Большая Медведица

       Андрий пришёл в себя. Он не помнил, что и когда случилось, в голове стоял тихий, но назойливый гуд. Это продолжалось несколько мгновений, а потом острая боль резанула живот! Он застонал, но боль словно проявила память: «Я ранен! Осколок в животе и под головой кровавая лужица. Вот, рана на затылке, – пальцы почувствовали липкость, но острой боли не было – видно, царапина, уже запекается кровь». Он лежал на спине, терпел боль и пытался оглядеться. Скосил взгляд влево, чуть повернул голову, попав ухом в натёкшую кровь, и увидел… «Мати ридна! Цэ ж Павло!» Друг детства, школьный его товарищ лежал на расстоянии протянутой руки с повёрнутой к другу головой, с застывшими холодными глазами. Изо рта по кровавой дорожке уже не струилась кровь. Глаза Андрия наполнились слезами, запершило а горле, тоска переполнила грудь. Он сглотнул горькую слюну – нестерпимо хотелось пить!  Повернув голову на прежнее место,  Андрий посмотрел в небо. Над ним на тёмно-синем атласе сияли звёзды. Он узнал: этот вселенский ковш
       — Большая Медведица! Ты что дразнишь меня? Хоть бы капнула с ковша своего! Пи-и-и-ить!» – зазвенело в ушах. И, словно созвездие услышало его, скатилась голубоватая капля – звезда чиркнула по простору неба с высоты до горизонта. Он успел загадать желание, прошептал: «Ж-и-ить!».
       Тихо. Так тихо, что слышно своё булькающее дыхание. Андрий лежал, как теперь понимал, в соседстве с трупами погибших товарищей, на обочине широкой асфальтированной дороги. Он вспомнил, что их привезли сюда, приказали залечь в придорожном кустарнике и ждать колонну автомобилей, которая должна следовать в сторону города. Москали, видимо допуская такую опасность, запустили дрон. Вот и результат налицо. «Эх, ни разочка не стрельнул! Так тут и помру…» А умирать совсем не хотелось: вместе с болью вернулись и другие чувства: запахи травы и луговых цветов – трава вдоль обочины разрослась, не покошенная, не мятая – запах крови вселял отвращение и мутил разум, красота неба завораживала и звала к жизни…Но вдруг вдалеке появился звук, который ни с чем не спутать: рокотали автомобильные моторы. Стало так страшно, что горло совсем пересохло и холод от земли начал проникать под камуфляжную форму. Андрий, напряжённо прислушиваясь, снова глядел на Большую Медведицу, казалось, звёзды ритмично мигали под стук его сердца. Он пошарил руками – оружия поблизости не было. Боль резанула живот, он прижал руки к болевой точке. Звук моторов изменился, он понял, что колонна остановилась, и только одна машина продолжала движение. Ближе, ближе… Вот и остановилась прямо напротив него. Хлопнула дверца.
       — Коля, вот это место. Ух ты! Сколько нациков разбросано!
       — Э… ты поосторожней. Вдруг какой недобиток стрельнёт! Включай фонарь, но руку – в сторону. На свет могут вжарить!
Андрий закрыл глаза, лежал, как мёртвый. Но думалось: «И вжарил бы, не потеряй автомат».
       Москали медленно приближались.
       — Глянь-ка, Мишаня, два – совсем сосунки! Уже школьников на войну гонят! Этот и автомат держит, вцепился в оружие. Всё, навоевался. А этот – смотри, красавчик просто. Как живой лежит. Видать в живот его ранило – руки на пузе.
        Андрий боялся вздохнуть. Но дыхание вырвалось с тем противным бульканьем, и он закашлялся!
       — Живой! Николай, пристрелить его, что ли?
       — Ты, Миш, не укроп ли случайно? Это они раненых пристреливают. У нас другая мода. Пошли, пройдём до конца, всё посмотрим и поедем.
       — А этого, что?
       — Как что? Раненый, но пленный. Повезём в городской госпиталь. 
       «Издеваться будут, пока не сдохну. Госпиталь – наверно, какой-нибудь подвал, где добьют, да не сразу…» – заныло в душе. Он вспомнил, как его сотоварищи гнали русских пленных в подвал, а по пути ногами били по самым чувствительным местам – по костям ног, тяжёлым ботинком в мошонку… Парень тогда взвыл, скрючился, а мучители захохотали и тот, здоровый, весь в татушках (снял гимнастёрку, нёс в руке), заорал сквозь гогот:
       — Теперь москалят не наплодишь! – и ругался матами-перематами.
       Тогда Андрию стало тошно, чуть каша не  вырвалась из нутра. Он вспомнил, как в детстве ему попало мячом в то самое место, какая страшная боль его тогда скрючила точно, как этого пленного москаля!
