Глава II Кабинет Дзержинского

Глава 2. Кабинет Дзержинского

Кабинет Феликса Эдмундовича Дзержинского находился на третьем этаже здания ВЧК на Лубянке. Помещение было просторным, но аскетичным. Высокие потолки с лепниной, когда-то бывшей позолоченной, теперь покрытой слоем побелки. Стены из темного дуба, на одной — портрет Карла Маркса в тяжелой раме из черного дерева, на другой — карта Советской России, усеянная флажками, отмечающими очаги контрреволюции. Воздух пахнет воском для паркета, старыми книгами и чем-то еще — тревогой, что въелась в стены этого здания навсегда.

Массивный дубовый стол, застеленный зеленым сукном, был завален бумагами. Строгий порядок царил во всем: стопки документов лежали ровными квадратами, чернильница и пресс-папье стояли на своих местах. На углу стола — скромная фотография в простой рамке: молодой Дзержинский с товарищами по подполью. Снимок пожелтел от времени, но стоял так, будто его только вчера поставили.

В кабинет вошел подполковник Светлячок — невысокий, сутулый мужчина с проплешинами на лбу, которые он тщетно пытался скрыть, зачесывая редкие волосы на макушку. Его форма сидела мешковато, словно была сшита на человека побольше. За ним следовал поручик Ржевский — прямой, подтянутый, в идеально сидящем мундире.

— Товарищ председатель, поручик Ржевский, — доложил Светлячок, и его голос прозвучал неестественно громко в тишине кабинета.

Дзержинский поднял голову. Его лицо было бледным, исхудавшим, глаза горели лихорадочным блеском.
—Садитесь, товарищ поручик.

Ржевский занял предложенное кресло, Светлячок остался стоять у двери, нервно переминаясь с ноги на ногу.

— Вы знакомы с ситуацией? — спросил Дзержинский, его пальцы с тонкими, почти прозрачными ногтями барабанили по столу.

— В общих чертах, товарищ председатель, — ответил Ржевский. — "НэПиПись". Довольно... оригинальная форма диверсии.

Дзержинский хмыкнул. Его губы сложились в подобие улыбки.
—Оригинальная. Да. Но эффективная. Особенно когда это касается... — он сделал паузу, подбирая слова, — основ государственности.

Наступила пауза. В кабинете было слышно, как за окном шумит ветер. Дзержинский встал и подошел к окну. За стеклом открывался вид на Москву — Красная площадь, храм Василия Блаженного с его разноцветными куполами, напоминающими пламя костра, Кремль с красными звездами на башнях.

— Знаете, поручик, — заговорил Дзержинский, не оборачиваясь, — иногда мне кажется, что мы строим Вавилонскую башню. Все выше и выше, а основание все шатче.

Ржевский молчал, глядя на спину председателя. Светлячок у двери замер, боясь пошевелиться.

— А давайте сыграем в бридж, — неожиданно предложил Дзержинский. — Иногда карты помогают думать.

Светлячок метнулся к шкафу, достал колоду карт. Они уселись за стол. Карты ложились на зеленое сукно с мягким шуршанием. Дзержинский играл молча, сосредоточенно. Ржевский — расчетливо, с холодной точностью. Светлячок нервничал, его руки дрожали.

— Ваш ход, товарищ поручик, — сказал Дзержинский, разглядывая свои карты.

Ржевский положил на стол туза пик.
—Иногда нужно рискнуть, товарищ председатель.

Дзержинский посмотрел на него внимательно.
—Риск — благородное дело. Но только когда есть что ставить на кон.

Они доиграли партию в молчании. Дзержинский встал, подошел к тому же шкафу и достал бутылку коньяка и три бокала.
—Выпьем, — сказал он просто.

Они снова подошли к окну. За стеклом Москва готовилась к ночи. Над Кремлем занималась заря — багровая, как кровь. Купола храмов отливали золотом в последних лучах солнца, напоминая о другом времени, других ценностях.

— "И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали", — тихо процитировал Дзержинский. — Откровение Иоанна Богослова. Интересно, что бы он сказал, увидев наше "новое небо"?

