чистая правда в ее жизни. Он был и ядом, и противоядием.

Через неделю погиб Андрей. Ее бывший любовник, с которым у нее был короткий, но яркий роман несколько лет назад, после развода. Они остались добрыми приятелями, он иногда заходил в галерею выпить кофе и посмеяться над чопорными посетителями. Его нашли в студии звукозаписи, придавленного мощной колонкой. Несчастный случай. Но Анна, придя в морг, увидела нечто, от чего у нее подкосились ноги. В углу комнаты, на стуле, аккуратно лежала перчатка. Изящная, кожаная, левая. Та самая, вторую из пары, правую, она видела на руке Виктора вчера вечером.

Она побежала по коридору и вырвала желчью в раковину, ее тело сотрясали спазмы. Убийца. Рядом с ней спит, ест, смеется убийца. И ее тело, ее предательское, ожившее тело, по-прежнему хочет его, жаждет его прикосновений, как наркоман — дозы.

Вернувшись домой, она в ярости набросилась на него: «Ты! Это ты!»

Виктор не стал отрицать. Он подошел к ней, медленно, как хищник, уверенный в своей силе. Его глаза, обычно подернутые дымкой страсти, сейчас светились холодным, бездонным огнем.

«Они были частью твоего прошлого, Анна. Шероховатостями на идеальном алмазе. Я просто отполировал тебя. Твой бывший муж считал тебя своей собственностью, пусть и по праву друга. Тот, музыкант... он был легкомысленной добычей. Они не заслуживали даже памяти о тебе. Они были слабы. Ты — совершенство. И совершенство должно принадлежать только мне. Полностью. Без остатка».

Он схватил ее за подбородок, грубо, почти по-хозяйской. И от этого жеста, от этой демонстрации власти, по ее телу пробежала предательская, стыдная волна желания.

«Ты боишься? Хорошо. Бойся. Страх — это прекрасный афродизиак. Но посмотри, как твое тело, твоя плоть отвечает мне. Оно — мое. Оно знает правду».

Он сорвал с нее блузку, и она не сопротивлялась. Это был их самый страшный и самый откровенный секс. Плач и стоны смешивались воедино. Он доминировал, она подчинялась, но в ее подчинении была ярость загнанного в угол зверя. Она кончила с горловым, надрывным криком, в котором было все: ненависть, отчаяние, животная, всепобеждающая физиология и слом воли.

После, лежа в молчании, он сказал спокойно, как о погоде: «Твой сын, Максим… он плохо на тебя влияет. Он хочет нас разлучить. Он — последняя связь с тем миром, который тебя ограничивал. С миром слабых людей».

В этот момент лед в ее жилах окончательно победил огонь. Максим. Ее сын. Ее ребенок. Ее последняя, самая важная граница. Тот, кого она любила больше жизни. Угроза ему была единственным, что перевесило и страсть, и страх, и это болезненное, унизительное влечение.

В ней проснулась не жертва. Проснулась мать. И хищница, которую он сам в ней разбудил.

В следующую их встречу она сама была инициатором. Надела его любимое черное кружевное белье, налила ему лучший виски, «Macallan» 25-летней выдержки. Она играла роль влюбленной, опустошенной страхом и страстью, окончательно сломленной и покорной. И он поверил. В его глазах читалось торжество — он окончательно завладел не только ее телом, но и духом.

Когда он, раздетый, прижал ее к стене, она прошептала ему в губы, имитируя исступление: «Дай мне почувствовать, что я твоя. По-настоящему. Навсегда».

Он вошел в нее с глухим стоном торжества. Его глаза были закрыты от наслаждения, он был максимально уязвим. Именно в этот момент ее рука, будто случайно скользнув по спинке кровати, нащупала холодное, тяжелое стекло — абстрактную статуэтку, премию «Золотой лев», которую он с насмешкой и гордостью получил на прошлой неделе.

Одно движение. Точное, молниеносное, в висок. Звук был глухим, словно разбился спелый плод.

Он не крикнул. Только широко открыл глаза, полные не столько боли, сколько безмерного, немого удивления. Его тело, секунду назад могучее и напряженное, обмякло и рухнуло на нее, тяжелое, безжизненное.

Она лежала под ним, чувствуя, как тепло покидает его кожу, смешиваясь с потом их последнего, смертельного соития. Не было ни паники, ни слез. Только пустота, леденящий покой и странное ощущение завершенности.

Она выползла из-под него, отошла к большому зеркалу в позолоченной раме. В ее отражении стояла не та Анна, что была три недели назад. Из глаз смотрела другая женщина. Сильная. Опаленная огнем и ледяным ужасом. Выжившая. Запятнавшая себя, чтобы выжить и защитить своего ребенка.

На полу, в бархате кровати, лежала цена ее свободы. И она понимала, что заплатила ее сполна. Не деньгами. Частью души, частью невинности, частью той женщины, что верила в любовь и искусство. Но она дышала. И ее сын был в безопасности.

А за окном все так же плыла в огнях равнодушная, вечная Москва. Она была спасена. Но мир вокруг больше не будет прежним. Как и она сама.


Рецензии