       Вернулись солдаты, где-то плащ палатку раздобыли, наверно, сняли с Петра Ярёменко, у него такая была. Положили раненого (надо сказать, осторожно) на палатку и понесли к машине – белому фургону. Когда грузили внутрь, Андрий застонал «п-и-ить».
       — Нельзя тебе пить, мал`ой! Живот воду не примет. Дай-ка платок смочу, на губы положу, может, довезём до места, – приговаривал старший (Николай, как понял Андрий), поливая платок из фляжки.
       «Помереть бы по дороге! Что там будет, когда доедем? Точно одно – смерть. До мук не дожить бы!»
       Андрий сосал мокрую тряпку, не думая, какая на ней грязь, откуда она взялась у солдата. И невольно мысленно благодарил этого дядьку. Рассмотрел лицо – не молодой уже. Свой батька вспомнился, покойный, в начале боёв погиб, про мать подумал: «Хорошо, сестра с ней, Галя. А то совсем одна останется: братья полегли оба. Где, как? Может, лежат не схороненные…»
       Ехали недолго. Подкатили каталку, переложи (он снова оценил бережность санитаров), и вот он уже на столе, маска на лице и…
       С бугра, на котором их белая хатка, далеко видать!.. Тропа ведёт к Днепру-батюшке, а справа их сад с цветущими вишнями и мама поёт, присев на крылечко: «Цвитэ тэрэн, цвитэ терэн, тай цвит опадаэ…» 
       — Повезло тебе, э… хлопец. Осколок в мягких тканях угнездился. Кишки целы. Скоро встанешь. Кровь тебе нашу русскую вольём, и будешь жить.
       Врач смотрел на него как-то растеряно, словно не знал радоваться или сокрушаться. Ещё бы! Врага спас.
       Положили Андрия на койку в длинном коридоре, там много раненых лежало. Капельницу ему поставили. Один из пациентов сел на своей кровати, презрительно глянул на новенького. Обратился к соседу:
       — Видал, Юрка, нацика зашили, как короля уложили, спасли на нашу голову. Может, это он в меня стрелял, когда в кустах сидел?
       — Как сказать? Мы его на нашего, что у них в плену, обменяем. Ещё поглядим, кто кого.
       Андрий отвернулся, лицо его горело. Он увидел, что первый заговоривший был без руки. 
       Потом… его кормили так, как он давно не ел, он быстро шёл на поправку, но с ним никто не разговаривал. Он всё думал, вот, поправится, и что? Куда его? Что будет? Чем лучше ему становилось, тем больше тревоги,  потом и страха, копилось в мыслях и душе. Когда начал вставать, позвали в кабинет врача. Там сидел военный, как убедился Андрий, в чине капитана. Он спокойно, размеренно задавал ему вопрос за вопросом, записывал ответы. Потом посмотрел пристально в глаза, ожидая ответа  на свой вопрос, сколько на нём убитых. Андрий сказал правду – нет таких, не успел воевать. Капитан неожиданно чуть заметно улыбнулся. «Не верит, – решил он, – думает, выкручиваюсь!»  – и сам посмотрел прямо в глаза следователю. Но тот вдруг спросил:
       — Тебе сколько лет?
       — Восемнадцать.
       — Мобилизован?
       — Да, на другой день после дня рождения призвали.
       Андрий вспомнил, как мама уговаривала его бежать к бабушке в далёкое село, спрятаться, затаиться… Было столько боли в её глазах! Вспомнился и рассказ о том, как слабенькую здоровьем Галю мама возила в санаторий в Ялту, а потом переживала, что вот с украинкой «западэнкой»* у неё никак отношения не складывались, та и её дочка говорили только на украинском, с презрением на них глядели, а одна русская с дочкой так приветливо с ними разговаривали, такие были добрые и уважительные! Потом мама писала письма новой подруге, а та ей… Но Андрий верил всем, кто ненавидел русских, кто называл их москалями и врагами, и он со всем дружным хором выкрикивал в агрессивном запале: «Москаляку – на гиляку!»
       Из госпиталя Андрия Василенко перевели в камеру, где были такие же, как он, пленные вояки. Через три дня происходил обмен на шоссе, где пленные как бы обменялись автобусами. По дороге Андрий увидел указатель, на нём надпись – мелькнула и пропала, но теперь он знал, куда бежать от нового участия в войне. Там жила мамина мать – его бабушка. Когда они вышли из автобуса, было уже темно. Андрий посмотрел на небо: «А… ты здесь! Цэ добрэ! Ну, привет тебе, Большая Медведица! Тот раз ты услыхала меня, моё желание. Услышь и это…»
       Он шептал, как молитву, чтобы не пришлось воевать, чтобы кончились жестокие, бессмысленные битвы, чтобы можно было просто жить. Ж-и-ить!
_________________________________
   *западэнка – западная украинка               
                04. 07. 20023 г.