Ржевский молча отхлебнул коньяк. Напиток был старым, выдержанным, с ароматом дуба и ванили.
—Думаю, он бы удивился, товарищ председатель.

Светлячок, стоя чуть поодаль, вдруг затянул тихую частушку:

Эх, НэПиПись, беда-несчастье,
Отвалилось счастье,
Но пролетарий держится,
Буржуям же не справиться!

Ржевский подхватил, его голос звучал глухо, с горькой иронией:

Кто вчера был у власти,
Тот сегодня в напасти,
А кто таскал ядра,
Тот еще ого-го, товарищи!

Светлячок, ободренный, добавил третью:

Революция шагает,
Ничего не отваливает,
А буржуйская зараза
Нам, пролетариям, не указ!

Они смолкли. В кабинете снова воцарилась тишина. Ржевский смотрел в окно, на темнеющее небо Москвы, и вдруг в стекле, среди отражений комнаты, он увидел другую фигуру — высокую, закутанную в темный плащ. Это был Мессир Баэль. Его лицо было бледным, глаза горели холодным огнем. Он смотрел прямо на Ржевского, и его губы шептали что-то беззвучно.

Дзержинский и Светлячок, стоявшие рядом,, казалось, ничего не замечали.

Ржевский не отводил взгляда от отражения. Его пальцы сжали бокал так, что хрусталь затрещал.

— Знаешь, — тихо сказал он, обращаясь к призраку в стекле, — я всегда думал, что счастье — это когда тебя не предают. А потом понял — это когда тебе есть кого предать. Судьба... Она как карточная игра. Тебе сдают карты, а ты уже решаешь, как ими распорядиться. Смерть... Смерть это просто конец игры. Не важно, выиграл ты или проиграл. Важно, как ты играл.

В глазах призрака мелькнула усмешка. Мессир Баэль поднял руку, и его тонкие пальцы словно коснулись стекла изнутри. Он заговорил, и его голос, тихий и глухой, прозвучал только в сознании Ржевского, но слова были ясны, как будто их произнесли вслух. Он читал стихи на французском, и Ржевский, любивший французскую поэзию, смаковал каждое слово:

"Je suis comme le roi d'un pays pluvieux,
Riche, mais impuissant, jeune et pourtant tr;s vieux,
Qui de ses pr;cepteurs m;prisant les courbettes,
S'ennuie avec ses chiens comme avec d'autres b;tes."

И тут же в его сознании прозвучал перевод:

"Я подобен королю страны дождливой,
Богат, но бессилен, молод — и старый,
Презревший поклоны своих учителей,
Скучающий с псами, как с прочими тварями."

Призрак медленно растворился в отражении. В стекле снова было только ночное небо Москвы и огни Кремля. Но  внезапно его голос прозвучал вновь, добавляя новые строки:

"Rien ne peut l';gayer, ni le jeu, ni la chasse,
Ni les peuples mourant en traversant sa place,
Et son corps anguleux, que d;chire la goutte,
O; sur le lit de mort son ;me fait la route."

И перевод в голове Ржевского, тяжелый и ясный:

"Ничто не веселит его — ни игры, ни охота,
Ни народ, что мрет, проходя через площадь,
И его угловатое тело, что терзает подагра,
Где на смертном одре его душа пролагает путь."

Призрак окончательно растворился в отражении...

Дзержинский повернулся к Ржевскому.
—Что-то случилось, поручик? Вы побледнели.

Ржевский отпил остатки коньяка. Рука его не дрожала.
—Ничего, товарищ председатель. Просто... показалось.

Но он знал — это не было игрой воображения. Мессир Баэль был здесь. И его появление в кабинете Дзержинского значило что-то. Что-то важное. Что-то страшное.

А за окном Москва жила своей жизнью, не подозревая, что в кабинете председателя ВЧК только что состоялась встреча не только людей, но и чего-то большего — чего-то, что стояло за гранью понимания, но определяло судьбы всех, от пролетария до председателя.